Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

— Как выглядит Воскрешающий камень?

Риддл с неприкрытым скепсисом отнёсся к предположению Гермионы, что под «камнем» злой дух в теле профессора Квиррелла разумел именно Воскрешающий камень. «Они легендарны», — высказался он о Дарах Смерти, очевидным образом приравнивая легенду к чистому вымыслу. Между тем, сама Гермиона полагала, что её догадка смысла отнюдь не лишена. В самом деле, стоило вспомнить хотя бы историю с гориллами, в существование которых никто не верил до второй половины прошлого столетия, когда Сэвидж и Вайман ввели «мифическое» животное в научный оборот⁽¹⁾. Короче говоря, легенды не возникают на совершенно пустом месте. В фундаменте легенды должен лежать искажённый, но насквозь реальный факт.

Движимая желанием отстоять свою точку зрения, Гермиона принялась делать то, что у неё всегда получалось отменно — искать и обобщать информацию. И очень даже быстро сделалось ясно, что мыслила подобным образом не она одна.

Сказка приписывала Дары именно Смерти как таковой, её антропоморфной персонификации. Это, разумеется, не могло быть правдой. Однако сами артефакты вполне могли существовать. Логично, что первыми кандидатами на роль их создателей являлись Певереллы — три брата, три последних представителя сгинувшей во тьме веков волшебной династии.

Гермиона и прежде подмечала, что прогресс в магическом обществе идёт не линейно, и порой выглядит скорее регрессом. Комната-где-всё-спрятано, да и Хогвартс целиком, как он есть — что-то было непохоже, что её современникам под силу сотворить подобного уровня артефакт (ну хорошо, совокупность взаимосвязанных артефактов, вроде движущихся лестниц и потолка Большого зала). Можно было бы списать на специфический характер проекта, но после более нигде не был повторён этот размах, этот масштаб. Даже с учётом того, что школа не возводилась одномоментно — за́мок множество раз дополнялся и перестраивался. С последней глобальной реконструкции (добавили относительно современную канализацию) прошло два с половиной века. И — на этом всё? Да, как ни странно, всё.

Но то были мысли для обдумывания в другой раз, и Гермиона отложила их покуда в сторонку. Предварительный вывод здесь следовал вот какой: волшебники прежних времён были зачастую могущественнее, чем их теперешние потомки. Нельзя исключать, таким образом, что кто-то из них мог подарить миру предметы со столь уникальными и потрясающими воображение характеристиками, какие должны были иметься у Мантии, Палочки и Камня.

Это согласовалось с ходом размышлений авторов трёх монографий и полудюжины статей по теме, бегло пролистанных Гермионой (часть изданий носила несколько ненаучный характер и отличалась тенденциозностью изложения, нельзя не признать). Она запросила помощи у мадам Пинс (все эти исследования она проводила ещё до отъезда из школы), и та помогла обнаружить более солидный труд, приятно удививший своим взвешенным подходом и полнотой. Грейс Подмор, «Артефакты-легенды». Издано, между прочим, в середине семидесятых, то есть не более двух десятилетий назад (для узкоспециализированной исторической литературы это считалось информацией «с пылу с жару», учитывая принятые там медленные, воистину тектонические темпы обработки данных и обнародования результатов своих изысканий).

Подмор считала, и Гермиона склонна была тут ей довериться, что реальная история Воскрешающего камня выглядела примерно так.

Кадмус Певерелл, сын мастера-артефактора из Смитфилда⁽²⁾, родился в начале тысяча сто восемьдесят девятого года, морозным и ясным утром, аккурат под церковный праздник Богоявления⁽³⁾. В семье он был третьим ребёнком и вторым мальчиком — его старший брат появился на свет за два года до этого, в восемьдесят седьмом. Вопроса о будущей карьере для новорождённого не стояло — в то время система гильдий у волшебников сформировалась окончательно, и сын практически неизбежно наследовал ремесло отца. Поэтому, когда юный волшебник подрос, его естественным образом привлекли к стройке века — проекту по возведению каменного моста через Темзу; к этому моменту там не первый год трудились и отец, Ликаон, и старший брат, Антиох.

Будучи ещё «отроком», то есть младшекурсником Хогвартса, Кадмус уже пропадал все «вакации»⁽⁴⁾ на заиленных берегах реки, где медленно, но верно воплощался в жизнь руками сотен магглов-рабочих и куда меньшего числа «кудесников» этот в высшей степени амбициозный проект. Да, именно Старый Лондонский мост, мост из детской считалочки⁽⁵⁾, ныне разобранный, был, по мнению Подмор, тем самым чудо-мостом из сказки. Предыдущий, деревянный, мост уничтожил пожар в тысяча сто тридцать пятом; строительство нового началось через сорок с небольшим лет.

В то время Темза имела девятьсот двадцать с лишним футов в ширину, против нынешних семиста пятидесяти. Возвести мост через полноводную приливную реку — уже непростая задача, а они, вдобавок, сделали это без использования кессонов. И мост простоял шесть сотен лет (простоял бы и ещё столько же, когда бы не пропускная арка, по-средневековому узкая; она мешала проводить по реке в этом месте сколько-нибудь большие суда). Инженерный подвиг, как для Средневековья, не удивительно, вообще говоря, что дело не обошлось без магии.

Игнотиус, младший из братьев, вопреки легенде, к мосту руки́, точнее, волшебной палочки, приложить не успел. Ко дню окончания стройки, в тысяча двести девятом, он был ещё слишком мал; его имя не числилось в списках учеников Хогвартса (да, Подмор небезосновательно полагала, что год рождения Игнотиуса вовсе не тысяча двести четырнадцатый, как принято обыкновенно считать, — в четырнадцатом он праздновал то ли малое совершеннолетие, то ли полное, то есть было ему от пятнадцати до семнадцати лет). Старшему и среднему Певереллам (их отец почил в бозе не позже тысяча двести седьмого) к концу строительства исполнилось, соответственно, двадцать и двадцать два; у старшего вышел срок в подмастерьях, и тот немедля женился. Среднему до заветного звания мастера оставалось ещё три года, однако и он уже был помолвлен.

Её звали Гуинет, «счастливая». Но Судьба не судила ни ей, ни её наречённому счастья. Младше своего жениха на шесть лет, она окончила Хогвартс в тысяча двести двенадцатом, прослушав полных семь курсов — нетипично для женщин в те времена, обычно они ограничивались пятью. Однако Гуинет, как видно, находила в себе призвание и за пределами семейного очага. Свадьбу сыграли на Троицын день⁽⁶⁾, и, казалось бы, ничто не предвещало беды. Но лето в тот год выдалось нетипично сухим для Лондона, ветреным и жарким. Ночью с одиннадцатого на двенадцатое июля в одной из церквей на южном берегу Темзы (той, что теперь зовётся Саутуаркским собором, а до Реформации была Святой Марии Овери⁽⁷⁾) сонный служка нечаянно опрокинул лампадку.

Полыхнуло так, будто разверзся сам Ад.

Гермиона, дитя эпохи кабельного телевидения, могла представить себе это зрелище во всех красках. Зарево, встающее до враз почерневших на его фоне небес. Искры, стреляющие от соломенных крыш. Хлопающие ставни, скрипящие двери, взволнованные голоса. Мечущийся скот, бегущие люди. Заполошные звуки набата, отбиваемого церковными колоколами — пожар, пожар! И пламя, пожирающее дом за домом, квартал за кварталом.

Вначале казалось, что Саутуарком⁽⁸⁾ дело и ограничится, но огонь перекинулся на строения вдоль моста.

Да, подобно многим другим мостам Средневековья, Старый Лондонский мост был полноценной улицей, дававшей приют нескольким сотням жителей. Там даже имелась собственная церквушка — часовня святого Фомы Кентерберийского (в честь Томаса Беккета, кающийся король заказал⁽⁹⁾). Жилые дома с магазинами на первом этаже, конторы менял, питейные заведения, многочисленные склады — когда загорелось, на узкой проезжей части образовалась страшная давка. Одни люди спешили убраться прочь, другие — помочь гибнущим, третьи — поглазеть на пожар.

Среди вторых, тех, кто торопился на борьбу с огненной стихией, были, разумеется, и волшебники; а в их числе — молодое семейство, Кадмус и Гуинет. Их домик, доставшийся Гуинет в приданое, стоял где-то между Святым Фомой и пропускной аркой, снабжённой каменной башней с решётчатыми воротами и подъёмным мостом. Когда искры, несомые ветром, долетели до северного берега, ловушка захлопнулась. У остававшихся на мосту выбор был невелик — гореть заживо или прыгать вниз, в бурлящие воды Темзы.

Строители не пожалели камня на окружавшие быки моста водорезы, а опор возвели добрых два десятка; в результате мост стал, фактически, плотиной с пятифутовым перепадом. Когда в попытке эвакуировать хотя бы часть людей, к нему начали подгонять барки, изрядная часть тех побилась и перевернулась. Хаос унёс сотни жизней — сосчитать всех погибших так и не удалось, да никто особенно и не пытался, погорельцам хватало иных забот.

Произнося слова «большой лондонский пожар», в первую очередь думают о пожаре тысяча шестьсот шестьдесят шестого, но этот, случившийся на четыре с половиною века раньше, был куда более страшным.

Среди его жертв оказалась и Гуинет.

Что именно с нею произошло? Ответа уже никогда не узнать. Упала ли на голову ведьме горящая балка? Задавила ли её обезумевшая, паникующая толпа? Подломилась ли под ногой перегоревшая доска? Ошибка — думать, что магия защитит тебя в ситуации вроде этой; падение с высоты шестидесяти футов занимает от силы пару секунд, не успеешь и выговорить «аресто моментум», а там — стремнина, и — всё. Конец.

Даже тела так и не нашли.

Смерть, встретившая братьев на середине моста, впрочем, прокралась в легенду не этой тропкой. Почти век спустя на башне, охранявшей подъёмный мост, начали выставлять головы казнённых изменников короны — бунтовщикам в устрашение, прочим в назидание. Порой на торчащих над решёткой ворот пиках можно было насчитать несколько десятков гниющих черепов⁽¹⁰⁾. Эта традиция продержалась без малого пять сотен лет⁽¹¹⁾; Бард, сочинитель сказки о трёх братьях, как раз застал её. Что же до Певереллов, то трагедия оказала громадное влияние на всех них, перевернула, перепахала их до того не слишком примечательные жизни.

Старший, потерявший в пожаре жену и годовалую дочь (остались дома, в отличие от Гуинет, но это их не спасло, задохнулись в дыму), лишился заодно и волшебной палочки. Это и по сию пору чуть ли не приговор — найти новую, идеально тебе подходящую, очень трудно, ведь невозможно в точности воссоздать оболочку и сердцевину. Каждое дерево уникально, у каждой волшебной твари индивидуальный характер; разве что найти тот самый куст и того самого единорога, условно говоря — но всё равно сырьё не повторится один к одному. И остаток своих дней Антиох посвятил созданию Её — лучшей, идеальной, универсальной. Кажется, он зашёл на этом поприще дальше кого бы то ни было, дальше, чем, возможно, следовало заходить: имелись свидетельства, что тело Бузинной палочки, палочки Смерти, было вовсе не из дерева, а из человеческой кости, сердцевина же — из волоска фестрала.

Гермионе очень любопытно было хотя бы взглянуть на неё. Но кто ею владел после Гриндельвальда — оставалось загадкой. Многие конспирологи указывали на Дамблдора, однако его палочку неоднократно видели при нём и наблюдали в действии — и то была не она.

А Антиоха в конце концов обвинили в некромантии (безосновательно, скорее всего), чёрном колдовстве (вполне справедливо) и наведении порчи на королевских особ (без комментариев). Свою смерть он нашёл на костре — уникальный случай для тринадцатого века вообще и для Британии в частности, массовые охоты на ведьм начались куда как позже. Но, похоже, Антиох умудрился и впрямь создать нечто экстраординарное, а у кого-то из его коллег по гильдии жадность и зависть крепко застили глаза.

Игнотиус, до того не выказывавший признаков душевного расстройства, казни старшего брата не перенёс. Им овладела всепоглощающая идея: создать артефакт, способный скрыть его ото всех и вся. От слуг короля, от «добрых» соседей, от самой Смерти, в конечном итоге — да, воображать, что прекращение жизнедеятельности возможно предотвратить, спрятавшись под мантией-невидимкой, наивно, но Гермиона не забывала о принципе историзма. Тогда подобные заблуждения были в порядке вещей.

Мантию — мантии, если точнее, ведь он предпринял десятки попыток — Игнотиус действительно создал, и тоже, судя по всему, совершенно неординарную. Последняя, самая продвинутая, модель скрывала носящего её от любых видов магического зрения и ото всех мыслимых поисковых чар (включая сюда поиск по зелью крови). В общем, такой маленький переносной «фиделиус» — а ведь ныне принято полагать, что заклятие ненаходимости и ненаносимости может быть применено лишь к стационарному объекту! Гермиона дала себе зарок проверить, не найдётся ли больше информации об этом в «Старинных заклинаниях и забытых чарах», которую она купила в субботу во «Флориш и Блоттс», но из-за обрушившегося на неё вихря событий до сих пор не успела и пролистать.

А Игнотиус за своими экспериментами и не заметил, как промчалась жизнь — и промчалась, к сожалению, по большей части мимо. Он так и не женился, потомства не оставил, да и завещать этому потомству было бы, в сущности, нечего. Особых богатств, несмотря на редкую и востребованную специальность, он не нажил. Мантию-невидимку, какое-то количество оловянной посуды и «вторую, лучшую» кровать унаследовала Иоланта, сестра. Она пережила Игнотиуса на три года. Скончалась в возрасте ровно ста лет — не самом почтенном для ведьмы по современным меркам, но, опять же — это Средневековье.

Возвращаясь к Кадмусу, ему досталось покруче всех. Может быть, дело в том, что на похоронах Гуинет пришлось нести пустой гроб. Или его сломило то, что семейную жизнь они едва начали. А возможно (как полагала Подмор), они успели зачать ребёнка (магические способы ранней диагностики беременности на голову превосходили маггловские в тот период). Так или иначе, гиперфиксация среднего брата вышла наиболее впечатляющей.

Он решил отменить смерть Гуинет. Вот так, ни больше, ни меньше.

Смирение, принятие? Не слышали, нет.

Кого-то Гермионе это напоминало, кого-то из её ближайшего окружения... Отрадно осознавать, что истинно амбициозные колдуны на белом свете покуда не перевелись (а ещё она могла бы поставить галеон против кната, что точно знает, на каком из факультетов Хогвартса учился Кадмус).

Начал он с неожиданного — отправился в Лангедок⁽¹²⁾.

Историю катаров Гермиона помнила в общих чертах — ересь, крестовый поход, вот это всё. Но в реалиях волшебного мира приходилось учить её заново. Поскольку, как выяснилось, на катаров не наговаривали касательно противоестественной волшбы. Отнюдь. В секте орудовали доподлинные некроманты — последние в Европе, да и вообще одни из последних, практиковавших запретное искусство делать более не живое снова живым. К невезению Кадмуса, как раз в мясорубку крестового похода он и угодил⁽¹³⁾. Помотался по югу Франции несколько лет и покинул её, самое позднее, в тысяча двести шестнадцатом.

Дальше его следы начинали путаться и троить.

В тысяча двести двадцать третьем от него приходит весточка из Тагары⁽¹⁴⁾, потом — из Кидамуса⁽¹⁵⁾, затем — из Тарабулуса⁽¹⁶⁾. В тысяча двести двадцать седьмом случайная встреча сводит с соотечественником в Кэсоне⁽¹⁷⁾, при декоративном на тот момент императорском дворе царства Корё. Тысяча двести тридцатый — снова Африка, Ифе⁽¹⁸⁾ (просит выслать ему перчатки из драконьей кожи, которых не может достать на месте ни за какие деньги), пару лет спустя — Дагон⁽¹⁹⁾ (пишет о пустяках, жалуется на влажность и комаров). Дальше — Китай, Непал, и опять Африка — Эль-Кахра⁽²⁰⁾, на сей раз.

Что его так мотает по свету, чего он ищет?

Скитания продлились до тысяча двести тридцать седьмого, полную четверть века. Он возвращается в Лондон на Воздвиженье⁽²¹⁾, проводит там не более месяца и уезжает. Как позже выяснилось — в Йоркшир. В книге Подмор этого не было, но Гермиона заподозрила — она знает, что за «унылая деревенька на вересковых болотах» служила Кадмусу приютом в последовавшие за тем десять лет.

По законам своего времени Кадмус был отъявленным бунтарём. Скорее всего, он злостно нарушил гильдейскую монополию и занимался алхимией. Чем ещё — трудно и предположить, поскольку ни строчки рабочих записей он после себя не оставил. Что в глазах Гермионы являлось даже не преступлением, а буквально смертным грехом, ведь когда Кадмус вновь навестил родню в тысяча двести сорок восьмом, с ним была девушка.

Гуинет.

Иоланта узнала её, о чём и рассказала на исповеди своему духовнику.

Старший брат к тому времени уже сгинул — смертью, бросившей тень на всё семейство Певереллов. Младший с головой ушёл в свои изыскания. Иоланта, успевшая выйти замуж и овдоветь, готовилась к повторному браку. В её доме и нашла временный приют странная пара — угрюмый, одичавший мужчина со шрамами по всему телу и женщина, не произносившая ни слова и кутавшая лицо в вуаль.

Вуаль не спасла. То ли кто-то ещё оказался глазастым, то ли у священника, невзирая на тайну исповеди, язык за зубами не удержался, то ли жених Иоланты застукал Гуинет без маскировки — версии тут расходились и Подмор привела все, не зная, какую из них предпочесть. Все три сходились в одном — в ночь на двенадцатое июля тысяча двести сорок восьмого года молчаливая спутница Кадмуса захворала. После нескольких часов агонии, сопровождавшейся «истечением желчи» и судорогами, она «в помрачённом уме» бросилась в Темзу. Кадмус покончил с собой к вечеру того же дня. Повесился. Гермиона, любительница детективов и подруга двух слизеринцев, не могла не задаваться циничным вопросом: «сам, или помог кто?»

Первый брак Иоланты после череды выкидышей, мертворождений и младенческих смертей, остался в итоге бездетным. Повторная помолвка расстроилась (при таких-то обстоятельствах — не мудрено). Она навсегда покинула город на берегах злосчастной реки, переселилась к дальней родне в Саффолк, и обрела, наконец, тихое семейное счастье, выйдя замуж за Хардвика, старшего из семи сыновей деревенского знахаря Линфреда. Так было положено начало роду Поттеров.

А Камень исчез. Растворился в тумане Истории без следа.

Тёмный и мрачный финал этой повести, однако, не заслонял от внимания Подмор и Гермионы того факта, что камень работал.

Излишне и говорить, что его пробовали воссоздать. Столь же излишне уточнять, что, как и с философским камнем Фламеля, ни у кого не вышло.

И вот теперь... Надежда не находила точного рационального обоснования, но Гермиона вновь не могла отделаться от звучащего в её мыслях вопроса, и этот новый вопрос формулировался следующим образом: «а если? а вдруг?».

В том, что касалось геральдики, Драко можно было доверять. Обычно. Но рисунок на чёрном матовом камушке, с точки зрения Гермионы, меньше всего напоминал герб. А коль скоро и герб, то... Певереллы, всё вновь и вновь возвращалось к Певереллам.

О кольце Гермиона вспомнила при виде кухонного полотенца. Вообще-то, она спустилась в кухню Блэк-хауса в надежде раздобыть себе чаю.

Время, по ощущению, переползло за полночь (она не хотела призывать «темпус», чтобы лишний раз не видеть воочию, как то утекает у них сквозь пальцы). Просто в какой-то момент Гермиона поняла, что по-настоящему засыпает. Чай должен был помочь ей взбодриться, а Кричера звать она не пожелала. Во-первых, тот всё равно слушался только Гарри. Во-вторых, Гермиона всерьёз опасалась, что в нынешнем своём неустойчивом эмоциональном состоянии, услышав ещё хоть разок шёпотом сказанное «грязнокровка» — она домовика попросту проклянёт.

Что было не очень здравой идеей по многим причинам. Так что Гермиона отправилась в Чайное Странствие самостоятельно. И даже сумела быстро и безошибочно выйти к лестнице в полуподвал, где располагалась кухня, и вот там-то, лежащее сложенным на столе, оно ей и попалось. В точно таком же мягком, застиранном полотенчике Кричер унёс из хижины Гонтов медальон и про́клятое кольцо. Что там велел ему Гарри?

«Положишь в моей комнате».

А его комната, она это запомнила — напротив комнаты, где ночевал Драко.

Гермиона зашарила по буфету, но искала она теперь отнюдь не чайницу. Несколько минут спустя, сжимая в одной руке хлебную корзинку и пару льняных салфеток, а в другой — волшебную палочку, Гермиона начала восхождение по крутой лестнице. Отрубленные и забальзамированные головы домовых эльфов таращились на неё во все глаза.

* * *

— Как выглядит Воскрешающий камень?

— Думаю, ты не это на сáмом деле хочешь узнать, — молвил в ответ Драко. — Что тебя интересует в действительности, так это — как сможем мы понять, что перед нами именно он?

Драко был прав.

— Опыт — критерий истины, — Гарри поправил очки, поднялся, потянулся, хрустя суставами. Недостаток сна заставлял реальность двоиться даже сильнее, чем неумолкающий шёпот на границе света и тени, на дне сознания — то тихий, шипящий, то оглушающе-громкий, похожий на говорливый голос ручья. Стоило лишь опустить руку, окунуть в него кончики пальцев, и он слышал это.

— Гарри... Гарри... Гарри...

Эхо воды среди вековечной тьмы и молчания камня, голос безумия, голос монстра.

— Ты не ребёнок, ты — монстр! Господи Боже, Иисус-спаситель, что ты вообще такое? Марта, брось! Брось, я сказала! Нам нужно было позвать священника, а не врача!

Злость, одиночество, ужас, боль, брошенность, холодное место, такое холодное. Окоченевшее тельце, качающееся, словно маятник, в свете луны, глядящей сквозь грязное окошко под самой стрехой. Простирающей свой бледный луч как обличительный перст — указующий, обвиняющий...

— Я ничего не делал маленькой Эми Бенсон и Денни Бишопу! Спросите их сами, ну же, спросите! Они вам скажут! Я ничего не делал!

Микроскопические частички угля парили в голубоватом лунном сиянии, пылинки совершали свой танец галактик и звёзд в косом свете фонарика.

— Ты ничего не сделал, бесполезный мальчишка, а я так рассчитывал на тебя...

— Гарри!!!

Он начал падать, дёрнулся всем телом и вдруг полностью очутился в нём — в маленьком куске измученной плоти, вместо бесконечно тёмного, бесконечно негостеприимного пространства, где ощущал себя за мгновение до того.

Гарри вцепился пятернёй в волосы на затылке, с силой потянул. Заснуть стоя — надо ведь ещё умудриться! Он зашипел на свои мысли, пинками заставляя их сложиться в понятные обычным людям слова.

— Да. Я знаю, что нам делать. Следуйте за мною, мои верные рыцари!

Лестница имела тринадцать пролётов, последний из коих, вдвое короче и ýже других и лишённый к тому же перил, вёл на чердак. В царство картонных коробок, ненужной мебели и лишних воспоминаний.

Угольно-чёрная тень запрыгала по уступам нагромождённой вдоль стены пирамиды всякого хлама. Мастаба, ступенчатая гробница. Если раскопать её до самого дна — найдётся ли и мумия в глубине?

— Крыса? Гарри, мы не будем убивать крысу! Ведь это же твой фамильяр!

— Грейнджер, это всего-навсего крыса!

— Драко! Она тебя слышит!

— Чепуху не городи́те, — прервал он новую перепалку. Осмотрелся и обнаружил в углу под потолком то, что искал.

— Паук?! — голос девочки подскочил разом на целую октаву. Гарри хмыкнул.

— Здоровенный, скажи? Я маленьким их страсть до чего боялся.

— А сейчас нет, что ли? — недоверие в её словах заставило его рефлекторно обнажить зубы.

— Нет, конечно же. Сейчас они боятся меня. Гляди.

«Подойди. Ближе. Стоп. Станцуй для моих друзей».

— Мой лорд, мы не понимаем парселтанга, — вежливо заметил Малфой.

— А я и не с вами разговариваю.

Пауки убегают от василиска. Но от него им не убежать.

— Ну, кто хочет потренировать непростительные? Да шучу я, ради Мерлина, просто шучу! Расслабься. Знаешь, убить его при помощи авады было бы милосердней всего. Никакой боли и дискомфорта. Пуф — и ты уже мёртв. Я знаю, о чём говорю, поверь.

— Гарри... мой лорд, с тобой точно всё в порядке?

Почему люди вечно об этом спрашивают?

— Не забивай глупостями свою хорошенькую головку, Белла. Ладно, раз не хотите вы, сделаю я.

Мёртвый паук поджал тонкие ноги. Если не приглядываться особенно, то он сошёл бы за акромантула.

* * *

— Как выглядит Воскрешающий камень?

Если бы у Драко водилась за душой вредная привычка откровенничать с окружающими, он бы прямо так и сказал: «Нашла, у кого спросить!».

Сказку о трёх братьях Драко, разумеется, знал. Пробежал глазами по диагонали относительно недавно. Так, просто чтобы быть в курсе. Сказка на него впечатления не произвела. Маленькому Драко не читали на ночь сказок.

В семье Малфой, да и в семье Блэк, имелись собственные, отточенные веками методы воспитания.

— Где-то в этой комнате спрятан подарочек для тебя. Ты можешь задать мне три вопроса, чтобы узнать, где именно.

— А давай мы сегодня не будем завязывать мне глаза? Только сегодня, пожалуйста!

— Нет, будем! Сынок, ты ведь уже не маленький. И я бы на твоём месте больше репетировал перед зеркалом это выражение лица. Кое-что в нём пора подкорректировать, ты и правда взрослеешь.

Когда Драко было года три, он обожал их игру. Да и потом она ему нравилась — вызывала добрые, тёплые воспоминания. Призы росли вместе с ним. Сначала там были конфеты, потом их постепенно сменили игрушки, а те уступили очередь интересным книжкам и разным приятным маленьким штучкам, вроде волшебных раскрасок. Правила со временем тоже становились сложней — прямые вопросы уже нельзя было задавать. Вместо этого они чинно беседовали, — о погоде, к примеру — а Драко внимательно следил за дыханием, за крохотными заминками в речи, за оттенками интонации, за тем, куда направлен папин взгляд.

А на сон грядущий, уютно обнявшись в кровати, ему рассказывали вещи поинтереснее и поважнее сказок.

— И он женился на Урсуле Флинт... Где у нас Урсула, покажи. Умничка!

— Мам, она такая страшненькая!

— О, нет. Нет и нет. Скажи это правильно!

— Так я же тебе говорю, а не ей!

— Ne sois pas têtu, petit coquin!⁽²²⁾

— Quel visage expressif...⁽²³⁾

— Bon.⁽²⁴⁾ На их помолвке произошла забавная история с её младшей сестрой Лукрецией. В те годы в моде были очень широкие мантии с очень высокой талией и низким-пренизким вырезом. Вот, как здесь нарисовано. И, когда в праздничную залу внесли торт, Лукреция решила быстренько поправить сползшую подвязку чулка, пока никто не смотрит, но наклонилась чересчур низко, и в эту минуту...

А ещё Драко много учился, ещё до Хогвартса, ведь только отбросы вроде Уизли полагаются целиком и полностью на школьное образование.

— Тёмный Лорд произносит смертельное проклятие за две секунды, а пыточное — в три раза быстрей. Твоему... про кого в этот раз хочешь решать?

— Грег!

— ...Грегори Гойлу требуется в два раза больше времени, чем Тёмному Лорду, и ещё шесть секунд сверх того на «экспеллиармус». Аластор Муди колдует на одну секунду быстрее, чем Гойл. Спрашивается: успеет ли твой вассал пытать и убить Муди прежде, чем тот договорит обезоруживающее заклинание. Запомнил? Дополнительный вопрос: сколько магглов Грегори Гойл сможет убить за полторы минуты, если он не будет прерываться, а магическое истощение можно не принимать в расчёт?

Короче говоря, кто-то, вероятно, и рос на побасенках о прыгливом горшке и фонтане феи Фортуны, но только не Драко.

А ещё Грейнджер совершенно не обязательно посвящать во всё это, по крайней мере — на их теперешнем уровне взаимной близости. Малфой пошевелил мозгами. В тексте было сказано, если он верно запомнил, что Смерть подняла речную гальку. Камень небольшого размера, надо полагать. Впрочем...

— Думаю, ты не это на сáмом деле хочешь узнать.

И вот так они и оказались лицом к лицу с дохлым пауком и Тёмным Лордом, вновь нацепившим тело своего хоркрукса.

Нельзя не отметить, что у Драко просто от сердца отлегло: он сильно переживал, что в ходе неудачного ритуала повелитель мог пострадать. В плане — ещё сильнее, чем пострадал в момент, когда в Косом переулке на них напали. Грейнджер была права, отмечая, что в той схватке Тёмный Лорд спас им жизни, но, кажется, и она не уловила важный нюанс. Трудно её осуждать, Драко и сам понял не сразу, потребовалось ознакомиться с писаниной Скитер и колдографией, её сопровождавшей.

Повелитель поймал на себя смертельное проклятие. Вместо кого-то из них.

Как же хорошо, что у него был якорь души, как умно и предусмотрительно было его создать!

Поттер, правда, немножечко тяжело переносил давление, оказываемое присутствием Тёмного Лорда, когда у того не было возможности хоть частично материализоваться. Чердак потёк у Поттера, выражаясь прямо. О чём он их честно, хоть и с запозданием, поставил в известность.

— Я схожу с ума.

— Не может быть! — не удержался от сарказма Драко. — Да ладно тебе, а то мы ещё не поняли. Даже Грейнджер, вон, обратила внимание.

— В смысле — «даже»? — вознегодовала та. — Я ещё первее тебя, может быть, заметила!

— Ради Мерлина, помолчите оба! Дайте сосредоточиться. Так. Малфой. Мы тут в Аврорат собираемся наведаться, но сначала нам нужен подходящий план...

Кстати о планах, Грейнджер, обличавшая их в недостатке хитрости, заставляла что-то в голове Драко странно чесаться. Кажется, именно это и называлось когнитивным диссонансом.

А потом она приволокла про́клятые вещички, и вот чем они теперь тут занимаются. Проводят тёмный ритуал для паука.

— Твоя идея, тебе и карты в руки, — Поттер сделал приглашающий жест.

— М-м, — затеребила свои лохмы Грейнджер, — а если объект должен, ну... иметь высшую нервную деятельность? Сознание?

— Выйдем, и отловим какого-нибудь бродягу? — Поттер с готовностью развернулся и двинулся назад к чердачному люку.

— Нет!!! — взвизгнула девчонка в панике, но сумела взять себя в руки и продолжила более подобающим тоном. — Нет, мой лорд, ты прав. Тестирование начинают на лабораторных животных. Л-ладно... Я читала... это не доказано, учти... камень требуется повернуть трижды. И пожелать.

— А вербальная формула? — не мог не вмешаться Драко.

— Не описана, — было ему ответом.

— А жест палочкой?

— То же самое.

— Значит, повернуть трижды и пожелать... А есть способ определить, на чём именно висит проклятие? Я бы предложил выломать камень из кольца. Малфой, что думаешь?

— Может сработать, — неохотно признал он. Экое варварство!

Оправу разворотили — колдовством, само собой, не касаясь. Драко простёр ладонь над камнем. Камень фонил. Как бы не сильнее, чем до того. Но оттенок, если можно так выразиться, теперь был немного иной.

— Ты и впрямь их чувствуешь? — любопытство Грейнджер явно родилось раньше неё. — Как тепло или как запах? На что это похоже?

— На клубничное мороженое! — огрызнулся Малфой. — Мой лорд, что-то явно изменилось, но проклят ли сам камень — я не могу сказать.

— А если мы покрутим его магией? — когда Грейнджер хмурилась, брови её вечно сливались, образуя непрерывную мохнатую линию; так вышло и сейчас. — Или... щепочкой какой-нибудь? Да хоть кочергой!

— Кочергой не сто́ит, — укротил её порыв Поттер, — хладное железо, мало ли. Но твою мысль я уловил. Что ж, вперёд, приступай.

Ожидаемо, ничего не произошло.

— Может, это должен делать наследник Певереллов? — предположил Драко. И, чувствуя, что его не вполне поняли, уточнил:

— Ты, мой лорд. Это про тебя.

— Разве?.. — дёрнул углом рта тот. — Ах, да. И как же я мог забыть.

Он шевельнул было пальцами в манящем жесте, но потом, точно опомнившись, взялся за волшебную палочку. Маленький чёрный камешек взмыл в воздух, завращался...

И паук, убедительно дохлый секунду назад, вдруг дёрнул поджатой к телу тонкой ногой.

Грейнджер железной хваткой впилась Драко в запястье (к счастью, в левое, то есть в запястье целой руки). Это ни с какой стороны не походило на жест счастливого человека, но она выдохнула, чуть не плача:

— Мы правда нашли его! Гарри, о, Гарри, мы нашли его... Это он. Это — Воскрешающий камень!

И Драко пришлось отвернуться. Ему показалось практически непристойным наблюдать восхищение и экстаз, отразившиеся в этот момент на её лице.

* * *

Небо над головой было таким, каким оно бывает только за городом, там, где его великолепие не пачкают собою маггловские огни. Иссиня-чёрная бездна, полная алмазно-сверкающих искр. Серебряная луна взирала на землю, точно царица со своего трона — госпожа ночи, госпожа безумия и колдовства. Свет её, заливавший развалины, был удивительно ярким.

— Готовы?

— Да...

— Да!

— Ну, Салазар в помощь. Вдох-выдох, собрались... вперёд. Начинаем!

Где-то вдалеке пробил колокол. Полночь. Огонь пылал под громадным каменным котлом, облачками пара срывались с губ и растворялись в морозном воздухе древние чуждые слова. Пламя взвилось выше торчащих обломков стропил. Белый туман заволок всё кругом. Он затаил дыхание.

Вот проступил силуэт. Голова, плечи... да, сомнений быть не могло. Плача, смеясь, путаясь в собственных ногах он бросился к поднимавшейся из котла фигуре.

— Мой лорд! — остальные почтительно преклонили колени. Том принял из его рук и набросил на обнажённое до того тело просторную мантию. Перешагнул бортик. Босые ступни погрузились в пепел, оставленный угасшим костром.

— Где моя палочка? — первым делом спросил Том. Ну разумеется. Гарри выхватил из рукава свою — Тому она подходила не хуже родной, как они оба знали.

— Возьми!

— Первое заклинание, — брат ухмыльнулся во все зубы, глаза его полыхали ярче далёких звёзд, — может быть только одно. Но не в нашем с тобою случае, не так ли? Что ж, лучше сделать его запоминающимся.

Он, изящно отводя локоть в сторону, повыше поднял древко.

— Круцио, — и как же он это выговаривал, Гарри только позавидовать мог. Спокойно, буднично, точно вовсе и не ощущал необходимой для этого проклятия ледяной и кипящей ярости.

Гарри широко распахнул глаза, подался вперёд, сжал кулаки так, что ногти впились в мякоть ладоней. Он заслужил, он знал. Сбился со счёту, сколько раз нарушил приказ. Ничего, не страшно. За наказанием следует прощение, и его брат...

— Круцио, — повторил тот, и Гарри спохватился, что до сих пор не валяется у него в ногах.

Боли не было. Ни малейшей. Как же так? Это неправильно! Что-то было неправильно... Ужасно неправильно...

— Круцио! — о, и вот теперь там была злость. Она исказила черты Тома, превратила его лицо в маску недоброго божества. Резкие тени легли возле крыльев носа, глаза сощурились, зубы оскалились.

— Круцио!!! — взревел Том.

— Мой лорд, попробуйте... попробуйте другое... не гневайтесь, умоляю вас... — подобострастно забормотали рядом. По голосу он узнал Драко.

— Флиппендо, — отмахнулся от него Том, но тот и не покачнулся, остался стоять на коленях там же, где и стоял. — Проклятие! Люмос!

Что это, паника? Мерлин милостивый, Том не простит им, что они видели его в таком состоянии! Разве что попросить стереть им память?

— Люмос максима!!!

И ничего. Совсем ничего.

Ни искорки. Будто... Мысли Гарри застыли, не в силах, не осмеливаясь двинуться дальше. Он не мог заставить себя довести их до логической точки, сложить в окончательные слова.

Вместо него это сделала Грейнджер.

— Мой лорд, — резким, неуместно громким голосом произнесла она, поднимаясь с колен, — вы не чувствуете свою магию?

Том усмехнулся. И страшной была эта усмешка — страшнее, чем бешенство до неё, потому что к бешенству Тома Гарри отчасти привык, мог понять и разделял по временам, но чего он действительно не в состоянии был вынести, так это сквозившей в кривой улыбке всепоглощающей боли.

— Авада кедавра, — сказал Том, — указывая на Гермиону. Прокрутил древко в пальцах, подбросил, поймал — и вдруг разжал руку, позволяя волшебной палочке свободно упасть. И та упала — покатилась, затерялась в клочках и обломках, устилавших пол. А Гермиона осталась стоять, невредимая.

— Я стал сквибом.

Сердце Гарри облилось кровью при этих словах и разорвалось.

Он закричал. И кричал, и кричал, и кричал...

— Нет!

— Гарри, очнись!

— Нет!!!

Из глубины его естества поднимался протест. Нет. Невозможно. Так не должно быть. Так не бывает! Том... Том не может лишиться магии, Том — и есть магия. Если реальность устроена таким образом, то он перепишет реальность. Во что бы то ни стало.

Или предаст огню весь этот никчёмный мир.

— Гарри!!! Да Гарри же! Блин! Агуаменти максима!

Холодная вода окатила Гарри с головы до ног. Он разлепил крепко зажмуренные веки. Что-то было не так.

Развалины вокруг изменились. Нет, это вообще были не развалины.

— А?.. — выдавил он, неспособный на более существенный вклад в диалог.

— Давай, приходи в себя! — потребовала Грейнджер. Волосы её клубились вокруг лица пушистым облаком. В руке она сжимала волшебную палочку. — Мордред знает что с тобою творится, мой лорд!

Позади неё Гарри различил книжные полки. В узкие высокие окна брезжил серенький зимний рассвет.

Так это... всё было не взаправду?

— Салазар, — жалобно изрёк он, растекаясь в луже, оставленной колдовством. Обивка кресла хлюпнула, чавкнула. С мантии лило ручьём. С волос за шиворот раздражающе капало. — Я уснул, что ли?

— Можно и так сказать, — со скептическим выражением лица девочка склонила голову набок. — Не возражаешь, если я задам пару вопросов? Так, для проверки. Как тебя зовут? Где мы сейчас? Что последнее ты помнишь?

Он вяло махнул в её сторону рукой. Это упражнение ему и без её подсказок приходилось проделывать регулярно.

Его зовут Гарри Джеймс Поттер. Дом Слизерин, первый курс. Они не в Хогвартсе, потому что в Блэк-хаусе. Пытаются возродить Тома. Снова.

— Я в норме, в норме, — пробормотал он, только чтобы она отвязалась. На норму, конечно, походило менее всего.

— Просто дурной сон.

Грейнджер, упрямица, на это не купилась.

— Ну да, — недоверчиво откликнулась она, — как же!

Тут возбуждённый топот послышался из коридора, и в библиотеку практически вбежал взъерошенный, бледный, как тесто, Малфой. Одет он был, по уже сложившейся нехорошей традиции, в пижаму, на ногах — носки. На лице — ужас кромешный.

— Салазар-заступник, — выпалил он, плюхаясь на диван. — В доме ли дело, или ещё в чём, но мне за всю жизнь не снилось таких мерзотных кошмаров!

— С домом полный порядок, — обиделся Гарри, — я половину летних каникул прекрасно тут спал. А что тебе... — он проглотил слюну, — ...что за кошмар был у тебя?

— Будто Тёмный Лорд возродился, — вызвав у них с Грейнджер закономерное изумление, брякнул Драко; однако, стоило ему продолжить, как сделалось ясно, в чём соль. — Но ритуал снова пошёл вкривь и вкось, и вы бы только видели, что за тело ему досталось! Лысый, безносый, безухий, глаза красные, сам весь как скелет... Гомункул, короче говоря, недоваренный. И вот, представьте, выбирается он такой из котла — а у меня руки-ноги отнялись, стою и сло́ва не могу сказать. А он мне — руку, мол, давай! Я вроде как обрадовался. Ну, думаю, сейчас он мне сделает как у магглов в фильме... Грейнджер, ещё засмеёшься, я тебя прокляну! Так вот, протягиваю я ему руку, а он и говорит: не ту, другую. А у меня во сне метка была. И он ка-а-ак махнёт палочкой! И вторую руку мне отчекрыжил напрочь.

От волнения Малфой всё сильнее растягивал слова, так что к концу этой повести стало немного трудно его понимать. Но общая суть, тем не менее, была ясна. Гарри сочувственно вздохнул. Да, не одного его одолевали приступы страха перед повторным ритуалом.

— А ты, Грейнджер? — Драко подтянул ноги на сиденье, обнял их руками и водрузил подбородок поверх колен. — Ничего занятного не привиделось?

Та помотала кудрями:

— Да я и не ложилась!

— Что так? — поднял брови Малфой. — Был же приказ. Кой толк от тебя усталой на ритуале?

— А астрологическую карту кто составит? — Грейнджер тут же задрала нос и пустилась в их привычный и неминуемый спор. — Мерлин? Зельями доберу, за меня не беспокойся, знаешь!

— Астрологическую карту? — заинтересовался Гарри, занятый до того тем, что при помощи чар сушил одежду, кресло и в целом себя. Метод экстренного пробуждения Грейнджер использовала действенный, но больно уж радикальный.

— Да! — с энтузиазмом закивала девочка; по её виду можно было заподозрить, что догоняться бодрящим зельем она уже начала (или и не заканчивала ещё со вчера). — Мы в прошлый раз этого не сделали, и совершенно зря. Время было выбрано неблагоприятное!

— А благоприятное когда? — Гарри успел просветиться насчёт главного подводного камня астрологии, и потому не скрывал скепсиса. — Лет через семьдесят?

— А вот и нет! Сегодня, за шесть минут до полуночи, — Грейнджер зашуршала пергаментами, которых, как только сейчас заметил Гарри, на низком столике перед ней собралась весьма приличная стопка. Мелькнули расчерченные от руки таблицы и круги, исполосованные сходящимися и расходящимися линиями.

— Гляди, здесь у нас натальная карта тёмного лорда... никогда бы раньше не поверила, что астрология работает, но она работает! Вы бы тоже ознакомились, лично я много лучше теперь понимаю его характер... Нептун в двенадцатом доме, да ещё и во Льве... Лилит в первом, в квадратуре с Меркурием — вон он, Меркурий, попал в четвёртый дом в Стрельце, вдобавок и стеллиум тут же, в четвёртом... Асцендент в Деве... — Гермиона перевела дух, сгребла обеими руками волосы и отбросила их с лица. — Ладно, о чём это я? Ах, да. С учётом этого я рассчитала наилучший момент для ритуала. Видишь? Солнце соединяется с Северным лунным узлом и становится в оппозицию к Южному, Плутон входит в соединение с Колесом Фортуны... Если это не знак Судьбы, то я уж и не знаю тогда, как должен выглядеть знак Судьбы! Смотри, причём, какая тут у нас красота — опять стеллиум в Козероге, но уже другой, и Юпитер в двенадцатом доме...

— Э-э, — только и молвил на это Драко. Гарри заподозрил, что в астрологии тот (как и, к несчастью, он сам) не силён. Пока что, по крайней мере. Они едва-едва разобрались с Юпитером и его влияниями в рамках школьной программы. С Грейнджер, конечно, сталось бы вызубрить все учебники вплоть до седьмого курса просто потому, что притормозить вовремя не смогла. Кажется даже, именно это она и сделала. Возможно, прямо сегодня ночью.

— Хорошо, отлично, — поддакнул он. — Умница, Миона! Значит, у нас... сколько, шестнадцать часов до начала ритуала?

Гора непросмотренных книжек укоризненно возвышалась поблизости. Гарри старался на неё не глядеть.

— Будем считать, — подбодрил он сам себя (и своих рыцарей заодно), — что одну ошибку в своих действиях мы всё-таки нашли. А к тому же, Воскрешающий камень в корне меняет дело, не так ли?

1) До середины XIX века гориллы считались мифическими существами. Местные племена рассказывали о них легенды и считали «лесными людьми», но никакого подтверждения реального существования этих животных не было. Только в 1847 году Томас Севидж и Джеффрис Вайман опубликовали в журнале «Труды Бостонского общества естественной истории» сообщение о примате, известном сейчас как западная горилла, после чего научное сообщество начало задумываться, не может ли легенда быть реальностью; но описание было составлено лишь по найденным исследователями черепам и костям. Впервые вживую гориллу увидел в 1856 году французский исследователь Поль Дю Шайю во время путешествия по западной экваториальной Африке. В 1861 году наука официально признала существование горилл.

Вернуться к тексту

2) Район, расположенный в центре Лондона, часть Фаррингдона, западного округа Сити. Наиболее известен Смитфилдским мясным рынком, который существует с X века и работает до сих пор. С XII по XIX век каждое лето здесь проходила ярмарка Святого Варфоломея, а в 1123 году при местной церкви Святого Варфоломея открылся одноимённый госпиталь (тот самый «Бартс»).

Вернуться к тексту

3) Один из двенадцати важнейших христианских праздников, отмечается католиками 6 января.

Вернуться к тексту

4) Устар. «каникулы» (от лат. «vacatio», «освобождение»).

Вернуться к тексту

5) «Падает, падает Лондонский мост» (англ. «London Bridge Is Falling Down») — известный как минимум с 1744 года народный детский стишок и связанная с ним песенная игра. Текст от записи к записи значительно разнится, но всегда включает в себя куплет: «London Bridge is falling down / falling down, falling down / London Bridge is falling down / my fair lady».

Вернуться к тексту

6) Церковный праздник в честь Святой Троицы, у католиков отмечается в воскресенье, следующее за Пятидесятницей (т.е. на 57-й день после Пасхи). В 1212 году приходился на 27 мая. Неделя после Троицыного дня традиционно считалась самым благоприятным временем для свадеб.

Вернуться к тексту

7) Церковь 1086 года, была перестроена после пожара в готическом стиле; на сегодняшний день это старейший образец готической архитектуры из сохранившихся в Лондоне.

Вернуться к тексту

8) Старейшая часть южного Лондона; район к югу от моста был впервые заселён ещё в римский период. В XII-XIII веках представлял собой отдельный город в составе графства Суррей. Как минимум с 1014 года (и по сей день, но уже в другом месте) в Саутуарке функционировал рынок Боро-маркет (англ. Borough Market). А ещё именно здесь располагался когда-то Шекспировский театр «Глобус», но это было уже гораздо позже, в тюдоровские времена.

Вернуться к тексту

9) Томас Беккет (1118-1170) — первоначально канцлер Генриха II, затем архиепископ Кентерберийский. Их былая дружба с королём совершенно расстроилась, когда Беккет начал в качестве церковного иерарха проводить политику, противоположную ожиданиям фактически назначившего его на этот высокий пост короля. Последовала череда крупных скандалов, и в конце концов четверо королевских рыцарей, желая угодить Генриху, убили Беккета прямо в церкви, на ступенях у алтаря. Осознав, что, если Ад существует, то он этой историей заработал себе туда гарантированный билет, король принялся истово каяться и плодить по всей стране соборы, церкви и часовни в честь Святого Фомы Кентерберийского (Беккета канонизировали всего спустя три года после кончины). Часовня на Старом Лондонском мосту была одной из них; от неё стартовал и в ней же финишировал путь паломников в Кентербери.

Вернуться к тексту

10) Пауль Хенцнер (1558-1623), немецкий путешественник, в 1598 году во время своего визита в Лондон насчитал их тридцать штук. На английском троне в тот момент восседала Елизавета I, просвещённая государыня, не какая-нибудь Мария Кровавая.

Вернуться к тексту

11) Первой мост украсила голова Уильяма Уоллиса, в 1305-м. Официально практика была прекращена указом Карла II в 1660-м, однако в действительности сообщения о выставленных там головах продолжаются как минимум до 1772 года.

Вернуться к тексту

12) Историческая область на юге Франции, часть Окситании.

Вернуться к тексту

13) Крестовый поход против катаров (он же — Альбигойские войны или Альбигойский крестовый поход) продолжался с 1209 по 1229 год и унёс жизни примерно миллиона человек.

Вернуться к тексту

14) Позднее Тегхаза (араб. تاغزة) — заброшенный ныне центр добычи соли, располагавшийся на солончаке в пустынном регионе на севере Мали (Западная Африка). Просуществовал до конца XVI века, впервые упомянут в 1275 году географом аль-Казвини со слов путешественника, посетившего Судан («К югу от Магриба, недалеко от океана, находится город, чьи крепостные валы, стены и крыши зданий сделаны из соли»).

Вернуться к тексту

15) Позднее Гадамес (араб. غدامس) — один из старейших городов на границе Сахары, в прошлом крупный перекрёсток путей караванной торговли, и выдающийся пример традиционного поселения, обитаемого до сих пор. Расположен на северо-западе Ливии (Северная Африка), в оазисе на дне оврага-вади близ источника Айн-аль-Фарас.

Вернуться к тексту

16) Он же Тарабулус Запада (араб. طرابلس الغرب), до и после арабского владычества именовавшийся Триполи. Столица Ливии, находится на берегу Средиземного моря. Поселение основано ещё в VII веке до н. э. финикийцами под именем Эа.

Вернуться к тексту

17) Столица Кореи в эпоху династии Корё (918-1392). Город возник на рубеже IX-X веков на месте более раннего поселения Сонъак.

Вернуться к тексту

18) Город на юго-западе Нигерии, один из важнейших очагов древней цивилизации в Западной Африке. С XII по XIX век Ифе был городом-государством народа йоруба.

Вернуться к тексту

19) Поселение вокруг пагоды Шведагон (Бирма, совр. Мьянма), основанное представителями народности мон где-то между 1028 и 1043 годами на месте рыбацкой деревеньки Оуккала. С 1755 года — район в составе города Янгон (колон. Рангун). Из-за пагоды всегда имел большое культурное значение.

Вернуться к тексту

20) Каир (араб. القاهرة‎) — столица Египта, непосредственно соседствующая с пирамидами Гизы. Впервые упоминается в 969 году.

Вернуться к тексту

21) Церковный праздник в честь обретения Креста Господня, празднуется католиками 14 сентября (по преданию, Святая Елена отыскала его в 320 году именно в этот день).

Вернуться к тексту

22) «Не упрямься, маленький негодник!» (фр.)

Вернуться к тексту

23) «Какое выразительное лицо...» (фр.)

Вернуться к тексту

24) «Хорошо» (фр.)

Вернуться к тексту