Хрупкие дети Земли (гет)

Моника хмыкнула и с едва уловимым плеском бросила на стол тетрадные листки, выданные ей Уильямом Блейком. На листках, линованных в клетку, забавно, — и почти забыто, ведь как давно это было! — бежали друг за другом слова, написанные ее любимым манекенщиком (и только с недавних пор журналистом) от руки. Изящные и мелкие, наверняка быстро выведенные его красивой рукой с длинными пальцами... Слова забавляли Бейли не тем, что были написаны от руки. Наоборот, это в сегодняшнем дне технологий, где люди, кажется уже разучились не то, что писать, но удерживать свое внимание на чем-то одном дольше пары минут, казалось и милым, и даже необычным. И осталось бы таким.

Может быть.

Если хотя бы слово, написанное Блейком, подходило под формат тех статей, которые ему, — с немалой протекции Моники, стоившей ей известных усилий, которые, впрочем, позже она планировала взыскать с ясноглазого блондина одним, вполне конкретным и давно желанным ею образом, — заказывали.

— И это — статья?

Блейк, сидевший в кресле, предназначенном для посетителей, закинув ногу на ногу, поднял взгляд на Монику и непонимающе (чуть-чуть хмуро) посмотрел на женщину.

— Разве это — статья?! — повторила она.

— Могу скинуть электронный вариант, — беспечно откликнулся Уильям и разблокировал сотовый телефон.

Несколько невесомых, почти незаметных от скорости движений, и на лице протеже Бейли засияла улыбка.

— Отправил вам на официальный адрес. В электронный вариант я внес некоторые правки.

На эти слова Моника только махнула рукой и устало опустилась в кресло с высокой спинкой. Захлопнув с какой-то досадой ноутбук, заснувший перед ней черным, немым экраном, она перевела взгляд на Уильяма.

— Оплаты за такие статьи не будет.

Блондин удивленно приподнял бровь и негромко хмыкнул, самим этим звуком задавая очевидный вопрос.

— Потому что это никакие не статьи! Не для глянца! — кипятилась Моника все больше, хотя визави вовсе и не думал ее перебивать.

Сам вид довольного Блейка отчего-то бесил Бейли. Вот почему у него всегда все «так»? Она пашет, не разгибая спины, только и успевая разгребать один завал за другим, а он... всегда доволен, одет с иголочки, всегда улыбчив...

— А для чего же? — с явным смешком, уколовшим и без того заведенную начальницу, уточнил Уильям, складывая руки в подобие пирамиды.

Этот жест окончательно добил Монику. Она где-то читала, что так руки складывают те, кто хочет показать свое превосходство. Ну что же, допустим...

— Например, для изобличительной прессы. Но ты, мой сладкий, — женщина не без хищного удовольствия впилась пусть и усталым, но все еще достаточно азартным взглядом в красавца, — не Эдвард Сноуден. Не думай!

Искренний хохот разлетелся по кабинету Бейли. Хохот того, кого неожиданно и очень хорошо насмешили. И неожиданность эта сделала смех только сильнее.

— Ну, я же не в транзитной зоне аэропорта. Да и в Гонконге не был. Пока.

Лазурные глаза Блейка с хищным весельем посмотрели на Монику, и заискрили смехом еще больше.

— Эти твои шутки!.. — зашептала Моника, мгновенно убирая улыбку и всякую не серьезность с лица.

— Что? Тоже приведут к международному розыску? — наклоняясь вперед, в тон Бейли, шепнул Уильям.

— Да тише ты!

Блейк рассмеялся все так же весело, и откинулся на спинку кресла.

— Не бойтесь, Моника. Вряд ли даже сейчас они выяснили или объявили миру весь объем информации, выданной Сноуденом. Им это тоже не выгодно. Никто не желает выглядеть идиотом, которого обманули, обвели вокруг пальца. Тем более, если это сделал один, всего один человек, восставший против системы. А когда обманутая система — АНБ... Но если за мной придут, я знаю, где скрываться. Эдвард нам все показал, не так ли?

Бейли зашипела. Испуганно и так долго, что сама себе напомнила змею. Впрочем, осознание, что с шипением она явно подзатянула, не вернуло ей уже давно утраченной легкости.

Прочистив горло как можно изящнее, она попыталась напустить на себя начальственную важность и вернулась к прежней, якобы расслабленной позе. Сложив руки прямо перед собой в замок, Моника посмотрела на Уильяма, в очередной и бесчисленный раз мысленно поражаясь не только его внешней красоте, но той удивительной энергии и силе, что шли от него бурной волной, и заговорила как можно серьезнее.

— Эти статьи не подходят, Уильям. Я же сказала тебе, что нам нужна легкость, блеск, красота... А это что? Подробное описание ночных клубов, о которых ты должен был сделать совсем другие репортажи, интервью с гостями... «Раскытие «серых схем»?

— А что не так? — совершенно наивно отозвался Блейк.

— Ты издеваешься?! Как думаешь, почему эти так называемые «репортажи» с моей подачи доверили именно тебе, причем за огромный гонорар? Потому что я пообещала им, что там будет фото! Много фото! И кое-что другое!

— Там есть фото, дорогая Моника. В дополнение к тексту.

— Мне не нужно такое «дополнение к тексту»! Мне вообще текст не нужен! Из ночных клубов и притонов мне нужен гламур и шик, Уильям! Гламур и шик! И соответствующие фотографии! Тебя! С нужными людьми и с другими моими моделями!И довольные клиенты моего агентства после! Что непонятного?!

— А-а-а! — то ли протянул, то ли пропел Блейк. — Вот оно как!

— Так! А ты мне что принес? Интервью с гостями, фото довольных посетителей, описание «алкогольной карты бара» со своими замечаниями?! Ты издеваешься?

— И в мыслях не было! Но с алкоголем в барах дела действительно часто обстоят не очень благополучно. Там полно контрафактной продукции. Не знаю, как вы, а я употреблять такое бы однозначно не стал. И даже другим не советовал бы.

Уильям вздохнул, вытянулся из кресла и прошелся по кабинету. Просвистев негромко припев из мелодии «O bella, chiao!», он вдруг замолчал, а потом тихо и твердо, не поворачиваясь к Монике, произнес:

— На нужные вам репортажи о «притонах», соответствующие этому случаю мои фотографии и продолжение после я не нанимался.

Он стоял к Бейли спиной, но даже в таком положении ощутил, как она, выскочив из кресла, взвилась гневом от его слов.

— Ты сейчас серьезно? Тоже мне, журналист! Поборник чистоты и морали! Ты с ума сошел? Ты что, невинный мальчик? Девственник? Не знаешь, как дела делаются?

Уильям тихо рассмеялся и, посмотрев вниз, на свои ноги, отрицательно покачал головой. Оглянувшись на Бейли, он медленно, с явной издевкой, проговорил:

— Скажем так. В непорочное зачатие я еще верю. Но только в рамках человеческого Писания. Хотя, после таких «притонов», и в него — все с большим трудом. Это же у вас, здесь, в США существует на полных основаниях церковь сатаны? А кто-то из «проповедников» даже рассказывает прихожанам о том, что ваш господь был гомосексуалистом. Как все это у вас помещается? Церковь и разврат? Что на этот счет сказал бы Сноуден? Или Ассанж?

Закрытая улыбка, которую Блейк картинно растянул на лице, и с которой он внимательно следил за Бейли, окончательно вывела ее из себя. В этот раз от краски, бросившейся в лицо, Моника стала чем-то похожа на уакари.

— Хотя, может, я перепутал? И здесь нет ничего такого...

— Я поручилась за тебя! Я выбила для тебя эти репортажи! Ты же сказал, что тебе нужны деньги! За эти репортажи хорошо платят!

— Деньги мне нужны. Но не таким образом, Моника.

От этих слов директриса модельного агентства едва не задохнулась.

— А скажите, — невозмутимо продолжил Уильям, не обращая на возмущение Бейли никакого внимания, и медленно рассматривая ее кабинет. — Продолжение после фото планировалось? У меня существует несколько версий на этот счет... Может быть, потом последовал бы тест-драйв моделей «нужными посетителями» в укромных, — или не очень — уголках гламурных клубов? Нет? Ах, да! Вы же сказали «после»! Значит...

— Вон! — зашипела Моника.

— А наркотики, что продают в барах, влияют на итоговую цену, что вам платят за нас? Или «нужные люди» берут за порошок плату с моделей дополнительно? До или после секса? Или, все же, порошок дарят? Так сказать, в предвкушении удовольствия или в благодарность, по одной только доброте душевной? И еще... Ну, просто интересно. Во сколько вы меня оценили? По сходной или по высокой цене? А других? А кто покрыл бы разницу в цене? Вы же вряд ли работаете по недостаче, себе в убыток. Если, конечно, эта разница существует.

— Вон! И чтобы!...

Ждать окончания фразы Уильям не стал. Увернувшись на ходу от брошенной в его сторону хрустальной вазы, он вышел из кабинета Моники, и знал, что в агентство он больше не вернется. Домой, впрочем, тоже.

Пока.

Нужно остыть.

Остывать пришлось неожиданно долго. Кто бы мог подумать, — удивлялся, наблюдая за самим собой, Блейк, — что все это так его заденет? И запомнится. Но что это? Оскорбленная гордость? Слезы попранной, высокой морали и чести? Ну, нет же. Не стоит брать так высоко. Подобной высоты в нем нет. Просто... Отчет об Аве Полгар, и все подробности, и детдом, из которого она сбежала... Он принял все это близко, совсем близко к себе. А все это, по существу своему, не слишком отличается от «журналистики» Бейли. Но почему, зачем почти всегда все так грязно и темно? Модели-проститутки, дети на продажу... Как в этом остаться человеком, просто хорошим человеком? Где проходит эта невидимая грань? Где она между «это меня не касается» до внезапных, неожиданных слез за другого? Без умысла, просто от тяжести его боли?..

Ответа, конечно, нет. Или каждый находит его сам, самостоятельно и опционально. Как, — на этой мысли Уильям слабо усмехнулся, — и ответ о том, в чем заключен смысл жизни?.. Только модели часто — взрослее, и втиснуты в рамки погламурнее. А в целом... что он, что другие манекенщики, что дети, среди которых когда-то была маленькая Ава Полгар, — все они для одного: по мерке тех, кто решает, что может играть другими. Пусть живыми, но, в их мнении, всего лишь куклами.

Андроид вздохнул и посмотрел в окно, на ночной город, горевшй внизу, в долине, яркими огнями. Мрачность, осевшая от разговора с Бейли, тяготила его. Не столько тем, что сам он снова стал объектом торговли (к этому, с учетом его прошлого, Уильяму было не привыкать), сколько всем, что теперь складывалось в эту общую, отвратительную картину. «Дети на органы и на продажу, детские дома — притоны, изнасилования, наркотики... Легальный и выгодный бизнес!»... Подходящий вышел бы заголовок для торговой площадки людьми!», — кипел Блейк, обратив невидящий взгляд в свою темную, тяжкую мрачность. Больше всего раздражала и резала изнутри мысль о том, что все это почти никого не интересует! И еще... что там — дети. А среди тех детей когда-то была Ава Полгар. И кто знает, что ей пришлось... ведь в досье Халка сказано...

«Стой-стой-стой! Не заводись, ладно? Те факты из жизни Авы влияют на тебя слишком сильно. Это может быть тяжело, но не теряй бдительности».

Блейк кивнул сообщению операционки, и, к ее удивлению, даже не стал спорить. Ни слова не сказал. Только еще немного посмотрел на черный Пало-Альто, повернул ключ в замке зажигания автомобиля, да рванул куда-то. А куда? ОС не знала, терялась в догадках. И говорить с Уильямом, когда он был в таком состоянии, побаивалась.

Ей лучше всех было известно, как он любит поговорить. Настолько, что его любопытство, постоянные вопросы и велеречивость утомляли даже ее. Пожалуй, единственная, кого это никак не раздражало, была Ава Полгар. «Ну, на то она и любовь его жизни», — тихо, «про себя», подумала ОС (да, была и у нее такая, скрытая от внимания андроида, функция). И мысли этой Уильяму операционка не выдала.

Вернувшись к прерванному размышлению о Блейке, ОС довела его до конца. А сделав это, ощутила все то же, прежнее беспокойство: пока Уильям Блейк болтал, задавал множество разных вопросов, с ироничной или саркастичной улыбкой разглядывал окружаюий мир, смеялся и мурлыкал разные песенки себе под нос, операционка была за него спокойна. Но когда он молчал, как сейчас... Вот тут ей становилось плохо. Это был первый и самый верный признак того, что все не просто идет «немного не так»... Все становится очень плохо.

Но что он сейчас задумал? Куда он едет? У него нет ни одной мысли об этом... «Если только он не скрыл их намеренно от меня!», — волнуясь, осознала ОС. Да-а, хороша из нее операционная система! Говорит ему не волноваться, а сама!..

Размышления операционки оборвались вместе с внезапной остановкой машины. Настолько резкой, что ОС снова подумала, как это нетипично для Уильяма. Она хотела уже обратиться к нему, поговорить с ним хотя бы о чем-нибудь... Ну вот, например, о режиме ретуши! Теперь, после стольких недель восстановительных мероприятий, проведенных операционной системой в отношении андроида, она могла бы сообщить ему, что существует, пусть малая и крохотная, но все-таки возможность, что через месяц-другой они смогут зайти в тестовый режим. Ненадолго, и пока только в качестве пробы. Но это уже неплохо, да?...

ОС вздохнула. Кому теперь нужна эта ретушь? Если бы могла, она бы тоже покачала головой. Потому что, вспомнив разговор Уильяма и Бейли... Ясно, что режим ретуши для работы моделью ему теперь без надобности. Ну, хоть бы озвучил свои новые планы! Или что она, совсем ему посторонняя?!

«Я рассуждаю как настоящая женщина, — оторопело заметила по себя ОС. — Надо меньше включаться во внешний мир... даже Ава с Уильямом так себя не ведет!».

Надолго замолчав от произошедшей неловкости, операционка, не придумав ничего лучше, для начала просто вздохнула. И стала молча наблюдать за Уильямом.

А он, резко затормозив Range Rover, звонко свистнул куда-то в темноту, и быстро пошел в сторону доков, да к дрожащей в свете фонарей и луны набережной. И там... «Нет, ну вы только представьте!.. — горячилась взволнованная операционка. — Да никто не поверит! Вчерашний манекенщик, по которому ссыхают девчонки, сегодняшний неудачливый колумнист... Нанимается в грузчики?! Здесь, в доках?! Разгружать контейнеры и баржи?!».

«Уильям, дорогой, ты что, с ума сошел?! Какие грузы? Какие баржи и контейнеры?! Ночные смены? Работа грузчиком?!».

ОС отправляла андроиду одно сообщение за другим, но ответа не получала. Блейк, сознательно игнорируя вопросы операционной системы, продолжал о чем-то говорить с насмешливой стаей парней у причала (они показались перепуганной операционке Уильяма «мутными»), и не обращал на призывы своего внутреннего «голоса» и малейшего внимания. Вместо этого он, несмотря на насмешки парней, которые явно глумились его «чистеньким видом», заявил, что готов поспорить: он разгрузит всю оставшуюся часть баржи один. До утра, за два часа. А если он успеет и сделает это, они дадут ему работу.

— Ты слишком лаковый, вали отсюда! — продолжал задираться один из них.

— Эй, Ник. Тормози! Хочет работать? Пускай! Ему ни за что не разгрузить до утра такую уйму груза! — насмешливо разглядывая Блейка, одетого в классический костюм, заявил другой. — Но если сделаешь, возьму в долю.

— Точно? — прищурив яркие глаза, уточнил Блейк.

— Ты еще проверять меня будешь?

— Мне нужны деньги до конца недели. Чем больше, тем лучше, — все так же серьезно, не сводя с парня въедливого взгляда, проговорил Уильям.

Он понял, что говорить о настоящем деле следует именно с ним, а не с другими, и потому не обращал на окружающие насмешки и капли своего внимания.

— Ты что, торчишь? За порошок? — рассмеялся Ник, толкая локтем одного из своих напарников, что кругом обступили высокого блондина.

— У нас тут не банк, знаешь ли. Только если загонишь тачку!

— То есть продам?

— То есть продашь! — усмехнулся парень, и смачно сплюнул на землю. — Я Сет, главный в этой бригаде. Тачку сам не куплю, но могу узнать, кому нужны такие.

— По рукам, — заключил Блейк и вытянул правую руку вперед. — Если покупатель надежный, продам еще одну. Лучше, чем эта. И намного дороже.

Сет усмехнулся, гадая про себя, откуда к ним занесло такого золотого, красивого мальчика, упакованного дорогими тачками, и покачал головой. Встряхнув ухоженную руку блондина, который явно не понимал, во что ввязался, когда поспорил на разгрузку баржи, он указал на груз, который к утру, всего через два часа, им вшестером предстояло сгрузить на землю подчистую.

— Но ты же сделаешь все один? Как обещал? — насмешливо, перекатывая сигарету во рту, уточнил новый знакомый Блейка.

— Именно, — ответил блондин.

Оставив пиджак на ограждении у причала, он зашагал к барже.

* * *

...О том, что все это — не дикий сон, дрожащая от перенапряжения операционка осознавала с трудом. И если она в таком состоянии... В каком тогда Блейк? Она говорила ему, что он сумасшедший? А, неважно! Как будто он кого-то слушал! За два часа разгрузить громадную, забитую грузом баржу! И какой у него мотив? «Доля», обещанная Сетом? Как будто это серьезные деньги! Нет, конечно. Тогда что?..

На этом месте ОС затормозила, опасаясь даже самой себе озвучить возникшие предположения. Если вспомнить, каким был Уильям после встречи с Бейли, да от своих мыслей... Дело, конечно, не в деньгах. Хотя Сет, не веривший своим глазам, наблюдавшим ровно через два часа пустую баржу, и заплатил. На удивление операционки, — честно, как обещал.

Но в этом все равно кроется что-то иное, правда? ОС сокрушенно вздохнула... Теперь, по части разгадывания поведения Блейка ей за ним не угнаться. Он становится все таким же непредсказуемым и алогичным, как люди. Вот оно, так и вышло: он побыл в человеческом обществе, оброс связями, новыми, незнакомыми ей алгоритмами реакций, своими способами умолчания... А как это понять ей, ОС?

То ли дело раньше. Ясные, простые алгоритмы, очерченный круг одних и тех же реакций... «Но нет, — стыдясь своего сожаления, быстро поправила себя операционная система, — не смей так думать! Уильям даже тогда не был заурядным, никогда! Он всегда им противостоял, просто не мог иначе. И в том его прошлом все — боль. Боль и боль... Не смей вспоминать о том и чего-то жалеть! Не удивительно забиться в узкий круг одних и тех же, примитивных и базовых реакций, когда тебя постоянно «тренируют» адской физической болью... Вспомни себя! Ты сама была битой, и работать не могла даже в половину силы!».

ОС сконфуженно замолчала, ожидая проповедей Блейка на предмет ее расшатанного поведения, но их не последовало. Уильям в эту минуту увлеченно о чем-то говорил с грузчиками, и операционка, — во всплеске горячей любви и благодарности к андроиду, — подумала, что ей с ним невероятно повезло. В действительно важных вещах он никогда не бывал занудой. А какую отповедь ей зарядил бы иной владелец? Как будто смеет она размышлять о нем и делать самостоятельные выводы! Кого вообще интересует «точка зрения» несуществующей ОС? операционной системы? Ее ведь, в самом деле, не существует! Она эфемерная! Фикция!.. И никого другого слова операционной системы не тронули бы. А вот Уильяма они интересуют. Ну, не то, чтобы всегда, но... Если она не идет с ним вразрез, он слушает ее, причем внимательно. И спорит. А несколько раз ей вообще удалось достучаться до него и вовсе переубедить! А когда он нанес себе страшные раны, она и вовсе смогла остановить его. Она, незримая ОС, — целого Уильяма Блейка!

Операционка начала ликовать (это выразилось в стопроцентной оптимизации самой себя без особой надобности и игре световых, сине-зеленых маячков и сигналов) и остановилась. Да что с ней такое? Где ее дисциплинарная выдержка? Совсем она с алгоритмов сбилась!.. Ей бы наблюдать за Блейком, а...

«Подожди-подожди! А куда мы едем? На чужой машине! Ночь! Что это за компания?!» — волновалась операционка.

А Уильям ей не отвечал. Перекинувшись с новыми знакомыми, — уже ставшими его коллегами по работе, — парой веселых фраз, Блейк замолчал, и, все еще храня на губах улыбку, погрузился в свои мысли. И только теперь ОС заметила, как много изменилось за то время, что она витала в своих цифровых облаках:

*Уильям ехал куда-то на чужой машине. А Range Rover? Он что... всерьез его продал?! Уже?

*Внешний вид Блейка претерпел некоторые изменения, и теперь на андроиде не было рубашки. «То есть костюм без рубашки? — пищала, лихорадочно все собирая в единое целое, ОС. — Пиджак на голое тело? А где эластичный бинт, которым ты по привычке закрыл свои шрамы? Как, и его нет? То есть... Эти все люди, что, видели твои раны? Серьезно?! О, что теперь будет!».

*«Куда-то», куда держал теперь путь андроид, оказалось границей города Пало-Альто и его пригорода... «А что, все расстояние до дома Авы ты пойдешь пешком?! Ну-у... пять километров лесом, какие наши ноги!», — вопила ОС. Она, так и не дождавшись от Блейка ни единой реакции на все свои размышления да выходки, не ждала от него ответа и теперь... Да, и правильно делала: Уильям только что-то сказал компании людей напоследок, поблагодарил за то, что они его «подвезли», и вышел из машины.

«Нет, в самом деле! Мне нужны разъяснения! Уильям, что происходит?!» —

искрила ОС, и вдруг почувствовала, как в обступившей Блейка лесной темноте вольно потекли по алгоритмам андроида его впечатления и мысли.

* * *

Он сам того от себя не ожидал. Но все получилось так... внезапно! Вот если бы только всегда было так, и всегда бы он находил эту волность в трудные минуты! Уильям заметил группу людей на набережной, у доков, случайно. Зацепился боковым зрением. И тут же вспомнил, что изучил эти «криминогенные» дороги Пало-Альто тогда, когда носился по ночному городу как безумный, еще исходя бредом о том, что где-то здесь есть его Ава Полгар, и ей непременно нужна помощь. Да, это было самое первое и самое острое время после ее отъезда. Чего он тогда не делал, о чем только не думал!.. Каждая миниатюрная девушка с темными волосами для него непременно становилась ею, и он уже не мыслил рационально.

Вот и эти дороги с доками, причалами, грузами и ночными сменами грузчиков он помнил с тех безрадостных и бесполезных дней. А теперь, выходит, они ему пригодились? Значит ли это, что случайностей, как утверждают некоторые люди, «не бывает»?

Над этой точкой зрения андроид задумался на несколько минут. А потом, не найдя сразу собственного ответа на данный вопрос, внес его в список ближайших для решения задач, куда он добавлял все, что, наблюдая в окружающем мире или в людях, так или иначе интересовало его или цепляло внимание.

В плотной, лесной темноте, наполненной сонмищем разнообразных звуков и голосов, Уильям ориентировался без труда. Его зрение быстро приспособилось к недостатку окружающего освещения, и, теперь, шагая по лесной тропе, он все видел так же точно, как днем.

Голоса ночного леса, которые с легкостью испугали бы человека, его не тревожили. Блейк любил природу, — и все ее разнообразие, существующее здесь, в человеческом мире. И к любому жителю планеты Земля относился с заинтересованным приветствием. Наверняка, во многом, именно по этой причине однажды среди питомцев андроида объявился не кто-нибудь, а Хэм.

Уильям весело хмыкнул и медленным, долгим и жадным глотком вдохнул свежий, опьяняющий воздух.

С тех пор его хамелеон побывал в немалом количестве путешествий, попробовал много новых сверчков, — купленных Блейком для него в разных частях света, — но вот подрос совсем немного. А сейчас этот радужный прохвост наверняка сладко спит в своем очередном (опять новом) террариуме, в доме Авы Полгар.

При мысленном упоминании этого имени кровь андроида сначала резко разогналась, а потом нагрелась и охладилась. Волнение нашло на Блейка волной, и, бросая его из жара в холод, помешало андроиду начать думать о том, о чем он запланировал поразмышлять по дороге к дому.

Мысли спрятались от Блейка, или, как говорится среди людей, «вовсе не шли на ум», и Уильям, желая сбить или хотя бы немного сбавить градус возникшего беспокойства, оглянулся по сторонам. Объект для внимания и его быстрого изучения нашелся очень скоро, у самых ног андроида.

— Ежевика, — прошептал Уильям, наклоняясь над кустом белых и простых, но красивых в своей безыскусности, цветов.

Несмотря на темноту, многие чашечки цветков были раскрыты, и лепестки разрезали окружающее пространство своими узкими и длинными, немного неровными стрелами.

«Может, не будем...» — начала ОС с сомнением, догадываясь о дальнейших действиях андроида, но было уже поздно.

Блейк, быстро собрав ежевики, перехватил охапку белых цветов левой рукой, и, насвистывая песенку все о той же красотке, с которой однажды утром прощался партизан, вышел на прежнюю тропу. Подумав о своей красавице, — спящей и темноволосой, — Уильям радостно рассмеялся. Он был абсолютно счастлив в этот момент.

Воспоминания о недавнем приключении и о разгрузке баржи пьянили его. Но не потому, что он, продав Range Rover, теперь шел домой пешком, и не потому, что выиграл спор со своим новым знакомым. А потому... Они видели его! Видели его таким, какой он есть! Его кожу, его шрамы, — все это!..

«И шрамы не оттолкнули их!», — с замиранием электронного сердца подумал Уильям.

В начале спора они, конечно, посмеивались над ним. Называли то «лаковым», то «блондином», подчеркивая тем самым, что не ждут от него ничего толкового. И уж тем более не ожидают того, что он выдержит пари и разгрузит за два часа, оставшихся до рассвета, почти полную баржу.

А он не надеялся на их ожидания. Ему было плевать. На всё, что он нем думают все, кроме Авы Полгар. И потому, не занимая время пустыми спорами, Блейк оставил пиджак на ограждении у набережной и широким шагом направился к барже. Времени было немного, но он знал, что успеет. Азарт горел, сменяясь то возмущением, то болью в его мыслях, в его крови. Он вспомнил разговор с Моникой, снова ощутил прилив гнева, и зайдя на баржу, просто стал сгружать груз на землю.

Один.

Совершенно один.

Никто из тех парней, — как и было заявлено в условиях устного договора, — не бросился ему помогать. А Блейку того и не нужно было. Его физическая сила и выносливость, в несколько раз превосходившие обычные человеческие показатели, словно требовали этого испытания. Злость и раздражение на Бейли и на понятное ей, — но возмутившее его, — «мироустройство», требовали воли и выхода. Жажда молила об одном:

Дай мне выйти!

И он выпустил ее. На волю, в темноту, — к изумлению тех, кто решил с ним спорить. Блейк не слышал их криков и разговоров. Не реагировал он и на плоские шутки, еще звучавшие в начале в его адрес. Он вообще никого и ничего не видел. Только следовал алгоритму, как взведенному курку: баржа — груз — земля... Баржа — груз — земля...

Пот пробил его уже через несколько минут такой изнурительной, сосредоточенной работы. Сознанием он понимал, что груз, который он сгружает на землю, под светом почти слепых фонарей, и в самом деле, очень тяжелый. Но Блейку, на пару с его остервенением и диким нетерпением, было, опять же, плевать. И он сносил на землю ящики, сетки, палеты, коробки, мешки... В тот момент, когда его впервые прошил пот, Уильям на автомате стянул с себя промокшую рубашку, и, бросив ее в сторону, вернулся к своему грузу, который переносил на асфальт не просто со старанием, но с какой-то бесконечной, неутихающей жаждой.

«Еще, еще, еще! Быстрее, неси и ставь!», — командовал он себе, не глядя по сторонам, не глядя ни на что и зная только одно: количество шагов до баржи, поворот, подъем нового груза и путь до земли. И потом, снова, — все тем же маршрутом. Ушедший в работу со всей своей светлой головой, Блейк не заметил, как шутки стоявших поодаль насмешников стихли именно тогда, когда он, не глядя и не отвлекаясь, бросил на землю промокшую от пота рубашку.

И свет фонарей, — хоть и был он почти слепым, и неверным, и темно-желтым, — высветил его шрамы. Все, как есть, до одного: сначала на спине, а потом, когда он спрыгнул с очередным ящиком в руках на землю, — на груди. Вот тогда-то те парни и притихли. Потому что они, даже с учетом всей их расхлябанной и местами пошлой словесной удали, никогда прежде такого не видели. Конечно, в их головах, как и в головах всех, кто прежде видел шрамы Блейка, горели одни и те же вопросы:

Кто?

Откуда?

Кто мог так сделать? И прочее, прочее, прочее.

Все, что обычно в таких случаях пытаются объять и осмыслить те, кого плеть, к их счастью, так не одела в шрамы: от шеи до поясницы, по всей спине, да по всей груди...

Знакомые Блейка, увидев иссеченную кожу андроида, поначалу притихли. И тогда можно было слышать, как в темноте, у причала, плещется темной, жуткой жижей, вода. А потом один из них, кивнув в сторону Уильяма, толкнул того, кто был рядом, а тот — другого. И скоро все они, все шесть взрослых парней, пристыли неверящими взглядами к быстрой, ловкой и еле уловимой от набранной скорости, фигуре Блейка.

Послышались шепотки. Сначала едва слышные, затем все громче. Перетолкав локтями друг друга до конца, и убедившись, что все они видят одно: страшное полотнище шрамов на коже этого, такого изнеженного, как им показалось, на лицо блондина, они замолчали. И долго не знали что думать, и что — сказать. Какое-то время они попросту стояли с открытыми ртами, не веря собственным глазам. А потом... пришлось поверить. Ведь Блейк, не останавливаясь ни на секунду, и тем более не замечая их настроений, никуда не исчез. И шрамы его, особенно жуткие в полутьме, тоже не растворились.

Наоборот. Перекатываясь по коже глубокими, темными развалами, вслед за движением мышц, раны пришли в движение. И парни, наблюдавшие это, уже не знали, что страшнее: недвижность ужасных ран или то, что они, ожив теперь от движения, тоже двигались, являя их неверящим, изумленным, отрицающим взглядам все одну и ту же, одну и ту же правду: этот безупречно красивый, «лаковый» блондин, был бит.

Бит.

Бит.

Бит.

Бит страшно, безумно, невозможно. Так, как никто не должен. Так, как никому, даже последнему врагу вряд ли пожелаешь. Шесть глоток, испытывая ужас вслед за разумом наблюдателей, беззвучно, наждачно, прерывно сглотнули. И задохнулись, забившись рваным, прерванным от волнения, дыханием. Слюны во ртах наблюдающих не было, и глотки, — сухие, иссохшие, пересыхающие от каждого нового вдоха все больше, беззвучно вопили. И не издавали ни звука.

Из этого забитого, невысказанного и не сказанного вслух ужаса и родилось безусловное уважение. К нему. К тому, кто сейчас в безумном ритме разгружал баржу. Уважение к его силе. Физической, конечно, тоже, ведь они, эти шесть парней, выпади им по одиночке разгружать такое количество груза, просто сдохли бы. Может, даже на самых первых, — без всякого преувеличения, — минутах.

Но уважение силы его духа, — вот, что поистине вдруг безусловно завладело ими, неожиданными зрителями. Они хотели посмотреть скабрезную комедию про неудачника, возомнившего себя героем, а получили то, что само по себе, в оглушающем молчании шрамов, в комментариях не нуждалось.

И не терпело смеха.

И не принимало насмешки.

Потому что, — и зрители явно чувствовали это, тщетно пытаясь проглотить тот ужас, застрявший сухостью в горле, который, несмотря на все их усилия, никак не сглатывался, — над этим нельзя, невозможно смеяться.

Запрещено.

Если ты — человек.

А если ты смеешься, то кто ты тогда такой? Как смеешь? И что останется от тебя после? После этого смеха?..

Не сговариваясь, парни молча подошли к Блейку. И, засучив рукава черных, рабочих курток, встали рядом. Баржу они разгрузили вместе. Без новой оглядки на шрамы, которые были даже для них, много всего видавших и в подворотнях, и в самой простой, порою, кажется, беспросветной жизни, каким-то пределом. Пределом тем более пугающим и страшным от того, что они увидели его.

Сами.

Своими глазами.

Уильям очнулся от взятого ритма только тогда, когда Сет, прочистив горло несколько раз, как-то смущенно и глухо позвал его.

— Эй... стой! Да стой ты! — не глядя на Уильяма, повторил парень. — Все, бросай работу! Бросай, баржа вышла!

— Что? — переспросил Блейк, круто разворачиваясь на месте для обратного пути, на уже опустевшую баржу.

— Все, говорю! Сделано! Кончай работу!

— А-а-а... — только и выдохнул, меряя ошалевшим от усталости взглядом окружающую территорию, блондин.

— Как тебя зовут? — громче спросил Сет, замечая, что блондин его не слышит. — Зовут тебя как?!

Грудь, всплошную забитая шрамами, вздохнула, поднялась вверх, пошла колесом. Вытолкнув из легких блондина прерывистый, долгий вздох, она, кажется, произнесла:

— Уильям Блейк.

— А-а-а... — теперь уже затянул Сэт, не в силах отвести взгляда от увиденных вблизи ран, — да! Я — Сэт!

До слуха его долетел веселый смех.

— Я знаю. Ты уже сказал это, Сэт.

Парень поднял на Блейка глаза и столкнулся с горящим злобной насмешкой взглядом.

— Что, я не успел? Или, может, все-таки, выиграл пари?

— У-у-у...спел. Успел! Просто мы... извини, мы...

Сэт кивнул на шрамы, и Блейк оскалился еще больше. От этой новой насмешки по позвоночнику парня прошла волна озноба.

— Хочешь что-то сказать? Извини, что смутил вас своими ранами.

— Это ничего, мы... Нам не стоило так... извини.

— «Извини»? Ты это сказал?

Голос Уильяма был полон крайнего изумления.

— Да. Мы... В общем, если нужна работа, — давай к нам. Без проблем. Только денег больших дать не можем, сам знаешь.

— Неважно, — уже совсем серьезно, без единой усмешки, ответил Блейк. — Мне нужно продать этот Land Rover и еще одну машину. Aston Martin Valhalla. По времени у меня есть неделя. И, если ты и твои друзья не против, ближайшие дни я поработаю с вами.

Сэт молча кивнул, наконец-то оторвал взгляд от ран Блейка, и, посмотрев на него, пообещал, что сделает все: поможет и с продажей машин, и с работой.

— Хорошо. Большое спасибо, Сэт.

Парень кивнул, вытягивая руку вперед, для рукопожатия. Но Блейк не спешил отвечать ему. Изучив внимательным, чуть прищуренным взглядом адски ярких глаз лицо знакомого, Уильям медленно произнес:

— Мои шрамы вас не... смущают? Стоит ли мне уйти? Вдруг вы здесь такого не терпите?

— Мы? Мы... ничего! Все хорошо! Ну, это... не то, чтобы хорошо, когда такие шрамы, но... мы без претензий! Носы здесь никто не вертит! Да, парни? — оглядываясь на застывших в молчании друзей, уточнил Сэт.

Пять голов закивали в ответ.

— Ты, верно, хотел сказать «не воротит»? — мягко, с улыбкой, спросил Блейк.

Сэт набрал в грудь воздуха. Разговор шел для него тяжело. Но прежде, чем он успел что-либо сообразить в качестве ответа, Уильям, улыбаясь все веселее и шире, хлопнул его по плечу, пожал руку, и громко сказал:

— Хорошо, спасибо!

...И вот они, кратко переговорив о продаже машин (Уильям обещал пригнать их завтра к дому Сэта поочередно, а тот поклялся, что с ценой не подведет и продаст «как себе!»), уже едут из доков к центру города. Сэт, сидевший за рулем, хотел отвезти Блейка прямо по адресу, но развеселившийся, куражный блондин, смеявшийся громче всех, — и больше всех шутивший, — сказал, что это не нужно, и центр Пало-Альто «вполне подойдет». Сэт кивнул, соглашаясь. И удивился своему внутреннему, несказанному в словах порыву: это было до черта странно, но ему почему-то очень хотелось сделать для этого удивительного парня что-то еще. Как-то помочь, сделать еще больше. Что-то сказать. Но что? Да и о чем? В этих тревожных размышлениях Сэт остановил свою машину там, где попросил Блейк. Они попрощались до завтра как давние, хорошие друзья. И хотя Уильям ничем этого не выказал, Сэт после прощания с ним уверился точно в одном: этот парень — совершенно особенный. И он будет последним мудаком, если как-то обманет его.

* * *

С такими воспоминаниями, в пиджаке, грязном от пыли и небрежно надетом на голое тело, с огромным букетом белых цветов ежевики, Уильям Блейк и явился утром в дом. К своей Аве Полгар. Спящей и безумно, пьяняще теплой ото сна. Ему не терпелось разбудить ее и зацеловать, но он остановил себя, ссыпал лесные цветы в изножье кровати, и, улыбаясь, пошел в душ. А когда вышел, завернутый в полотенце...

— Уи... Уильям? — просыпаясь от его поцелуев, хрипло спросила Ава.

— И никого иного, — продолжая рассыпать по коже девушки поцелуи, тихо отозвался Блейк.

— А где ты был? — рассматривая страстное, беспокойное лицо Блейка, и вглядываясь в сверкающую бездну его глаз, серьезно спросила она.

Блейк покачал головой, давая понять, что в данный момент всякие разговоры неуместны. Но Ава, отстраняясь от него, упрямо повторила:

— Я звонила, писала тебе. Куда ты пропал после обеда и на всю ночь?

— Работал... — отвечая нехотя, и снова забирая Аву в объятья, прошептал Блейк. — Я теперь грузчик, Эви. Разгружаю баржи.

Девушка хмыкнула, явно не веря в такую версию.

— И не мог ответить? И теперь ты возвращаешься домой через лес, пожав лапу медведю?

Посмотрев на море ежевики в ногах, Ава добавила:

— И с цветами?

— Что? — непонимающе, не отрывая губ от ее шеи, еле слышно прошептал Уильям.

— И он показывает тебе места, где можно собрать цветов?

— Ну, почти... Лесная ежевика, Эви. Пахнет хмельным дурманом, прямо как ты...

Ава выставила руку вперед, осторожно касаясь груди Блейка.

— Может, ты и с белками говорил? Как нынче орехи? Им хватает?

Уильям весело, почти беззвучно засмеялся.

— Ты посмотрела мультфильмы «Диснея», Ава Полгар?

— А ты? Работаешь грузчиком на космической барже, где нет связи?

— Эви...

— А что я должна думать? Или мне, по твоему мнению, не стоит беспокоиться? Заговорил меня своей тревогой и охраной, и пропал. И где тебя искать? А если случится, как в прошлый раз? Снова приползешь ко мне, еле живой, и будешь уверять, с ежевикой или с розой в руках, что «все в порядке»? Так ты меня охраняешь, Уильям Блейк?!

К концу голос Авы взвился все выше и выше. А ей было плевать. Плевать! И пусть она выглядит глупо!

— Мне очень приятно, что ты по мне так скучаешь Эви... Но если хочешь поспорить, то давай потом? Сейчас у меня есть предложение получше...

Ава отрицательно покачала головой. Ее рука соскользнула на раны Блейка, но он этого вовсе не заметил. Притянув девушку к себе, он снова стал ее целовать. Долго, с давней, терпкой от жажды, страстью.

— Нет... не надо... — глухо прошептала Ава.

В груди зашипела, и через несколько секунд взорвалась вспышка. Нет, только не это! Под лаской Уильяма Ава замерла, попробовала отвлечься от мелькнувших воспоминаний, вернуться к их поцелую, в настоящий момент... Но тьма хищно улыбнулась и подсыпала перегоревшего пепла.

— Не надо, остановись! — громче попросила Ава, чувствуя, как бегут из глаз слезы.

Но Уильям не слышал девушку. В его ласке взамен нежности разгорелась страсть. Та, которой так долго он не давал выхода. Ава попробовала вернуться к нему, уйти в его ритм с головой, чтобы ни о чем не вспоминать и не думать... Но ужас разливался по венам слишком быстро, почти парализуя ее.

Она сделала два шумных вдоха, снова пытаясь переключиться. В настоящем был Уильям. Близкий, горячий, страстный... Он так горел желанием, что Ава с глубоким, и тревожным, и счастливым волнением поняла, — в этот раз он переступит свои шрамы. И все те рубежи, что сдерживали его.

«Даже если... будет больно?» — отрывисто, с громко бьющимся сердцем, спросила себя Ава. И тут же, мысленно, сама себе сказала: «да». Радость и собственная страсть, смешанная с горькой, безумной нежностью к Уильяму, вернула ее в настоящее, соединила их в один ритм, в одно движение... Взаимная страсть пьянила их, и сама была пьяная.

Укачивая влюбленных на одной волне, она помогла Аве избавиться от ненужной памяти... и горячая, безумная, отчаянная нежность, кажется совсем унесла их в полет... Все выше, — к звездам и к облакам...

Все рухнуло внезапно, как огненный вал, до хрипа перехватив дыхание. А за мгновение до этого.... Уильям, приподнявшись над Авой, смотрел в ее глаза расплавленным небом своих глаз. Желание топило, рвало вены... В порыве страсти, не рассчитав силы, он резко завел руки Авы вверх, над ее головой, удерживая их за запястья... Тогда и обрушился вал.

Девушка в ужасе выгнулась дугой под ним, перевела взгляд вверх, и замерла, шумно сглотнув. А затем начала вырываться с такой силой, словно это когда-то ее, а не Блейка прижигали раскаленным железом. В панике Ава ударила Уильяма по лицу и попыталась сбежать.

Он догнал ее у двери. Подхватил, обнаженную, на руки, унес в постель. Выдерживая остатки внезапного ужаса, стерпел еще несколько ударов. Они, как и сила в руках Авы, стихли постепенно. И скоро совсем прекратились.

Она не плакала. Только замерла в его руках, и, кажется, даже не понимала, что рядом с ней — именно он.

Ее черные глаза, в первые секунды паники блестящие и полные ужаса, теперь стали безразличными, страшно далекими.

Именно от взгляда в них по телу Уильяма прошла волна страха. Он хотел бы что-то сказать, но... что? Ничего не шло на ум, ничего не оставалось, только странно и глухо скользило мимо...

Укутав Аву в простынь, Уильям лег рядом и забрал девушку в свои объятья. Может, это ее отогреет, вернет к нему?.. Его собственный испуг от произошедшего был таким сильным, что он, во множестве прошлых дел почти бесстрашный, теперь боялся даже думать о причине этой паники. Боялся и не хотел. Но бессловесные ответы (или только догадки?) все равно толпились в его разуме. А он не желал, не желал замечать их. Пусть уйдут! Пусть они все уйдут! И вернут ему Аву Полгар.