Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Делегации Шармбатона и Дурмштранга должны были прибыть 30 октября в шесть вечера — объявление появилось на доске факультета за неделю. В тот же вечер профессор Снейп собрал нас всех в гостиной и произнёс короткую, но очень действенную речь, суть которой сводилась к одной очень простой мысли: мы все представляем факультет Слизерин, а он, профессор Снейп, гордится этим факультетом и его историей. Следовательно, любой, кто выставит свой факультет в негативном свете, очень сильно пожалеет об этом.

— Напомню, — продолжил декан, когда убедился, что мы достаточно прониклись, — что для наших гостей английский — неродной язык. Если вы знаете немецкий или французский, рекомендую хотя бы изредка ими пользоваться.

Снейп ушёл, а мы остались в гостиной, причём как-то неожиданно общий разговор превратился в попытку померяться, кто знает больше языков. Драко с его одним (зато свободным) французским немедленно отправился в конец рейтинга. Блейз, который сносно говорил на трёх итальянских диалектах, а ещё на французском и какой-то очень специфической деревенской версии испанского, снискал всеобщее уважение. А потом его обошла тихая молчаливая Милли Булстроуд, которая, глядя в камин, сказала:

— Восемь.

— Чего восемь? — не поняла наша староста.

— Французский, немецкий, испанский, русский, китайский хорошо, итальянский, японский и болгарский — немного, — пояснила она чуть ли не шёпотом. — Мои родители дипломаты, папа работает с Краучем и говорит, что он — пример для подражания. Папа знает восемнадцать языков, мама — двадцать два.

В общем, как ни краснела, как ни смущалась Милли, мы развели её на игру в «а как это будет на таком-то языке» и наградили шквалом аплодисментов. Понемногу ажиотаж, впрочем, сошёл. Мы с Блейзом, Драко и Теодором устроились возле одного из каминов. Теодор сосредоточенно считал слоги в домашней работе по нумерологии, Драко вяло листал толстенную библиотечную книгу, а я, прикрыв глаза, слушал россказни Блейза про общение с рыбаками в Генуе. На веки падали отсветы камина, и я ощущал умиротворение и расслабленность. По сравнению с летом начало учёбы оказалось простым и приятным. Нет, конечно, нас грузили домашними заданиями и то и дело испытывали наши способности на занятиях, но здесь я не оставался с этим один на один. Рядом были друзья и однокурсники, которые полностью понимали меня и разделяли со мной ответственность.

Я не сумел уловить момента, когда моя полудрёма стала опасной. Языки пламени в камине заплясали быстрее, и я отчётливо увидел смуглую руку, по которой стекали ручейки крови. «Зачем?!» — хотел было спросить я-из-видения, но онемел, а кровь продолжала течь, и меня это пугало. Вскочив на ноги, я переполошил друзей. Блейз тут же поднялся, но я торопливо помотал головой и пробормотал:

— Задремал, что-то приснилось… Пойду. Эй, всё в порядке, просто слишком много трансфигурации сегодня!

Драко и Теодор понятливо ухмыльнулись (МакГонагалл нас сегодня действительно измучила практикой), а вот Блейз проводил настороженным взглядом. Но, к счастью, опустился обратно в кресло, а не последовал за мной. Я был уверен, что рука в видении была именно его. Только — откуда кровь? Я мучился размышлениями больше часа, сон не шёл. Но в конце концов я понял, что гадать бессмысленно. А спрашивать вроде как и не о чем. Разве что о крови в кабинете защиты от тёмных искусств? Но, по правда сказать, я не был уверен, что мне не померещилось.

Утро ознаменовалось выходом в «Ежедневном пророке» скандальной статьи: «Безумства Блэка». Не надо было заглядывать в конец, чтобы угадать имя автора — стиль Риты Скитер узнавался с первых строк.

«Этим летом Визенгамот оправдал Сириуса Блэка, ранее осуждённого за массовое убийство. Но не было ли это решение поспешным?»

Ни одного факта — сплошные домыслы, слухи, указания на буйный нрав юного Блэка, трудные отношения с семьёй и нестабильную психику.

— Ему надо было нанять пресс-секретаря, — пробормотал я, откладывая выпуск в сторону. За столом Гриффиндора Гарри лютовал — кажется, статья о крёстном его взбесила. Пока я думал, не подойти ли к нему, Блейз спросил негромко:

— Твоего отца рук дело?

— Тебя это не касается! — скривившись, прошипел в ответ Драко и вышел из-за стола, едва прикоснувшись к овсянке. В итоге Гарри поругался с Драко, Гермиона — с ними обоими, потому что они «ведут себя как два идиота», Рон накинулся на Блейза из-за какого-то пустяка, и встречать делегации других школ перед замком мы все вышли в отвратительном расположении духа. Нас разделили по факультетам и выстроили по курсам, чтобы первачки оказались в первом ряду. Профессор МакГонагалл поправляла шляпы и мантии у своих гриффиндорцев, а профессор Спраут махала палочкой, наверняка, колдуя над самыми младшими согревающие чары. Я просто плотнее кутался в зимнюю мантию — на улице было ясно, но холодно. Пробило шесть, и стало понятно, что пунктуальностью гости не отличаются. Шесть ноль пять. Шесть ноль семь…

И вдруг по рядам прошло оживление — Дамблдор воскликнул:

— Чует моё сердце — делегация Шармбатона недалеко!

Я сходу ничего не увидел, а потом Драко толкнул меня в бок и указал наверх. И правда: в неясном свете, льющемся из окон, показалось очертание чего-то огромного, стремительно снижающегося над верхушками деревьев Запретного Леса.

— Мётлы!

— Дракон!

— Гигантский дом! — послышались выкрики.

Но они все ошибались — по воздуху неслась исполинская синяя карета, запряжённая белыми, размером не меньше африканских слонов, крылатыми конями. Передние ряды учеников подались назад, раздались вскрики восторга и испуга, но кони мягко опустились на опушку перед Запретным Лесом и лёгкой рысцой потрусили к нам, волоча карету.

Паж в красной мантии открыл дверцу, откинул подножку, и наружу вышла женщина, ростом и габаритами ничуть не уступавшая нашему Хагриду, но в разы элегантнее. Она была красива южной красотой, смуглая, черноволосая, и при этом куталась в роскошную атласную мантию. Ученики, выбравшиеся за ней из кареты, показались совсем маленькими и худенькими, а их одежда — слишком лёгкой для шотландской осени.

Женщина улыбнулась Дамблдору и протянула руку для поцелуя, а он воскликнул:

— Добро пожаловать, дорогая мадам Максим! — и, слегка наклонив голову, припал к её пальцам. У мадам Максим оказался грассирующий акцент и властные манеры. Обменявшись приветствиями с нашим директором, она увела своих подопечных в замок — греться, а к коням уже кинулся Хагрид. Не успели мы переварить впечатления, как раздался странный звук, бурление, хлюпанье. Кто-то догадался посмотреть на озеро — и вовремя! Водная гладь закрутилась в воронку, и из неё постепенно поднимался корабль. Сначала мачта, потом потрёпанные паруса и, наконец, показалась палуба. В лунном свете корабль напомнил мне легенды о «Летучем Голландце» — было в нём что-то потустороннее, мрачное. Он пристал к берегу, и на землю вышли студенты. Сначала подумалось: «Вот так здоровяки!» — но стоило им приблизиться, как стало ясно, что они все одеты в косматые овечьи шубы. Все — кроме того, кто возглавлял процессию. Этот мужчина с изяществом носил гладкие серебристые меха, был высок, худощав, с седыми волосами и короткой чёрной с проседью козлиной бородкой.

— Каркаров, — прошептал Драко с непонятной мне интонацией, но ничего не объяснил. Директор Дурмштранга взял Дабмлдора за обе руки как старого друга, но мне показалось, что искренности в их приветствиям куда меньше, чем в случае с мадам Максим.

— Хорошо быть здесь, — произнёс Каркаров льстивым баритоном, оглядывая замок, обернулся на своих студентов и позвал:

— Виктор, иди сюда, в тепло! Вы не возражаете, Дамблдор? Виктор немного простыл…

Один из учеников вышёл вперёд, и я (да и все остальные — тоже, судя по общему вздоху восторга и изумления) узнал Виктора Крама. И хотя я знал, что Крам как раз заканчивает последний курс Дурмштранга, я был поражён, что его взяли на потенциально опасное соревнование. Мы все двинулись за гостями в замок, в Большой зал, но теперь в толпе царило нездоровое оживление: только и разговоров было, что об автографе. Даже Драко неуверенно спросил, нет ли у кого пера и пергамента.

— Уймись, ещё будет время, — резонно заметил Блейз, — они тут до конца года, так что возьмёшь ещё хоть двадцать автографов.

Мы обошли гриффиндорцев, и я краем уха услышал, как Лаванда Браун интересуется у подруг, согласится ли Крам расписаться розовыми чернилами, потому что с собой у неё других нет. Моё настроение после этого испортилось, а Крам показался довольно неприятным типом.

Как назло, студентов Дурмштранга рассадили за нашим столом, и Крам уверенно влез между мной и Драко. Прочистил горло, снял меховую шубу, осознав, что в зале достаточно тепло, и спросил, поворачиваясь ко мне, с чудовищным акцентом:

— Ти ест прынц?

Я незаметно вздохнул и ответил на немецком:

— Да, мистер Крам, я тоже помню наше знакомство. Как добрались?

При звуках немецкого на лице Крама возникла слабая, но искренняя улыбка, которая сделала его суровое лицо с клювоподобным носом светлее и живее.

— Отлично добрались. Только директор меня замучил едва ли не до смерти, ему кажется, что я простыл. Хотя это совсем не так. Всё дело в моём носе. После последнего перелома на Чемпионате его не очень хорошо починили.

Действительно, говорил он слегка гнусаво, но согласиться было бы совершенно неприлично, поэтому я сказал, что на мой непрофессиональный взгляд всё выглядит как надо. Крам поблагодарил, уточнил, как именно ко мне обращаться в школьной обстановке и, кажется, счёл норму слов превышенной на сегодня, чему я искренне обрадовался. И, освободившись от бестолковой беседы, я принялся разглядывать остальных гостей.

Ребята из Шармбатона явно мёрзли, да и обстановка, судя по всему, не отвечала их идеалам. Они расположились за столом Рейвенкло, многие так и не сняли шарфов, намотанных на головы, и оглядывались довольно скептически. Их бледно-голубые шёлковые мантии едва ли подходили для Хогвартса, а убранство средневекового зала, подозреваю, резко контрастировало с тем, к чему они привыкли в своей школе. Дурмштрангу явно было комфортнее — крепкие парни и девушки поснимали шубы, оставшись в ярко-алых мантиях, и теперь с гордостью демонстрировали свои попытки выучить английский, расспрашивая соседей по столу про всё вокруг.

За преподавательским столом появилось ещё четыре кресла — два по левую и два по правую сторону от места Дамблдора. Я прикинул и решил, что, помимо директоров других школ, за ужином нам стоит ожидать кого-то из министерства. Блейз, сидевший слева от меня, зевнул, едва удосужившись прикрыть рот ладонью, и заметил лениво:

— Красотка.

— Кто? — не понял я.

— Вон на том углу нашего стола.

Я проследил взглядом, куда он указывал, и увидел плечистую девушку с каменно-твёрдой челюстью и короткими пшеничного цвета волосами.

— Какие глаза, — продолжил Блейз непонятным, насмешливым, отстранённым тоном, — какая шея! Эх, неудачно сидим.

И он, перегнувшись через стол, принялся выяснять у других дурмштранговцев, как же зовут «прелестную валькирию». Я пожалел, что в соседях с другой стороны у меня Крам, а не Драко — мне было некому пожаловаться на странное поведение друга, так что мне оставалось просто ждать. В какой-то момент этого ожидания мой взгляд соскользнул с гриффиндорского стола на стол Рейвенкло — и оказался прикован к нему. Потому что, видит Бог, я увидел самую прекрасную девушку во вселенной!

Вошли педагоги, в том числе профессор Каркаров и мадам Максим. Шармбатонцы немедленно встали при виде своего директора, и мне стало видно девушку ещё лучше. Черты её лица смазывались, я оказался не в силах их запомнить, но облик отпечатывался у меня в мозгу и в сердце. Она была…

— Рот закрой, — раздалось мне на ухо злобное шипение, и я, несколько раз моргнув, пришёл в себя. Блейз продолжил негромко:

— Не пялься туда, ставлю на что хочешь, она частично вейла.

Я быстро уставился на золотую тарелку перед собой и покраснел: вейл мне хватило на Чемпионате мира по квиддичу. А девушку, отойдя от приступа безмозглого восторга, я узнал, кстати. Это была мисс Делакур, с которой мы с Паркером и Грюмом столкнулись на входе в палаточный городок.

Пока я пытался убедить себя в том, что ничего особенного в ней нет, педагоги заняли свои места, и директор Дамблдор объявил начало пира. Тут же столы оказались уставлены многочисленными блюдами, причём в этот раз эльфы-домовики постарались угодить ещё и вкусам иностранных гостей. Во всяком случае, помимо привычных английских пирогов и пудингов я увидел запечённую рульку, французский луковый суп, тушёную капусту, паштеты и колбаски, а ещё — многочисленные сыры и рататуй.

Никто не знал, где именно расположен Дурмштранг, но, судя по представленной еде, с которой гости явно были очень хорошо знакомы, можно было утверждать, что это север Германии или север Польши. Может, учитывая корабль, какие-нибудь острова в Балтийском море. Я положил себе сыров на тарелку, и Блейз тут же украл у меня кусочек камамбера, с наслаждением прикрыл глаза и заявил:

— Если так и дальше будут кормить, это же жить можно!

Драко, перегнувшись к нам, жарко его поддержал, и мы рассмеялись. Сытный ужин успокоил все волнения. Кажется, без слов — жестами и взглядами — помирились Драко с Гарри. После этого их обоих простила Гермиона, и я порадовался, что среди друзей воцарился мир. К преподавательскому столу присоединились мистер Крауч и Людо Бэгмен. В какой-то момент, глянув на часы, Крауч достал из кармана склянку с зельем и отпил, что-то поясняя сидящей рядом с ним профессору МакГонагалл, а я тихо фыркнул, вспомнил занудного Перси Уизли. Похоже, он всё-таки добился того, чтобы начальник принимал лекарства по часам. И, может, уже даже дослужился до права именоваться «Уизли»? Бэгмен тем временем изнывал из-за того, что с одной стороны от него сидел Каркаров, предпочитавший общаться с Дамблдором, а с другой — Снейп, которого вряд ли можно назвать приятным собеседником.

Подали десерт, а после него, когда тарелки снова опустели и очистились, профессор Дамблдор поднялся со своего места. Зал замер в предвкушении, все разговоры смолкли. Директор произнёс:

— Торжественный миг приближается! Турнир Трех Волшебников вот-вот будет открыт. Перед тем, как внесут ларец, я хотел бы коротко объяснить правила нынешнего Турнира. Но прежде позвольте представить тем, кто не знает, мистера Бартемиуса Крауча, главу Департамента международного магического сотрудничества, а также Людо Бэгмена, начальника Департамента магических игр и спорта.

Я заметил, что Бэгмену аплодировали куда более горячо — возможно, потому что он выглядел дружелюбнее, а может, из-за его спортивного прошлого. Крауч на представление только слегка кивнул, а вот Бэгмен, вскочив из-за стола, раскланялся. Я нахмурился и вспомнил слова близнецов о том, как с ними расплатились лепреконским золотом. Пожалуй, было в облике Бэгмена что-то такое, хитрое, подленькое, но тщательно прикрытое широкой улыбкой и честным взглядом круглых больших глаз. Директор продолжил, когда шум затих:

— Мистер Бэгмен и мистер Крауч, организаторы Турнира, без устали работали несколько месяцев. Они войдут в судейскую бригаду наряду с мадам Максим, профессором Каркаровым и со мной. Мистер Филч, ларец, пожалуйста…

Одетый в новый фрак, причёсанный и помолодевший завхоз вышел из тёмного угла зала. В руках у него был деревянный ларец, инкрустированный жемчугом — небольшой, размером, может, с сумочку из тех, которые любит носить бабушка, или немного пошире. Филч установил ларец на стол перед Дамблдором и отошёл, а директор пояснил:

— Все состязания уже продуманы, все инструкции к ним прописаны. Всего испытаний будет три, основаны они будут на школьной программе семи курсов. Участникам предстоит продемонстрировать владение магическими искусствами, личную отвагу и умение преодолеть опасность.

На словах про «опасность» Блейз скептически хмыкнул, кто-то зашуршался, послышались лёгкие шепотки.

— В Турнире, как известно, участвуют трое претендентов на звание чемпиона, — словно не замечая волнений, говорил Дамблдор, — по одному от каждой школы-участницы. Их будут оценивать по тому, как они справились с очередным состязанием. Тот, кто наберёт во всех турах самое большое число баллов, становится победителем. Участников Турнира отбирает из школьных команд беспристрастный судья — Кубок огня.

Вытащив палочку, директор коснулся крышки ларца и, едва она поднялась, извлёк изнутри кубок. Такой вполне можно было представить на выставке посуды в Букингемском дворце — золотой, отделанный драгоценными камнями, но не сказать, чтобы очень примечательный. За одним исключением — он был наполнен живым, дрожащим, мерцающим огнём.

Директор поставил кубок на крышку ларца, чтобы его было получше видно, и пояснил, что до завтрашнего вечера тот, кто хочет участвовать, должен написать своё имя на куске пергамента и опустить в пламя. А чтобы те, кому ещё не исполнилось семнадцати, не попытались обойти правила, вокруг будет начерчена специальная возрастная черта.

— И последнее, — закончил речь Дамблдор, — желающие участвовать в конкурсе, примите к сведению — для избранных обратного хода нет. Участник будет обязан пройти Турнир до конца. Бросив свое имя в Кубок, вы заключаете с ним магический контракт, который нарушить нельзя.

По спине у меня прошли мурашки, и я подумал почему-то, что завтрашний выбор чемпионов мне сильно не понравится. Очень сильно. Вот только какое мне дело до решения кубка? В любом случае, ни я, ни мои друзья не можем участвовать — нам ещё слишком мало лет. Уже выходя из-за стола, я поймал взгляд профессора Грюма, направленный на Кубок огня, и подумал, что старый аврор тоже разделяет мои дурные предчувствия. Или, по привычке, просто ожидает худшего.

* * *

Конечно, только и разговоров было, что о Кубке. Его выставили в холле, и Дамблдор провёл вокруг золотистую светящуюся черту. Поговаривали, что кое-кто с других факультетов варит старящее зелье, чтобы её преодолеть. Терренс, наш ловец, подошёл с этим вопросом к Блейзу, но был послан грубо и по очень далёкому маршруту. Из наших мы, пожалуй, ставили на Касси Уоррингтона — хотя он и перешёл только на шестой курс, но был парнем целеустремлённым, молчаливым и, по слухам, очень хорошо разбирался в тёмных искусствах. Из семикурсников планировали участвовать ещё Энтони Доркас и Вайолетт Роули. Может, были и другие желающие, но мы о них, во всяком случае, не знали.

А вот делегации гостей побросали имена все без исключения, что и неудивительно — не просто же так их увезли из школы на целый год. Мне, кстати, стало интересно, как они будут учиться и готовиться к финальной аттестации, и за завтраком я расспросил одного из дурмштранговцев — невысокого разговорчивого Михала Полякова. В отличие от вечно насупленного Крама, Михал широко улыбался всем вокруг и сносно говорил по-английский, а когда я из вежливости перешёл на немецкий, немедленно воскликнул:

— Нет уж, я не для того приехал в Британию, чтобы слушать неметчину! Извольте сразить меня неповторимым британским акцентом!

Я рассмеялся этой напускной театральности и сообщил, что могу продемонстрировать ему все худшие стороны своего поша. Михал обрадовался, и мы слегка обсудили акценты, языки и образовательные программы, прежде чем я спросил:

— Вам не будет сложно сдавать экзамены после этой поездки?

— Формально мы их уже сдали, в сентябре. Каркаров взял только тех, кто написал тестовые версии всех выпускных экзаменов не менее чем на восемь баллов из десяти. Кроме того, нам всем обещали консультации с вашими профессорами и лекции приглашённых гостей, так что, пока участник турнира будет пыхтеть над заданиями, мы найдём, чем заняться.

— Мы? — переспросил я. — Не думаешь, что сам можешь оказаться участником?

— Вряд ли, — легкомысленно пожал он плечами, — я боюсь пауков, змей и высоты, ненавижу холод и в жизни не совершил ничего героического. С чего бы Кубку меня выбирать?

— А на кого ставишь из ваших? — вмешался в разговор Блейз, который до того был слишком занят сооружением какого-то хитрого сэндвича с белым сыром, творогом и ягодами. Не успел я моргнуть, как сэндвич оказался на моей тарелке, и Блейз сурово нахмурил брови, тонко намекая, что лучше бы мне съесть его побыстрее.

— На Витько, конечно. То есть на Виктора. Он у нас звезда.

Странно прозвучали слова Михала: без зависти, без злости, но с какой-то непонятной мне интонацией. Блейз тоже её заметил, я думаю, потому что спросил:

— А что, он и в учёбе хорош?

— А ты иди, посоревнуйся, — хмыкнул Михал и на этом простился, объяснив, что его ждёт небольшой семинар по чарам от нашего профессора Флитвика. Когда он ушёл, я проговорил задумчиво:

— Интересно, что за приглашённых гостей он имел в виду?

— Мне кажется, я знаю… Но надеюсь, что ошибаюсь, — вздохнул Блейз и пояснил:

— Мама что-то там намекала на скорую встречу.

— Ты не рад будешь её увидеть? — удивился я.

— Рад, — вздохнул Блейз, — но лучше бы не в одном пространстве со Снейпом. О, смотри, это, кажется, тебе!

И, действительно, пока я доедал сэндвич, ко мне спланировала пёстрая сова с толстым конвертом. Вскрыв его, я увидел сразу четыре письма из дома. Наконец-то! Потеряв всякий интерес к завтраку и болтовне, я пообещал Блейзу скоро присоединиться к нему в библиотеке и сбежал в любимую оконную нишу. Первым делом, решив начать с неприятного и побыстрее с ним разделаться, я открыл письмо от Паркера-Дженкинса. Рукой Паркера и интонацией Дженкинса мне сообщалось: во-первых, держаться подальше от директора Каркарова, поскольку у него за плечами судимость, на левом предплечье — метка Пожирателя Смерти, а в прошлом — несколько весьма сомнительных моментов. Во-вторых, в Хогсмид, несмотря ни на что, мне всё же можно будет пойти — будет сопровождающим будет Грюм.

«Отдельно хотел бы обратить ваше внимание, сэр, на деятельность Риты Скитер. Для нас очевидно, что её покровителям крайне невыгодны не только реабилитация Блэка, но и ваше возрастающее влияние. У нас есть все основания считать, что Скитер воспользуется любой возможностью, чтобы унизить вас в прессе. Поэтому, прошу вас, будьте максимально благоразумны в этом году. Не подставляйтесь под удар, который мы можем не суметь отбить. Храни вас Бог! Ваш покорный слуга, Человек-паук», — заканчивалось письмо.

Я сунул его во внутренний карман мантии с раздражением. Да благоразумен я, благоразумен! Куда уж больше! Как я и предполагал, письмо от родителей, открытое вторым, оказалось довольно формальным. Мама выражала надежду, что я здоров и хорошо учусь, а также сообщала, что в ноябре они предпримут дипломатическую поездку в Африку. А вот дальше следовал трудный выбор. Анна или дедушка? Чей голос я хочу услышать первым, а чей — оставить на потом, чтобы он сопровождал меня ещё некоторое время в коридорах и тайных ходах Хогвартса?

«Здравствуй, Альберт, — писал дедушка, как всегда, прямым, безо всякого наклона, разборчивым почерком, — мне неизвестно, когда ты получишь мой ответ, но знай, что я пишу его из страны своих, а значит, и твоих предков — из России. О, да, эти ублюдки поубивали половину моей семьи, но всё ещё кажутся мне довольно-таки любопытными».

Я улыбнулся и прикусил губу, чтобы не засмеяться. Ну, да, называть жителей большой страны, играющей не последнюю роль на политической арене, «ублюдками», это так в характере дедушки! За всё письмо не было сказано ни слова про мою учёбу или волшебство, зато я с большим интересом прочитал изложенную на двух страницах историю расстрела российской императорской семьи (о самом факте, конечно, я знал, но без подробностей). Ругая «большевиков», на чём свет стоит, дедушка прошёлся и по нашим предкам: так, Георг V удостоился от него аттестации «ослиная голова», а его жена Мария — «дамочки с чаем, льющимся из ушей». Именно они, по словам дедушки, не пожелали принять у себя свергнутого императора Николая и его семью, тем самым обрекая их на смерть.

После этого следовали впечатления от Петропавловского собора и некоторые размышления на тему веры, особенно православной, в которой изначально дедушка и был крещён. Я не буду приводить их здесь (это было бы и слишком длинно, и совершенно неуместно), только скажу, что ещё несколько минут я сидел, перечитывал отдельные строки и думал о том, что со всеми этими мероприятиями я даже забросил увлечение историей. Не мог вспомнить, когда в последний раз читал что-нибудь для себя, а не по требованию Паркера и не для того, чтобы выполнить домашнее задание.

Со вздохом спрятав и это письмо, я открыл последнее — от Анны. Он начиналось словами: «И не проси, Мышонок, я не стану рассказывать тебе, как за мной ухаживал один очаровательный немецкий юноша!» Я фыркнул и подумал, что, пожалуй, и правда, обошёлся бы без подробностей. Но на следующей строчке прочитал: «Хотя, на самом деле, кое-что я всё же расскажу. Этот юноша, не буду называть его по имени, готовится стать преподавателем английского в школе в Кот-д’Ивуар. Он уже прошёл все собеседования и через два месяца уедет туда. Его ждёт школа, где он будет единственным le blanc и единственным учителем английского. Мне сложно передать на бумаге чувства, которые я испытываю, думая о его работе. То, чем он вот-вот займётся, способно изменить жизни десятков людей. Без разговоров, без лишних громких заявлений он будет своим каждодневным трудом помогать людям!

Знаю, это всё звучит как цитаты из проповедей или отрывки из сочинения о христианской трудовой этике, но я не могу передать словами, как сильно они меня волнуют. Когда я думаю о том, сколько полезного могла бы сделать в своей жизни, у меня начинает быстрее биться сердце, а когда смотрю на расписание своих встреч и выступлений в ежедневнике, в горле встаёт ком.

Извини меня за сумбурное письмо, Берти! Я предпочла бы обсудить всё это и многое другое с тобой лично, но, как я поняла, на Рождество ты вынужден остаться в школе. Что ж, тогда мы непременно увидимся летом и будем говорить целую ночь, пока не выпьем всё какао и не съедим все сладости в доме!»

Признаюсь, мой читатель, в этот день я был ужасно рассеян, обдумывая письма от Анны и от дедушки. Выходной пролетел незаметно, я едва понимал, что именно пишу в эссе для МакГонагалл и в гороскопе для Трелони. И только к вечеру более или менее пришёл в себя — конечно, друзья ни за что не позволили бы мне пропустить выбор участников Турнира!

____

Небольшое уточнение. В книге участников турнира называют «чемпионами», но я не вижу в этом смысла, потому что в русском языке, в отличие от английского, у слова «чемпион» всего одно значение, это тот, кто выиграл чемпионат, а не тот, кто в нём участвует. Поэтому я буду называть их участниками, не удивляйтесь.