Дорогой дневник (гет)

Винсент Крэбб торчал в коридоре около библиотеки уже никак не менее получаса. А подходящей жертвы всё никак не попадалось. Пару раз из дверей выходили студентки слизеринки, но с ними проворачивать его коронный трюк было «западло», легко могло потом влететь от собственных старших товарищей по факультету за нарушение внутренней лояльности. А жаль, одна четверокурсница выглядела весьма ничего, вполне в его вкусе — высокая, крепкая, с длинными ногами и большой задницей, но… приходилось сосредоточить внимание на ком-нибудь другом. Шестикурсница рейвенкловка была ему не по зубам, с ним — третьекурсником — она легко могла сотворить что-нибудь жутко неприятное, о чем бы он потом полгода вспоминал с содроганием. А больше как-то никто и не появлялся.

Июнь был в разгаре, учебный год близился к завершению, и библиотека пользовалась популярностью только у старших курсов, готовящихся сдавать экзамены. Похоже, он без толку проторчал здесь сегодня столько времени. Хм, вот же невезение, именно сейчас в самую жару, когда студентки предпочитают поддевать под мантию как можно меньше одежды, этот такой удачный с точки зрения его стратегии участок коридора пустует!

Он уже собирался возвращаться к Малфою и компании, когда дверь библиотеки распахнулась, и из нее выбежала Грейнджер, прижимавшая к груди целую стопку больших фолиантов. Крэбб сморщил недовольную гримасу. Там же не на что было смотреть! Маленькая, худая, как спичка, да еще и визгливая вдобавок! Ладно, на безрыбье и рак — рыба, Грейнджер так Грейнджер, тем более, с ненавистного Гриффиндора, и дружит с этим уродом Поттером. Нашел же тоже себе сокровище подстать — тьфу! Кожа да кости!

Крэбб повернулся полубоком у поворота коридора, делая вид, что внимательно рассматривает пейзаж на стене, время от времени пытаясь пальцем прижать изображение двух гончих, стремительно носящихся по вспаханному полю.

Она стремительно потопала мимо него, очевидно, посчитав момент, пока он не смотрит в ее сторону, весьма удачным для того, чтобы лишний раз не обращать на себя его внимания. Когда она поравнялась с ним, он неожиданно развернулся, задевая ее своей тушей. Так, как будто всё это вышло случайно. Она вскрикнула и отлетела к самой стене, книги оказались разбросаны по всему коридору. Мантия задралась, и Крэбб скривил рожу еще сильнее. То, что он и ожидал, конечно. Детские гольфики и ножки тоньше, наверное, чем у его младшей сестры, которая еще даже в Хогвартс не поступила.

Тьфу!

И кто-то на Гриффиндоре еще называл ее симпатичной! Вот придурки!

По крайней мере, он может получить удовольствие хотя бы от ее гнева. Сейчас она начнет вопить.

— Крэбб! Ты неуклюжий, как тролль! И похож на него точь-в-точь! Посмотри, что ты наделал!

Она встала, судорожно отряхивая мантию, и указала на раскиданные книги.

— Собери их немедленно! Слышишь, животное?! Это очень ценные экземпляры!

Он издал только короткое «гы-гы», продолжая стоять и лыбиться, наслаждаясь ее негодованием.

— Смотри, здесь же все страницы помялись! — воскликнула она в ужасе, обнаружив, что один из фолиантов раскрылся при падении, и лежит обложкой вверх.

— А! С тобой говорить, всё равно, что с табуреткой! — сверкнула она на него глазами напоследок и, наклонившись, принялась собирать с пола свои драгоценные тома.

Ее попка целиком уместилась бы, наверное, в одной его ладони. Он поднял ладонь и несколько раз переводил свой взгляд туда-сюда, примеривая. Ну, почти…

— Идиот! — бросила она на прощание, когда собрала все книги, и зашагала дальше по коридору.

Крэбб гыгыкнул еще раз и уже собирался пойти следом, но его взгляд привлек тонкий предмет, валявшийся поодаль у стены, похожий на маленькую книжку в кожаном переплете. Видимо, малявка Грейнджер кое-что забыла.

Крэбб подошел поближе и поднял книжечку с пола. «Дневник» — было вытиснено на кожаной поверхности обложки. Кожа пахла приятно, он несколько раз втянул воздух, наслаждаясь запахом. Потом пролистал страницы без особого интереса, просто так, чтобы убедиться, что внутри очередная заумная галиматья. Желтоватого цвета листочки были сплошь испещрены меленькими аккуратными буковками, так плотно, что у него сразу зарябило в глазах. Неужели она умудрилась столько всего понаписать?! Что в этом за радость? Она точно больная!

Крэбб с неприязнью взглянул на кожаную книжечку, напряженно пытаясь придумать, как именно ему с ней поступить. Просто выкинуть или порвать не было никакого интереса. На секунду у него мелькнула замечательная идея высморкаться или наплевать внутрь, а потом догнать ее, вернуть дневник и полюбоваться на ее физиономию, когда она в него заглянет. Да, это было просто сногсшибательной идеей! К сожалению, к тому моменту, когда она пришла ему в голову, Грейнджер ушлепала слишком далеко. Бегать за ней по всему Хогвартсу у него не было никакого желания. Ладно, еще успеется. Например, сегодня за ужином. На глазах других слизеринцев сделать это будет в сто раз смешнее! Он представил себе, как подходит к столу Гриффиндора, демонстрирует ей потерю, у всех на глазах харкает внутрь и вручает ей. Он прямо-таки видел сейчас ее лицо и чувства, написанные на нем — растерянность, омерзение и ужас. Как она дрожащими руками берет свой дневник, трясясь от отвращения. Орет на него, а на глазах слезы. Да, это должно быть просто прекрасно!

Он растянул толстые губы в насмешливой улыбке и спрятал книжицу в карман мантии.

Последние два дня Гарри провел в задумчивом нетерпении. Он сам не понимал, как это может сочетаться, но выходило именно так. Он с нетерпением ждал письма от крестного, изо всех сил надеясь, что тому удалось найти безопасное укрытие, и, одновременно с этим, пытался осмыслить, вместить в себя эту новую, незнакомую ему ранее, жизненную доминанту — надежду иметь свой дом, в котором он будет любимым родственником, а не едва выносимым, всех раздражающим изгоем. Эта перспектива уже болталась перед ним, висела так близко, что рукой можно было подать. До конца учебного года оставалось чуть более чем полмесяца, и снова он вынужден будет любоваться на кислые физиономии своих родственничков. А там снова начнется — крики, претензии, ненавистная, утомительная работа по дому…

Ах, если бы Сириус каким-то образом оказался готов приютить его у себя уже на эти каникулы! Гарри понимал, что это невозможно, но страстно хотел надеяться на это. Он был бы готов жить с крестным где угодно — в любой каморке, в любой пещере, да хоть в норе, лишь бы не торчать два месяца (два лучших месяца года!) у проклятых Дурслей.

«В норе…» Ему сразу привиделся образ немного странного на вид, но уютного жилища посреди цветущих лугов. Вот еще место, в которое он был бы готов переместиться… да прямо хоть сейчас. Ведь Артур и Молли всегда рады были видеть его у себя, тем более, на какие-то два месяца. Ну что с ним может случиться в «Норе»?! Когда вокруг сплошные друзья, когда столько народу кругом. Рон постоянно был бы с ним. И Гермиона обязательно приехала бы к ним в августе… Обязательно приволокла бы кучу учебников и стала бы их обоих очень смешно пилить. Рона это раздражает, а ему забавно смотреть на нее, когда она начинает свои привычные лекции. При этом пытается делать такое серьезное лицо, что просто невозможно смотреть на нее без улыбки. Она и в школе-то выглядит маленькой по сравнению с ними, а летом, без своей широкой мантии вообще будет похожа на одуванчик. С вспушенной шевелюрой на тонкой фигуре. Короткий такой одуванчик.

Он поневоле улыбнулся. Она и вправду бывает такая трогательная в своей серьезности. И как он раньше не обращал на это внимания? Надо будет почаще присматриваться к ней, это же так… так…

«Как?» Он понял, что не может найти подходящего понятия.

— Хм, — буркнул он под нос, удивляясь, куда ушли его мысли от первоначальных размышлений о Сириусе. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. В конце концов, именно Гермиона была рядом, когда они вытаскивали крестного из его последней темницы в башне. Именно с ней он летел… летел на…

Его мысли вдруг прервал голос, доносившийся из узкого коридора, в который он забрел, бесцельно блуждая по замку в ожидании обеда, занятый своими размышлениями. И, как ни странно, это был именно голос Гермионы. Но… в нем слышалось что-то странное.

Он прислушался, и не поверил своим ушам. Он прислушался еще раз…

— Я — грязнокровка! — сказала она скороговоркой. Следом послышался чей-то смех.

Он вытаращил глаза.

— Громче, — промолвил такой знакомый голос. Гарри безошибочно узнал Малфоя с его мерзкой привычкой растягивать гласные, как будто он был котом, которого тянут за заднюю лапу.

— Я — грязнокровка! — повторила Гермиона чуть громче, и он понял, что она вот-вот заплачет.

Он быстро пошел, почти побежал по коридору, пытаясь не упустить ни слова из того, что слышал. Из того, что не укладывалось у него в голове.

— Нет, нет, Грейнджер, так не пойдет. Ты должна сказать это громко и с выражением. Так, как ты обычно отвечаешь на уроках. Чтобы мы хорошо расслышали. Ну, я жду.

— Я — грязнокровка! — практически завизжала Гермиона. — Ты доволен, Малфой? А теперь верни мне его!

— Мне не нравится, когда на меня кричат, Грейнджер. И моим друзьям тоже. И тем более, мне не нравится, когда мне указывают. Особенно, такие как ты — поганая выскочка с грязной кровью. Ты должна уяснить, что только покорность вернет тебе твои записочки.

— Нет, Малфой, пожалуйста, ты же обещал! Ты обещал, что…

— Я обещал, что отдам тебе его, если ты признаешь себя грязнокровкой! — завопил Малфой, прерывая ее. — А ты просто тупо повторяешь это с наглой рожей. Скажи сейчас же «я — поганая грязнокровка»! Встань на колени и признай это. И тогда я, может быть, сжалюсь над тобой.

— Нет! Никогда, Малфой! Ты уже достаточно надо мной поиздевался…

— Дорогой дневник! — начал вдруг Малфой. — Сегодня на зельеварении профессор Снейп был не просто уродлив, он был уродлив как-то по особенному. Он был похож на ворона. Горбатого ворона, у которого кто-то повыщипал много перьев. Когда он склонялся надо мной, мне казалось, что он в любую секунду готов тюкнуть меня своим клювом прямо в макушку. Я так разнервничалась, что едва не уронила в котел…

Коридор вывел Гарри на небольшую площадку с широким эркером, из которого открывался вид на горы с восточной стороны от замка. Впрочем, прекрасный вид заслоняли фигуры Малфоя и двух его друзей-мордоворотов Крэбба и Гойла, сидящих на подоконнике. Перед ними мялась маленькая фигурка его подруги, заламывая руки с выражением неподдельного отчаяния на лице.

— Какого хрена здесь происходит?! — спросил он твердо, глядя на эту изумляющую его сцену.

Малфой прервал свою тираду, и вся компания уставилась на Гарри. На лице Гермионы отразился настоящий ужас.

— Гарри, о нет… — прошептала она.

— Я еще раз спрашиваю, что здесь происходит?!

— Вали отсюда, Поттер! — набычился Гойл, но Малфой жестом остановил его движение, и произнес, осклабившись:

— Ты не представляешь, как ты вовремя. Ну надо же, а я-то думал, как бы нам разнообразить представление.

— Малфой, пожалуйста… — пискнула Гермиона.

— Заткнись! — прикрикнул тот на нее. — Будешь говорить, когда я скажу.

— Гермиона, в чем дело?

— Гарри… я… то есть они… у них…

— Грейнджер, ты что-то хотела сказать? — спросил Малфой со сладкой угрозой.

— Нет, нет! — замотала она головой.

— Умница. А теперь ударь его.

— Чт…то?

— Ты плохо слышишь? Я сказал, ударь его. А мы посмотрим.

— Гермиона?! — спросил Гарри, не веря своим ушам. — Что происходит?!

— Долго мне ждать? — осведомился Малфой.

— Малфой, пожалуйста, я не могу. Я не могу. Пожалуйста, нет!

— Хорошо, — кивнул Малфой, — нет, так нет. Тогда… — он растянул губы и заблеял тоненьким голоском. — Дорогой дневник, сегодня я снова смотрела на Гарри и думала, как жалко он выглядит. Ой, нет-нет, я написала жалко, но это неправильно, ужасно неправильно, я хотела сказать, что мне было снова его очень жалко. Когда он становится такой, мне всегда было его жалко, но в этот раз я просто не могла отделаться от желания подойти и обнять его. В этом же нет ничего такого — если ты просто хочешь подойти и обнять своего друга…

— Пожалуйста! — закричала она. — Пожалуйста прекрати, Малфой! Какая же ты сволочь! Ненавижу, ненавижу тебя! — она подняла кулачки, тряся ими в воздухе.

— Вот! — ухмыльнулся Малфой. — У тебя подходящее настроение. А теперь подойди и врежь своему дружку как следует, а мы поглядим.

Она стояла так, замерши, с искаженным от отчаяния лицом, не в силах хоть что-то сделать, переводя глаза, полные слез, с одного на другого, а Гарри так всё и не мог взять в толк, почему вдруг Малфой обрел над ней такую власть, и что значат все эти загадочные фразы, и почему Гермиона даже не попросит у него помощи.

— Не хочешь по хорошему, — сказал Малфой уже с некоторым раздражением, — тогда слушай. И ты, Поттер, тоже: Дорогой дневник, сегодня после обеда я опять сидела и скучала, смотря на эту дурацкую тренировку по их дурацкому квиддичу. Единственное развлечение — там был Гарри, и его… хм, задница. Поверить не могу, что пишу это! Но мне и правда стало нравиться смотреть на… неё. Со мной же всё нормально, я надеюсь? И не у кого спросить, а в книгах о таком точно не пишут. По крайней мере, я не встречала. Как прекрасно, что он понятия не имеет, как я смотрю на него таким ужасным образом! Я бы, наверное, предпочла умереть, если бы он узнал об этом…

Крэбб громко заржал. Гермиона опустилась на корточки, обхватила голову, зажав уши, как будто и правда готовилась умереть.

— Ударь его! — крикнул Малфой.

— Нет, никогда, никогда, — замотала она головой.

— Да что это за чушь, которую он несет, Гермиона?! Почему он так разговаривает с тобой?!

— У НЕГО МОЙ ДНЕВНИК!!! — заорала она, вскакивая, с каким-то совершенно безумным выражением на лице.

— Ах ты падаль! — он попытался выхватить палочку, но в ту же секунду на него навалились сразу оба «телохранителя». Расстояние было слишком маленьким, он не успел. Ему закрутили за спину руку, и он уперся взглядом в каменный пол, воя от боли.

— Так, так, Грейнджер! — процедил Малфой. — Не умеешь держать язык за зубами. Я предупреждал тебя, что будет, если ты проболтаешься. Теперь пеняй на себя. Еще увидимся.

На затылок Гарри обрушился тяжелый удар, и он полетел носом в пол, едва успев подставить левую руку, оправа очков царапнула о камень. Тут же кто-то двинул его ногой в живот, он скорчился от жуткой боли, а троица в это время проследовала мимо.

Когда он смог, наконец, подняться, было уже поздно. Они прошли узким коридором и влились в толпу школьников, следующих на обед.

Он обернулся. Гермиона сидела на корточках у окна и рыдала, закрыв лицо руками. У него перехватило дыхание. Она выглядела такой безутешной, такой раздавленной, что он просто не знал, как к ней приблизиться, что ей сказать. Всё-таки он решился подойти и сесть рядом, понимая, что просто обязан сейчас что-то сделать.

— Гермиона, — прошептал он, — пожалуйста, не надо. Не плачь.

Он осторожно провел рукой по ее волосам. Она зарыдала еще громче.

— Гермиона. Мы вернем твой дневник. Я обещаю. Слышишь? Только не плачь.

— Ты не понимаешь! — она подняла на него свое заплаканное лицо, и тут же снова закрылась ладонями. — Он пригрозил, что если я кому-нибудь расскажу, он покажет его всем. Всем! А там такое… И он покажет, ты же его знаешь.

— Я сейчас пойду, соберу несколько человек, и мы отобьем у него дневник, клянусь тебе! Даже если нам придется драться со всем Слизерином.

— Он не дурак, Гарри! Он не носит его с собой, он его спрятал. Ты же слышал, он читал по памяти. У этой твари такая прекрасная память! — выдавила она сквозь зубы, не прекращая рыдать.

— Тогда мы пойдем к Макгонагалл… нет, сразу к Дамблдору! Он найдет способ.

— И что мы скажем? Малфой просто соврет, скажет, что в глаза не видел никакого дневника, и дело с концом. Не будет же Дамблдор насильно у него вытягивать…

— Тогда это сделает Снейп.

— Снейп?! Ты сам-то в это веришь?! Снейп встанет на его сторону.

— Ну тогда… тогда…

Он задумался. И действительно. Что он может сделать? Он может избить Малфоя до полусмерти, отправить его в больничное крыло, но делу это не поможет. Он посмотрел на Гермиону, и у него сердце сжалось, настолько убитый был у нее вид. Он припомнил, как Малфой разговаривал с ней, ее унижение, ее жалобную гримасу, и сжал кулаки. Ладно, черт с ним, он всё равно получит свое, главное сейчас — Гермиона!

Он придвинулся вплотную и взял ее за плечи.

— Послушай, еще рано паниковать. Может быть, это была только угроза. Может, он испугается, решит, что его накажут за такие вещи.

— Ему ничего не стоит сделать это так, чтобы никто на него не подумал.

— Ну и ладно! Пускай!

— Ладно?! — она подняла на него глаза, и Гарри показалось, что в этот момент она похожа на маленького брошенного котенка. Влажные глаза, красный носик…

«Ты о чем это?!»

— Ладно?! Я дура, ДУРА, понаписала там столько! Про всех. Я же не думала, что… Я не хотела. Просто писала то, что мне кажется, а если почитать, такое ощущение, что я над всеми издеваюсь. Я сгорю со стыда, я никому не смогу посмотреть в глаза после этого! Ни друзьям, ни преподавателям, ни Рону, ни тебе! Тебе, Гарри!

— Если самым оскорбительным ты считаешь признание, что тебе нравится моя… хм… задница, то, поверь мне, я не обижаюсь, — он просиял помимо воли.

Она посмотрела на него так пронзительно и с такой болью, что ему тут же стало не по себе.

— Неужели ты не понимаешь? Это же как… Как будто меня раздели и поставили перед всеми голой… Нет, еще хуже! Как будто вывернули наизнанку. Всё, о чем я думала, что чувствовала, теперь будут знать все… Какая же я дура! Боже мой, что же теперь делать, что делать?!

Он снова погладил ее по волосам.

— Гермиона. Сейчас ты успокоишься, вытрешь слезы, и мы пойдем на обед. Хорошо? И посмотрим на поведение Малфоя.

Она замотала головой.

— Ну, ты же сильная, Гермиона! Соберись, мы справимся.

Однако сейчас она менее всего походила на сильного человека, и он понял, что никакие подбадривания тут не помогут. Внезапно он вспомнил ее слова про жалость из дневника, процитированные Малфоем.

— Ну-ка, — он обнял ее и прижал к себе, что есть силы. — Так лучше?

Но, к его ужасу, это произвело обратный эффект. Она зарыдала в два раза сильнее и безутешней, вцепившись пальчиками в его мантию.

Большой зал как назло был забит до отказа. Они пришли как раз тогда, когда последние опоздавшие уже подтянулись, а первые, закончившие обед, еще оставались на своих местах, как обычно смакуя десерт. Гермиона встала в дверях как вкопанная, заметив Малфоя среди обедающих слизеренцев.

— Ну же, идем, — шепнул ей Гарри одобрительно, прикасаясь к ее ладони, — он побоится что-то сделать сейчас, при всех.

Она быстро кивнула и пошла рядом, вплотную прижимаясь к его руке, как будто старалась прикрыться им от взгляда Малфоя. Но это было бы сложновато сделать даже в толпе, учитывая прекрасный обзор с того места, где сидел Драко, тем более, сейчас, когда они шли одни среди обедающего зала. Конечно, он заметил ее тут же.

Мест, чтобы сесть к нему спиной, за столом не оказалось. Она опустилась на стул и тут же уткнулась взглядом в скатерть, и, если бы Гарри не пододвинул к ней тарелку и приборы, она так и сидела бы без движения. Только когда он уже приподнялся, чтобы собственноручно положить ей еду, она, наконец, жестом показала, что уже в порядке. Гарри выловил на себе внимательный взгляд, и понял, что с противоположной стороны стола на них обоих смотрит Парвати Патил. Он слегка улыбнулся ей, чтобы не привлекать внимания, и собирался уже приступить к обеду, как вдруг Гермиона толкнула его локтем в бок.

— Смотри, — прошептала она с выражением неподдельного ужаса в голосе. Она указывала подбородком на слизеринский стол.

— Что? — ответил он тоже шепотом.

— Он зовет меня.

Гарри присмотрелся. Малфой и правда показывал пальчиком манящее движение. Гермиона судорожно помахала головой.

— Не ходи, — сказал он твердо.

Увидев, что она не собирается выполнять его команду, Малфой вынул из-за пазухи книжицу в кожаном переплете и помахал ею в воздухе. Сидящий рядом с ним Крэбб состроил мерзкую гримасу. Гермиона вжала голову в плечи и побледнела как снег, Гарри заметил, как на белом фоне ее кожи разом выступили под глазами синеватые круги.

«Она же постоянно недосыпает!» — промелькнула у него досадливая мысль, и он отчего-то сейчас явственно представил себе ее, спящую, локоны волной рассыпались на мягкой подушке. В такой момент?! Да что это за чертовщина с ним творится?!

— Я подойду, — пискнула она затравлено.

— Ни в коем случае! Что бы ты ни делала, он всё равно не отдаст тебе дневник, и каждый раз будет только хуже и хуже. Он настоящий подонок, и он не остановится, а будет только входить во вкус. Ты же сама прекрасно его знаешь. Это может дойти до… ужасных вещей! Надо остановить это здесь и сейчас.

— Сейчас?! — она перевела на него распахнутые глаза, полные ужаса.

— Да, прямо сейчас. Оставайся на месте! Я сам с ним поговорю.

— Гарри! — шепнула она сдавленно.

— Гарри! — выкрикнула она уже громче, когда он встал с места и направился к столу, за которым сидел Малфой. Сразу несколько человек обратили внимание на этот возглас. Ученики стали оборачиваться, чтобы понять, что происходит, и, увидев направление его движения, принимались внимательно следить за ним, с любопытством ожидая развития ситуации.

— Что за фигня, дружище?! — услышал он голос Рона, который тоже начал привставать, готовый к чему угодно.

Гарри подошел и встал прямо напротив Малфоя, за спиной у двух слизеринских второкурсников, которые косились на него с некоторым испугом.

— Верни то, что тебе не принадлежит, Малфой! — сказал он твердо.

На приличной части зала, его окружавшей, воцарилось молчание. Краем глаза он заметил, как Минерва Макгонагалл покинула свое место и стремительно приближалась к нему по главному проходу. Ну, и пускай. Всё лучше, чем Снейп! Хотя и слизеринский декан видимо напрягся, вперив в него свой нахмуренный взгляд.

— Ты о чем это, шрамоголовый? Иди отсюда, я тебя не звал.

— Я сказал, верни его, пока не стало хуже.

Малфой вдруг резко подался вперед.

— Кому?! Кому не стало хуже? Хочешь устроить представление? Давай! Только подумай о том, кто за это заплатит.

— Ты тварь, Малфой! — процедил он с яростью. — Немедленно верни дневник!

Видимо, в его глазах засветилось что-то такое, что заставило Малфоя слегка поубавить уверенности, тот даже полез за пазуху. Гарри уже, было, подумал, что благоразумие возьмет верх, тем более, что Макгонагалл была уже совсем рядом.

— А ведь я хотел решить всё по-хорошему, — прищурился Малфой, доставая дневник одной рукой, а второй легонько проводя по нему палочкой, шепча что-то под нос.

— В чем дело, мистер Поттер? — Макгонагалл, наконец, достигла цели, и стояла уже в нескольких шагах.

— Кажется, всё уже в порядке, мэм, — проговорил Гарри, пристально глядя на Малфоя, — мы уже во всем разобрались.

— Конечно, профессор, мы разобрались, — Малфой мерзко ухмыльнулся. — Глядите, я тут вчера шел по коридору и обнаружил чужую вещь. Это дневник Гермионы Грейнджер, — произнес он на весь зал и потряс дневником. — И теперь я собираюсь его вернуть.

Краем глаза Гарри заметил, что Снейп, отчего-то встревожившись, встал и тоже пошел по проходу.

— Держи, — Драко приподнялся с места, протягивая дневник над столом. Гарри наклонился со своей стороны стола между двумя второкурсниками.

— Ах! — внезапно рука Малфоя сделала резкое движение вверх, вожделенный дневник взлетел, переворачиваясь над головами, и, к ужасу Гарри, почти моментально рассыпался в воздухе на части целым облаком листков, немедленно начавших опадать на столы обедающих студентов. — Я такой неловкий!

Гарри как в замедленной съемке видел этот момент, провожая взглядом падающие страницы, руки ловящие их там и тут, услышал сдавленный вскрик Гермионы, и вслед за этим громкий возглас Снейпа: «Десять баллов со Слизерина!», машинально отмечая внутри себя, как декан подстраховался, выкрикивая минимальное наказание, зная, что за один проступок два не дают. И потом они все стали с упоением читать. Один из листков оказался даже в руках Рона, и тот потрясенно уставился на него, не зная, как реагировать. Гарри повернулся к Малфою…

«Дорогой дневник, я вдруг подумала сегодня, что не понимаю, зачем профессору Дамблдору такая длинная борода. Наверное, когда он наклоняется над столом, его борода сметает все мелкие предметы. И туда постоянно должны падать крошки. Это просто ужасно — иметь такую бороду! Тогда почему он носит ее? Может, всё дело в том, что борода придает ему дополнительную внушительность в глазах других волшебников?»

Малфой вскочил и начал полубоком передвигаться к выходу с той стороны стола. Если бы Гарри побежал по своей стороне, его наверняка перехватили бы старшекурсники. Думать было некогда. Он оперся рукой на плечо сидящего слизеринца и взобрался на стол…

«Дорогой дневник, я уже столько раз писала, как меня раздражает Рональд Уизли, но только сейчас, кажется, начала понимать, что это неспроста. Неужели всё дело в том, что я к нему неравнодушна?! Может ли такое случиться со мной? Наверное, я должна была бы немедленно выбросить эту мысль из своей головы, но она категорически отказывается выбрасываться. И к чему это может привести меня в будущем? Если я и способна была представить себя с кем-то (хотя сейчас даже подумать страшно о такой глупости), то уж точно не с ним. Тогда почему он меня постоянно так бесит? Даже когда пытается угодить? Мне всё время хочется дать ему книжкой по голове. Он славный парень, но если бы он был хоть немного менее неряшлив, не так громко смеялся (точнее будет сказать, ржал) и был бы поделикатнее, ну хотя бы как Гарри… Дорогой дневник, я написала, по-моему, какую-то вещь, которую сама не могу понять».

— Мистер Поттер, немедленно слезьте со стола! — голос Макгонагалл сейчас звучал позади него каким-то глухим отзвуком, потому что в ушах стучала буквально смертоносная ярость. Он бежал, разбрасывая в стороны тарелки, огибая большие подносы с фруктами, бежал, потому что настигнуть своего противника было сейчас его единственной целью, главной целью в его жизни…

«Дорогой дневник, как бы критически я не относилась к игре в квиддич, я должна признать, что она идет Гарри на пользу. Он был такой маленький и щупленький, когда пришел на первый курс, а теперь он хоть и всё еще небольшого роста, но его мышцы значительно окрепли. Я слежу за ним на тренировках (сама не знаю, зачем хожу туда), и по тому, как он обращается с метлой, как он переворачивается и изворачивается на ней, я понимаю, насколько ловким и сильным он становится. И всё-таки до Рона ему еще далеко. Рон не занимается никаким квиддичем, но на вид выглядит таким здоровяком! Мерлин, я сейчас уже ниже его на голову. А пишут, что девочки вытягиваются быстрее парней. Это со мной что-то не так? А вдруг я так и останусь подобной коротышкой на всю жизнь?! Мамочки, мне надо проверить, всё ли в порядке с моим гормональным развитием!»

Ему даже не пришло в голову вытащить палочку. Нет уж, никаких палочек, никакого волшебства, он должен размазать его сам, руками, вот этими руками, вот этими кулаками, даже ногами, если потребуется! Размазать, раздавить, уничтожить этого слизняка, разбить ему всё лицо, превратить в кровавую кашу, чтобы никакие доктора, никакие медики ему не помогли! Ни зелья, ни заклинания, пусть хоть сам Снейп выдумывает новое снадобье! Он готов поклясться, что не выдумает, только бы ему добраться до конца стола, который уже совсем рядом…

«Дорогой дневник, почему я вот уже неделю всё время злюсь на Рона, но думаю о Гарри? Это же нормально? Рон, такое ощущение, как будто только и делает всё, чтобы вывести меня из себя. А Гарри мой друг, наверное, я даже должна была бы написать — близкий друг, но так как других друзей у меня всё равно нет, если не считать Рона, который бесит меня даже сейчас, то можно сказать, что он самый близкий мне человек, после родителей, разумеется. Поэтому я и должна переживать за него, ведь так? Ведь ему снова угрожает смертельная опасность. Сириус Блэк подобрался к нам совсем близко, и от дементоров никакого толку. Наоборот, один вред, учитывая, как ужасно Гарри на них реагирует. Если бы вокруг Рона всё время бегали пауки, не хочу даже представлять себе, что бы с ним было. А Гарри как будто даже и не замечает присутствие дементоров. Хотя, конечно же, он замечает. Сколько же еще испытаний должно свалиться на этого мальчика?!»

— Мистер Поттер, немедленно прекратите, иначе я вынуждена буду…

Он спрыгнул со стола. Ему таки удалось отрезать Малфоя от двери, и теперь тот спрятался за спинами однокурсников, отступая в угол.

«Тебе это не поможет, мразь!»

Он рванулся вперед как ракета, врезаясь в толпу плечами и головой, каким-то чудом умудрившись растолкать сразу несколько человек. Наверное, безумная ярость придавала ему дополнительных сил. Секунда, и вот уже его ненавистный враг перед ним!..

«Дорогой дневник, неужели я правда делаю это? Я перечитала последние несколько страниц, и поняла, что сравниваю их. Это ужасно неправильно, я не должна этого делать! Получается, что я выбираю! Это ужасно, просто ужасно! Они дороги мне оба, каждый по-своему! Я не должна выбирать, кто из них лучше. Что если я выберу одного, и не смогу больше относиться к другому по-прежнему? Почему я спрашиваю, так оно обязательно и будет! Я должна немедленно прекратить это делать. Просто признать, что Рон — это Рон, а Гарри — это Гарри… Ну да, как оригинально!

Больше всего я боюсь, что это уже произошло. Что я не смогу больше видеть в них просто друзей. Именно поэтому я и сравниваю. Неужели это всё начнет происходить со мной? И вместо учебы я вынуждена буду, как эта дурочка Лаванда сидеть и глазеть в потолок на уроках, мечтая о романтических встречах, а по ночам реветь в подушку?! Это не может случиться со мной, это будет полная катастрофа!

Но даже если и так, какое я имею право выбирать? Гарри нравится Чоу, я вижу, как он смотрит на нее. Он даже специально ходит на тренировки ее команды, якобы, чтобы подсмотреть их тактику, но меня ему не обмануть, он ходит туда ради Чоу. Она вполне ему подстать, хоть и старше на год. Спортивная, стройная, гибкая. Они прекрасно смотрелись бы вместе. И тут я, сижу и пишу Мерлин знает что! О чем я только думаю?! Он никогда, никогда не сможет меня воспринимать больше, чем друга, и я должна быть благодарна ему хотя бы за это. Поэтому, раз уж мне суждено пережить весь этот кошмар, пускай это будет кто-то, с кем не было бы особых проблем. Я должна больше заниматься, и Рон — подходящая кандидатура для того, чтобы оставить меня в покое на это время».

Всегда приятно увидеть страх в глазах врага, но сейчас Гарри было не до того, чтобы рассматривать Малфоя. Ударить. Ударить. Еще раз, еще, бить столько, на сколько хватит сил, на сколько хватит времени, пока…

Его схватили за плечи, когда кулак уже был занесен. Он вырывался как мог, но его держали несколько старшекурсников, у него не было ни шанса. Вся эта компания в черных мантиях сгрудилась над ним, когда он полетел спиной на пол, готовая хорошенько отделать его даже на глазах учителей за то, что он настолько дерзко сломал любое, даже самое зыбкое представление об этикете между факультетами, проучить его, чтобы впредь неповадно было, когда буквально в нескольких шагах раздался громкий баритон Дамблдора…

«Дорогой дневник, сегодня в очередной раз этот мерзкий упырь Снейп довел меня до слез. Вряд ли стоило об этом писать, не больно-то великое событие, но меня почему-то удивило, как Гарри смотрел на меня. Я почти перестала плакать, настолько странное было у него лицо. Конечно, он жалел меня и как всегда ругал Снейпа последними словами, но еще мне показалось, что он как будто пытается что-то вспомнить, так он морщил лоб и хмурил брови. Наверное, я ему кого-то напомнила своим зареванным лицом. Интересно, кого? Вряд ли кого-то очень симпатичного. Пора бы мне перестать реветь перед ним, ведь когда он гладит меня по голове, мне сразу отчего-то становится тепло внутри, и от этого хочется реветь еще сильнее. Кажется, я и сейчас уже почему-то реву».

Он поднялся на ноги. Перед ним словно образовался небольшой проход из столпившихся студентов, в конце которого стоял Дамблдор. Сразу стало невыносимо стыдно. Он поплелся вперед, бормоча извинения, но директор только укоризненно покачал головой и, повернувшись к нему спиной, пошел по центральному проходу. Гарри огляделся.

Большинство учащихся разрывалось сейчас между двумя занятиями. Они глазели на последствия его выходки и пытались одновременно прочитать содержимое рассыпавшихся листков. С того момента, как страницы дневника оказались у них в руках, прошло не больше пары десятков секунд. Как только действо с Гарри закончилось, все тут же переключились на чтение. Даже Рон…

«О боже Рон, что ты делаешь?!»

«Дорогой дневник, мне кажется или Рон научился гасить мое раздражение? Я даже начала смеяться над его шутками. Это у него добавилось остроумия или я стала относиться к нему не так критично, как раньше? Если всё так пойдет и дальше, пожалуй, это будет не так уж плохо. Я называю это «это», и мне самой и смешно и страшно, оттого что я до конца так и не могу поверить в то, что он может быть для меня чем-то большим, чем друг. Только один вопрос, который я почему-то не догадалась задать себе раньше. А сам-то он готов к этому, которое я так тщательно пытаюсь не называть своим именем? Почему я так уверена, что нравлюсь ему? Не знаю почему, но я в этом уверена. Я вижу, что нравлюсь, и это меня… раздражает? Удручает? Печалит! Мы были друзьями, а теперь кто мы? И Гарри снова хмурится, когда смотрит на меня прямо сейчас, хотя я и не плачу. Надеюсь, он догадается не гладить меня по голове. Интересно, что будет со мной, если он меня обнимет?

ОТНОШЕНИЯ! Я написала это! Гордись своей смелостью, Гермиона Грейнджер!»

«Нет, они же не могут! Они не могут просто вот так сидеть и бесцеремонно читать это». Он хотел завопить, чтобы они остановились, прекратили, но несколько смешков слева и справа сразу же показали ему, насколько бесполезен будет его порыв. Он поискал глазами Макгонагалл, но она в этот момент разнимала сцепившихся близнецов Уизли и двух слизеринских старшекурсников. Перевел глаза на Снейпа, но уткнулся лишь в спину зельевара, шествующего по проходу вслед за Дамблдором. И только Малфой тихонькой ржет где-то за спиной, прикрытый толпой однокурсников.

Гермиона! Где она? Ее не было. Разумеется, разве она могла вытерпеть всё это? Как только листочки полетели вверх, она немедленно бросилась бежать. Подальше от своего стыда. Куда? Да куда угодно! В таком состоянии куда угодно.

Это он виноват! Он всё испортил, спровоцировал Малфоя, надо было просто тихонько подойти к Макгонагалл и всё ей рассказать, она взяла бы Малфоя в оборот где-нибудь в коридоре, а дневник как раз был при нем. Но так бы догадался поступить слизеренец, а Гарри не был слизеренцем, он был гриффиндорцем, а потому попер напрямую. И вот к чему это привело! Он обещал Гермионе, что всё уладит, а в итоге? Весь Хогвартс теперь с упоением изучает ее наиболее сокровенные тайны, те, о которых он и сам-то не знал. Он должен найти ее во что бы то ни стало!

Гарри повел отчаянным взглядом по столу своего факультета, ища возможность хоть у кого-то узнать, в каком направлении она могла побежать, когда уткнулся в палец Парвати, указывающий прямо на главный вход. Он с благодарностью кивнул ей и побежал следом.

«Дорогой дневник! Я даже не знаю, как это описать. Впервые, кажется, мне не хватает никаких слов. Это было потрясающе! Нет, просто великолепно! Я даже представить не могла, что в нем столько силы! Как ему удалось разогнать всех этих тварей, при том, что он их до смерти боится? Он просто стоял и выбрасывал из себя магическую энергию и, казалось, ей конца не будет. Неужели все эти истории чистая правда, и он действительно Избранный? И я еще смела его с кем-то сравнивать! Я… Как мне теперь себя вести с ним? Я не решилась даже поговорить о том, что произошло. Сперва просто была восхищена. Потом восхищена до чертиков, когда мы летели на гиппогрифе, и, дорогой дневник, ты знаешь, что я терпеть не могу полеты, но это было словно во сне. Я и он на большой сильной птице. Кажется, это что-то означает, надо спросить у Парвати. Ну, точнее, не совсем птице, но какое это имеет значение?! (Почему мне даже в такой момент надо обязательно придираться к себе по пустякам?!) А потом он буквально весь светился после того, как отправил крестного на свободу, мне было жаль прерывать его настроение вопросами «как это у тебя получилось, Гарри», «не подскажешь мне правильную магическую формулу, Гарри». Почему-то мне кажется, что у него нет никакой формулы. Он просто… просто Гарри и всё. И почему-то, когда я думаю об этом, мне становится хорошо. И тепло внутри. И вот… я уже опять плачу! Да что со мной такое?!»

Она должна была опередить его не больше чем на полминуты. Это была сущая ерунда, он бегал намного быстрее. Но вот в какую сторону она побежала? Сейчас он абсолютно не думал о том, что скажет ей, когда догонит. Главное — догнать, главное — просто быть рядом, не оставлять ее одну, во что бы то ни стало. Одна она может… может сделать что-то… такое… он ни миллиметр не хотел продвигаться дальше в сторону этих рассуждений.

Он побежал прямо по широкой дороге, выходящей из главных ворот, крутя головой по сторонам. Если она направилась в лес, у него почти нет шансов найти ее в одиночку, придется нестись к Хагриду за помощью, время будет упущено, неизвестно что может произойти.

«Прекрати паниковать!» — мысленно приказал он себе. Быть может, она вообще сейчас сидит у Хагрида и рыдает. Хотя нет, навряд ли она успела бы.

Он еще раз огляделся и увидел далеко впереди маленькое черное пятнышко слева от дороги. Мерлин всемогущий, вот же она! Она бежит прямо к озеру. К ОЗЕРУ?!

Он помчался что было сил. Если бы она бежала по дороге, он с легкостью настиг бы ее. Но до озера ей было уже рукой подать. Он рванул еще быстрее, но почти сразу понял, что не успевает.

— Гермиона! — завопил он, насколько хватало легких. Бесполезно, она не собиралась останавливаться.

Она доберется до воды, и тогда… он понятия не имел, что она сделает, и не собирался гадать. У него оставался только один выход. Не переставая бежать, он выхватил палочку и направил ее вперед, пытаясь поймать «на кончик» уже прилично приблизившуюся к нему маленькую фигурку.

— Петрификус тоталус!

Полупрозрачная волна сорвалась с его палочки и ушла далеко вверх. Он попробовал еще раз. С тем же результатом. Тогда он резко затормозил, хотя внутри бушевала паника — «беги, беги!» Ему просто надо сейчас как следует сосредоточиться и сделать то, что он прекрасно умеет. Он вскинул палочку, стараясь сдерживать рвущееся из груди дыхание, прицелился…

— Петрификус тоталус!

В этот момент она споткнулась и полетела вперед, выставив перед собой руки. Заклинание пронеслось над ней, даже не задев. Но она осталась лежать там же, где упала. Он спрятал палочку и побежал к ней.

Она лежала ничком, уткнувшись лицом в сложенные руки, и не двигалась. Волосы рассыпались по примятой траве. В первую секунду он подумал, что заклинание всё же каким-то образом попало в нее. Но потом заметил, как колышатся ее плечи от судорожного дыхания. Такой бешеный рывок для ее нетренированного тела, разумеется, был изрядным испытанием.

— Гермиона! — позвал он тихо, дотрагиваясь до ее спины. Она не ответила, продолжая лежать в той же самой позе.

— Гермиона, пожалуйста, скажи что-нибудь.

Молчание.

Он взял ее за плечи и осторожно перевернул на спину, потом откинул волосы, свалившиеся на лицо. Она просто лежала и смотрела на него, без слез, дыша часто и прерывисто. От этого ее взгляда становилось только хуже. Лучше бы она плакала. А так, он не знал даже, как подобрать слова, чтобы попытаться успокоить ее. Он просто смотрел на нее, и постепенно в него начало втекать вязкое и сладкое, словно желе, ощущение, что он как будто в первый раз в жизни видит эту девочку. Хотя сейчас он уже не мог бы назвать ее девочкой, это овальное лицо, выглядящее сейчас так отрешенно, эта тонкая шея, этот маленький, аккуратный нос, эти выразительные губы, эти большие карие глаза, полные чувством обреченности, от которой сердце болело, настолько оно было пронзительным. Она выглядела совсем взрослой сейчас, и он понял, что, несмотря на ужасную ситуацию, просто сидит на траве и любуется ею, как будто они оба находятся во сне, и он увидел вдруг перед собою волшебный образ, подправленный воображением в сторону светлой идеальности.

«Она же красивая!» — внезапно осознал он. Почему он раньше этого не замечал? Почему понадобилось такое отвратительное происшествие, чтобы это понять? Или раньше он просто никогда не видел ее такой, повода не было, она вечно или хмурилась или непрерывно болтала о чем-то. И сейчас, когда на нее напала эта странная апатия, она, наконец, предстала перед ним в своем истинном обличье.

Он осторожно взял ее за руку, чувствуя, насколько она безвольна и расслабленна в этот момент. У нее была такая маленькая ладошка, словно у ребенка, настоящая звездочка с розовыми, тонкими пальцами, что он поразился, как она постоянно таскает с собой все эти огромные книги. Как они не выпадают из ее пальцев? Ему пора бы было уже что-то сказать, но он всё никак не мог отойти от ощущения бесконечной нежности, которое нахлынуло на него сейчас. Она всегда казалась старшей подругой, старшей сестрой, постоянно опекающей их с Роном, понукающей и наставляющей, а вот теперь роли поменялись, теперь он отвечал за нее, и эта перемена разительно всё изменила, заставила его почувствовать к ней нечто большее, чем просто дружескую привязанность. Он понял в этот момент, что готов на всё ради нее, абсолютно на всё. Лишь бы с ней ничего не случилось.

— Всё будет хорошо, Гермиона, — фраза вырвалась сама собой. Она звучала банально и даже, возможно, раздражающе, но тон, с которым она была произнесена, превратил ее в подобие признания.

— Ничего не будет хорошо, — она высвободила свою ладонь из его руки и, опустив глаза, принялась перебирать собственные пальчики, наблюдая за этим процессом так, словно видела в нем разгадку какой-то тайны.

— Ну… что ты… — у него перехватило дыхание, — тебе просто надо успокоиться.

— Я спокойна, Гарри. Теперь уже незачем волноваться.

— В к…каком смысле? — эта ее странная отрешенность беспокоила его всё больше и больше.

— Я больше не смогу туда вернуться. Никогда.

— Куда? — не понял он.

— В Хогвартс, конечно, — пояснила она, и даже не посмотрела на него удивленно-возмущенным взглядом, как обычно в таких случаях.

— Что?! Да ты что, Гермиона?! Не говори так. Пожалуйста! Нельзя из-за такого…

— По-твоему, после того, что произошло, я смогу еще там показаться?! — воскликнула она, прерывая его.

Он опустил голову от накатившего на него чувства вины. Что ж, по крайней мере, она начала проявлять какие-то эмоции. Пускай кричит, пускай злится на него, лишь бы не эта пугающая апатия.

— Я виноват, — пробормотал он. — Из-за меня всё это произошло. Я повел себя как идиот! Ты вправе злиться на меня, вправе называть какими угодно словами. Если не захочешь больше со мной разговаривать, я пойму. Я могу даже перевестись на другой факультет или вообще уйти из школы. Но ты не должна бросать Хогвартс! Ни за что на свете. Если кто и достоин здесь учиться, так это ты! Ты лучше всех!

Она схватила его за рукав.

— Дурак! Ты дурак, Гарри, если думаешь, что я злюсь на тебя. Ты тут совершенно не виноват, ты поступал так, как и должен был поступить. Во всем виноват проклятый Малфой…

— Я убью его! Прикончу гада, размажу его по стенке как таракана…

— Перестань! Какое это уже теперь имеет значение? Я не могу вернуться, понимаешь?!

Она ухватилась за его руку и села.

— Гермиона…

— Я понаписала там обо всех, понимаешь, обо всех! Описала привычки, слабости, всё, что замечала за окружающими. И я не выбирала выражений! Ты правда думаешь, что я смогу теперь посмотреть в глаза всем этим людям?

— Может быть, — предположил он, — как-то… ну… заклинанием… стереть им память… Дамблдор…

— Да не будь ты таким дураком, Гарри! — она с досадой стукнула кулачком по траве. — Всерьез думаешь, что директор будет насылать обливиэйт на весь Хогвартс из-за одной на редкость глупой студентки?! И на учителей тоже? Как ты это себе представляешь?!

— А твой хроноворот?! — осенило его. — Мы могли бы…

— Я его уже вернула. Но даже если бы он у меня был… Я потеряла дневник вчера перед ужином. Больше чем на пять часов назад поворачивать нельзя. Так что ничего не выйдет. К тому же, мы с тобой видели последствия того, что дневник оказался в руках Малфоя. И все видели. Нельзя вносить в прошлое такие сильные изменения — это слишком опасно, мы запросто можем спровоцировать чью-нибудь гибель. Оставь эти попытки, я уже успела перебрать все возможные варианты, надежды нет.

У нее на глаза навернулись слезы.

— Ну тогда, — сказал он твердо, — просто пойдем и сделаем вид, что ничего не было.

— Что?! — воскликнула она. — Ты с ума сошел?! Меня же теперь ни на секунду не оставят в покое! Каждый станет тыкать пальцем, подшучивать, обзывать… И учителя… Каждый учитель будет считать своим долгом припомнить мне все мои высказывания в его адрес. По-твоему, я должна буду всё это выдерживать изо дня в день?!

— Я буду рядом с тобой.

— И что это даст? Тогда будут смеяться и над тобой тоже.

— Пусть попробуют.

— Ты что, собрался драться со всем Хогвартсом, Гарри?! — спросила она с горечью. — Это смешно!

— Если потребуется, то хоть со всем миром! — твердо ответил он, приблизив к ней свое лицо, пожирая ее внимательным взглядом.

Она слегка отпрянула, непонимающе глядя на него.

— Гарри… ты о чем?

— Просто… просто я сейчас понял… когда увидел тебя такой беспомощной, что хочу заботиться о тебе. Всегда.

— Ты и так… Гарри, ты и так всегда заботился обо мне. Но сейчас никакая твоя помощь не поможет. С девочками ты тоже собираешься драться? И с учителями? — она слегка улыбнулась.

— Ну… — он смутился. Потом немного помолчал и поднял голову с выражением спокойной решимости. — Знаешь, Гермиона, думаю, что наши профессора не такие глупые, чтобы обращать внимание на твои наблюдения. Вряд ли ты написала что-то оскорбительное для них, я тебя знаю, ты слишком… слишком хорошая, чтобы писать про кого-то гадости. А девчонки? Нормальные поймут, а остальные… Они сами сплетничают про всех подряд, их этим не удивишь. Так что… это не повод, чтобы уходить из школы.

— Гарри, я понимаю, что ты пытаешься меня успокоить, но…

— Послушай, Миона, Хогвартс для тебя — всё! Я же помню, как у тебя светились глаза, когда мы вошли сюда на первом курсе. И в этом году — кому еще могло придти в голову использовать хроноворот, чтобы добавить себе уроков? Только тебе! Я видел сегодня у тебя круги под глазами — ты постоянно недосыпаешь из-за учебы. Если ты уйдешь… что с тобой будет?

Она отвернулась, на глазах снова появились слезы.

— Гарри, я уже успела заставить себя принять это ужасное решение, зачем ты снова вынуждаешь меня переживать это?!

— Что ты подразумеваешь под ужасным решением? Озеро?!

— Что?! — она посмотрела на него расширившимися глазами. — Так… вот почему ты бросал в меня заклинания. Ты думал… О, нет, Гарри, что ты! Я… никогда бы… — она испуганно замотала головой. — Я просто бежала куда глаза глядят.

— Прости, что подумал о тебе такое!

— Ты пытался меня спасти, я понимаю. Но я всё равно не могу вернуться, не уговаривай меня.

— Всё уладится, Миона, поверь мне. До конца учебного года осталось всего ничего. Осенью все всё забудут. А эти три недели мы как-нибудь переживем, обещаю тебе.

— Гарри, дело не только в других. Дело и в вас с Роном. Моя писанина отразится и на вас. Перед вами я тоже виновата.

— В чем же?

— Я написала там такое, что все могут подумать… могут подумать… — она опустила голову и покраснела, не зная как продолжить.

Он помолчал несколько секунд, а потом взял ее за руку.

— Ну и пускай! Пускай подумают!

— О чем ты? — вскинулась она испуганно и тут же вновь опустила глаза.

— Вернемся назад вместе, и если кто-то будет задавать вопросы, признаемся, что… — теперь он замолчал, но, понимая, что продолжить всё равно придется, выдавил из себя тихо, — встречаемся.

— Понимаю, ты хочешь сделать вид, что мы вместе, для того, чтобы от нас отстали?

— Нет, Гермиона, я не хочу делать вид, — он поднял на нее твердый взгляд.

— Гарри! Что ты говоришь! Мы… мы не можем! Мы же друзья!

— Тогда, что ты писала в дневнике?

Она вновь покраснела, на этот раз ее щеки стали буквально пунцовыми.

— Я… я немного запуталась, Гарри. Поэтому пыталась разобраться в себе, описывала это, чтобы лучше понять, что со мной. Что я чувствую. И, кажется, разобралась. А ты, что ты чувствуешь, Гарри?

— Я? — он слегка улыбнулся. — Знаешь, до недавнего времени я ничего не чувствовал… ну, — добавил он, спохватившись, — кроме дружбы, конечно. А совсем недавно я стал смотреть на тебя как-то по-другому. Это случилось после нашего с тобой полета, когда мы спасали Сириуса…

— Ты сказал «после полета»?! — прервала она его пораженно. — Возможно, это действительно что-то означает…

— Ты о чем?

— Неважно. Надо будет спросить у Парвати, она должна знать. Прости, что прервала тебя.

— Да, ничего. Так вот, я стал наблюдать за тобой и мне захотелось… уберечь тебя… не знаю как объяснить… заботиться о тебе. Ты вдруг стала такая маленькая, такая беззащитная. Точнее, я почему-то вдруг стал в тебе это видеть. И сегодня, когда ты лежала в траве, безжизненная, почти убитая, я посмотрел на тебя и понял, что… хочу быть рядом с тобой. Всегда. Вот, как-то так…

— А как же Чоу?

— В каком смысле? — спросил он настороженно.

— Я же вижу, что она тебе нравится.

— Ну да. Но это… не то. Она красивая, за ней приятно наблюдать, но это не то. Это, — он указал на глаза, — вот здесь. А ты — тут, — его палец уперся ему в грудь, — я раньше просто не понимал, что ты для меня значишь. Не видел. Увидел только тогда, когда вдруг понял, что могу потерять тебя… навсегда.

Она наклонилась и осторожно поцеловала его в щеку.

— Спасибо, Гарри. Я не забуду этого.

Он невольно улыбнулся.

— Спасибо, что, похоже, вернул мне веру в то, что я справлюсь с этим предстоящим ужасом. Теперь я это чувствую.

— Вот и здорово! — просиял он, сам не ожидая, что его усилия так быстро увенчаются успехом.

— Но… Гарри, я… прости, что должна тебе это сказать… Это просто ужасно с моей стороны в такой момент, но… я не могу тебя обманывать, просто не имею права. Рон… он… много для меня значит.

Он вдруг почувствовал, как тоненькая струйка едкой как кислота горечи словно стекает через его горло куда-то внутрь, в грудь и живот.

— Ох, Гарри! — она немедленно заплакала, как только увидела его лицо. — Мне так жаль! Ты такой чудесный, Гарри! Правда! Я бы с радостью готова была быть твоей девушкой, я всегда тобой восхищалась, ты же знаешь. Но, мне кажется, Рон… подходит мне больше.

— Я… — его голос сорвался, — не понимаю, что значит «подходит». Так ты лю… ну, то есть, он тебе нравится?

— Конечно, он мне нравится, но не в этом дело.

— Как?! — воскликнул он ошарашено.

— Гарри, нам надо учиться, а не заниматься всякой… романтической ерундой.

Он вскочил, глядя на нее как на ненормальную.

— Гермиона, ты с ума сошла?! Ты только что готова была совсем покинуть Хогвартс, а теперь говоришь, что…

Она поднялась вслед за ним.

— Да, я так говорила, но если я собираюсь остаться, я должна буду вдвойне уделять внимание учебе. И чтобы всё поскорее забыть, и чтобы не провоцировать лишний раз учителей.

— Гермиона, но я… не собирался тебе мешать. Я готов хоть весь день сидеть с тобой в библиотеке. Лишь бы… быть рядом. Помогать тебе.

— Гарри, ты же понимаешь, что из этого ничего не выйдет! Ты слишком… слишком яркий! Находясь рядом с тобой, я не могу не думать о тебе. Я всё равно увлекусь, я стану о тебе непрерывно мечтать, ждать тебя, говорить с тобой, мне станет не до учебы. В конце концов, я быстро превращусь в сентиментальную дурочку.

— И из-за такой… из-за такого ты… отвергаешь меня?!

— Конечно! Пожалуйста, не сердись, но с Роном мне будет намного проще. Он… тоже мне очень нравится. Раз уж этого всё равно не миновать, пусть лучше будет он.

— Ты так говоришь, как будто это какая-то обязанность.

— Нет, но… я не испытываю восторга от того, что это пришло так быстро. Я рассчитывала, что хотя бы окончу школу, прежде чем это случится.

— Ты серьезно?! — усмехнулся он. — Серьезно планировала такие вещи? Это же нельзя предсказать!

— Ты прав, — она вздохнула, — как оказалось, да. Я такая же, как все, в этом смысле. Но по крайней мере, у меня есть выбор.

— Гермиона, но… Я же… Ты точно уверена? Может быть, ты подумаешь еще?

— Прости, Гарри, мне правда очень жаль! Пускай всё идет как прежде. Мы будем друзьями, у меня никогда не было и не будет такого друга, как ты…

Он кивнул и медленно пошел к замку.

— Гарри, подожди! Не обижайся, пожалуйста, ты должен меня понять…

Ее голос доносился словно из-под воды, он всё ускорял шаг, чтобы поскорее добраться до главных ворот. С ней всё нормально, он помог, сделал свое дело, ему пора идти… Он шел и шел, вперив взгляд в башни по бокам от входа в замок, переводя его то на левую, то на правую, чтобы не щипало глаза. Всё нормально, у него абсолютно нет никакого повода для слез. Наконец ее голоса не стало слышно совсем.

Макгонагалл встретила его на лестнице у входа в большой зал.

— Вы нашли ее? — сразу же спросила она, только завидев. — Нашли мисс Грейнджер?

— Да, профессор.

— Как она?

— Теперь уже всё в порядке, профессор.

— Тогда верните ей вот это при встрече, — она протянула ему знакомую кожаную книжицу с аккуратно сложенными внутри листками, — и передайте, что впредь нужно быть крайне осторожной с подобного рода записями.

Он мягко отвел в сторону ее руку.

— Передайте ей сами, профессор. Она сейчас придет.

Она посмотрела на него с удивлением. Потом огляделась и сказала, понизив голос:

— У меня к вам убедительная просьба, мистер Поттер.

— Я вас слушаю.

— Я понимаю, что она покажется вам очень трудноисполнимой, но, тем не менее, я надеюсь, что вы постараетесь ее выполнить. И профессор Дамблдор тоже очень на это надеется.

— Да, мэм.

— Пожалуйста, мистер Поттер, постарайтесь не устраивать сражений с мистером Малфоем. Я понимаю, что вам очень хочется ему отомстить, я и сама, если говорить начистоту, с удовольствием вернула бы на денек телесные наказания для учащихся, но, давайте мы не будем усложнять ситуацию. Поверьте, мистер Малфой еще свое получит.

— Хорошо, мэм, — кивнул он безучастно и направился в главный зал, оставляя не ожидавшую такой реакции Макгонагалл стоять с открытым от удивления ртом.

— Гарри! — окликнула она его. — С вами всё в порядке?

— Да… то есть нет, но вы мне не поможете. Никто не поможет.

— Вы уверены?

— Абсолютно. А сейчас… разрешите, я немного поем, профессор?

— Разумеется, — кивнула она, провожая его внимательным взглядом.

Как ни странно, он действительно хотел есть, на его счастье, эльфы еще не успели убрать всю еду, хотя в зале почти никого уже не осталось. Около стола Гриффиндора маялся одинокий Рон.

— А вот и ты! — воскликнул он, увидев Гарри издалека в проходе. — Вы куда-то сбежали, нигде не мог вас найти. Где наша Герми? С ней всё нормально?

«Нужно было думать раньше, а не зачитываться ее дневником!»

— Ага, — кивнул он, садясь.

Рон сразу подскочил к нему, нависая над плечом.

— Слушай, я чего хотел сказать… Кажется, я здорово облажался!

— Да ну? Правда? — он стал медленно накладывать себе пюре.

— Конечно. На хрена я стал читать этот дурацкий листочек? Теперь Гермионка наверняка на меня жутко разозлилась. И, главное, там же и не было ничего такого. В смысле, что бы стоило почитать. Так, ерунда какая-то! Девичьи страхи.

— Страхи? — он поднял голову…

«Дорогой дневник. Я так боюсь! Так боюсь! Кажется, выбор уже сделало за меня мое сердце, и теперь мне остается только сидеть и со страхом наблюдать. Я послала маме письмо, но она ответила именно то, чего я так боялась. Неужели все мои планы будут разрушены из-за какого-то глупого чувства?! Как же было здорово, когда мы все были просто друзьями! Теперь всё рушится, и пол уходит из-под ног. Моя бедная голова, не паникуй, а скорее подскажи, как мне быть! Или я разорвусь на две половинки!»

— Какая-то муть! — Рон махнул рукой. — Так, как ты думаешь, дружище, сильно она злится? Она что-нибудь сказала насчет меня?

— Да, она сказала. Она сказала, Рон.

— Правда? И к чему мне готовиться?

— Думаю, тебе повезло. Она даже будет рада тебя видеть.

— Правда? Вот здорово, прямо от сердца отлегло! А где она сейчас?

— Иди к нам в башню, скорее всего, ты ее там найдешь. И дай уже мне поесть.

— О'кей, спасибо, дружище! — Рон хлопнул его по спине и умчался по направлению к лестнице.

Гарри вяло ковырялся в тарелке, отправляя в рот пюре и кусочки курицы. Это слегка успокаивало. Он никак не мог взять в толк, как так вышло, что еще сегодня утром он и понятия не имел, что любит девушку, а после обеда его уже успели отшить. Боль постепенно разливалась в нем, становясь чем дальше, тем невыносимей. Получалось так, что осознание им собственных чувств сразу же совпадало с пониманием того, что они отвергнуты. Каждая пробуждавшаяся струна в его душе, певшая о любви, немедленно сверялась с камертоном разочарования и обиды, звучавшим внутри монотонным, ровным гулом. Выходило, что не успев испытать и толики радости от романтического увлечения, он испытывал двойную порцию душевной боли.

«Ты просто счастливчик, Поттер! Просто грёбаный счастливчик!» — подумал он с горькой усмешкой. В один день потерять лучшего друга — нет, двух лучших друзей — и любимую девушку одновременно! Каково! Только он был способен на такое дьявольское везение. Пойти, что ли, исповедаться Снейпу, пусть хоть кто-то будет сегодня счастлив!

Чья-то ладонь легла ему на плечо. Легкая женская ладонь. Он весь разом напрягся, перестав даже дышать. Медленно повернув голову, он увидел смуглую кожу, идеальной формы прямой нос, круглые карие глаза и пухлый рот. Он выдохнул, это была всего лишь Парвати Патил.

— Не волнуйся, с ней всё хорошо, — сказал он автоматически, начав снова ковыряться в тарелке.

— Я знаю, что с ней всё хорошо, — ответила Парвати, — я видела ее в башне. Мельком. С тобой нехорошо.

— Откуда ты знаешь?! — встрепенулся он, глядя на нее с вызовом.

— Твоя аура, — ответила она, как будто разглядывая что-то над его головой, — она полна негативных оттенков.

— А! — он снова уткнулся взглядом в пюре.

Она вдруг наклонилась к самому его уху, обдавая приторным, ванильно-сладким парфюмом, и прошептала:

— Всё наладится, вот увидишь. Просто дай ей время.

Он резко обернулся, но она только щелкнула пальцами ему по макушке и удалилась своей привычной медленной походкой — короткие шаги и идеально-прямая спина.

Следующие несколько дней слились для него в одну непрерывную длинную полосу, складывающуюся из часов и минут, в которые он, казалось, грезил наяву. Он просто существовал, с горечью наблюдая, как жизнь течет мимо него словно река, стараясь как можно меньше соприкасаться с этим потоком. Их отношения с Гермионой превратились в какую-то бесконечную игру в молчанку, о которой никто из них обоих не уславливался, но которая происходила сама. Они видели друг друга, находились неподалеку, занимались привычными делами, обменивались односложными фразами, когда это было необходимо, и со стороны казалось, что ничего не изменилось, но на самом деле, они словно превратились в людей, лишь слегка знакомых друг с другом, как если бы вообще были с разных факультетов. При этом вести себя так Гарри заставляло вовсе не безразличие, а какое-то обреченное чувство «что ж, пусть так и будет», постоянно натянутое как струна. Оно не отпускало его ни на секунду, не давая радоваться самым банальным вещам, тем, которые всегда доставляли ему такое удовольствие. Даже полеты на метле не приносили никакой радости, потому что раньше он просто получал бездумное наслаждение, а теперь постоянно задумывался о том, смотрит она или не смотрит, и имеет ли это для него значение или не имеет.

Рон непрерывно крутился около нее, бегал за ней, как преданная собачонка, и, хотя и чувствовал, что что-то идет не так в их трио, но поговорить с Гарри на эту тему всё никак не решался. Видно было, как ему, порой, хочется задать вопрос о том угнетенном молчании, которое повисло между друзьями, но он всякий раз предпочитал за лучшее не провоцировать ситуацию. Гермиона была постоянно взвинчена, учитывая какое количество насмешек и подколов посыпалось на нее с момента происшествия в столовой. Несмотря на то, что Макгонагалл собрала все разлетевшиеся листы, многие прекрасно запомнили то, что успели прочитать, и передали другим. Теперь диалог с Гермионой нередко начинался словами «дорогой дневник», а на уроках ей постоянно подбрасывали какие-то гадкие записки. Некоторые злопамятные студенты, о которых она высказалась особенно нелицеприятно, в открытую начинали ее оскорблять, только завидев. Но особенно тяжело ей приходилось, когда стали распространяться шуточки весьма пошлого свойства о ее личных отношениях с друзьями. Пару раз она убегала в слезах прямо с уроков, и Рон непременно следовал за ней.

Всё-таки в один момент Рон не выдержал, и попытался выяснить отношения. Это случилось после совместного урока со слизеренцами, когда Малфой, чувствующий свою полную безнаказанность в окружении своих приятелей, и успевший сообразить, что мстить ему никто не собирается, принялся откровенно поливать грязью всех троих. Рон бросился на него с кулаками, а Гарри стоял и смотрел на всё происходящее безучастным взглядом. Вот после этого младший Уизли и подошел к нему, красный от гнева и настроенный весьма решительно.

— Гарри, какого черта происходит?! — воскликнул он, глядя на него исподлобья. — Почему ты в такой момент стоишь, как язык в жопу засунул и даже не попытаешься ответить этому белобрысому уроду?

— Макгонагалл попросила меня не устраивать проблем, — ответил он апатично.

— Макгонагалл?! Да что с тобой такое? С каких пор ты стал бояться неприятностей с учителями, когда этот вшивый хорек тебя оскорбляет?

— Я не боюсь, Рон. Мне просто всё равно, что он говорит.

— Ты выглядишь… — Рон посмотрел на него с толикой брезгливости, — выглядишь как нюня! Соберись уже! Ты не помнишь разве, что этот гад сотворил недавно?

Гарри в ответ посмотрел на него так же безучастно, как только что смотрел на Малфоя.

— Ну ладно, хрен с тобой, если тебе без разницы, что он тебя поливает, дело твое, но он же постоянно достает Гермиону. Тебе что — всё равно?!

Он кинул взгляд на нее, стоящую поодаль, ссутулившуюся, опустившую голову, едва не плачущую от обиды.

— Мне не всё равно, но я больше не имею права… не имею права защищать ее. Я его потерял, точнее… меня его лишили.

— Что?! — изумился Рон. — Да что тут происходит?! — он беспомощно переводил взгляд с одного на другого, не понимая, что вдруг случилось с его друзьями.

— Пойдем, Рон, — сказала Гермиона, не поднимая головы. — Проводишь меня. Мне нужно… в библиотеку.

— Погоди! Я хочу узнать, наконец, в чем дело…

— РОН! — крикнула она с истерическими нотками в голосе.

— Хорошо, хорошо, только не нервничай, — он угрюмо посмотрел в сторону Гарри, — еще увидимся.

Не сказать, что бы этот случай что-то кардинально изменил, но Рон с тех пор стал вести себя с ним более отстранено, чем обычно, хотя и не пытался больше обсудить эту тему. Видимо, Гермиона категорически запретила ему упоминать о ней. Что ж, Гарри это вполне устраивало. Он снова погрузился в уже знакомое ему состояние горького безразличия, так было намного проще.

«Только бы дотянуть до каникул», — думал он, потому что теперь даже общение с Дурслями казалось ему легче, чем изо дня в день видеть ее, одновременно ощущая, что она потеряна навсегда.

Лишь письмо, пришедшее от Сириуса, слегка вывело его из депрессии. По крайней мере, оставался на белом свете хоть один человек, которому он был небезразличен. Да еще редкие визиты к Хагриду приносили небольшое облегчение. Полувеликан как-то заикнулся о том, почему он не приходит вместе со своими друзьями, но, увидев лицо Гарри, больше не задавал вопросов.

Как-то ночью ему не спалось, и он подумал спуститься в общую гостиную к камину. Ему казалось, что наблюдение за языками пламени успокоит его и даст возможность нормально заснуть. Еще с лестницы он услышал голоса и остановился с досадой, решив вернуться обратно в спальню. Видеть никого не хотелось. Но один из голосов принадлежал Гермионе, и он помимо воли прислушался. Вторым оказался голос Парвати, звучавший с ноткой увещевания.

— …он был единственный, кто бросился за тобой, пока другие читали. Даже твой разлюбезный Рон в этом участвовал.

— Рон понятия не имел, что вообще происходит. А тебе просто нравится его обвинять.

— А тебе нравится его оправдывать. Потому что так удобней твоему уму.

— Пожалуйста, Парвати, сколько можно вести эти разговоры?! Я приняла решение, и ты меня не переубедишь.

— Ты приняла решение, которое портит карму. Это дурное решение!

— Я слышать об этом не хочу! Беседуй на эти темы со своей сестрой. Или с Чоу. Или с Трелони. А меня оставь в покое!

— Тогда зачем, скажи, ты так подробно расспрашивала о полете на гиппогрифе?! Зачем я втолковывала тебе, что это означает и почему? Ты разве не слышала, что я тебе сказала — явственней знака не придумаешь! Вы принадлежите друг другу.

— Я не верю в это, Парвати! И не хочу плыть по течению. Я способна решить самостоятельно, что мне делать и как поступить, не обращая внимания на разные там знаки!

— Ты думаешь, что решаешь, но ты просто тычешься вслепую, и отвергаешь явную возможность пойти на огонек светлой кармы. И ты свалишься в яму. Ты принесешь вред себе. Не ему. Себе!

«Неужели Парвати пытается убедить ее… Наивная!»

Он понял, что не может больше позволить себе стоять и подслушивать, но и возвращаться назад теперь ему казалось неправильным. Они говорили о нем. Что ж, пускай. Он пошел вниз по лестнице и, прежде чем они замолчали, успел услышать только, как Гермиона ответила:

— Я разберусь сама. И не подходи больше с этим ко мне, и без тебя тошно!

После этого они обе уставились на него, стоящего в пижаме на нижней ступеньке лестницы. Гермиона дернулась, как будто сделав попытку сбежать, но потом сразу опустила голову, уткнувшись в книгу, лежащую у нее на коленях. Парвати наклонилась к ее уху, черные распущенные волосы опустились почти до пола, и громко прошептала:

— Не будь дурой, иначе карма накажет тебя. Ты пожнешь только разочарования.

Потом она выпрямилась и проследовала мимо Гарри в спальню для девочек, одарив его загадочной улыбкой. От нее всё так же веяло сладким ванильным ароматом.

Он подошел и сел на противоположном от Гермионы конце дивана. Камин весело потрескивал, обдавая сильным жаром его колени. Даже июньские ночи в Шотландии были недостаточно теплыми для того, чтобы совсем обходиться без растопки.

Немедленно воцарилось глухое молчание. Он смотрел на огонь, так, как и собирался, и горечь внутри него постепенно скапливалась в каком-то уж слишком большом количестве, превратившись в настоящее озеро. Гермиона несколько раз украдкой поднимала голову, бросая на него короткие взгляды, словно пытаясь что-то вымолвить, но всякий раз снова опускала глаза.

«Она не скажет, не решится, она думает, что виновата перед тобой, — подумал он, — так что если хочешь поговорить, начни сам. Или уходи».

Он попытался понять, зачем ему нужен этот разговор, и что нового он сможет услышать, но, в свою очередь, взглянув на нее, поразился, насколько бледное сейчас у нее лицо, особенно на фоне яркой пижамы.

— Тебе нужно больше спать, — сказал он вдруг, и в этой тишине произнесенная обычным тоном фраза прозвучала как выкрик, так, что она вздрогнула.

— Я знаю, но мне надо…

Видимо, она хотела сказать, что ей надо что-то в очередной раз доучить или выучить, но запнулась и не смогла договорить.

— Прости, — буркнул он.

— За что же? — подняла она глаза.

— За то, что принялся опять о тебе заботиться. Я не должен… Обещаю, что постараюсь впредь сдерживаться.

— Гарри… — прошептала она едва слышно, — мне так жаль… так жаль…

— Мне тоже, — бросил он, вставая. Успокоиться не получилось.

Она проводила его взглядом до лестницы.

— Спокойной ночи, Гарри.

Он не ответил.

Это, фактически, был их последний разговор перед каникулами. В первый раз в жизни он покидал Хогвартс с таким облегчением, словно вырвался из страшной ловушки. Конечно, жизнь с Дурслями была не сахар, но многолетняя привычка давно уже сделала его малочувствительным к их упрекам и придиркам. Ситуация же с Гермионой была принципиально новой для него. Он выбрал для себя удрученную маску вселенского терпения, но насколько бы его хватило, находись он с ней рядом и дальше, он понятия не имел. Поэтому, вернувшись в свою комнатку на втором этаже, в доме по Прайвет Драйв 4, он вздохнул с облегчением. По крайней мере, у него была надежда, что за домашними заботами, которыми его загрузят Дурсли, из его головы постепенно выветрится ощущение полной обреченности, преследовавшее его почти три недели подряд.

Но радовался он рано. Потому что на следующее утро в его окно барабанила знакомая сова.

Он с дрожью в руках распечатал письмо и вновь увидел ее знакомый мелкий почерк.

«Дорогой Гарри!

Я поняла, что ситуация зашла слишком далеко, и больше так продолжаться не может. Все эти дни, после происшествия в большом зале и нашего с тобой разговора, я терзалась чувством вины и мучилась, оттого что нашей замечательной дружбе приходит конец. Потом это захватило еще и Рона. Я не рассказывала ему о подробностях нашего разговора у озера, но, думаю, он о чем-то догадывается, хотя расспрашивать боится.

Так вот, Гарри, я не хочу, чтобы так продолжалось и дальше. Очень глупо с нашей стороны так вести себя, мы не должны просто взять и потерять всё, что нас связывало. Я еще раз прошу у тебя прощения. И буду это делать столько раз, сколько потребуется, пока, наконец, не услышу от тебя, что ты меня простил. Я прекрасно понимаю, что тебе сейчас тяжело общаться со мной как раньше, но, пожалуйста, Гарри, ПОЖАЛУЙСТА, прошу тебя, постарайся понять, что я никогда в жизни не хотела причинить тебе боль! Я надеюсь, что это лето поможет тебе как можно быстрее ее преодолеть.

Ты мне нужен, я хочу с тобой общаться, и я готова подождать, пока тебе не станет легче, пока ты не выкинешь из головы мысль о том, что твоя скромная подруга может быть для тебя чем-то большим, чем она была до этого июня. Пусть всё снова станет как прежде. Я мечтаю о том, что в сентябре мы все трое встретимся и забудем то, что было.

Это всё наваждение, Гарри. Оно пройдет, а наша дружба должна остаться такой же, как и была. Пожалуйста, скажи мне, что тебе так же хочется забыть об этом наваждении, как и мне. Ничего хорошего нам обоим оно не принесет. Я восхищаюсь тобой, но нам не нужно быть вместе, я знаю, что права, говоря тебе это. Оставь меня Рону и найди себе гораздо более подходящую тебе девушку. Искренне надеюсь на твое понимание.

Твой самый лучший друг.

Гермиона Грейнджер».

Он швырнул листок на постель и упал рядом, раскинув руки. Ей мало было убить его, надо было, чтобы он сам по доброй воле признал справедливость ее смертного приговора. Черт бы побрал эту ее правильность! Черт бы побрал ее рассудительность, ее ум, ее тонны книг, которые она пропустила через себя! Сейчас он ненавидел всё это, ненавидел так, что готов был схватить ее и трясти, трясти так сильно, чтобы все эти правильные речи посыпались из нее слово за словом, буква за буквой, чтобы ничего не осталось, кроме нее самой, той самой, которую он так неожиданно полюбил, вне зависимости от ее правил и жизненных планов.

— По-о-оттер! Вставай, негодный мальчишка! Сколько можно дрыхнуть?!

— Да, дядя, я сейчас иду! — крикнул он, слыша, как семейка Дурслей поднимается на работу. Пора было готовить завтрак. Ответ он напишет вечером.

«Здравствуй, Гермиона!

Получив твое письмо, я сперва подумал, что ты всё-таки что-то поняла. Что ты засомневалась, правильно ли ты поступаешь со мной. Но, когда я прочитал его, мне стало ясно, что ты не поняла ничего.

Ты не хочешь дать мне ни шанса, не допускаешь ни капельки сомнения в том, что ты права. И тут же просишь у меня прощения. Зачем ты просишь у меня прощения, Гермиона, если ты права? Тебе не надо этого делать, ни сейчас, ни впредь. Это я должен просить у тебя прощения за то, что всё случилось так внезапно. Но теперь уж ничего не поделаешь.

Я хотел бы тебе сказать, что ты зря надеешься на то, что это пройдет. Я, как и ты, думал всё это время, прислушивался к себе, и понял, что это серьезно. Это очень серьезно, Гермиона, и это не пройдет. Так что не надейся на то, что я признаю это наваждением. Я буду общаться с тобой так, как ты этого хочешь, но я не перестану относиться к тебе по особенному, и ты знаешь как именно по особенному. И я не собираюсь, как ты написала, искать кого-то более подходящего. Думаю, я уже нашел, и лучше никого не найти во всем свете. Если я тебе не нравлюсь, не устраиваю тебя, ты могла бы сказать об этом уже давным-давно, но, пожалуйста, не пиши мне больше всяких правильных вещей, а не то меня вырвет прямо на твое письмо.

Надеюсь, что ты засомневаешься.

Всегда твой

Гарри».

Он отправил ответ и подумал, что вряд он ей понравится. И оказался прав. Больше за всё лето он не получил от нее ни одного письма. Она даже не поздравила его с днем рождения.

В конце июля заехал Артур Уизли и стал звать его в гости в «Нору». Еще два месяца назад он прыгал бы от восторга от подобного приглашения. В этот же раз он тяжело вздохнул, посмотрел на Артура с сожалением и помотал головой. Дурсли потом пилили его целую неделю за то, что он, видите ли, не захотел принять такое радушное приглашение и не избавил их от своего общества. Ему было всё равно. Он знал, что Гермиона будет в «Норе», и этого ему было довольно, чтобы отказаться от любого соблазна.

Август прошел на удивление быстро, потому что дни не были заполнены ничем запоминающимся. Он спал, ел и работал, почти не обращая внимания на окружающее. Несколько раз приходили письма от Сириуса, еще от кого-то, он на миг вспыхивал, и потом снова погасал, вливаясь в текущую реку будней. Когда пришла пора отправляться на учебу, казалось, что эти два летних месяца прошли в одном длинном тягучем сне, не кошмаре, но в чем-то очень тоскливом и муторном. Кошмар начинался лишь теперь.

Он увидел ее снова только по прибытии. В Лондоне он сел на поезд заблаговременно, нарочно выбрав не тот вагон, в который они обычно привыкли садиться. И проспал всю поездку, хотя сердце поначалу и колотилось от волнения. Когда он выполз на перрон, то сразу заметил ее в толпе, она оглядывалась по сторонам, вся такая радостно-озабоченная; рядом стояла только большая сумка, остального багажа почему-то не было видно. Она самую малость поправилась за лето, щеки пылали ярким румянцем, немного загорела, волосы слегка посветлели, выгорев на солнце, и даже, как ему показалось, стала чуть выше, хотя в этом он мог и обмануться. Он едва не застонал от сладкой боли, настолько восхитил его ее обычный будничный вид. Не было и речи о том, чтобы разочароваться в ней, она становилась только лучше и лучше в его глазах.

Когда ее взгляд упал на него, она немедленно изменилась в лице, из нее как будто сразу вышел весь воздух, плечи опустились, как и уголки губ, даже румянец потух. Она пару секунд стояла так, глядя как бы сквозь него, а потом обернулась и закричала раздраженно:

— Рон, ну где тебя носит, сколько можно ждать?!

Гарри моментально понял, что Рон теперь отвечал за их багаж.

«Что ж», — он развернулся и поволок по перрону свой собственный.

Его болезненная горечь перешла к этому времени в хроническое состояние, он впитал ее уже в таком количестве, что оказался перенасыщен ею, больше уже не помещалось, так что он стал периодически выплескивать ее на окружающих, став едким и язвительным по пустякам, чего раньше за ним никогда не водилось. Даже его улыбка сделалась какой-то излишне саркастической. Весь сентябрь он упорно вгрызался в учебники, чтобы просто как-то убить свободное время, которое раньше проводил со своими друзьями. И хотя книги и не заменяли ему друзей, они служили чем-то вроде наркотического средства, заставлявшего на время забыть о реальности. Они, да еще Аластор Хмури. Этот уродливый персонаж, казалось, сразу проникся к нему особой, ничем не оправданной симпатией. Его грубый юмор, изощренный цинизм, бесцеремонность, сочные ругательства и какое-то потаенное озорство, прикрытое внешней грозностью манер, весьма импонировали Гарри и вызывали желание, порой, обменяться парой-другой реплик, просто так, для поднятия настроения.

Октябрь ознаменовался приездом в Хогвартс гостей из двух других школ магии, и он даже подумал, что это послужит для него прекрасным поводом отвлечься от своих тягостных размышлений. Но когда Кубок неожиданно выкинул его имя, он быстро понял, что из изгоя по собственному выбору он превратился в натурального изгоя, на которого указывали пальцем и смотрели с презрением даже те, кто раньше был склонен воспринимать его вполне спокойно.

Отношения с Роном испортились вовсе, превратившись из безразличных в откровенно враждебные, а Гермиона… Теперь уже она бегала за Роном так, как раньше он бегал за ней, и старалась вовсе не поднимать на Гарри глаза, не решаясь ни поддержать его, ни осудить. По сути дела, теперь с ним из студентов общался только Невилл, что уже само по себе о многом говорило. В ответ на его горькое замечание по этому поводу, Хмури бросил:

— Если ты сделал что-то, что не нравится толпе, значит ты сильнее толпы.

А потом была схватка с драконом. Погибнуть у нее на глазах в такой ситуации было даже как-то красиво. Настоящий благородный жест. И пусть потом оплакивает его, пусть страдает, оттого что вовремя не оценила. Впрочем, когда дракон атаковал, ему резко стало не до жестов, и он вдруг понял, что жить всё-таки хочет больше, чем благородно погибать. Так что он просто взял и выиграл, и шло бы оно лесом — это благородство!

Когда вся эта толпа, как ее назвал Хмури, вновь повернулась к нему лицом, внутри у него застыла циничная усмешка. Горечь, пропитавшая его, источала теперь только презрение и досаду. Они все уже один раз поступали с ним так — на втором курсе, когда он внезапно стал в их глазах «наследником Слизерина», наверняка, поступят так и еще. Что ж, ему надо просто выучить этот урок и смириться с ним. Поэтому он делал вид, что благодарен им всем за поздравления, но сам стоял посреди общей гостиной Гриффиндора и по-прежнему чувствовал себя совершенно одиноким среди толпы людей, празднующих его победу. Он даже согласился помириться с Роном, хотя жутко хотелось высказать ему всё. Но он чувствовал, что даже одна сказанная в упрек фраза извлечет следом и всё остальное его отношение, которое выльется потоком им на головы.

Она же… Он заметил ее далеко не сразу, стоявшую где-то у стенки в уголке, большими глазами наблюдающую сцену всеобщего восторга и восхищения. Он присмотрелся и вдруг увидел на ее лице именно то самое выражение жуткой горечи, которое ему было так хорошо знакомо теперь. Она стояла и ЖАЛЕЛА, жалела о своем выборе, возможно, неосознанно, возможно, споря сама с собой, но тем явственней это было видно. Наверное, пришел подходящий для него момент немного позлорадствовать, но вместо этого ему стало до такой степени невыносимо на душе, что он едва не расплакался.

Кто-то оттолкнул его плечом. Парвати быстрой походкой направлялась прямиком к прижавшейся у стенки Гермионе. Гарри снова вдохнул терпкий ванильный запах, и отчего-то сразу стало немного легче. Она схватила Гермиону за руку и принялась той что-то втолковывать на ухо, настойчиво и даже зло. Гарри смог уловить только одно слово — «немедленно», прозвучавшее с таким нажимом, который совсем не сочетался с бархатными манерами Парвати. Гермиона просто стояла и отрицательно качала головой, не отводя от него затравленного взгляда. Наконец, Парвати возвела глаза к небу, и, с досадой отбросив руку однокурсницы, прошествовала обратно к группе девчонок, оживленно обсуждавших сегодняшние испытания.

После истории с драконом он стал всё чаще замечать на себе пристальные взгляды представительниц противоположного пола. Пожалуй, это было впервые в его жизни, когда на него смотрели не просто с интересом, а с вполне конкретным интересом, причем девушки, на внимание которых он раньше и рассчитывать не мог. Возможно, ему стоило бы этим воспользоваться, но отчего-то подобные мысли вызывали в нем волну отвращения. Он подсознательно чувствовал, что будет сравнивать. И любое сравнение неминуемо привело бы к тому, что он очень быстро стал бы тяготиться такими отношениями. Потому что с Гермионой не мог сравниться никто, бесполезно было даже и пытаться. Она пропитывала каждую его клеточку, вместе с горечью от того, что ее нет рядом.

В начале декабря, после того как объявили Святочный Бал, произошло знаменательное событие. Он сидел на кровати и без всякой цели трансфигурировал подсвечник в стакан и обратно. В последнее время трансфигурация удавалась ему всё лучше и лучше, сказывались непрерывные занятия. Он сделал это уже три раза подряд, когда в спальню вбежал, нет, просто бладжером влетел Рон. Лицо у него было такое, что кипящий чайник по сравнению с ним был бы воплощением ледяного спокойствия.

— Ненавижу! — выкрикнул он с порога.

— Кого? — осведомился Гарри спокойно.

— Её!

— А!

— Что «а»?! Ты ничего не понимаешь. Не слышал разве, что она выкинула?!

— Нет, — покачал он головой, не собираясь любопытствовать на этот счет.

— Да все уже об этом говорят. Весь факультет.

— О чем?

— Представляешь, Крам пригласил ее на Бал, и она согласилась. Согласилась! Да как она могла?!

— Ты сейчас говоришь о Гермионе? — он, наконец, обернулся.

— А о ком же еще мне говорить?! Просто уму непостижимо!

— Ага, а ты сам, конечно, не удосужился ее пригласить?

— Это и так было понятно, без всяких слов. Разумеется, она должна была пойти со мной! Она прекрасно знала об этом, и сделала всё специально! Чтобы отомстить мне.

— С чего ты решил?

— Она дулась на меня за то, что я, видите ли, не так посмотрел на Флёр. А как на нее не смотреть, когда она такая… такая… упома… умопомрачительная. Любой бы смотрел. И вообще, Герми в последнее время какая-то сама не своя. Ты не замечал? Глаза постоянно на мокром месте, капризничает. Я уже устал выслушивать ее претензии. А теперь она выкинула такое! И знаешь, что она мне сказала? Знаешь?!

Он молча пожал плечами.

— Она сказала, что раз кому-то не нравится ее правильность, пускай они теперь наслаждаются зрелищем. И что бы это могло означать? Ты что-нибудь понимаешь? Ты понимаешь, Гарри? — Рон беспомощно развел руками.

Он упал спиной на постель и издал что-то, весьма напоминающее кудахтанье. Потом громче, еще громче, и вот уже смех рвался из него сплошным потоком, сотрясая грудь, плечи, живот. «Насла-ждаются зре-лищем! А-ХА-ХА»! Рон уставился на него взглядом, полным недоумения наполовину с негодованием. Но он не мог остановиться. Он снял очки, на глазах выступили слезы, но всё так же продолжал покатываться со смеху, пока Рон выразительно не покрутил пальцем у виска и не выскочил из спальни, громко хлопнув дверью.

Она и Крам. Это было… удивительно! И глупо. Очень глупо. Что она хотела этим доказать? Или, может быть, она и не хотела, а просто купилась на обаяние болгарина? Поддалась на такой внезапный соблазн? Он не знал и не собирался гадать. Если она и имела в виду его своей фразой, то угодила мимо цели. Больнее чем есть, она бы уже всё равно не сделала, а от своих чувств он не отступится. Никогда! Но Рон… вот уж кто действительно был достоин смеха! Сказочный осел!

Гарри почувствовал, что у него даже в какой-то степени поднялось настроение. Он встал, накрутил на шею теплый шарф, взял шерстяные варежки и отправился туда, где он так любил прогуливаться в последний месяц — на смотровую площадку Южной башни. Именно оттуда открывался лучший вид на то самое место, где в июне он настиг Гермиону и практически признался в своих чувствах. Смотря с высоты на заснеженный склон, он, кажется, впервые с того момента ощутил, что оказался в более сильной позиции, чем она. До этого он был слаб и бессилен, а она, одним махом решив его судьбу, стала воплощением непреодолимой силы. И теперь, похоже, она в первый раз с тех самых пор проявила слабость. Он хмыкнул и обвел горизонт прищуренным взглядом. Ему показалось, или горечь, так долго терзавшая его душу, немного поменяла вкус? Стала чуть слаще. Или просто… просто его ноздри ощутили карамельный аромат невдалеке от себя?..

— Наслаждаешься зрелищем? — спросила Парвати, и он открыл рот от неожиданности, выпустив большой клуб пара.

Она подошла и похлопала ладонью в перчатке на козьем меху ему по плечу.

— Я вижу, что тебе стало полегче, — сказала она, улыбаясь одними уголками губ.

— Это опять моя аура подсказывает?

— Нет, твоя физиономия. А теперь посмотрим, как ты отреагируешь, когда услышишь, что он успел назначить ей свидание еще до Бала. И она согласилась.

— Крам?

— Разумеется. По-моему, он довольно серьезно настроен.

— Мне по барабану.

— Не обманывай! Думаешь, сможешь спокойно веселиться на Святочном Бале, видя их вместе неподалеку?

— Кто тебе сказал, что я туда пойду? У меня нет никакого желания это делать. Пускай другие празднуют. Кому есть что.

— Ты один из чемпионов, тебе придется пойти. Тебя уговорят.

— Не думаю, что это кому-то удастся. В конце концов, скажусь больным.

— Есть еще один вариант, — ее улыбка стала чуть шире.

Он молча ждал, не замечая, что сам начинает улыбаться в ответ.

— Ты можешь пойти туда со мной.

— О! Это… неожиданно. Получается, что ты меня приглашаешь? Разве… эмм… разве должно быть не наоборот? То есть, я не это хотел сказать, просто… ну… ты столько раз пыталась подействовать на Гермиону, чтобы она… со мной… а теперь… Или это просто какой-то план?

— Гермиона слишком подчинена собственному уму. Это портит карму. Она уже наделала столько глупостей, что наказание неизбежно. И тебе необязательно страдать за нее. Сколько можно? Пускай теперь ОНА наслаждается зрелищем!

— Это… это выглядит слишком жестоко.

— Нет, всего лишь естественно. Просто перестань доказывать, что ты прав, вот и всё. Отпусти это. Если ты не можешь повлиять на ее выбор, не повторяй ее ошибок.

— А как же твоя… карма? — усмехнулся он.

— Иногда естественность означает, что надо послать всё в…

Она отвела руку назад и указала средним пальцем на свои ягодицы.

— Но… если я пойду с тобой, это же ничего не будет… означать? Ничего серьезного?

Она посмотрела на него прямым взглядом. Поразительно, как она умела смотреть мягко и твердо одновременно.

— Никто не может сделать за тебя твой выбор.

— Ты права! — он кивнул, стягивая варежку. — Я пойду с тобой на Святочный Бал.

— Рада, что ты меня понял, — она вложила свою ладонь в перчатке в его подставленную руку.

— И… знаешь еще что, Парвати? Насчет твоих духов…

— И что же они?

— Обожаю сладкое!

— Я знаю, — улыбнулась она загадочно, — я знаю.

«Дорогой дневник!

Это будет моя последняя запись. С тех пор, как ты так опрометчиво попал в руки этого хорька Малфоя, я несколько раз порывалась бросить это дурацкое занятие, но теперь всё. Я писала тебе, чтобы разобраться со своими мыслями и чувствами, но больше мне незачем это делать. Мне просто всё равно! Все мои мысли ничего не стоят, а все мои чувства принесли мне одни мучения и напрасные переживания. Я так устала за эти полгода, что, кажется, готова заснуть и больше никогда не просыпаться. Раньше у меня была цель, я знала, зачем я живу, теперь меня не радует ничего из того, что раньше приносило радость, а все мои цели превратились в туман, дымку, и скоро развеются вовсе. Разве я могла предположить, представить себе, насколько это сильнее меня?! Но, впрочем, хватит бессмысленных причитаний!

Дорогой дневник, сегодняшний вечер должен был стать моим триумфом, моим освобождением, а стал самым худшим кошмаром всей моей жизни! Я не думала, что после того дня, когда весь Хогвартс читал эти листочки, я переживу что-то еще более ужасное! Но то, что случилось сегодня…

Когда Крам в перерыве между танцами предложил мне прогуляться, попросив показать уголки Хогвартса, которые ему незнакомы, я, разумеется, представить не могла, чем всё закончится. Он всегда выглядел таким… учтивым, таким выдержанным. Я сразу должна была сообразить, что он гораздо старше меня, и предложение «прогуляться» не следует понимать буквально, но вся эта обстановка Бала привела меня в такое эйфорическое состояние, что я вообще, кажется, не соображала, что делаю.

Я повела его через коридор на третьем этаже, и беспрерывно болтала, рассказывая про тайник и про то, как мы бегали тут от Филча на первом курсе. Вокруг не было ни души. Эта комната — та самая, в которой раньше сидел трехголовый пес Хагрида — в ней всё и случилось. Он неожиданно поймал меня за руку, закрутил, и я моментально оказалась у него в объятиях, прижатая к стенке так, что невозможно было даже вдохнуть! В первую секунду я подумала, что это даже отчасти романтично, думала, что он собирается просто поцеловать меня… пока не увидела его глаза. Куда делась вся его обычная выдержанность?! Он смотрел на меня абсолютно животным взглядом хищника, жертва которого угодила прямо ему в лапы. Я пискнуть не успела, как он стал шарить по мне своими ручищами, каждая из которых была, наверное, больше моей головы. Я пыталась сопротивляться, пыталась достать палочку… но, дорогой дневник, это было всё равно, что Косолапусу пытаться одолеть волкодава! Он даже не обращал внимания на мои жалкие попытки вырваться или помешать ему. Все мои слезы, все мои мольбы оставить меня в покое не производили на него никакого впечатления, он и правда был как зверь, голодный зверь, раздирающий добычу. Милостивая Моргана, он залез везде, ВЕЗДЕ, умудрился практически стащить с меня платье и порвать мое белье! Под конец я уже не могла даже плакать, когда он принялся, буквально, вылизывать всё мое тело, я просто тряслась и извивалась от отвращения. Я уже почти смирилась с тем, что он доведет всё до конца, что он сделает со мной самое ужасное, и пыталась отыскать в себе силы, чтобы пережить это. Но в самый последний момент он почему-то остановился, пробормотав что-то на своем языке. Не могу себе представить, что там было у него на уме, потому что я, содрогаясь от ужаса, ожидала, что буду его игрушкой вплоть до утра. Не хочу даже гадать на этот счет. Он еще раз окинул жадным взглядом мое тело, отбросил мою палочку в самый дальний угол комнаты, скомкал и сунул себе в карман мое белье и бросился в дверь, через которую я его привела, с такой скоростью, словно за ним гналась мантикора.

Я лежала на ледяном полу и не верила в собственное везение, не верила, что всё кончилось, ожидая, что он в любую секунду вернется. Наконец, благоразумие, твердившее, что надо поскорее убираться отсюда, взяло верх. Я наскоро натянула на себя платье (черт возьми, я так хотела произвести на всех впечатление этим платьем! ха-ха! ХА-ХА!) и побежала прочь. Я бежала босиком, держа туфли в руках и, наверное, была больше всего похожа на привидение в этот момент, с развевающимися волосами, спадающим платьем и абсолютно диким взглядом…

Я наткнулась на них на втором этаже, они стояли между тремя большими статуями Волшебников в Колпаках. Стояли, прижавшись друг к другу. Я хотела закричать. Хотела попросить о помощи. Хотела сказать, что тот, кто это сделал со мной — он опасен, он может напасть еще на кого-то. Но язык прилип у меня к гортани, когда я увидела, что это… что это был Гарри. Вместе с Парвати. Они стояли и целовались там, между Трех Волшебников. Целовались! Я смотрела на эту сцену и не могла вымолвить ни слова. Мне показалось, что из-под моих ног выскользнула последняя опора, на которую я еще могла надеяться, исчезла последняя ниточка, за которую я рассчитывала уцепиться, и теперь уже ничто не остановит моего погружения прямо в ледяную бездну. А потом они прекратили целоваться и повернули головы в мою сторону. У Гарри было такое выражение, словно он вправду увидел привидение, выступившее из темноты коридора.

— Выглядишь какой-то… растрепанной, — вымолвил он с удивлением, — что ты здесь делаешь?

— Видимо, ваш танец с Крамом был чересчур зажигательным, Гермиона, раз ты даже бегаешь босиком по каменному полу, — заметила Парвати иронически, и Гарри криво улыбнулся. — Что ж, поздравляю, каждый получает то, что заслуживает.

Я вгляделась в ее непроницаемое лицо, с такими правильными, безупречными чертами, и вдруг поняла, что она всё знает. Всё, что со мной сейчас произошло. Каким-то непостижимым образом она видела это во мне. И продолжала при этом иронически улыбаться.

Не знаю почему, но меня обуял ужас от вида ее безупречного лица. Я попятилась назад, споткнулась, едва не упала, и бросилась бежать прочь оттуда. Я больше ни одной секунды не могла находиться рядом с этими двоими. Я прибежала в нашу башню, и с тех пор сижу в одиночестве и пишу эти строки, даже не переодевшись, а мои туфли стоят рядом на буфете.

Дорогой дневник… Да к черту это!!! Хватит обманывать себя, хватит обманывать всех вокруг! Никаких больше «дорогих дневников»! ГАРРИ!

Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри…

Гарри, Гарри…

Гарри…

сколько раз еще написать, чтобы ты пришел?! Я не знаю… не знаю… пожалуйста!.. Пожалуйста, Гарри, ты мне нужен! Где же ты? Я закрываю глаза и вижу, как ты входишь в эту дверь. Но на самом деле тебя нет...

Почему тебя до сих пор нет, Гарри?! Ты сказал, что хочешь заботиться обо мне, сейчас мне так нужна твоя забота. Я зову тебя, Гарри! Спаси меня! Умоляю, пожалуйста! Мне всё равно, с кем ты был, всё равно, что ты обо мне думаешь, просто приди, просто будь рядом, я устала… я так устала, Гарри…

…

Я не могу больше ждать, не могу! Прости! Я ждала слишком долго. Мои силы на исходе.

Прости, Гарри, если ты читаешь это… Я, пожалуй, пойду еще разок прогуляюсь к озеру…»