Хонока (джен)

Хонока открывает свои все еще опухшие веки. Судя по активности в лагере, уже почти время ужина. Какаши в очередной раз готовит мисо-суп. Она любит суп мисо, но к тому времени, как закончится пограничное патрулирование, ее от него уже тошнит.

Она переворачивается на другой бок. Минато храпит на другой стороне палатки, а Паккун, к сожалению, ушел. Сэнсэй полулежит на своем свернутом спальном мешке рядом с ней, скрестив одну руку на груди, а другой поддерживая голову тыльной стороной ладони. Его глаза полузакрыты, и он ровно дышит.

Увах! Он действительно спит с открытыми глазами!

Она ничего не может с собой поделать. Она шлепает его по руке, и его голова откидывается на плечо, заставляя его вздрогнуть и проснуться. Он клянется. Она смеется.

“Ты и сопляк”.

“Ты спишь с открытыми глазами, сенсей”.

Он пару раз моргает глазами, и она видит четкое движение чешуйки, что-то вроде контактных линз, только круче.

“Научи меня, как это сделать?”

“Я уверен, что ты сможешь разобраться в этом самостоятельно. Твоя техника трансформации значительно совершеннее моей.”

Она надувает губы. Она хочет научиться использовать версию сенсея.

Он возвращается к тому, чтобы откинуться на свой спальный мешок. Он выглядит усталым. Сэнсэй на мгновение закрывает глаза, ресницы длинные и темные на его бледных щеках. Его челюсти сжимаются, и она не совсем уверена, борется ли он с зевотой или подбирает следующие слова. Может быть, и то, и другое.

“Хонока-кун… Какаши-кун сказал мне, что у тебя сегодня был еще один эпизод, благодаря Комори.” Последнюю часть он почти рычит. Она должна радоваться, что втянула Комори в неприятности, но она этого не делает.

Она переворачивается на другой бок.

“Я не хочу говорить об этом”.

“Мы как раз говорим об этом”.

“...” Тогда он сможет поговорить сам с собой.

“Мы говорим о Сатико, и Коэне, и Синку — которые, как я знал, будут иметь "табу", для протокола”.

Она делает глубокий вдох. Какаши обеспокоенно смотрит на нее от походной печки.

Она…

Она сказала ему, что он может быть сильным — что когда-нибудь он будет готов рассказать о своих чувствах. И она лицемерка — потому что предпочла бы никогда не говорить о своих чувствах, никогда. Если бы она могла выбросить их из головы и никогда больше не думать о них, она бы так и сделала.

“Когда я разговаривал с вашей сестрой в июне, это было для того, чтобы узнать больше о вашей семье и вашем отце — найти свидетелей, которые дали бы показания именно против него. Мы поговорили, и я, честно говоря, подумывал о том, чтобы переломать ему каждую косточку в теле. Затем Сатико попросила меня передать вам сообщение, которое я не смог сделать, поскольку это нарушает оба табу.”

Она задается вопросом, что Сатико могла бы хотеть ей сказать. В последний раз она видела ее перед своей свадьбой. Ей не разрешили присутствовать, потому что ее лицо представляло собой один огромный синяк. Она не уверена, что хочет это знать, но Сенсей все равно продолжает — хочет она услышать сообщение или нет.

“Она просила меня передать тебе, что твоя "онэ-тян" назвала своего сына в честь тебя.Коэн, мне нравится цвет твоих глаз, а также то, что она не считает их уродливыми или пугающими, и ‘конечно, не их глаза’.

Хонока сглатывает.

“Я также говорил с Комори и Торифу-сан”.

Он ждет мгновение и продолжает, снова.

“Акимичи Синку родился десятого июля. Хотя можно привести аргумент, что его глаза еще не определились со своим окончательным цветом, для младенца любого возраста крайне необычно иметь красные зрачки. Сатико, в частности, убеждена, что они будут точно такими же, как у вас ”.

Она с шипением задерживает дыхание. Слезы покалывают у нее на глазах. Бедная Сатико, бедный Синку.

“Это по словам Торифу-сана, заметьте, ее свекра: ‘цвет глаз Синку приносит ей радость, так как для Сатико это означает, что ее сын однажды станет сильным и добрым — и исключительным шиноби’.

“…!”

“Сомневаюсь, что это тебя утешит, но Акимичи Нагихико и Сатико планируют зачислить Коэна и, в конечном счете, Синку в Академию”.

Она прикусывает губу. Это действительно не утешает ее, но Акимичи — преимущественно семья шиноби, даже если Сатико вышла замуж за ветвь, не относящуюся к шиноби. По крайней мере, у Коэна и Синку будут ресурсы для обучения, которых не было у нее.

Хонока прикрывает глаза тыльной стороной руки.

“...Торифу-сан пытался спросить меня, означают ли что-нибудь эти глаза”.

“Он тоже пригласил меня — и был довольно разочарован, когда мне нечего было предложить”.

Она невесело смеется.

“Я не думаю, что они действительно что-то значат. Это не значит, что я могу использовать их, чтобы видеть чакру, как Бьякуган, или копировать все, что я вижу, как Шаринган ”.

“Разве ты не используешь их, чтобы увидеть нижний даньтянь?”

“Нет—” Но затем она передумывает.

Она садится и прикрывает правый глаз. Полная темнота, или отсутствие всякого света. Eigengrau.Она делает ровный вдох и смотрит на Сэнсэя.

...Ничего. Вот что она подумала—

—Или нет. В этом что-то есть.

Это чувство и звук, но это также то, что она может видеть, может смотреть на. Она думала, что все это происходит у нее в голове, но теперь она видит, как вращается нижний даньтянь Сэнсэя. Чем больше она сосредотачивается, тем четче это становится — закручивающийся водоворот сиреневого ветра с пустотой в центре.

И она может видеть за пределами этой пустоты, за пределами нексуса и в пограничное пространство. Остров Сэнсэя, прямо перед ней. Она видит это, может смотреть на это — может изменить это. Она может войти в него и нырнуть в воды, окружающие остров Сэнсэя, и брать, брать и , брать.

Но она также может отдавать — может уравновесить это. Это то, что она делала, когда Данзо был в его голове. Забрался к нему внутрь и вытолкал его наружу, наружу, наружу.И, когда он ушел, и на месте, которое когда-то занимал Данзо, образовалась ужасно большая дыра, она стянула необработанные края вместе, пока он снова не стал целым, но, по крайней мере, целым куском.

Она срезала больную ветку, чтобы дерево могло выжить.

Хонока открывает свой правый глаз и прикрывает свой слепой. Остров Сэнсэя никуда не исчезает. Она снова сглатывает.

“…”

Сэнсэй поднимает бровь, глядя на нее.

“Я... могу видеть твой нижний даньтянь любым глазом”. Затем она тянется к Минато позади себя, но не поворачивается к нему лицом. Вода стекает в канализацию, впадая в успокаивающий океан. Она хмурится. Она не может видеть самого Минато, но она может видеть его нижний даньтянь на затылке. Как она может видеть что-то буквально у себя за спиной? “Я также могу видеть Минато, не поворачиваясь”.

“Тогда это решает спор о кеккей генкае”, — говорит Сэнсэй. “У тебя есть доудзюцу”.

“... Я думал, было только три доудзюцу?”

Сенсей фыркает. “Боже мой, нет. Это просто проявление предвзятости Академии ”.

Она смеется. Это звучит водянисто.

“В Период Воюющих государств было по меньшей мере еще трое. Из этих трех только доудзюцу клана Чиноике из Страны Молний имело репутацию, сравнимую с репутацией Трех Великих доудзюцу, которыми так гордится Коноха. Предположительно, это было наравне с шаринганом Учихи — вот почему учиха были теми, кого наняли, чтобы прогнать их после скандала с убийством, связанного с дайме Страны Молний. После чего клан Чиноике, по-видимому, переселился в Страну Горячей Воды, прежде чем снова исчезнуть.”

Сэнсэй делает паузу и внимательно рассматривает ее. Она может сказать, что он уже некоторое время думал об этом.

“Хочешь услышать мою теорию о происхождении твоего предположительно уникального доудзюцу?”

Она кивает. То, что она ненавидит свои глаза, не означает, что ей не любопытно или она не желает искать ответы, особенно ответы, которые Сэнсэй просто вывешивает перед ней.

“Клан Чиноике владел кеккей генкаем по имени Кетсурьюган. Это было доудзюцу, которое помогло им в выполнении мощного гендзюцу, а также дало им возможность защищаться от превосходящего гендзюцу Учихи, основанного на Шарингане. Предположительно, это позволяло им свободно манипулировать кровью в своих телах и даже кровью других людей. Также ходили слухи, что они владеют неизвестной техникой трансформации.”

“Это похоже на Хоноку, вроде как”, — комментирует Какаши. Он готовит рис, обжаренный в яйце, который ей не терпится съесть.

“Действительно. Они были светловолосым кланом с фиалковыми глазами. Но активный Кетсурьюган сделал их глаза кроваво-красными”.

“...” Остальные члены ее семьи светловолосые или блондинистые, с голубыми глазами. За исключением Манаки, у которой действительно фиалковые глаза.

“Ты знаешь, откуда родом семья Цунэмори, Хонока-кун?” Это Сэнсэй, так что она не удивлена, что он заглянул в историю ее семьи.

“... Страна Горячей воды”. Вот почему они поселились в Паровом районе Конохи и открыли баню. Это было у них в крови.

“Срань господня”, — говорит Какаши. “Значит, Хонока может быть потомком тех чиноикэ?!”

Сэнсэй деликатно пожимает одним плечом.

“Это вполне вероятно, хотя имейте в виду, что она была бы удалена на несколько поколений. И, очевидно, додзюцу Хоноки-куна — это не то же самое, что Кетсурьюган. Ее, похоже, полностью сводит на нет действие гендзюцу, а не использует его как—либо — и если она может манипулировать кровью в своем теле, нам еще предстоит это увидеть ”.

“Она просто совершает смехотворно сложные превращения, которым никто другой не может подражать”. Минато зевает. “Абсолютно нормальные вещи, верно?”

“Но почему я не могу его выключить?” Все остальные доудзюцу имеют фазы покоя и активности.

Сэнсэй наклоняется и ерошит ей волосы.

“Точно так же, как некоторым генетическим чертам не хватает рифмы или причины, так и для того, чтобы делать определенные кеккей генкай. Нужно ли мне напоминать тебе о клане Кагуя и их Шикоцумяку?”

“Нет, но им не обязательно использовать свой кеккей генкай, если они этого не хотят”.

“Головные боли и эмоциональная усталость незначительны и гораздо предпочтительнее неконтролируемого опухолевого роста костей”. Он не упоминает боевую лихорадку или жажду крови, поскольку присяжные все еще не определились с ее ‘припадками’.

“Ты не будешь так говорить, если однажды я сорвусь и устрою хаос”.

“Никакого хаоса”, — вмешивается Минато. “Шутки по поводу хаоса в любой день, пожалуйста”.

Она показывает ему язык.

“хонока...” Какаши умолкает. “Теперь ты в порядке? Или это все еще табу — говорить о ...?” Он показывает на свои глаза.

Она не отвечает ему.

“Могу ли я назвать это, поскольку это новое доудзюцу и мое?” — спрашивает она вместо этого.

“Продолжай, — поощряет Сэнсэй, “ но не позволяй Минато влиять на тебя. Его чувство именования ужасное ”.

“Эй, сейчас! С моим чувством называть вещи своими именами все в порядке!”

Никто с ним не согласен.

“Шинрюган”.

Сэнсэй удивлен ее быстротой.

“Настоящий Драконий Глаз?” — спрашивает он.

Она кивает. Он ухмыляется ей, впечатленный ее смелостью и довольный тем, что она кивнула на их призыв. В конце концов, цель пещерных змей Рючи и их призывателей — стать настоящими драконами.

“Если кто-нибудь снова назовет меня демоном, я покажу им, что я дракон”.

На самом деле она не преодолела табу. Назовите это доудзюцу или любым другим красивым названием — она все еще знает, как она относится к своим глазам. То же самое делают Сэнсэй, и Какаши, и Минато.

Цунэмори Кейсуке вырезал кровавый крест на ее душе, который все еще мучительно болит на ощупь, и она не знает, заживет ли это когда-нибудь по-настоящему. Но она не позволит, чтобы ее племянников, особенно Синку, заклеймили так же, как ее.

Итак, она с гордостью назовет свои кроваво-красные глаза Истинным Драконьим Глазом, Синрюган, если это означает, что Синку никогда не нужно называть ‘ребенком они’.