Dark sky, bright stars | Тёмное небо, яркие звёзды (гет)

Утро началось с того, что я проснулась от странного ощущения — будто кто-то пристально смотрит на меня. Прищурившись, я приоткрыла один глаз и тут же наткнулась на взгляд Сайры, свернувшейся кольцом на подушке рядом. Её узкие зрачки внимательно изучали моё лицо.

— Ты ворроччиласссь во сссне, чччеловеккии вввидят сссновввидддения — сообщила она лёгким шипением.

— Ссспасссибо за диагноззз, доккктор, — проворчала я, зарываясь лицом в одеяло. Мне снился какой-то бред, будто я оказалась в гигантской чашке чая. По её поверхности, словно айсберги в океане, покачивались куски сахара размером с дом. Сайра, превратившись в огромного серебристого дракона, плескалась там, как в тёплом бассейне, время от времени приговаривая: «Ммм, заварной!».

На берегу — точнее, на каемке — стоял Чарли в своей полицейской форме, размахивая дубинкой, будто дирижировал симфоническим оркестром. А в небе парили тосты — словно птицы, неспешно скользя по ветру. Эдвард, сидя на одном из них верхом, играл на скрипке какую-то дикую мелодию.

Громкое урчание желудка вернуло меня в реальность. Ну конечно. Вопрос о происхождении этого сюрреалистического театра абсурда был закрыт: я просто была дико голодна.

Я вздохнула, отбросила одеяло и потянулась, ощущая, как суставы щёлкают в знак протеста. Сайра лениво перекатилась на край подушки, не сводя с меня взгляда. Её чешуя поблёскивала в утреннем свете, а кончик хвоста медленно вилял из стороны в сторону.

— У тебя на лббу отпппечччаталсссся узоррр подддушшшки, — прошипела она с ехидцей. — Тттепперь ты чччешшшуйчччатаяя, ккак яяя.

— Надеюсьсс, этто не заразссно, — прошипела я, проводя рукой по лбу. — Ппосследднеее, ччего мнне не хватттало, — нначать линннять.

Сайра фыркнула — что-то среднее между смехом и шипением — и, вытянувшись во всю длину, грациозно сползла с подушки на пол. Её чешуя мягко прошуршала по паркету, прежде чем скрыться за дверью. Похоже, и ей не был чужд утренний голод.

Я нехотя поднялась с кровати, натянула халат и направилась следом, по пути заглянув в ванную. За окном уже светило солнце, пробиваясь сквозь редкие облака — редкий подарок для Форкса в это время года. В воздухе пахло морозом и кофе — Чарли, как всегда, встал ни свет ни заря.

На кухне было тепло и уютно. Старый кофейник булькал на плите, распространяя по дому бодрящий аромат. Чарли сидел за столом в своей любимой рубашке в клетку, уткнувшись в газету.

Он поднял глаза, услышав мои шаги.

— Доброе, — пробормотал он, кивая в сторону кофейника.

— Утро, — подтвердила я, зевая и шаркая тапками по полу. Сайра уже сидела на подоконнике, свернувшись кольцом, и наблюдала за птицами с видом древнего философа. Иногда мне казалось, что она знает об этом мире больше, чем мы все вместе взятые, но просто не считает нужным вмешиваться.

Я быстро приготовила нам завтрак, налила себе чашку кофе и устроилась напротив Чарли, обняв горячую кружку обеими руками. Он отложил газету и, к моему удивлению, заговорил первым:

— Сегодня в шесть — служба. Миссис Лоуренс просила прийти пораньше, помочь с венками.

— Конечно, — кивнула я, пригубив кофе. — Как ей вообще удаётся делать всё одновременно? Вроде и хор репетирует, и печенье печётся, и свечи везде уже расставлены...

— Сила организаторского таланта, — хмыкнул Чарли. — Но помощь ей всё равно не помешает.

Я посмотрела в окно. Снега не было, но мороз пробирал до костей даже через стекло. Птицы нахохлились на ветвях, словно пушистые шарики, и даже белка, обычно носившаяся по заднему двору как ураган, теперь пряталась где-то в глубине елей.

Я встала из-за стола и взглянула на часы. До шести было ещё полно времени — вполне достаточно, чтобы заняться тем, что давно следовало сделать: украсить дом.

Чарли хмыкнул, отхлебнув кофе, и кивнул в сторону кладовки:

— Я, кстати, достал с чердака коробку с гирляндами и прочей мишурой. Стоит у задней двери, уже неделю как…

Он сделал паузу и, не глядя, добавил:

— Просто... никому, видимо, не приходило в голову её открыть.

Я ушла в прихожую, откуда уже было видно злополучную коробку — большая, пыльная, с остатками старого скотча по бокам. Осторожно перетащив её на кухню, я поставила ее на табурет и открыла крышку.

— Та-дам! — воскликнула я, доставая первую попавшуюся гирлянду.

— О, вот эта… страшная, — честно признался Чарли, разглядывая её. — Она еще лет десять назад моргала, будто у неё нервный тик.

Я скорчила недовольную мину, но не удержалась и рассмеялась — настроение было просто замечательным.

— Это винтаж, — возразила я, наматывая гирлянду ожерельем себе на шею.

— Ну-ну, — фыркнул Чарли, но уголки его рта дрогнули в попытке сдержать улыбку.

Сайра вытянулась на подоконнике и свесила хвост, который с ленивой грацией закачался, почти задевая занавески.

— Подозреваю, эта коробка полна подобных сюрпризов, — заметила я, вытаскивая следующую находку: керамического Санту с отбитым носом и подозрительно прищуренными глазами.

Мы провозились с коробкой ещё минут двадцать, пока кухня постепенно не заполнилась кучками разношёрстных украшений. Несколько шаров были вмяты, один — с нарисованной улыбающейся звездой — безнадёжно облез, но всё это только добавляло шарма. Было в этих вещах что-то трогательное, домашнее.

Я держала в руках блестящий колокольчик с поцарапанной поверхностью и попыталась представить, как он когда-то выглядел новым — наверное, сиял, как снег под солнцем. Теперь же он звенел хрипло, как простуженный садовый гном, но всё равно наполнял комнату каким-то уютом. В доме заиграл свет — один за другим оживали гирлянды, пусть с хрипами и миганиями — зато наши старички.

— Пожалуй, пора доставать главное украшение, — сказал Чарли и, почесав затылок, добавил: — Только предупреждаю, она может быть слегка… кособокой. Я её лет шесть не доставал, поэтому...

Он не договорил и ушёл наверх — на чердак. Через пару минут оттуда послышались приглушённые ругательства, звук скользящих по полу коробок и, наконец, тяжёлое шарканье.

Я выглянула в прихожую как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чарли, спотыкаясь, тащит вниз искусственную ёлку, увёрнутую в кусок старого пододеяльника, на котором был нарисован какой-то герой мультфильма из девяностых. Вид у ёлки и правда был потрёпанный: ветки торчали в разные стороны, иголки осыпались при каждом шаге, а верхушка свисала набок, как уставшая голова шерифа после тяжёлой смены.

— Ну… вот она, — объявил Чарли, ставя её в углу гостиной. — Почти как новая, если смотреть в темноте и издалека.

— Винтаж, — подмигнула я, повторяя свою шутку с гирляндой. — Сейчас всё исправим.

Мы вдвоём начали расправлять ветки, отряхивая их от пыли. Сайра наблюдала за этим процессом с подоконника, не вмешиваясь, но пару раз шипела, когда мимо неё пролетала особенно колючая ветка.

Украшения пошли в ход: стеклянные шары, потерявшие свой блеск, фигурки ангелочков с кривыми крылышками, звёзды, которые уже и не звёзды, а скорее кометы с изношенными хвостами. Было видно, как Чарли стыдно за неподобающий вид всего этого рождественского хлама, о котором он бы и не стал вспоминать, если бы не я. Хотя и старательно делал вид, будто это не так.

И тогда я осторожно достала свою палочку. Звёздный свет начал струиться по веткам: игрушки слегка засияли изнутри, мягко, будто кто-то дунул на пыль веков, и они проснулись. Шары начали мерцать, как светлячки, старые ленточки развернулись сами собой и стали струиться между ветвями, а на макушке распустилась сияющая звезда, похожая не столько на пластиковую, сколько на снежинку, пойманную в луче света.

Чарли, повесив последнюю фигурку оленя на елку, выпрямился и посмотрел вокруг. Мы стояли рядом, глядя на дерево, которое вдруг перестало быть просто мусором с чердака — оно стало живым.

— Ну, — негромко сказал Чарли, будто не хотел нарушить хрупкое волшебство, повисшее в воздухе, — так даже лучше, чем я себе представлял.

Я почувствовала, как его рука чуть коснулась моего плеча. Осторожно, неловко, но тепло. Так, как будто он благодарил, но словами не умел.

— Я рад, что ты здесь, Лили.

Это прозвучало просто. Без напора, без пафоса — но именно поэтому так и кольнуло в груди. Я просто кивнула, не зная, что ответить и обняла его.

Время незаметно подкралось к полудню. Солнце чуть поднялось, и редкий его свет заплясал на стеклянных шариках, которые мы развесили вдоль книжной полки. Дом стал каким-то другим — чуть волшебным, как будто сам воздух стал теплее и мягче.

Кухня снова ожила — теперь уже запахами имбиря, корицы и ванили. Чарли с серьёзным видом открыл старую потрёпанную кулинарную книгу, страницы которой были в пятнах от времени и варенья, и начал с важностью перечислять ингредиенты. По-видимому, когда-то книга принадлежала его матери, потому что я не могу представить себе Чарли, примерно стоящего у плиты или духовки.

— Мука… сахар… мёд… имбирь… — бормотал он, вытягивая из шкафчиков баночки и пакеты. — Похоже, у нас всё есть. Ну, кроме терпения, конечно.

— У нас есть магия, — заметила я, подмигивая.

Мы быстро замесили тесто — я отвечала за ингредиенты, Чарли — за миксер, который отчаянно жужжал, как будто протестовал против своего воскрешения впервые за долгое время. К моменту, когда тесто стало пластичным и пахло настоящим рождеством, наши руки были в муке, а на носу у Чарли красовалась корица. Я указала на неё, смеясь, но он гордо заявил, что так и задумано.

Мы раскатывали тесто на столе, посыпанном мукой, и вырезали формочки — человечки, звёзды, олени и пара странных фигур, которые, по словам Чарли, «были когда-то ёлками, но пережили трудные времена».

— А это кто? — спросил он, поднимая моего человечка с одной рукой и шляпой, похожей на ведьмину.

— Это глава Совета Пряничных Старейшин. Следит, чтобы другие не устраивали имбирную революцию.

— Тогда вот это — его телохранитель, — сказал Чарли, ставя рядом человечка с отсутствующей ногой. — Он потерял её в великой битве с кофейной кружкой.

Мы поставили армию печенюшек на противень и засунули в духовку. Через несколько минут кухня наполнилась тёплым, таким вкусным ароматом...

Когда печенье было готово, я провела пальцем по краю тарелки и тихонько прошептала заклинание. У каждого человечка пуговицы на пузиках будто стали ярче, а глазки чуть блеснули, словно пряничные герои обрели характер. Один даже слегка покачнулся, как будто собирался уйти в закат, но, к счастью, остался на месте.

— Слушай… — Чарли осторожно постучал по одному. — Они же не... убегут?

Я сделала вид, что задумалась, прищурившись на самого подозрительного человечка — того, у которого получился особенно нахмуренный взгляд и пуговица сбоку.

— Если быстрее съесть заговорщиков, то нет, — ответила я с самым серьёзным видом.

Чарли рассмеялся и, не сводя глаз с печенек, медленно протянул руку.

— Ладно, начну самого хмурого.

Он откусил от печенья и с наслаждением зажмурился. Я взяла звезду — с чуть кривым лучом — и тоже попробовала. Вкус был… великолепным.

Мы устроились за столом с кружками какао, где зефирки неспешно таяли на поверхности. За окном тихо шёл снег, будто не желая нарушить магию момента. В доме было тепло, свет гирлянд отражался в окнах, и старенькая ёлка гордо сияла в углу.

Как странно получается — настоящая магия — не только в палочках и заклинаниях. А в таких вечерах, в тесте под ногтями и в чьей-то неуверенной улыбке.

* * *

Машина прогревалась долго, но внутри было уютно: радио негромко играло рождественскую музыку, и время от времени Чарли тихо подпевал какой-то особенно знакомый куплет.

— Ты хоть раз слышал, как поёт миссис Лоуренс? — спросила я, надевая перчатки.

— Как ангел… если бы ангелы курили лет сорок, — усмехнулся Чарли. — Но зато поёт от души.

Мы свернули к небольшой церкви у края города — белое здание с покатыми крышами и деревянным крыльцом, украшенным еловыми гирляндами. У дверей уже хлопотали несколько женщин. Одна из них — невысокая, в пуховике цвета варёной свёклы — заметила нас и радостно замахала.

— Чарли! А это, должно быть, Лили! — Миссис Лоуренс, пахнущая ванилью и мятой, подбежала быстро, несмотря на возраст. — Так рада, что вы пришли! У нас тут венков целая гора, а времени, как всегда, в обрез.

— Мы к вашим услугам, — кивнула я, и Чарли тоже подтянулся, несмотря на попытки спрятаться в воротник куртки от этой неугомонной леди.

Внутри церкви пахло деревом, воском и чуть-чуть — корицей. Тёплый свет ламп отражался от лакированных скамеек, бросая мягкие отблески на венки, аккуратно разложенные вдоль стен. У алтаря стояла высокая искусственная ель, украшенная золотыми шарами и белыми огоньками. Под ней — плетёные корзины с ярлыками: «Для семей в нужде», «Пожертвования детям».

Я задержалась на пороге, поправляя шарф. Откуда-то сбоку доносился запах печенья и какао — в углу поставили длинный стол с угощением, а за ним уже собралась небольшая очередь. Люди улыбались, переговаривались, кто-то нес ящик с украшениями, кто-то — стопку складных стульев. Было шумно и живо.

Уже на ступенях церкви я заметила Анджелу — она стояла чуть поодаль с родителями, прижимая к груди бумажный пакет с украшениями. Мама её держала термос, а отец — картонную коробку, из которой выглядывали гирлянды и серебристые шишки. Все трое были в вязанных шарфах и выглядели как семья с рождественской открытки. Анджела заметила меня первой и улыбнулась — немного смущённо, но искренне. Я махнула ей в ответ.

И только обернувшись, я увидела Лорен. Я даже не сразу узнала её.

Она стояла в глубине зала, ближе к алтарю, где уже ставили свечи. Лорен была без макияжа, с гладко зачёсанными волосами, в простом светлом свитере и джинсах. На лице — мягкая, почти детская улыбка, как будто она только что проснулась после долгого сна, отдохнувшая и ясная. Она говорила с одной из женщин из прихода, но, заметив меня, извинилась и пошла навстречу.

— Лили, я так рада тебя видеть, — прошептала она, и в голосе её была неподдельная теплота.

— Я тебя тоже, — сказала я, не зная, что ещё добавить. Слов было слишком много и одновременно ни одного нужного.

— Ты… выглядишь совсем иначе, — сказала я, поражаясь тому свету, что от нее исходил. — В хорошем смысле.

— Я теперь часто прихожу сюда, — тихо сказала она, оглядев зал. — Тут… хорошо.

Я смотрела на неё и думала, как странно порой оборачивается жизнь. Похоже, Лорен нашла утешение в Боге. В ней теперь было что-то невесомое — ни следа прежнего напряжения, ни следа усталой настороженности, которую я привыкла видеть в её глазах. Казалось, она больше не пряталась — ни от себя, ни от других.

Сквозь цветные стеклянные витражи пробивался зимний свет, и он ложился на лица мягкими мазками — как будто весь мир немного притих, чтобы мы могли просто быть.

— Поможешь мне с венками? — спросила Лорен, и её глаза на мгновение сверкнули — похожим светом, что лился сквозь витраж.

— Конечно, — улыбнулась я.

Мы направились к дальнему столу, где уже громоздились ящики с еловыми ветками, лентами и колокольчиками. Несколько женщин — в основном пожилые — сидели за длинной скамьёй и плели венки, перебрасываясь короткими репликами.

Лорен вытащила два каркаса — проволочные кольца, уже частично обмотанные ветками, и подала один мне.

— Если хочешь, можешь добавить красные ленты или вот эти штуки, — она указала на коробку с крошечными золотыми орешками. — Миссис Грейс говорит, что у нас должен быть «дух сезона». Что бы это ни значило.

Я усмехнулась, беря пучок веток. Приятно было что-то делать руками — просто, не думая. Ветки пахли хвойным лесом, и пальцы быстро покрылись каплями смолы. Полчаса мы просто крутили милые веночки, думая о чем-то своем.

— Лорен, ты слышала? — вдруг позвала одна из женщин, наклоняясь к нам. — Джонни скауты принесли ещё две коробки игрушек. Надо бы отсортировать, пока дети не прибежали.

— Конечно, — кивнула Лорен и повернулась ко мне. — Поможешь? Там ничего сложного.

— Да, давай, — кивнула я, откладывая готовый венок.

Мы прошли к другой части зала, где уже стояли коробки с пластиковыми динозаврами, куклами в рождественских платьях, машинками и даже парой наборов «Лего». На каждом ярлыке стояли имена: «Майкл, 7 лет», «Сьюзи, 5 лет», «Кевин, 9 лет».

— Мы складываем их по возрасту, — объяснила Лорен, — потом миссис Лоуренс всё упакует. Она каждый год это делает, с тех пор как… — она слегка замялась. — С тех пор как её дочь уехала. Так что теперь она заботится обо всех чужих детях.

Я кивнула, и мы сели на расставленные вдоль стены пластиковые стулья. На столе рядом стояли кружки с кофе в бумажных стаканчиках — у всех с логотипом местного кофешопа, который обычно открывался по воскресеньям в церковной трапезной. Кто-то уже положил рядом тарелку с имбирными пряниками и конфетами, разломанными на кусочки.

Из динамиков наверху звучала тихая инструментальная версия «Silent Night», и в какой-то момент в дверях показался пастор Джим — в уютном вязаном свитере с оленями, совершенно неформальный. Он поздоровался со всеми по имени, остановился, чтобы помочь кому-то повесить венок, а потом сказал, улыбаясь:

— В пять собираемся на репетицию хора. И если кто-нибудь, кто-нибудь, — он с заговорщическим видом посмотрел на меня и Лорен, — хочет присоединиться, вы знаете, где меня найти. Не обязательно уметь петь. Главное — петь от сердца.

Анжела хихикнула, покачав головой, и присоединилась к нам.

— Он так говорит каждый год. А потом делает вид, что удивлён, когда к нему приходит ровно столько людей, сколько было и в прошлом году.

Я улыбнулась, аккуратно расправляя этикетку на коробке с надписью «Для Милли, 6 лет». Рядом Анжела ловко перетасовала пару кукол и проложила между ними розовую плюшевую собачку.

За нашими спинами что-то громко хлопнуло — это распахнулась боковая дверь, и в помещение влетел порыв холодного воздуха и стайка детей с бумажными пакетами. Один из мальчиков с важным видом понёсся к алтарной части, неся венок из красных лент и сосновых шишек.

— Это «детский декор», — сказала Лорен. — Они соревнуются с «взрослым декором» за главный венок на Рождественскую службу. Пастор Джим потом должен делать вид, будто раздумывает, кому же присвоить звание победителя.

Пастор снова появился в дверях, в этот раз с целой коробкой ламинированных программ для предстоящей службы. Он протянул их Анжеле:

— Ты, как всегда, раздашь у входа?

— Конечно, пастор, — кивнула она. — Только не забудьте, что в прошлом году у нас кончились свечки!

— У меня на этот случай целый ящик. Как и просила миссис Хендрикс, — сказал он с улыбкой. — И с защитными бумажками, чтобы никто не поджёг себе рукав. Опять.

Мы засмеялись.

Рядом заиграли колокольчики — кто-то из ребят репетировал свою партию в музыкальном уголке. Старшая девочка щурилась в партитуру, как будто это был экзамен в Джульярде.

— После службы все идут в зал, — сказала Анжела, как бы невзначай. — Там какао с маршмеллоу, суп и кукурузный хлеб. И кто-то обязательно притащит гитару. Никто не уходит, пока не споём «O Holy Night» вчетвером в разных голосах и не заплачем под конец.

Она улыбнулась, не глядя на меня.

Я кивнула.

— Кажется, это будет прекрасное Рождество, — сказала я тихо.

Когда коробки почти закончились, я на мгновение замерла, держа в руках плюшевого енота с красным бантом. На открытке было аккуратно выведено: «Для Лили, 2 года».

Рядом кто-то включил рождественские огоньки, и всё пространство наполнилось мягким светом — будто внутри зажглись десятки крошечных звёзд. Лорен что-то говорила, но её голос стал фоном. На секунду я потерялась среди лампочек, детских голосов и запаха хвои.

И вдруг подумала: каково это — собирать подарки для Рождества, когда у тебя есть собственный ребёнок. Прятать их в шкафах, подписывать открытки, прятать улыбку, чтобы не выдать сюрприз. Каково — ждать, когда утром он подбежит к ёлке в пижаме с совами, ещё слипшимися глазами, и шепнёт: «Это Санта? Это мне?»

Я никогда не задавалась этим вопросом — потому что не знала. Потому что мне не с кем было встретить это утро. Ни с кем наряжать ёлку. Никто не прятал от меня коробки с подарками. Никто не оставлял печенье и стакан молока для волшебного бородатого незнакомца.

Я не помню, какие они — их голоса. Не помню, как пахнут мамины волосы, когда она обнимает. Как звучит смех отца, когда он говорит: «Ну, где моя девочка?»

Если он вообще когда-нибудь так говорил.

Я стояла среди венков, гирлянд и чужих воспоминаний, и вдруг поняла, что не знаю, как выглядело их рождество. Были ли у них такие вечера? Были ли свечи, песни, глупые свитера с оленями? Были ли у них традиции? Прятали ли друг от друга подарки в комоде или под лестницей? Пекли ли что-то вместе, пачкая нос мукой, ссорясь из-за пересоленного теста, а потом, смеясь, съедали всё, будто так и задумано?

Я не знала.

Я не знала — и это делало очень больно где-то в районе сердца.

— Эй, всё хорошо? — тихо спросила Лорен, коснувшись моего плеча.

Я подняла на неё глаза и поняла, что сжала игрушку так крепко, что у енота перекосился бантик.

— Да… просто… — я покачала головой, медленно выдыхая и поглаживая енота по мягкой спинке. — Просто задумалась.

Лорен ненадолго задержала на мне взгляд, потом мягко улыбнулась и продолжила заниматься украшениями.

Я ещё немного постояла с енотом в руках, стараясь привести дыхание в порядок. Свет гирлянд тихо мерцал, будто напоминал: сейчас — настоящее. Сейчас — я здесь. Я положила игрушку обратно в коробку, аккуратно поправив перекошенный бантик, и выпрямилась, будто сбрасывая с плеч невидимую тяжесть.

Где-то в углу мальчик наигрывал на флейте «Jingle Bells», сбиваясь и хмурясь, но упрямо продолжая. Дети за столом упаковки спорили о цвете бантиков — кто-то утверждал, что синий слишком грустный для Рождества, кто-то защищал серебро. Лорен натягивала последнюю мишуру на ель, периодически спрыгивая со скамеечки и снова залезая, как кошка.

И вдруг я поняла: я — здесь. Внутри этого хаоса, этого света, этого детского смеха. Я больше не снаружи.

У меня нет воспоминаний о детском Рождестве — но у меня будут воспоминания теперь. О гирлянде, которую я закрутила вокруг Чарли, о какао в рождественской кружке, о том, как Эдвард нелепо выглядел в калпаке Санты. О том, как я смеялась. Как внутри становилось тепло. Как легко было дышать.

У меня есть семья.

Даже две.

И даже если одна из них чуть-чуть вампирская, а вторая слегка неловкая — это мои люди. Те, кто выбрал меня, и кого выбрала я.

— Эй, Лили, ты закончила с коробкой? — позвала Анжела у двери, прижимая к себе какую-то здоровенную звезду из картона и фольги. — Пора выносить в зал.

— Иду! — ответила я, на ходу встряхивая волосы и вытирая ладони о джинсы.

Я схватила коробку, в которой уютно устроился плюшевый енот, и понесла её за Анжелой. Колокольчики продолжали звенеть, дети смеялись, в воздухе пахло корицей и каким-то простым чудом. Не магией — нет. Но чем-то, что работает не хуже.