Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Сентябрь 1938 года

Воздух в Даунтоне, обычно пропитанный запахом скошенной травы и дымком осенних костров, теперь был тяжел от иного дыма — тревожных новостей, доносившихся из репродукторов и газетных заголовков. «Гитлер требует Судеты!», «Мюнхенские переговоры на грани срыва!», «Угроза войны нависла над Европой». Эти слова висели в кабинете управляющего, в кухне коттеджа Барроу, в столовой слуг, омрачая даже последние теплые дни бабьего лета.

Кабинет управляющего напоминал штаб. На столе Томаса, рядом с привычными картами полей и отчетами о сборе урожая, лежали новые, тревожные документы: схема подвалов Даунтона, списки запасов, контакты поставщиков стройматериалов и медикаментов.

— Джордж, — Томас указал на план цокольного этажа, — вот здесь, под Оранжереей. Помещение сухое, с отдельным выходом. Можно оборудовать под бомбоубежище. Стены усилить балками. Нужно рассчитать нагрузку, объем материалов… Это будет твоя задача. К декабрю.

Джордж Кроули, теперь высокий восемнадцатилетний юноша с серьезным, почти взрослым лицом, кивнул. Его отъезд в Оксфорд через месяц висел между ними неозвученной темой. Вместо подготовки к студенческой жизни, он изучал схемы укреплений.

— Лесничий Доусон говорит, в старом леднике еще много места, — добавил Джордж. — Туда можно снести часть запасов из Большого Дома: консервы, муку, соль. И медикаменты. Доктор Кларксон уже составил список самого необходимого.

— Хорошо. Координируй с ним и миссис Хьюз. — Томас взглянул на юношу. Гордость за его зрелость смешивалась с горечью. Он должен думать о лекциях, а не о бомбах. — И не забывай про вступительные экзамены. Знания — тоже оружие. Особенно сейчас.

Дверь приоткрылась. Вошел дворецкий, его осанка по-прежнему безупречна, но в глазах — непривычная растерянность, как у человека, увидевшего, как рушится весь его упорядоченный мир.

— Мистер Барроу, — голос звучал глухо, — Его Светлость просит вас и мистера Джорджа. В библиотеке. Касательно… эвакуации серебра и картин в случае… — Он не договорил, словно боялся сглазить.

— Томас ответил ровно, отмечая, как дрожит рука старого дворецкого, поправляя галстук. Тени над Европой отбрасывали мрак и на тех, кто верил, что мир Большого Дома незыблем.

Коттедж у мельницы вечером был островком тепла, но тревога прокрадывалась и сюда. Радио в углу тихо бубнило сводки новостей. Гвен, вязавшая теплые носки (уж очень холодными выдавались ночи), неотрывно смотрела на Джонни, разбирающего на кухонном столе сложный механизм сеялки. Его руки уверенно орудовали отверткой, лицо было сосредоточено. Его могут призвать. Через четыре года. Если война… Мысль обжигала, как укол иглы.

Лиза , сидевшая рядом с альбомом, пыталась рисовать осенний пейзаж за окном. Но вместо золотых кленов на бумаге ложились мрачные тени, угловатые формы.

— Мам, — тихо спросила она, откладывая карандаш. — В газете пишут, детей из Лондона будут вывозить в деревню. Если война… Нас тоже куда-то отправят?

— Нет, солнышко, — Гвен поспешила ответить, хотя сама не была уверена. — Мы здесь. Вместе. У нас свой дом, свой цех… — Она поймала взгляд Томаса, вошедшего с холодом осеннего воздуха. В его глазах она прочла ту же тревогу, ту же решимость защитить свое гнездо.

— Папа, смотри! — Джонни поднял собранный узел сеялки. — Я понял, почему клинило! Винт перекосился из-за люфта в гнезде. Теперь как часы! Если придется больше земли засевать… — Он не договорил, но все поняли: на случай войны, чтобы кормить людей. Его путь к земле обретал новое, грозное значение.

Томас положил руку на плечо сына, чувствуя напряжение в его мышцах. Он взял рисунок Лизы.

— Сильные линии, Лиза. Но не забывай про свет. Даже в тени он есть. — Он указал на окно, где последний луч заката цеплялся за верхушку дуба. — Найди его. Нарисуй. Это важно. Помнить о свете.

Они сидели за ужином, и тревожные новости по радио казались громче звона ложек. Томас рассказал о планах с убежищем и складами.

— Старый ледник… — задумчиво произнесла Гвен. — Там прохладно. Мы можем перенести часть запасов эфирных масел, спирта из цеха. Для антисептиков. Или для «Барроу Эссеншиал»… если понадобится. — Ее бизнес-ум, закаленный годами, автоматически искал практические решения даже в мраке. «Барроу» должно было выстоять. Ради детей. Ради людей, которые на него работали.

Библиотека Даунтона на следующий день. Лорд Грэнтэм, выглядевший постаревшим и утомленным, разглядывал список фамильного серебра. Леди Мэри, Том Брэнсон и Томас обсуждали мрачные перспективы.

— Чемберлен летит в Мюнхен, — сказал Брэнсон, его ирландский акцент звучал резче обычного. — Умиротворяет этого безумца. Но цена… Чехословакия? Это предательство.

— Мир любой ценой, Том? — спросила Мэри, ее голос дрожал. — Или война? Что хуже?

— Не нам решать, — мрачно произнес Роберт. — Но готовиться надо к худшему. Барроу, ваши меры… они разумны. Убежище, склады. Что еще?

— Обучение, милорд, — ответил Томас. — Дворецкий должен проинструктировать слуг о действиях при воздушной тревоге. Доктор Кларксон готов провести курсы первой помощи для желающих из деревни. Мистер Брэнсон может помочь организовать «отряд гражданской обороны» — патрули, затемнение окон, наблюдение. — Он видел, как Карсон, стоявший у двери, бледнел при слове «воздушная тревога». Старый порядок умирал, рождался новый, суровый.

— Сделайте это, — кивнул Роберт. — Джордж… — он обернулся к внуку. — Твоя учеба. Оксфорд. Мы не вправе лишать тебя…

— Я уеду, дедушка, — твердо сказал Джордж. — Но вернусь при первой же возможности. И знания, которые получу — инженерия, логистика — они могут быть полезны здесь. Больше, чем когда-либо. — Он смотрел на Томаса, ища подтверждения. Томас кивнул. Путь Джорджа к управлению поместьем теперь лежал через университетские аудитории, но его сердце и долг оставались здесь, в Даунтоне.

Вечер. Томас и Гвен стояли на пороге коттеджа. Вдалеке, за темнеющими полями, светились окна Большого Дома. Воздух был холодным, прозрачным, пахнущим прелой листвой и… страхом. Из окна цеха доносились голоса детей — Джонни что-то объяснял Лизе про устройство фонаря «затемнения». Их обычные заботы казались хрупкими и драгоценными на фоне надвигающейся бури.

— Они так молоды, Томас, — прошептала Гвен, кутаясь в шаль. — Джордж… он едет прямо в эпицентр этой… этой трясины. Оксфорд — не остров. А Джонни… Лиза… — Голос ее сорвался.

Томас обнял ее, притянув к себе. Он смотрел на огни их дома, на силуэт мельницы, на темный массив парка. В памяти всплывали обрывки кошмаров, не принадлежавших ему до конца, но от этого не менее страшных: окопы, газ, крики. Война.

— Мы пережили одну бурю, Гвен, — сказал он тихо, но твердо. — Переживем и эту. Мы построили этот дом, этот бизнес, эту жизнь. Мы укрепили стены не только камнем, но и доверием, трудом. Мы подготовимся. Мы спрячем запасы. Мы научим детей, как действовать. — Он посмотрел на жену, его глаза в темноте казались очень яркими. — И мы будем бороться. За каждый камень Даунтона. За каждый вздох наших детей. За будущее, которое мы для них строили.

Они стояли молча, слушая, как ветер шелестит в ветвях, неся с собой холодные тени с континента. Тени войны, длинные и угрожающие. Но в окнах коттеджа горел свет. И пока он горел, пока их руки были сцеплены, а сердца бились в унисон, надежда теплилась. Они пережили великую депрессию. Они переживут и эти тени. Они должны.

Тени сгущались, окрашивая осень Даунтона в тревожные тона. Но пока в цеху «Барроу» пахло лавандой, а в коттедже у мельницы спорили о сеялках и светотени на рисунках, жизнь цеплялась за свое право на будущее. Битва за это будущее только начиналась.