О воспитании (гет)

— Ри-им, напомни мне, зачем мы этим занимаемся?

— Потому что ты хотел понять, зачем они нужны.

— И зачем же?

— Ты завтра будешь выступать. На сцене. Мне кажется, галстуки придуманы как раз для таких случаев.

— Я всё-таки не в Мариинском театре буду выступать, так что, может, ну его? Может, сразу на свадьбу?

— Володечка, я думаю, что если мне не удастся уговорить тебя сегодня, то и в день свадьбы ты как-нибудь отвертишься.

— А тебе так хочется... ммм... окольцевать меня подобным образом?

— Мне хочется, чтобы ты завтра был самым красивым мужчиной в зале.

— Римчик, туда завтра собираются два Штольмана, так что шансов у меня немного. И вообще, не стоит нарушать давным-давно заведённый порядок вещей: пою я, а в галстуке — Яков Платонович.

— Значит, я зря старалась?

— Почему зря? Узел у тебя изумительный получился... Прямо произведение искусства, я в восхищении. Если что, завязывать будешь только ты и развязывать тоже.

— Если что, Володечка? Что мне сделать? Как тебя убедить?

— Исключительно лаской. Лаской именно ты и именно от меня можешь очень многого добиться.

— Ты хулиган.

— Я знал, что ты это скажешь...

— ... Люсенька, вы уже не спите?

— Нет, Антонина Глебовна, заходите...

Та вошла в комнату, оставив приоткрытой дверь, подошла к кровати, включила бра, присела рядом.

— На улице темно совсем. Сколько я проспала?

— Да три часа почти, сейчас уже начало восьмого.

Людмила только развела руками.

— Что же вы меня не разбудили?

— А зачем? Спите, раз спится, раз организм требует. Вы хоть и пошли на поправку, но всё-таки ещё не совсем здоровы, а гуляли долго. Мальчиков я ужином накормила, Сашенька опять выпросил у Нины сказку, в этот раз — про любовь и медведя, сам опять уснёт через десять минут, а Антоша с Дымком будут слушать. — Антонина Глебовна улыбнулась. — Звонила Анна Дмитриевна Тихонова, справлялась, придёте ли вы завтра на музыкальный вечер; я сказала, что собираетесь, причём в расширенном составе — она обрадовалась...

Людмила до сих пор не была уверена, правильно ли им идти на концерт, когда со дня смерти Влада не прошло ещё и сорока дней. С одной стороны, тосковать по нему она не могла и детям не давала, с другой... как-то это было не по-человечески. Но Тихоновой они были очень обязаны и идея с кружком для Антоши продолжала казаться привлекательной, а потому отказывать, наверное, не стоило.

— Ещё Алиса Андреевна звонила, расспрашивала, как дела. Держит руку на пульсе...

С Алисой они уже дважды чуть не поссорились из-за Валеры с Ниной. Подруга называла Людмилино решение пригласить их остановиться у неё после трёх дней знакомства "необъяснимым", даже "совершенно безумным", а саму Людмилу — "доверчивой дурочкой".

— Хорошо, что вы поговорили с Алисой, Антонина Глебовна. Вас она точно считает более здравомыслящей, чем меня.

— С одной стороны, после всего случившегося настороженность Алисы Андреевны можно понять, а с другой — должна же и у вас с мальчиками наконец начаться светлая полоса. Не переживайте, Люсенька, вот приедет Алиса Андреевна на Новый год, познакомится с Ниной и Валерием Анатольевичем лично и сама всё поймёт.

Людмила тоже очень на это надеялась. Валера и Нина пришли к ним двенадцать дней назад. "На вид они странная парочка, но люди хорошие," — сказал о них капитан Сальников, предупреждая Людмилу по телефону. Парочка, действительно, оказалась странная — высокий, могучий, неуловимо напоминающий медведя мужчина и женщина — ни на кого не похожая, плоть от плоти своего народа, северная фея или "шаманка без бубна", как иногда называл её брат. "Я понимаю, что это худшая из всех возможных рекомендаций, — сказал Валера, едва она открыла им дверь, — но я старший брат вашего покойного мужа и сын своей матери". Рекомендация действительно была очень плохой, а люди — хорошими, как и обещал Владимир Сергеевич.

— А Валера уже вернулся? — спросила Людмила.

— Полчаса назад и не в духе, как мне показалось. Я ему супа налила, от вкусной еды мужчины обычно добреют.

— Тонечка, у него сегодня свидание было с Галиной Борисовной, — вздохнула Людмила.

— Вот как? Тогда, действительно, супа может и не хватить. Но ничего, там ещё жаркое есть.

Галину Борисовну Антонина Глебовна по понятным причинам сильно не любила и нисколько этого не стеснялась.

— Так я побегу, Люсенька?

— Конечно, Антонина Глебовна.

— Вы уверены, что я вам завтра с утра не понадоблюсь? Только к пяти?

— Да я бы вас вообще уже на праздники отпустила, но этот концерт...

— И хорошо, что концерт. До завтра...

После ухода Кузьминой, Люся села и огляделась в поисках очков. Найти очки без очков — ещё с детства было задачкой со звёздочкой. Придётся опять Антошу просить о помощи.

Дверь в Сашенькину комнату была приоткрыта, так что Людмила осторожно заглянула. Детскую кроватку ей от двери было не видно, а Сашеньку — не слышно. Значит, и правда, уснул уже — Нинин голос действовал на него безотказно. Антошка с Дымком устроились в кресле, а сама Нина, как обычно, сидела на полу у стены, подсунув под спину подушку, и рассказывала как пела: если прикрыть глаза и отвлечься от слов, то можно было уловить мотив — непривычный слуху, архаичный, но совершенно завораживающий. Этот мотив Людмила потом слышала, когда засыпала, чтобы проспать всю ночь спокойно и крепко, без сновидений. Действительно, шаманство какое-то. Она и сама бы с удовольствие послушала сказку "про любовь и медведя", но надо было хотя бы попытаться выяснить, что наговорила Валере Галина Борисовна.

Её не удивляло, что ни Влад, ни свекровь о Валере ни разу не заикнулись. Влад брата едва ли помнил, а для Галины Борисовны он в своё время оказался ненужным и лишним, как позже оказались лишними Антошка и сама Людмила. По сути, они с Валерой были товарищами по несчастью, только он уже мальчишкой оказался сильнее, а она так и не решилась на побег.

От Влада в Валере не было совершенно ничего: толстые свитера и тельняшки вместо элегантных костюмов, густая шевелюра, запущенная щетина и татуировки вместо модной аккуратной стрижки и ухоженных ногтей, глубокий ворчливый баритон вместо мелодичного тенора, немного угловатая искренность вместо велеречивого лицемерия, а ещё это неуловимое сходство с Владимиром Сергеевичем, что-то очень надёжное и человечное.

Теперь Людмиле казалось, что она поверила бы Валериной истории, даже если бы не знала от Сальникова заранее, что услышит. Не смогла бы не поверить этой смеси боли и света, и тому, что свет оказался сильнее.

За двенадцать дней Валера уделил мальчишкам, особенно Антоше, больше внимания, чем Влад за всё время их брака. В результате Сашенька, обычно сторонившийся чужих, уже дня через три лазал по Валере, как по дереву. Каждый раз, когда он оказывался переброшенным через плечо вниз головой, хохоча во всё горло, у Людмилы замирало сердце; не от страха, просто вспоминалось что-то похожее из далёкого детства, когда отец ещё не был академиком.

Преодолеть Антошину настороженность оказалось сложнее. Поначалу он смотрел на новоявленных родственников с опаской, а на Людмилу — укоризненно, старался не оставлять её наедине с гостями, просил, чтобы была осмотрительней. Даже первые Нинины сказки он слушал, демонстративно сидя к рассказчице спиной за столом и делая вид, что рисует. Лёд тронулся, когда вместо Эрмитажа, который так хотела посмотреть Нина, они вчетвером отправились в Морской музей, провели там полдня, после чего долго гуляли и обедали знаменитой мясной солянкой в фирменной сосисочной на Невском. И всё это время Валера, обычно не слишком многословный, рассказывал им, но больше всего Антошке, о Владивостоке, Японском море — то суровом, то ласковом, об островах и заливах, китах, дельфинах, тюленях и крабах, об огромных кораблях, больше похожих на плавучие города, и об их механических организмах. История получилась даже лучше Нининых сказок, потому что сказкой она не была.

Валера всё ещё сидел в кухне над суповой тарелкой.

— Может, добавки? — спросила Людмила с порога.

— Да я ещё не доел, — ответил он.

— Невкусно? — огорчилась она.

— Просто задумался. А домашняя еда вообще не бывает невкусной... Люся, ты не обижайся, но где твои очки? Ты же без них с трёх метров не видишь, пустая ли у меня тарелка.

Людмила вздохнула и села напротив.

— Да я как-то привыкла дома обходиться без них, — отозвалась она, поняла, что лукавит, и добавила: — Да и не идут они мне...

— Слушай, ты же умная взрослая женщина, а говоришь такие странные вещи, — проворчал Валера. — Очки — это не про красоту, а про здоровье. И вообще, нормальная у тебя оправа, ты в очках похожа на стрекозу из Нининой сказки.

— А у Нины есть сказка про стрекозу? — удивилась Людмила.

— У Нины есть сказки про всех и вся, она та ещё Шахерезада. Вот сейчас про что рассказывает?

— Про медведя и любовь. Знаешь такую?

— Хм. Может, про Чориля и Чольчинай? Она эту сказку любит. В детстве говорила, что это про нас с ней, хотя там жених с невестой, а не брат с сестрой. Но это ей было тогда не объяснить, лет до пяти она твердила, что вырастет и станет моей невестой, ревела белугой, когда я с девушками хороводился, — Он вздохнул. — А потом уже я отгонял от неё кавалеров. Она же птичка редкостная, на неё кто только не заглядывался, даже спорили на неё, уроды. Как в тот раз я, кажется, вообще никогда не дрался.

— Я вам завидую, — тихо сказала Людмила. — Белой завистью.

— Да я сам себе завидую. Если б не Нина и мамРая, из меня кто угодно мог бы вырасти... Слушай, Люсь, а можно этот суп как-то подогреть?

— Ну, конечно, — спохватилась она, — и жаркое сейчас подогреем.

Пока она возилась у плиты, Валера сказал ей в спину:

— Давай, я тебе расскажу, что сегодня было, если хочешь. Чтобы не портить аппетит, когда сядем ужинать.

— Всё так плохо?

— Ничего хорошего, это точно. С одной стороны, она смотреть на меня спокойно не может; то, что мы с отцом живём и здравствуем, а Сан Саныч с Владом — нет, для неё нож острый и вселенская несправедливость. Но с другой стороны, если её посадят, то кроме меня ей и передачу отправить будет некому, поэтому отталкивать меня слишком резко нельзя. Вот и мечется между выгодой и неприязнью. Тяжёлое зрелище...

— Я тоже могла бы, наверное... — пробормотала Людмила и обернулась.

— Что? — не понял он.

— Передачу.

— Спасибо, конечно, но лучше я. Меня она хотя бы убить не пыталась.

— Да мне до сих пор трудно поверить в то, что она пыталась меня убить. То есть я понимаю про доказательства и наследство, но... Мне главное, чтобы она держалась подальше от моих детей!

— Ох, Люся, Люся, — Валера поднялся, подошёл к ней, поднял и наклонил тяжёлый казанок, помогая выложить часть жаркого на сковородку. — Лучше б ты их — и Влада тоже — ненавидела, а не жалела, тогда бы тебе было легче пережить всю эту историю. Моя — не хочется называть её этим словом — мать тебя ненавидит и презирает, не стесняясь, продолжает твердить, что из тебя негодная воспитательница, и просит меня присмотреть за Сашенькой, пока она сама не сможет.

Людмила вспыхнула и с силой двинула сковородку.

— Да я никогда больше не подпущу её к моему мальчику! Не хочу, чтобы она сделала из него...

— ... второго Влада? — закончил за неё Валера, осторожно отобрал у неё сковородку и зажёг под ней газ. — Так-то лучше. Никто её не подпустит ни к каким детям, не волнуйся. И вообще не волнуйся, тебе нельзя.

— Валера, а что с ней будет? Её же после приговора из квартиры выпишут! И куда ей податься потом, после тюрьмы?

— Там видно будет. Но в любом случае это моя забота, а не твоя.

Она смотрела на него снизу вверх. Его было много — рост, плечи, голос, слышный в любом уголке квартиры, даже если он говорил негромко, он буквально излучал спокойную уверенность в себе и добрую силу. К этой силе так хотелось просто взять и прислониться, но было нельзя. Потому что Владимир Сергеевич был совершенно прав, когда говорил, что силы надо как-то найти в самой себе.

— Ты ещё хотел за билетами на самолёт съездить. Взял? — проговорила она буквально через силу, шагнула в сторону, выключила конфорку под кипящим супом.

— Да, на пятое января. Третьего будет сорок дней со смерти Влада, помянем и поедем.

— Конечно.

Значит, осталась неделя. Целая неделя или всего неделя, как посмотреть.

— А ты начинай планировать ваш летний отпуск. Июль и август на Дальнем Востоке — самое благодатное время.

— К вам далеко, Валера, а Сашеньке только исполнится три.

— Так возьми с собой Антонину Глебовну, она показалась мне очень лёгкой на подъём.

— Но ты же сам говорил, что вы летом в море.

— Обычно это не один рейс, а два, по четыре-пять месяцев, а когда судно на приколе, нам положены отгулы. Но даже если и нет, то приедут родители и всё вам покажут.

— Валера, это...

— Это отговорки, Люся. Ты можешь придумать ещё какие-нибудь, а можешь просто взять детей и приехать. Потом кто-то из нас опять приедет к Вам на Новый год, и так далее. Это не так сложно, если захотеть... А теперь давай ужинать, а то суп опять остынет.

На сцене играли и пели, танцевали и читали стихи, чудили и смеялись, ходили на руках и жонглировали. Выступившие просто спрыгивали на пол и становились вдоль стен, на их место поднимались другие. Набитый до отказа зал подпевал, притопывал и взрывался аплодисментами. У Людмилы от хохота ныли скулы и горели от хлопков ладони. В середине первого отделения какая-то шустрая девчонка с косичками выдернула на сцену Антошку — он должен был бросать кольца, которые она ловила на лету. Вернулся он совершенно счастливым.

В какой-то момент сцена опустела, затем всё та же девчонка с косичками поставила по её центру одинокий стул, а потом вышла Анна Дмитриевна и очень бережно, можно сказать, в объятьях, вынесла гитару. Улыбнулась притихшим зрителям, поманила кого-то из зала, и на сцену поднялся Владимир Сергеевич.

Людмила уже видела среди гостей и его, и полковника Штольмана с сыном. И женщин с ними тоже, конечно, видела — как нарочно подобранных, брюнетку, блондинку и огненно-рыжую. И от мучительной неловкости, вызванной воспоминаниями о последней встрече, едва смогла поднять на Сальникова глаза, чтобы поздороваться. Спасли её Нина с Валерой и Антошка, взявшийся рассказывать, как прекрасно прижился у них Дымок. Но увидеть Владимира Сергеевича на сцене Людмила никак не ожидала, в её понимании он плохо сочетался с гитарой и пением. Она ошиблась, просто ничего о нём не знала. "Во даёт мужик!" — изумлённо выдохнул Валера при первых же взятых Сальниковым нотах. Это тоже было волшебство, как у Нины, и сердце заныло, и загорелись щёки, и запотели стёкла очков.

Он пел "В землянке" в честь какой-то тёти Насти, которой не стало девять лет назад. Людмила не знала, кто это, но в зале знали, в первом ряду вытирала слёзы Анна Дмитриевна. Потом настал черёд "Баллады о вольных стрелках" и весь зал подпевал в едином порыве: "Славный парень Робин Гуд!". Под "Балладу о борьбе" Людмила решила, что не станет больше ничего придумывать и обязательно поедет летом с детьми во Владивосток, смотреть на Валерино море, потому что это необходимо и мальчишкам, и ей самой. А потом была ещё "Баллада о любви"...

— Римм, ты мне скажешь уже, куда мы идём?

— Туда, где никого нет.

— Здесь везде кто-то есть, это общественное место, тут дети, поэтому ведите себя прилично, девушка...

— Ты сам во всё виноват! Тебе не обязательно было петь именно это и именно так.

— Как "так"? Перед такой аудиторией, как здесь, не халтурят. А репертуар был тот же, что и в Крыму, но там это не произвело на тебя особого впечатления.

— Произвело, конечно, просто я тогда даже себе побоялась в этом признаться.

— Почему?

— Из-за дара. Если бы не он, мы уже из Крыма вернулись бы парой.

— Неправда. Ты была строга, неприступна и насмешлива и интересовалась моим "донжуанским списком". У тебя на лбу читалось: "Я не завожу курортных романов".

— Ты просто не умеешь читать у меня на лбу. Вот что там сейчас написано?

— Не вижу, здесь темно.

Там, где они оказались, действительно царил полумрак. Володя держал Римму за руки, нежно, но крепко, надёжно обеспечивая её "приличное поведение". От этого ей было смешно и немного грустно, и обнять его хотелось просто невыносимо.

— Где мы?

— Слева — кухня, справа — закуток, где кошка с котятами. Когда я забирал Штолика, их оставалось ещё двое.

— И что с ними будет?

— Сегодня тут десятка три выпускников, кто-нибудь да заберёт.

— Ты хотел мне всё здесь показать.

— Вам с Мартусей, но не сегодня, а при свете дня и под чутким Анютиным руководством. Мартусе вообще это нужно, потому что в таких местах, как это, стать учителем кажется самым правильным решением.

— Спасибо тебе.

— За песню? Или за то, что всё-таки надел галстук?

— Это было очень мужественно с твоей стороны, — рассмеялась она.

— Ну что, пойдём к Штольманам, пока они нас не потеряли? А то ведь отправятся на поиски и найдут, как водится. Только я что-то ещё хотел тебе сказать...

Римма знала, что, и сама хотела сказать то же самое. И на лбу у неё было сейчас написано именно это. Володя вздохнул, поднёс её руку к губам и поцеловал. Это было правильно: даже если ничего нельзя, всегда найдётся что-нибудь, что можно.

Они уже пошли назад к празднику и шуму, когда на повороте в главный коридор дорогу им заступила маленькая северянка, родственница Людмилы Никитиной.

— Заблудились, Нина Анатольевна? — удивлённо поинтересовался Володя.

— Нет, — ответила та, — я нарочно за вами пошла. Мне нужно вам кое-что сказать.

— Мне?

— Вам, Хранитель, и вашей спутнице, — прозвучало в ответ; и совершенно неожиданно женщина приложила руки к груди и поклонилась им.

Римма почувствовала, как закаменел под её пальцами Володин локоть.

— Что-то вы странное говорите, Нина Анатольевна... — протянул он. — Может, вам нехорошо? Пойдёмте, мы вас к брату проводим.

Нина вдруг по-девчоночьи прыснула в ладошку и покачала головой.

— При всём уважении, Владимир Сергеевич, вам не провожать меня надо куда бы то ни было, а задержать и допросить.

— Володя, она права, — подтвердила поспешно Римма.

— По поводу допроса? — поинтересовался Володя настороженно.

— По поводу разговора. Просто она тоже... ходит за грань.

Он размышлял буквально пару секунд, потом оглянулся, распахнул ближайшую дверь, включил свет и бросил: "Прошу!"

Помещение оказалось довольно уютным кабинетом, скорее всего, директорским. Володя усадил Римму на стул, кивнул Нине на второй, а сам присел на край стола.

— Мы вас внимательно слушаем, — сказал он донельзя сухим и деловым тоном, так что Римма посмотрела на него укоризненно.

— Вам нужен якорь, — произнесла торжественно Нина, с трудом сдерживая улыбку.

— Якорь? Как у плавзавода? — переспросил Володя язвительно.

— Нет, что вы, гораздо более скромный. Просто вещь, лучше всего украшение, которую вы какое-то время будете носить на теле по очереди. Тогда вашей духовидице будет легче возвращаться к себе... и к вам.

Володя смотрел сейчас на Нину так яростно, что Римма встала, подошла к нему и погладила по плечу.

— Откуда вы знаете?! — прорычал он.

— Я вижу, — просто сказала Нина.

— Она видит, — согласилась Римма и на всякий случай обняла его за локоть.

— Допустим, — Он явно напряжённо размышлял. — И где взять этот самый якорь?

— Можете попробовать купить в ювелирном магазине вместе с обручальными кольцами, — прощебетала Нина с заметным лукавством и тут же добавила куда серьёзнее: — Но обычно, если начать искать такую вещь, она находится сама.

— Что-нибудь ещё?

— Да. Если вы споёте так, как сегодня, ваша женщина услышит вас где угодно.

— Издеваетесь?

— Нет, конечно. У каждого свой метод.

— Тогда зачем нам этот ваш якорь?

— Вы не всегда будете рядом, не всегда будете знать, не сразу научитесь чувствовать...

— Почему вы назвали меня Хранителем?

— Потому что у каждого Носителя дара есть свой Хранитель. Без Хранителя дар или слаб, или губителен.

— И кто же хранит вас?

— Она не обязана отвечать, — вмешалась Римма.

— Не обязана, но отвечу, — вздохнула Нина. — Меня хранит брат. Это необычно и довольно неудачно, создаёт определённые проблемы нам обоим, но я сама замкнула свой дар на Валеру ещё в раннем детстве, не понимая, что делаю. Теперь это никак не поправишь. Впрочем, если бы я понимала, чем это чревато, наверное, сделала бы то же самое. Тогда это был лучший способ ему помочь.

— Он знает?

— Конечно. Ему всё про меня известно. Но он ещё больший материалист и скептик, чем вы.

— Что-нибудь ещё? — завороженно спросила Римма в свою очередь.

— Да, — ответила Нина, немного поколебавшись. — Не верьте, если скажут, что это не ваша судьба.

— А что, могут сказать?! — Такой ярости в Володином голосе Римма вообще ещё не слышала.

— Наверное, ещё могут попробовать, — ответила задумчиво Нина. — Пока нити не срослись окончательно. Так вот, не верьте. Ни людям, ни духам, ни видениям. Живите так, как решили. — Она поднялась и немного виновато улыбнулась. — Мне надо возвращаться, пока Валера не пошёл меня искать.

— Спасибо вам за помощь, — сказала Римма.

— И вам, — эхом отозвалась Нина.

— А мне-то за что?

— Вы спасли Люсю и её мальчишек. Спасибо.

Когда она вышла, Володя поднялся, а Римма обхватила его руками изо всех сил. Ей казалось, отпусти она, и мир опрокинется.

— Ри-им, что это сейчас было?

— "Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне — дна".

— Очень образно. Откуда это?

— Ломоносов.

— Замечательно. Но мне не нравится, когда у бездны нет дна, когда за каждым углом — человек с даром. Когда приходит кто-то, знающий обо мне больше, чем я сам. В дневниках было что-нибудь про Хранителей и прочую ересь?

— Володечка, я даже близко ещё не дочитала, но я не думаю, что это ересь. И... я должна тебе ещё кое-что рассказать.

— Про "не судьбу", так ведь?

— Про неё, — покаялась Римма.

— Только я тебя сразу предупреждаю, что мне на это глубоко наплевать.

— Мне тоже, — шепнула она, вжимаясь в него так, как будто от этого зависела её жизнь; хотя почему "как будто", действительно зависела. — Будем жить, как решили.

Примечания:

Премьера замечательного фильма "Обыкновенное чудо" — "про медведя и любовь" состоялась только 1 января 1979 года, т.е. через несколько дней после описанных в третьем эпилоге событий. Так что Нина рассказывает мальчишкам совсем другую историю — нанайскую сказку про Чориля и Чольчинай, которую можно прочитать здесь:

http://www.planetaskazok.ru/nanaiskye/chorilicholchinajnanayskz?start=1