ГП и Ткач-недоучка (гет)

Тем временем Шенк заканчивал свои дела по другой стороне врат. Хрипя сорванным голосом по-прежнему непонятные заклинания, — что это за язык, будто картошки горячей в рот набрал? — он чертил волшебной палочкой сложный конструкт из разноцветных магических линий, и когда призрачная схема сформировалась в проёме между мирами, он плеснул в неё остатки воды из зачарованной баклажки. Узор вспыхнул огнями, словно новогодняя ёлка, потянулся к магу отростками-щупальцами. Шенк прыгнул из ворот на нашу сторону спиной вперёд, плотно сгруппировавшись по-вратарски, и перекатился через голову так ловко, словно занимался этим каждый день вместо утренней гимнастики. Тем временем линии древнего волшебства вылезли в наш мир, перечеркнув линию колючих столбов-границ, заискрили нестерпимым блеском электросварки...

К счастью, напрасно я сжался в ожидании взрыва — буквально на глазах стебли и побеги пожухли, смертельные шипы осыпались лиственной хвоей, а врата схлопнулись в себя. Исчез сложный узор, монструальные столбы-основы смялись, как пустая пивная банка, пропало давление древней магии, и от всего приключения осталась только полоса закопчённой земли да чертыхающийся Шенк, который по-прежнему сидел на заднице, размазывая по морде слёзы магического отката.

Потом он вздрогнул, явно вспомнив, где находится, резко обернулся ко мне:

— Вы не уронили Копьё?!

Я молча потряс оружием.

— Слава Изначальным! Я уж было подумал...

Он поднялся с явным трудом, кряхтя и не скрывая слабости, приблизился, во все глаза разглядывая древний артефакт.

— Никогда не видел его так близко...

— Что теперь, сэр?

— Теперь вы должны его отдать мне.

Я протянул Копьё:

— Прошу.

— Нет!! — старикан чуть не упал, отшатываясь, рявкнул во всё горло — Стойте!!

— А что не так?

Волшебник потёр лицо, тихо выдохнул «ох уж эти магглы!», строго взглянул на меня:

— Это мощнейший артефакт, мистер Криви, и любое прикосновение к нему может уничтожить мага. Вы должны ПЕРЕДАТЬ его мне — именно отдать, а не сунуть в физиономию: «на, отцепись!».

— Хорошо, сэр, давайте попробуем иначе.

Я выпрямился, попытался принять самое серьёзное выражение лица, протянул Копьё на вытянутых руках, как японцы отдают свои мечи:

— Я, Колин Крайтон-Криви, отдаю этот артефакт Майку Ослоу из рода Шенк!

Волшебник нервно вздохнул, и с выражением абсолютного благоговения принял Копьё обеими же руками. Как только древко перешло из рук в руки, тело моё пронзила резкая слабость, да такая, что пришлось бухнуться на колено, чтобы не упасть вовсе на четвереньки. Артефакт что — жизненную силу забирает??

Шенк заметил моё состояние (сложно не заметить, когда твой напарник опускается на землю), объяснил, сияя, как начищенный самовар:

— Копьё не ворует силу, мистер Крайтон, — наоборот, оно даёт вам новые возможности, как только вы его принимаете. Однако получаете их вы незаметно для себя, воспринимая, как естественное течение событий. А вот когда с ними расстаётесь, то разница в состоянии оказывается очень заметна. Не беспокойтесь, скоро вы почувствуете себя лучше.

Он не соврал, я довольно быстро нашёл в себе силы подняться, хотя далось мне это нелегко. Голову, к счастью, не вело, однако слабость была огромная, — слабость и ощущение потери, словно кусок души из меня вырвали.

Даже тот по-зимнему холодный ветерок, что дул с местных холмов и нёс запах йода с недалёкого моря, теперь, казалось, меня с ног может свалить.

— Это очень мощный артефакт, — продолжил старикан, поглаживая древко с нежностью, которой от него трудно было ожидать. — Вам несказанно повезло, потому что шанс прикоснуться к такой великой магии, да ещё и уцелеть при этом, даётся раз на несколько веков!

— Признаюсь честно, сэр, — вздохнул я, — пока я испытываю только слабость и чувство потери, словно потерял часть себя.

— Вам надо в Хогвартс, — Шенк прищурился, посмотрел на меня сквозь монокль, вынырнувший из глубин драконоборского доспеха. — Это резкая просадка магического запаса. Избегайте несколько дней серьёзных нагрузок и переутомления, а потом всё восстановится. Я пошлю птицу Минерве, пусть она вам даст освобождение на два — три дня. И конечно, можете рассказать о том, что мы здесь делали, ей будет интересно. Прощайте!

И я отправился в школу — меня скрутило, протянуло сквозь игольное ушко, да выбросило на школьном дворике. Здесь царила густая темнота, а сквозь вечернюю тишину пробивались откуда-то сверху взрывы детского смеха — явно в пустом класе народ веселится на верхних этажах.

Я же постоял, приходя в себя, подышал свежим воздухом, который на этот раз показался удивительно вкусным после приключений в Межмирье, и побрёл к себе в башню. Чувствовал я себя по-прежнему скверно, поэтому ужин проигнорировал, обойдясь домашними запасами, благо, выбирать было из чего.

К тому, что я собрал из родительского холодильника, теперь добавились подарки из Крайтон-холла — аристократы, для которых открылись новые стороны «старой доброй Англии», с интересом исследовали новые возможности, так что совы регулярно приносили вкусняшки «из новой семьи», а я отвечал подробными письмами о нравах, обычаях и влиятельных семьях Волшебной Британии, обильно сдабривая текст фотографиями молодых наследников и наследниц.

Самое забавное заключается в том, что характерный замковый силуэт, который Крайтоны выбрали в качестве торговой марки для своих товаров, для некоторых волшебников уже стал символом хорошего вкуса, потому что и сыр Крайтоновский, и выпечка, и чайные сборы из наших трав (о, какое волнение вызвали эти травы в чайном клубе!) понравились многим. В общем, тихой сапой Крайтоны протискивались туда, где их так долго не пускали, хе-хе.

Так что я перекусил, чем новые родственники послали, и улёгся в постель. Однако в этот раз спалось мне плохо, вскидывался я каждые пол-часа, и даже захотелось глотнуть снотворного, чтобы хоть на какое-то время отрубиться. Остановила меня только память о мерзком вкусе зелья — интересно, зельевары специально его таким делают, чтобы волшебники не злоупотребляли? У не-магов, как я слышал, добавляют рвотные средства в снотворное, чтобы пациенты не убились от передоза, а местные идут по более рачительному пути, дабы с помощью отвратного вкуса не позволить магу переводить ценные ингредиенты в блевотину.

На следующий день чувствовал я себя всё ещё неважно, кое-как досидел до обеда, и сразу после него МакГонагал вызвала меня к себе. Я зашёл в класс, увидел в руках декана пергамент, исписанный знакомым почерком, усмехнулся про себя — не соврал Шенк, значит.

— Выглядишь ты не очень, Колин, — вздохнула госпожа по слову. — Хорошо, Архивариус пояснил, что с тобой случилось.

— Он даже разрешил рассказать, как всё происходило, мэм.

— Ну-ка, ну-ка, — немедленно оживилась МакГонагал, — Майк — человек скрытный, о своих делах рассказывает чрезвычайно неохотно.

И под негромкое потрескивание камина я рассказал обо всём. Волна тёплого воздуха, которая грела спину учителя, доходила и до меня, так что делиться впечатлениями было приятно, тем более, что декан организовала чай с кексами и крыжовниковым вареньем. Я прихлёбывал ароматную жидкость, которая неторопливо разогревала меня изнутри, активно нырял ложкой в хрустальную вазочку с изумрудной вкусняшкой (немножко кислинки и много сладости — боже, какой это балдёж!), и описывал горную долину, в которой ещё недавно торчала на склоне бестолковая жердь с тряпкой на вершинке.

МакГонагал умела слушать, поэтому я не заметил, как увлёкся рассказом — оказывается, невозможность поделиться пережитым здорово угнетает человека, и теперь, когда хозяин Обета позволил чуток приподнять завесу тайны, мне доставлял огромную радость описывать хотя бы один эпизод волшебной службы.

Я описал магопад (оказывается, госпожа по слову знала про него, и даже в молодости побывала где-то рядом), рассказал о волшебном Копье, о том, как открылись врата и были убиты ни в чём не повинные зверьки.

МакГонагал нахмурилась:

— Два таких сильных животных... Я и не подозревала, что он зашёл так далеко...

— О чём вы, мэм?

— Это не просто Магия крови, Колин. То, что ты рассказываешь, очень похоже на вавилонские техники, те, что сегодня даже вспоминать не принято. Тьма, кровь, жестокость...

— Слишком жестокие? Мне казалось, использование внутренностей оборотня или какой-нибудь вейлы тоже добрым не назовёшь.

Госпожа по слову вздохнула:

— Дело не в том, что мы называем «гуманность», Колин, — магия тех времён была так тесно связана со Стихиями, что волшебник мог легко и незаметно для себя поддаться влиянию сиддхе. Что за этим следует, полагаю, объяснять не требуется?

— Нет, мэм. Психические изменения, ментальные нарушения, физические мутации, а в конце — смерть от других волшебников, которых он попытается поработить, потому что к этому времени перестанет их считать равными себе.

— Один балл Гриффиндору.

Я помялся, но интерес подзуживал сильно, поэтому я решился:

— Значит, тот странный язык, что резал мне уши — это ассирийский?

— Не знаю, может, даже старо-вавилонский или сам шумерский, потому что Майк известен своей любовью к старым языкам. Краучи славятся знанием современных языков, а Шенки — вымершими. Думаешь, откуда такая кличка?..

Уходил я от декана, чувствуя себя значительно лучше, чем до прихода в её кабинет. Нельзя сказать, что вот прям совсем замечательно, однако с утренним состоянием не сравнить. Я даже на восьмой этаж по лестницам взобрался самостоятельно и почти без пауз, — только у симпатичной девушки, что ко мне неровно дышит, остановился чуток дух перевести, да лишний раз на красавицу полюбоваться.

Она сразу поняла, что со мной происходит (есть у магических портретов свои тайны, есть!), и посетовала, что в школьных дормиториумах нет ванных комнат, как было в её время, потому что при общем истощении волшебника лучшее лекарство — горячая ванная с добавлением нужных травок. Каких, Колин? Записывай...

Я спрятал листок с семейным рецептом, поблагодарил очаровашку за полезный совет, и отправился в дальнейшее странствие по лестницам. Теперь мои ноги вели уставшее тело в нужное место, а не спальню, ибо в нашем с Гермионой тайном гнёздышке ванная как раз таки есть!

Вот только рассказывать об этом всем подряд, даже если эти «все подряд» мило краснеют при виде мой белобрысой физиономии, я не тороплюсь, — известно ведь, что портреты служат Замку и его Директору, а наш Дамблдор может в рамках воспитательного процесса отобрать такую уникальную возможность отдыха от бешено-красного цвета.

Перечисленные девушкой травы у меня имелись, поэтому как только я прошёл отводящий глаза барьер, сразу же отправился в ванную, — травы, собранные мной при случае, или купленные на Диагональной аллее, хранились в соседней каморке, чтобы далеко за ними не ходить.

Погружение в горячее паркое тепло, насыщенное ароматами цветущей лесной поляны, вызвало у меня такой долгий стон наслаждения, что я на какое-то время выпал из реальности, потому что стало чересчур хорошо, чтобы ещё о чём-то думать. А потом, когда горячая вода сделала своё дело, вернулось ощущение собственного тела, а слабость исчезла, растворившись в тепле и ароматах, мне вдруг захотелось послушать треск огня.

Поэтому я выкарабкался из водяного плена, завернулся в халат (причём сначала вытерся досуха, а только потом уже накинул его на плечи, потому что до сих пор не привык к местной привычке после ванны даже мыло с себя не смывать, а прямо в пене заматываться в ткань) и перебрался в соседний класс, где у нас располагался камин. Перестраивая школьное пространство под свои нужды, мы даже поспорили с Гермионой, — я хотел камин убрать, потому что место он всё-таки занимал, а нужды в таком неэффективном подогреве воздуха у нас не было. Но Гермиона потребовала его оставить, чтобы, как она выразилась, «хотя бы одна комната здесь выглядела по-английски» (видимо, витражи в стиле Тиффани и мебель, созданная мной по образцам средневековых предметов, собранных эльфами по замковым чуланам, на её домашний интерьер не слишком походили). И теперь вот мне осталось лишь порадоваться своей податливости к женским требованиям.

Голова после ванны с волшебными травами была удивительно ясной, спать не хотелось, а хотелось наоборот, активно поработать мозгами. Поэтому я зажёг огонь в камине, и когда поленья радостно затрещали, а по ним запрыгали рыжие язычки пламени, я устроился на диване, подсунув под ноги мягкий пуфик. Понаслаждался уютом немного, поёрзал, удобнее пристраивая зад на подушках, а потом нацепил очки-переводчики, чтобы чтение книжки, вручённой мне красавицей-когтевранкой, было максимально комфортным.

Та-ак, что это у нас такое? «Компендий Анонима», значит, — ещё одно католическое руководство по контролю над собственным разумом, предназначенное для тамошних монахов... И как оно с Лойоловскими наставлениями сочетается? Не тот ли это Аноним, который первого иезуита вдохновил на борьбу с магами?

Постепенно я втянулся, очки переводили средневековую латынь выше всяких похвал, и даже вкрапления испанских слов не мешали понимать текст — похоже, автор был из идальго, не забыть бы потом в немагических архивах про этого монаха поискать...

Дрова потрескивали в камине, время от времени оттуда тянуло лёгким дымком, но вставать, чтобы прочистить дымоход и усилить тягу, не было времени, потому что текст меня действительно увлёк. К тому же, волны тепла замечательно грели вытянутые на пуфике ноги, и было так здоровски расслабляться под увлекательное чтение, что я даже выпростал из халата левую руку по самое плечо, потому что по-настоящему согрелся. Всё-таки хоть я и в теле настоящего англичанина, который в сквозняках да промозглой сырости вырос, а в памяти ещё остаюсь южным русским, и мне иногда просто отчаянно не хватает нашей жары. Или Солнца?

В общем, было мне чертовски хорошо, уютно и комфортно — мягкое тепло греет стопы, текст буквально впечатывается в мозг (какие интересные упражнения по концентрации этот «омбре» предлагает!), — я наслаждался буквально каждым мгновением такого времяпровождения. А потом я почувствовал что-то странное, словно к теплу от камина добавилось внутреннее душевное тепло — что-то, похожее на нежность. И нежность эта была не моя.

Я оторвался от книги, повернул голову, улыбнулся от всего сердца — на входе, прислонившись к дверям, стояла Гермиона, и смотрела на меня совсем не так, как обычно. Лицо у неё порозовело, (неужели я так сильно натопил, что ей жарко стало?), а глаза блестели, словно звёзды, и хотелось смотреть в них бесконечно.

Моя любовь была сейчас удивительно хороша в своём джемпере в ёлочку, из под которого пламенел гриффиндорский галстук, в юбке ниже колена, и с густыми волосами, которые успели за целый день привычно взбиться почти неуправляемой копной, — вот у Гарри волосы слушать расчёску не хотят, и у Гермионы тоже непослушные.

Я снял очки, помахал рукой:

— Привет. Я говорил тебе сегодня, как ты красива?

Девушка моргнула, открыла рот, явно чтобы сказать что-то наперекор, а потом улыбнулась, и покачала головой.

— Значит, не говорил. Ты удивительно красива сегодня, Гермиона.

Девушка ещё сильнее порозовела, но преодолела смущение, и решительно шагнула в комнату:

— Колин, я хочу перед тобой извиниться!

— Что-то случилось? — подобрался я.

— Да! Я... — она замялась, на мгновение опустила глаза, но решительно тряхнула головой. — Колин, я тебя подслушала у МакГонагал! Случайно!

И едва слышно добавила:

— Вначале случайно, а потом... Ты даже не представляешь, как мне было интересно!

— Подслушала, значит...

— Не специально, честно! У нас была самоподготовка, и я пошла к декану, — она просила помочь разобрать старые контрольные. Знаешь ведь, как Амбридж к каждой кляксе цепляется.

— Знаю.

— И когда я в соседней комнате разбирала пергаменты, невольно зачиталась, — представляешь, попались работы уже выпустившихся учеников, и там оказались такие нелепые, дурацкие ошибки!

— Не может быть! — вскинулся я. — Ошибки у выпускников?? Как такое возможно?!

Гермиона поперхнулась, изумлённо вытаращилась на меня, и тут же нахмурилась, когда увидела мою ржущую физиономию.

— Колин! Я, между прочим, серьёзно, а ты..!

Она принялась тыкать в меня своим острым кулачком, и от смеха мне совершенно не удавалось уворачиваться от её атак. В конце концов я просто сгрёб её в охапку, потому что встать и убежать не получалось — халат мешал.

Гермиона упёрлась мне в грудь, разгорячённая, всклокоченная, стараясь вырваться из объятий и продолжить наказание, но тут громко затрещали дрова, мы обернулись, и увидели, как из камина на каменный пол выпрыгивает язычок пламени. Он попрыгал по каменным плитам, оставляя после себя пятна копоти, замер, словно раздумывая, куда побежать.

— Мерлин... — прошептала Гермиона, — это же саламандра...

— Ага, — шепнул я прямо в розовое ушко, которое оказалось совсем рядом, — огненная. Подожди-ка!

Одной рукой придерживая мстительницу, я вытянул к огоньку вторую, и щёлкнул пальцем: огонёк дёрнулся, как от порыва ветра, и вернулся на большое полено в каминное зеве. Дерево затрещало, развалилось на несколько меньших кусков, сыпанув облаком искр, и пламя вернуло свой обычный вид, без волшебных ящериц.

— Обалдеть, — вздохнула девушка, усаживаясь поудобнее у меня в объятиях, — первый раз живую саламандру увидела...

— Я забыл, что на всех каминах школы наложена блокировка от их появления, и когда восстанавливал наш, совершенно о ней не подумал. Хорошо, что элементал выскочил при нас, а от устроил бы тут веселье.

— Точно, — кивнула Гермиона, и заметила книгу. Наконец-то, я устал уже её подсовывать!

— Какая странная латынь... Компендио бреве де экзерцисиос эспиритуалес — краткий компендий духовных упражнений?

— В точку. Написан в испанском монастыре Монсеррат, толи самим аббатом Сиснеросом, толи на основе его известных работ. Если забыла, имею в виду его «Сборник упражнений в жизни духовной» и «Директория канонических Часов».

— Хм... — девушка нахмурилась. Ей, похоже, не понравилось, что кто-то знает больше неё. Ничего, у меня для тебя есть лекарство!

Я снял очки, пустил немного магии в пальцы и аккуратно растянул дужку, чтобы она поместилась сразу на два лица.

— Разделить не могу, — сама понимаешь, артефакт испортится, — поэтому предлагаю поделить поле зрения. Ты смотришь одним глазом, а я другим — будет не слишком удобно, но всё равно хватит, чтобы понять написанное. Придвигайся поближе.

Я прижал девушку покрепче, она замерла, несколько секунд сидела напряжённая, — видимо, не ожидала от меня такой прыти, — потом тихо хмыкнула каким-то своим мыслям, и явно расслабилась.

Талмуд устроился перед нами на специальной подставке, Гермиона переворачивала страницы волшебной палочкой, а я, уже прочитавший эту часть, просто сидел рядом с любимой девушкой, прижимая к себе её тёплые плечи, ощущая каждый её вдох и чувствуя запах ромашкового шампуня для волос. И млея от удовольствия при этом.

А потом Гермиона что-то заподозрила, и совершенно неожиданно скосила на меня взгляд, видимо, поймав какое-то странное выражение на физиономии.

— Колин, ты ведь не читаешь?

К моему счастью, наслаждение от такого тесного общения сформировалось в желание кое что сделать, — и совсем не то, о чём вы подумали!

— Мне пришла в голову одна мысль, Гермиона. Сейчас покажу.

По-прежнему не ослабляя объятий (а вдруг сбежит?!), я махнул свободной рукой, призывая фотоаппарат, — давно заметил, что моя радость не так остро реагирует на волшебство, сотворённое пусть без палочки, но с какими-нибудь жестами. Так что появление камеры она восприняла почти спокойно, а я порадовался, что объектив там накручен «портретник» с хорошим светом, а не «полевик» для птичек и зверей, в котором с такого расстояния ничего не поместится в кадр.

— Сейчас вылетит птичка!

Аппарат мигнул вспышкой, Гермиона ойкнула, повернула ко мне удивлённое лицо:

— Ты изменил вспышку? Раньше с такой здоровенной бегал...

— Надоело сгоревший магний нюхать. Подумал, уже конец двадцатого века на дворе, а я словно какой-то репортёр времён Марка Твена.

— Скажи ещё, Чарлза Диккенса.

— Нет, скорее, времён Шекспира. Сейчас...

Фотография переместилась на фотопластинку, я тут же её увеличил, чтобы можно было глянуть, что получилось.

— Я с искусственным интеллектом экспериментировал как-то, — после того, как Директор приказал не работать с портретами после матча. Как понимаешь, расстраивать их мне не хотелось, но и запрет нарушать было нельзя. Поэтому я поработал с духами, чтобы хоть часть задач на их призрачные плечи переложить.

— Мерлин... — прошептала Гермиона, когда изображение повисло перед нами в полной красе. — Это... это... ах-ха-ха!!

Она затряслась от смеха, и я не удержался, вслед за ней заржал во весь голос — уж очень смешно получилась наша парочка, да ещё в одних очках на два лица. И моя счастливая физиономия, когда я прижимаю к себе девушку со всклокоченными волосами.

— Чем это мы с тобой занимались, Гермиона, что ты успела меня почти раздеть? И что случилось с твоими волосами — ещё пять минут назад ведь была нормальная причёска?

— Я тебя раздела?! — возмутилась порозовевшая девушка. — Да ты на свою довольную физиономию глянь: вылитый кот, что объелся сметаны! Кто тут ещё с кем делал, надо смотреть!

— Грешен, моя радость, не могу удержаться, обнимая такую девушку.

— Какую?

— Самую лучшую на свете. Самую умную, самую отважную, самую верную, самую красивую!

Гермиона порозовела, и даже задышала иначе — явно девочке ничего подобного раньше не говорили. У меня тоже пересохло во рту, потому что желанный поцелуй был уже вот совсем рядышком, но боги, или кто там у нас за них, решили иначе — «мистер Пинки», скотина такая, не выдержал такого близкого соседства с горячим девичьим телом, и радостно попёр к свободе. И может, я бы скрыл преждевременное возбуждение, но рука любимой ужасно неудачно скользнула вниз по моему животу...

Она дёрнулась, как от электрического разряда, и пунцовая, как никогда ещё раньше, вскочила с дивана. Тут же подхватила свою вечную сумку, бросилась к выходу, на ходу поправляя растрёпанную одежду. На пороге замерла, обернулась с горящими глазами:

— Я... Колин... Я... Мне надо в библиотеку! Да, я совсем забыла — мне надо!..

И бросила едва слышно, ускользая в дверях

— Спасибо!..

А тем временем дни летели, и всё ближе оказывался Имболк, на который меня пригласили последние Блэки. Я даже аккуратно поинтересовался у Гарри, не собирается ли он в гости к своему крёстному в то же самое время. Как и подозревалось, герой всея Британии слыхом не слыхивал о таком празднике (думаю, он про него просто забыл, потому что Рон про Имболк не вспоминал ни разу), и никуда из Замка не собирается.

Он вообще, как мне показалось, чуток поутих после «воспитательных мероприятий» нашей Жабы. Всё-таки боль — хороший учитель, особенно, когда её можно компенсировать всеобщим вниманием на тренировках Армии Дамблдора. Вскоре после январских снегов, когда на улице подмокшую землю опять сковал мороз, Гарри показал нам Патронуса.

В его исполнении это выглядело и правда очень впечатляюще, когда в воздухе сформировался серебристый олень и проскакал вокруг нас, буквально излучая радость и свет. Народу сейчас же захотелось повторить чудо самостоятельно, и, разумеется, ни у кого не получилось.

Но Гарри, как интуитивный предводитель и лидер, народу опустить руки в разочаровании не дал, тут же рассказав пару историй про то, как сначала у него не получалось, а потом вдруг ка-ак получилось!

В итоге школьники расходились уставшие, но полные уверенности, что вызывание Патронуса у каждого не за горами. Ну что я могу сказать — мне тоже интересно посмотреть, как у детворы получится сотворить такое сильное колдунство. При этом у меня лично нет никакой уверенности, что я сам чего-то конкретного из палочки выдавлю, потому что она ведь у меня непростая, с характером.

Буквально на следующий день я ощутил острую потребность прогуляться в Лес. Ни с того, ни с сего, прямо в процессе укрепления дружеских связей с коллегами по факультету — мы с ребятами из спальни сидели возле камина и травили анекдоты, пользуясь тем, что у нас выпали свободные часы, пока старшаки и малышня страдают на лекциях. И вот в этот самый момент я осознал, что мне было бы хорошо слетать в Лес, куда я после Йольского котика вот ни ногой. И тут вдруг такое!

Сказать, что я удивился, — не сказать вообще ничего. Я пробурчал какую-то отмазку, выскочил из дормиториума, — тишина в башне стояла почти утренняя, и только негромкие разговоры портретов несколькими этажами ниже, да вопли первокурсников откуда-то с партера говорили, что Хогвартс бодрствует, — и нырнул в наш коридор.

Мне требовалось вначале понять, с чего это вдруг потянуло в мёрзлый Лес, в голые ветви и затянутые настом сугробы. Я хлопнулся в кресло, закрыл глаза, расслабился, сделал до-о-олгий вы-ы-ыдох...

И сразу же, толком ещё не погрузившись в транс, получил ответ — это Замок хочет, потому что кого-то из школьников нелёгкая понесла в Лес.

Я вздохнул, поднялся и призвал привычную деревяшку. Раз надо, значит полетим приструнивать разгулявшихся путешественников. Небось, кому-то из «мальков» приспичило, — может на спор, а может и от одиночества. По себе помню, в какую депрессию могут загнать неоштукатуренные старые стены, когда не с кем поговорить о самом важном — о родителях, домашних игрушках, о любимой кошке или щенке, которых пришлось оставить дома...

Выпархивать на свежий воздух прямо из ближайшего окна я не стал — во-первых, сам же окна закрывал, чтобы согреть классы и коридор, а во-вторых, случайных зрителей в башне хватает, и неизвестно, кто там ещё вот в этот момент тоскливо глядит в окно под бубнёж уставшего преподавателя. Смотрит бедный школьник на мир снаружи, минуты считает до звонка, которые тянутся, как сонные мухи, и вдруг натыкается взглядом на летящую в Лес фигурку. А кто это там летает, когда я на уроке страдаю?

А ещё лучше будет, если это окажется кто-то из преподавателей, — мне только скандала не хватало очередного и каких-нибудь штрафов для факультета. Это Гарри всё прощается, ему сам Директор благоволит, а остальным смертным лучше быть скромнее.

Так что я отправился в полёт, накинув на палку чары для отвода глаз. Обычно школьники такое волшебство бросают на себя, но именно одушевлённые цели ищет поисковое заклятие преподавателей, когда те проверяют периметр Школы. Я же, сидя на заколдованной палке и попав в заколдованную область, то есть оставаясь невидимым, под определение «одушевлённой намагиченной цели» не подпадаю, и ускользаю от внимания учительского глаза. У нас регулярно школьники какую-нибудь ерунду в воздух запускают, так что на летящие предметы школьные маги давно не смотрят.

Тихо соскользнув с крепостного зубца, я поплыл к чёрным деревьям, постепенно забирая к Озеру — где-то там нарушитель пробрался сквозь школьные сигналки, их при этом не потревожив. В густых зарослях, где высокий шиповник и молодой ельник гасили порывы ветра, снега лежало много, кое-где намело даже по колено. Однако наст оставался не нарушенным, его твёрдая корочка радостно блестела под солнечными лучами, и если бы не подсказки Замка, который посылал ощущение правильного направления, найти беглеца я бы точно не смог.

А так мне оставалось только скользить меж спящих деревьев, щуриться, когда особо яркие блики послеобеденного солнца попадали в лицо, да поворачивать в нужную сторону, когда пробуждалось внутреннее «Туда!».

Путь меня вывел к оврагам, где снег остался только в тёмных ямах, а вся остальная земля — серая мёрзлая почва с лохматыми пучками пожухлой травы да голыми прутиками дикой малины и бузины, — бесстыдно оголилась меж древесных стволов.

Ощущение правильного поиска усилилось, я перемахнул через неглубокий овражек, в котором чернели на снегу листья «зимних слёзок» — они всегда увядают после созревания семян, — и почувствовал неподалёку присутствие живых существ.

Кто это был — заяц, кентавр или, к примеру, арахнид, — понять ещё было невозможно, однако уже отсюда мне было понятно, что кто-то из тутошних животных не любит кого-то другого живого. Блин, мне только ранений и травм здесь не хватало!

Я ускорился, присев пониже, чтобы не снесло с деревяшки случайно, шмыгнул между голыми стволами, морщась от холодного ветра, который тут же ледяными лезвиями врезался в кожу, и с разбега выскочил на поляну, где хрупкая блондинистая фигурка гладила чёрное уродливое существо на тонких ножках-ходулях.

Треск веток, сквозь которые я проломился с грацией носорога, заставил фигурку обернуться — светлые волосы взвились от порыва ветра, уродец, которого девица сжимала в объятиях, вырвался на свободу, помогая себе бежать от любвеобильной человеки широкими кожистыми крыльями, а здоровенная лошадь, такая же отталкивающая, как её малыш, вывалившись нам навстречу из кустов, остановилась в задумчивости.

Любительница животных махнула беглецу, и повернулась ко мне с безмятежной улыбкой на бледном лице:

— Здравствуй, Колин. Ты пришёл меня забрать в Замок?

— Да, Луна. Он попросил меня помочь тебе вернуться в школу. Как ты здесь оказалась?

Девушка пожала плечами:

— Не знаю, просто захотелось пойти, куда глаза глядят. А потом увидела, как маленький фестрал объедает мохнатую ольху, и решила ему помешать. Ведь если он выест колючих бук, то весной ольху некому будет опылять, и она погибнет.

Ну да, тут она права, — большая часть магических созданий зависит друг от друга, и волшебный биоценоз куда уязвимее, чем такой же не-магический. Но с другой стороны, этих ольх только по этой стороне Леса целая роща растёт, а Луна у нас одна, и если встревоженная мамаша-фестрал откусит её голову, весь канон может покатиться к чертям собачьим. Так что хвалить местную гринписовку я не буду.

Отталкивающей внешности малыш тем временем прибежал к мамаше, прижался к её боку, а та привычным материнским жестом прикрыла его крылом, — ну да, обмен веществ у них повышенный, и малышу должно быть частенько холодно.

— А чего ты хотела от фестралыша, Луна?

— Погладить, конечно. У них очень шелковиста кожа, знаешь.

— А ещё у них острые клыки. Мать вон как разнервничалась.

Луна глянула на парочку, нахмурилась:

— Жаль, я хотела сюда ещё раз прийти...

— А ты их прикорми, и они к тебе сами придут, — вспомнился мне канон. — С Хагридом поговори, у него мяса должно хватать. Им-то всё равно какое, лишь бы побольше.

— Точно, — улыбнулась девушка, — я не подумала об этом. Летим?

Она встала рядом на деревяшку, крепко прижалась сбоку, и посмотрела на меня снизу вверх:

— Мне уже в дормиториум хочется, к тёплому камину.

И мы отправились к Замку. В этот раз нырять между зарослей я не стал, хотя кое-где виднелись удобные просеки и старые дороги, — слишком старые и запущенные, чтобы по ним с удобством летать на метле. Говорят, ещё сто лет назад можно было по этим местам чуть не целый день летать, не сходя на землю, до такой степени проредили чащу окрестные маги, но сегодня, глядя на заросли и поваленные деревья, даже верить в такие рассказы не хочется.

Поэтому я всплыл над голыми по-зимнему верхушками деревьев, и отправился к Озеру, свинцово-серое зеркало которого темнело довольно далеко от нас. Луна прижималась ко мне всем телом, но, вопреки опасениям, моё второе Я, свободолюбивый мистер Пинки рваться к Солнцу и женскому теплу не стал. Вероятнее всего потому, что спутанные волосы и туманный взгляд слегка выпученных глаз — афродизиак на очень специфического любителя, а я к таковым не отношусь.

У берега я спрыгнул на мёрзлую гальку, — кромка воды кое-где поблёскивала тонким ледком, который не растаял под слабенькими лучами английского Солнца, — предложил девушке:

— Дальше лучше пешком, тогда меньше опасности, что преподы нас заметят.

— Хорошо, — легко согласилась Луна, — идём.

Она шагнула с летучей деревяшки, та взмыла над нашими головами, а я споткнулся, когда увидел босые стопы под мантией.

— Луна, ты что — босая?! Всё это время ты была без обуви??

— Ну да, — Луна вытянула вперёд ногу, посмотрела на бледную стопу, пошевелила пальцами.

— У тебя опять украли обувь?!

— Нет, нет, — улыбнулась она туманно, — мне это было нужно...

— Ты о чём?

— Ну... — девушка намотала на палец прядь волос, — мне с утра было очень грустно, и я пошла гулять по замку. А потом, когда с галереи смотрела на Лес, вспомнила фестралов. И подумала — наверное, им там холодно сейчас...

— Но почему босиком??

— Мама говорила, — чтобы увидеть корни, надо от них оторваться. Босиком проще идти, если не хочешь застрять в снегу или в своём образе реальности. Меня мама учила, только я не так много запомнила, потому что маленькая была. Теперь вот вспоминаю...

— Ты позволишь? — я присел перед девушкой, коснулся узкой стопы. Луна хихикнула, дёрнулась, но убирать ногу не стала.

— Щекотно, — пояснила она.

Вопреки ожиданиям, стопа была тёплой, а совсем не ледяной.

— Что-то мне такое припоминается... — пробурчал я, вставая, — крутится в голове, а поймать не могу...

— Друидские способы, — кивнула девушка. — О них вспоминают на Истории, когда рассказывают о борьбе римских жрецов с местными друидами. А ещё рассказывает Флитвик на факультативе по Чарам.

— Я не отношусь к числу его поклонников.

— Да, и это странно, потому что его только чистокровные недолюбливают, а ты — гриффиндорец.

Я открыл рот, собираясь рассказать её про Шенка.

— Но это не страшно, — продолжила она, — Флитвик всё равно неправильно о друидах рассказывает, ему гоблинская кровь мешает.

— И поэтому правильно получается у тебя, а не у него? Потому, что гоблинской крови нет?

— Не только, — безмятежно улыбнулась девушка. — У Лавгудов сильная друидская память, поэтому я вижу и чувствую то, что другие не замечают.

— Друидская? Не эльфийская?

— Той совсем мало осталось, — махнула она, — после Мерлина Высокие к людям не приходят.

Продолжая странную беседу, мы чинно топали к школе, а миновав хижину Хагрида, над которой вился дымок разожжённого очага, маскироваться перестали вовсе. Луна шагала по мёрзлой земле с рассеянной улыбкой на лице, и если не присматриваться к подолу мантии, можно было вовсе не заметить, что она гуляет босиком. Это в наших фильмах детвора по Хогвартсу шарахается в джинсах из обычного мира, а в реальном Замке очень мало возможностей обойтись без мантии — на уроках пребывание в школьной форме обязательно, на факультативах тоже, и лишь в дормиториуме разрешается надевать что хочется, хоть пижаму.

Потом я захрустел по снегу, глянул на наши следы, и опять споткнулся — отпечатков босых девичьих стоп на снегу не наблюдалось, только мои ботинки. Это как так?

— Что-то случилось, Колин? — уставились на меня вечно удивлённые глаза.

— Как у тебя получается не проваливаться в снег?

Она опустила голову, глянув на ноги, обернулась назад, пожала плечами с улыбкой:

— Мы всегда это умели. И в обуви такое почти не получается — фениев вспомни, например.

В памяти тут же всплыли приключения Кухулина, его строгая наставница Скатах, которая жила на острове Скай в неприступном замке, остальная ирландская босоногая братия, про которую филиды всякое сочиняли.

— Ты тоже можешь этому научиться, — продолжила тем временем Луна.

— Предварительно разувшись?

Она покачала немытой головой:

— Нет, сначала надо пережить очень сильное потрясение.

Я почувствовал, как во рту пересохло:

— Ты имеешь в виду...

Она согласно кивнула:

— У меня стопы перестали мёрзнуть после того, как умерла мама, и я просидела полдня с её головой на коленях. Потом несколько дней ноги не слушались, и папочка думал, что я больше не буду ходить. Но я проснулась ночью от того, что стопы жгло очень сильно, выбежала на улицу, и прыгнула в лужу. Вода в ней зашипела, а папочка заплакал. Я очень редко видела его слёзы... И с тех пор я хожу, как хочу.

Луна посмотрела на меня:

— Тебе надо просто захотеть...

Вот только мне не хотелось вспоминать прошлое — даже ценой умения ходить по снегу не оставляя следов, аки молодой Леголас. Поэтому я ничего не ответил, и дальше мы шли в молчании, пока нас не встретил декан когтевранцев, которому я благополучно сдал молодую любительницу животных.

Следующий раз мне захотелось посидеть в одиночестве и тишине после Чар, — всеобщий любимец Флитвик по мере того, как я всё больше пропитывался эманациями Шенковской магии, начинал ощутимо напрягать. Не то, чтобы я не мог на него смотреть, но после Врат и Копья мне регулярно казалось, что магия Флитвика отдаёт той же, что давила на рассудок из-за Врат. Или это гоблинские особенности — откуда-то ведь зелёные появились в нашем мире, правда?

Так что после двух часов пребывания в гоблинском амбре захотелось мне до стона и скрежета зубов посидеть в тишине, чтобы при этом никто не орал над ухом про квиддич, и не толкался в бок, дескать, перед камином ещё много места, Колин, подвинься! И чтобы не рычать на коллег по краснознамённому факультету, я отправился в наш коридор, где было так, как мне сейчас хочется: тихо, тепло и одиноко.

Я дождался, пока лестница опустеет, параллельно отвёл глаза портретам (подсмотренное у некоего задиристого когтевранца заклятие тех ещё времён, когда приходилось бодаться с самозваным поклонником Лиззи), и перепрыгнул на площадку.

И почти сразу после того, как прошёл в полутёмный коридор, услышал знакомый голос:

— Экспекто Патронум!

Ага, моя красавица продолжает тренироваться. Последние встречи в Армии Дамблдора заканчивались именно этим — попытками сотворить призрачного Защитника. У некоторых серебристый дымок из палочки уже уплотнился до такой степени, что ещё немного, и сможет оформиться в какой-то конкретный образ, а у некоторых получалось только марево над палочкой.

Гермиона была из первых, я же из вторых, — во многом потому, что боялся, не сотворится ли из дикой смеси моего подсознания и умклайдета «с характером» какой-нибудь Паук вместо честных оленей, зайцев и той-терьеров. Появись перед глазами школьников такой воплощённый кошмар, как меня удавят ещё до конца учебного года, к Трелони не ходи! Несмотря на все попытки не лезть в глаза, слишком много всякого за спиной шепчут. И это ещё я маскироваться пытаюсь!

А теперь загадка успехов моей красавицы раскрылась — она тренируется втайне от всех. Какое-то время я просто стоял у входа, раздумывая, не оставить ли её в покое, чтобы она могла тренироваться без помех, но возвращаться в шумную башню отчаянно не хотелось, так что я вздохнул, и решил сегодня побыть эгоистом.

Тихо, чтобы меня даже случайно нельзя было обнаружить, я прокрался к комнате, где мы прошлый раз не то обнимались, не то книгу читали. Ещё на подходе стало слышно потрескивание дров в очаге — интересно, раньше она огня не зажигала...

— Эксперто Патронум! — ещё один возглас заставил меня вздрогнуть и остановиться. Словно в ответ на мои действия, проём двери осветился серебристым сиянием, а в коридор проскользнула призрачная выдра. Она кувыркнулась в воздухе, повернула ко мне хитрую мордочку, и Гермиониным голосом сказала:

— Колин? А что ты здесь стоишь?

— Пришёл минуту назад, захотелось в тишине посидеть. А ты здесь готовишься народ удивить?

Выдра потускнела, растворилась в воздухе.

— У тебя здорово получилось, Гермиона! Поздравляю!

Я осторожно шагнул в комнату — вдруг она сознание потеряла от магического истощения?

Моя красавица сидела на том же диване, напротив горящего камина, замотанная в мой халат, и грела босые стопы на мягком пуфике, который я так люблю использовать, когда сажусь отдыхать. К счастью, палочка в её руке была собственной, до моей запасной она пока ещё не добралась.

— Колин, у меня получилось! Я смогла вызвать Патронуса, ты видел?! Только что!

— И он даже поговорил со мной, — кивнул я. — Это настоящее волшебство, Гермиона, с большой буквы В!

— Спасибо, — улыбнулась она, сияя, как рождественская звёздочка. — Я до самого конца не верила, что получится! А потом кое-что вспомнила, и вот...

— Потрясающе, правда, — я устало присел рядом, улыбнулся в ответ. — Поэтому я ни на минуту не сомневался, что у тебя всё выйдет, как надо.

Зардевшая Гермиона смущённо опустила глаза, но тут же вскинула их на меня с хитрой улыбкой:

— Колин, а почему ты не хочешь попробовать? Я ведь вижу, что ты не очень стараешься на тренировках.

— Боюсь, — вздохнул я. — А вдруг какая-нибудь крокозябра из моей палочки вылезет? Я же весь Хогвартс перепугаю, меня сама Амбридж заавадит, не раздумывая.

Гермиона шлёпнула себя по лицу, имитируя фейспалм:

— Колин, ну какой же ты идиот!

— Почему? — растерялся я. — Это же логично после того, что я пережил.

— У хорошего человека не может получаться плохой Патронус! А у плохого он вообще не получится!

— Кстати, вот интересный философский вопрос — если для Патронуса нужны счастливые воспоминания, то почему воспоминания маньяка не подходят? Они же для него счастливые?

— Ты мне зубы не заговаривай! — рассердилась Гермиона. — Немедленно попробуй вызвать Защитника!

— Только не бей меня своими твёрдыми кулачками! — отшатнулся я в дурашливом ужасе. — А то вдруг мне понравится!

— Колин!!

Она меня всё-таки стукнула, и нам пришлось взять паузу, чтобы отдышаться от смеха. Но потом Гермиона подсунулась ко мне поближе, так, что сердце замерло от её такого близкого тепла, и строго посмотрела в глаза:

— Попробуй, Колин, пожалуйста. Обещаю, что увиденное, каким бы оно ни получилось, дальше меня не уйдёт. И пауков я, кстати, не боюсь, у нас от этого Рон.

— Точно, я и забыл...

Я вздохнул, вытащил палочку:

— Эксперто Патронум!

Из палочки вырвалось серебристое облачко, и тут же рассеялось перед нашими глазами.

— Сосредоточься, Колин! Движение у тебя «на пять», осталось чувство!

— Экспекто Патронум!

Ещё одно облачко, только на этот раз более плотное, повисело перед нами пару секунд. Я сконцентрировался на ощущении тёплого девичьего плеча, которое прижалось к моей груди, выдохнул:

— Экспекто Патронум!

Опять ничего.

Я слышал дыхание любимой девушки, ощущал её тепло, вдыхал запах её волос, но все мои попытки заканчивались облаками серебристого сияния — иногда более плотными, иногда почти прозрачными. Усталость накапливалась, движения руки потеряли точность, облачка превратились в жалкий дымок, и я в конце концов решил сдаться.

— Знаешь, Гермиона, как я на тебе ни концентрируюсь, получается только это. Видно, больше из меня не выжать, извини.

— На мне?? — повернула Гермиона сияющие глаза. — Ты на мне сосредотачивался?

— Лучшее, что случилось в моей жизни — это ты, — улыбнулся я девушке. — И если ты не поможешь мне с Патронусом, то кто?

— Тогда... — протянула она загадочно, и глаза её разгорелись ещё ярче, — да, тогда я должна тебе помочь...

И Гермиона поцеловала меня.

Я задохнулся в мягкой нежности её губ, которые не очень умело, но решительно охватили мои, и на несколько мгновений мир перестал существовать, потому что были только тепло и нежность — ровно столько, сколько потребовалось счастью собраться в груди горячим облаком.

И как только любимая оторвалась от меня, чтобы перевести дыхание, я протянул вперёд левую руку, и выдохнул прямо из сердца:

— Патронус!

Нас окутало облако серебристого свечения, которое несколько секунд грело обоих, а потом стянулось в...

— Ой!.. — выдохнула Гермиона, тут же забыв про меня. — Я хочу его потрогать!..

Она привалилась ко мне спиной, и, не думая слезать с моих колен, потянулась руками к пушистому толстячку, который подозрительно разглядывал нас, покачиваясь в воздухе:

— Здравствуй, смельчак. Тебя ведь можно погладить?

Зверёк, очень похожий на медвежонка, моргнул чёрными глазами-бусинами, и переместился ей в руки — в этот момент я почувствовал себя очень странно: одновременно спина девушки грела мою грудь, а её ладошки словно бы гладили меня всего сразу.

— Какой он тёплый... — прошептала Гермиона. — А если...

Она выхватила волшебную палочку:

— Экспекто Патронум!

Серебристая выдра появилась возле моего Защитника, ткнулась в него носом, кувыркнулась в воздухе от избытка эмоций. Тот взмыл над руками Гермионы, погнался за выдрой, и несколько минут мы, прижавшись друг к другу, смотрели, как наши творения радостно носятся по комнате, забыв обо всём.

За выдрой тянулся серебристый след магического рассеивания, и видно было, что она постепенно становится всё более прозрачной. Но за ней по этим блестящим следам нёсся мой мохнатый друг, который собирал гаснущие блёстки на свою шерсть, а когда он догонял выдрочку и толкал её головой так, что та переворачивалась в воздухе, вся эта мишура поглощалась её телом, и выдра снова набирала осязаемую плотность.

— Знаешь, — повернула ко мне лицо Гермиона (она по-прежнему почти лежала на мне, и её волосы щекотали мне губы каждый раз, когда я наклонялся, чтобы чмокнуть её в макушку), — я ни разу так долго не удерживала Патронуса. Кажется, её твой вомбат подпитывает.

— Так ты его узнала??

— Разумеется, — удивилась моей реакции любимая, — как же его не узнать? Уютный плюшевый мишка с когтями для копания нор, который умеет какать кубиками.

— Боже... — прошептал я, прижав к лицу ладонь, — ты ведь правда никому про это не расскажешь?

— Не расскажу, — неровно вздохнула Гермиона, — если ты перестанешь тянуться к моей груди.

И шлёпнула по руке, которая незаметно переползала вверх по животу. Любимая была в лифчике, и шансов у меня, в общем, не было никаких, но ведь следовало рискнуть, правда?

— Подумаешь, — надул я губы, и вернул руку назад. — Не очень-то и хотелось...

— Ага, я ведь не чувствую ничего, Колин.

К сожалению, мистер Пинки безжалостно раскрывал моё истинное состояние, остановить его не могло ничего, и я только удивлялся, как Гермиона спокойно переносит его настойчивое давление куда-то в поясницу.

— От твоего мистера Пинки у меня синяк скоро будет, — она ткнула в меня пальцем. — Но, Колин...

Она сползла с колен, повернулась ко мне:

— Пожалуйста, пусть это будет не сегодня...

— Любимая, — я нежно притянул её к себе так, чтобы долбаный отросток не торчал между нами пограничным столбом, — я тоже считаю, что ты достойна лучшего места и лучшего времени. Не в ободранном классе...

И поцеловал её нежно, как только смог. А потом добавил, когда любимая опять неровно задышала:

— И когда ты будешь не в моём любимом халате...

— Колин!

— Пиастры!! Пиастры!! — в окно просочился здоровенный попугай, который просочился прямо сквозь стекло, и хлопнулся на освободившийся пуфик. Как он пролез в это долбаное окно?? — Бутылка р-рому! Пиастры!

Гермиона отодвинулась от меня:

— Это что — почтовый попугай Сириуса?

Птичка склонила голову, посмотрела на нас снизу, протянула ко мне ногу с цилиндриком послания:

— Пиастры! Билли Бонс!

— Да, любимая, это от Сириуса, — вздохнул я, — письмо для меня.

Когда попугай захрустел печеньками, я вытащил свёрнутый узенькой трубочкой пергамент, развернул его, и Гермиона, ойкнув, прикрыла глаза рукой:

— Какие яркие пятна! Что это?

На пергаменте, видимым только мне каллиграфическим почерком было написано: «Мистер Крайтон-Криви приглашается по известному адресу для обсуждения скорого решения известного вопроса». Блин, а я ведь в тайне надеялся, что Имболк меня как-нибудь обойдёт...

Я вздохнул, поднялся, и ещё раз поцеловал Гермионину ладонь.

— Прости, любимая, но это не моя тайна...

И ушёл собираться в дальнюю дорогу.