Хонока (джен)

Дайтенджа возвращает их в пограничный лагерь.

Темнота и все это падение сквозь пространство и время немного более контролируемы, хотя она все еще приземляется лицом обратно в палатку. Сэнсэй легко приземляется на ноги рядом с ней с изяществом и уравновешенностью и поднимает ее сзади за рубашку. Она потирает подбородок.

“О, слава Мудрецам! Ты вернулся!” — Восклицает Минато. “Я уже начал немного волноваться, Хонока-тян”.

“Начинаешь немного волноваться?” Какаши бросает вызов. “Сенсей, вы все это время ходили взад-вперед”.

Минато слегка толкает Какаши, который опускает его на землю. Он не извиняется, и Какаши поднимается на ноги, отряхивая колени, и хмуро смотрит на Минато, который игнорирует его, предпочитая оценить состояние Хоноки.

“Ты вся в царапинах, Хонока-тян. Что случилось?”

“Я упал с действительно крутой тропинки, когда меня призвали”.

Он сочувственно морщится. Вероятно, он и раньше попадал в какие-то рискованные ситуации со своим Хираишином.

“Никто не пытался тебя съесть, верно?”

Она бросает на него взгляд. “Это просто грубо, Минато-сан. С какой стати им хотеть меня съесть?”

Никто ей не отвечает.

“Итак, вы подписали контракт?” — Спрашивает Какаши.

“Я сделал это! И посмотри!” Она демонстрирует свою недавно измененную печать призыва. Кольца и очертания змеиной головы по-прежнему покрыты шрамами, но красная отметина на обрамленном лбу теперь является кандзи для имени Кохаку. “Это изменилось!”

“Кохаку?” Какаши читает. “Значит, у тебя есть член стаи?”

“Ага!”

Какаши кивает один раз. “Поздравляю”. Он искренне так думает.

Она краснеет. “Спасибо, Какаши”. Вероятно, ей следует немного воздержаться от поддразниваний или, по крайней мере, пересмотреть некоторые из своих шалостей. Ему действительно не понравилась та, с вонючими жуками.

“Я позову его в следующий раз, когда мы пойдем играть в лес! Он достаточно большой, чтобы проглотить кролика целиком!”

“Э-э, звучит заманчиво, Хонока… Я не могу дождаться.”

Она улыбается ему. Сэнсэй массирует висок, забавляясь и раздражаясь из-за нее. Он точно знает, что она, вероятно, вытворит с большой и страшной змеей всего в нескольких шагах от него.

“Кстати, об обеде” — Переход сенсея как нельзя кстати; Минато и Какаши выглядят испуганными. “— Мне нужна чашка чая”.

Она хватает Сэнсэя за руку. “Сэнсэй, Сэнсэй! Научи меня трюку, при котором ты проглатываешь целое яйцо! Я хочу произвести впечатление на Кохаку, когда призову его!”

Сэнсэй откидывает голову назад и хихикает.Минато и Какаши бросают на них обоих встревоженные взгляды.

“Хонока-тян другая, Какаши!” Минато нервничает.

“Сенсей, Хонока всегда была другой”.

Сенсей и Минато не вовлекают ее или Какаши в планирование убийства дайме Кусы. Не потому, что они слишком молоды (хотя она уверена, что это часть рассуждений Минато), а скорее ради правдоподобного отрицания, если заговор будет раскрыт.

То, что они планируют, сильно противоречит правилам — если раздражение, которое это вызывает у Какаши, является каким-либо признаком. Сенсей и Минато собираются свергнуть дайме другой страны без явного одобрения либо Хокаге, либо дайме Страны Огня.

Если они потерпят неудачу и связь Конохи с покушением на убийство будет раскрыта, дайме Кусы заставит кусаино присоединиться к Ива в войне против Конохи. Если они добьются успеха (а они добьются — это сенсей и Минато!), но все равно будут разоблачены, новый дайме и Куса не возненавидят их за это — но окружающие страны, такие как Iwa, будут кричать о нечестной игре.

Таким образом, они абсолютно не хотят, чтобы кто-либо знал о действительном плане.

Что, очевидно, никак не успокаивает нервы ей и Какаши, когда они оба исчезают после ужина, не сказав даже слова.

Она и Какаши раскладывают свои спальные мешки на закате.

“Это было быстро, не так ли?” — спрашивает она. Она не думала, что они будут стремиться к доставке в тот же день.

“…”

“Я полагаю, мы ничего не сможем сделать с силами вторжения Iwa, пока не получим разрешение отправить больше шиноби через границу”. Которого они не получат, пока не свергнут нынешнего дайме Куса.

“…”

Какаши чувствует себя очень напряженным — как будто он изо всех сил пытается подавить свои эмоции. Или он чувствует что-то, чему отказывается дать название. Из-за этого его читать труднее, чем других.

“Какаши?”

Он сердито пинает свой спальный мешок, и она хмурится.

“Неужели ты—”

“Просто заткнись!”

Хонока поджимает губы и позволяет ему помолчать. Затем Какаши исчезает, клапан палатки широко распахивается от силы его ухода. Она немного выжидает, прежде чем последовать за ним к краю лагеря.

“Оставь меня в покое, Хонока”.

“Нет”.

“…!”

Он плачет, и его эмоции в таком беспорядке, что она задается вопросом, знает ли он вообще, почему чувствует себя так, как сейчас.

Это больно, и сердито, и одиноко.

Она протягивает мне руку.

“Уходи, Хонока, я серьезно...!”

Она так не думает. Он хочет протянуть руку помощи — чтобы не быть одиноким, — но он больше не знает, как это сделать. Его чакра закручивается вокруг даньтяня подобно цепочке молний, которая не может соединиться с землей, зазубренная и горящая.

Хонока смотрит за пределы нексуса.

Какаши — самая высокая вершина одинокой горы. Вершина из потрескавшихся камней и выступающих валунов, сплошь острые углы и засоленная земля. На горе ничего не растет, и молния раскалывает небо. Раскаты грома постоянны, это безжалостная перкуссия, от которой у нее ломит зубы.

Буря есть буря. Штормовой ветер разносит дождь сплошными полосами, а вокруг нее море вздымается до самого горизонта. Она закрывает глаза, и ледяной поток пропитывает ее до костей. Она ждет.

Молния поражает ее.

“Какаши! Завтрак готов!”

Какаши моргает. Серый свет дождливого июньского дня наполняет его комнату. Он устраивается поудобнее на своем футоне и снова закрывает глаза.

“Какаши! Ты опоздаешь на урок!”

Он садится, волосы торчат во все стороны. Нинкены его отца снова окружили его, почти забаррикадировав на футоне. Он поглаживает живот Чокорето. Покки подталкивает его задней лапой, умоляя о том же.

В конце концов он тянется за своей маской и натягивает ее на голову. Его волосы вздымаются.

“Какаши!”

“Я иду, Ото-сан!”

Он заканчивает есть, и его отец собирает для него посуду. Сегодня на нем костюм джонина и фартук с мультяшным бульдогом. Это похоже на Суши.

Какаши встает и дважды обматывает шарф вокруг шеи.

“Спасибо за еду, я ухожу первым, Ото-сан”.

Папа подхватывает его под мышки, прежде чем он успевает куда-либо пойти, и закатывает на него глаза. Он сжимает его в сокрушительных объятиях и запечатлевает поцелуй на макушке Какаши, и между его волосами и подбородком отца возникает разряд статического электричества, когда он опускает его на землю. Папа хихикает.

“Должно быть, надвигается шторм — вы все на взводе”.

Какаши пытается пригладить свои волосы, но они просто снова торчат.

“Может быть”.

Папа снова взъерошивает ему прическу. Статический треск.

“О-то-са-н!” — жалуется он. “Я думал, что опоздаю на урок?”

“Ах, точно. Тебе лучше идти — ты же не хочешь опоздать, как Обито-кун, а?”

“Никогда!” — яростно обещает он.

Темная и невыносимо влажная августовская ночь. Сверкнула молния, прогремел гром, и дождь усилился. Какаши садится и сонно моргает. Собаки ушли. Это странно, думает он. Суши обычно прячется у него, когда плохая погода.

Какаши встает и на цыпочках подходит к двери своей комнаты. Он внимательно прислушивается, но все, что он может услышать, — это проливной дождь снаружи и отдаленный раскат грома.

Он открывает дверь и выходит в коридор. Он забыл свою маску, а запах мокрой земли и грозы невыносим. Затем другой запах ударяет ему в нос, и каждый волосок на его теле встает дыбом.

“Ото-сан?” — хнычет он. “Ото-сан?!”

Раскат грома прямо над головой. Какаши бежит, следуя своему носу. Он доходит до официального обеденного зала и распахивает двери.

Папины нинкены лежат аккуратным рядком, неподвижные и тихие, на первый взгляд мирно спящие. Только Суши никогда бы не уснул во время грозы; Покки спит брюхом кверху, а не брюхом вниз; и Чокорето был бы весь в папу, будь у него хоть вырезка из бумаги.

Какаши вдыхает острый запах слишком большого количества крови и заходит в обеденный зал. Он падает на колени рядом со своим отцом в темной комнате, одно колено приземляется во все еще теплую лужу крови.

Он не зовет на помощь — это даже не приходит ему в голову. Он знает, что уже слишком поздно.

Контракт на призыв собаки отличается. Особенный.Любую собаку можно сделать нинкеном, и, когда они клянутся в верности, они становятся пожизненными компаньонами, которые разделяют естественную продолжительность жизни своего призывателя.

Все папины нинкены прожили далеко за пределами своей естественной продолжительности жизни.

Хонока моргает. Ее рука все еще протянута. Она не уверена, что только что произошло. Все было не так, когда она отправилась на Остров Сэнсэя за нексусом.

Она снова моргает. Какаши трет свои заплаканные глаза.

“Чего ты хочешь от меня, Хонока?”

“... Я хочу, чтобы ты вернулся со мной в палатку”.

Он фыркает.

“... Я”, — она сглатывает. “Мне очень жаль”.

Он шмыгает носом.

“За что ты извиняешься? Я тот, кто кричал ”.

“…”

Она сожалеет о том, что вторглась в ту его часть, которая ей не принадлежала. Она сожалеет о том, что была трусихой и солгала ему. Хоноке никогда не нужно было физически прикасаться к кому-либо, чтобы заглянуть внутрь их нижнего даньтяня или даже повлиять на него. Она просто… смотрит—и ей жаль, что она это сделала.

Это было неправильно.Ей не следовало этого делать. Не должен был этого видеть. Она ... то, что она делала, было больше, чем просто чувствовать его эмоции, или читать его мысли, или просматривать его воспоминания… Она пережила их; прожила их так, как будто они принадлежали ей. Это было неправильно на очень многих уровнях.

Она чудовище.

Какаши резко берет ее за руку.

“Мне очень жаль, Хонока. Я знаю, что ты не можешь отключить свои сенсорные способности, и я сейчас в полном беспорядке. Я возьму это под контроль через минуту.”

“Не извиняйся за то, что ты чувствуешь, Какаши”. Она прикусывает щеку. “Ты тоже не должен это контролировать… это нормально иногда расстраиваться или грустить ”. Она сжимает его руку. “Просто... когда это причиняет боль, тебе нужно с кем-нибудь поговорить об этом”.

Он напрягается.

“Тебе не обязательно говорить об этом сейчас или даже со мной. Но в конце концов тебе нужно кому-нибудь рассказать, когда ты будешь готова ”.

“Я не думаю, что когда-нибудь буду готова”.

Она снова сжимает его руку и ведет обратно в палатку.

“Когда-нибудь ты им станешь”.

“... Как ты можешь быть так уверен?”

Потому что мать Томоэ сделала то же самое с ее отцом и Оджи-чаном, когда та была маленькой. И, если ее дедушка смог пройти через это, то Какаши тоже сможет.

“Потому что ты сильный, Какаши”.