Милосердие монстров (джен)

Он лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к холодному ветру, завывающему в оконных щелях, ждал превращения и надеялся, что ждёт напрасно.

"Период трансформаций длится от двух до пяти ночей"...

Сегодня третья — смутная надежда на передышку, но расслабляться рано.

— Дин, — позвал он, не открывая глаз. — Мне что-то не спится. И ноги мёрзнут. У нас в багажнике точно не завалялось какого-нибудь старого одеяла?... Дин?

Никто не ответил. Тогда он открыл глаза и уставился в потолок своей бывшей квартиры в Пало-Альто.

Его ждали. Ревущее пламя бросилось ему навстречу, и Джесс, распятая в огне, прошептала: "Виновен".

Он вскочил, задыхаясь от ужаса, и проснулся.

Вокруг было темно и тихо. Влажная футболка липла к лопаткам. Бешено колотилось сердце. И по-прежнему мёрзли ноги, высунутые из-под одеяла.

Господи... Всего лишь сон. Привычный, знакомый кошмар...

Он вытер выступивший на лбу пот и повернул голову, чтобы проверить, не разбудил ли брата. На улице медленно проехал грузовик. С театральной торжественностью фары осветили обычный мотельный номер, соседнюю кровать и на ней — Дина, мёртвого, с развороченной грудной клеткой.

Сердце Сэма подскочило к горлу, спина покрылась инеем, а кости превратились в желе. Он не поверил. Он скатился со своей кровати, умоляя, чтобы и этот кошмар поскорее развеялся, и одновременно подозревая, что это не кошмар, что уж на этот-то раз всё по-настоящему, потому что не бывает таких реальных кошмаров... Он почувствовал, как больно стукнулся коленом об пол, и услышал шорох ткани, когда сел на край постели Дина, и учуял терпкий кровяной запах, и увидел, как влажно поблескивают края выломанных рёбер — всё так ярко и ясно, как никогда не бывало в его снах.

— Не может быть, — прошептал он и не узнал своего голоса. Посмотрел на свои руки и не узнал их. — Этого не может...

Снаружи знакомо скрежетнула дверца Импалы. Кто-то подошёл к номеру, бухая тяжёлыми ботинками по доскам крыльца. Звякнул и провернулся ключ в замке, дверь отворилась с протяжным стоном. Рассыпалась неизменная соляная дорожка у порога. Джон Винчестер шагнул в комнату и остановился, увидев жёлтые отблески в глазах Сэма, его искажённое превращением лицо и руки с длинными грубыми когтями.

На улице за его спиной толпились люди — знакомые и незнакомые, друзья, соседи, однокурсники, охотники, жертвы, свидетели, копы, обычные прохожие. Были даже официантка из "Совиного глаза" и вчерашняя гадалка. Шептались с осуждением.

— Они пришли посмотреть на казнь, — спокойно пояснил Джон.

— Папа... — жалко, совершенно по-собачьи проскулил Сэм. Он хотел отползти подальше, но ему мешал труп. — Я не...

— Знаю, сынок, знаю, — добродушно сказал отец и поднял дробовик.

Вспышка резанула глаза. Сэм зажмурился и проснулся снова.

* * *

Вздрогнул и выругался с досадой и облегчением. Нет снов подлее и гаже, чем такие — последовательные, матрёшечные, вырастающие друг из друга... Даже теперь, обнаружив себя в той же висконсинской развалюхе, на том же пропылённом диване, где засыпал, он не был уверен, что проснулся окончательно, и боялся снова ошибиться с определением реальности.

Он был до подбородка укрыт Диновым спальником, но нижний край свешивался с дивана — наверное, сам же и сбил, пока сражался с кошмарами, — и сквозняк гладил его ноги, забираясь под штанины джинсов. В доме было так холодно, что пар шёл изо рта. Цепь обмоталась вокруг левой щиколотки.

Сэм стряхнул лишние витки, встал, с трудом шевеля затекшими конечностями, и посмотрел в сторону кухни — Дин сидел на прежнем месте, уткнувшись носом в поднятый воротник куртки, и похрапывал во сне. Он выглядел сильно озябшим.

— Ну и на хрена было отдавать мне спальник, а самому мёрзнуть? — сердитым шёпотом поинтересовался Сэм. — Я же всё равно превращусь, и вся твоя забота мне будет до лампочки... Кстати, а почему я...

Только сейчас ему пришло в голову посмотреть на часы.

Почти полночь. Пора бы...

Стараясь как можно тише бренчать цепью по полу, он подошёл к окну и выглянул в просвет между досками. Луна, уже изрядно потускневшая, мутная, как тифозный бред, показывала круглый край сквозь сияние придорожных фонарей.

На Сэма нахлынула такая жгучая тоска, словно кто-то большой и мудрый, давно наблюдавший за ним, встал за его плечом и шепнул на ухо — голосом, похожим почему-то на отцовский: "Ты знаешь, что делать. Рано или поздно сбудется второй кошмар, как сбылся первый..." И ему захотелось покорно кивнуть в ответ.

Он вернулся на диван, положил перевитую цепью лодыжку на правое колено и внимательно осмотрел замок. Пора было заканчивать с этим безумием.

1983 — не лучший год для семейства. И не лучший код для замка. Сэм угадал со второй попытки.

Освободившись, он тихонько подошёл к Дину. Тот спал так крепко, что, казалось, можно было безнаказанно трясти его, толкать, дёргать за уши и запускать петарды прямо под носом. Вымотался напрочь. Тем лучше.

Сэм запустил руку ему за спину, в тесный просвет между поясницей и стеной, и выудил из-за пояса кольт — тот любимый, с перламутровыми накладками, доверчиво согретый теплом тела. Воровать у Дина оружие казалось не совсем честным, но всё остальное лежало в Импале, слишком далеко. К тому же, в сравнении с тем, что Сэм намеревался делать дальше, кража выглядела преступлением не особо тяжким.

Он сунул кольт в карман куртки, сходил за оставленным на диване спальником и невесомо, бережно, боясь разбудить раньше времени, укутал брата. Потом сел напротив, снова вынул пистолет и, баюкая его в руках, стал смотреть на Дина. Ему хотелось, чтобы последним, что он увидит, и единственным, что унесёт с собой в вечность небытия, был старший брат, спящий под тёмно-синим потрёпанным спальником — русая макушка, тени ресниц, остро обрисованный щетинистый подбородок, упирающийся в складки полиэстра. И слишком много хотелось сказать, но, как всегда, не находилось слов или находились сплошь не те.

Спальный мешок как символ братской любви, смешно... Но как ещё сказать? Как это выразить? У нас так всегда — я плачу от страха, ты выносишь меня из горящего дома; я покупаю тебе еду, ты укрываешь меня во сне; я боюсь темноты, ты не хочешь оставаться один... Я стал монстром, а ты наплевал на семейное дело. Сердце твоё полно жалости, ты слишком лёгкая добыча для меня. Поэтому мне пора уйти, пока я всё ещё могу принимать решения.

Последнее, что я могу сделать — снять бремя с твоих плеч. Мы слишком долго мозолили глаза друг другу, и я даже вообразил, что смогу устроить свою жизнь иначе, но, как видно, не судьба. Куда бы я ни бежал, ты крепко держишь поводок...

Времени мало. Я чувствую, как зудят кости и закипает кровь. Знал же, что будет страшно, но чтобы так...

Он вздохнул и поднял пистолет. В тишине дома сухо щёлкнул предохранитель. Сэм подумал, что свинцовые пули должны сработать не хуже серебряных, если стрелять в голову, и будет, наверное, совсем не больно, но уж точно — громко, и разбуженный Дин взовьётся свечкой, как кот, и вид у него будет до смешного ошеломлённый — глаза по пятаку и волосы дыбом, и он не сразу поймёт, что стряслось. А потом... Нет, нельзя думать, что потом, иначе никогда не решишься.

Он плотнее прижал ствол к виску, в последний раз взглянул на брата и вдруг замер.

Дин не спал. Он ещё не до конца проснулся, когда увидел Сэма, прикрыл глаза — наверное, подумал, что тот ему просто снится, — но тут же широко распахнул их, вскинул голову, и во взгляде его перемешались страх, злость и оскорблённое недоумение.

У Сэма была ещё целая секунда, чтобы нажать на спусковой крючок, но он ей не воспользовался. Он оцепенел, как олень на шоссе, парализованный светом фар.

В следующий миг Дин рванулся к нему, одной рукой выдрал кольт из его пальцев, а другой выдал такой звонкий апперкот, что Сэм опрокинулся навзничь, ударившись затылком об пол. Так он и лежал несколько отрешённых секунд, держась за ноющую челюсть и прислушиваясь к взрыву ругани. Это было похоже на тот случай из детства, когда отец забыл на столе заряженный пистолет, а четырёхлетний Сэмми его нашёл...

Кольт вернулся на своё место, прильнув к пояснице Дина под ремнём. Сэм отполз и занял выжидательную позицию, резонно опасаясь продолжения членовредительства, но Дин, вместо того, чтобы выбивать дурь из брата, вымещал злость на трухлявом дверном косяке.

— Всё, успокоился? — заботливо спросил Сэм, когда поток "долбаных идиотов", "эгоистичных засранцев" и сокрушительных ударов начал иссякать. — Не переломал себе пальцы об этот несчастный косяк?

В ответ Дин послал ему полный бешенства взгляд, хватил о стену подвернувшимся под горячую руку и ни в чём не повинным табуретом, но зрелищем разлетевшихся во все стороны щепок не удовлетворился, поискал глазами что-нибудь ещё, годное для разрушения, кроме полоумного младшего братца, ничего не нашёл и, устало вздохнув, снова опустился на пол.

— Кретин, — добавил он уже без прежнего воодушевления. — Зачем ты так?

— А что мне остаётся? — пожал плечами Сэм. Он был абсолютно спокоен. — Если я не буду убивать людей, то свихнусь, что бы ты ни делал. Если буду — кто-нибудь меня выследит и прикончит. Даже если ты сам этого не сделаешь. А ты не сделаешь, потому что ты идиот. В конце концов, я сам могу тебя прикончить — и этот вариант нравится мне меньше всех прочих.

— Пошёл ты на хрен со своей логикой...

— Отдай пушку.

— Не дождёшься.

— Я превращусь с минуты на минуту, так что ты прав, могу и не дождаться. Дин, ради твоего же блага...

— Давай оставим в покое моё благо. Сэм, мы же встречали оборотней, которые годами жили, не убивая, и не свихнулись!

— Видимо, я не из их числа. Мне хватило трёх дней, чтобы это понять. Кстати, все эти мученики в конце концов срываются — иначе откуда бы мы знали о них? А ты ведь знаешь, что бывает, когда они срываются. Сначала погибают самые близкие — если к тому времени у них ещё есть близкие. Потом начинается кровавая баня без разбору. Потом появляются охотники. Всегда одно и то же... Как думаешь, у кого-нибудь из тех оборотней, которых мы раньше истребляли, был старший брат-охотник, который раз за разом пытался героически прикрыть собой человечество и всё время лажал? И если был — не схарчил ли его оборотень в качестве первого блюда?

— Сэм...

— Я много думал об этом. И пришёл к выводу, что люди не стоят того, чтобы спасать их ценой твоей жизни или жизни отца. Вы двое — моя семья, остальные — еда. Слабое, тупое и унылое стадо. Им плевать на то, что вы делаете ради них. Они всегда приходят посмотреть на казнь.

— Раньше ты по-другому говорил.

— Раньше я и монстром не был. Поверь, если смириться со своей сущностью, всё раскладывается по полочкам само собой. Теперь всё стало намного проще: чёрное — чернее, белое — белее. Каким дураком я был раньше, когда позволял себе искать оттенки... — Сэм вдруг умолк, стиснул зубы, зажмурился и сполз по стене на пол. — Лучше уйди, пока...

Превращение занимало всё меньше времени с каждым разом, но каждый раз всё равно было адски больно.

Дин метнулся к брату, схватил за плечи, но это было уже бессмысленно и бесполезно, и Сэм, очнувшись, взглянул на него глазами зверя, теряющими последние искры разума.

— Уходи, — повторил он не своим голосом. — Не хочу тебя убивать, — и махнул лапой.

Дин отлетел к противоположной стене, рухнул на груду хлама и ненадолго отключился. Когда он встал, оборотня в кухне уже не было. Скрипнула рассохшаяся дверь, и снова стало тихо.

* * *

Это походило на повторение прошлой ночи, только на этот раз город был ближе, а на пути к городу — больше соблазнов, и на этот раз Дину не пришлось разыскивать оборотня — он видел впереди его широкую, чёрную, ссутуленную спину, гнался за ним и никак не мог догнать, как в одном из тех кошмаров, где спящий бежит, выбиваясь из сил, и ему всё мерещится, что вот-вот, ещё немного — и в последнем безумном рывке его протянутые руки коснутся цели, но та ни на волосок не становится ближе. Хотя он даже не знал, что будет делать, если когда-нибудь догонит брата, и стоит ли вообще его догонять. Несколько раз он вынимал из-за пояса пистолет, но убирал обратно, не решившись даже снять с предохранителя.

Сэм быстро, размашисто шагал через поле. Он ни разу не оглянулся, и Дин гадал, помнит ли он о его, Дина, существовании, слышит ли лихорадочный стук его сердца за спиной и не потому ли и не оглядывается, что слышит.

Свет придорожных фонарей остался позади, в поле было темно, хоть глаз выколи. Предательница-луна издевательски светила в спину, нисколько не помогая, только делая мрак чернее и гуще. Дин спотыкался и путался в высокой траве, падал и поднимался, чертыхаясь, и отставал всё безнадёжнее, а Сэм шёл легко и плавно, мягкой звериной поступью, словно скользил над землёй, и в конце концов Дин выдохся и тоже перешёл с бега на шаг, с немой тоской наблюдая, как уменьшается, удаляясь, силуэт впереди, на минуту превращается в Сэма, выйдя в радужный круг электрического света от заправки, но у бензоколонок никого нет, а в здание он не заходит и, никем не замеченный, пересекает дорогу и ныряет в потустороннюю тьму пустыря, где окончательно растворяется среди лунных теней.

Теперь спешить было некуда. Дин медленно брёл, совершенно уже не представляя, куда и зачем. Он чувствовал себя пустым, выпотрошенным, как рождественская индейка. Ему всё осточертело. Ему казалось, что он будет идти, как заведённый, до самого Милуоки, прошагает город насквозь, перейдёт озеро Мичиган по песчаному дну и пойдёт дальше, до самого океана, потому что просто не сможет вспомнить, как остановиться, и далёкий, недосягаемый Сэм вечно будет маячить перед ним, пока чужая милосердная рука не остановит одного из них.