Право на жизнь (гет)

Гермиона проснулась от неуверенных, почти неузнаваемых прикосновений. Сначала она подумала, что всё это ей снится: мягкое дыхание у щеки, запах дождя и вина, тяжесть чужого тела рядом. Но сон быстро рассеялся. Она открыла глаза, встречая взгляд Гарри. Он стоял у кровати, чуть согнувшись, с растрёпанными волосами и мутным блеском в глазах. Пиджак висел на одной руке, рубашка расстёгнута, галстук был где-то на шее, но сбившийся набок. Он выглядел усталым и потерянным.

И пьяным. Очень пьяным.

— Гарри?.. — прошептала она, садясь и машинально натягивая одеяло повыше. — Ты пьян?

Он моргнул, будто пытаясь сфокусировать взгляд, потом пробормотал что-то нечленораздельное, и, опершись рукой о край кровати, неловко уселся рядом.

— Не… не совсем, — выдавил он после паузы, — просто… праздник. Свадьба же! Все пили. Даже Невилл. — Он усмехнулся, но улыбка вышла кривой.

Гермиона молча наблюдала, как он проводит ладонью по лицу, потом по волосам, пытаясь собраться, но не в силах. В глазах у него стояла мутная тоска.

— Джинни… — тихо прошептал он, будто сам себе.

Гермиона вздрогнула.

— Что с Джинни? — спросила она настороженно.

Он не ответил сразу. Губы его дрогнули, будто он хотел улыбнуться, но вместо этого просто выдохнул, глядя куда-то в пол.

— Она красивая. Всегда была… — бормотал он едва слышно. — Счастливая. С ним.

Последнее слово он произнёс с едва заметной горечью.

Гермиона почувствовала, как внутри поднимается холодная волна.

— Гарри… хватит. — Голос её был тихим, но твёрдым.

Он поднял голову, и на миг показалось, будто в его глазах промелькнула ясность, но тут же утонула в усталой растерянности.

— Я думал она притворяется... — пробормотал он. — Но когда она танцевала, я… я видел, как она смотрит на него…

Он не закончил. Слова растворились в воздухе.

Он потянулся к ней сначала неловко, будто просто хотел удержаться на ногах, потом крепче, обвил руками её плечи и прижался щекой к её волосам. От него пахло вином, дождём и чем-то неуловимо горьким, смесью сожаления и нежности. Гермиона хотела было вырваться, сказать, что это неправильно, что он ищет не её. Но, почувствовав, как дрожат его пальцы, замерла. Он не был сейчас героем, не был даже самим собой. Он просто был потерян.

И она позволила ему остаться рядом. Наверное, потому что любила. Потому что, между тем, что он чувствовал, и тем, что чувствовала она, её сердце продолжало тянуться к нему. Даже если всё это было ошибкой. Даже если она знала, что завтра они вдруг окажутся на разных берегах, что с утренним светом наступит тишина.

Два дня пролетели, как один час. Гарри ходил на работу, не упомянув ни о том вечере, ни о том, что случилось. Словно всё это было сном, общим, но непроизнесённым. Он задерживался допоздна, возвращался уставший, сосредоточенный, иногда раздражённый, будто хотел заглушить что-то в себе, о чём не мог говорить вслух. А Гермиона всё чаще ловила себя на мысли, что ждёт не его слов, а момента, когда сможет уйти. Хотя бы мысленно. Письмо от Оливера лежало в ящике стола, словно зов из другой реальности.

На второй вечер, когда часы пробили восемь, она накинула плащ, взяла сумку и тихо вышла. Хогсмид встречал её мягкими огнями и влажным воздухом. «Три метлы» сияли золотистым светом, где-то там, за стеклом, ждал человек, который помнил её как Гермиону Грейнджер.

«Три метлы» дышали теплом и привычной уютной магией. Вечерний воздух был пропитан ароматом сливочного пива, дубовых досок и старых чар, впитавших шум десятков разговоров. Пламя камина отблескивало на стеклах кружек и лице мадам Розмерты, которая, как всегда, с лёгкой улыбкой следила за залом. Гермиона вошла и остановилась на пороге. Несколько секунд просто стояла, позволяя глазам привыкнуть к мягкому свету. Внутри всё казалось до странного спокойным, словно сама жизнь замедлилась, затаилась перед чем-то важным. Оливер сидел в глубине зала, у окна. Свет падал сбоку, выделяя резкие линии его лица: скулы, тень щетины, усталые глаза, в которых отражались отблески пламени. На столе стояла кружка пива, почти нетронутая. Он смотрел в окно, но когда заметил Гермиону, в его взгляде мелькнуло узнавание и что-то, похожее на облегчение.

— Гермиона, — сказал он, поднимаясь и кивая в сторону стула напротив. — Рад, что ты пришла.

— Я обещала, — ответила она, снимая плащ. Её голос звучал мягко, но внутри всё было натянуто, как тонкая струна. Он подвёл ей стул, чуть улыбнувшись, потом подвинул кружку.

— Я заказал тебе сливочное пиво. Как раньше, без корицы, — сказал он, и в этих словах была неожиданная забота, почти нежность. Оливер сел напротив неё. Гермиона взглядом скользнула по кружке с густой пеной, едва заметно улыбнувшись. Но, стоило ей открыть рот, чтобы ответить, как её улыбка сразу затухла.

— Мне нельзя, — тихо сказала она, почти шепотом.

Оливер замолчал, на мгновение не понимая, и всё его внимание внезапно сосредоточилось на её лице, изучая каждую черту, каждый жест. Он даже не заметил, как взгляд его перескочил к её животу. Там, где раньше было только пустое пространство, теперь появился круглый заметный живот. Он замер, глаза расширились, и осознание пришло слишком поздно.

— Ты… — его голос дрогнул, он ещё раз перевёл взгляд на её живот, и сразу на секунду замолчал, виновато прикусив губу. — Прости, я… не заметил.

Он поспешно поднял взгляд и, чуть улыбнувшись, спросил осторожно:

— Поттер?

Она отвела взгляд, и в её движении мелькнуло что-то, что мог бы заметить только тот, кто помнит её слишком хорошо. Гермиона удивлённо подняла брови, на её лице отразилась лёгкая усмешка, почти недоумение.

— А кто ещё? — сказала она с лёгким вызовом в голосе. — Я давно замужем за ним, хотя, к сожалению, не по нашему желанию, об этом узнало общество.

Оливер на мгновение замолчал, а потом сгоряча ответил, немного грубовато:

— Мало ли, — буркнул он, как бы оправдывая своё недоумение. — Жизнь такая штука. Никогда не знаешь, что у человека.. на уме.

Гермиона заметила, как его лицо на мгновение стало чуть более мрачным, а взгляд потускнел. Он вздохнул, и, не встречая её взгляда, добавил:

— Моя жена мне изменяла. Развелись недавно.

Он не стал углубляться в детали, но в его голосе была явная тень боли, а слова прозвучали коротко и резко, словно он давно не хотел их произносить. Гермиона почувствовала, как что-то внутри сжалось. Она не знала, как отреагировать, потому что в его словах было не только сожаление, но и некая тяжесть, которую невозможно игнорировать.

— Извини, — тихо сказала она, не зная, что сказать ещё.

Оливер лишь пожал плечами, глядя на неё теперь с лёгким презрением к самому себе.

— Не надо. Это не твоё дело. Просто… жизнь не всегда по справедливости. — Он помолчал.

Оливер первым нарушил тишину. Голос его стал твёрже, почти деловым:

— Мне нужно быть кратким.

Он подался вперёд, взгляд стал сосредоточенным.

— Ковен Единства — это не просто политическое движение. Они называют себя реформаторами, но их цель — вернуть старую иерархию. Они продвигают идею “генетической чистоты магии”. Не прямо, конечно, теперь это завуалировано в лозунгах о “магическом балансе” и “сохранении древнего наследия”.

Он постучал пальцами по столу.

— Они медленно проникают во все сферы. Министерство, школа, даже Гринготтс. Вчера я получил информацию, что в Отделе контроля за магическими существами уже готовят законопроект о “регистрации потомков маглов”. Они называют это “мерами безопасности”.

Гермиона побледнела.

— Это безумие, — прошептала она. — Они хотят вернуть старую систему. Ту, против которой мы сражались.

Оливер кивнул.

— Именно. И делают это тихо. Без насилия, без маршей. Просто убеждая людей, что так “правильнее”, “чище”, “спокойнее”.

Он посмотрел на неё долгим, внимательным взглядом. Тем, в котором не было ни нажима, ни жалости, только спокойная убеждённость человека, привыкшего оценивать людей не по словам, а по поступкам. Гермиона опустила глаза. Её пальцы всё так же медленно крутили салфетку, чтобы занять руки, пока мысли, как нити, сплетались в голове в нечто сложное и опасное. Внутри росло чувство, которое она слишком хорошо знала: беспокойство, соединённое с осознанием ответственности. Она пыталась убедить себя, что теперь должна думать только о ребёнке, о тишине, о покое, но где-то глубоко под этой оболочкой уже пробуждалось что-то живое, упрямое, не умеющее бездействовать.

— Если я всё же соглашусь, — произнесла она спокойно, поднимая взгляд, — в чём конкретно будет заключаться моя роль?

Оливер чуть наклонился вперёд, переплетя пальцы.

— От тебя не требуется сражаться, — сказал он ровно, без патетики. — Нам нужны не герои, а мыслители. Те, кто способен видеть структуру там, где остальные видят лишь хаос. Ты умеешь строить систему, вычленять связи, находить закономерности, когда всё кажется бессвязным.

Он сделал короткую паузу и добавил:

— Мы собираем информацию: документы, отчёты, внутренние распоряжения, личные переписки. Всё, что поможет нам понять, кто стоит за Ковеном Единства и насколько глубоко они успели проникнуть в структуру власти.

Его голос стал чуть ниже, почти доверительным:

— Нам нужен человек, который способен не просто разоблачить ложь, а доказать её. Тебе это всегда удавалось.

Он чуть улыбнулся.

— Нам нужны люди, способные сохранять ясность, когда вокруг правдоподобная ложь становится законом.

Гермиона молчала, не в силах отвести взгляд. В его словах не было пафоса, но от них внутри поднялась волна чего-то старого, давно подавленного чувства, что её место всё ещё здесь, в этой борьбе, пусть теперь в иной форме. Она сделала вдох, чувствуя, как дрожит воздух между ними.

— Я подумаю, — произнесла она наконец.

Оливер кивнул, не настаивая.

— Конечно. Подумай. — Он достал из внутреннего кармана маленький конверт, скользнул по столу. — Здесь адрес. Дом у старого мёдоварни, за Хогсмидом. Если решишь, просто приходи. Никому не говори. Даже Гарри.

Она кивнула, её пальцы едва заметно скользнули по поверхности плотной бумаги, как будто пытаясь запомнить её текст, хоть и не читая. Это был жест привычки, что-то успокаивающее, что давало хоть малое ощущение контроля в этом моменте. Но её мысли были далеки от слов на странице. Она сидела, как всегда, сдержанная, и хотя слова не покидали её, они оставались внутри, непроглоченные, невыраженные. Оливер встал с места, накинул плащ, движениями уже давно отточенными, словно этот момент был отрепетирован до мельчайших деталей. Он не оборачивался, но что-то в его позе заставляло её замереть. Он задержался у стола на мгновение. Взгляд его как бы остановился на ней, но в то же время был уже далёким, как если бы он пытался увидеть её, но не находил.

— Береги себя, Гермиона. Теперь, особенно.