Гибель отложим на завтра (джен)

Записано Адданэем Проклятым, царем Иллиринским, год 2466 от основания Иллирина Великого.

Мне часто снится один и тот же сон. Я вижу ее зеленые глаза. Прекрасные, обжигающие глаза. Кажется, я готов смотреть в них вечно... Но в следующий миг она вырывает их из глазниц и протягивает мне. Я вздрагиваю и отстраняюсь, хочу уйти, но не могу: ноги будто прирастают к земле.

Она приближается. На губах играет улыбка, но из черных впадин хлещет кровь, струится по лицу. На ее шее синие следы пальцев, а в ее раскрытых ладонях лежат подрагивающие шары и следят за мной. Они пульсируют, покрываются багряными прожилками, потом из зрачков выползают две змеи. Вырастают до громадных размеров и бросаются на меня. Я разворачиваюсь, бегу. Вернее, пытаюсь бежать, а на самом деле едва тащусь — вязну в загустевшем воздухе, с трудом переставляю отяжелевшие ноги. Змеи все ближе, ближе... Я кричу — и просыпаюсь.

Кошмар всегда обрывается здесь. Я так и не узнал, что будет, когда змеи настигнут меня. Ни разу не удавалось досмотреть, сколько ни пытался. Быть может, однажды этот сон все-таки оставит меня… Или я наконец узнаю, чем он заканчивается. Но годы идут, и не меняется ничего. Ни-че-го.

Я впервые пишу о том, что случилось в тот далекий день... Я посмел вспоминать... Осмелился помнить… Это страшно. До сих пор страшно, но я должен говорить, чтобы освободиться. Потому что именно сегодня — впервые с ночи моей смерти, — я окончательно понял, что мне еще есть для чего жить. Для кого...

Вчера ему исполнилось семь. Мой мальчик растет, он уже сам забирается на коня и упражняется с деревянным мечом — очень ловко для мальчишки, который еще два года назад жил в рыбацкой деревне. Глядя на него, я чувствую радость и гордость. Будто он мой родной сын… Ради него я должен жить. Ради него хочу жить...

Долгое время я пытался забыть ночь своей смерти, но все равно помнил. Бесконечная, безобразная, она выжгла меня дотла. Ночь тысячи лезвий, она резала по живому, кромсала на куски. Я так и не сумел собрать их воедино и стать прежним. И не стану никогда…

Порой перед глазами встает дорога. Вижу, как мчусь по ней и даже больше — лечу. Это тоже снилось мне несколько раз... Там, во сне, я пытался предотвратить тот ужас, о котором кричала Шаазар. Один раз у меня получилось, но тем больнее оказалось пробуждение.

Часто задаю себе вопрос: может, я где-то замешкался? Может, в моих силах было мчаться еще быстрее? Быстрее ветра? Потом понимаю — нет. Я не спал, не ел, почти не пил — только менял коней, но последнего все равно загнал до смерти.

Иногда мне кажется, что была лишь одна возможность что-то изменить — сбежать из Иллирина в самом начале моего пути наверх. Я ее упустил, и этот путь обернулся падением в черную яму. В могилу, из которой мне никогда, возможно, не выбраться.

Помню, тогда была вторая половина осени, уже после Праздника Урожая. Из-под копыт летела влажная земля, дул неприятный сырой ветер, но я не чувствовал холода. Тело горело изнутри. Меня сжигало мучительное предчувствие, что все усилия тщетны, а беда неотвратима.

Конь — пятый с тех пор, как я выехал из Эртины — пал недалеко от побережья и больше не поднялся. До наррианского замка мне пришлось добираться пешком. Я бывал в этих местах всего раз — тогда Аззиру сделали моей богиней и женой, — и все-таки не сбился с пути. Словно знал его наизусть. Возможно, меня вела Шаазар, а может быть, и нет. Она больше никогда и ничего не объясняла. Как только я стал ей не нужен, она утратила ко мне интерес. Но это было после…

Тогда же я бежал к замку. Спотыкался, падал, снова вставал и несся со всех ног. Едва не загнал себя, как до этого лошадь.

Я ворвался — не вошел, не вбежал, а именно ворвался в замок. Он оказался черен и пуст. Все ворота и двери открыты.

Нащупав на стенах факелы, я взял один из них, зажег и двинулся по коридору. Заглядывал в покои, залы, потом спустился вниз, на кухню и в комнаты прислуги. Там тоже никого не было. Ни Аззиры, ни нашей дочери, ни Шеллепа. Не было ни рабов, ни охраны. Замок вымер, хотя не выглядел заброшенным: на дне котла оставалось жаркое, столы не покрылись пылью, а угли в очаге были чуть теплые.

Я не знал, что делать и куда идти. Шаазар, наверное, не знала тоже. Она молчала, но я чувствовал ее страх и ярость.

Мною же овладела безысходность. В ту минуту я понял: все кончено. Наверное, в глубине души я всегда знал: моя жизнь обернется трагедией. А может, мне только сейчас кажется, будто я знал…

Позже я изо дня в день, из года в год задавал себе вопросы и боялся ответов. Спас бы я ее, если бы не блуждал так долго по мертвому замку? Если бы сразу пошел к морю? А теперь я спрашиваю об этом богов, потому что себя спрашивать больше не в силах. Что, если бы я раньше оказался там, где стою сейчас?

Да. Именно так. Именно сейчас. Я до сих пор там стою, хотя прошло много лет. И я навсегда останусь там стоять... в том месте, где когда-то нашел Аззиру, а потом потерял все, даже самого себя.

Не помню, почему вообще решил отправиться к гроту; не помню, как туда добрался. Обнаружил себя уже у входа. Проклятая луна освещала берег, с любопытством заглядывала в пещеру и ухмылялась. Бледная сука!

Сначала мой взгляд выхватил Аззиру и Шеллепа. Они стояли друг напротив друга, а возле их ног что-то темнело. Слишком поздно я понял, что это было. Кто.

Они меня не заметили. Кажется, они вообще ничего вокруг не замечали. Их руки были сомкнуты, и в них неровными пятнами блестело лезвие. Я рванулся с места, подлетел к ним — и наконец понял, что они сделали. Кого они убили.

Я закричал.

Мои кожа, волосы и кости — все во мне — кричало, и мир кричал вместе со мной. Он умер вместе с моей дочерью. И я тоже умер.

Серрела! Мое счастье, моя боль, моя дочь. Я больше никогда не возьму тебя на руки. Ты никогда не назовешь меня отцом. Ты никогда не вырастешь. Тебя больше нет.

Почему же ты не плакала, малышка? Почему не звала на помощь? Или они тебя чем-то опоили?

Дальше все происходило, как в бреду. Мой меч полетел вперед. Засвистел, рассекая воздух. Удар. Голова Шеллепа отделилась от тела. На меня брызнула кровь, и я удивился, что она горячая, а не холодная, как у ящера.

Голова выродка с глухим стуком покатилась по наклонному полу пещеры — тук-так-так-тук. На несколько мгновений застряла за каким-то выступом, а потом плюхнулась в воду.

Аззира закричала. Мне кажется, я слышал ее крик, хотя и не уверен: тогда я мало что сознавал. Ядовитые воспоминания проросли позже.

Я бросился к дочери, взял на руки. Она уже не дышала, а мои пальцы стали липкими от крови.

Прижав к груди дочку — все еще теплую и по-прежнему любимую — я выбежал из грота и наткнулся взглядом на Аззиру. Оказывается, она выскочила наружу. Лучше бы я ее не видел… Не видел, как она, скуля и ноя, выхватила из набегающих на берег волн голову... Уродливая башка Шеллепа — с закатившимися глазами, торчащими жилами, — оказалась в ее руках. Аззира присосалась к мертвым губам. Ревела и целовала так, как никогда не целовала меня.

К горлу подкатила тошнота, и меня вырвало.

Тут и проснулся разум. Я подумал о бессмертной Шаазар, и появилась надежда. Я верил, что Шаазар — всемогущая. Стоит ей захотеть, и она оживит, спасет мое дитя. Вот только она не откликалась на призывы... Я подумал: из-за того, что наррианское побережье кто-то закрыл от ее взора.

Тогда я сам побежал к ней — туда, где мы впервые встретились, в Бишимерский лес. Не знаю, откуда взялись силы. Возможно, просто еще не иссякли те, которыми наделила Шаазар, отправляя меня из Эртины. Иначе не представляю, как бы я выжил, проведя столько дней без сна и почти без еды. Хотя лучше бы я не выжил…

Оказавшись в лесу, перейдя реку вброд, я рухнул на колени. Задыхаясь и плача, кричал:

— Шаазар! Верни ей жизнь! Умоляю! Видишь, я на коленях ползаю! Видишь?! Хочешь, стану твоим рабом? Пожалуйста, верни ее!

Тишина. Только ветер шумел в кронах деревьев.

Я звал ее долго. Голос сел, крики сменились хрипами, а потом шепотом. Но я все равно не умолкал. Впервые призывал ее по-настоящему. И один раз она все же откликнулась: «Мертвое — мертво. Убирайся и больше не зови. Ты мне теперь не нужен!»

Больше я никогда ее не слышал. И не звал.

Я упал рядом с дочерью, прижал к себе и, кажется, потерял сознание. Когда очнулся, то поплелся вглубь проклятого леса. Не знаю зачем. Шел без цели и смысла. Не понимал, кого держу в руках. Глаза были сухими, мыслей и чувств не осталось.

Я и не заметил, как набрел на прогнившую хижину. У земли она светилась холодным голубоватым огнем. Одной стены не было. Внутри — развалившаяся печь и вросшая в землю колыбель, тоже гнилая…

Трудно объяснить, но тогда я всего этого словно не видел. Или, увидев, тут же забывал. Лишь спустя год воспоминания начали возвращаться. И всякий раз, когда в голове всплывали подробности, мне казалось, будто я наступаю голыми ступнями на острия ножей.

В хижину я вошел в полубреду. Уложил дочь в люльку и уселся рядом. Кажется, подумал, что Серрела жива, просто спит. Я запел. Точнее, захрипел. Ту колыбельную, что пела мне в детстве нянька… А сейчас скрип гнилых досок подпевал и филин ухал где-то вдалеке.

Я попробовал качнуть гнилую колыбель, и она поддалась совсем чуть-чуть, но мои губы все равно расползлись в бестолковой улыбке.

Не знаю, сколько времени я убаюкивал дочку. Спасительное безумие покинуло меня лишь на рассвете. Жаль… Лучше бы поглотило навсегда. Тогда я не увидел бы, что Серрела не похожа на живую — она мертва. Маленький рот приоткрыт, губы посинели, щеки пошли пятнами. Холодное тело покрыто засохшей кровью. Как и мои руки.

Серрела… Я смотрел на нее и не верил, что она ушла навсегда. Наследница отерхейнского кханади, иллиринского царя... А попросту говоря, дочь так и не повзрослевшего мальчишки, втайне считавшего, будто мир существует лишь для него.

Моя милая, я не мог оставить тебя там... Ты заслуживала быть погребенной, чтобы вернуться к богам, а потом и в мир, пусть и в ином обличье. Неважно, что меня в твоей новой жизни не будет. Главное, чтобы существовала ты.

Я вцепился в край колыбели и, трухлявая, она начала рассыпаться под пальцами.

До сих пор для меня загадка, как я умудрился поджечь хижину в том лесу с помощью обычного огнива, ведь гнилая древесина не горит. Но загорелась. Ярко. Наверное, это была последняя милость бессмертной суки. А может, я промучился не меньше суток, может, натаскал туда кучу хвороста и веток, прежде чем подпалил лачугу. Не знаю. Время для меня остановилось, утратило смысл. Мне больше некуда было спешить, незачем.

Я смотрел на погребальный костер и думал, что две крови дали жизнь моей царевне — и в мир теней ее провожали два края. Похоронный обряд владык Отерхейна — на земле Иллирина. Странно, конечно, что эта мысль пришла мне в голову. Если пришла. Ведь я до сих пор не могу сказать, о чем думал тогда, а что придумал позже. Понятия не имею даже о том, что было на самом деле, а что только в моем воображении.

Хотя огонь все-таки был, в этом я уверен. В нем сгорала моя дочь, в нем горел я. И сейчас горю. Он каждый день меня жжет, но никак не спалит. Может, потому что во мне больше нечему гореть? Но и погасить костер некому…

Единственный человек, кто, пожалуй, разделил бы мою боль и сумел пусть не погасить, но уменьшить пламя, уже мертв. Потому что я его предал. Но ты отомщен, Вильдэрин. Ты отомщен, доходяга Ви… Ты тоже сгорал в том огне, я знаю. Как Серрела, как я и вся моя жизнь. Мы превращались в пепел и все равно продолжали гореть. А еще мой брат... Он тоже там, в огне. Гори!

* * *

Когда ритуальный клинок пронзил Серрелу, камни, впитавшие ее кровь, ушли под землю. Ее кровь обратилась в свет, и этот свет растекся по ткани мироздания, по тому ее месту, где натянутые до упора нити готовы были рассечь друг друга. Свет ослабил натяжение и укрепил нити — теперь они не должны были расползтись и нарушить ткань мира.

Но в этот миг произошло и кое-что еще. Камни погружались все глубже, пока не достигли великого Змея. Он заворочался, заволновался. Слизнул кровь — и проснулся, пошевелился под землей, и земля вздрогнула. На волю вырвался невидимый человеческому глазу вихрь. Слабый, маленький, он полетел, подчиняя духов воздуха и пробуждая Отцов Ветров.

Именно так увидели это близнецы. И они знали, что за спасение мира будет расплата.

— Меньшее зло, — шепнула Аззира своему вечному спутнику.

Они стояли друг напротив друга и говорили, не размыкая губ.

— Жертва принесена, еще один шаг сделан…

— На тысяче дорог и в тысяче жизней…

— Еще один шаг… И однажды то, что должно уйти, уйдет.

— Мы станем свободны. Но пока колесо продолжает вращаться...

— Оно встанет, когда мы дойдем до последней дороги, до последней жизни…

— Круг замкнется, и мы полетим.

— Навсегда сво...

Он не договорил.

Засвистел меч.

Голова Шеллепа отделилась от тела и скатилась в воду. Аззира закричала и бросилась следом. Волны бились о камни, перекатывали голову того, кто был ее отцом и матерью, сыном и дочерью, братом, сестрой и любовником и даже ею самой. Он был всем.

Море, наигравшись, вышвырнуло свою добычу прямо ей в руки. Аззира поднесла голову брата к лицу и целовала, целовала холодные губы. А потом крутая волна вновь украла его и унесла вдаль.

— Верни! — взмолилась Аззира, но морю ее мольбы были безразличны.

Буруны стали выше. Они сшибали ее с ног, ударяли под дых, бросали из стороны в сторону и били о вросшие в дно камни. Пробуждающийся шторм рвал волосы, хлестал по лицу, но Аззира не уходила. Она тянула руки к горизонту и заклинала море вернуть Шеллепа.

* * *

Записано Адданэем Проклятым, царем Иллиринским, год 2466 от основания Иллирина Великого.

Не помню, как и зачем я вернулся в замок. Не знаю, что думал там найти, но нашел свою проклятую жену. Я даже не удивился — мне было все равно.

Аззира стояла в башне спиной ко мне. Сумерки рвались в бойницу, подсвечивали темную женскую фигуру. Она обернулась, но на меня не посмотрела. Она вообще никуда не смотрела. Пустой рассеянный взгляд блуждал где-то в ином мире, руки были безвольно опущены, глаза казались воспаленными и нездорово блестели на обесцвеченном лице.

— Шеллеп... — зазвучал ее безжизненный голос. — Ты вернулся...

Я промолчал. Она сказала:

— Поговори со мной.

Я не издал ни звука и не двинулся с места. Зато почувствовал, как, соприкоснувшись с ее безумием, просыпается мой разум. Лучше бы не просыпался. Тогда я не мучился бы так сильно.

Аззира продолжила:

— Мне снился кошмар... В нем был мужчина... Там, во сне, я думала, что он мой муж…Странно… И он тебя убил, — она запнулась и воскликнула: — Как хорошо, что это было не по-настоящему!

Я по-прежнему не находил слов и, честно говоря, даже не пытался. Просто смотрел на нее. Она заплакала, ее лицо исказилось, как будто от боли. Почему-то я испугался. Самого себя. Странно. Мне казалось, что за последнюю ночь я разучился бояться.

— Шеллеп! Поговори же со мной! — вскричала Аззира сквозь слезы. — Помоги! Эти голоса… голоса… Они твердят, что я проклята… что теперь надо начинать все сначала... Еще одна дорога, еще одна жизнь, и опять все то же самое… Заставь их замолчать! Я знаю, ты можешь! Только ты и можешь…

Она бросилась ко мне на грудь. То есть не ко мне, конечно, а к Шеллепу. Меня она не видела, не узнавала.

Тут я и понял, чего испугался: того, что она до сих пор мне дорога. Невозможно описать презрение, которое я испытал к себе в эту минуту. И даже больше: осознавая, что продолжаю что-то испытывать — что-то нежное! — к этой безумной суке, я себя возненавидел.

Она убила мою дочь.

А я. Все равно. Ее. Любил.

Да будь я проклят!

Спустя два года со дня моей смерти я вот что могу сказать: наши отношения были уродливыми и больными — но все-таки в них была своя странная красота... Хотя бы потому, что Аззира была первой и единственной женщиной, которую я полюбил.

Конечно, все эти мысли пришли ко мне лишь потом. А тогда я чувствовал только боль и думал, что больнее уже некуда… Ошибался.

Помню, схватил ее за плечи, встряхнул и прорычал:

— Взгляни на меня, сука! Узнай… Давай же! Узнай меня, Аззира!

Ее губы растянулись в блаженной глупой улыбке.

— Конечно, жизнь моя. Я всегда, в любом воплощении тебя узнаю… Мой Шеллеп…

Я не то засмеялся, не то заплакал. Потом провел пальцами по ее щеке, шее. Собственный шепот показался оглушительным:

— Я любил тебя... Хуже всего, что и до сих пор люблю...

Прижав Аззиру к стене, я сомкнул пальцы на ее горле. Вроде бы мои руки действовали независимо от сознания. Так мне запомнилось. Наверное, старуха-память пощадила, чтобы я выжил. Она не подозревала, что однажды я отважусь шагнуть в ее черную бездну и увязну в мутной жиже воспоминаний. Но я обязан сделать это ради моего названого сына.

Теперь я знаю почти все. Даже о чем думал, когда душил Аззиру. А думал я, что после ее смерти станет легче. Серрела будет отомщена, а я больше не услышу, как любимая женщина называет меня чужим именем.

Хотя в конце она все-таки поняла, кто я. И я тоже… кое-что понял. Перед моими глазами вдруг всплыло давно забытое…

«…Вот, смотри, это один из ее рисунков…» — сказал тогда Вильдэрин, указывая на истрепанное полотно. Среди бледной хмари — темные руины. Нет четких очертаний, единственная цветное пятно — черноволосая девочка. Длинные волосы покрывают худощавое тело. По безвольно опущенным рукам стекает кровь, в пах вогнан нож, а за спиной угадываются высокие морские волны, играющие чьей-то отсеченной головой...

…И ее слова. Еще я вспомнил ее слова: «Нас с братом всегда убивают. На всех дорогах и во всех обличьях…»

— Так ты… Ты все знала заранее, — выдавил я.

— Да, — прохрипела она, и я сильнее сжал пальцы.

Аззира задергалась, потом обмякла. Мои руки отяжелели, как намокшие корабельные канаты, и упали подобно им же. А она рухнула на пол.

Я не сразу завыл. Сначала, ничего не понимая, с безразличием разглядывал ее тело. Потом лениво отметил мелочи, на которые прежде не обращал внимания. Крошечная родинка на левом виске, указательный и средний палец одинаковой длины, одно ухо чуть больше другого. Я удивился, что никогда не замечал этого, лаская ее.

И вот тут я завыл.

Опустился на колени, прижал ее к себе, только сейчас осознавая, что сделал... Но я сделал бы это снова…

Страшнее всего, что я так и не смог ее возненавидеть! Я подхватил ее на руки, и закружил по сумрачной башне — как когда-то давно, в день нашей коронации.

— Мы должны быть счастливы, родная! — кричал я. — Мы обязаны быть счастливы!

Да, в тот день я сошел с ума… Как мне все это вспоминать? Как все это помнить? И как забыть?

Схватившись за голову, я раскачивался из стороны в сторону и скулил. А за стенами рокотали волны и ревел ветер — на море был шторм.

* * *

Когда Аззира прихватила с собой брата и дочь и отправилась к побережью, Гиллара почуяла неладное, но быстро подавила беспокойство. Сейчас куда важнее были новости из Отерхейна. И Аданэй, с которым она надеялась больше сблизиться, — теперь, когда несчастный Ниррас так трагически погиб и больше не раздражал царя.

Отерхейн не объявлял войну, но разведчики доносили о скоплении войск у границы и о том, что все приготовления к войне уже закончены. Гиллара хотела знать как можно больше и о врагах, и о друзьях. Ведь опасаться следовало не только степняков, но и предателей среди знати. Но чтобы получать как можно более точные сведения, ей следовало находиться рядом с Аданэем. К этому она и рассчитывала прийти в ближайшем будущем, как только отгорюет свою утрату. Государственные дела должны помочь ей справиться с горем — уж это-то Аданэй должен понять.

И разве могла она подумать, что царь пренебрежет долгом перед страной и исчезнет именно тогда, когда до войны остались считанные недели? Конюх, седлавший лошадь для царя, передал, что тот бросил только: «Я в Нарриан».

Когда Гиллара узнала об этом, то тревога всколыхнулась с новой силой. Насколько она знала своих детей, от них можно было ожидать любых безрассудств. И о чем же узнал Аданэй, если, никого не предупредив, так внезапно отправился следом за ними?

Гиллара молила богов, чтобы ничего не случилось с внучкой. На нее она возлагала большие надежды, раз уж из Аззиры толка не вышло.

Но изнывать от тревоги не было времени. Не тогда, когда столица осталась без царей — и это в преддверии войны! Если правители не вернутся в ближайшее время, то обязательно появятся те, кто попытается сыграть на этом. Этого нельзя было допустить, и вот Гиллара, взяв с собой хорошую охрану, сама отправилась в Нарриан — искать свою неразумную дочь, драгоценную внучку, а заодно и Аданэя. Она заставит их вернуться в столицу, чего бы ей это не стоило.

О своей поездке и ее цели она сообщила Маллекше и Хаттейтину: эти двое оказались у власти благодаря ей и Аззире, потому до поры до времени на них можно было рассчитывать.

Гиллара спешила. Возничий то и дело подгонял квадригу, а рядом мчались воины сопровождения. Коней меняли часто и почти не спали, но Гилларе все равно казалось, что они еле плетутся. На самом же деле до Нарриана добрались за трое суток — немыслимо быстро. Обычно путь туда занимал не меньше пяти дней. Здесь, в береговой провинции, ветер усилился, он нес с собой мелкий сор и ухудшал видимость — горизонт расплывался, как в тумане. Кто-то из воинов ляпнул, что надо бы переждать, но Гиллара тут же его одернула. Да, ветер злой, но это частое явление в этих краях, никакой опасности, а если кто считает иначе, ему следует задуматься, не слишком ли он нежен для воина.

До замка добрались еще через пару часов, и Гиллара тут же вылезла из колесницы, для надежности придерживаясь за нее: мышцы и кости ныли, суставы еле разгибались после длительной поездки, проведенной почти без движения. Пошевелив пальцами в ботинках и превозмогая болезненные ощущения, Гиллара подняла взгляд от земли и глянула на темную громадину замка перед собой. Нахмурилась: что-то было не так.

Все воины смотрели чуть вверх и вбок, она проследила за их взглядами — и поняла. Замковая башня — та, что высилась на самом утесе, теперь уменьшилась вдвое, будто ее кто-то срезал. Черные глыбы обвалились в бесформенную груду валунов, каменной рекой стекли по скальному выступу, на котором некогда стояли.

Гиллара похолодела, и сердце как будто остановилось на несколько мгновений. Она сцепила пальцы в замок, глубоко вздохнула и медленно выдохнула. Жилые помещения не там, не в башне, в другой стороне…

Она махнула рукой обомлевшим воинам, позвала двоих, кого давно знала как самых хладнокровных, остальным велела дожидаться снаружи.

К входу она двинулась первая, воины — следом. Створки входных ворот были распахнуты, а за ними таилась непроглядная темнота — такой она казалась снаружи. Одолев примерно половину крутой каменной лестницы, Гиллара чуть не слетела с них назад — с такой силой вдруг ударил ветер. Будто не хотел, чтоб она входила... Один из воинов мгновенно придержал ее за локоть, но Гиллара тут же выпрямилась, отстранилась и двинулась дальше.

Стоило войти, и вой ветра стих, глаза приспособились к тусклому освещению, а тьма расступилась, сменившись влажной серостью каменной кладки и узкими полосами света, вползающего через окна-бойницы. Но тишина внутри оказалась не тишиной, а пустотой. В коридорах отзывался каждый шаг, и звуки ощущались громче, чем должны. Ни запахов пищи или дыма, ни голосов или беготни прислуги не было — только свист сквозняка и шорох, будто там, вдали, ворочались камни.

Гиллара уже догадывалась, что никого здесь не найдет, но все равно прошла по замку. Заглянула даже на уцелевшие этажи обрушенной башню, крикнула, спрашивая, есть ли там кто. Ответило ей только эхо, а камни будто зашевелились. Гиллара вздрогнула и быстро вышла из башни в коридор.

— Уходим отсюда, — коротко бросила она, и воины кивнули с явным облегчением. Уже у подножия лестницы, вновь оказавшись под ударами ветра, стараясь перекричать его вой, она велела: — Едем к деревне.

Напоследок обернулась. На фоне мглистых туч камни, скатившиеся по утесу и застрявшие на выступах скал, теперь выглядели так, будто ползут вверх — перекатываются медленно и неуклюже, карабкаются...

Гиллара зажмурилась, мотнула головой — и наваждение исчезло.

* * *

Ближайшая к замку рыбацкая деревушка встретила их собачьим лаем, а ветер швырнул в лицо острые запахи подгнившей рыбы и водорослей. Гиллара приказала отряду не ехать дальше, взяла с собой все тех же двух воинов и двинулась к хижинам. Двери и тростниковые крыши постанывали от ураганных порывов, и ни один человек не вышел навстречу. Пришлось отправить одного из вояк, чтобы постучал в хлипковатую дверь ближайшей лачуги.

После долгого ожидания на порог высунулся старик, подталкиваемый изнутри женщиной. Он оглядел Гиллару, ее сопровождение и торопливо поклонился.

— Большой тракт, госпожа, это во-о-он там, с другой стороны горок, — замахал он рукой вдаль. — Не тута. Тута тропки только.

— А замок… — начала Гиллара, но старик округлил глаза, яростно замотал головой.

— Там есть дорога, это да, но туда не надо, госпожа, нет-нет.

— Почему же? — прищурилась она.

— Проклят, — шепнул старик.

Невзирая на завывания ветра и шум моря, шепот его прошелестел на удивление отчетливо, змеей вползая в уши. Из-за плеча старика показалась молодая женщина.

— Тсс! — прошипела она, метнув испуганный взгляд на Гиллару. — Не болтай ерунды. Не слушайте его, госпожа, у него ум-то уже не тот. Но к замку и вправду не надо, дорога там высокая, ветреная, а сейчас, сама видишь… Как бы не сдуло. И башня там на днях рухнула…

— Расскажи, что там случилось.

Гиллара шагнула вперед, и старик с женщиной невольно посторонились, впуская ее в лачугу. Здесь вонь была еще крепче, чем снаружи, зато ветер не так шумел. Садиться на грязные лавки и сундуки Гиллара не стала, замерла у порога и переспросила:

— Рассказывайте. Оба.

Старик покачал головой, однако из темноты хижины вынырнул по-мальчишески тощий парень с глазами навыкате — то ли от крайнего изумления, то ли они сами по себе у него такие были.

— Три дня назад, госпожа. Сначала туман упал, густой, хоть рыбу в нем лови. А потом земля вздрогнула — и ветер вот, до сих пор, смотри, дует, наши уже третий день в море не ходят. Если и завтра не уляжется, совсем мы…

— Так что насчет замка?

— Да, да, прости, госпожа… Так замок-то… Ну, как ветер подул, так туман разогнал. А потом мы смотрим — ну, если на холм подняться, то видно, — а башни-то и нет! И ладно только это! Но на другой день оттуда пришли… Сирвен и Тира, они муж с женой, работали там...

— И что они рассказали? — оживилась Гиллара: уж тамошние слуги, само собой, должны были что-то знать.

— Так в том-то и дело, госпожа! — паренек выпучил свои и без того выпуклые глаза. — Сирвен молчит все время, никого не слышит, никому не отвечает. Только к морю кА будто прислушивается — то так голову наклонит, то этак. — Он показал, как неведомый Сирвен наклоняет голову, затем покрутил пальцами у виска: — А Тира и вовсе… того. Несет что-то на чужом языке — ни слова не понять, руками машет, как чайка, и что-то на земле рисует, каракули какие-то.

— Где они? — спросила Гиллара.

Женщина и старик переглянулись, и оба схватились за свисающие со стен обереги — пузатые фигурки Великой матери. Ну да, ведь береговой народ ей и поклоняется. Гиллара скрипнула зубами, в очередной раз пожалев, что в свое время отдала Аззиру на воспитание жрицам Богини.

— Родичи заперли их в дальней хижине, наконец ответила женщина. — Не знают, что с ними делать… Но мы думаем, увидели они там что-то… — она кивнула за стену, туда, где находился замок.

Гиллара сжала ладонь, скомкала в ней плащ, но лицо удержала спокойным.

— И что же, никто не знает, где тамошние господа или замковый распорядитель?

— Башня-то рухнула, — проговорил парнишка. — Камни вниз полетели. И все кто там жил, наверно, вместе с ними... Наверно, Сирвена и Тиру замок тоже отпускать не хотел… Вот они и тронулись умом… или злые духи ими завладели.

— Показывай, где эти ваши Тира и… — Она махнула рукой: — Веди!

Рыбаки переглянулись, но послушались. Но встреча со сбежавшими замковыми прислужниками ничего не дала — они не слышали вопросов Гиллары и как будто не видели ее. Как и говорил тот парнишка, женщина что-то болтала на незнакомом и, скорее всего, несуществующем наречии, а мужчина сидел неподвижно и «слушал море».

На всякий случай Гиллара оставила в деревне одного из воинов. Остальным велела прочесывать окрестности, пока не стемнело, и сама тоже отправилась искать — с тем самым стражем, который сопровождал ее и в замке, и в деревне. Они шагали по тропинкам, петляющим вдоль береговых утесов и скальных насыпей, поглядывали вниз, всматривались в заросли, выискивая любые следы, хоть какие-то признаки чьего-то присутствия.

Гиллара уже не просто чувствовала, она уже знала, что здесь произошло что-то дурное. Но должно же быть какое-то объяснение! Должны быть следы, их надо найти.

…Когда она заметила смутную фигуру вдали, то сперва подумала, что ей привиделось. Но подошла еще на несколько шагов, поняла, что нет. У края утеса стоял человек. Один. Без плаща. Светлые волосы и тонкую одежду трепал ветер. Близкие уже сумерки мешали хорошо разглядеть его черты, но Гиллара все равно узнала Аданэя и резко подняла руку, обернулась к воину:

— Стой здесь. Дальше я сама.

Сама — и тише.

Аданэй стоял спиной к ней. На самой кромке, у самого обрыва. Казалось, он не чувствует ни ветра, ни холода. Он ведь даже не шевелился! Только смотрел вперед, в сизое, взбешенное штормом море.

Гиллара замерла на несколько шагов позади. Стало трудно дышать от мысли, что если она окликнет его, то он не обернется и не отзовется, а сделает шаг вперед — и исчезнет в яростных волнах. Ведь и он тоже, как те двое, мог… помешаться.

Все-таки она отважилась приблизиться, но встала не за спиной, а рядом с ним, плечом к плечу. Встала — и тут же отступила на шаг, потому что там, внизу, темнела ревущая бездна.

— Аданэй, — позвала Гиллара тихо, касаясь его запястья. — Аданэй, посмотри на меня.

Он не откликнулся, по-прежнему глядя в пространство. Ей же вдруг бросилось в глаза, что одежда его испачкана в крови, а костяшки пальцев разбиты, будто он колотил руками стену.

— Аданэй! — позвала Гиллара чуть громче и, рискнув, изо всех сил дернула его за предплечье назад, дальше от обрыва. Как ни странно, его тело — именно тело, а не он сам, — послушно качнулось в нужную сторону: тяжелое, но послушное, словно глиняный истукан.

Он перевел на нее мутный взгляд — и снова уставился на море. Кажется, даже хотел снова пойти туда, на край утеса. Этого Гиллара не могла ему позволить. Схватив его за плечи, развернула к себе и звонко хлестнула по щеке.

— Очнись! Ну!

Пощечина подействовала — взгляд стал чуть осмысленнее.

— А?.. Что?.. — пробормотал Аданэй и потер глаза. — Гиллара… Откуда?..

— Что здесь случилось? — потребовала она ответа. — Где они?

— А?..

— Да приди наконец в себя! Где Аззира с Серрелой?

— Шеллеп…

— Он неважен, — отмахнулась Гиллара. — Аззира и Серрела где?

Аданэй несколько мгновений смотрел в никуда и слегка раскачивался, будто его гнул ветер. Гиллара уже думала, что не ответит.

Он ответил:

— Мертвы…

Гилларе показалось, что на нее рухнуло небо, придавило к земле, что ноги и руки стали неподъемными. Если он сказал правду, то это же… Это конец династии Уллейта!

Она вцепилась в свои волосы, замотала головой, будто не веря, но быстро взяла себя в руки: не время раскисать и ударяться в панику. Она заставила себя снова перевести внимание на Аданэя, встряхнула его за плечи, попыталась поймать взгляд, но он снова смотрел мимо.

— Ты… уверен? — все равно спросила Гиллара. — Ты сам видел тела?..

Он молча, едва уловимо кивнул.

— Аззира… там… в гроте… туда отнес.

— Как? Как это случилось, говори же!

— Шеллеп…

— Это он? — в ужасе выдохнула Гиллара, и к отчаянию примешалась холодная ярость: она ведь знала, что это чудовище стоило умертвить еще в младенчестве! — Это он убил их?

— Шеллеп и… она… Аззира… какой-то ритуал… они… — он запнулся, снова умолк.

— Что «они»? — подхватила Гиллара.

— Убили… Серрелу… А я — их…

Аданэй говорил сбивчиво и при этом почти буднично, словно не испытывал никаких чувств. Понятно: боль его опустошила, ввергла в спасительное отупение. С людьми такое часто случается. А потом они надолго выпадают из жизни и терзаются воспоминаниями, не позволяя времени покрыть боль пылью. Гиллара вела себя подобным же образом, когда ей сообщили о гибели ее любимого Нирраса. Правда, слишком долго находиться в таком состоянии не вышло — пришлось мчаться в Нарриан. И все равно она опоздала…

Так, надо собраться с мыслями. Смерть дочери и внучки может быть концом порядка и началом хаоса в Иллирине — а может и не быть, если Гиллара возьмет себя в руки и сообразит, что делать дальше. Девочек не вернуть — одну убил этот выродок. Да и вторую, если подумать, тоже он. Это он втянул Аззиру в какую-то жуть, он вынудил ее убить собственную дочь. А Аданэй… он не слишком-то сдержанный и умный мужчина, вот и прикончил свою жену — то ли из мести, то ли от боли и отчаяния. Но если постараться, самого Аданэя еще можно сохранить и вернуть. Он пока нужен: война близко, а Аданэй не только царь Иллирина, но и кханади Отерхейна, родной брат кхана.

Но сейчас он раздавлен, сломлен… А она, похоже, единственный человек, кто может разделить его страдания: ведь она потеряла дочь и внучку. Общее горе сближает...

Из глаз Гиллары заструились слезы. Тихие, без стонов и всхлипываний. Она коснулась пальцев Аданэя своими.

— Я знала, что Шеллеп опасен… Знала, с самого начала. Но все равно позволила ему быть рядом. Позволила ему тогда приехать… — Она вскинула на Аданэя горестный взгляд

— За что боги нас карают?

Он по-прежнему смотрел мимо, но веки дрогнули и он вдруг тихо, будто сам себе, сказал:

— Она смеялась.

Он повернул к Гиллару голову, и в его пустом взгляде мелькнуло что-то искалеченное, что-то болезненно живое.

— Она говорила, что ветер злится, потому что его никто не слушает. Маленькая… А теперь ветер злится из-за того, что ее больше нет.

Гиллара сжала его руку, со свистом втянула в себя воздух и всхлипнула.

— А мне она говорила, что если долго гладить нос козлику, то он начнет тебя узнавать…

— Козлику?.. — на лице Аданэя проскользнула тень удивления.

Ага, значит, он не знал этого о своей малышке. Это хорошо. Гиллара расскажет.

Она засмеялась сквозь слезы — и ответила сквозь смех:

— Наша девочка так называла того мраморного мальчика в саду… Помнишь, который с рожками и копытцами? Козлик… Всегда просила поднять ее и гладила по носу.

Аданэй как-то неумело, неловко хихикнул, а потом из его груди вырвалось рыдание — один громкий всхлип. И снова ничего, ни звука.

Гиллара продолжила вспоминать:

— А еще она как-то шепнула: «Баба, у тебя внутри ночь, как у неба». Такая нежная…

В ответ на это Аданэй только зажал рот ладонью, будто сдерживая крик. Затем медленно опустил голову. Гиллара накрыла его запястье обеими руками.

— Ты нужен мне… — почти зарыдала она. — Ты нужен нам всем… живой. — Гиллара вытерла слезы тыльной стороной ладони и тихо добавила, боясь его спугнуть: — Поехали домой. Во дворец. Он все еще хранит ее следы, все еще помнит ее смех…

Аданэй молчал, но молчание не было холодным — Гилларе показалось, что он уже склоняется, уже почти согласен. Она усилила напор, почти шепотом, но упрямо:

— Вернемся в Эртину. Там твой дом, там ее дом. Может, там сердцу хотя бы чуточку станет… теплее. И ты нужен людям, Аданэй. Ты нужен Иллирину. Если ты отвернешься, кто удержит страну, когда война у порога?

Он посмотрел на нее так, будто это она обезумела, а не наоборот.

— Мне все равно, — наконец выдавил он. — Это больше не моя война и не моя страна… Серрела… сделала Иллирин моим домом. Но теперь ее нет… И дома нет.

— Бедный мой! — воскликнула Гиллара, как будто в безотчетном порыве. — Мне даже представить больно, каково тебе сейчас… Я и сама как открытая рана… Но все-таки, молю, не отрекайся от своей страны, от своего народа. Ведь теперь это все, что у тебя — у нас — осталось.

Он только равнодушно качнул головой.

— Вам нужен новый царь... Я все равно скоро умру.

— Не говори так! — Она накинула ему на плечи собственный плащ и сильнее сжала его ладонь. — Не оставляй нас, пожалуйста.

Он молчал.

Гиллара медленно опустилась на колени, прижимаясь к его руке.

— Аданэй, я молю тебя. Во имя Серрелы… Неужели ты хочешь, чтобы ее смерть осталась неотомщенной? Это… это ведь не только Шеллеп влиял на Аззиру, но и… жрицы, эти проклятые жрицы Богини. Кто знает, что за ритуалы они ей подсказали?

— Уже неважно…

Его взгляд снова стал блуждающим.

«Пустая скорлупа», — мелькнуло у Гиллары в голове. И еще: «Сломленный царь опаснее мятежника».

Она поднялась, посмотрела на него — на мертвую тень живого человека. От его огня не осталось даже пепла. Война приходит, а царь — бесполезный призрак, глядящий в никуда.

Но все-таки стоило попробовать еще хоть раз. Она снова всхлипнула:

— В ее комнате остались ее игрушки… Помнишь ту тряпичную лошадку, которую она искупала в щербете, чтобы ей не было жарко?

В этот раз воспоминания о внучке не подействовали — Аданэй не отреагировал.

— А Аззира? Я всегда ворчала, что она так много ламп зажигает, того гляди спалит покои. Она и в детстве всегда так делала…

Снова нет ответа. Гиллара попробовала по-другому: вздохнула тягостно и сказала, будто размышляя вслух:

— Кхан, конечно, только посмеется над нашим горем… Позлорадствует. Будь он проклят, этот Элимер!

Но даже имя брата не вызвало у Аданэя отклика. Гиллара начала терять терпение. Не было времени ждать, пока он придет в себя: сейчас окончательно навалится ночь, и придется уйти. А он останется. И неясно, куда пойдет.

«А если он еще и расскажет кому-нибудь?» — пронзила Гиллару пугливая мысль.

Можно сказать воинам, что царь заболел, что ради него же самого его надо вернуть в Эртину хоть силой. Скорее всего, они хоть и со страхом, но подчинятся такому приказу, ведь с первого взгляда видно, что Аданэй и впрямь не в порядке. Но так можно поступить, если там, в Эртине, он оправится от своего горя. А он же не оправится… По крайней мере, это не произойдет быстро. Тогда он станет постоянным героем пересудов, его вид посеет тревогу среди знати и воинов, а иные вельможи захотят его сменить или им управлять. А Элимер? Он будет рад такому врагу.

Нет.

Гиллара быстро оглянулась. Воина-телохранителя она отсюда не видела, он был скрыт наступившей темнотой. Вероятно, и он ее не видит. А если видит… что ж, ему же хуже.

Она снова повернулась к Аданэю. А он повернулся к морю. И медленно пошел туда, к краю утеса. Гиллара пристально за ним следила: может быть, и не понадобится ничего делать. Однако, дойдя, он застыл на краю выступа.

«Даже последний шаг сделать не может», — в презрительном раздражении подумала Гиллара.

Она подошла со спины и осторожным, скользящим движением стянула с него плащ, который до этого сама же на него и накинула. Выждав несколько мгновений — не последует ли какая-то реакция, — она одним резким, точным движением, двумя ладонями между лопаток толкнула Аданэя вперед. Много сил для этого не потребовалось, он ведь сам выбрал встать у кромки. Так что от толчка качнулся вперед — и исчез. Без крика, без малейшего звука.

Он же сам сказал, что скоро умрет. Хотел этого. Она только помогла. Теперь он принадлежит морю.

* * *

В Эртину Гиллара вернулась опустошенной, разбитой и очень усталой. Хотелось лишь одного: поскорее добраться до покоев, а там выпить вина и забыться. Но этого ей сделать не позволили, хотя была уже глубокая ночь: не на шутку встревоженные Маллекша и Хаттейтин явились к ее покоям, словно намеренно поджидали. Ей ничего не оставалось, кроме как впустить их.

— Мне сообщили, что ты вернулась, и я тут же пришла, — сказала жрица. — Что там, в Нарриане? Почему вы все туда отправились?

— Войско Элимера пересекло границу, — буркнул Хаттейтин. — Теперь там сражение. А царь…

— Завтра, — вяло откликнулась Гиллара, — поговорим обо всем завтра…

— Не стоит откладывать, — настаивал Хаттейтин. — Все выглядело так, будто царь вдруг сорвался отсюда среди ночи и уехал… как будто сбежал. Пока что нам удавалось гасить слухи, что скоро они поползут.

— Он… не вернется, — тихо сказала Гиллара.

Она была уже не в силах спорить. Да и все равно придется им рассказать… Можно и сейчас. Она ведь уже знает, что говорить…

— Что значит — не вернется? — Хаттейтин даже отпрянул, чуть не врезавшись в стену.

Гиллара указала им обоим на кушетку, а когда они сели, выдохнула:

— Царь мертв… И царица… и моя внучка. Все. Какой-то ритуал… это Шеллеп… он убил Аззиру и Серрелу. А царь не успел его остановить… успел только отплатить ему смертью. А потом и сам…

Хаттейтин раскрыл рот и то краснел, то бледнел, Маллекша вцепилась пальцами в собственное ожерелье, будто оно ее душило. Потом ошеломленное молчание сменилось беспорядочными, испуганными вопросами, и Гиллара все рассказала. Все, что нужно.

— Он стоял на краю утеса. Я испугалась, что он, — голос дрогнул в нужном месте, — упадет, увела его оттуда. И я смогла его разговорить… И он рассказал… Он обнаружил Шеллепа над телами Аззиры и Серрелы там, в гроте… — она глянула на Маллекшу. — В этом вашем священном гроте. Думаю… думаю, он не сразу понял, что Шеллеп с ними сделал. Но потом… — она замялась, будто не могла выговорить, — потом он… казнил убийцу. Своими руками. А после «отдал морю» их всех — так он сказал. Кажется, от горя царь повредился умом… Потому что как только он рассказал мне все это, так снова пошел на край утеса и… Он сказал: «Я ухожу к ним» — и прыгнул. А в тот день… в тот вечер сильно штормило...

Дрожащим голосом Гиллара добавила, что с ее стороны, конечно, было немыслимой беспечностью оставить охранника позади… Да-да, настоящая глупость… Если бы их было двое, они смогли бы остановить Аданэя, не дать ему спрыгнуть…

Жрица и недавний кайнис — нынешний военачальник — долго молчали. Маллекша пришла в себя первая и отчеканила:

— Значит, нам нужно хорошенько обо всем подумать.

— О чем?! — воскликнула Гиллара, изображая испуг и смятение: в конце концов, она пережила смерть всей своей семьи, она сейчас не может мыслить здраво. — О чем думать? Мои дочь и внучка мертвы, моя династия мертва! И царь-степняк, на которого мы все рассчитывали, тоже мертв! Так о чем вообще тут можно думать? Разве что каким способом сдаться Элимеру, чтобы он сохранил наши жизни!

— Горе помутило твой рассудок, — нежным, понимающим голосом осадила ее Маллекша. — Это единственное объяснение тому, что ты не замечаешь очевидного.

— Чего?

— Разве ты забыла? Аданэй прошел посвящение на царство. Он вернулся из Мира-по-ту-сторону, он вернулся богом.

— И что?!

— Вспомни древний закон. Когда земля Иллирина Великого подвергается смертельной опасности, Бог-на-земле вручает свою жизнь Вечной Богине. Он своей кровью спасает народ. Именно это Аданэй и сделал.

— Но как же… как же Аззира и Серрела? Разве они тоже должны были погибнуть?

— Они… да, наверняка они тоже были жертвой. Аданэй ведь неспроста привел их всех в священный грот, а после отдал себя морю. Это ради Иллирина. С Аданэем вернулись на землю подвиги и жертвы великих властителей прошлого.

— За кого ты меня принимаешь? — прошипела Гиллара. — Шеллеп убил моих девочек, а не царь. А своими байками про великие жертвы корми простолюдинов!

— И накормлю. Не только простолюдинов, но и вельмож… И не байками, а истиной. По крайней мере мы сами должны в нее верить. Так же крепко верить, как ты верила, что любишь того, кого приговорила к смерти…

— Что?! — Гиллара одновременно испугалась и возмутилась. — Да я никогда… — она перевела взгляд с Маллекши на Хаттейтина, но тот сидел с непроницаемым выражением лица.

Жрица же наклонилась ближе.

— Ниррас… — почти шепнула она. — Но не волнуйся, я знаю, каково это — хранить в сердце и любовь, и вину. К тому же это открыло новые дороги и нам тоже. И ты все сделала очень… изящно. Да и не о том речь.

— Тогда зачем ты мне все это говоришь?

— Только затем, чтобы мы могли все обсудить откровенно, без притворства. Чтобы наши слова… совпадали.

— То есть… — Гиллара даже растерялась. — Ты на самом деле не веришь в эту… жертву?

— Верю. И ты поверь. Аданэй неслучайно стал царем, — голос Маллекши зазвучал печально и торжественно. — Он, обласканный Богиней и посвященный ей, узрел то, чего не смогли мы все. Он увидел, насколько велика опасность, нависшая над Иллирином. Понял, что даже его гибель не умилостивит богов. Вот и сделал то единственное, что мог: принес в жертву и царицу, и плод своего семени, и себя. Ради страны и народа.

— Да, так и было… — пробормотала Гиллара, устыдившись, что не она это придумала.

— На днях объявим об этом людям, — сказала жрица. Возвышенность из ее голоса исчезла, теперь она говорила подобно казначею, подсчитывающему доходы и убытки. — Все должны узнать: благодаря великой жертве боги не отвернулись от Иллирина и благоволят нашему древнему народу. И нужно завтра же найти хорошего сочинителя, пусть сложит пару песен об этом, пустим их в народ… Нужно, чтобы родилась легенда. Кстати, все погибшие правда в море?

Гиллара кивнула.

— Значит, их не найдут, — удовлетворенно произнесла Маллекша. — И хорошо… Смерть редко выглядит величественно... Завтра я отправлю в Нарриан кое-кого... Прикажу завалить камнями священный грот. Пусть все думают, что именно там упокоилась царская чета… И возведем там святилище, люди станут стекаться к нему, как к месту силы…

Она умолкла и на миг отвела взгляд, будто взвешивая, стоит ли говорить дальше. Гиллара уловила эту паузу.

— Царская чета и царевна, — уточнила она.

Маллекша медленно покачала головой, прищурилась, и уголки губ чуть дрогнули в мягкой улыбке.

— Нет... Я думаю, ты неправильно поняла царя Адданэя. Неудивительно: такой удар, столько слез... Но ведь он, наверняка, сказал тебе, что оставил Серрелу на попечение жриц?

— Что? — тупо спросила Гиллара и тут же обругала себя за слабость: кажется, случившееся в Нарриане и долгая дорога так ее измотали, что она утратила хладнокровие

— Да, — кротко подтвердила Маллекша. — На побережье. Там, где наши сестры служат Матери. Я уверена: через месяц-другой ее привезут в Эртину. И ты вновь увидишь ее золотые волосы и голубые глаза.

— Я склоняюсь перед мудростью жриц богини, — выдавила Гиллара.

— Это мудрость Матери, не моя, — в смирении потупилась Маллекша.

Хаттейтин, заулыбавшись, сказал:

— У меня есть верный человек. Он не предал, даже когда я находился в опале. Пусть Маллекша напишет послание, а он отвезет его на побережье и передаст жрицам. И тогда наследница будет у нас.

— Даже если кому-то покажется, что она слегка изменилась... — вставила Маллекша. — В конце концов, дети быстро растут, быстро меняются...

— К тому же, — подхватила Гиллара, — для нашей малышки смерть обоих родителей стала такой бедой и так напугала, что она… начнет бояться людей. Чтобы ее не пугать, пусть только самые близкие вельможи и самые верные няньки смогут ее видеть и общаться. Пока девочка не оправится от горя.

— Верно, — кивнула Маллекша.

Гиллара же задала главный вопрос:

— Кому-то надо править до ее совершеннолетия…

— Ты ее бабка и ты — Уллейта, — улыбнулась Маллекша. — Ты и правь.

— Я тоже с этим согласен, — подтвердил военачальник.

Гиллара тут же заподозрила подвох: кто знает, что за девчонку они найдут? Может, кого-то из родичей Хаттейтина? А потом откроют это — и династия Уллейта сменится династией Аррити. Ведь военачальник принадлежит этому роду.

«Но моя династия и так мертва… — подумала Гиллара. — Я последняя…»

Маллекша словно прочла ее мысли.

— А если Серрела вдруг так и не оправится или… с ней случится что-нибудь дурное, то… — Она многозначительно улыбнулась и приложила ладонь к животу Гиллары. — Мы знаем древние ритуалы. Они использовались очень редко, в час великой нужды, чтобы оживить чрево… в любом возрасте. И если на то будет воля Вечной матери, династия не прервется. Только нужно будет подобрать отца… Но это потом.

— Вам от этого какая выгода? — резковато спросила Гиллара. Именно от их ответа зависело, верить им или нет.

Маллекша усмехнулась.

— Разумный вопрос... Я, видишь ли, старшая жрица матери. Но не верховная. Я стала бы ей, будь царица Аззира жива. Близость к ней делала меня самой достойной среди служительниц, ведь именно я могла принести наибольшую пользу культу. Но теперь… теперь мое положение не так прочно, и после смерти старой Киссары — а ей осталось недолго, — мои сестры могут выбрать другую верховную служительницу, не меня. И поэтому…

Гиллара прервала ее:

— Поэтому вместо царицы тебе нужна царевна. Но я зачем?

— Ты ее бабка — и именно ты должна ее признать. А я в первую очередь служительница Матери. Близость к трону мне нужна только для того, чтобы вернуть ей силу на иллиринской земле. Если я стану верховной жрицей и останусь рядом с династией, то смогу этого добиться. Вот мне и нужна ты. Властвуй от имени внучки, а меня приблизь к себе и к ней. Серрела, как прежде Аззира, должна узнать и полюбить Богиню.

Гиллара несколько мгновений смотрела на Маллекшу, потом с пониманием кивнула и перевела взгляд на Хаттейтина.

— Ну а ты?

— Со мной все еще проще, — пожал тот плечами. — Я был в опале, но благодаря тебе вернулся ко двору.

— Я не верю в благодарность.

— Я тоже. Она и ни при чем. Просто я хочу большего для своего сына. Я хочу, чтобы он стал царем.

— Что? Аххарит?

— Он не по возрасту умен и проницателен, но вообще-то ему всего двадцать два. Когда к царевне придут лунные дни и она сможет стать женой, ему будет около сорока. Не так уж много. Но обручить их, конечно, придется уже в ближайшее время.

— Хм…

— Подумай: многие видели, что наш жертвенный царь, — Хаттейтин с почтением склонил голову, — благоволил к Аххариту. Может быть, именно он завещал выдать свою дочь за моего сына…

— Аххарит всего лишь тысячник…

— Пока. Вот-вот я сделаю его кайнисом. А потом он займет и мое место. Да и царь из мальчика выйдет отличный. У него есть для этого все: ум, воля, решимость и безжалостность к врагам. И он любит Иллирин. А еще, — Хаттейтин лукаво улыбнулся, — к тому времени, когда Серрела и Аххарит взойдут на трон, мы с тобой будем глубокими старцами. Наши дети станут нам защитой.

— Но как же обещание Маллекши? — недоверчиво прищурилась Гиллара, касаясь пальцами своего живота.

— Ну-у, — протянул военачальник, — если родится девочка, она может стать женой Аххарита вместо Серрелы.

— А если мальчик?

— С благословения Богини это будет девочка, — с убежденностью произнесла Маллекша.

Гиллара в раздумьях опустила голову и молчала несколько минут. Они, конечно, ее использовали. Но и она их — тоже. И дальше еще видно будет, кто кого.

Она выпрямилась, посмотрела в глаза сначала Хаттейтину, потом Маллекше и, придав голосу торжественность, произнесла:

— Пусть так и будет. И да благословят боги Иллирин Великий и нас вместе с ним.

— Да будет так, — отозвалась оба.