Гибель отложим на завтра (джен)

В деревушке возле Ничейных земель уже привыкли к немому Бридену и его болтливой супруге Айе, хотя и косились с подозрением. Чужаки здесь были редкостью, а Вурс возьми и притащи откуда-то непутевую сестру с ее худощавым калечным мужем и смазливым сынишкой. Оно, конечно, и ничего, если для деревни обузой не станут. Только пусть сам с ними возится, раз привел.

Вурс и возился. Сестру пристроил помогать по хозяйству своей супруге, дородной Сайте, а Бридена отправил пасти небольшую отару овец, предупредив быть осторожным на Ничейных землях.

Шейра и осторожничала. Всегда и везде. И на Ничейных землях, где трава росла гуще и сочнее, но и дурной люд встречался чаще, и когда возвращалась в деревню. Вурс не думал, что остриженные по плечи волосы и мужская одежда надолго обманут односельчан, вот и отправил ее подальше от них.

— Пока до весны, — говорил он, — а там видно будет.

Уходила Шейра на заре, возвращалась в сумерках и, будучи немым Бриденом, ни с кем не говорила. Сложнее всего было заставить Ирэйху не звать ее мамой и не выбегать навстречу, но Айя как-то умудрилась, выставив это игрой. Шейра вообще все чаще думала, что без подруги у нее бы вовсе ничего не вышло, ее поймали бы сразу после побега. А если бы не брат Айи, им обеим некуда было бы деваться...

Погода все больше портилась, зима подступала дождями, но и осенний ветер не унимался. В ту ночь, когда они добрались до деревни Курдаль, он свистел и завывал особенно яростно, вот-вот готовый переродиться в вихрь. Айя оставила Шейру с сыном и лошадьми ждать в сикиморовой роще неподалеку, а сама пошла в селение — к брату. Вернулась нескоро, и к тому моменту у Шейры уже зуб на зуб не попадал от холода. Ирэйху хныкал — хотел спать и тоже мерз, хоть она и укутывала его своим плащом и прижимала к себе.

Вместе с Айей пришел хмурый мужчина. Ворчал, бранился и вообще выглядел крайне раздраженным, но помог, привел в свой дом и той же ночью придумал остричь Шейре волосы и обвязать и так небольшую грудь, чтобы выдать за своего зятя.

— А с Айки не убудет. Этой беспутной все равно замуж не выйти. Дура! — ругнулся Вурс на сестру. — Хоть в чужих глазах замужней побывает, все меньше позора. А ты, видно, такая же беспутная, — накинулся он уже на Шейру, — раз от супруга сбежала, еще и с дитем. Гнать бы вас в шею, да больно я… кхм… добренький, когда не надо.

— Спасибо, — пискнула Шейра, и это было первое, что она сказала той ночью.

— Голосок вон какой тоненький, — тут же качнула головой Сайта, сложив на груди пухлые руки. — Не пойдет твоя затея, Вурс, голос выдаст. Если только немой прикинется, да разве ж кто выдержит ни словечка не говорить.

— Я выдержу. — Шейра твердо посмотрела в глаза ей, затем Вурсу.

Так она и перевоплотилась в немого Бридена. Хилого, нелюдимого и, как наутро разнес по деревне Вурс: «Послал же Ханке этакого растяпу в зятья! Хотя лучше уж такой, чем если б Айка шлялась».

Теперь Шейра каждый день пасла две дюжины Вурсовых овец, уходя порою довольно далеко от деревни. Там, над холмами, кое-где поросшими оливами и смоковницами, мчались набухшие тучи, и вокруг не было никого, только блеяли овцы и ревел ветер.

Шейра оставалась наедине со своими мыслями, гнала их, но воспоминания с сомнениями не покидали. Она уже сама не знала, чего хочет сильнее — исчезнуть бесследно или быть найденной. Иногда она кричала внутри: «Элимер, мой Элимер, найди меня, верни меня!», но уже в следующую минуту вздрагивала от страха, представляя, что ее нашли, а Элимера полностью поглотило безумие.

«Почему ты так сильно ненавидел брата, когда мог с той же силой любить меня и сына?» — вопрошала она в пустоту.

Шейре казалось, что она все еще ощущает его поцелуи, все еще чует его запах и слышит голос. Его слова все еще звучали в ней…

Что же с ними двумя сделали духи, зачем так посмеялись? Почему она вынуждена бежать и прятаться от того, кого так любит?

Шейра подолгу смотрела вдаль, в помутневший от мороси горизонт, и боль от разлуки билась в груди и сдавливала горло. Только в сумерках, возвращаясь с отарой в деревню, приходя в маленький теплый дом, где всегда пахло едой, обнимая Ирэйху, она чувствовала себя немного спокойнее — боль ненадолго отступала.

Вечерами Шейра ела и играла с сыном и краем уха слушала Айю: та помогала Сайте то прясть, то чистить овощи для сушки и, как всегда, болтала сразу обо всем и ни о чем. Сайта иногда посмеивалась с ней вместе, а иногда будто ни с того ни с сего тоскливо вздыхала, жалуясь, что зима нынче дурная, никуда не годится и не должно быть такого, чтобы ветра с окончанием осени не утихли, а усилились. У соседей, мол, недавно соломенную крышу с сарая сорвало.

Шейра не так уж долго жила в Отерхейне, но тоже не могла припомнить столь странную зиму. Обычно моросило, и от земли поднимались тихие туманы. А сейчас осень и зима будто смешались, и ураганные порывы подхватывали и кружили промозглую влагу. Вот и сейчас внутри потрескивал огонь очага, а снаружи ветер потряхивал ставни и бил в них острыми каплями дождя.

* * *

День утонул в подземном мире, но отерхейнское войско не останавливалось и шло на восток, несмотря на густые сумерки и холод. Многим воинам сейчас хотелось погреться у костра, но ночевка будет не раньше, чем путь станет непроглядным. Кхан желал как можно скорее дойти до границ Иллирина, вот и гнал войско вперед, отводя на сон не больше четырех-пяти часов. Хотя воины и сами были не против: растянутый во времени путь с частыми остановками и расхолаживает, и утомляет. Уж лучше скорее добраться до врага и разгромить его.

На горизонте уже показались Высокие холмы — край горских племен, — а за ними лежали Ничейные земли — оплот разбойников, изгнанников и беглых рабов. Еще дальше раскинулся Иллирин Великий.

Воины подзадоривали друг друга, пересмеивались, повторяя известную поговорку:

— Девки там страной правят, а мужи друг друга любят! Что они против нас смогут?

— Выметем эту погань, чтоб на здоровые земли не разнеслась!

— И девок заберем, чтоб знали...

— Ну нет, я этих змеюк и близко к себе не подпущу. У них там промеж ног, говорят ядовитый зуб торчит.

Раздался хохот, его сменила боевая песня:

Горячая кровь на холодной стали!

Мы лютая смерть и опасное пламя!

Врага, словно волки, в клочья порвём,

Как вихрь по земле, как пожар, пройдём!

Не будет пощады, не будет им дома —

Ни славы, ни пепла, ни имен, ни престола!

В краю Высоких холмов кхан наконец отдал приказ о ночлеге. Воины с облегчением спешились и, порубив деревья, разложили костры. Наскоро перекусили вяленым мясом и ячменными лепешками. Обозы еще не подтянулись, потому шатер поставили только один: для правителя и тех, кого он пригласит. Остальным предстояло спать на земле, закутавшись в плащи и шкуры.

Элимер не сомневался, что горцы наблюдают за лагерем, но не думал, что один из них явится сюда. Они, конечно, давно уже нападали на иллиринские деревушки вместе с отерхейнскими отрядами, но это все не разглашалось, не выставлялось напоказ… Между Отерхейном и этими полудикарями не было никакой признанной связи.

Молодого черноволосого мужчину привели дозорные как раз в ту минуту, когда Элимер с Видальдом шли к шатру. Незнакомец не сопротивлялся. Наоборот, обрадовался, поняв, что перед ним правитель.

— Кхаа Эиме! — воскликнул он. — По... моч! Болот. Хо-од.

Свое имя Элимер опознал, но остальное не понял и повернулся к Видальду.

— Спроси, кто он такой и что ему нужно. Ты же вроде отсюда родом.

— Я-то отсюда, — пожал плечами телохранитель, — да не все так просто. В холмах много племен, и наречия у всех разные. Этот — не из моих. Видишь бусины у него в волосах?

Присмотревшись, Элимер и впрямь заметил раскрашенные бусины, вплетенные в длинные пряди.

— Ну и?

— На них красные и желтые полосы. Это клан оленя. А я из клана кукушки.

— Тогда почему называешь себя вороном? — удивился Элимер, но, увидев, что Видальд собрался ответить, отмахнулся. — Неважно. Потом расскажешь. Сейчас выясни, с чем он пожаловал.

— Попробую…

С трудом подбирая слова и запинаясь, Видальд заговорил на непонятном Элимеру гортанном наречии. Горец, нахмурившись, выслушал, затем так же медленно, спотыкаясь, ответил. Видальд приподнял брови, почесал висок и спросил что-то еще. Мужчина закивал и показал рукой на юг.

— Ну так что? — не выдержал Элимер.

Видальд перевел на него взгляд.

— Они предлагают провести нас к иллиринским границам через южные топи.

— Лезть в болота? Зимой? В дожди? — Элимер с сомнением покачал головой.

— Он говорит: им известна тропа. Они сами иной раз ею пользуются. Ну… для набегов.

— Ладно… Подойти оттуда было бы неплохо. Из-за болот нас вряд ли ждут с той стороны. Но не ловушка ли? Сейчас-то им зачем нам помогать?

Видальд снова обратился к горцу. Тот слушал, склонив голову набок. На его сосредоточенном лице читалась попытка все понять, ничего не упустить. Когда телохранитель замолчал, он с воодушевлением затараторил, но, опомнившись, повторил то же самое медленнее.

Видальд пересказал:

— Он говорит: их клан хочет пройти по нашим следам. Разграбить то, что не дограбим мы.

— Что им мешает пройти по нашим следам в любом другом месте?

— Ну, мы идем на восток, а там живут враждебные им кланы. Не пропустят их.

— Ясно. Надо над этим поразмыслить… — Он окликнул стоящего поодаль дозорного и приказал: — Отведи посланца к кострам. Только проследите там, чтобы никуда не ушел. А ко мне Батерхана позови.

Дозорный увел горца, а Элимер вспомнил, что не узнал главного:

— Видальд, а кто вообще этот посланец? Он говорит за все племя? Или только за себя?

— Забыл сказать, кхан. Он утверждает, что старший сын вождя. Вряд ли лжет. Одежда на нем богатая для этих краев. И бусины непростые. Обычным горцам такие не позволены.

— Ладно... если что, проверим.

Он поманил Видальда за собой в шатер.

— Я так понял, сон отменяется? Раз ты позвал Батерхана, то устроишь военный совет? — с усмешкой спросил телохранитель и в притворном изумлении поднял бровь. — И я в нем участвую? Впору заважничать.

— Ты нужен там лишь потому, что лучше нас знаешь горцев и эти земли, — проворчал Элимер, откинул полог шатра и вошел, уселся возле уже разожженного очага.

Тысячник явился через несколько минут и, повинуясь жесту, опустился на шкуру напротив Видальда и кхана.

— Что думаешь? — спросил Элимер, рассказав о предложении горца.

— Подобраться к иллиринцам с юга? Звучит неплохо… Если тайно. Но войско не скроешь. Стоит свернуть — их лазутчики тут же это заметят и донесут.

— Поэтому я думал разделить войско. Большая часть пойдет прежним путем, а меньшая свернет в болота.

— Не опасно ли дробить силы? Тем более что один раз мы это и так уже сделали.

— Ну, с Ирионгом мы скоро соединимся, — протянул Элимер. — И да, опасно, конечно. Но война вообще дело опасное. Зато сможем застать их врасплох.

— Там рядом Эхаския. Не помешает ли?..

— До сих пор они напрямую не вмешивались…

— Но могут.

— Могут, — кивнул Элимер. — Потому и советуюсь: стоит ли рисковать?

Батерхан долго жевал губы, сплетал и расплетал пальцы, молчал. Наконец ответил:

— Я тысячник, мой кхан, не военачальник и, может, чего-то не вижу, но... думаю, можем рискнуть. Только к болотам нужно выступить вечером или ночью.

— И прятаться за холмами. Хотя нас все равно могут заметить…

— Если вернуться немного назад, — вклинился Видальд, — и сделать крюк, то не заметят. Их соглядатаи вряд ли сунутся вглубь холмов. С одинокими путниками и даже с небольшими отрядами горцы не церемонятся. Схватят да в рабство угонят. Конечно, мы потеряем день…

— Думаю, это того стоит, — сказал Батерхан и посмотрел на Элимера.

— Согласен. Значит, лагерь снимать не нужно. Я возьму часть войска и завтра вечером поведу на юг. Ты останешься здесь еще на сутки. Заодно обозов дождешься. К границам мы должны подойти одновременно.

— Так и будет, мой кхан, — кивнул тысячник. — Отдать приказ участить разъезды?

— Разумеется. Нужно выловить как можно больше лазутчиков. И вот еще что…

— Да?

— На равнинах иллиринцы мало что могут нам противопоставить. А значит, будут ждать нас у крепостей, городов, укреплений... Простые поселения останутся, вероятно, почти беззащитными. Сожгите их дотла, а скот либо убейте, либо заберите с собой. Людей по возможности не трогайте. Пусть в города стекаются беженцы. Если повезет, может, кое-где вспыхнут голодные бунты. Сильно на это рассчитывать не стоит, но вдруг…

Разговор закончился уже под утро, но решение было принято.

Все трое легли спать в шатре и не видели, как неслись по небу низкие черные тучи. Свет зари едва пробивался сквозь них, и тьма оставалась почти кромешной. Стонал ветер, заламывал травы, раздувал костры, а воины плотнее кутались в шкуры и жались к огню. Но все равно им снился холод.

* * *

Погода ухудшалась по всему Иллирину, никто не помнил настолько ненастной зимы.

— Не к добру, — шептались деревенские старухи.

— Точно не к добру, — вторили женщины помоложе.

Мужчины или отмалчивались, или говорили о войне, но по селам их оставалось все меньше — кого-то забирали в ополчение, кто-то шел туда сам. Люди в городах до недавнего времени жили относительно безмятежно, и все же страшное слово «война» добралось и до них.

На провинциальный Лиас, где когда-то останавливался Аданэй со свитой и где узнал о судьбе Вильдэрина, валилась напасть за напастью. Сначала пришел отряд иллиринских воинов. Их предводитель открыл зернохранилище и увел из города добрую половину скотины. Потом шайки разбойников перекрыли тракты, нападая на путников и торговые караваны. Река Тиуса вышла из берегов сильнее, чем обычно, подтопила ближайшие дома, а ураганный ветер сорвал несколько крыш.

В столице тоже было неспокойно.

— Великая Мать злится на своих детей, — пробормотала Маллекша, стоя у окна и глядя в мутную от пыльной взвеси даль.

— Откуда такие мысли? — криво улыбнулся Хаттейтин.

Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу и потягивая вино.

— А когда еще была такая непогода?! — Маллекша отвернулась от окна и посмотрела на военачальника. — В народе бродят нехорошие слухи…

— В народе всегда бродят какие-нибудь слухи. Подумаешь, погода им не нравится! Всякое бывает. Нам это, может, и на руку. Кхану придется бороться не только с нами, но и с ненастьем.

— Эти дикари в своих степях к ветру привычны. А мы — нет. — Маллекша подошла к столу и оперлась о него руками. — Мало того, что крестьяне ропщут, так еще и в войске боевого задора нет. Поговаривают, что после гибели царской семьи удача отвернулась от Иллирина. Некоторые думают, будто царь нас предал. И легенда о великой жертве больше не помогает. Виной тому, кстати, все та же непогода. Люди решили, что боги злятся. Может, так оно и есть…

— Ерунда! — вскинулся Хаттейтин. — Чернь всегда что-нибудь да выдумает, лишь бы посплетничать. Не стоит так беспокоиться. Завтра я присоединяюсь к войску. Найду, чем и как поднять боевой дух.

— Враги напали с двух направлений. А на юге их даже не остановил никто!

— Это пока. Края там глухие, труднопроходимые. Когда степняки проберутся, уже устанут. Тут-то мы их и возьмем, я уже отправил туда силы.

— Надеюсь, ты не ошибаешься…

— Мне не нравятся твои сомнения.

— А мне не нравятся ветер и тучи. С ними что-то не то… не так... не как обычно.

— Предчувствия, знаки… — Хаттейтин поморщился. — Как они надоели!

— Хорошо, давай забудем о предчувствиях, — прошипела Маллекша. — Но степняки уже на нашей земле. Ладно, насчет юга ты пусть плохо, но объяснил. А что насчет запада? Они там вовсе бесчинствуют, грабят окраины. Ты — военачальник! Как можешь быть таким беспечным? Почему наше войско не пытается их остановить?

— Потому что именно этого враги от нас и ждут — чтобы мы за ними гонялись. Но на открытой местности нам с их конницей не совладать. Да они и не подпустят нас, не примут бой. Постараются измотать. Поэтому нужно подманить их ближе... Рано или поздно Элимер попробует взять город или крепость, если хочет добраться до столицы. И когда он двинется вглубь страны, его люди уже утомятся — и в то же время уверуют в свою удачу и станут беспечны. Тут мы их и встретим. А окраины потом восстановим... За счет покоренного Отерхейна.

— Твоя уверенность умиляет, — усмехнулась Маллекша.

— Знаешь что, — нахмурился Хаттейтин, — думай-ка лучше о своей Богине. А войну предоставь мне.

— Так занимайся ей как следует! Почему ты до сих пор здесь?

— Тебе ли не знать?! — прорычал Хаттейтин. — Или забыла: мы с тобой не только жрица и военачальник. Мы — наместники. По-твоему, я мог вот так запросто оставить столицу?!

Маллекша забарабанила пальцами по столу и несколько раз глубоко вздохнула. Потом подошла к Хаттейтину, присела у его ног и погладила по колену.

— Но ведь здесь, в столице, есть я. И я бы справилась за нас обоих. Если б ты мне доверился.

Военачальник положил ладонь на голову Маллекши, провел по волосам.

— Ну так и ты в таком случае мне доверься. Наше положение не настолько плохое, как тебе кажется. И пусть я пока здесь, но с войском опытные кайнисы.

— Аххарита нельзя назвать опытным... — заметила Маллекша. — Конечно, он у тебя умница, но слишком молод...

— Мой сын необычный человек, о нем нельзя судить по возрасту. Он хоть и бастард, но вообще-то самый удачный из моих сыновей. Мальчик справится.

— Да помогут нам Великая Мать и воинственные сыны ее.

— Да помогут!

Хаттейтин поднял Маллекшу с пола и усадил себе на колени. Она издала короткий смешок и потянулась к нему губами.

Эти двое считали, что любовниками быть надежнее, чем просто сообщниками. И хотя они не верили друг другу до конца, все-таки так было удобнее. К тому же служительницы Матери знали науку любви лучше, чем кто бы то ни было, и Маллекша не стеснялась показывать свое искусство.

* * *

— Ханке побери этот ветер, этот дождь! — стонал тысячник Гродарон, полой плаща прикрываясь от бьющих в лицо порывов и измороси. — Даже у нас в степях по осени, и то лучше! Не иначе иллиринские ведьмы чего наколдовали!

— Сказок наслушался? — Ирионг придержал жеребца и с ехидцей глянул на тысячника. Они пробирались между каменистых холмов, оставив позади очередную сожженную деревню. — Забудь. Не повторяй бреда иллиринской черни. И вообще, говорят, что и в Отерхейне сейчас погодка не лучше.

— Кто говорит?

— Воины из пополнения. Да и глянь на местных — они же сами от ветра стонут. Так что даже если это все ведьмы сотворили, то явно не здешние.

— Не знаю... — с сомнением протянул Гродарон. — Хитрые они, эти иллиринцы. Может, притворяются. Так же, как с нами. Неспроста ведь ближе подпускают. Ловушку какую-то готовят, видят боги.

— Знаю я их ловушку, — усмехнулся Ирионг. — Хотят, чтобы мы бдительность утратили, вот и жертвуют окраинами. Да и что еще они могут сделать? Пока доберутся до одного селения — мы уже у другого. Гонялись бы за нами, умаялись, а все без толку. Вот и решили подпустить. Умно, ничего не скажешь… Хотя и опасно.

— Еще бы не опасно! Они ж зря надеются! Чтобы мы из-за мелких побед расслабились? — тысячник покачал головой. — Плохо их предводители нас знают.

— Плохо. Но я ж не о предводителях — о простолюдинах. Они привыкли терпеть и бояться, но если потеряют все, а помощи от своих так и не дождутся... Тогда станут опасны для собственной же страны. Те, кто посильнее, в разбойники подастся. Слабые ринутся в города… Но кем они там будут без денег и крыши над головой? Ворами и попрошайками.

— И то верно, — согласился Гродарон. — Да еще у них и царь пропал. Дурное это дело — воевать, когда в стране переворот. Вовремя мы на них пошли. А царь умер, говорят...

— Может, и умер… — пробормотал Ирионг.

— Ты не веришь, что ли?

Военачальник пожал плечами.

— Его тела никто не видел… А там как знать. Но нас сейчас другое должно беспокоить. Скоро двинемся на Тиртис…

— Крупный город… — протянул Гродарон. — То есть с окраинами всё? Закончили?

— Пара сотен пусть дальше бесчинствует, но остальные пойдут в настоящий бой. Тиртис нужно взять. Он перепутье: торговые пути, речной порт. А еще они там временный лагерь устроили.

— Сколько их?

— Две-три тысячи.

— Город штурмовать будем?

— Да. Стены не очень высокие... Как и вокруг других здешних городов. Давненько на иллиринцев никто не нападал, о защите они не думали.

* * *

— В двух днях пути, говоришь… — протянул тысячник Эаддор Седой, выслушав донесение дозорного. — Ясно. Можешь возвращаться на пост.

Воин удалился. Эаддор несколько мгновений смотрел в закрывшуюся за ним дверь, затем опоясался, надел длинный шерстяной плащ и, тяжело вздохнув, покинул комнатку старого особняка, выделенного местным градоначальником для воинской знати.

Спустившись по крутой, выщербленной временем лестнице, он вышел на обезлюдевшую к ночи улицу. Резкий сырой ветер ударил в лицо, сбивая с ног, рванул полы плаща, так что пришлось бороться еще и с этим. Будто мало ему тупоголового мальчишки!

Тащиться к Аххариту не хотелось настолько, что он несколько минут стоял на холоде и не мог заставить себя сдвинуться с места. Но выбора не было: его долг — доложить о том, что узнал. Эаддор еще раз вздохнул, пожевал губами и, преодолевая сопротивление, — не то ветра, не то собственное, — отправился к дому Аххарита.

Рыжего юнца недавно назначили кайнисом. Он заменил старого Сианниса, с почестями отправленного в отставку. Эаддор не сомневался, что не видавший жизни балованный мальчишка получил высокую должность лишь потому, что Хаттейтин — его отец, и что помолвил его с малышкой-царевной. С такой несправедливостью еще можно было бы мириться, если б Аххарит прислушивался к советам старших, более опытных соратников. Но тот слышал только себя и вместо того, чтобы заниматься войском, чуть ли не каждый день развлекался с невольницами из местного публичного дома.

Для Эаддора было унизительно подчиняться такому легкомысленному человеку, но и поделать он с этим ничего не мог.

В конце улицы показался знакомый дом. Небольшой, темно-серый, с остроконечной крышей и узкими арочными окнами, он не выделялся среди прочих городских домов. Когда Аххарит согласился на него, Эаддор изрядно удивился. Он-то думал, что столичный вельможа потребует для себя чуть ли не дворец.

Оказавшись у порога, Эаддор скрипнул зубами и постучал. Открыл слуга и, замотав головой, протараторил:

— Прошу прощения, господин. Но господин кайнис велел не тревожить до утра. Только если дело важное, то...

— Важное! — рявкнул Эаддор. — Прочь с дороги!

Оттолкнув растерянного раба, он свернул в коридор и проследовал к облюбованной Аххаритом комнате. В каком состоянии сейчас кайнис, его не волновало: он обязан доложить, значит, доложит.

Ни стражи, ни даже личного прислужника у двери не оказалось. Недолго думая, Эаддор постучал и вошел.

В нос ударили запахи вина, курений и мужского семени. В глубине помещения в обнимку с полуголой девицей и таким же полуголым юношей валялся Аххарит.

— Эаддор? — раздался его глухой и слегка осипший голос. — Добро пожаловать. Присаживайся... — он обвел взглядом комнату, почти лишенную мебели, — куда-нибудь... Ну, можешь на край кровати.

— Постою.

— Как знаешь, — Аххарит пожал плечами. — Что-то случилось?

— Да! — выпалил тысячник и красноречиво покосился на рабов из публичного дома.

Кайнис вздохнул, уловив его взгляд, и небрежно подтолкнул девицу в плечо.

— Исчезни. И ты тоже, — повторил он для юноши, но тот уже и сам понял.

«Близнецы», — зачем-то отметил Эаддор. Уж больно похожи: оба тоненькие, одного возраста, со светлыми пушистыми волосами и раскосыми глазами.

Когда они скрылись за дверью, Эаддор махнул головой, отгоняя лишние мысли, и сосредоточился на разговоре.

— Приближаются степняки. Дня через два будут у города.

— Неужели? — промурлыкал кайнис.

Эта безмятежная интонация разозлила Эаддора едва ли не сильнее всего остального. Правда, уже в следующий миг он приметил: хотя Аххарит не пошевелился, его поза неуловимо изменилась и больше не выглядела расслабленной. Казалось, что он вот-вот вскочит с кровати и куда-то помчится. Его взгляд прояснился, а губы расползлись в недоброй улыбке.

— Сколько их? — спросил он.

— Точное число неизвестно… — проворчал Эаддор. — А если приблизительно, то раза в два больше, чем нас.

— Кто их ведет?

— Ирионг. Их военачальник.

— Я знаю, кто такой Ирионг. Пехота есть? Или только конница?

— Конница.

— Хорошо.

Что в этом хорошего, Эаддор не понял, но спрашивать не стал.

Аххарит перевел взгляд на холеную руку и задумался. Молчал он так долго, что Эаддор уже начал терять терпение, но наконец кайнис поднял голову и отчеканил:

— Мы уйдем из города. Завтра же.

— Что?!

— Уйдем.

— Военачальник велел удержать Тиртис, а мы удерем?!

Аххарит недовольно прищурился.

— Твое дело выполнять приказы. В данном случае — мои приказы. — Помолчав, он вновь заговорил спокойно: — И вот еще что сделай... Отряди сотню воинов. Пусть объедут все простые дома и заберут всех мужчин. А у вельмож рабов пусть возьмут. Даже отроков со стариками.

— Зачем? — вырвалось у Эаддора.

На этот раз Аххарит пояснил с охотой:

— Будут изображать нас. Наденем на них шлемы... или что-то похожее на шлемы. А на первые ряды и броню. Издали толпа покажется войском.

— А что будем делать мы?

— Точнее скажу завтра. Мне еще самому нужно все обдумать.

— Ты подставляешь горожан под удар, а сам даже не знаешь, что делать воинам?!

— Да, подставляю под удар. А теперь иди и выполняй что велено.

Эаддор набрал в грудь воздуха, задержал и с шумом выдохнул. Затем резко развернулся и вышел. В коридоре едва не врезался в полуголых «близнецов», дрожащих от холода. Он выругался, отпихнул их с дороги и вылетел на улицу, чувствуя, как от ярости становится жарко в груди и душно, и как широко раздуваются ноздри. Надо успокоиться. Гнев — дурной советчик.

Когда Эаддор умчался, рабы из публичного дома, действительно брат с сестрой, хоть и не близнецы, несмело постучали в дверь Аххарита.

— Заходите, сладкие! — крикнул тот, и двое невольников вернулись в комнату. Аххарит подозвал их с ласковой усмешкой: — Идите сюда, мои прелестники, я вас согрею, а то совсем замерзли. Кого первого? Братика или сестричку?

Проказливо пересмеиваясь, в постель к нему нырнули оба. Девушка — Сира, оседлала его бедра, а ее брат — Сираш — обнял сзади, прижавшись грудью к его спине.

— Эй, мне не нравится, что ты там! — шутливо возмутился Аххарит. — Ну-ка живо поменяйтесь местами.

Рабы снова засмеялись — тихонько, игриво, будто маленькие колокольчики тренькнули. Все-таки в «Золотом цветке» умели подбирать невольников. Не рабы для радостей, конечно, не из лучших невольничьих домов, а обычные постельные ублажители, но для пары ночей сойдёт.

Он мягко взял Сираша за волосы и потянул вниз, но сладкий мальчик и так все понял и с готовностью и видимым удовольствием обхватил мужскую плоть губами. Сира в это время целовала Аххарита в шею, терлась острыми сосками о спину и тонкими пальцами поглаживала основание его фаллоса и мошонку. Прямо рядом с губами своего брата.

Извергнув семя, Аххарит замер на несколько мгновений, затем отстранил Сираша и опрокинулся на ложе. Брат с сестрой принялись гладить его по животу и груди и рассказывать, как им было приятно и какой он красивый.

— Довольно, — велел Аххарит, и рабы прекратили. — Лучше расскажите мне что-нибудь интересное... что-нибудь забавное.

Ничего по-настоящему интересного и забавного эти двое из публичного дома, рассказать, конечно, не могли. Да и что они видели, кроме постелей множества вельмож, которые все примерно похожи? Так что болтали какую-то чушь, но Аххариту нравилось. Певучие юные голоса приятно убаюкивали… но от следующих слов ласковую сонливость как рукой сняло.

— Этот тысячник был такой злой, когда выходил отсюда, — с усмешкой рассказывал Сираш. — Весь красный, ноздри раздуваются, как у быка! Это все из-за твоей задумки подменить войско горожанами?

— О, такая великолепная мысль, мой кайнис! — вторила Сира. — Тогда враги подумают, что…

— Это он вам рассказал? — Аххарит резко сел на кровати.

Брат с сестрой переглянулись.

— Нет, просто… слышно было, — пробормотала Сира и улыбнулась.

— Ах, слышно, — процедил Аххарит, но уже в следующий миг махнул рукой и рассмеялся. — Ладно, какая разница! Но больше не подслушивайте, мои сладкие, а то вдруг услышите что-то… не то.

Он встал, потянулся к столу вроде как налить вина. На самом же деле пододвинул пояс. Выхватил кинжал и, не переставая улыбаться, всадил острие в живот Сираша. Его сестра Сира только дернулась и открыла рот, чтобы закричать, но ничего не успела. Следующий удар пришелся уже ей под грудь. Брызнула кровь, раскрасила простыню алыми узорами. Аххарит встряхнул пальцами, смахивая попавшие на них капли, потом вытер ладонь и лезвие о скомканное покрывало.

— Жаль, что так вышло, сладкие, — пробормотал он, проверяя, что оба точно мертвы.

А ведь будь эти невольники чуть старше и сообразительнее, не признались бы, что все слышали, и остались бы живы. Даже хорошо, что оказались туповаты и выдали себя, иначе неизвестно, как использовали бы свое знание. Это же рабы. Они так и норовят навредить хозяевам, дай только волю. Может, донесли бы врагам, как знать…

Но о вине и развлечениях лучше забыть до конца войны, все-таки это делает его немного беспечным. Надо же, не проверил, насколько хороша слышимость из-за двери!

Аххарит оделся, опоясался мечом и вышел в коридор. Там огляделся в поисках какого-нибудь стражника или слуги, но вспомнил, что сам их всех отпустил. Пришлось звать ударом гонга.

— В моих покоях два мертвых раба, — сказал он, когда на зов явилось трое прислужников — по числу ударов. — Вы двое, погрузите тела в повозку и отвезите в «Золотой цветок». Знаете, где это? — дождавшись кивка, он обратился к третьему слуге, темноволосому юноше: — Ну а ты езжай с ними, найди там хозяина дома и отдай эти монеты, — Аххарит вручил ему тряпицу с деньгами. — Если будет мало, скажи, что я доплачу. В пределах разумного.

— Да, мой кайнис.

— Тогда ступайте.

Как только слуги ушли выполнять приказ, Аххарит отправился в комнату неподалеку от своей. Там рухнул на диван и заставил себя уснуть: встать надо будет затемно, так что времени для отдыха почти не осталось.

Как и было велено, Аххарита разбудили еще до зари, но пока он собрался и доехал до площади, уже рассвело. Утренний город встретил хмуро. По небу неслись тяжелые тучи, а взгляды горожан казались неприветливыми и настороженными. На лицах воинов тоже читалось недоумение: никто не объяснил, зачем их всех собрали здесь.

Аххарит убедился, что приказ выполнен — мужчин, стариков и подростков собралось достаточно, — после чего подозвал к себе одного из самых смышленых сотников.

— Вот что, Лимас, ты останешься в городе, — сказал он. — Дам тебе сотню пехотинцев и две — конников. Ваша задача — к полудню вывести весь этот сброд наружу, к западной стене, — Аххарит кивнул на толпу. — Каждому дайте шлем. В городских хранилищах достаточно ржавого хлама. Начистите его до блеска. И еще раздайте людям палки длиной с копья. Только не острые, а то мало ли… Это ясно?

— Да, мой кайнис.

— Тогда дальше. За воротами выстрой толпу в ряды, как для обороны. И чтобы издали напоминала войско. Если кто-то возмутится, струсит, попробует бежать — убивай на месте. Нас они должны бояться больше, чем степняков.

— Понимаю, — кивнул сотник. — А настоящее войско будет… где-то в другом месте?

— Именно. И в лучшем случае степняки вообще передумают идти на город. Вот еще что сделай: отправь гонцов к гарнизонам Лиаса и Иятеры. Сейчас же. Пусть пришлют людей, сколько смогут. Это недалеко, должны успеть.

— Слушаюсь! — выпалил Лимас и с опаской спросил: — А что мне делать в худшем случае?

— Заводить людей в город и молиться всем богам, — скривился Аххарит в усмешке, но тут же она исчезла с его лица. — Вообще-то о худшем я запрещаю тебе думать. Нам и перепуганных горожан хватит. А воины не должны ни бояться, ни сомневаться в победе.

— Конечно, мой кайнис.

— Вот и хорошо. Если справишься, попрошу наместника Хаттейтина сделать твое имя на один знак длиннее. Станешь Лиммасом.

— Благодарю, мой кайнис! — просиял сотник.

— Рано еще. Вот если все получится… А пока иди и выполняй!

Как только окрыленный Лимас ушел, Аххарит окликнул стоящего неподалеку порученца.

— Пусть оба тысячника и все сотники, кроме Лимаса, сейчас же явятся к моему дому.

Порученец убежал выполнять приказ, Аххарит же еще несколько минут разглядывал толпу и воинов, деливших ее на отдельные группы. Увиденное его удовлетворило, и он вернулся к себе.

* * *

Тьма поглотила окруженную холмами долину и устроенный в ней военный лагерь. Ни звезд, ни луны видно не было, как и во все предыдущие ночи. Свет исходил только от костров.

— Выйдем до рассвета, — сказал Ирионг Гродарону. — И пойдем быстрее, чем до сих пор. Если иллиринцы нас еще не заметили, то завтра заметят точно. Нужно успеть к Тиртису прежде, чем они отправят за подмогой. Или хотя бы до того, как подмога придет.

— Угу, — промычал тысячник.

Он кутался в плащ, втягивал голову в плечи и обгладывал вяленое баранье ребрышко.

— Да хватит мерзнуть-то, — с усмешкой бросил Ирионг. — Ближе к костру садись.

— Куда уж ближе. Разве что прямо в него залезть. Проклятый ветер! — Гродарон наконец доел мясо, обсосал косточку и швырнул ее в огонь. — Почему ты думаешь, что они отправят за подмогой?

— Всего лишь предполагаю. Их меньше, чем нас, а стены Тиртиса не устоят против мощного долгого штурма. И осады город не выдержит. Думаю, без подмоги им не обойтись. Конечно, если Хаттейтинов сынок, который у них кайнисом, не совсем дурак и понимает это.

— А он дурак?

— Неясно пока. Слишком уж быстро взлетел. Даже серые мало что рассказали. Царь его вроде ценил, но как воина ли? Или как придворного подпевалу?

— Ну, скоро узнаем…

— Узнаем… — военачальник зевнул и хлопнул себя по колену. — А теперь давай-ка на боковую. Усталые много не навоюем.

Гродарону не пришлось повторять дважды. Поерзав, он устроился на овчине, с головой укрылся войлочным одеялом и тут же захрапел. После него улегся и военачальник. Во всем лагере бодрствовали только дозорные.

Иллиринцам сна досталось и того меньше. Аххарит вел войско с полудня и даже ночью не позволил остановиться. Тысячники говорили, что усталые люди не смогут хорошо воевать, жаловались на спешку, но кайнис убеждал, что если поторопиться, они доберутся до места на полдня раньше противника. Значит, получат несколько часов отдыха.

На счету была каждая минута, а идти приходилось обходным путем, чтобы вражеские разъезды ничего не заметили. Благо те не ожидали подвоха и не особенно усердствовали, ведь до сих пор иллиринцы сдавали поселения без боя. Тем более все знали: город лучше оборонять из-за стен.

Иллиринские тысячники и сотники считали так же. То один, то другой упоминали об этом, предлагая повернуть обратно и надеяться на подмогу. Аххарит же терпеливо, в который уже раз объяснял:

— Вокруг Тиртиса не настолько мощные стены, и нашими силами город не отбить. Подмога не успеет собраться, если не задержим степняков. Самим при этом погибать нежелательно, так что лучше застать их врасплох.

Большинство в конце концов согласилось с его доводами. Оставшимся Аххарит пригрозил:

— Еще одно возражение — и я восприму это как измену.

Все понимали, что это значит. Аххарит всего несколько часов назад отсек голову двум сотникам за то, что те пытались развернуть своих людей к городу. Жизнью поплатились и три десятника.

После казней и угрозы никто больше не противился.

На рассвете следующего дня иллиринское войско достигло долины между лесистыми холмами. В одном месте она сильно сужалась. Не лучший проход для конницы, но Аххарит знал: степняки пройдут именно здесь. Об этом донесли разведчики. Неудивительно, что враги выбрали именно этот путь — другие еще хуже: густые оливковые рощи, заросли розмарина и колючие кустарники на узких каменистых тропах, идущих то вверх, то вниз. Там всадникам не развернуться.

Аххарит оставил несколько сотен конных почти на виду — за холмами. Остальным велел спрятаться дальше, в глубине долины. А чтобы не прозевать приближения врагов, вперед выслали одиночных дозорных.

Когда все было готово, и каждый воин точно знал, что делать, Аххарит позволил устраиваться на отдых. Разумеется, не разжигая костров и не снимая доспехов. Впрочем, люди были настолько измотаны, что эти неудобства уснуть не помешали. Да и сам Аххарит, как только улегся на расстеленный плащ, сразу провалился в сон.

А пока они спали, тысячи всадников под предводительством Ирионга двигались вперед. Около полудня вернулся один из разведывательных отрядов. Судя по спешке, известия были важные, и Ирионг сразу же подозвал десятника — предводителя разъезда.

— Ну, что там?

— У Тиртиса выстроилось войско. В основном пехота, но есть и конные, пара сотен.

— Это войско, что оно делает?

— Да ничего… Просто стоит.

— Любопытно… — Ирионг в раздумьях потер подбородок. — Город удобнее оборонять из-за стен. Зачем они вышли? — он посмотрел на десятника так, словно ждал ответа.

Тот промычал нечленораздельное:

— Ну-у… Э-э-э…

— Не отвечай, это были мысли вслух, — поморщился Ирионг и махнул ему рукой. — Можешь идти.

Воин склонил голову и, подозвав свою десятку, занял место в конном строю.

Ирионг повернулся к Гродарону.

— Есть соображения?

— Ты сам говорил: стены низкие. Может, потому эти ублюдки Ханкке и решили защищать их снаружи?

— Какие бы ни были стены, а иллиринцы должны понимать, что защищать их лучше изнутри. На равнине мы с пехотой легко справимся. Нет… они явно что-то задумали... Знать бы еще, что именно. Впрочем… подойдем ближе, а там посмотрим.

— Разъезды нужно усилить. Все же холмы…

— Согласен.

Не прошло и часа, как явился еще один разведчик — из тех, что ездили в одиночку. Этот не стал ждать приглашения, а сам подъехал к военачальнику.

— В паре часов езды вражеская конница! — выпалил он. — Прячется за холмами по обе стороны от долины.

— Много?

— Тех, что я видел, в несколько раз меньше, чем нас. Но могут быть и другие. Я пока не смог подобраться ближе.

— Ясно. Возьми свежую лошадь и возвращайся в дозор. Сможешь?

— Конечно. Как только замечу что-нибудь еще, доложу.

— Хорошо. Поезжай. Удачи тебе.

Воин умчался, а Ирионг остановил войско. Пора было перестраиваться из походного порядка в боевую колонну. В первых рядах поедут лучники и, как только войско сблизится с противником, пропустят вперед копейщиков и мечников. Начнут стрелять уже из-за их спин. И пусть при таком ветре от стрел толку мало, но хотя бы отвлекут врага.

Ирионг уже догадывался, что задумали иллиринцы. Наверняка хотят либо ударить в тыл и расстроить их ряды, либо изобразить атаку и отступление, заставить броситься за собой вдогонку и заманить в ловушку. Он бы не удивился, узнав, что где-то уже вырыты волчьи ямы, где-то лежат деревянные настилы с торчащими из них гвоздями, а в землю вбиты колья и рогатины. Могли быть и другие преграды, не особенно заметные среди зарослей кустарника и губительные для несущейся галопом конницы. Это не говоря уже о войске у города, которое может двинуться на них в самый неподходящий момент. Впору возблагодарить Великого Гхарта, что засаду заметили вовремя.

Ирионг подозвал к себе тысячников и, поделившись своими соображениями, велел:

— Донесите до всех: даже если иллиринцы отступят, никакой погони без моего приказа. Сохранять строй, что бы ни случилось. — Поразмыслив, он добавил: — Гродарон, ты со своей тысячей останешься в запасе. А теперь, если все понятно, то перестраиваемся! Очень скоро мы встретимся с иллиринской конницей.

* * *

Иллиринские всадники показались сразу, как только войско въехало в узкую долину. Они мчались наперерез, но для Ирионга, как и для его воинов, это неожиданностью не стало, никто не растерялся. Задрожали тетивы луков, засвистели, рассекая воздух, стрелы и дротики. Ветер сбивал их с пути, многие недолетали или перелетали, но некоторые находили цель. Падали пронзенные воины, а покалеченные кони истошно ржали, вскидывались на дыбы и били копытами, мешая остальной коннице. Убитые лошади придавливали наездников, если те не успевали уйти в сторону,

До столкновения лоб в лоб осталось чуть-чуть, но тут иллиринцы развернулись и бросились врассыпную. Кое-кого отерхейнцы еще достали стрелами, но, помня наказ военачальника, преследовать не стали. Вернулись в прежнюю колонну и, перейдя на широкую рысь, двинулись дальше.

Скоро враги вновь ударили. Достали копьями кого-то из крайних всадников, изранили лошадей — и опять разлетелись по сторонам.

Похожим образом вели себя в бою лесные племена. Дикарей всегда было мало, вот они и пытались измотать врага: наносили точечные удары, разбегались, а затем снова нападали. Видимо, иллиринцы решили действовать так же. Неудивительно, ведь их меньше, а местные лошадки уступают степным: не такие быстрые и драчливые. Таким способом конники надеялись потрепать воинов Отерхейна и этим облегчить задачу стоящей у города пехоте. Благо Ирионг знал, как этому противостоять. Всего лишь не бросаться в погоню, не рушить строй, стрелять, когда противник приблизится на расстояние выстрела, но не замедлять движения и не останавливаться.

Все казалось ясным.

Пока слева, на гребне холма, не появились новые всадники. Этого Ирионг не ожидал, но все-таки успел развернуть несколько воинских рядов, которые встретили несущихся по склону иллиринцев стрелами и сулицами.

Впрочем, враги опять не ввязались в длительную схватку. Ударив, сразу же отошли обратно на возвышенность — за строй подоспевшей пехоты.

Теперь пришлось обороняться сразу с трех сторон. Конники нападали и спереди, и слева, а на холме справа появились еще пехотинцы: сомкнув ряды, начали обстреливать зажатые в долине этельды из дальнобойных луков, забрасывать метательными копьями и камнями из пращей. Сильного вреда не причиняли, но создавали угрозу с боков.

Войско оказалось почти в окружении, в уязвимом положении. Иллиринцы вклинивались в отерхейнские ряды, ломали их и отходили под защиту ощетинившейся пехоты, сбросить которую с возвышенности было непросто.

Пора было бросать в бой запасную тысячу, и Ирионг прогудел в рог. Услышав его, Гродарон со своими всадниками медлить не стал и дал знак двигаться в тыл укрепившимся на левом холме пехотинцам. Воины на полкорпуса развернули коней и пустили быстрым галопом.

Из-под копыт летели комья травы и земли, рассыпались в пыль, а она вздымалась вверх, ее подхватывал ветер и окутывал конницу бурым облаком. Небо сливалось с землей, и там, наверху, уже кружили грифы и стервятники, предвкушая большой пир. Воины в небо не смотрели, не видели крылатых спутников смерти, но в любом случае надеялись накормить их трупами врагов, а не своими. Спешили ударить, пока пехота не перестроилась и не развернулась на них.

К сожалению Гродарона, иллиринцы оказались на диво проворными — перестроиться все же успели. Встретили отерхейнскую конницу колючей, как дикобраз, стеной.

Первый ряд всадников, выставив копья, на галопе ударил в сомкнутые щиты, тут же осадил коней и разомкнутым строем отхлынул, уступая место следующему ряду. После пятой такой волны пехотинцы дрогнули. Теряя товарищей — пронзенных и разрубленных сталью, оглушенных и задавленных лошадиными копытами, — они попятились. Правда, строй так и не нарушили, да и огрызаться не перестали.

В долине бой тоже гремел. Иллиринская конница, как и раньше, наскакивала и отходила под защиту пехоты — теперь лишь на правый холм, с которого по-прежнему летели стрелы, дротики и камни.

Грохотало железо, кричали и стонали раненые, ржали обезумевшие, потерявшие наездников кони — все смешалось в нестройной песне войны. Ветер подхватывал ее, проносил над холмами и рощами, но чем дальше, тем тише она становилась, пока не смолкала окончательно. Освобожденный, ветер мчался в другие края, чтобы и там подпевать смерти.

В воздухе стояла ядреная смесь запахов: крови, пота и скошенной копытами травы. Кровь была на оружии, руках и лицах, доспехах и конских мордах. Казалось, от нее побагровели даже тучи, и она лилась на землю, подобно дождю.

В долине воины Отерхейна уже теснили иллиринцев. Те отступали, их строй редел. Гродарон почти расправился с пехотой на левом холме. Казалось, еще немного, и стена щитов окончательно рухнет, а строй разомкнется. В брешь устремятся всадники Отерхейна, сомнут и уничтожат вражеских копейщиков.

Ирионг велел усилить напор, но иллиринцы умудрились перебросить в долину часть сил с правого холма. Положение ухудшилось, но все равно оставалось выигрышным.

Военачальник не сомневался, что победа в сражении осталась бы за ним. И он довел бы его до конца, но у Тиртиса поджидало войско, еще не вступившее в бой. Оно в любую минуту могло выдвинуться на помощь своим, и тогда его людям, вымотанным в бою, пришлось бы драться со свежими силами. Это было чревато если не поражением, то огромными потерями. Город того не стоил. Его можно будет взять после и куда меньшей ценой. Сейчас же лучше отступить, выждать, продумать новую тактику и повторить наступление.

Ирионг прогудел в рог, веля отходить, и сотники вторили его зову, передавая приказ дальше. На ходу подхватывая раненых и убитых, средние и задние ряды всадников развернулись к выходу из долины. Передние ряды в последний раз ударили врагов, откинули их и четким строем поскакали прочь. Лишь отступив на безопасное расстояние, перешли на рысь. Погони отерхейнцы не боялись.

Иллиринцы же и не думали их преследовать. Они и не могли. Изможденные пехотинцы бросали щиты на окровавленную землю и падали на них, стягивали шлемы и дрожащими от долгого напряжения руками утирали пот с побагровевших лиц.

Всадники еле-еле сползали с взмыленных, тяжело дышащих коней и тоже опускались на землю. Ни у кого не оставалось сил даже на то, чтобы радоваться: а ведь они не только не подпустили врагов к городу, но и нанесли им хороший урон. Хотя и свои потери были немалыми…

Первым пришел в себя Аххарит. Его усталый, охрипший голос прозвучал еле слышно:

— Надо возвращаться… К Тиртису. Давайте… Там отдохнем.

Те, кто находился рядом, расслышали его слова и передали другим. Люди вставали и, неся на себе раненых и павших соратников, шли к лошадям: отступление степняков могло быть уловкой, и опять надо было спешить, когда хотелось плестись.

Минуло не меньше часа, прежде чем воины наконец отдышались и пришли в себя. К концу пути на лицах некоторых и вовсе заиграли улыбки. Тиртис был спасен, приказ Хаттейтина выполнен. Толпа у города встретила защитников криками радости, да и пополнение, как сообщил сотник Лимас, было уже здесь.

Въехав в ворота, Аххарит окинул свое войско взглядом и с горечью отметил, сколь многих не достает. Но скоро его лицо разгладилось. Он взъерошил волосы, рассмеялся и хлопнул по плечу первого попавшегося воина.

— А город-то спасли! И пополнение пришло! А степняки разве что через несколько дней снова сунутся!

Тысячник Эаддор Седой, услышав его, подумал привычное: «Мальчишка», — но вдруг уловил в этой мысли гордость сродни отцовской.

Аххарит получил передышку, Ирионг взял время, чтобы продумать новую тактику. Но конца войне не предвиделось, и на других направлениях она разгоралась все сильнее и становилась все кровопролитнее. А над страной шумел безжалостный ветер, кое-где свиваясь в смертоносные воронки.

— Мы прокляты! — ярились воины Иллирина. — Как был проклят наш царь!

Тысячникам и кайнисам не удавалось заглушить ропот и погасить недовольство.

— Прокляты, мы все прокляты, — шептались старухи.

И никто не находил в себе сил им перечить.