Дорогой дневник (гет)

Он увидел ее снова только по прибытии. В Лондоне он сел на поезд заблаговременно, нарочно выбрав не тот вагон, в который они обычно привыкли садиться. И проспал всю поездку, хотя сердце поначалу и колотилось от волнения. Когда он выполз на перрон, то сразу заметил ее в толпе, она оглядывалась по сторонам, вся такая радостно-озабоченная; рядом стояла только большая сумка, остального багажа почему-то не было видно. Она самую малость поправилась за лето, щеки пылали ярким румянцем, немного загорела, волосы слегка посветлели, выгорев на солнце, и даже, как ему показалось, стала чуть выше, хотя в этом он мог и обмануться. Он едва не застонал от сладкой боли, настолько восхитил его ее обычный будничный вид. Не было и речи о том, чтобы разочароваться в ней, она становилась только лучше и лучше в его глазах.

Когда ее взгляд упал на него, она немедленно изменилась в лице, из нее как будто сразу вышел весь воздух, плечи опустились, как и уголки губ, даже румянец потух. Она пару секунд стояла так, глядя как бы сквозь него, а потом обернулась и закричала раздраженно:

— Рон, ну где тебя носит, сколько можно ждать?!

Гарри моментально понял, что Рон теперь отвечал за их багаж.

«Что ж», — он развернулся и поволок по перрону свой собственный.

Его болезненная горечь перешла к этому времени в хроническое состояние, он впитал ее уже в таком количестве, что оказался перенасыщен ею, больше уже не помещалось, так что он стал периодически выплескивать ее на окружающих, став едким и язвительным по пустякам, чего раньше за ним никогда не водилось. Даже его улыбка сделалась какой-то излишне саркастической. Весь сентябрь он упорно вгрызался в учебники, чтобы просто как-то убить свободное время, которое раньше проводил со своими друзьями. И хотя книги и не заменяли ему друзей, они служили чем-то вроде наркотического средства, заставлявшего на время забыть о реальности. Они, да еще Аластор Хмури. Этот уродливый персонаж, казалось, сразу проникся к нему особой, ничем не оправданной симпатией. Его грубый юмор, изощренный цинизм, бесцеремонность, сочные ругательства и какое-то потаенное озорство, прикрытое внешней грозностью манер, весьма импонировали Гарри и вызывали желание, порой, обменяться парой-другой реплик, просто так, для поднятия настроения.

Октябрь ознаменовался приездом в Хогвартс гостей из двух других школ магии, и он даже подумал, что это послужит для него прекрасным поводом отвлечься от своих тягостных размышлений. Но когда Кубок неожиданно выкинул его имя, он быстро понял, что из изгоя по собственному выбору он превратился в натурального изгоя, на которого указывали пальцем и смотрели с презрением даже те, кто раньше был склонен воспринимать его вполне спокойно.

Отношения с Роном испортились вовсе, превратившись из безразличных в откровенно враждебные, а Гермиона… Теперь уже она бегала за Роном так, как раньше он бегал за ней, и старалась вовсе не поднимать на Гарри глаза, не решаясь ни поддержать его, ни осудить. По сути дела, теперь с ним из студентов общался только Невилл, что уже само по себе о многом говорило. В ответ на его горькое замечание по этому поводу, Хмури бросил:

— Если ты сделал что-то, что не нравится толпе, значит ты сильнее толпы.

А потом была схватка с драконом. Погибнуть у нее на глазах в такой ситуации было даже как-то красиво. Настоящий благородный жест. И пусть потом оплакивает его, пусть страдает, оттого что вовремя не оценила. Впрочем, когда дракон атаковал, ему резко стало не до жестов, и он вдруг понял, что жить всё-таки хочет больше, чем благородно погибать. Так что он просто взял и выиграл, и шло бы оно лесом — это благородство!

Когда вся эта толпа, как ее назвал Хмури, вновь повернулась к нему лицом, внутри у него застыла циничная усмешка. Горечь, пропитавшая его, источала теперь только презрение и досаду. Они все уже один раз поступали с ним так — на втором курсе, когда он внезапно стал в их глазах «наследником Слизерина», наверняка, поступят так и еще. Что ж, ему надо просто выучить этот урок и смириться с ним. Поэтому он делал вид, что благодарен им всем за поздравления, но сам стоял посреди общей гостиной Гриффиндора и по-прежнему чувствовал себя совершенно одиноким среди толпы людей, празднующих его победу. Он даже согласился помириться с Роном, хотя жутко хотелось высказать ему всё. Но он чувствовал, что даже одна сказанная в упрек фраза извлечет следом и всё остальное его отношение, которое выльется потоком им на головы.

Она же… Он заметил ее далеко не сразу, стоявшую где-то у стенки в уголке, большими глазами наблюдающую сцену всеобщего восторга и восхищения. Он присмотрелся и вдруг увидел на ее лице именно то самое выражение жуткой горечи, которое ему было так хорошо знакомо теперь. Она стояла и ЖАЛЕЛА, жалела о своем выборе, возможно, неосознанно, возможно, споря сама с собой, но тем явственней это было видно. Наверное, пришел подходящий для него момент немного позлорадствовать, но вместо этого ему стало до такой степени невыносимо на душе, что он едва не расплакался.

Кто-то оттолкнул его плечом. Парвати быстрой походкой направлялась прямиком к прижавшейся у стенки Гермионе. Гарри снова вдохнул терпкий ванильный запах, и отчего-то сразу стало немного легче. Она схватила Гермиону за руку и принялась той что-то втолковывать на ухо, настойчиво и даже зло. Гарри смог уловить только одно слово — «немедленно», прозвучавшее с таким нажимом, который совсем не сочетался с бархатными манерами Парвати. Гермиона просто стояла и отрицательно качала головой, не отводя от него затравленного взгляда. Наконец, Парвати возвела глаза к небу, и, с досадой отбросив руку однокурсницы, прошествовала обратно к группе девчонок, оживленно обсуждавших сегодняшние испытания.

После истории с драконом он стал всё чаще замечать на себе пристальные взгляды представительниц противоположного пола. Пожалуй, это было впервые в его жизни, когда на него смотрели не просто с интересом, а с вполне конкретным интересом, причем девушки, на внимание которых он раньше и рассчитывать не мог. Возможно, ему стоило бы этим воспользоваться, но отчего-то подобные мысли вызывали в нем волну отвращения. Он подсознательно чувствовал, что будет сравнивать. И любое сравнение неминуемо привело бы к тому, что он очень быстро стал бы тяготиться такими отношениями. Потому что с Гермионой не мог сравниться никто, бесполезно было даже и пытаться. Она пропитывала каждую его клеточку, вместе с горечью от того, что ее нет рядом.

В начале декабря, после того как объявили Святочный Бал, произошло знаменательное событие. Он сидел на кровати и без всякой цели трансфигурировал подсвечник в стакан и обратно. В последнее время трансфигурация удавалась ему всё лучше и лучше, сказывались непрерывные занятия. Он сделал это уже три раза подряд, когда в спальню вбежал, нет, просто бладжером влетел Рон. Лицо у него было такое, что кипящий чайник по сравнению с ним был бы воплощением ледяного спокойствия.

— Ненавижу! — выкрикнул он с порога.

— Кого? — осведомился Гарри спокойно.

— Её!

— А!

— Что «а»?! Ты ничего не понимаешь. Не слышал разве, что она выкинула?!

— Нет, — покачал он головой, не собираясь любопытствовать на этот счет.

— Да все уже об этом говорят. Весь факультет.

— О чем?

— Представляешь, Крам пригласил ее на Бал, и она согласилась. Согласилась! Да как она могла?!

— Ты сейчас говоришь о Гермионе? — он, наконец, обернулся.

— А о ком же еще мне говорить?! Просто уму непостижимо!

— Ага, а ты сам, конечно, не удосужился ее пригласить?

— Это и так было понятно, без всяких слов. Разумеется, она должна была пойти со мной! Она прекрасно знала об этом, и сделала всё специально! Чтобы отомстить мне.

— С чего ты решил?

— Она дулась на меня за то, что я, видите ли, не так посмотрел на Флёр. А как на нее не смотреть, когда она такая… такая… упома… умопомрачительная. Любой бы смотрел. И вообще, Герми в последнее время какая-то сама не своя. Ты не замечал? Глаза постоянно на мокром месте, капризничает. Я уже устал выслушивать ее претензии. А теперь она выкинула такое! И знаешь, что она мне сказала? Знаешь?!

Он молча пожал плечами.

— Она сказала, что раз кому-то не нравится ее правильность, пускай они теперь наслаждаются зрелищем. И что бы это могло означать? Ты что-нибудь понимаешь? Ты понимаешь, Гарри? — Рон беспомощно развел руками.

Он упал спиной на постель и издал что-то, весьма напоминающее кудахтанье. Потом громче, еще громче, и вот уже смех рвался из него сплошным потоком, сотрясая грудь, плечи, живот. «Насла-ждаются зре-лищем! А-ХА-ХА»! Рон уставился на него взглядом, полным недоумения наполовину с негодованием. Но он не мог остановиться. Он снял очки, на глазах выступили слезы, но всё так же продолжал покатываться со смеху, пока Рон выразительно не покрутил пальцем у виска и не выскочил из спальни, громко хлопнув дверью.

Она и Крам. Это было… удивительно! И глупо. Очень глупо. Что она хотела этим доказать? Или, может быть, она и не хотела, а просто купилась на обаяние болгарина? Поддалась на такой внезапный соблазн? Он не знал и не собирался гадать. Если она и имела в виду его своей фразой, то угодила мимо цели. Больнее чем есть, она бы уже всё равно не сделала, а от своих чувств он не отступится. Никогда! Но Рон… вот уж кто действительно был достоин смеха! Сказочный осел!

Гарри почувствовал, что у него даже в какой-то степени поднялось настроение. Он встал, накрутил на шею теплый шарф, взял шерстяные варежки и отправился туда, где он так любил прогуливаться в последний месяц — на смотровую площадку Южной башни. Именно оттуда открывался лучший вид на то самое место, где в июне он настиг Гермиону и практически признался в своих чувствах. Смотря с высоты на заснеженный склон, он, кажется, впервые с того момента ощутил, что оказался в более сильной позиции, чем она. До этого он был слаб и бессилен, а она, одним махом решив его судьбу, стала воплощением непреодолимой силы. И теперь, похоже, она в первый раз с тех самых пор проявила слабость. Он хмыкнул и обвел горизонт прищуренным взглядом. Ему показалось, или горечь, так долго терзавшая его душу, немного поменяла вкус? Стала чуть слаще. Или просто… просто его ноздри ощутили карамельный аромат невдалеке от себя?..

— Наслаждаешься зрелищем? — спросила Парвати, и он открыл рот от неожиданности, выпустив большой клуб пара.

Она подошла и похлопала ладонью в перчатке на козьем меху ему по плечу.

— Я вижу, что тебе стало полегче, — сказала она, улыбаясь одними уголками губ.

— Это опять моя аура подсказывает?

— Нет, твоя физиономия. А теперь посмотрим, как ты отреагируешь, когда услышишь, что он успел назначить ей свидание еще до Бала. И она согласилась.

— Крам?

— Разумеется. По-моему, он довольно серьезно настроен.

— Мне по барабану.

— Не обманывай! Думаешь, сможешь спокойно веселиться на Святочном Бале, видя их вместе неподалеку?

— Кто тебе сказал, что я туда пойду? У меня нет никакого желания это делать. Пускай другие празднуют. Кому есть что.

— Ты один из чемпионов, тебе придется пойти. Тебя уговорят.

— Не думаю, что это кому-то удастся. В конце концов, скажусь больным.

— Есть еще один вариант, — ее улыбка стала чуть шире.

Он молча ждал, не замечая, что сам начинает улыбаться в ответ.

— Ты можешь пойти туда со мной.

— О! Это… неожиданно. Получается, что ты меня приглашаешь? Разве… эмм… разве должно быть не наоборот? То есть, я не это хотел сказать, просто… ну… ты столько раз пыталась подействовать на Гермиону, чтобы она… со мной… а теперь… Или это просто какой-то план?

— Гермиона слишком подчинена собственному уму. Это портит карму. Она уже наделала столько глупостей, что наказание неизбежно. И тебе необязательно страдать за нее. Сколько можно? Пускай теперь ОНА наслаждается зрелищем!

— Это… это выглядит слишком жестоко.

— Нет, всего лишь естественно. Просто перестань доказывать, что ты прав, вот и всё. Отпусти это. Если ты не можешь повлиять на ее выбор, не повторяй ее ошибок.

— А как же твоя… карма? — усмехнулся он.

— Иногда естественность означает, что надо послать всё в…

Она отвела руку назад и указала средним пальцем на свои ягодицы.

— Но… если я пойду с тобой, это же ничего не будет… означать? Ничего серьезного?

Она посмотрела на него прямым взглядом. Поразительно, как она умела смотреть мягко и твердо одновременно.

— Никто не может сделать за тебя твой выбор.

— Ты права! — он кивнул, стягивая варежку. — Я пойду с тобой на Святочный Бал.

— Рада, что ты меня понял, — она вложила свою ладонь в перчатке в его подставленную руку.

— И… знаешь еще что, Парвати? Насчет твоих духов…

— И что же они?

— Обожаю сладкое!

— Я знаю, — улыбнулась она загадочно, — я знаю.

«Дорогой дневник!

Это будет моя последняя запись. С тех пор, как ты так опрометчиво попал в руки этого хорька Малфоя, я несколько раз порывалась бросить это дурацкое занятие, но теперь всё. Я писала тебе, чтобы разобраться со своими мыслями и чувствами, но больше мне незачем это делать. Мне просто всё равно! Все мои мысли ничего не стоят, а все мои чувства принесли мне одни мучения и напрасные переживания. Я так устала за эти полгода, что, кажется, готова заснуть и больше никогда не просыпаться. Раньше у меня была цель, я знала, зачем я живу, теперь меня не радует ничего из того, что раньше приносило радость, а все мои цели превратились в туман, дымку, и скоро развеются вовсе. Разве я могла предположить, представить себе, насколько это сильнее меня?! Но, впрочем, хватит бессмысленных причитаний!

Дорогой дневник, сегодняшний вечер должен был стать моим триумфом, моим освобождением, а стал самым худшим кошмаром всей моей жизни! Я не думала, что после того дня, когда весь Хогвартс читал эти листочки, я переживу что-то еще более ужасное! Но то, что случилось сегодня…

Когда Крам в перерыве между танцами предложил мне прогуляться, попросив показать уголки Хогвартса, которые ему незнакомы, я, разумеется, представить не могла, чем всё закончится. Он всегда выглядел таким… учтивым, таким выдержанным. Я сразу должна была сообразить, что он гораздо старше меня, и предложение «прогуляться» не следует понимать буквально, но вся эта обстановка Бала привела меня в такое эйфорическое состояние, что я вообще, кажется, не соображала, что делаю.

Я повела его через коридор на третьем этаже, и беспрерывно болтала, рассказывая про тайник и про то, как мы бегали тут от Филча на первом курсе. Вокруг не было ни души. Эта комната — та самая, в которой раньше сидел трехголовый пес Хагрида — в ней всё и случилось. Он неожиданно поймал меня за руку, закрутил, и я моментально оказалась у него в объятиях, прижатая к стенке так, что невозможно было даже вдохнуть! В первую секунду я подумала, что это даже отчасти романтично, думала, что он собирается просто поцеловать меня… пока не увидела его глаза. Куда делась вся его обычная выдержанность?! Он смотрел на меня абсолютно животным взглядом хищника, жертва которого угодила прямо ему в лапы. Я пискнуть не успела, как он стал шарить по мне своими ручищами, каждая из которых была, наверное, больше моей головы. Я пыталась сопротивляться, пыталась достать палочку… но, дорогой дневник, это было всё равно, что Косолапусу пытаться одолеть волкодава! Он даже не обращал внимания на мои жалкие попытки вырваться или помешать ему. Все мои слезы, все мои мольбы оставить меня в покое не производили на него никакого впечатления, он и правда был как зверь, голодный зверь, раздирающий добычу. Милостивая Моргана, он залез везде, ВЕЗДЕ, умудрился практически стащить с меня платье и порвать мое белье! Под конец я уже не могла даже плакать, когда он принялся, буквально, вылизывать всё мое тело, я просто тряслась и извивалась от отвращения. Я уже почти смирилась с тем, что он доведет всё до конца, что он сделает со мной самое ужасное, и пыталась отыскать в себе силы, чтобы пережить это. Но в самый последний момент он почему-то остановился, пробормотав что-то на своем языке. Не могу себе представить, что там было у него на уме, потому что я, содрогаясь от ужаса, ожидала, что буду его игрушкой вплоть до утра. Не хочу даже гадать на этот счет. Он еще раз окинул жадным взглядом мое тело, отбросил мою палочку в самый дальний угол комнаты, скомкал и сунул себе в карман мое белье и бросился в дверь, через которую я его привела, с такой скоростью, словно за ним гналась мантикора.

Я лежала на ледяном полу и не верила в собственное везение, не верила, что всё кончилось, ожидая, что он в любую секунду вернется. Наконец, благоразумие, твердившее, что надо поскорее убираться отсюда, взяло верх. Я наскоро натянула на себя платье (черт возьми, я так хотела произвести на всех впечатление этим платьем! ха-ха! ХА-ХА!) и побежала прочь. Я бежала босиком, держа туфли в руках и, наверное, была больше всего похожа на привидение в этот момент, с развевающимися волосами, спадающим платьем и абсолютно диким взглядом…

Я наткнулась на них на втором этаже, они стояли между тремя большими статуями Волшебников в Колпаках. Стояли, прижавшись друг к другу. Я хотела закричать. Хотела попросить о помощи. Хотела сказать, что тот, кто это сделал со мной — он опасен, он может напасть еще на кого-то. Но язык прилип у меня к гортани, когда я увидела, что это… что это был Гарри. Вместе с Парвати. Они стояли и целовались там, между Трех Волшебников. Целовались! Я смотрела на эту сцену и не могла вымолвить ни слова. Мне показалось, что из-под моих ног выскользнула последняя опора, на которую я еще могла надеяться, исчезла последняя ниточка, за которую я рассчитывала уцепиться, и теперь уже ничто не остановит моего погружения прямо в ледяную бездну. А потом они прекратили целоваться и повернули головы в мою сторону. У Гарри было такое выражение, словно он вправду увидел привидение, выступившее из темноты коридора.

— Выглядишь какой-то… растрепанной, — вымолвил он с удивлением, — что ты здесь делаешь?

— Видимо, ваш танец с Крамом был чересчур зажигательным, Гермиона, раз ты даже бегаешь босиком по каменному полу, — заметила Парвати иронически, и Гарри криво улыбнулся. — Что ж, поздравляю, каждый получает то, что заслуживает.

Я вгляделась в ее непроницаемое лицо, с такими правильными, безупречными чертами, и вдруг поняла, что она всё знает. Всё, что со мной сейчас произошло. Каким-то непостижимым образом она видела это во мне. И продолжала при этом иронически улыбаться.

Не знаю почему, но меня обуял ужас от вида ее безупречного лица. Я попятилась назад, споткнулась, едва не упала, и бросилась бежать прочь оттуда. Я больше ни одной секунды не могла находиться рядом с этими двоими. Я прибежала в нашу башню, и с тех пор сижу в одиночестве и пишу эти строки, даже не переодевшись, а мои туфли стоят рядом на буфете.

Дорогой дневник… Да к черту это!!! Хватит обманывать себя, хватит обманывать всех вокруг! Никаких больше «дорогих дневников»! ГАРРИ!

Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри…

Гарри, Гарри…

Гарри…

сколько раз еще написать, чтобы ты пришел?! Я не знаю… не знаю… пожалуйста!.. Пожалуйста, Гарри, ты мне нужен! Где же ты? Я закрываю глаза и вижу, как ты входишь в эту дверь. Но на самом деле тебя нет...

Почему тебя до сих пор нет, Гарри?! Ты сказал, что хочешь заботиться обо мне, сейчас мне так нужна твоя забота. Я зову тебя, Гарри! Спаси меня! Умоляю, пожалуйста! Мне всё равно, с кем ты был, всё равно, что ты обо мне думаешь, просто приди, просто будь рядом, я устала… я так устала, Гарри…

…

Я не могу больше ждать, не могу! Прости! Я ждала слишком долго. Мои силы на исходе.

Прости, Гарри, если ты читаешь это… Я, пожалуй, пойду еще разок прогуляюсь к озеру…»