Тень (гет)

В этот уголок города не совалась даже полиция: о нём все знали, но предпочитали закрывать глаза, словно этого чёрного пятна не было на карте города. Много лет назад тут произошла крупная перестрелка, вследствие которой погибло десять полицейских и ещё пятеро было тяжело ранено. Они рассказывали: «Это была бойня, где их расстреляли, словно скот». Никто из выживших не вернулся на службу, как и руководитель штурма. Тело ребёнка, которого похитили в тот же день прямо из школы, через два дня нашли в городском парке в искусственном пруду. Предупреждение прозвучало слишком громко, тем самым посеяв страх. С тех пор сюда не ступала нога ни одного полицейского, и район стал прибежищем для отбросов общества, которые и распространяли шмаль по городу. Двадцать пятый рисковал повторить его судьбу, но власти и полиция пытались не допустить этого — ещё одной чёрной дыры город бы не выдержал.

Таксист наотрез отказался заезжать, остановился неподалёку и, едва Саске захлопнул дверь, газанул на всех порах, боясь, видимо, что схлопочет камнем по лобовому стеклу. Учиха поёжился, смотря на убогие здания, такие же серые, как клубящийся над ними дым; на окна, заколоченные досками, и обклеенные газетой — пожелтевшей, выцветшей. Он сделал шаг, сомневаясь, что поступает правильно, ведь прийти сюда в одиночку и без оружия было самым настоящим безрассудством. Его сердце учащённо забилось, на лбу проступила ледяная испарина, а к горлу подступила тошнота. Захотелось повернуть назад, но он упрямо продолжал идти, слушая снег, что, словно крошки стела, хрустел под ногами.

Он был здесь лишь однажды с сопровождающим, когда хотел сплавить украденные статуэтки и колье матери, которое отец выкупил за баснословные деньги. Местные дельцы не дали за колье и десятки, сказав, что это дешёвые фианиты, а не бриллианты — возможно, солгали, чтобы навариться. Однако за статуэтки отвалили прилично, но, судя по слухам, отец о них даже не спросил. Собственно, тогда ему было всё равно, сколько за все дадут — нужны были деньги, причём срочно. 

Он был по уши в долгах, «кредиторы» донимали и грозились донести в управление о его пристрастии, если не уплатит за товар. Две недели он сидел на таблетках, которые отобрал у одного торчка в двадцать пятом: они немного притупляли ломку, но эффект был недолгим, приходилось заглатывать горстями, чтобы не чувствовать начинающийся озноб. Сакура ещё больше усугубляла положение, постоянно давила своим нытьём, что им нечем заплатить за квартиру в следующем месяце.

До зарплаты было далеко. К тому же, она не покрыла бы даже часть расходов. Просить у Итачи — всё равно что признаться. Мать бы отказала: после его женитьбы на Сакуре их отношения испортились. Она, как и отец, не одобрила их брак, сказав, что ему рано заводить семью, и что «эта оборванка» охомутала его из-за денег. Казалось, он в тупике. Тогда в голову пришла безумная идея обчистить собственных родителей. Он думал, всё спишут на грабителей: не взял во внимание соседку, у которой попросил помощи, и странную избирательность взломщиков, которые украли лишь содержимое сейфа, комбинацию цифр которого они каким-то чудом подобрали.

Быстро позавтракав, Итачи пошёл одеваться. У него была олимпиада по алгебре, и Фугаку сказал, что отвезёт его сам, если тот соберётся в течение семи минут.

— Может дать ему передышку? — прошептала Микото, смотря вслед уходящему сыну. — Отец говорит, что мы слишком наседаем.

— Твой отец, — ухмыльнулся Фугаку, отложив вилку, — только и ждёт, когда Итачи в чём-то провалится, чтобы в очередной раз задеть меня. Не дождётся. Итачи докажет ему, что он ошибался... Мой сын не грязь...

— Мам, — сбежав по лестнице, Саске влетел в кухню, чуть не сбив её с ног, — ты никуда не убирала мою футбольную форму?

— Нет, на той неделе я положила её в шкаф.

— Странно, не могу найти. Уже всё перерыл. Уфф, сегодня игра... Д-доброе утро, п-папа, — чуть опешив, сказал он, не сразу заметив отца. Он тут же собрался, оправил воротник рубашки, выпрямил спину и натянул на лицо серьёзную мину.

— Сегодня игра, а ты вспомнил про форму только сейчас, — раздражённо вставил Фугаку, отпив из кружки кофе. — Сколько раз я тебе говорил — готовь вещи с вечера. Ты можешь быть собраннее?

— Фугаку! Что ты взъелся на него с утра?! — приобняв Саске, Микото погладила его волосы и подтолкнула к столу. — Сынок, пока поешь, а я поищу.

— Осталось только зад ему подтереть... Ему одиннадцать, в этом возрасте сам о себе должен заботиться. Что ж, потерял форму — значит пропустит игру. Будет уроком, — зло бросил отец.

Саске сглотнул, и слюна застряла поперёк горла, перекрывая кислород. Ему хотелось исчезнуть, убежать из кухни к себе наверх, лишь бы не видеть взгляд отца, полный презрения. Но он стоял, схватившись за спинку стула, словно парализованный, не в силах вымолвить ни слова в свою защиту. Вчера до десяти он делал домашнюю работу, а когда начал собирать вещи на завтра, то не нашёл форму. Мама легла спать к этому времени, а ему не хотелось её будить.

— Вот именно — ему одиннадцать, и он ещё ребёнок, — взяв пустую тарелку мужа, она подошла к раковине и включила кран.

— За Итачи ты так...

— Прекрати! — крикнула Микото. Саске повернулся к ней лицом и заметил, как дрожат вымазанные в пене руки, и как вода мелкими каплями стекает на пол. Она тяжело дышала, и до ушей доносился скрип зубов. — Не смей ставить мне в упрёк. Я не хотела... Ты —- тот, кто всё испортил. Ты!

Саске стало страшно, он перевёл взгляд на отца в поисках поддержки. Мама никогда ещё не выглядела так странно, казалось, от неё исходит само зло и удушает всех вокруг. Отец выглядел не лучше: его лицо было бледным, как полотно, бровь подёргивалась, и он так сильно сжимал кулаки, что набухшие вены грозились лопнуть.

— Ты хотел, я оставила... И чем ты мне отплатил, а? Подвернулась возможность, и ты сразу залез...

— Микото! Следи за языком! — он стукнул по столу, отчего всё зазвенело, а все присутствующие вздрогнули — обрушилась тишина. Послышался мамин всхлип, и отец закрыл лицо руками. Саске хотел подойти и обнять мать, но Фугаку встал и положил руку ей на плечо. — Прости, — хрипло сказал он.

— Не прикасайся! — она скинула его руку и стёрла бегущие по лицу слёзы.

— Хорошо, — он опустил голову. — Спасибо за завтрак.

— Я собрался, — сказал вошедший Итачи, переводя взгляд на всех присутствующих. — Что-то случилось?

— Всё хорошо, пошли, мы уже опаздываем.

— Пока ты не ушёл, — остановила их Микото, вытирая мокрые руки о фартук, — какой пароль от сейфа? Отец просил кое-что привести из вещей мамы.

— Двадцать три, девять, один.

Саске удивлённо посмотрел на отца. Это были дни рождения членов семьи, его шёл впереди.

— Почему... такой порядок? — с детским трепетом спросил он и с замиранием сердца надеялся услышать: «Может я с тобой и строг, но ты мой любимый сын».

— По убывающей легче запомнить.

Саске опустил плечи и отвернулся, сев за стол. Он не заплачет, только не сейчас.

— Разве не проще по возрастанию? — вопрос Итачи донёсся издалека.

Дверь хлопнула, не дав Саске расслышать ответ отца. Он быстро вытер рукавом рубашки мокрые от слез щеки и уперся взглядом в тарелку, давясь кашей.

Саске вошёл в тёмный переулок, заваленный местами пожелтевшим грязным снегом. Кислый запах раздирал горло, и он сплюнул на протоптанную дорожку, усеянную бычками. Из-под облупленной штукатурки виднелся бурый кирпич, где из расщелин торчали бумажки и окурки. Все стены были разрисованы уродливыми рисунками фаллоса и матерными словами. Учиха скривился, когда наступил на шприц, и ускорил шаг, чтобы быстрее отсюда выбраться. Сейчас это место вызывало лишь отвращение и клокочущий страх, и он недоумевал, как раньше мог не замечать всей мерзости вокруг.

— Где ты?! — кричал Итачи.

Саске скривился, простонав от головной боли, и отдёрнул телефон от уха. Всё тело дрожало, и он опёрся о стену, чтобы удержать себя на ногах. Он не понимал, почему ему было так херово: возможно, принял слишком много или товар был сомнительного качества? Он хотел позвонить Сакуре, чтобы та забрала его, но шанс, что она отвезет его в больницу, был слишком высок. Саске набрал Итачи. Только брат сможет понять его и сделает всё, чтобы не навредить. Безупречный во всём старший брат, которого он безмерно любил, уважал и восхищался. Брат, которому он порой завидовал.

— Чёрт! Можешь нормально объяснить, где ты?! Я уже полчаса мотаюсь по округе.

— Пе-ре-у-лок, — протянул Саске. Всё плыло перед глазами и под ногами.

Мозг словно окунули во что-то вязкое, и он ощутил себя мухой, потонувшей в сладком сиропе. Рука прошлась по холодной шершавой стене, которая рассыпалась перед ним, превращаясь в песок. И вот он уже стоял около дома и смотрел в окно, где мать кричит на отца, а он маленький сидит на стуле и плачет. Итачи берёт его на руки и уносит. Он видит — отец стоит, опустив голову. Ему кажется — на его щеках блестят слёзы.

— Да понял я, что ты в каком-то грёбаном переулке! Ты хоть знаешь, сколько их тут?! Что ты там забыл вообще? Тебя избили? Ты выпил?! Что с тобой?

— И-та-чи… мне хре-но-во… — проскулил Саске, и его тут же вывернуло наизнанку. Телефон шлёпнулся прямо в блевотину. Он потянулся за ним и рухнул рядом. Всё замельтешило перед глазами, словно он катался на детском аттракционе. Он слышал глухой голос Итачи, обеспокоенный, полный тревоги, и не мог понять, почему не видит его. — Кажется... я уми-раю...

— Ориентир! Что ты видишь вокруг?

— Снег… — пробормотал Саске, протягивая руку к мерцающим снежинкам, кружащим в воздухе. Они были так прекрасны в своей хрупкости и чистоте, что непроизвольно по его щекам скатились слёзы. Он подумал, что если его тело покроет такая нетронутая красота, то он не прочь умереть прямо сейчас.

— Какой нахрен снег?! Сейчас июль! Ты что, курил?

Саске удивился, что Итачи умел материться. По крайней мере, он ни разу не слышал от брата таких слов. Ему отчего-то стало невыносимо смешно, и он засмеялся громко во всё горло. А потом его задушили рыдания.

— Почему он так со мной? Может, я не его сын... Может, мама изменила ему. Да, поэтому он меня так не любит. Тогда кто мой отец?

— Не неси чушь, Саске! Сосредоточься. Что ты видишь вокруг себя?

— Дерево… Оно смотрит на меня… — Саске отполз назад, упираясь в стену. Огромный дуб влез в переулок, ломая кирпичи. Ветки потянулись к нему, а зелёные листья превратились в змей. Они шипели, раскрывали пасти, и он видел их розовые зевы, острые клыки с сочащимся ядом. — Итачи! — закричал он, отбиваясь от галлюцинаций. — Здесь змеи! Их так много!

— Я вижу дуб. Саске, я вижу тебя!

— Не бросай трубку. Я не хочу умирать в одиночестве...

В следующее мгновение его лицо обхватили, и Саске увидел знакомые чёрные, полные тревоги глаза брата. Итачи крепко прижал его к себе и всхлипнул.

— Не хочу умирать в одиночестве... — всё ещё бредя, прошептал Саске, цепляясь руками за рубашку брата.

— Не умрёшь, — подняв его, он поставил на ноги и, придерживая за плечи, дотащил до машины. Усадив на сиденье, пристегнул ремень и, достав из бардачка салфетки, вытер его лицо и рубашку. — Как давно, Саске?

— Давно... Очень давно...

— Господи… — Итачи тяжело вздохнул, уронив голову на руль. — Как ты вообще до этого докатился? Почему я этого не видел?! — он ударил по рулю, тот просигналил три раза.

— По приколу пару раз… А потом понеслось. Я и сам не заметил.

— Ты колешься?

— Нет, я пока до этого не дошёл. Я завяжу. Только не вези меня в больницу, — взмолился Саске.

— Ты с ума сошёл! Тебе нужна помощь.

— Тогда все узнают... Я всё потеряю, Итачи. Помоги мне. Я смогу завязать. Прошу... Только ты у меня есть... Только ты.

— Я знаю одного врача, он работает подпольно.

— Не знал, что у тебя есть такие связи, — ухмыльнулся Саске, протирая со лба холодный пот. Его руки всё ещё тряслись мелкой дрожью.

— Я тоже не знал, что мой брат наркоман.

Он остановился, услышав робкие звуки гитары, доносившиеся из приоткрытого окна с правой стороны. Светлая и чистая мелодия совсем не вязалась с этим затхлым местом. Он невольно заслушался и почувствовал себя неловко, когда окно настежь распахнулось и из него выглянула девушка с синяком под глазом: чёрные спутанные волосы облепили лицо и, резко убрав их, она поправила рваный свитер и закурила. Выпустив дым, девушка махнула ему, подзывая, и странно при этом улыбнулась. Саске не заметил, как кто-то подошёл сзади, лишь почувствовал удар по ногам и, потеряв равновесие, больно упал на колени. Не успел он сориентироваться, как его придавили, и его лицо соприкоснулось с грязным снегом.

— Ты кто такой? — раздалось над ухом. Он попытался подняться, но его тут же пнули в бок. — Не рыпайся. Кто ты такой?!

— Мне нужно поговорить с Тихим.

— Я спросил, кто ты такой! — ещё один пинок заставил его скорчиться.

— Учиха Саске, он меня знает.

— Саске? Не может быть!

Болезненно перевернувшись на спину, Учиха прищурился и схватился за протянутую руку. Он рассматривал впалое серое лицо незнакомца, пожелтевшие, на выкате глаза, костлявые, в мелких язвах руки, и понял, что тот уже сел на иглу. Незнакомец снял красную зачуханную шапку с надписью «Adidas» и его редкие засаленные светлые волосы упали на глаза. Вот, во что превратился бы он, если бы отец и Итачи насильно не закрыли его в клинике, подумал Саске, отряхнув пальто.

— Не узнаёшь? Ичи.

— Ичи? — удивлённо протянул следователь, не признавая бывшего дилера.

— Херово выгляжу, да? Чувствую, недолго осталось, а так хочется ещё пожить, — он сковырнул язвочку на руке, и из неё потекла сукровица. Он зашёлся кашлем и достал из кармана самокрутку. — Будешь?

— Бросил.

— А зря, забористая трава. Слышал, ты кого-то грохнул. Сидел?

— Своего напарника.

— Охренеть, — засмеялся он, зажав сигарету между зубов, — ты отбитый. Сколько дали?

— Нисколько, ты же знаешь, чей я сын, — ухмыльнулся Саске, смотря на Ичи. С такими людьми нельзя быть откровенным. Чем циничнее ты выглядишь, тем больше тебя уважают. — Отделался клиникой.

— Грёбаный везунчик. У меня сейчас такой товар… Уносит сразу же. Дам скидку по старой дружбе.

— Я завязал.

— Кончай прикалываться, — кряхтя, засмеялся Ичи и сплюнул на снег, — ты уже четыре раза завязывал. Зачем припёрся тогда?

— Я же сказал — ищу Тихого. Нужна кое-какая информация.

— Ну ты и ёбнутый. Тихий от передоза коньки отбросил полгода назад. Сейчас вместо него Хаски. Ты его не знаешь, он упоротый. Скажешь, что ты из полиции — тут же пристрелит. Ты ещё скажи, что значок с собой взял. — Саске сглотнул. Он совсем не подумал его выложить. — Налёт?

— Не совсем. Стащили оборудование из кофейни.

— Ты из-за этого сюда пришёл? — Ичи снова засмеялся и, затушив сигарету о кирпич, с долей насмешки посмотрел на него. — Раньше у тебя дела были поинтересней. Бегали тут ебланы с утра с кофеварками. Хаски их послал, нахрен оно ему сдалось. Молодняк тупоголовый, понимаешь? Я скажу, где они. Только не оформляй, жалко как-то из-за такой дурости сесть. Кинь пару сотен, они вернут.

Саске понимающе кивнул, не ожидая другого ответа. Они сдавали с потрохами только тех, кто отбился и стал ставить им палки в колёса.

— И вот, — Ичи достал белый кулёк, перевязанный резинкой, и протянул его, — пятёрочка, по старой дружбе.

— Я же сказал — завязал, — резко вставил Саске, повернув голову в сторону, чтобы не видеть этой дряни. Он тяжело сглотнул, хрустнув пальцами.

— Эт я понял, но, — наклонив голову, Ичи покрутил рукой в воздухе, — они нет. Ты же понимаешь, что будет подозрительно уйти отсюда ни с чем. Если действительно бросил, то выбросишь, как только выйдешь отсюда. Но... товар хороший.

Учиха нехотя достал бумажник и, скрипя зубами, отсчитал деньги. Лёгкий кулёк упал в карман и осел тяжёлым грузом. Выйдя на дорогу, он прошёл метров пятьсот к главной трассе, чтобы поймать попутку и, сев в машину, прислонил голову к запотевшему стеклу. Его пальцы коснулись целлофана, он опустил стекло и вдохнул холодный воздух. Он обязательно выбросит, но не здесь, не при людях. Саске прикрыл глаза, откинувшись на сиденье.

Доехав до центра, он сразу направился в торговый центр, чтобы оттереть салфеткой грязь с одежды. Телефон вибрировал и, окатив лицо холодной водой, он посмотрел на входящий. Неджи мог быть доставучим. Поставив на беззвучный, он посмотрел на своё отражение в зеркале и недовольно цокнул, осматривая ссадину. Если Хьюга промолчит, то Узумаки точно завалит его вопросами.

Два подростка в лёгких куртках зашли в туалет и, подойдя к писсуарам, переглянулись и крикнули:

— Эй, дядя, не одолжите тысячу? Нам на игру не хватает.

— Когда игры стали стоить тысячу?

— Когда динозавры вымерли, после ледникового периода, — сказал мальчишка и сплюнул жвачку на кафель.

— Ну и молодёжь пошла, — буркнул он под нос. — Динозавры вымерли в конце мелового периода.

— Умный штоль? Так дашь деньги или нет? — ухмыльнулся другой, и подошёл к раковине вымыть руки.

— Учитесь, а не в игры играйте.

— Ну и зануда! А показался норм чуваком. Пошли, Кей, этот жмот ничего не даст.

Когда они ушли, Саске озадачено потёр лоб, сдерживаясь, чтобы как следует не навалять подросткам. Деньги. Ему нужно было достать их как можно скорее, чтобы начать расследование. Чем дольше они будут тянуть, тем дальше будет уходить от них убийца. Закрывшись в кабинке туалета, Саске опустил крышку унитаза и сел. Покрутив в пальцах кулёк, он начал мять его, сопротивляясь зудящему желанию под коркой мозга — принять перед разговором. Совсем немного, всего лишь один раз. До сдачи анализов они исчезнут, ни следа не оставив. А потом он выбросит эту дрянь и больше не притронется. Но это была ложь, и он прекрасно об этом знал.

* * *

Микото принесла Фугаку таблетки и обеспокоенно посмотрела на мужа. В последнее время он выглядел измотанным и уставшим, словно за два дня постарел на пять лет. Он все чаще испытывал боли в области сердца, а сон его был беспокойным — Микото почти каждую ночь просыпалась от криков. Ее пугало и тревожило состояние мужа, но она не знала, как упрямца сводить к врачу. Микото больше жизни боялась его потерять, поэтому, когда муж сообщил о повышении, не смогла с чистым сердцем порадоваться за него. Ведь дополнительная нагрузка могла губительно сказаться на его здоровье.

— Возьми больничный, — как бы невзначай упомянула она, помогая ему одеться. Надеясь, что он хотя бы задумается над её словами. Микото тяжело вздохнула — пуговица вновь соскользнула с пальца и не попала в петлю.

— Не говори глупостей. Я только вступил в должность, — произнёс Фугаку и потянулся к галстукам, что висели на вешалке. — Синий?

— Выглядит просто, лучше этот, — она взяла тёмно-бордовый в чёрную полоску и, прислонив к рубашке, оценивающе прищурилась. — Фугаку, это не глупости. Может что-то серьёзное... В нашем возрасте не стоит всё списывать на случайности. И прекрати курить свои сигары.

— Я схожу, только не сейчас, — он поцеловал её, заботливо проведя по щеке рукой. — Обещаю.

— Работа — это не главное.

— А что главное?

— Если... — она прикусила губу. — Если с тобой что-то случится, я не знаю, как буду жить.

— У тебя останутся дети, Микото — ради них и живи.

— Разве у тебя их нет?

— Поверь, они с радостью придут на мои похороны, — с горечью сказал он. — Если вообще придут. Забудут, что у них когда-то был отец. Через месяц, а то и раньше. Я для них чудовище, монстр.

— Не говори так, Фугаку, — она обняла его со спины, вдохнув любимый запах мужа. — Они любят тебя — по-своему, как и ты их. Саске... Я виделась с ним.

— Когда? — она почувствовала, как сердце его забилось сильней и он трепетно провёл по её руке.

— Я хотела сказать тебе раньше... только не злись, — Микото отошла от него и, сев на кровать, упёрла взгляд в пол, крепко вцепившись пальцами в матрас. — Я ходила на похороны дочери Хазуки. Он был там, на похоронах. Ты бы видел, как он изменился, Фугаку. Наш мальчик, он стал совсем другим.

— Господи, Микото! Ты когда-нибудь прекратишь творить глупости?!

— Ты говоришь, как мой отец. Иногда ты слишком сильно мне его напоминаешь.

— Я уже и сам не знаю, кто я, — выдохнул он, застегнув манжету.

— О чём ты? — Микото непонимающе нахмурилась, смотря на мужа. Он уставился в окно, погружённый в себя.

— Тебя кто-то видел, кроме Саске?

— Нет. Я пришла под самый конец, прессы уже не было.

— Зачем ты вообще туда пошла?

—Я не знаю Фугаку, не знаю... — она потёрла виски, отгоняя начинающуюся боль. — Всё это... Её смерть, — она закрыла лицо руками и заплакала. — Какая ужасная смерть. Я не могу это принять, а ты?

— Люди умирают каждый день, Микото, — он повернулся к ней, смотря на неё пустым взглядом, — если я буду плакать над каждым...

— Но она... Она была твоей дочерью, — задохнулась Микото, признав то, что не хотела признавать много лет. Может, потому что его дочь уже была мертва, а может — из желания помочь мужу и разделить его страдания, всю ту боль, что он держал в себе. Подскочив к нему и схватив за руки, она затрясла его, пытаясь всё вытряхнуть. — Она была твоей дочерью, Фугаку. Плачь! Не держи в себе! Кричи, громи всё вокруг, но не говори, что тебе всё равно. Это убивает тебя, я вижу.

— Она не моя дочь! Не моя! — вырвавшись из её хватки, он отшатнулся, словно пьяный, и прижался к стене. — Не моя...

— Тогда почему ты хранил её фотографию в шкафу? Почему посылал деньги Хазуки? Почему?

— Зачем ты снова ворошишь то, что уже давно закопано?

— Чтобы тебе стало легче. Чтобы ты перестал съедать себя!

—Я не знаю, Ми, — его колени подкосились, и он медленно сполз по стенке. Голова повисла, и руки закрыли лицо. Он плакал. Подойдя к нему, Микото прижала его к себе, пытаясь успокоить. — Я ужасный человек, Ми. Я так устал... Устал от самого себя. Когда Хазуки сказала, что беременна — я не поверил. Я не мог иметь детей.

— О чём ты? — Микото подняла его лицо, вглядываясь во влажные глаза. — А как же Итачи? Саске? Хочешь сказать, что я...

— Твой отец... Он заставил меня сделать вазэктомию после рождения Итачи.

— Что? Почему ты не сказал? Почему... согласился на это? Зачем? — в ужасе задавала вопросы она и, взяв его руку, сжала дрожащие пальцы.

— Ты и сама знаешь, Микото. У меня не было выбора, — сипло произнёс он и уткнулся ей в шею. Она почувствовала влагу на своих ключицах. — Твой отец заботился о тебе до последнего. Он любил тебя, и ради тебя мог пойти на крайние меры. Ради благополучия своих детей я бы сделал то же самое. Я не могу его судить, Микото... Не могу. Хотя тогда кипел от злости. Время принесло понимание, — Фугаку замолчал, а она болезненно провела по его волосам.

Ей вдруг открылась тайна его увлечения — там не было любви, только самоутверждение. Если бы он тогда рассказал всю правду, она бы не мучила его и не мучилась сама. Если бы он только рассказал... то всё сложилось бы по-другому. Её горло сдавил спазм, и Микото почувствовала тёплые слёзы на своей коже.

— Да, Микото, я влюбился... Влюбился тогда в иллюзию, которая делала из меня мужчину. Хазуки была совсем не той, за кого себя выдавала. Лживая и подлая, играла на моих слабостях... Когда я понял, то вычеркнул её без сожаления, выбросил из своей жизни, как нечто грязное и постыдное. Я ненавидел себя за глупость. Но Саске всё изменил. Он пошатнул мои убеждения... — Фугаку сжал её руку крепче и посмотрел ей в глаза. — Тогда я нашёл Хазуки. Она уже вышла замуж за своего одноклассника — наивного идиота... Не дала приблизиться к дочери, вытолкнула из дома, сказав, что не моя — только её... И что отец ребёнка — один из её ухажёров. Угрожала рассказать тебе, если я хоть раз появлюсь на пороге. Я отступил, — Фугаку выдохнул и прислонил голову к холодной стене. — По правде говоря, я даже был рад, что всё так разрешилось. Но... спустя несколько лет Хазуки прислала фотографию девочки с письмом, где просила денег и умоляла позаботиться о ребёнке в случае её смерти. Сообщила, что безумно напугалась, что я могу отобрать дочь. Всё показалось мне логичным... Но я не хотел сближаться с ней, не хотел знать ребёнка, которого бросил, которого даже не знал, и просто стал высылать деньги. Деньги, деньги... Эти проклятые деньги я отправлял ежемесячно, но она требовала всё больше и больше, и, когда прекратил, стала мне угрожать. А потом ты сама всё узнала и освободила меня от этого кошмара. После её смерти я много думал о девочке, о том, как мы с ней поступили... И каждый раз, смотря на Саске, я вспоминал дочь, которую бросил. А потом я сделал его виновником своих ошибок... Я был несправедлив к нему, он был невинным ребёнком. Но, когда я это понял, то стало слишком поздно. И тогда я подарил ему ненависть к себе...

— Фугаку, — протянула она, плача, целуя его в лоб, в висок, в грубый подбородок, — почему ты молчал...

— Изуми была мне чужой, — голос его задрожал, и он стёр бегущие слёзы, — не заставляй меня признать её. Потому что если она была моей, я не вынесу этого… Я пущу себе пулю в лоб. Не вынесу мысли, что убил… своего ребёнка.

Микото отшатнулась. Её дыхание спёрло, и в груди заныла рана. Ладонь закрыла рот, чтобы заглушить рвущийся наружу крик ужаса. Она смотрела на мужа, широко раскрыв глаза, и не верила в сказанное.

— Но ты сказал… что не делал этого...

— Я убил её, Микото, — прошептал Фугаку, глядя ей прямо в глаза. — Потому что иначе… пострадал бы наш сын. 

— Саске?

— Итачи.

Микото, дрожа всем телом, закрыла глаза. В голове крутилась одна мысль — убил бы он дочь ради Саске?

* * *

Мать выглядела потерянно. Когда они встретились, она лишь приобняла его и, притронувшись к торчащим на пальто ниткам, сказала, что ему надо пришить пуговицы. Словно это была самая важная вещь. Саске же выбрал самое отдаленное место в кафе, думая, что мать полезет с поцелуями и объятиями.

Официант поставил на стол яблочный штрудель, и аромат корицы с ванилью защекотал желудок. Мама любила этот простой десерт и часто готовила им с Итачи в детстве. Он заказал его специально для неё, чтобы хоть как-то порадовать, так как, когда он звонил ей, голос показался ему подавленным. К тому же, на просьбу о деньгах она отреагировала на удивление спокойно, словно Саске каждый день о них просил. Что-то было не так. Ему даже показалось, что она плакала и говорила с ним через силу, подавляя слёзы. «Может, с утра поругалась с отцом», — подумал он тогда, отключаясь.

Микото протянула бумажный пакет и подозрительно посмотрела по сторонам, нервно поправив волосы.

— Здесь пятьсот, как ты и просил. Я напекла пончиков, положила пару штук, угостишь коллег. Саске, ты ведь меня не обманываешь? Это большие деньги. Если ты во что-то вляпался, лучше скажи, — её глаза скользили по его лицу в поисках ответов.

— Поверь мне, мам — это для дочери. Я же сказал, что хочу получить опеку. Я всё верну.

— Я верю тебе, сынок, — мягко прошептала она, — не нужно возвращать. Они твои. Господи, что с твоим лицом, сынок? — только сейчас заметив, Микото притронулась к ссадине на скуле холодными пальцами.

— Гонялся за преступником, — отмахнулся он.

— Тебе нужно было взять управление компанией, или стать юристом, как твой отец.

— Боюсь, он не выдержал бы такого счастья. Видеть меня каждый день для отца сродни пыткам, — ухмыльнулся он и проглотил холодную макаронину с сыром.

— Не говори так, — прошептала Микото, положив локти на стол и закрыв лицо руками.

— Я его раздражаю, и ты это прекрасно знаешь. Я — разочарование всей его жизни.

— Саске, — она накрыла его руку ладонью, — ты его сын и он любит тебя, просто боится это признать.

— Боится признать? — на выдохе сказал он, и горькая усмешка исказила его лицо. — Любовь к собственному сыну?

— Ты многого не знаешь, сынок. Если бы он действительно тебя ненавидел, разве платил бы за твоё лечение? Разве звонил бы каждый день в клинику и справлялся о твоём самочувствии?

— Ты врёшь, — он резко вырвал свою руку и отодвинул стул. Она всегда его выгораживала, всегда заставляла думать, что отцу не плевать на него.

— Зачем мне врать, Саске? Когда он понял, что ты ограбил квартиру, не я уговаривала не писать заявление, и не я уладила тот конфликт в академии. Он сделал это сам, по собственной воле.

— Он сделал это ради себя!

— Думаешь, если бы он посадил в тюрьму собственного сына, это как-то отразилось бы на нём? Наоборот, его бы стали больше ценить и считать беспристрастным прокурором. Ты об этом задумывался? Я знаю, что в нашей семье не всё так просто… Мы совершали ошибки, и слишком долго молчали, но ещё не поздно стать семьёй. Настоящей семьёй. Я подумала, может нам стоит собраться в воскресенье и поужинать?

Саске пытался осознать сказанное. Он никогда не смотрел на ситуацию с этой стороны. Неужели отец действительно заботился о нём? Неужели он переживал о его будущем? Или это был обман, слепая любовь мамы к отцу, которая видела в нём хорошее? Он не хотел больше разочароваться, не хотел чувствовать себя разбитым и обманутым.

— Хорошо, мама. Я приду, но приду не как ваш сын, а как следователь. Я не готов к радушным разговорам и воссоединению. Некоторые вещи в этой жизни невозможны. И, я надеюсь, господин генеральный прокурор будет на месте и ответит на парочку вопросов.

— Что это значит, Саске? — голос её стал хриплым, с лица сошла вся кровь, отчего оно стало мертвецки бледным, выделяя ярким пятном розовую помаду на губах. — Ты в чём-то хочешь обвинить отца?

— Пока не знаю, мама...

— Саске... твой отец болен, — прошептала Микото, и в её голосе послышалась боль. Саске невольно вздрогнул, когда она затряслась в рыданиях и, пододвинувшись к ней, схватил салфетки со стола и стал вытирать горькие слёзы. — У него лимфома. Он скрывал это от меня, но сегодня я нашла анализы... Саске, твой отец умирает... Не делай то, о чём потом будешь жалеть всю жизнь. Он не доживёт до весны...

— Лимфома? — его голос дрожал, и Саске не мог для себя не отметить, что почувствовал смятение, тревогу и беспокойство. Его сердце сжалось, заныло, а его глаза защипало от света. Мир перевернулся, и он не мог подняться. «Он не может вот так умереть! Не сейчас! Пока я не доказал ему... Он не может уйти... вот так».

— Так вот почему он плакал, — ошарашенно произнёс Саске себе под нос.