Dark sky, bright stars | Тёмное небо, яркие звёзды (гет)

Я проснулась за пять минут до будильника — слишком тревожно, чтобы позволить себе роскошь сна. Тело казалось ватным, голова тяжёлой, но воспоминание о ледяном голосе Блэка, требующем быть «собранной и готовой», мгновенно выгнало остатки дремоты.

К восьми я сидела в гостиной Калленов. За окном по-прежнему валил снег, но никакого Рождественского настроения не было и в помине.

Он появился — как и следовало ожидать — величественно, даже театрально, аж до тошноты. Поцеловал руку Эсме, вручил ей букет идеально свежих хризантем, произнёс пару безупречно выверенных комплиментов, в которых вежливость граничила с ледяным равнодушием. Всё было до противного изысканно. Только после всей этой сцены он соизволил взглянуть на меня.

Уж мне ли не знать, как такие, как он, на самом деле относятся ко всему происходящему. За шёлковыми словами — презрение. За вежливостью — скука.

Он оглядел комнату. Быстро, поверхностно — будто убеждался, что здесь всё так же, как и вчера. Его взгляд задержался на Эдварде, который стоял у стены, скрестив руки. Между ними снова пробежала молчаливая искра — ни слова не прозвучало, но я почувствовала, как атмосфера в комнате уплотнилась.

— Тебе обязательно устраивать весь этот цирк? — не удержалась я, когда мы вошли в пустую столовую, хотя прекрасно понимала, что ответ мне не понравится.

Он даже не моргнул.

— Меня не в сарае воспитывали, — холодно отозвался он и захлопнул за собой дверь выделенной комнаты. — Начнём.

— В этот раз мы начнём с создания ложных воспоминаний, — сказал Регулус, не глядя на меня. Он направился к креслу и устроился так, будто этот дом принадлежал ему. — Вчера ты создала неплохой барьер, но то, что за ним, — сыро. Мутно. Недостаточно убедительно.

Я кивнула, чувствуя, как сжимается желудок. Я не хотела, чтобы он снова лез ко мне в голову. Даже если это была тренировка — ощущение вторжения оставалось омерзительным.

— Ты покажешь мне на примере в собственном сознании? — спросила я, пытаясь удержать голос ровным.

Он слегка приподнял бровь, будто удивляясь, что я вообще осмелилась спросить.

— Не слишком ли ты много требуешь? — сухо бросил он. — Моя задача — убедиться, что незваный гость поверит в картинку. А не впускать тебя гулять по своему разуму.

— Но я так лучше учусь! Леди Блэк меня учила менять ауру на собственном примере, — я снова не смогла удержаться.

Его глаза вспыхнули удивлением — первая настоящая эмоция, которую я успела уловить на его лице, перед тем, как ее снова скрыл лёд. Он встал с кресла, прошёлся по комнате, и, казалось, вся его фигура источала холодное недовольство. Я уже пожалела, что заговорила об этом.

— Если матушка считает приемлемым впускать кого-то в свой разум — это ее дело. Я же буду учить тебя так, как посчитаю нужным. Поэтому прекрати ныть, как малолетний ребёнок, — голос понизился до угрожающих ноток, глаза цвета морозной стужи не сулили ничего хорошего, если я продолжу в том же духе.

— Я поняла, — выдавила я, внутренне негодуя.

Я отвела взгляд, стараясь сосредоточиться на дыхании. Ровно. Глубоко. Не дрожать. Это всего лишь тренировка. Всего лишь тренировка с человеком, который с равным успехом мог бы работать палачом в Министерстве, судя по его ауре. Мы были в светлой столовой, но вдруг всё стало напоминать допросную комнату: резкие контуры света, звенящая тишина, напряжение, натянутое до предела.

Он замолчал — надолго. Видимо, выжидал, пока я соберусь. Или — что вероятнее — наслаждался тишиной, лишенной моего надоедливого жужжания, как он наверняка воспринимал мой голос.

— Закрой глаза.

Я подчинилась. Темнота под веками обрушилась резким занавесом, и мир сузился до звука его шагов и стука собственного сердца.

— Представь воспоминание, — ровно сказал он. — Начнем с чего-то простого. Нейтрального.

Я попыталась. Вспомнила прогулку с Джейкобом по пляжу. Ветер бил в лицо, пахло солью и еловыми иглами. Волны обдавали босые ноги ледяной водой, мы смеялись, бегая по кромке прибоя. Он сказал тогда что-то глупо-милое про ракушку, которую подарила ему девочка в детстве, и которую он хранит до сих пор.

— Зафиксируй, — его голос вернул меня в настоящий момент. — А теперь измени. Что-то визуальное. Мелочь. Любую деталь, но измени её так, чтобы казалось, будто всё было именно так.

Я осторожно поменяла цвет его футболки. Вместо тёмной — ярко-красная. Сделала день ясным, хотя небо было затянуто облаками.

— Ещё. Добавь звук, которого не было. Фоновую деталь, запах, фразу. Пусть ложь будет многослойной, — его голос звучал почти отстранённо. Он вслушивался, как дирижёр, улавливающий фальшь в оркестре.

Я мысленно добавила шум чаек. Их не было в тот день — я помню. Ни одной. А теперь — они кричали над нами, перебивая смех.

— Хорошо, — наконец произнёс он, и я почти вздрогнула от этого слова. Похвала прозвучала слишком неожиданно. — Теперь задай себе вопрос: действительно ли это ложь? Или это просто ещё одна версия произошедшего?

Я задумалась. Ответ не приходил сразу — разум не хотел понимать, что Блэк от него хотел. Новая версия казалась живой, настоящей. Если бы я увидела её в сновидении, я бы не усомнилась в её подлинности.

— Не знаю, — честно призналась я.

— Отлично, — сказал он. — Именно этого мы и добиваемся. Убедительная ложь — это не иллюзия. Это альтернативная правда, в которую веришь ты сама.

Я открыла глаза. Свет в комнате не изменился, но всё вокруг вдруг стало как будто на шаг дальше от меня.

— А теперь сделай это снова. Выбери что-то посложнее. Вспомни то кладбище.

Я вся сжалась. Воспоминание всплыло слишком быстро. Боль от шрама. Холодный взгляд Волдеморта.

— Покажи мне, — резко сказал он, и знакомая одержимость показала свою уродливую голову в этом звуке.

Меня будто током ударило.

— Ты хочешь увидеть Его!

Он не ответил. Только посмотрел — взглядом, от которого холод прокрадывался под кожу, даже несмотря на тепло в доме.

— Хочу увидеть, насколько ты готова к настоящей лжи, — спокойно отозвался он. — Убеди меня в том, что никакого возрождения не было.

Я сглотнула.

— Я не хочу туда возвращаться.

— Это не имеет значения. Враг не спросит, чего ты хочешь, — голос у него был всё тем же: ровным, но с опасной нотой, как таран перед тем, как проломит стену. — Покажи. Или я сам это достану.

Я выругалась про себя. Закрыла глаза. И позволила себе упасть обратно — туда, где земля под ногами была липкой, где воздух звенел от магии, и мрак казался плотным, как чернила.

Шаги по гравию. Запах сырости и железа. Он стоял напротив, выше всех, чернее, чем ночь, а глаза светились кроваво-красным.

— Замени, — услышала я голос Блэка в голове. — Измени хоть что-то.

Я стиснула зубы.

Изменить хоть что-то — да что тут можно изменить, чтобы это перестало быть кошмаром?

Я попыталась начать с малого. Сделала небо светлее, добавила рассвет на горизонте, словно ночь не полностью поглотила мир.

Но он всё ещё стоял там. Волдеморт. Его фигура оставалась нечеловечески вытянутой, взгляд — прожигающим. Я попробовала одеть его в другую мантию — красную, как у аврора, а не чёрную, как у смерти. Но он не менялся. Не поддавался. Он сопротивлялся.

Моё дыхание сбилось.

— Он не даёт, — прошептала я.

— Он — плод твоей памяти. Всё, что ты видишь — ты же и создала, — сухо отозвался Регулус. — Так что измени. Или, значит, ты до сих пор веришь, что всё это реально.

— Это было реально, — взорвалась я. — Это не сон. Это не подделка. Он убил Седрика. Я видела. Я чувствовала все это, я…

— А теперь почувствуй иначе, — перебил он, и в голосе не было ни капли сочувствия.

Горло сжалось. Как он может так говорить? Как может требовать изменить то, что прожжено в памяти болью, будто каленым железом?

Но я знала — он не отступит. А ещё знала, что это нужно мне. Не ему. Не Дамблдору. Не Леди Блэк. Мне.

Я снова закрыла глаза. Заставила себя вернуться туда, в ночь. Вспомнила всё — каждую мелочь: холод, дрожь в коленях, мертвые глаза Седрика. Звук, с которым тело упало на землю.

И потом — силу. Слишком много силы. Темной, вязкой, чужой.

Я представила, что Седрик упал не мертвым, а... оглушённым. Что его дыхание всё ещё было слышно — слабое, но живое. Что затем он открыл глаза, моргнул, посмотрел на меня, и я кинулась к нему, оттолкнув Петтигрю.

Он отлетел в сторону, заскулил, но я не смотрела на него. Седрик… Седрик был жив. Он дышал. Его ладонь слабо сжала мою. Его губы дрогнули, будто он пытался что-то сказать.

— Всё хорошо, — прошептала я, ощущая, как вместе с этими словами отступает страх. — Мы выберемся отсюда.

Я вложила в эту сцену всё: тепло, отчаянную надежду, чувство, что мы ещё можем бороться. Я исказила воспоминание — искренне, полностью, как если бы оно всегда было таким. Как если бы Седрик и правда не умер.

Всё вокруг изменилось. Волдеморт никогда не возрождался. Я, вместе с живым Седриком, ухватилась за портал, и мы переместились на поле.

Свет вырвал нас обратно — яркий, ослепительный, как вспышка. Мы рухнули на холодную траву стадиона. Гул толпы, сначала глухой, как сквозь воду, стал нарастать, становясь всё громче, отчётливее. Кто-то радостно закричал. Кто-то бросился к нам. В лицо ударил ветер, пахнущий дымом факелов и вечерней сыростью.

Теперь это была моя история.

Я открыла глаза. Столовая снова окружила меня — яркий свет из высокого окна, холодная поверхность стола, и Регулус, который всё это время наблюдал, не проронив ни слова.

Он смотрел на меня долго. Очень долго. Его взгляд больше не был ледяным — скорее, пристальным, оценивающим. Словно он действительно не ожидал, что у меня получится.

— Неплохо, — наконец произнёс он. Голос был всё ещё сух, но похвала — настоящей.

Я не ответила. Реальность с трудом возвращалась.

— Ты соврала себе — убедительно. Я почти поверил, — он чуть наклонил голову. — Почти.

— Это… тяжело, — выдохнула я.

— Никто не обещал, что будет легко, — спокойно сказал он.

— Закончили? — прошептала я, почти с надеждой.

— На сегодня, — он кивнул, и мантия его мягко повелась за движением.

Он встал, готовый аппарировать, но задержался. Обернулся через плечо, и впервые за всё утро его голос стал чуть менее колючим, наполненным какими-то печальными нотками:

— Я приду снова после Рождества.

Я едва кивнула, не в силах что-либо ответить. Стоило ему исчезнуть, как всё напряжение, сдерживаемое до последней секунды, рухнуло на меня тяжестью, словно я держала невидимый потолок над собой и наконец отпустила.

— Ты хорошо справилась, — вдруг раздалось за спиной. Я вздрогнула.

Эдвард.

Я и не заметила, как он вошёл. Он стоял у дверного проёма, мягко оглядывая мое лицо.

— Я видел часть, — тихо продолжил он, сделав шаг ближе. — Мог не смотреть, но снова не сдержался.

Я только кивнула. Не хотелось скрывать от него свою боль. Он взял мою руку — медленно, будто спрашивал разрешения — и мягко поцеловал костяшки пальцев.

— И как? — спросила я после короткой паузы, голос всё ещё был сиплым. — Пугающе убедительно?

Эдвард усмехнулся краем губ, но в его взгляде не было ни тени иронии — только тревога и восхищение, замешанные в странную, почти болезненную смесь.

— У тебя получилось, — мягко сказал он.

Я слабо улыбнулась, чувствуя подкрадывающееся облегчение. Совсем чуть-чуть.

— Как эта ведьма может иметь такого взрослого сына? — вдруг сказал он, вглядываясь мне в лицо с лёгким изумлением, как будто только сейчас по-настоящему осознал. — Она выглядит слишком молодо.

Я усмехнулась, чуть пожала плечами, отводя взгляд:

— Этот ещё и младший, — тихо ответила я. — Маги выглядят довольно молодо для своего возраста.

Эдвард хмыкнул, проводя пальцами по моей ладони, вызывая щекотку.

— А также мы, в среднем, живем дольше магглов, — пробормотала я, заглянув к нему в глаза. Я знала, что этот вопрос волновал его.

Эдвард смотрел на меня так, как будто пытался разгадать все мои мысли, и я чувствовала, как тяжело ему дается каждый этот момент молчания. Он, наверное, все еще искал ответы, которые никто не мог бы ему дать. Ведь мы оба знали, что время — это та невидимая преграда, которая висит над нами, неизбежная и жестокая.

— И сколько у нас есть времени? — спросил он вдруг, и в его голосе прозвучала та же немая боль, что была в моем сердце. Он не пытался скрывать беспокойство, даже когда оно могло бы звучать слишком безнадежно.

Все это время мы избегали этой темы, как избегают неосторожных слов, которые могут разрушить ту реальность, которую мы пытались построить. Но теперь, когда он произнес это, все было как никогда ясно — ни у нас, ни у кого-либо другого нет ответа.

— Я не знаю, — прошептала я. Мои глаза встретились с его взглядом, и я ощутила боль от той правды, которую мы оба избегали.

— Давай не будем сейчас об этом... Нужно еще выиграть в этой войне, — сказала я, снова убегая от неприятного вопроса.

Он тихо кивнул, принимая правила игры. Мы еще долго будем избегать этой темы.