Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

Люциус Абраксас Малфой, или, говоря короче, просто лорд Малфой — а на всём белом свете имелось только три человека, которые звали его как-то иначе, и один из них использовал обращение «папа», другая — «Люци», третий же пропал без вести, — шествовал по коридору Министерства Магии в состоянии, которое незабвенной памяти Тони Долохов деликатно именовал «raspidorasilo».

Во-первых, у сиятельного лорда было похмелье. Не далее как вчера упомянутый лорд соизволил предаться необдуманным излишествам — а именно высосать в одно лицо бутылку «Старого Огденского», пренебрегая при этом закуской. Даже самый отменный огневиски, будучи употреблён подобным варварским способом, приводит к удручающим последствиям — и эту истину Люциус доказал себе сполна.

Во-вторых, для подобной эскапады у лорда Малфоя имелся повод — да ещё какой.

В минувший понедельник он проснулся от зуда и болезненных ощущений, которые сперва списал на кожную экзему. Увы, приятная иллюзия длилась минут десять, а последовавший упорный самообман не продержался больше суток, хотя Люциус очень старался. Он заставил домовиков выкинуть все перины — якобы в постели завелись клопы. Он повелел уничтожить все букеты в доме и торжественно отказался от клубники за завтраком — на случай, если причиною его мучений была аллергия. Отправил в бессрочную ссылку новенькую фланелевую пижаму — дескать нежную Люциусову кожу искололо шерстью. Даже сменил изысканный крем для рук на простую банку вазелина. Увы, эффект был нулевым — чего и следовало ожидать.

Дело в том, что зуд, покалывание и красные пятна сосредоточились в районе одной небезызвестной татуировки, расположившейся на левом предплечье Малфоя. Спустя день пятна пропали, зато сама татуировка зачесалась так, что хоть плачь. На третьи сутки зуд трансформировался в тянущую боль, а сама метка отчётливо потемнела. Сегодня шёл уже четвёртый день, но клиническая картина оптимизма не внушала. Люциус даже надел под мантию камзол, чего обычно избегал — ему казалось, будто метка, набрякшая и болезненная как подагрическая конечность, просвечивает сквозь рубашку и притягивает к себе взгляды всех встречных, что твой магнит.

Люциус в принципе обладал натурой впечатлительной и нервной, этого не отнять.

Итак, похмельному и грустному Малфою очень хотелось поскандалить, и он точно знал, куда ему податься в таком настроении. В нынешнем году сиятельный лорд вошёл в совет попечителей «Хогвартса» — а как иначе, ведь обучаться там вот-вот начнёт любимый отпрыск. Но Драко не был единственным новым студентом этого года — а хоть бы и был, во вспомоществовании он точно не нуждался. Зато имелось некое другое чистокровное семейство, которое, вот беда, не только остро нуждалось в спонсорстве со стороны попечителей, но и прибегало к их финансовой поддержке с завидной регулярностью. Да, речь шла об Уизли. И Люциус запланировал на сегодня недурной скандал с Артуром на эту тему — как раз душу отвести.

Но планам его не суждено было претвориться в жизнь, ибо судьба уже вела его к другой встрече — к встрече поистине роковой, которая определит лицо всего волшебного мира на годы и годы вперёд.

Руфус Скримджер, новоиспечённый глава Аврората, тоже мучился похмельем. В отличие от Малфоя, надирался он не один, да и повод был куда как радостнее. Но, как известно, если главный мракоборец не сумеет, проставляясь за должность, перепить всех до одного своих подчинённых, то Аврорат извергнет его из чрева своего — и дальше этому выкидышу лучше самому сразу заавадиться, чем жить с таким позором. А посему схватка с зелёным змием протекала не на жизнь, а на смерть — и схватку эту Руфус выиграл; но какой ценой!

Душа аврора требовала опохмела. Или хотя бы склоки, чтобы сделать мир чуть неуютней и мрачнее для кого-нибудь ещё.

И тут, как по заказу, в поле его зрения возникли длинные белёсые патлы. Сиятельнейший лорд Малфой чесал по коридору как загулявший жмыр по крыше, скроив обычную свою надменную рожу и помахивая тростью. Трость сегодня особенно бесила. Руфус коршуном пал на добычу.

— Ба, милейший лорд Малфой! Что нынче пожиратели поделывают в Министерстве? Вы как — купить или продать?

Малфой окинул Скримджера холодным взглядом и процедил, скрививши рот:

— В толк не возьму, на что вы намекаете, ведь пожирателей здесь нет.

— Ну как же нет, — с добродушной укоризной мурлыкнул Руфус. — А меточка ваша?

— Я был под империусом!

— Все так говорят… А мне бы доказательство натурой.

Люциус сжал губы и побелел. Руфус с удовольствием проследил, как Малфоя корёжит от злости.

— Я чист перед законом, господин аврор! — слово «господин» тот умудрился произнести как оскорбление.

— А если проверю? — осклабился Руфус. Скандалы он любил. Они держали в тонусе.

— Tu ferais mieux de inspecter ton cul, — сорвался Люциус. — В жопе у себя проверь! Десять лет прошло, а вы всё не угомонитесь! Adieu!

Он развернулся, хлопнув мантией, и гордо удалился прочь.

В критической ситуации Люциус умел действовать быстро — а думать ещё быстрее. За ближайшим углом он сунул трость под мышку, рысью пробежал по коридору, ввинтился в уходящий лифт и оказался у общественного камина со скоростью, близкой к аппарации. Но счёт шёл даже не на минуты — на секунды. Пламя вспыхнуло зеленью и опало, и Люциус шагнул из министерского холла в собственную гостинную.

Нарцисса, по удачному стечению обстоятельств, как раз пила чай, коротая время за просмотром модного каталога «Твилфитт и Таттинг». Она в изумлении подняла взгляд — явление Люциуса трудно было назвать ординарным. Он, стряхивая пепел, быстро проговорил:

— Милая, сейчас сюда заявятся авроры — их нужно задержать любой ценой хотя б на пять минут, d'accord?[1]

Нарцисса молча поднялась из кресла, испарила до последней нитки свой нежный и уютный домашний туалет и, нагая, с одной лишь палочкой в руке, призвала из спальни — через три стены и коридор! что значит благороднейший древнейший род! — полупрозрачный шёлковый капот[2]. Всё это Люциус успел схватить лишь краем глаза (летевший, словно привидение, по воздуху капот был особенно хорош), Малфой не собирался тратить попусту ни крошки драгоценного времени. В гостиной полыхнул камин и он услышал, как Нарцисса взвизгнула:

— Подите прочь! Скоты! Я не одета!

Люциус никогда не любил её сильнее, чем в эту минуту.

Примчавшись в кабинет, он выдрал из-под нательной рубахи цепочку с крошечным ключом — сейф был гоблинской работы, и замочек, как водится, соответствовал. Зарывшись в документы и счета он лихорадочно искал — да где же? Альбом с «французскими открытками», алжирский паспорт, папка с завещанием… Ах, вот! Дрожащими руками он извлёк из недр сейфа вещь, которая ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не должна была попасть к аврорам.

Тем более с учётом того, что…

С учётом обстоятельств, в общем, вот.

По виду вещь напоминала старую тетрадь, а чем была в действительности — ведал лишь её хозяин. Её необходимо было спрятать, и спрятать быстро и надёжно. Такую миссию мог выполнить всего один герой; пусть скромный и лишённый внешнего очарования, но на него им всем придётся положиться. Люциус набрал в грудь воздуха.

— Добби!

Добби не был домашним эльфом мечты.

Более того, Добби не был домашним эльфом мечты настолько, что хуже него был лишь совершенно неуправляемый Кричер, которого, к счастью, удалось по-тихому спихнуть Сириусу. Сейчас бедолага отшельничал где-то на площади Гриммо, дожидаясь хозяина из пожизненного заключения — затея беспощадная в своей бессмысленности, но такова природа верности домовиков. Ходили, правда, слухи, что давно покойная эльфийка Триссы была ещё безумней Кричера — но Нарси как-то заявила, что это пошлое враньё, а своей жене Люциус верил безоговорочно.

Возвращаясь к Добби, поручать ему любую работу, требующую мало-мальской фантазии, было, в общем-то, чревато. Ибо фантазии этой, как для домовика, у Добби явно был избыток, и вся она шла куда-то не туда.

Но сейчас у Люциуса не было альтернатив. А ещё у него совершенно не было времени.

— Добби! Добби!!! А ну явись немедленно!

Едва ушастое недоразумение — опять все пальцы в бинтах, что он там успел уже натворить, негодяй, раз счёл заслуженным себя так поуродовать? — возникло пред сиятельными очами благородного лорда, как Люциус пихнул ему тетрадку и завопил:

— Живо! Спрячь это там, где никто и не подумает искать!

Добби пискнул, поклонился и исчез. Две секунды спустя в кабинет вломились взмыленные авроры — но было уже поздно.

Судьба, примерившая на сей раз непритязательную маску Добби, уже сделала свой ход.

---------

[1] «Ладно?» (фр.)

[2] Распашная женская просторная одежда с рукавами и застежкой спереди, разновидность неглиже.

Тетрадка была старой. Не старой как «потёртой и потасканной» (хотя, видит Бог, примерно такой она и выглядела, во всяком случае — снаружи), а старой как «антикварной». Ну, практически. До формального становления антиквариатом — то есть до пятидесятилетнего возраста — ей не хватало всего чуть-чуть. Так что — достойно состарившаяся, на этом точка. И одновременно она была совершенно новой — в том смысле, что никто ничего и никогда в ней не писал. Её чопорную сорокавосьмилетнюю девственность пятнали только два клейма, притаившиеся с внутренней стороны обложки — штамп «УИНСТЭНЛИ, книжный магазин и канцелярские принадлежности, Воксхолл-роуд, 422» на заднем форзаце и каллиграфически выведенное «Т.М. Риддл» на переднем. Ничего больше, лишь пустота и нетронутая гладь чуть желтоватых линованных страниц.

Обычно Гарри раздражало — бесило до белых глаз, если угодно — находить пометки предыдущих владельцев на теперь уже его собственном имуществе. Он признавал, конечно, хотя б и лишь перед самим собой, что ни одна из его вещей никогда в действительности не принадлежала только ему, не была новой с иголочки, исключительно его и ничьей больше. Но одно дело — осознавать, и совсем другое — созерцать наглядные доказательства. Дырки, заплатки, пятна, подпалины, отпечатки грязных пальцев и — венец всей мерзости — подписанные имена.

Гарри они чем-то напоминали — да, это была несколько слишком зрелая и испорченная мысль для одиннадцати лет, но — акселерация, знаете, и, кроме того, он читал много всякого разного — напоминали татуировку с именем первого возлюбленного на теле продажной женщины. Кто и зачем ставит имена на вещах, которым всё равно судьба очутиться в комиссионке? Что за абсурдное стремление намалевать свой автограф повсюду, от стенки общественного туалета до изнанки пояса шорт?

Его школьный рюкзак, например, звали «Джейн». А ещё она была в мелкий розовый цветочек, эта Джейн, и только ленивый не назвал Гарри педиком из-за неё. Гарри уже практически дозрел до решения спалить Джейн на ритуальном костре в ночь перед началом учебного года — он не собирался прихватывать с собой в среднюю школу ещё и такое клеймо; шрама, очков и чертовщины уже и так хватало, даже с лихвой (запасным планом, однако, было принять свою внутреннюю Джейн и стать вторым Дэвидом Боуи[3]).

Но, вот диво, по какой-то необъяснимой причине Т.М. Риддл не вызвал у Гарри обычного приступа заочной ненависти. В этом имени ему как будто даже примерещилось некое родство, что-то сентиментальное — словно Гарри нашёл прадедушкины фронтовые письма или книжку рецептов прабабушки, словно наткнулся на семейный фотоснимок, ещё чёрно-белый, пожелтевший и выцветший, или обнаружил засушенный цветок между страниц томика Йейтса[4].

Это всё были, конечно, чужие, книжные, заимствованные ассоциации, жалкие протезы настоящих ассоциаций. Гарри в жизни не видел ни одной семейной фотографии (не считать же за таковые фото его толстощёкого кузена), понятия не имел, воевал ли вообще прадедушка и держала ли хоть раз прабабушка в руках половник, любил ли кто-то в их семье Йейтса, кроме самого Гарри, — он не знал об этих людях ровным счетом ничего, и это «ничего» напоминало пустоту на месте только что выпавшего молочного зуба — кровавая лунка, которую никак не прекратишь поминутно трогать.

И вот он прочёл «Т.М. Риддл» — и что-то в той пустоте вдруг отозвалось, зазвенело тонкой тихой струной, оплело ощущением яркого, но забытого сна, обуяло чувством дежавю, настолько сильным, что показалось — ещё миг, и вспомнится что-то необычайно важное. Будто Гарри увидел на бумаге имя старинного друга — увидел, и обрадовался нечаянному письму от него.

У Гарри никогда не было друзей. Честно говоря, друзья были ему совершенно не нужны.

И всё же он не мог избавиться от какого-то странного внутреннего трепета, когда занёс ручку и написал:

«23 июня

Дорогой дневник,

сегодня случилась удивительная штука»

Он сидел в чулане. Верхний свет не горел — лампочка включалась снаружи, и свинский кузен любезно погасил её в первые же пару минут, как обычно. Не страшно: у Гарри был фонарик, а ещё он бдительно следил за наличием запасной батарейки — чаще всего воровал их из телевизионного пульта, а впрочем — как придётся. Полоска ковролина, прибитая к нижней филёнке двери, служила надёжной светомаскировкой. Гарри ничего не пил с самого полдника, а значит унизительные проблемы физиологии побеспокоят его только ближе к ночи. Пока что можно было чувствовать себя в безопасности.

Чулан — гнусный, тесный, душный и тёмный шкаф под лестницей — был одновременно убежищем. Отвратительной, но знакомой до последней трещинки раковиной, в которую Гарри втягивал свои уязвимые части. Внутри неё можно было не притворяться. Весь мир оставался снаружи за дверью, а здесь был собственный мир Гарри — пусть крошечный, скудный на ресурсы, убогий, но зато подвластный ему одному. Пылинки кружились в голубоватом свете фонарика, будто частицы космических течений в безбрежной бездне пространства.

«Мы были в Лондоне, в честь дня рождения Дадли, и пошли в зоопарк. Мне так сильно там понравилось! Даже свин, зовущийся по недоразумению моим кузеном, не смог это испортить. Особенно Дом Рептилий. И там была одна змея — боа констриктор [5] — здоровенный, футов сорок… [6] Сам не знаю, как так получилось, но я»

Гарри прервался на минуту, сосредоточенно хмурясь. Ему не хотелось, чтобы первая же страница была вся исчеркана в поисках лучшей формулировки. Нужно сразу писать правильно. Но как?

«Я выпустил змею из клетки»

Нет, это было потом. Чертовщина, как её именовала тётушка, началась раньше.

«Я заговорил со змеёй, и»

Нет. Змеи не говорят. Во-первых, они почти не слышат. Во-вторых, у них рот для этого не годится, ну вот совсем.

Одной из первых книг, которые Гарри одолел самостоятельно — он рано выучился читать, настолько рано, что это было сочтено чертовщиной — стал сборник «Рассказы о Шерлоке Холмсе». В нём, среди прочих, фигурировала история о змее, чей владелец управлял ею при помощи свиста. Стоило ли винить в этом малолетний возраст или же общую впечатлительность натуры, но Гарри был пленён умом Холмса. Тем бо́льшим было разочарование, когда, пару лет спустя, Гарри добрался до «Британники»[7]. У Холмса был свой взгляд на потребление информации (издержки гениальности), а вот Гарри-то как раз плевать хотел — в порядке там его мысленный чердак или же нет. Он читал всё подряд — и обнаружил, что змеи, увы, в действительности были немы и глухи. В репутации Холмса отныне зияла постыдная дыра змеевидной формы (но до конца влюблённость Гарри так и не прошла).

Итак — не речь, но всё же некое общение состоялось. Значит — что? Значит, они разговаривали мысленно? Так, получается?

От этого предположения захватывало дух. В памяти вспыхивали строчки из Саймака и Уиндема, из ван Вогта и Стэплдона[8], сливаясь в причудливую путаницу. Он знал, чёрт побери, что ему не померещилось. Это не было ошибкой, фантазией или галлюцинацией. Если не верить самому себе — то кому вообще можно верить?

«Я услышал мысленную речь змеи»

Так, подождите, выходит — все змеи телепаты?!

Вот так новости. Ладно.

«Я случайно подслуш…»

И тут чернила исчезли.

Буквально. Страница опустела, не осталось ни единого следа того, что на ней вообще когда-то что-то было написано.

У Гарри отпала челюсть. Вот это номер! В их классе одна девчонка, Милли Браун, хвасталась «волшебной» ручкой, чернила от которой можно было растворять специальным ластиком, встроенным в ту же ручку с другого конца. Разумеется, писать школьные домашние задания — или вообще что-нибудь школьное — такой вот штукой не разрешили бы ни при каких обстоятельствах, так что фактически чудо-ручка была совершенно бесполезна — но дура Милли продолжала задаваться изо всех сил.

Однако его ручка была самой обычной из всех обычных, чтоб не сказать хуже (да, Гарри в глубине души считал слово «обычный» оскорблением — мягким, на уровне «да пошел ты», но всё же). Тонкий, неудобный гранёный корпус из прозрачной пластмассы, весь в царапинах и вдобавок с трещиной от каблука миляги Полкисса, синий колпачок с омерзительными вмятинами от зубов — Гарри дважды вымыл её с мылом, но некое видение чужого слюнявого рта всё равно витало над ручкой неотступно — письменный прибор зауряднее и пошлее этого трудно было бы и сыскать, какие уж там исчезающие чернила. Гарри стащил её из чьей-то сумки в раздевалке — предыдущую ручку утопил в отхожем месте всё тот же Полкисс, добрая душа.

Могло ли быть всё дело не в ручке, а в тетради?

Тетрадь досталась Гарри не более законным способом, чем ручка. Это его не волновало — бедные, согласно поговорке, не выбирают, а тётка настолько редко вспоминала, что для обучения в школе, вообще-то, необходимы канцелярские принадлежности, что на её помощь в этом вопросе можно было и совсем не рассчитывать. Что-то удавалось добыть у зазевавшихся одноклассников, что-то — у Дадли, обычно уже в весьма неприглядном состоянии. Большую часть приходилось «приобретать» в отделах канцтоваров в супермаркетах, в книжных магазинах и на развалах комиссионок.

В тот раз — а это была прошлая среда — Гарри охотился на что-нибудь достойное его внимания у букиниста — единственного в Литл-Уингинге, а потому покупки у него Гарри всегда раньше исправно оплачивал. Но как-то так получилось, что при виде вот этой конкретной тетради, лежавшей в сетчатой корзине среди кучи других давным-давно просроченных ежедневников, он просто не смог устоять.

Исчезновение чернил перестало казаться пленительной загадкой уже через секунду. Тут же, на первой странице, озаглавленной «1 января 1943 года» (кому какая разница, в самом деле, Гарри не собирался пропускать половину ежедневника только ради точной даты, да и дни недели всё равно не совпадали), проступили, буква за буквой, словно кто-то выводил их с другой стороны листа, слова, которых Гарри совершенно точно не писал:

«Здравствуй, незнакомец.

Вообще-то это мой дневник. Но, так и быть, я разрешаю тебе покуда пользоваться им.

Как он к тебе попал, кстати?

Как твоё имя?

И что, наконец, случилось в зоопарке? Ты так долго думаешь над продолжением, что это даже странно. Ты уснул?»

Почерк был оскорбительно красив. Идеальный, немного старомодный, возможно, со всеми этими длинными хвостиками у «g» и «y», но безупречный во всем остальном. Сам Гарри писал как курица лапой — и по какой-то странной причине ему было не плевать на этот свой недостаток. Настолько, что он потратил примерно две секунды на приступ лютой зависти в экстренной ситуации вроде теперешней.

Ну, то есть. С ним общалась тетрадь. Точнее... точнее — кто-то, кто сказал, что это его тетрадь. Каким-то образом этот кто-то читал, что пишет Гарри и писал ему в ответ.

Такая же чушь, как змеи, говорящие по-английски.

Должно было быть другое объяснение. Вероятно, этот объект — не тетрадь. Или тут замешаны инопланетные технологии. Гарри лихорадочно листал в уме страницы всех научно-фантастических романов, когда-либо прочитанных им в жизни, пока его рука шатким почерком выводила:

«как это вы тут пишете

вы меня видите

где вы

ваш дневник значит это ваше имя там подписано внутри обложки

Я Гарри

привет»

На этот раз он успел заметить момент исчезновения: чернила словно впитались в бумагу, всосались в неё как лужица воды в губку. Ответ появился мгновенно. Интересно. Оно читает ещё пока ты пишешь? Или ему нужно на чтение так мало времени? Кто оно, мутант со сверх-мозгом? Компьютер?

«А, это комбинированные чары моей собственной разработки. Не хочу хвастаться, но довольно сложные. Чтобы объяснить подробнее, хотелось бы узнать, насколько ты вообще разбираешься в предмете. На каком ты курсе?

Нет, не вижу.

Прямо здесь, перед тобой.

Да. Том Марволо Риддл, к твоим услугам. Могу ли я узнать твоё полное имя, Гарри? Ты же не стесняешься своей фамилии, нет? Почему тогда её не назвал?

Зоопарк? Не томи»

Что ж. Не компьютер, определённо. Он всё ещё мог быть мутантом. С другой стороны — чары?

«Я ничего не понял. Я не на курсе, мне только десять. Через месяц будет одиннадцать. Что такое чары?

В СМЫСЛЕ ПЕРЕДО МНОЙ вы невидимый что ли

Ничего я не стесняюсь. Поттер. Гарри Джеймс Поттер, к вашим услугам, вот.

Да там странное. Долго рассказывать. Я, кажется, умею как-то общаться со змеями. Выпустил одну, она напугала кузена. Он та ещё свинья. Меня наказали. Ну, типа. Просто заперли, это так-то не особо страшно. Я люблю быть один. Только скучно»

Гарри дрожал с головы до ног, сам того почти не замечая. Чистый адреналин порция за порцией лился в его кровоток, заставляя голову приятно кружиться. В этот момент весь мир за пределами чулана мог сгинуть без следа — и едва ли это выжало бы из него хоть одну слезу сожаления. Здесь, в руках Гарри, была тайна и было чудо — сотни прочитанных чужих историй, чужой заёмный опыт и чужие приключения вполне подготовили его к этому моменту. И он наконец настал — момент истины и славы, доказывающий то, что Гарри и так всегда знал, то, что другие по крайней мере подозревали, чуяли в нём из-за его чертовщины.

Гарри был особенным.

«Что значит — «ничего не понял»? Тебе почти одиннадцать, и ты не знаешь, что такое чары? Ты меня разыгрываешь?

Нет, похоже ты просто туповат. Как жаль.

Перед тобой — в смысле перед тобой. Перед твоими глазами, очевидно же.

Нет, не невидимый. Я в дневнике, болван. Внутри него. Так понятно?

Видишь? Вежливость — это не больно.

Приятно познакомиться, Гарри. Предлагаю отбросить формальности: хоть я и старше, но можешь тоже называть меня по первому имени, я разрешаю.

Вот как. Расскажи-ка поподробнее, я никуда не тороплюсь. Особенно часть про общение со змеями.

Как зовут твоего кузена?

Понимаю. Я тоже обычно предпочитаю уединение.

Скучно? Родители запирают тебя там, где совсем нет книг? Мог бы и припрятать парочку, коль скоро это твоё обычное наказание»

Мутант, это точно был мутант. Из будущего, возможно, как у Стэплдона. По крайней мере, их культура не настолько различалась — в будущем всё ещё существовали книги. Впрочем, это могло быть и не будущее, а параллельный мир. Неважно, постепенно Гарри всё выяснит. Однако зазнайство этого (сверх?) человека просто поражало. Разве им с Гарри не следовало общаться, ну, на равных? Раз уж они вообще смогли установить контакт, неужели это не доказывало состоятельность Гарри? Или это из-за разницы в возрасте? Гарри мог бы поклясться — она не была такой уж существенной. Как угодно, но его собеседник не тянул на семидесяти-или-скольки-там-летнего деда. Вот просто не тянул, и всё.

«Слушай, умник, заканчивай с этим. Да, я не знаю, что такое чары. Смирись и объясни толком.

ОФИГЕТЬ. То есть ты как… сознание внутри компьютера? Так, что ли?

Ну ты и сноб. Ладно, по рукам.

Нет, сначала ты. Про то, как это вообще можно быть в дневнике внутри. Пожалуйста, мне ОЧЕНЬ преочень интересно!!!

Дадли. Дадли Вернон Дурсль. Зачем тебе понадобилось его имя, я понять не могу.

О, ну да. Я не очень люблю людей. От них по большей части только проблемы. Мог бы, я бы жил на необитаемом острове. Как Крузо. Этот дурак ещё на что-то жаловался!»

Первоначальное намерение Гарри безотлагательно исследовать феномен сознания, помещённого в объект, внешне сходный с тетрадью, быстро рассеялось под влиянием последнего вопроса. Том («зови меня по первому имени», это кто так вообще выражается), можно сказать, крепко задел его за живое.

«Разумеется у меня здесь нет книг, я их в библиотеке беру, и там же и читаю, потому что если принесу хоть что-то домой, то чёртов кузен их ужасно испортит или украдёт и выкинет, а я НЕ МОГУ позволить себе лишиться читательского билета. Парочку я и припрятал, но это всё сложнее, чем ты думаешь, понятно.

И они мне не родители, мои родители оба умерли. И, это, блин [9] , ЧУЛАН, он размером с коробку из-под стиралки, без окна, без нихрена. Я даже сплю теперь на полу, раз вырос из детской кроватки. И мне для этого приходится ложиться ПО ДИАГОНАЛИ. Однажды я вырасту достаточно, чтобы занять его ЦЕЛИКОМ, клянусь, и мне придется трамбоваться тут, прижав колени к ушам и нос к пупку. У меня нет ночника для чтения, тут только лампочка на потолке, нет постельного белья, только голый матрас, а мою подушку тебе бы лучше никогда не видеть, она каменная и ВОНЯЕТ, и в одеяле такие дырки от моли, что в них можно большой палец просунуть, а ещё здесь душно и летом, и зимой, но зимой ещё и ХОЛОДНО.

Но знаешь, когда я говорю, что все не так плохо, я действительно имею это в виду.

По крайней мере здесь меня никто не трогает. Не надо делать работу по дому. Или по саду. Или готовить. И никто не орёт.

И ДА прямо сейчас мне ВООБЩЕ не скучно, это уж точно!

Только есть хочется. Мне обычно не дают еды, когда запирают тут»

Откровенно говоря, в распоряжении Гарри были способы покинуть чулан. Наименее разрушительный из них, тот, что позволял просто «уговорить» защёлку открыться, Гарри освоил лет в пять, когда его окончательно достало прозвище «ссыкун». Но, разумеется, использовать этот способ стоило только под покровом ночи — а остальные способы, особенно один, включающий поджог, не стоило использовать даже и в тот единственный раз, когда он их изобрёл.

Так что ночью Гарри планировал выбраться и найти себе кое-что в холодильнике. К тому же, вылазка всё равно неизбежна, так почему бы заодно не подкрепиться. Чашка чаю тоже не помешает. Он давно освоил искусство красть еду понемногу — так, чтобы это было практически незаметно.

Вслед за этими планами Гарри подумалось, что Тому точно будет интересно узнать о чертовщине. Том, тем временем, уже строчил ответ:

«Язык, Гарри.

Пожалуй, мы не с того начали. Гарри, что ты вообще знаешь о волшебном мире?

В целом верно. Сознание и память, заключённые в этом дневнике. Подозреваю, на весьма долгий срок. Какой сейчас год? Война ведь закончилась, не правда ли?

Язык, я настоятельно прошу. Будешь так выражаться — прослывёшь шпаной, а репутация, знаешь ли, бежит далеко впереди человека.

Это магия высшего порядка. Сложившиеся обстоятельства были таковы, что мне пришлось создать определённого рода копию своей личности, и затем я поместил её в этот предмет. Моему основному «я» на тот момент угрожала смерть, так что… любые риски были оправданы.

Что ж, ответ прост: я пытаюсь припомнить твою фамилию — или твоего кузена, раз уж речь зашла о нём — среди тех имён, что раньше были мне знакомы. О Дурслях я не слышал, а вот Поттеры — довольно известный чистокровный род, хоть и не из числа самых именитых. И при этом ты утверждаешь, будто понятия не имеешь о чарах. Это очень противоречиво звучит, и хотелось бы прояснить, как такое возможно.

Могу сказать только, что понимаю твои обстоятельства лучше, чем ты, может быть, думаешь. Об этом мы ещё поговорим, но не теперь.

Так ты можешь разговаривать со змеями? Ты обещал рассказать»

У Гарри ушло какое-то время на обдумывание ответа. Какая ещё война? О. О нет. Господи Боже. Гарри следовало бы сразу догадаться, что 1943 год на что-то да намекает. Может, как раз на то, когда именно Том поместил «определённого рода копию своей личности», что бы там это ни значило, в тетрадку, решив, почему-то, что это крайне удачный способ спастись от ну, смерти.

За стенами чулана текла обычная вечерняя жизнь — бубнил в отдалении телевизор, чмокала дверь холодильника в кухне, шумела вода в туалете, скрипели по лестнице шаги. Запах жареной картошки просачивался сквозь дверь. Внутри убежища Гарри не происходило ничего — и это успокаивало. Мерцал призрачный свет фонарика, да всё так же реяли в нём пылинки. Слежавшийся матрас под Гарри давно принял форму его тела, и твёрдость пола под ним ощущалась всеми костями. Гарри перевернулся на живот и переложил дневник с колен на пол. Фонарик, уложенный сбоку, заострил все тени, придав им гротескную длину и странные очертания. Гарри покрепче сжал ручку в уставших пальцах и вывел:

«Думаю, я ВООБЩЕ НИЧЕГО не знаю о волшебном мире?

1991-й. Мне жаль. Закончилась давным-давно, в сорок пятом ещё.

А что случилось в итоге с этим твоим «основным я»? Он всё-таки умер, или что?

Что. Блин. Такое. «Чистокровный род». И при чём тут я?

Ладно. Но не рассчитывай, что я забуду.

С одной змеёй, технически. Но да. Мы совершенно точно разговаривали. Это был тот боа констриктор сегодня в зоопарке. Он назвал меня «амиго», можешь себе представить?»

Затем, ведомый каким-то наитием, он добавил:

«О, и произошло кое-что ещё. Один уродец, подпевала моего гадского кузена, толкнул меня, и я упал и, честно говоря, жутко взбесился, и вот тогда стекло террариума просто ИСЧЕЗЛО и удав вылез наружу, и это было просто шикарно, я тебе клянусь. Полкисс и Дадли визжали как свиньи, хотя никто их и пальцем не тронул. Это стоило любого наказания. Да и приятно было помочь змее сбежать, раз ей так этого хотелось.

Знаешь, я умею делать всякие такие штуки. Особенно если злюсь или расстроен.

Ещё я могу передвигать вещи, не прикасаясь к ним»

Чернила исчезли чуть ли не быстрее, чем он дописал.

«И животные тебя слушаются безо всякой дрессировки»

Ух ты, а Гарри думал — это только он тут пренебрегает знаком вопроса. Или… или это не вопрос. Он вспомнил кошек старухи Фигг. Бульдога тётки Мардж. И осторожно подтвердил:

«Иногда»

«И ты можешь сделать людям больно, если захочешь»

Гарри не собирался заходить в своих откровениях так далеко. Буквы растаяли, но он продолжал смотреть на пустой лист. Он ничего не написал в ответ.

«Не обязательно признаваться. Но скажи «нет», если не так»

Гарри… не сказал «нет».

«Я думаю — хотя ты и не знаешь о волшебном мире, но ты уже понял, что отличаешься ото всех, кто тебя окружает, правда?»

Да.

«Ты не такой, как они. Ты особенный»

Гарри всегда это знал. А сегодня — убедился окончательно, да.

«Это и есть магия. Ты волшебник, Гарри»

Литл-Уингинг засыпал. Гасли огни в одинаковых домиках за одинаковыми живыми изгородями, ночная роса ложилась на одинаковые аккуратные газоны, и только лунный свет, как озорной мальчишка, весело катался по одинаковым скатам одинаковых крыш. Совы, звездопады и странно одетые господа не тревожили покой Прайвит-драйв и её обитателей. Лишь за плотно закрытой дверью чулана под лестницей в доме номер четыре всю ночь до самого утра горел и горел тусклый свет карманного фонарика — горел, пока не разрядилась последняя запасная батарейка.

Но к этому моменту Гарри Джеймс Поттер уже знал о себе всё, что ему следовало знать.

---------

[3] David Bowie (наст. имя Дэвид Роберт Джонс, 1947-2016) — британский рокмузыкант, певец, художник и актёр. На протяжении пятидесяти лет ему удавалось сохранять собственный узнаваемый стиль, одновременно бесконечно смело экспериментируя и переосмысляя собственное творчество. Боуи был одним из тех, кто легализовал гомосексуальность в поп-культуре: он активно заигрывал с андрогинными образами на сцене, а в 1972 году прямо заявил, что «всегда был геем» (что было неправдой, но это уже не имело никакого значения).

[4] Уильям Батлер Йейтс (William Butler Yeats, 1865-1939) — ирландский писатель, поэт и драматург, весьма крупная звезда на поэтическом небосклоне Великобритании. В его творчестве преобладали фольклорные, мифологические и оккультные мотивы (см., например: «Тайная роза» («The Secret Rose», 1897), «Ветер в камышах» («The Wind among the Reeds», 1899), «В семи лесах» («In the Seven Woods», 1903) и пр.)

[5] Boa constrictor (лат.) — Удав Обыкновенный, неядовитая змея из подсемейства удавов семейства ложноногих.

[6] Около 13 метров.

[7] «Британская энциклопедия» («Encyclopædia Britannica», лат.) — универсальная энциклопедия, старейшая (первое издание вышло в Эдинбурге в 1768-1771 годах) и, наверное, самая известная среди англоязычных (до появления «Википедии» так точно).

[8] Писатели-фанасты, так или иначе отразившие в своём творчестве тему телепатических способностей (и, так уж сложилось, что все они на свой лад приписали эти способности неким сверхлюдям, новой надчеловеческой расе). См.: Клиффорд Саймак — «Что может быть проще времени» («Time is the Simplest Thing», 1961), Джон Уиндем — «Хризалиды» («The Chrysalids, 1955), Альфред Элтон ван Вогт — «Слэн» («Slan», 1946), Олаф Стэплдон «Странный Джон» («Odd John», 1935).

[9] Здесь и далее по тексту слово «блин», любимое ругательство Гарри, это «blimey». Оно типично британское и довольно невинное.

В следующие несколько недель Гарри напоминал себе счастливого зомби. Зомби — потому что на сон он старался тратить так мало времени, как только возможно. А счастливого — потому что у него появился секрет.

И это был не какой-то там грязный гадкий секретик, наподобие того, что Марк Деннис дрочит на уроке сквозь прорезь в подкладке кармана, а Эбби Уильямс беременна то ли от Джима Льюиса, то ли от Дика Абрамса, или что Райджи Уоррен на пару с Эдди Маклахленом курили травку в кустах за спортивным залом. И уж точно не глупый и скучный «взрослый» секрет, вроде того, что дядя жульничает с налоговой декларацией, мистер Грэхэм, живущий через два дома, подворовывает электричество мимо счётчика, а школьный директор держит в нижнем ящике письменного стола початую бутылку джина.

Нет, это был самый настоящий, правильный Секрет, секрет каким он только и должен быть.

Но Том был даже больше, чем самым правильным в мире секретом. Он стал Другом Гарри — и произошло это за одну-единственную ночь.

Оглядываясь назад, Гарри понимал, что переход от состояния «мне не интересна сама концепция дружбы» к состоянию «Том и я — лучшие друзья навек» совершился как-то уж очень резко. Но, с другой стороны, если бывает любовь с первого взгляда — а она бывает, не зря же Гарри много раз о ней читал — то с какой стати не может возникнуть дружба с первого, э-э, слова? Она и возникла, никаких сомнений; мысль о том, чтобы теперь разлучиться с Томом хотя бы на один день была столь же привлекательна, сколь перспектива расстаться с какой-нибудь частью собственного тела.

Это породило страхи, доселе Гарри незнакомые. Раньше ему особо нечего было прятать — не было в его распоряжении ничего настолько ценного и важного; но теперь отсутствие надёжного тайника мучило и терзало его ежечасно. Не могло идти и речи о том, чтобы просто оставить Тома в чулане — кто угодно мог заглянуть туда в любое время и сотворить с вещами Гарри что-нибудь ужасное. В книгах герои чаще всего устраивали тайники под половицей или где-нибудь в стене — но в проклятом шкафу стенки были от силы в дюйм толщиной, считая слой штукатурки, а на полу лежал лишь тонкий пласт линолеума. Дверь, стены, пол, потолок — каждую ночь Гарри изучал их заново, в надежде на озарение, но оно всё не приходило. Спрятать же дневник где-то за пределами чулана казалось и вовсе невозможным, немыслимым — он бы весь извёлся от беспокойства, не смог бы высидеть в школе не то что половины дня, но даже и получаса, не сумел бы заснуть ночью, удалившись хотя бы на два фута[10] от своего сокровища.

Итогом тяжких и бесплодных раздумий стало то, что дневник отныне везде перемещался вместе с Гарри. Вначале он клал его в рюкзак — Джейн, хоть она того и не заслуживала, была оказана величайшая в её жалкой жизни честь — но затем и рюкзак перестал казаться надёжным вместилищем. Гордон, Мальком, Деннис и прочие записные остроумцы могли запросто вывернуть Джейн наизнанку просто потехи ради, что они уже и проделывали в прошлом — и по ходу этой гнусной комедии Том мог пострадать. Гарри была отвратительна сама мысль о подобном надругательстве. Теперь он таскал дневник непосредственно на своём теле, примотав эластичным бинтом между нательной майкой и рубашкой. Верхние слои одежды — пиджак или джемпер, или оба вместе — надёжно скрывали любые подозрительные очертания[11]. Только это решение, пусть временное и несовершенное, немного успокоило Гарри.

Кроме Секрета и Друга, ну, или секретного друга, Гарри обзавёлся ещё и загадкой, иначе известной как Тайна Происхождения.

Сколько он себя помнил, Гарри ненавидел своих родителей. Начать с того, что они были мертвы — умудрились угробить себя в автомобильной аварии, а Гарри оставить на память об этом шрам, да не где-нибудь, а на лице, где он был как нельзя более заметен. Гарри не питал особых иллюзий — кличка «урод», намертво прилепившаяся к нему стараниями идиота-кузена, не была связана только со шрамом. Но без этого сомнительного украшения Гарри явно жилось бы на свете намного лучше.

И, как будто этого было мало, родители, даже будучи мёртвыми, оставались пятном на его репутации. Тётка не уставала напоминать Гарри, что его отец был «никчёмным» и «сумасбродным», а мать «ненормальной» — «чудовищем», которому одна только Петунья знала истинную, и очень невысокую, цену. Это — по отдельности, а вместе чета Поттеров звалась уже более откровенно: «наркоманами», «алкоголиками» и «опустившимися хиппи». Литл-Уингинг был тихим, приличным местечком, но даже и здесь имелась возможность при желании полюбоваться на алкоголиков, наркоманов и опустившихся хиппи. Надо ли говорить, что Гарри подобное родство совершенно не вдохновляло.

И, наконец, самый главный их грех заключался в том, что родители Гарри не оставили ему в наследство и полупенни. Он ел, пил, спал, получал обноски с плеча кузена и разную дрянь с распродаж в комиссионках исключительно из милости, как какой-то проклятый диккенсовский сиротка[12]. И, как диккенсовский сиротка, он должен был ежедневно, ежечасно отрабатывать «доброту» своих попечителей, истинную «доброту» приходского бидля[13], «доброту», вооружённую миской пустой овсянки и тяжёлой тростью для битья[14].

Да, Гарри ненавидел родителей — но до сих пор эта злость была глухой, фоновой, похожей на отдалённый шум дождя, нытьё старых ран от собачьих укусов и ломоту в неправильно сросшемся запястье; она была еле тлеющими углями, слабо кипящим варевом — присутствовала, но почти никогда не владела всем его вниманием.

После разговоров с Томом она обернулась яростью. Превратилась в оглушающий грохот ливня, взвилась пронзительной нотой, взбурлила кровавыми пузырями и вспыхнула кострами до небес, будто Ночь Гая Фокса[15].

Какого. Чёрта.

Если фамилия «Поттер» означала то, что ей полагалось означать, то его отец был чистокровным. Мать, почти наверняка, относилась к магглорождённым — ужас и ненависть, с которыми тётка Петунья реагировала на чертовщину, говорили сами за себя.

Но отец.

Все чистокровные семейства были связаны друг с другом сложной сетью свойства и родства, абсолютно каждый приходился каким-нибудь дальним кузеном каждому, и целая огромная толпа людей могла бы взять на себя заботу о Гарри после кончины его бесполезных родителей.

Как минимум, существовали его дедушка и бабушка (а ещё прадедушка и прабабушка) со стороны Поттеров, прабабушка со стороны Блэков и весь её громадный клан в придачу к ней, а к Блэкам, в свою очередь, прицепом шли Крэббы, Прюэтты и Розье — и это только те, кого Том сходу смог припомнить.

Так спрашивается, что Гарри делает у магглов?

Его родители что, вообще не озаботились хоть каким-нибудь завещанием?

Да, к этому времени словарный запас Гарри экспоненциально расширился. Теперь в его распоряжении имелось правильное слово для горячо любимых тётки, дяди и их мразотного отродья — а заодно для гадёныша Полкисса, для Денниса и Малькольма, для задаваки Браун и дебила Гордона. И слово это было — «магглы».

Простецы. Существа, беспомощные перед правильно обученным волшебником, но и практически бесполезные. Предыдущая ступень эволюции, уже обречённая природой на вымирание, но покуда многочисленная. То́му не нужно было даже объяснять подробно — Гарри уже прочёл всё это не по разу в своих любимых книгах. Он прекрасно понимал концепцию.

В долгосрочной перспективе магглы не были проблемой. Как только он получит приглашение в Хогвартс — а он получит, можно даже не сомневаться, и Том уже рассказал как примерно это будет — удачно получилось, в каком-то смысле, что они оба полукровки, только у Тома чистокровной волшебницей была мать, — как только к Гарри явится кто-то из преподавателей и передаст нужные документы, Гарри сможет навсегда отряхнуть пыть маггловского мира со своих подошв. Так или иначе, на Прайвит-драйв он не вернётся. Среди волшебников для него найдётся место получше этого.

А посему не было даже особого смысла пытаться внушить страх Божий магглу-кузену, его магглам-дружкам или дяде с тётей. Их срок годности был ограничен и составлял от силы пару недель.

С учётом обстоятельств, Гарри философски отнёсся к продолжению своего заточения в чулане. Оно было ему даже на руку. Если бы ещё не приходилось посещать маггловскую школу — стало бы и вовсе хорошо, но каникулы пока не настали — наоборот, в разгаре были страсти вокруг переводных экзаменов. Совсем недавно Гарри видел бы в них свой шанс, лучик надежды на среднюю школу без Дадли и на класс получше прежнего, — но теперь, разумеется, совершенно к ним охладел и готовился абы как. У него были занятия поважнее. И при этом намного интереснее.

Батарейки пришлось купить. Скопленные всеми правдами и неправдами — от выгула чужих собак до охоты на завалявшиеся внутри дивана монетки — деньги безумно не хотелось тратить, но телевизионный пульт в гостиной просто-напросто перестал покрывать возросшую потребность в освещении. Если батарейки в нём каждую ночь будут таинственным образом «садиться», то даже магглы почуют неладное.

Гарри было жаль времени на сон. Ему было жаль времени на всё, что не Том.

Они же были друзьями, в конце концов.

«22 июля,

Дорогой Том!»

Это обращение заменило собой «дорогой дневник». Тома оно бесконечно бесило, но он также — Гарри каким-то образом чуял это, вот и всё — был благодарен за указание точной даты, поскольку у него самого не было вообще никакого способа её узнать.

И это, если подумать, было довольно-таки жутко. И некомфортно.

Том же, в ответ на вопросы о времяпровождении внутри дневника когда он не разговаривает с Гарри, заявил буквально следующее:

«Для меня время ощущается иначе.

Это не то, о чём тебе следует беспокоиться»

Что, как осознал Гарри уже сильно погодя, каким-то образом трансформировалось у него в голове в утверждение о том, что всё не так уж плохо. Чего на самом деле Том не говорил. И это само по себе было очень красноречиво в совсем-совсем нехорошем смысле, поскольку если всё действительно было не так уж плохо, то почему бы прямо так и не сказать? К чему эти аккуратные обтекаемые формулировки?

Гарри потихоньку начинал понимать, что Том был просто мастером сокрытия всякого дерьма за аккуратными обтекаемыми формулировками.

Так что. Сообщать сегодняшнюю дату — это меньшее, что Гарри мог сделать, хотя этого, скорее всего, и близко не было достаточно.

«Дорогой Том,

сегодня мне пришлось проторчать почти весь день у полоумной старухи Фигг. Ты, её, вероятно, помнишь, ведь я уже рассказывал — это та, со сломанной ногой. Сегодня она была чуть менее невыносимой, чем обычно…»

Гарри предполагал быстро перейти от комичного эпизода с бабкой, споткнувшейся о собственную кошку, к радостной новости об окончании школьных экзаменов — но не тут-то было. Тома вдруг почему-то не на шутку заинтересовали эти самые кошки.

«Ну да, по шесть пальцев. У всех. Жуткое дело. Я думаю, это всё инбридинг…

Пёстрые такие. Нет, хвост не лысый. Да. Есть кисточки на ушах. Смотрится исключительно глупо.

Умные? Да я б не сказал. Да ничего не делают, дрыхнут обычно, и всё»

«Гарри, — подытожил Том, выспросив о старухиных питомцах всё, что только можно, вдоль и поперёк, и хотя это была всего лишь строчка, выглядела она, за неимением лучшего слова, мрачной, — Гарри, эти животные — не кошки, или только наполовину кошки. Я практически уверен, что это низлы. Низлы — волшебные создания. Позже я тебе рассказу о них, если захочешь, но сейчас главное вот что: как и другие волшебные создания, они не уживаются с магглами.

Твоя соседка миссис Фигг либо волшебница, либо сквиб. И ты не знал об этом, а она тебе никогда не говорила, верно я понимаю?»

Ещё как верно-то, блин.

«Блин!

Блин блин БЛИН

Том. Ты ведь не ошибаешься, нет? Ты не можешь ошибаться?!»

«Язык, Гарри»

Что означало: перестань выражаться как маггл. В смысле — ругаться маггловскими словами. Потому что если ты продолжишь так поступать, то чистокровные каждый раз будут делать вид, будто ты ешь дерьмо у них на глазах. Предполагалось, что они ни разу не слышали ничего хоть отдалённо похожего на маггловские матюки, а уж если услышат, то всё — удар, салют, гроб на лафет. Что, как объяснил Том, было чушью на девяносто девять и девять процентов, но таковы были правила игры — как то, к примеру, что старшеклассницы якобы никогда в глаза не видали живого члена — и ты должен был просто этих правил придерживаться, вот и всё. Выработать привычку.

А ещё это означало, что Том не ответит, пока не исправишься.

«МЕРЛИНОВЫ ПОТНЫЕ ЯЙЦА, ТОМ»

«К сожалению, ошибки быть не может. Это низлы или полу-низлы, значит их хозяйка — ведьма или сквиб»

Гарри рухнул на спину, повертелся на своём бугристом матрасе, накрыл дневником лицо и тихонько застонал. Знала она или нет о том, что он волшебник? Если знала — почему молчала? Почему не защитила его хоть как-то, они же магглы, всего-навсего, на них ведь должна быть какая-то управа, ведь не может быть, чтобы волшебного ребёнка можно было вот просто так бросить в стаю магглов и позволить им обращаться с ним как вздумается… Почему она не вмешалась? Неужели она не видела — во что он одет, как с ним обращаются, не замечала синяков, не… Ладно, на хрен, у него просто не было сил думать об этом прямо сейчас.

«Что такое сквиб?»

Мало что в жизни Тому нравилось так же сильно, как умничать. И Гарри с удовольствием давал ему повод за поводом — это была обоюдная выгода. А ещё — ведь вот так и поступают настоящие друзья, они предоставляют друг другу возможность покрасоваться. Особенно если девушки рядом. Да и без девушек тоже ничего.

Том, как обычно, не подкачал:

«Представь себе ребёнка, родители которого ещё при его зачатии открыли в гоблинском банке счёт. На этот счёт они сразу же положили кругленькую сумму — скажем, пятьдесят тысяч галеонов. Хватит на всю жизнь, казалось бы. Но вот наступил день родин — и выяснилось, что за девять прошедших месяцев ключ от сейфа в «Гринготтсе» потерялся. Отчаянные поиски ни к чему не приводят, и ребёнок, владея состоянием, которое могло бы его полностью обеспечить, остаётся нищим, лишь с дырой в кармане.

Здесь золото — это его магия. Сквиб тот, кто, владея магией, не в силах распорядиться ею даже в самой малости.

Это поистине жалкое существование, и рождения сквибов боятся как огня. В старину их убивали, да и теперь старые чистокровные семьи готовы почти на что угодно, лишь бы покрыть свой позор. Сквибов прячут взаперти, ссылают в отдалённые поместья, кладут в лечебницы с надуманным диагнозом — и там, бывает, залечивают насмерть — подбрасывают магглам или — да, убивают.

Менее консервативные волшебники готовы принять сквиба, даже помочь ему устроиться в жизни. Кого-то сплавляют на должности дворников и уборщиц, кого-то пристраивают в маггловском мире, особенно если семейство при деньгах.

Путает карты то, что сквиба не распознать ещё в пелёнках. Магические выбросы начинаются у детей в разном возрасте, бывают и поздние цветы — и лет до семи родители спокойно ждут, лет до девяти — ещё надеются, в десять — знают почти наверняка, но только если имя ребёнка в полночь его одиннадцатилетия так и не появится в Книге Хогвартса — только тогда приговор считается окончательным.

Сквибы могут видеть зачарованные строения и взаимодействовать с волшебными тварями, на них действуют магические лекарства — и на этом всё. Активное колдовство им не даётся ни в какой форме, и ни одна палочка не отзовётся в их руке.

Если Арабелла Фигг — сквиб, то она прожила большую несчастливую жизнь»

Гарри обнаружил, что не находит в себе особой жалости к горькой судьбинушке Арабеллы Фигг, возможного сквиба. Вместо этого в голове роились другие мысли.

«И меня вот так… подбросили, да?

Вот так же вот. К магглам.

И держат взаперти, как…»

«Ты не сквиб, Гарри, — быстро написал Том, и Гарри всхлипнул; он не хотел, просто само так получилось. — Ты нечто совершенно противоположное»

И в этот самый момент Гарри отчаянно пожелал однажды услышать голос Тома. Интересно, какой бы у него был голос? Наверное, очень тёплый.

Как у настоящего старшего брата.

---------

[10] Т.е. примерно на полметра (60 см, если точнее). В одном футе 30 см.

[11] В английских школах дети повсеместно носят форму, даже в начальной школе, и зачастую довольно многослойную.

[12] Чарльз Джон Хаффем Диккенс (Charles John Huffam Dickens, 1812-1870) — английский романист, один из крупнейших прозаиков XIX века, ставший классиком ещё при жизни. В его творчестве неоднократно («Оливер Твист», «Дэвид Копперфилд», «Крошка Доррит» и др.) всплывает тема сиротства, причём, хоть Диккенс и считается писателем-реалистом, образ сироты почти всегда идеализирован и окружён ореолом сентиментальности.

[13] Beadle — чиновник по надзору за бедными, находившийся на службе у приходских властей. Исполнял функции проверки нуждаемости людей, которые обращались за помощью к попечительскому совету прихода, также занимался исполнением решений совета. Должность введена английским «Законом о бедных» 1834 года.

[14] Отсылка к сюжету романа «Оливер Твист» («Oliver Twist; or, the Parish Boy’s Progress», 1838).

[15] Guy Fawkes' Night — ночь на 5 ноября, когда в Великобритании жгут костры и запускают фейерверки, отмечая провал Порохового заговора. В 1605 году группа католиков-заговорщиков пыталась взорвать Парламент Великобритании; теракт планировалось осуществить во время тронной речи протестантского короля Якова I, когда, кроме него, в здании Палаты лордов присутствовали бы члены обеих палат парламента и верховные представители судебной власти страны. Гай Фокс караулил бочки с порохом в подвале Вестминстерского дворца, однако один из участников раскрыл информацию о готовящемся теракте, и Гай Фокс был схвачен.

День начала летних каникул, тот самый, когда на Гарри свалилось откровение об истинной коварной сущности миссис Фигг, стал заодно последним днём заточения Узника Чулана. Покуда Гарри торчал у полоумной кошатницы, тётка таскала кузена по магазинам, и к вечеру понедельника всё семейство Дурслей погрузилось в приятные для себя хлопоты по примерке новой школьной формы Поросёнка Младшего. Хряк Старший был от своего отродья в таком восторге, что аж прослезился, а Гарри в мыслях уже предвкушал, как будет описывать Тому трость и «канотье»: на его вкус смотрелся юный Свин в своём наряде отменно по-дурацки (впрочем, это мнение Гарри благоразумно оставил при себе).

Следующее утро началось с того, что ещё до завтрака тётка развела на кухне нелепую возню с какими-то обносками кузена. Необъяснимым образом она полагала, будто обилие грязной воды и ещё большее количество смрадной вони помогут ей превратить убогого вида тряпки в приемлемую школьную форму для Гарри. Надо сказать, что затея вызвала скепсис не только у Гарри; но тётка твёрдо решилась довести дело до конца, невзирая на протесты своих сына и мужа (в основном по поводу запаха, конечный результат процесса их не волновал). Гарри от протестов воздержался — магглы могли развлекать себя как им было угодно, в его будущей школе всё равно такое не носили.

И, кстати говоря о школе, тем же утром Гарри получил прелюбопытное письмо.

Оно прибыло обычной маггловской почтой, вместе со всякой чепухой вроде счетов и открыток, но само письмо отнюдь не было обычным. Упакованное в пергаментный конверт без марки, подписанное ярко-зелёными чернилами и запечатанное сургучом, оно уже одним своим видом прямо-таки кричало о том, кому именно предназначалось — и это даже если не брать на себя труд прочесть адрес; последний же и вовсе не оставлял места двойному толкованию.

«М-ру Г. Дж. Поттеру

чулан под лестницей, Прайвит-драйв 4, Литл-Уингинг, Суррей»

Что ж, великолепно — с одной стороны. С другой — что-то тут было не так. Гарри, вообще говоря, ожидал личного визита кого-либо из преподавательского состава. Спрятав письмо за пояс домашних джинсов и расправив сверху футболку, он вернулся на кухню.

Завтрак, казалось, тянулся целую вечность, а ведь ещё пришлось потратить время на мытьё посуды — и заодно пола, стола, раковины и всех остальных поверхностей, вовлечённых так или иначе в процесс приготовления и приёма пищи. Гарри торжественно поклялся себе, что как только он в последний раз переступит порог этого дома — он больше никогда в жизни не прикоснётся и пальцем к тряпке или губке. Эту работу можно и нужно было выполнять при помощи магии — или посредством домашних эльфов, если вдруг они у вас имелись (Гарри было любопытно взглянуть, как выглядит хоть один; впрочем, он не сомневался, что однажды увидит).

Как ему сейчас не хватало возможности колдовать! Как здорово было бы взмахнуть волшебной палочкой и повелеть вещам вокруг делать именно то, что он от них хочет! Чертовщина была хороша в своём роде, но она была ограниченной — жалкие крохи от пиршества настоящей сложной и разнообразной магии. Раньше, до Тома, Гарри и не представлял, чего именно он с детства был лишён — зато теперь представлял это даже слишком ясно. Потребность в волшебстве, зудевшая прежде комариными укусами где-то на краю сознания, неоформленная и непонятая, превратилась в дёргающие фантомные боли, в навязчивое ощущение утраты и неполноты. Для каждой, абсолютно каждой вещи была возможность сделать её лучше при помощи магии — а Гарри, застрявший с магглами, был начисто от этой возможности отрезан. Ему нужны были чары очистки, и чары починки, и чары сокрытия, и — о, Моргана, какая полезная вещь — магглоотталкивающие чары, для дневника они подошли бы в самый раз, и целительные, и защищающие от дождя, и все другие чары тоже.

«Скоро, — уговаривал себя Гарри, — совсем скоро я их заполучу. Нужно только чуть-чуть подождать».

В уединении своего чулана он зажёг фонарик и поспешил вытащить жёсткий, похрустывающий конверт.

«Уважаемый [16] м-р Поттер,

рады сообщить Вам, что Вы приняты в Школу чародейства и волшебства «Хогвартс».

Пожалуйста, ознакомьтесь с прилагаемым списком необходимых книг и учебных принадлежностей.

Учебный год начинается 1 сентября [17] . Ждём Вашу сову не позднее 31 июля.

Искренне Ваша, Минерва МакГонагалл, заместитель директора»

Украшенное сверху изображением герба «Хогвартса» и снабжённое витиеватым заголовком (оказавшимся при более внимательном изучении смехотворно длинным перечнем имён и титулов директора), послание было образцом лаконизма. Гарри ощутил некоторую растерянность.

Где же дата визита? Его вообще не собирались посещать? Эта Минерва МакГонагалл, она вообще была в курсе, что Гарри живёт с магглами? Должна была быть в курсе, раз письмо прибыло не совой. И при этом ответ она ожидала магической почтой — что за нелепость! Хорошо ещё, до назначенного срока оставалась почти неделя. Но Мерлин бы с ним, с ответом — как быть с покупками к школе? Их список на втором листе письма казался угрожающе обширным — а Гарри не имел ни малейшего представления, где ему раздобыть денег хотя бы на палочку, не говоря уже обо всём остальном.

К Тому пришёл профессор. Предложил свою помощь и сопровождение. Принёс пособие от попечительского совета школы — в обрез, но его хватило на самое необходимое.

Гарри прислали… это.

Смущённый, он задрал рубашку, подкатал футболку, оттянул эластичный бинт и извлёк наружу заветную тетрадь.

«23 июля

Дорогой Том!

Не поверишь, что сейчас случилось…»

Объяснение заняло какое-то время. Гарри пришлось практически полностью переписать письмо в дневник — как никогда он жалел, что не может просто показать Тому ту или иную вещь. Ему дежурная отписка — а по-другому трудно было и назвать — администрации «Хогвартса» тоже не пришлась по душе. Зато он сходу ткнул Гарри носом в решение совиной проблемы.

«Жизнь с магглами плохо на тебя влияет, — безжалостно постановил Том, едва лишь Гарри закончил расписывать ему свои горести, — твой мозг всё усыхает с каждым днём, вот уже и память стала подводить. Поведай-ка, забывчивое ты дитя, где можно отыскать ближайшую почтовую сову?»

Э-э…

«Подсказываю: там же, где и низлов»

Блин, вот Гарри недоумок-то, действительно.

«…не продолжай. Я понял. Ведьма или сквиб — раз миссис Фигг содержит низлов, то у неё или есть собственная сова, или она может её вызвать, — Гарри задумчиво почесал переносицу под очками. — Я напрошусь опять к ней в гости. Как раз будет случай побеседовать по душам»

И выяснить раз и навсегда, была ли старая кошёлка просто лгуньей или конченой мразью, которой наплевать на судьбы маленьких волшебников. За прошедшую ночь Гарри успел обдумать всю полученную информацию около миллиона раз, и если прежде миссис Фигг снискала у него нерасположение, уверенно переходящее в неприязнь, то теперь на поле неприязни взошла ненависть — взошла, вымахала и заколосилась. Гарри нахмурился.

«Том? Поможешь написать ответ? Этой МакГонагалл»

Минерва МакГонагалл, прискорбно безалаберная заместительница директора, особой благодарности за свои труды покуда тоже не заслуживала. Предназначавшийся ей ответ был телеграфически краток, в стиле её собственной эпистолы:

«Уважаемая г-жа МакГонагалл,

я круглый сирота и не имею средств на покупки из списка.

Пожалуйста, не могли бы Вы, как заместитель директора школы, сообщить совету попечителей о моей проблеме?

Жду Вашу сову как можно скорее.

Искренне Ваш, Гарри Джеймс Поттер»

Пергамента у Гарри не было — пришлось аккуратно оторвать нижнюю треть от листа с приглашением. Конверта не было тоже — но Том объяснил как свернуть письмо хитрым двойным треугольником, спрятав текст внутри. Этому способу, как он вскользь пояснил, научил Тома один приятель[18]. Видок, конечно, получился что надо — сиротский донельзя, обнять и плакать, но Том настаивал, что пергамент зачарован, а обычную бумагу совы просто не возьмут. Хорошо хоть ручку он одобрил — у Гарри теперь была новая, приличная, просто из уважения к Тому. Её он тоже слямзил в школе, на сей раз со стола в учительской — прощальный сувенир, на долгую недобрую память, так сказать. По правилам волшебнику полагалось писать чернилами и пером (и на занятиях тоже, вот что Гарри не понравилось), но всяко вышло лучше, чем карандашом. Он подписал: «Минерве МакГонагалл, зам. директора «Хогвартса», и опустил получившийся треугольничек в карман.

Старуха Фигг, как видно, не ждала гостей. Она открыла дверь в линялом ситцевом халате, а голова её была набита розовыми бигуди — да так, что это походило на вылезший наружу мозг, как его рисуют в комиксах. Коты — все четверо — за её спиной заорали в унисон, надеясь, должно быть, на внеплановый обед. Потупившись и скромно улыбаясь, Гарри шаркнул ножкой.

— Здравствуйте, миссис Фигг, — проворковал он, обращаясь к собственным кроссовкам (в девичестве кроссовкам Дадли, видавшим много лучшие деньки). — Мне очень нужна ваша помощь. Пожалуйста, можно мне войти?

Среди капустной вони и кошачьих испарений старухиной гостиной они пили жидкий и невкусный чай, покуда Гарри обдумывал как бы ему половчее расколоть гадкую старую мошенницу.

— Миссис Фигг, — начал он издалека, — ваши кошки всегда казались мне смышлёнее обычных. А эти кисточки на ушах придают им такой своеобразный вид! Но я забыл как называется порода. Если я не ошибаюсь… низлы? — Он затаил дыхание.

— Мейн-куны[19], дорогой, — недрогнувшей рукой карга плеснула себе в чашку молока; у Гарри было впечатление, что молоко прокисло, но возможно смердело не оно, а, например, кошачья рвота где-нибудь в углу. — Порода называется мейн-кун. Ты вроде бы хотел меня о чём-то попросить?

«Шпиона из меня не выйдет», — подумал Гарри.

— Мне нужна сова.

— Сова? Какое удивительное желание. А причём здесь я?

Комедия затягивалась.

— Миссис Фигг. Прошу вас. Мне нужна сова. Из школы мне пришло письмо, и на ответ уже осталось очень мало времени.

На заднем плане кот (мейн-кун, а может всё же низл) мучительно давился комком шерсти.

— Ах, Гарри, — чашка звякнула дешёвым фаянсом, и лицо старухи, похожее на мятый абрикос, приобрело особенно плаксивый вид, — так значит ты всё знаешь?

«Ах, стерва, — подумал Гарри, сатанея, — так значит ты всё знаешь. Ну погоди у меня. Когда-нибудь я до тебя ещё доберусь».

— Да. Я уже всё знаю. Так что насчёт совы?

— У меня её нет.

Он заморгал.

— Я не ведьма, дорогой, — миссис Фигг спряталась за чашкой. — М-м, об этом неловко говорить, не так ли? Я из волшебной семьи, но сама колдовать не могу. Так уж получилось. Ты поймёшь такие вещи, когда станешь постарше.

Со злости слёзы совершенно не шли, но Гарри поднапрягся.

— Но, миссис Фигг! Мне очень нужно, — захныкал он. — Как же быть?

— Ну, дорогой, — промямлила миссис Фигг, — почему бы тебе, э… почему бы не отправить его из Косого переулка? Там совершенно точно есть общественная совятня. Или… я уверена, Том не откажется тебе помочь.

Должно быть, на лице Гарри отразилось что-то совсем не то, потому что старуха поторопилась объяснить:

— О, бармен из «Дырявого котла». Его зовут Том.

Гарри перевёл дух. И возмутился — совершенно искренне, между прочим:

— Но как я туда попаду?! Один? Я — маленький! И у меня совсем-совсем нет денег!

Вышло на редкость пронзительно. Коты подвыли ему тонкими голосами, точно хор кастратов.

Миссис Фигг сломалась.

— Я, я… хорошо! Пойдём!

Пройдя насквозь жилище миссис Фигг, такое же причудливое и неряшливое, как она сама, старуха и Гарри очутились на покосившемся заднем крыльце. Дворик, размером чуть больше носового платка, весь зарос бузиной, с которой спорила за жизненное пространство только гигантская, похожая на ёлки, поросль крапивы. Миссис Фигг, воровато озираясь, запустила руку куда-то себе в лифчик и, покопавшись, выудила оттуда длинный серебристый свисток на тонкой цепочке. Когда она дунула в него — абсолютно беззвучно, надо отметить — сверху на неё упала сова.

Это была самая обычная сова — не то чтобы Гарри видел в жизни много сов, но именно такая иллюстрировала статью «совы» в «Британской энциклопедии». Длинноухая сова, Asio otus. Бурое с пестринкой оперение, торчащие перья на голове — и впрямь будто длинные уши — и круглые медово-жёлтые глаза. Вид у совы был абсолютно не волшебный, зато очень возмущённый. Миссис Фигг пересадила её на плечо и сова принялась клевать бигуди.

— Дорогой, где твоё письмо? Давай его сюда.

При виде сиротского треугольничка старуха задрала брови, но ничего не сказала. Сова, которой сунули в клюв послание Гарри, недовольно завозилась и принялась взмахивать крыльями — сначала потихоньку, а потом всё быстрее, шире и выше, словно очень сердитый ангел на чьём-то надгробии. Посреди белого дня зрелище было особенно тягостным. Наконец она тяжело сорвалась с места — только верхушки крапивы закачались — и улетела прочь. Гарри про себя от всей души пожелал ей счастливого пути.

Перед уходом пришлось выпить ещё чашку противного чаю и снова выслушать историю о том, как мистер Тибблс поймал лягушку, принёс её в дом и упустил. История, в принципе, была забавная — первые раза три. Гарри старался вести себя корректно и даже похвалил старухин шоколадный кекс — правда есть его, наученный прошлым горьким опытом, не стал.

Дома Гарри встретили как обычно, теплом и лаской — то есть сердитым визгом: «Мальчишка! Где ты шляешься?!» и списком принудительных работ. Гарри пылесосил пол, чистил картошку и драил кафель словно робот. Мысли его были далеко — витали в облаках вместе с совой, ползли змеями обратно к дому миссис Фигг. Гарри толком не смог бы сказать, что именно ему хочется ей учинить за то, что она никак, никогда, ни в чём ему не помогала — не считая сегодняшнего дня, и то её пришлось уламывать даже на такую малость — но ему точно хотелось сделать что-нибудь плохое. Она заслужила.

Перед ужином Гарри отправился принять душ — и чуть не расшибся, потому что умудрился заснуть, стоя под струями тёплой воды. Дефицит нормального ночного отдыха сказывался всё более и более явно, но Гарри предпочитал этого не замечать. Чем ближе была ночь, тем больше нарастало нервное возбуждение — он не чувствовал себя бодрым, но и сна не было ни в одном глазу. Вот и сегодня, стоило замкнуться в скорлупе чулана и вытащить дневник, как усталость откатилась на задний план и сделалась неважной.

«Всё ещё 23 июля

Дорогой Том…»

За успех с отправкой ответа в школу Гарри заработал похвалу — Том по достоинству оценил устроенное им представление. Они обсудили план действий ещё раз, и сошлись на том, что если к пятнице никто так и не явится — хотя бы сова с очередным письмом — то нужно будет добираться в Косой переулок самостоятельно. Гарри от всего сердца возблагодарил высшие силы за Тома, который знал, где и что находится, разбирался в школьных порядках и вообще был в волшебном мире как рыба в воде — каким таким образом Гарри выпутывался бы из этого бардака без Тома, он просто не представлял, и даже думать об этом не хотелось.

Гарри снова перечитал письмо, на этот раз больше внимания уделяя списку книг и учебных принадлежностей: «стандартный оловянный котёл номер два? а бывают нестандартные? а почему весы именно медные? остроконечная шляпа, серьёзно? а ты носил такую? и что, кто-то правда выбирает в качестве фамильяра жабу?» Повертел в руках билет на «Хогвартс-экспресс»: «украли ЧТО? ты шутишь? как можно украсть целый поезд?» Полюбовался на сургуч с оттиском печати «Хогвартса»: «но почему барсук? я имею в виду — это просто странно, нет?» Том, казалось, вовсе не возражал отвечать на вопросы, которые сыпались из Гарри как горох из мешка, — наоборот, он словно бы от души развлекался, то и дело комментируя умственные способности своего собеседника. Том, если честно, был страшной язвой — но Гарри и это в нём нравилось.

Том даже рассказал кое-что забавное о МакГонагалл — оказывается, он знал её ещё девчонкой, она была на два-три года младше и училась в доме Гриффиндор. То́му она запомнилась как бойкая, самоуверенная девица, отдававшая всю себя увлечению квиддичем — волшебной спортивной игрой с запутанными правилами и абсурдно высоким уровнем травматизма. Об этом было странно думать — странно, но смешно. Теперь она заместитель директора.

Но, когда разговор зашёл о само́м директоре (в прошлом — преподавателе трансфигурации), Том моментально сделался серьёзнее гробовщика. Этот тип, с именем, похожим на собачью родословную, и титулом длиннее Мерлиновой бороды, оказался очень непрост.

«Гарри, — писал Том, и каждая завитушка его почерка словно бы источала тревогу, от которой тянуло поёжиться, — выслушай меня предельно внимательно.

Этот человек ОЧЕНЬ ОПАСЕН»

Дальше было прямо как в сказке — то есть всё страшнее и страшнее. Титулованный дед — Альбус Великий и Ужасный, кавалер того и сего, Верховный чародей (верховный над кем? нужно было спросить Тома) — короче говоря, этот тип — умел читать мысли. Что само по себе не было большим делом, много кто умел, включая Тома, но дьявол крылся в деталях. Старик владел легилименцией получше многих прочих, и главное:

«Он может делать это без твоего согласия, исподтишка.

Поэтому ни в коем случае не смотри ему в глаза — не облегчай задачу пробраться в твой разум»

А ещё Том, кажется, считал Гудвина, то есть Альбуса, то ли педофилом, то ли заядлым приколистом, то ли тем и другим одновременно:

«Не ешь и не пей ничего, что он предложит.

Старайся не оставаться с ним наедине. Если останешься — как можно скорее найди повод уйти»

И подозревал в работе на МИ-5:[20]

«Не говори ему ничего, не подумав трижды.

Ни в коем случае не упоминай, что владеешь языком змей.

Лучше вообще ничего не рассказывай о себе, отвечай только на прямые вопросы и как можно короче»

Всё вместе смотрелось… прямо очень зловеще.

«Будучи примерно в твоем возрасте, я имел глупость разболтать ему кое-что о своих способностях. Единственный разговор, в котором я был неосторожен. После этого он преследовал меня ГОДАМИ, следил за каждым моим шагом, изводил подозрениями»

Божечки.

«Ты его описываешь как, я не знаю, какую-то очень злую версию профессора Ксавьера [21] . Он реально настолько плох?»

«Гораздо ХУЖЕ»

Слово «хуже» Том подчеркнул.

Вот интересно, он действительно понимал сравнение, использованное Гарри? Как и в случае со словом «компьютер» — и ещё в нескольких похожих случаях — Гарри не взялся бы утверждать, знает ли он каким-то образом значение слов (что теоретически не представлялось возможным, но опять же — это Том), или просто догадывается по контексту. У Гарри сложилось впечатление, что Том скорее откусит себе язык (метафорически), чем сознается, что он чего-нибудь не понял.

«Гарри, он возненавидит и тебя, если ты дашь ему хотя бы тень повода!

Будь осмотрителен. Понимаешь?»

Так значит — супер-злой профессор Икс. Отлично. Вот это Гарри влип, конечно. Что ж. Ему, вроде как, всё равно больше нравился Магнето[22].

«Да. Ладно. Я тебя понял. Я постараюсь»

«Умница», — оттаял Том и резко сменил тему:

«А хочешь, я покажу тебе своё воспоминание?»

Гарри едва не подпрыгнул — но в итоге ограничился тем, что быстро перекатился на живот и зажал себе рот руками.

«!!!

Ты ещё спрашиваешь!

Хочу, конечно же хочу, очень хочу!

А ты так можешь?

А почему ты раньше так не делал?

А что для этого нужно?»

Том дождался пока Гарри немного иссякнет, и написал в ответ:

«В таком случае давай попробуем.

Могу, но есть ограничения. Ты сейчас поймёшь.

Для этого мне придётся… забрать частицу твоих жизненных сил. У меня ведь нет собственной магии — лишь та, которой ты решишь со мною поделиться.

Это не больно. Ты не почувствуешь ничего особенного, но в ближайшие несколько дней тебе лучше не колдовать, а спать и есть, наоборот, следует побольше. Может появиться небольшая раздражительность и сонливость. В общем, риски невелики, но часто повторять такое не стóит.

Ну что, согласен?»

Гарри определённо был согласен, что и подтвердил так горячо, как только мог.

«Хорошо. Устройся поудобнее, расслабься, смотри прямо перед собой и постарайся ни о чём не думать. Дай знать, когда будешь готов»

Гарри поёрзал на животе и решил, что устроен уже достаточно удобно — лучше, чем сейчас, на этом убогом ложе ему всё равно не разместиться. Он подпёр голову левой рукой, поправил очки и решительно вывел: «готов», а затем честно постарался расслабиться и ни о чём не думать.

Секунду-другую не происходило ничего, но потом листы дневника шевельнулись, словно под порывом ветра — а ветра не было. Дневник начал перелистываться сам собой — быстрее, ещё быстрее, страницы так и мелькали, и вдруг Гарри понял, что это не страницы — это крутится перед ним громадное колесо, и спицы несутся мимо с бешеной скоростью — а ещё он понял, что каким-то образом всё же успевает разглядеть промежутки между спицами, и в эти промежутки можно шагнуть, а за ними — темнота.

И Гарри шагнул, и прошёл туда, в темноту.

Он рухнул с высоты где-то в полтора фута[23], чуть не упал, пошатнулся, но всё-таки устоял на ногах. Темнота сменилась ярким солнечным светом.

Осмотревшись вокруг, Гарри увидел оживлённую городскую улицу. Он не знал наверняка, где очутился — был ли это Лондон? возможно — но в одном не оставалось сомнений: это было прошлое. Старомодно одетые люди шагали куда-то по своим делам, совершенно не обращая внимания на Гарри, катился по рельсам угловатый древний трамвай и тележку молочника тащила настоящая живая лошадь — низенькая тощая скотинка мышастой масти.

— Пойдём, — властно сказал кто-то совсем рядом, и Гарри оглянулся.

Он не был тёплым. Ни голос, ни он сам: высокий, красивый, надменный, опасный — какой угодно, только не тёплый. И всё равно каким-то непостижимым образом он выглядел и звучал в точности как старший брат. Гарри обнаружил, что не может сдвинуться с места.

Том, уже шагнувший было прочь, остановился, развернулся и окинул Гарри внимательным взглядом. Гарри только и мог, что таращиться в ответ. Его очки запотели. Лицо Тома приобрело выражение тихого веселья, в глубине которого скрывалась небольшая садистская нота. Он приподнял бровь.

— А ты всё продолжаешь удивлять, не так ли? Знаешь, многие способны распознать совершенство, когда его видят, но ты действительно первый, кто заплакал.

И это было… настолько по-томовски, что сердце Гарри разбилось. Снова.

— Могу я до тебя дотронутся? — выдавил он.

Ему так хотелось обнять Тома — но тот покачал головой, всё ещё слегка улыбаясь.

— Не получится. Мы внутри воспоминания — ни тебя, ни меня здесь по-настоящему нет. А меня нет и вовсе нигде. Я даже не призрак.

Гарри издал нечленораздельный протестующий звук; на большее его не хватило. Он имел в виду другое, он спрашивал о другом — о дозволении, потому что Том определённо был не из тех, кто поощряет хватать себя в охапку без предварительно озвученного согласия. Но Том то ли не понял его, то ли понял слишком уж хорошо — и ответил ему о возможности. Об отсутствии возможности. Гарри бы предпочёл запрет.

— Иди за мной, — повторил Том, — я тебе кое-что покажу.

Слово «высокий» недостаточно описывало его — он буквально заслонял от Гарри солнце. На каждый его шаг приходилось по два шага Гарри, что заставляло не идти, а фактически бежать трусцой, точно Гарри был коротконогой маленькой собачкой, вроде шпица. Мантия — длинная, чёрная, летящая — развевалась при ходьбе. На брюках были заутюжены образцовые стрелки, из выреза пуловера выглядывал галстук с аккуратно завязанным узлом, начищенные «оксфорды» блестели. Свесившаяся на лоб волнистая прядь подпрыгивала при движении. Он выглядел идеально, лучше, чем Гарри себе воображал, лучше, чем кто бы то ни было.

— И прекращай уже рыдать.

Войдя в поеденные ржавчиной чугунные ворота, они оказались в пустом и голом дворике перед довольно унылым зданием, чей серый квадратный фасад окружала высокая решетка. Тяжёлая парадная дверь распахнулась им навстречу, за ней мелькнул крахмальный фартук какой-то встрёпанной девицы. Том обогнул её не глядя, словно мебель, пересёк выложенный чёрно-белой плиткой холл и углубился в узкий, плохо освещённый коридор — уверенно и целеустремлённо, будто Вергилий, низводящий Данте в глубины ада. Гарри едва поспевал за его стремительной походкой. Они поднялись по лестнице, миновали ещё один коридор, мрачнее прежнего, и очутились возле угловой двери, крайней в однообразном ряду других дверей. Она была наполовину приоткрыта.

Представшая за нею комнатка напоминала гроб — как общей атмосферой, так и размерами. Высокое немытое окно, казалось, поглощало, а не распространяло свет. Две койки стискивали меж собою стол со стулом, лепившиеся к подоконнику впритык. Обои отставали клочьями. В углу громадой возвышался шифоньер. Зловоние сочилось в щели половиц, точно болотная вода. На левой койке, на солдатском сером одеяле, сидел мальчик. Он читал книгу.

Гарри сразу же его узнал.

Он был Гарри ровесником, по крайней мере на вид. Темноволосый, худенький, угрюмый и красивый. Опасный. Пока ещё не идеальный, но всё впереди — живое доказательство тому смотрело из угла; холодные глаза сверлили Гарри с любопытством, и взгляд их полз по лицу как муха — Гарри нестерпимо хотелось его смахнуть.

— Нравится? Здесь мило, правда?

Гарри проглотил слюну.

— Не нравится, прости. Что это вообще за место?

Не то чтобы он совсем не догадывался, но...

— Приют. Я тут живу, — Том улыбнулся, радостно и широко, и Гарри почему-то передёрнуло. — Я как-то говорил, что хорошо понимаю твои обстоятельства — ну так что ж. Теперь своими глазами можешь убедиться — это правда.

Гарри не нашёлся с ответом. Впервые ему в голову закралась мысль, что у Дурслей, возможно, на самом деле было не так уж плохо. Ужасно, без вопросов, но… Здесь само понятие «плохо» обретало новый смысл и глубину.

На лестнице послышались шаги, и дребезжащий женский голос произнёс: «Мы пришли». Мальчик поднял голову и отложил книгу. Том словно бы весь подобрался и предвкушение мелькнуло на его лице, сменившись маской отстранённого холодного веселья.

— На самом деле я позвал тебя за этим. Смотри внимательнее, ничего не пропусти.

И Гарри смотрел.

Он видел загадочно мерцающие глаза, прячущиеся за стёклышками очков-половинок.

Видел строгость и укор в этих глазах — и вспоминал глаза, глядевшие на него самого со строгой укоризной.

Видел пламя, охватившее шифоньер — и покрывался холодным по́том, воображая, как пламя поглощает другой шкаф — тот, где изнутри на стене красуется кособокая надпись «конмата гари».

Видел жалкую кучку ворованного хлама, сваленную на одеяло — и представлял, как его заставляют с извинениями возвратить ручки и ластики, тетради и карандаши, фонарик и батарейки, гнутых оловянных всадников и фигурку Тыквоголового Джека.

Как его заставляют отдать Тома.

— И имей в виду: в «Хогвартсе» не потерпят воровства, — выговаривал уже ему самому человек в очках-половинках, чьё длинное имя и странный набор титулов вовсе не казались смешными.

— Да, сэр, — отвечал Гарри. Ему было холодно. Голова кружилась. Он пропустил обед — хотел почитать книгу. Из коридора воняло джином — миссис Коул подслушивала. Она всегда подслушивала.

— Министерство сурово наказывает нарушителей, — вещал одетый как клоун тип в очках. У него были плохие зубы. Слишком много сладкого. Гарри не любил сладкое.

— Да, сэр.

— До встречи в «Хогвартсе», Том, — сказал человек, который ограбил его средь бела дня и поджег его шкаф.

— Я умею говорить со змеями, — ответил ему Гарри, и только потом вспомнил, что делать этого было нельзя.

Никто не должен узнать его секрет.

— Хватит, пожалуй, — раздалось вдруг где-то у Гарри над головой.

Это был голос Тома — серьёзный, обеспокоенный. Гарри зажмурился изо всех сил. Ему очень хотелось заплакать.

— Том, Том, — закричал он, — постой, ну подожди минуточку.

— Ну что ещё, несносный ты ребёнок?

Гарри открыл глаза и нашёл взглядом Тома — тот оказался прямо перед ним. Пришлось задрать голову — а потом задрать ещё немного, вот какой Том был высоченный. Волшебник в очках ушёл. Хмурый мальчик, сидя на одеяле, пинал ножку кровати. За дверью визжали, рыдали и смеялись дети. Пахло капустой. Том озабоченно взирал на него сверху.

— Я знаю, что уже спрашивал. Но я спрошу ещё раз — а ты, пожалуйста, ответь в этот раз нормально, хорошо? Я очень тебя прошу, — Гарри дрожал. Головокружение не прошло, оно, наоборот, становилось всё сильнее; казалось, пол раскачивается. — Что происходит с тобой, когда дневник закрыт?

— Я знаю, что уже отвечал, — холодно сказал Том, и вежливое, пустое выражение как маска опустилось на его лицо. — Но я отвечу ещё раз, так и быть — а ты больше не переспрашивай. Ничего со мною не происходит. Когда дневник закрыт — я исчезаю. Каждый раз.

Гарри медленно кивнул.

— Прости. Я понял. Больше спрашивать не буду. Только…

Он набрал в грудь воздуха. Вслед за полом теперь вся комната шаталась, качалась и кружилась, как сломанная карусель. Гарри стиснул кулаки и сильнее вздёрнул подбородок.

— …я обещаю, нет, я клянусь, что придумаю, как вытащить тебя отсюда.

Том усмехнулся.

— Да ты совсем расклеился. Пустое.

Гарри этот ответ пришёлся не по нраву.

— Том! — но тот лишь сверкнул презрительно глазами.

— Гарри! Не говори того, что не имеешь в виду — пусть магглы разбрасываются словами вроде «клянусь» и ничего не делают потом. Волшебника это недостойно. Не позорь ни меня, ни себя.

— Но я имею в виду, — настаивал Гарри, борясь с подступающей дурнотой. — Я имею в виду. Я сделаю это. Я не знаю — как, но как угодно. Мне плевать. Любым способом.

— Действительно? — казалось, Том удивился. В хорошем смысле. Гарри подумалось, что ему нравится видеть на лице Тома такое выражение.

— Очень действительно[24].

Том ухмыльнулся шире:

— Тогда пообещай как волшебник, а не как маггл.

— Я не умею…

— Повторяй за мной: «Я, Гарри Джеймс Поттер…»

— …своей душой, своей волшебной силой и дыханием уст своих клянусь…

— …помочь Тому Марволо Риддлу…

— …любым способом вернуться к жизни.

— И да будет магия мне в том свидетельницей.

Том всё ещё выглядел приятно удивлённым. И недоверчивым. И ещё на самую крошечную капельку — как будто он был счастлив. Гарри так его любил в этот момент.

Он одарил Тома сияющей победной улыбкой. И потерял сознание.

---------

[16] В деловой корреспонденции «dear» эквивалентно русскому «уважаемый». Словом «дорогой» «dear» переводится только в личной переписке.

[17] Начало учебного года в Англии вариативно и устанавливается конкретным учебным заведением. Обычно это первый понедельник сентября, что в 1991 году соответствовало бы 2 сентября, но есть и много исключений. Как видим, в «Хогвартс» детей приглашают 1 сентября, в воскресенье — по-видимому из-за того, что весь день так или иначе тратится на дорогу и организационные мероприятия вроде пира и церемонии распределения.

[18] Долохов, разумеется. Если что — это классический «фронтовой треугольник».

[19] Самая крупная домашняя порода кошек в мире. Её происхождение связано со штатом Мэн на северо-восточном побережье США. В литературе мейн-куны впервые упоминаются в 1861 году, современный стандарт породы был принят в 1967-м. Активный приток мейн-кунов в Англию начался в середине 1980-х годов. Порода стала чрезвычайно популярной, и остаётся такой до сих пор — в рейтинге самых любимых британцами кошек она занимает вторую строчку.

[20] MI5 (Military Intelligence, Section 5) — британская контрразведка.

[21] Чарльз Ксавьер, он же Профессор Икс — персонаж комиксов «Marvel», мутант, сильнейший телепат. Основатель и лидер Людей Икс. Инвалидколясочник, он, однако, успешно компенсирует свой физический недостаток за счёт невероятно мощного интеллекта. Убеждённый пацифист, сторонник мирного сосуществования людей и мутантов. И — да, эти комиксы были доступны в Англии, в том числе именно в 1980-х. С 1983 года «Marvel UK» издала в Великобритании 17 выпусков еженедельного журнала «Люди Икс», который затем был объединён с еженедельником «Тор» (ещё 20 выпусков), а ещё позже их оба объединили с «Человеком-пауком и его удивительными друзьями». И это ещё не считая ежемесячных и нерегулярных выпусков.

[22] Эрик Леншерр, он же Магнето — персонаж комиксов «Marvel», мутант, способный генерировать и контролировать магнитные поля. Вначале выступал как заклятый враг Профессора Икс и его команды, считал мутантов эволюционно превосходящими (homo superior) и стремился завоевать мир. Со временем смягчился, но всё еще противостоял пацифистской позиции Профессора Икс и предпочитал более агрессивный методы.

[23] Около полуметра (45 см).

[24] «Very really» (по правилам так не говорят, конечно, это речевая ошибка).

«26 июля

Дорогой Том…»

С самого утра у Гарри было препаршивое настроение.

Во-первых, у него болела голова — тупой, тяжёлой, нудной болью, пульсирующей за глазами и отдающей в шрам. Он дорого бы дал сейчас за какое-нибудь целебное зелье — или хотя б за простой аспирин, но, увы, единственным лекарством ему служило холодное влажное полотенце, которое он старательно прикладывал ко лбу. Аспирина больному сироте тётушка пожалела, а до зелий покуда было примерно так же легко добраться, как до Луны.

Во-вторых, Том, паршивец, третьи сутки отказывался с ним разговаривать. И с этим, как с раздражением обнаружил Гарри, он ровным счётом ничего не мог поделать. Краткое «Ступай отдыхать», полученное утром позавчера, было последним прочитанным Гарри сообщением, после чего дневник замолчал наглухо. Гарри с упорством, которого и сам в себе раньше не подозревал, продолжал писать ему примерно каждые полчаса, но Том, как видно, был ещё упрямей, и не отзывался.

Правду сказать, слова Тома имели смысл. Тем самым позавчерашним утром Гарри еле-еле выпутался из объятий липкого кошмара, в котором он куда-то спускался по каким-то нескончаемым лестницам, гоняясь за здоровенной бестолковой змеёй. Змея убегала, Гарри злился, лестницы играли с ним в пятнашки, а в конце вдруг появился пухлый, как диванная подушка, мерзковатого вида паук, и пропищал неожиданно тонким голосом, похожим на свист сдувающегося воздушного шарика:

— Мальчишка! А ну вставай! Вставай немедленно!

«Ни фига себе, арахнид![25] Говорящий!» — изумился Гарри, и наконец проснулся.

Он проспал. Требования сию минуту подниматься и готовить завтрак исходили, на самом деле, от взбешённой тётки, а вовсе не от инопланетного разумного паука, как Гарри причудилось. Голова трещала. Тосты подгорели, и Гарри выгнали из-за стола, не дав даже выпить чаю. А Том велел ему отдыхать.

Гарри назло им всем решил, что именно так и сделает. Он мёртво продрых в своём шкафу до полудня, когда его с новыми проклятиями извлекла оттуда сердобольная тётушка, отправившая Гарри пропалывать клумбы по самой дневной жаре. Сидя на корточках над отцветающими флоксами, весь по уши в земле, Гарри украдкой карябал: «Том?», но не получал ответа.

Вчерашний день был поспокойнее, да и сам Гарри немного очухался — хотя снилась всё равно какая-то муть, что-то про затопленную пещеру, и почему-то там ещё какие-то дети визжали. Том не отвечал. Тётка ворчала. Дадли методично ломал свои подарки, полученные на день рождения. Гарри маялся от скуки и в итоге рано лёг спать — в гостиной ещё даже новости по телевизору не досмотрели.

Сегодня бойкот продолжался. Гарри считал это несправедливым — по собственному мнению он уже вполне достаточно отдохнул. Кроме того, ему всё не давала покоя мысль про «когда дневник закрыт — я исчезаю».

Ну и почему тогда Том не отзывался, мазохист проклятый?!

«Том?

Том!

ТОМ

ТомТомТом

Тооооооом»

Наконец — наконец-то, Мерлин всеблагой! — чернила впитались в бумагу и исчезли.

«Что ж, это было мужественно», — вывел Том, но тут же добавил с явной укоризной:

«И невероятно глупо! Стоило терпеть до последнего, чтобы потом впасть в беспамятство! Перенапрягать свою магию — безрассудно и опасно, Гарри!»

Гарри только хмыкнул, совершенно не впечатлённый. Если бы он не воспользовался моментом — кто знает, когда Том соизволил бы хоть немного приоткрыть перед ним свои секреты? Знать ужасную правду было, ну, ужасно, но гораздо лучше, чем не знать.

Том стёр написанное и продолжал:

«Задумался ли ты хоть на секунду над тем, в каком положении окажусь я, если ты по собственной неосторожности пострадаешь или даже погибнешь?»

Это заставило Гарри присмиреть — с такой точки зрения своё поведение он, действительно, не рассматривал.

«Ой. Прости, пожалуйста! Я понял»

«Я на это надеюсь. Но всё же, повторюсь, твоя выдержка заслуживает похвалы. Годрик мог бы гордиться тобою, не к месту храброе дитя. Но он не будет»

Гарри перевернулся на комковатом слежавшемся матрасе. Всё налаживалось, и это было отлично. Он отложил мокрое полотенце в сторону, потёр глаза под очками. Фонарик светил, едва заметно мигая. Пылинки кружились. Тётка на кухне гремела противнями, пахло сдобой. Дверь была закрыта. Убежище обнимало Гарри своей тесной темнотой, будто материнская утроба — удушливая, но безопасная и спокойная.

«Да? Почему это?»

Гарри ухмыльнулся. Он знал, в какую сторону разговор потечёт дальше: они уже обсуждали факультеты, и даже несколько раз с тех пор, как Том впервые о них упомянул. Гарри вытряс из него подробный рассказ, а затем возвращался к этой теме снова и снова в поисках уточнений. У Тома — ну разумеется — было своё чётко сложившееся видение будущности Гарри на школьном поприще.

«Потому что он тебя не получит. Вместо этого, Гарри, ты станешь гордостью Салазара»

Наконец-то кто-то признавал его. Давал Гарри понять, что осознаёт его ценность. Это было так приятно — просто бальзам на душу. Гарри не часто говорили, что им можно гордиться. Даже тогда, когда Гарри, как он думал, действительно того заслуживал.

«Так уверен, что я попаду в Слизерин?»

«Конечно. Откуда взялся этот глупый вопрос?»

Гарри прикусил губу.

«Мне просто интересно. Должна же быть причина, почему ты не сомневаешься»

На самом деле он надеялся, что Том снова скажет что-нибудь приятное. Что-нибудь хвалебное про Гарри. Том был весьма привержен своему факультету и, раз прочил Гарри в дом Слизерин — значит предполагал наличие у Гарри каких-нибудь достоинств, подходящих именно этому дому.

«Парселтанг, болван. Это ведь очевидно»

Может быть — для тех, кто настолько умён, как Том. Гарри нетерпеливо вздохнул.

«И очевидно это потому, что …?»

«Парселтанг считается тёмной магией»

Отлично; было ли вообще на свете хоть что-то хоть немножечко крутое, что не считалось бы тёмной магией? Или быть крутым и классным автоматически означало быть тёмным? Гарри подумал о Дарте Вейдере и понял, что возможно так оно и есть.

«И это правда?»

«Конечно нет. Это просто язык. Язык змей, ни больше ни меньше»

Что всё ещё звучало дико, поскольку у змей не могло быть языка — в смысле, языка как языка, с фонетикой и лексикой, и морфологией, и всем таким прочим. Том совершенно определённо заявил, что не-змееусты слышат парселтанг, просто не понимают его, и это полностью опровергало предыдущую гипотезу о мыслеречи. Это была огромная загадка, и она очаровывала Гарри.

«Тогда я по-прежнему не понимаю»

Гарри почесал лоб. Головная боль унялась, но шрам периодически покалывало.

«Так напряги немного свой ленивый ум»

Том, язва и садист, поклонник сократического метода[26] и в целом — педагог от Бога, проигнорировал просьбу о подсказке, и это означало, что ответ действительно лежит где-то совсем на поверхности.

«Блин. Ой, в смысле — Мордред и Моргана! Салазар был змееустом, да? Держу пари, что да»

Ну конечно же! Он ведь был главным змеелюбом всех времён и народов, он даже символом своего дома в «Хогвартсе» выбрал змею.

«Именно так. Гарри, как ты думаешь — сколько всего змееустов в Магической Британии?»

Вопрос, если хорошенько вникнуть, уже содержал в себе ответ.

«…не очень много, да?»

«Я. Ты. Можно сказать, на текущий момент — только ты»

Гарри знал, что он особенный. В принципе, нечему было удивляться.

«Ух ты. И это важно потому, что …? Нет, не ругайся, стой. Опять из-за Салазара? Нет, всё равно не понимаю. Объяснишь?»

«Из-за Салазара, верно. Есть общеизвестная легенда, что его преемник по крови и по магии обладает властью найти и отворить сокрытый в недрах «Хогвартса» чертог, в котором хранится величайшее наследие Слизерина. Долгие годы вход туда считался утерянным, и даже само его существование стало подвергаться сомнению. Но это всё отнюдь не сказка: Тайная Комната и наследие Слизерина действительно существуют — и готовы открыться достойному»

Гарри снова потёр лоб. Ага!

«И самый простой способ узнать достойного — это поискать змееуста, так?»

«Так и есть»

Гарри подумал над этим. Потом подумал ещё немного. И ещё.

«А, ну в таком контексте это действительно имеет смысл.

стой

погоди-ка

погоди-погоди

да ладно

ДА ЛАДНО БЛИН»

«Язык, Гарри.

Да. Вот именно»

Строчки не могут улыбаться; тем более у них не бывает невыносимо самодовольного вида. Но эта строчка — могла, и вид у неё был именно что самодовольный.

Гарри закатил глаза. Том. Выпендрёжник чёртов. Самый настоящий старший брат, гнусный до изумления и при этом лучший в мире. Наследник, мать его, Салазара Слизерина. Вот это не укладывалось в голове.

У Гарри появился примерно миллион вопросов (одним из первых было — а они с Томом не кровные ли родственники, часом? разве могут два наследника быть из совершенно разных семей? хотя Салазар ведь жил почти тысячу лет назад…), но ему было нужно время на обдумывание, прежде чем начать их задавать. Пока что он вернулся к другим вопросам — более простым, но не менее животрепещущим.

«Твоя аргументация меня полностью убедила, но»

«Ну что опять?»

«А если Распределяющая Шляпа решит, что я не подхожу Слизерину? Я ведь полукровка. И — и вообще…»

Том был уверен, что знает, студентом какого дома окажется Гарри, а вот сам Гарри в этом уверен не был. Парселтанг парселтангом, но вдруг окажется, что Гарри, ну, каким-то образом недостоин, вот и всё? Мысль была ужасающей, но реальной.

«Глупости. В крайнем случае пообещай её поджечь»

И-и-и, вот в такие моменты Гарри просто мог видеть, как в голове Тома срабатывает какой-то адский тумблер, переключаясь на «я приютский, мне можно» (обычно этот тумблер стоял в позиции «я рафинированный лорд и чистокровный маг, попробуйте доказать обратное»). Но предложенный метод его заинтересовал, не без того.

«У тебя это сработало?»

«Кто сказал, что мне пришлось?»

Уж точно не Гарри. Если Слизерину не подходит Том — тогда сам Слизерин не подходит Слизерину.

Гарри всё ещё размышлял о Салазаровом наследии, развалившись на матрасе и машинально поигрывая ручкой (раскрытый дневник лежал рядом и Том, явно развлекаясь, рисовал на его страницах сплетающихся змей и черепа), когда до него донёсся звук дверного звонка.

— Мальчишка! — завопила из кухни Петунья. — Поди, глянь, кто там!

— Я не прислуга, — гордо проворчал «преемник Салазара по крови и по магии», но всё же поднялся, забрал дневник, одёрнул безразмерную рубашку, когда-то принадлежавшую кузену (уже при взгляде на неё каждый мог бы догадаться, почему кузен носил прозвание свиньи), и поплёлся, нога за ногу, открывать дверь.

На пороге стоял какой-то незнакомый темноволосый хмырь, весь одетый в чёрное, как пастор, только что без колоратки.[27] У него было длинное лицо, ещё более длинный нос и длинные лоснящиеся патлы, достигавшие воротничка. На вид хмырю было лет тридцать — тридцать пять, что в представлении Гарри являлось если и не глубокой старостью, то как минимум довольно пожилым возрастом. Они с нежданным визитёром уставились друг на друга безо всяческой приязни.

* * *

Северус Тобиас Снейп, самый юный магистр зельеварения за полтора столетия (увы, уже давненько Снейп не ощущал себя хоть каплю юным, да и мастерство как-то растрачивалось на пустяки), некогда подающий надежды молодой учёный (и это тоже в прошлом, он не публиковался вот уже лет шесть), преподаватель «Хогвартса» (но даже не того предмета, к которому на самом деле тяготел), действующий глава дома Слизерин (к своему непроходящему ужасу) и вообще глубоко разочарованный в жизни человек в тот день тоже с самого утра находился в прескверном расположении духа.

Окинув взглядом отворившего дверь дома номер четыре по Прайвит-драйв мальчишку, Снейп непроизвольно поморщился. Представшее ему зрелище вовсе не ласкало глаз. Ребёнок был очкаст, растрёпан и одет в какие-то помойные обноски: джинсы — драные насквозь, футболка — с облезшим принтом, рубашка — вся в пятнах, да еще и линялая; для полностью законченного образа модному панку не хватало только булавки где-нибудь в носу и татуировки на лбу — впрочем, булавку, как подозревал Северус, даже панки дома всё-таки снимают, а на на лбу был шрам — он, пожалуй, вполне заменял собой татуировку.[28]

«Безмозглый эпатажник, прямо как отец», — поставил диагноз Снейп. От Лили в ребёнке были разве что глаза, да и то — на поттеровском лице смотрелись они почти кощунственно. Панк выразительно шмыгнул носом.

— Добрый день, — изрёк он с интонацией, весьма далёкой от любезной, — а вы к кому?

— По-видимому к вам, — Снейп про себя вздохнул (вздыхать вслух его когда-то отучил один чрезмерно раздражительный знакомый — под круциатусом попробуй-ка, вздохни) и чисто для проформы уточнил:

— Мистер Поттер, я полагаю?

Панк покивал задумчиво, и ошарашил:

— Так вы из попечительского совета?

— Нет, — отвечал Северус, гадая, что могло бы вызвать к жизни такое предположение. — На нашу общую беду я ваш будущий преподаватель. Моё имя Северус Снейп, я профессор зельеварения и глава дома Слизерин. По просьбе, — Снейп скривился так, что было бы смешно не догадался — просьба была из тех, в которых не отказывают, — нашего глубокоуважаемого директора я принес вам ключ от сейфа в «Гринготтсе». Полагаю, вам нужны средства на покупки к школе.

«А скорее — на новейшую метлу, или чего там ещё может возжелать донельзя избалованный мальчишка, — мысленно продолжил Северус, — не верю я, что у Петуньи не хватает денег на десяток книжек, мантию и оловянный котёл. А впрочем, пусть подавятся — они оба».

Под вторым из «оба» Снейп разумел господина директора. За кратким резюме про «просьбу» скрывался безобразный получасовой скандал, который Минерва учинила Альбусу по поводу злосчастного ключа.

— Забыл? Забыл?! — вопила она, точно банши, и стекла в окнах директорского кабинета опасно позвякивали в ответ. — Что значит — ты забыл отдать им ключ? В каком это смысле — куда-то завалился?! Альбус, если ты потерял Мордредов ключ! Я! Лично! Проведу здесь генеральную уборку! И выкину! Весь! Хлам!!! Чтобы у тебя ничего больше никуда не завалилось! Давно пора!

Директор только кряхтел и вздыхал укоризненно, поглядывая поверх очков. В чём-то Снейп покойного Лорда даже понимал — за каждый такой вздох действительно чесались руки влепить по круциатусу.

Минерву Северус понимал тоже. У каждого есть своя точка кипения. Температура возгонки у Минервы была на диво высока — она безропотно тащила на себе административную работу, переговоры с попечителями, большую часть школьной переписки и абсолютно всю бухгалтерию (поскольку Флитвик заявил, что наживать горб за конторкой он мог бы и в «Гринготтсе», и за сим отказался раз и навсегда даже прикасаться к хогвартским счетам), она встречалась с магглорождёнными первокурсниками и их родителями, она же составляла расписания занятий. Дочка пастора, Минерва, даже будучи ведьмой, казалось, продолжала верить, что тяжкий труд в поте лица своего спасает душу от погибели.

Но добавление нового ингредиента разрушило хрупкий баланс, существовавший доселе. Минерва перешла в газообразное состояние и самовоспламенилась за одиннадцать секунд — именно столько ей хватило, чтобы прочесть записку (ввиду отсутствия конверта трудно было назвать её письмом) от главного героя Магической Британии, святого младенца — избавителя от ига тёмных сил, в быту именуемого также Гарри Поттером.

Который написал, что у него нет денег на покупки к школе. Как выяснилось — написал чистую правду: деньги, если и были, так только маггловские, поскольку ключ от Поттерова сейфа преспокойно провалялся все эти десять лет в недрах директорского кабинета.

Северус присутствовал при всей драме от начала до конца, и она вполне его развлекала, покуда господин директор не обратил на него взор своих добрых, чуть слезящихся глазок.

— Северус, мальчик мой, — завёл он с очередным преувеличенно-тяжёлым вздохом, и Снейп поспешил занять глухую оборону.

— Не пойду. Пусть Минерва идёт — она его декан.

Деканом Поттера Минерва покуда не была, но отпираться не стала, только фыркнула совершенно по-кошачьи:

— А магглорождёнными, значит, вы займётесь, Северус? Смотрите, а то у меня в списке целых шесть семейств — неравноценный получается обмен.

— Я мог бы послать Хагрида, — тут же вставил свои пять кнатов Альбус, и Снейп схватился за голову. Посылать к магглорождённым — или к Поттеру, невелика разница — Хагрида стоило только в одном случае: если одним прекрасным утром Северус всё-таки сорвётся, за завтраком отравит всех своих коллег, а после заавадится на куче трупов. В принципе, иногда хотелось.

— Кончайте шантаж, Альбус, — сказал он недовольно. — Так уж и быть, схожу.

И вот так Северус и оказался сегодня на крылечке обиталища Петуньи, где его встречал юный клон мерзавца Джеймса, сходный с оригиналом вплоть до неизъяснимо очаровательных манер — зайти в дом, например, он Северуса пригласить и не подумал.

Снейп извлёк из кармана маленький золотой ключик и протянул на раскрытой ладони Поттеру.

— Прошу.

Панк сцапал ключ, прижал к груди, и немедленно заныл:

— Профессор, сэр… А кто сопроводит меня за покупками? Или хотя бы до «Дырявого Котла»?

Ну нет, на это Северус не подписывался.

— Вы, мистер Поттер, — строго сказал он, — не такая уж важная птица, как вы о себе, я вижу, возомнили. Езжайте со своими опекунами, в чём проблема?

— С магглами! — негодующе воскликнул мальчишка; Снейпу выражение его лица очень не понравилось — было в нём что-то... такое. Подзабывшееся, но до отвращения знакомое.

— Чем же для вас не хороши магглы, мистер Поттер, — вкрадчиво спросил он, — когда ваша собственная мать была магглорожденной?

— Моя собственная мать умерла, сэр, — выплюнул тот, — и посему лишилась права голоса в этом вопросе.

Это было уже слишком. Северуса затрясло — от злости, от обиды и чёрт знает от чего ещё. Он развернулся на каблуках и аппарировал домой, в Коукворт. Свою задачу здесь он выполнил сполна.

…даже перевыполнил, как выяснилось мгновением спустя. У его ног скорчился пакостный мальчишка, надсадно выворачивая на изнанку желудок. Одной рукой он всё ещё судорожно стискивал край Снейповой мантии. Северус оторопел.

— С ума сошли? — спросил он юного самоубийцу. — А если б расщепились?

— Вы не понимаете, — прокашлял тот, и выплюнул комок слюны. — Они никуда со мной не поедут. Они ненавидят и волшебников, и волшебство. Сэр, вы вольны думать что угодно, но мне магглов любить не за что. Они ужасны, а мои — из самых худших.

Северус решил на это не отвечать — препираться с малолеткой означало окончательно уронить себя.

— Ну и что прикажете с вами делать? — риторически вопросил он. Мальчишка вскинулся. Блеснули очки, дёрнулся кадык на худой шее.

— Профессор! Пожалуйста, теперь-то вы переправите меня ко входу в Косой переулок, правда?

— Мне стоило бы вас переправить не туда, — Снейп снова ощутил нарастающее раздражение, — а обратно домой, где вам и надлежит быть.

— Если вы так сделаете, — серьёзно сказал Поттер, истинный сын своего ужасного отца, — то я опять напишу в попечительский совет. И буду писать хоть весь месяц до «Хогвартса», пока мне не пришлют сопровождающего. Специально попрошу, чтоб — вас.

Охваченный в этот раз уже самым натуральным бешенством, Северус подцепил мерзавца за шиворот и молча перенёсся с ним к «Дырявому Котлу».

— Герою, — прошипел он, удерживая полумёртвого нахала в вертикальном положении всё так же за шиворот — а тот всё норовил упасть куда-то вбок и раз за разом торопливо сглатывал слюну, — трудно отказать, особенно когда он так трогательно просит. Вперёд, мистер Поттер, развлекайтесь!

С этими словами он втолкнул — ещё немного, и можно было бы сказать «швырнул» — Мордредово отродье в дверь, появившуюся словно ниоткуда в простенке между книжной лавкой и магазином грампластинок.

* * *

В пабе было темно, накурено и, прямо выражаясь, грязновато. Немногочисленные посетители кучковались по углам. За стойкой Гарри увидел лысого морщинистого типа с неопрятными усами, ничуть не более презентабельного, чем его заведение. Гарри, на ходу унимая тошноту и головокружение, решительно направился к нему — задерживаться в этом вертепе хоть на минуту дольше необходимого он не планировал.

— Извините?.. Можно вас на минуточку? Прошу прощения, мне бы хотелось попасть в Косой переулок, вы не поможете?

Бармен — Гарри приходилось всё время напоминать себе, что его тоже зовут Том (что ощущалось странно и совершенно неправильно, как будто на свете имели право существовать другие Томы кроме Тома) — оторвался от размазывания сальных следов по высокому пивному бокалу. Его глаза комично расширились, усы затрепетали и он пал на стойку грудью, словно намеревался переползти её и схватить Гарри.

— Может ли такое быть?! — воскликнул он придушенным шёпотом. — Это вы? В самом деле вы?

Гарри понял, что на сегодня с него определённо уже хватит. Конечно, он и раньше сталкивался с тем, как взрослые бывают рады-радёшеньки потешить свое чувство юмора за счёт Гарри (или других детей, но их проблемы Гарри не касались), не стесняя себя при этом хотя бы призрачным намёком на деликатность. Но именно сейчас очередной ломающий комедию старый дурак был последней каплей. Гарри вышел из себя.

Он тоже улёгся — правда, не грудью, а щекой, но уж чем смог дотянуться — на стойку, вытаращил глаза и, ответно приглушая голос, страстно произнёс:

— Нет! Это не я!

Бармен икнул. Гарри продолжил, сочиняя на ходу — ему припомнился почему-то трактир «Адмирал Бенбоу» из «Острова сокровищ», должно быть, атмосфера навевала, и слог удачно подходил ко всей этой абсурдной сцене — так что импровизация родилась у Гарри в соответствующем духе.

— Клянусь Богом, сэр, не я! Не выдавайте меня, прошу! Нельзя, чтобы меня здесь видели!

В запальчивости он даже позабыл упомянуть Мерлина или Моргану, но бармен, к счастью, не обратил на то внимания. Он склонился ближе к Гарри и тоже забормотал, тревожно шевеля усами:

— Понимаю! Понимаю! Сэр! Но ваш шрам — такое дело, сэр, он очень уж бросается в глаза! А если бы не он, я бы и впрямь ни за что вас не узнал!

Гарри, которого взрослый человек впервые в жизни назвал «сэр», сначала изумился, а потом понял, что бармен подыгрывает ему, хотя шутка уже начала понемногу выходить из-под контроля.

Еще и шрам. Гарри подавил мученический стон. Эта фиговина действительно старалась испортить ему жизнь, не так ли? Он-то надеялся, что хотя бы в волшебном мире подобное прекратится — но нет.

— Что же делать, сэр? — трагически вопросил он, гадая — как далеко бармен собирается зайти в своем розыгрыше.

— Сэр! Мой вам совет: его бы как-то замаскировать. И тогда — полное инкогнито, я уверяю!

Гарри обратил к нему свое лучшее умоляющее лицо — на магглах-учителях, особенно женщинах, оно срабатывало безотказно.

— Сэр, — пролепетал он, и заморгал; его глаза наполнились слезами, вызвать которые было совсем не трудно, ибо Гарри всё ещё мутило, — помогите мне! Придумайте что нибудь!

Бармен поскрёб лысый затылок. Затем торжествующе воздел палец:

— Сэр! Кажется, я знаю, что нам делать! — и с этими словами он извлёк из рукава волшебную палочку.

Через пять минут из спрятанной за магическим барьером (и за мусорными баками, к ужасу Гарри) арки в тупиковом конце Косого переулка вышел мальчик с неумело перевязанной головой. Вид у него, не в последнюю очередь из-за накрученных по самые глаза бинтов, — но также и из-за одежды явно с чужого плеча — был как у отпрыска сильно пьющего семейства. Отойдя на десяток ярдов[29], и убедившись, что проход за его спиной закрылся, мальчик содрал с головы свою неопрятную повязку и швырнул её под ноги.

— Псих! — с чувством постановил он. — Салазар-заступник, да что за день-то сегодня такой, а?

---------

[25] Раса «арахнидов» фигурирует в романе Роберта Энсона Хайнлайна «Звёздный десант» («Starship Troopers, 1959).

[26] Метод познания, названный в честь древнегреческого философа Сократа; основывается на диалоге между индивидуумами, для которых истина и знания не даны в готовом виде, а представляют собой проблему и предполагают поиск; часто подразумевает дискуссию, в которой собеседник, отвечая на заданные вопросы, высказывает суждения, обнаруживая свои знания или, напротив, своё неведение.

[27] Колоратка — элемент облачения священнослужителей в церквях западного обряда, представляющий собой белую вставку в воротничок-стойку рубашки (вот прямо там, где был бы узел галстука). Колоратку носят также и с сутаной, в таком случае она выглядит как жёсткий полукруглый белый воротник с подшитой к нему чёрной манишкой.

[28] Панк как музыка и как субкультура родился именно в Лондоне, и произошло это 6 ноября 1975 года. К 1991 году культура панка была вполне себе жива и популярна. Нужно понимать, что внешний облик идеального панка можно описать всего двумя словами: мусор и говно. И — да, насчёт булавок в носу Северус нисколько не преувеличил, сохранились соответствующие архивные фотографии.

[29] Около 9 метров. В одном ярде 0,91 метра.

Косой переулок не был в действительности Косым — прямым, кривым, диагональным и так далее; его нельзя было описать ни одной простейшей геометрической фигурой. Он извивался, как змея в траве, и каждое здание — каждое, без преувеличения — стояло на углу. Гарри, хоть убей, не понимал, как такой результат вообще мог быть достигнут в пространстве с обычной Евклидовой метрикой. Это впечатляло.

Все видимые строения сплошь были лавками и магазинами — чего и следовало ожидать — и в каждом торговали чем-то удивительным и странным. Гарри подозревал, что можно провести часы, просто изучая здешний ассортимент, и это будет по меньшей мере так же увлекательно, как поход в Музей естественной истории[30]. Он шёл вперёд, изо всех сил заставляя себя не отвлекаться. К счастью, цель была видна издалека — она возвышалась над всеми крышами квартала, белая и слегка изогнутая, как одинокий клык в чьей-то пасти. «Гринготтс».

Возле высоких кованых дверей, ведущих в банк, стоял…

Ну, Гарри знал, что это гоблин; Том про них рассказывал. Он даже представлял себе по этим рассказам, как гоблины выглядят. Как выяснилось — представлял очень плохо. Гоблин походил на горгулью, сбежавшую с портала средневекового собора, — как внешне, так и выражением лица. Гарри нервно прочистил горло.

— Здравствуйте?

Гоблин уставился на него, но не проронил в ответ ни слова.

— Я ведь… могу зайти, да?

Гоблин молча поклонился. Выглядело это не как подобострастный жест, а скорее как приветствие перед началом дуэли.

— Эм, спасибо, я думаю?..

Не получив и на сей раз никакого ответа, Гарри усилием воли прервал этот односторонний диалог, и дёрнул дверную ручку. Тяжёлая на вид створка отворилась неожиданно легко, точно была с гидроприводом. Гарри вздохнул, пощупал карман (ключ был на месте) и вошёл внутрь.

Внутри были ещё гоблины. Много. Гарри неуверенно поискал глазами свободную стойку операциониста или что-нибудь подобное — и в конце концов подошёл к первому попавшемуся на глаза столу. Гоблин за ним изучал толстый гроссбух, ведя по строчкам линейкой, а другой рукой делая пометки на лежавшем поблизости пергаменте. Гарри достал золотой ключик и предъявил его склонённой макушке счетовода.

— Извините?.. Извините, мне надо попасть в свой сейф.

Потому что — да, в сейф, а не к нему. Здешние хранилища были огромными, они представляли собой целые комнаты, а не какие-то там ячейки, как у магглов. Гарри не терпелось это увидеть.

Не поднимая головы, гоблин скрежетнул:

— Имя?

— Гарри Джеймс Поттер.

Гоблин оживился. Достав откуда-то (показалось — прямо из воздуха) увеличительное стекло, он выхватил у Гарри ключ и осмотрел его со всех сторон.

— Кажется, всё в порядке. Подождите здесь.

Он удалился в одну из многочисленных дверей в дальней стене банковского зала, но вскорости вернулся, приведя с собой ещё одного гоблина, смуглого, раскосого и бородатого.

— Грипхук вас проводит.

Грипхук повёл Гарри в другую дверь, за которой неожиданно обнаружился туннель, чем-то напоминающий то ли шахту, то ли метро — грубо оббитые скальные стены и рельсы на полу, по которым, отзываясь на свист гоблина, сама собой подъехала пустая вагонетка. Она оказалась ничем иным, как здешним транспортом. Гарри задумался — как далеко простирается проход, сколько таких здесь всего, и где вообще всё это помещается? Снаружи здание банка не выглядело большим, и Гарри мог бы поклясться, что вниз они не спускались.

Тележка ехала и ехала, словно в одной из видеоигр Дадли, на стенах скального коридора горели факелы, с потолка свешивались сталактиты, на полу периодически появлялись лужи, а один раз — и целое озеро с пугающе-чёрной водой. Наконец, они остановились рядом с низенькой невзрачной дверью. Гарри, отчаянно робея и при том сгорая от нетерпения, отпер её своим маленьким ключом.

Внутри было золото. Настоящая гора — Гарри сразу вспомнилась та притча о сквибах, рассказанная Томом.

— Грипхук, скажите… вы ведь должны знать. Сколько здесь всего?

— Пятьдесят тысяч шестьсот двадцать пять галеонов, — проскрипел дотоле молчавший Грипхук, — считая и монеты меньшего номинала, разумеется.

Да, по углам были и кучки серебра — Гарри их поначалу не заметил — и медные, тускло блестевшие, кружочки.

«Хватит на всю жизнь…»

Гарри, будто наяву, услышал голос Тома; в подземной тишине иллюзия была столь полной, что казалось — обернись, и увидишь высоченную фигуру, замершую за спиной.

«…но ключ от сейфа в «Гринготтсе» потерян — и ребёнок, владея состоянием, которое могло бы его полностью обеспечить, остаётся нищим…»

— Откуда они у меня?

— От ваших родителей; точнее — от отца. А у него — от его родителей, и так далее. Отличные клиенты, весь ваш род, мистер Поттер, если хотите знать моё мнение.

Гарри лишь молча, зачарованно кивнул.

Он получал всю жизнь одни только объедки и обноски. Жил в чулане, слушая попрёки каждой коркой хлеба. Из милости, как говорили ему всегда. А тем временем у него было — это.

Ослепительная ярость, белая, как самый яркий свет, горячая, как капающий металл, рождалась где-то в глубине сознания. Его ум был пуст, рассеян, полон странного блуждающего эха.

У Гарри отняли волшебный мир — на целых десять лет его магия была украдена, он даже и не подозревал о ней, пока не повстречался с Томом. Теперь же выяснилось, что его обворовали даже более буквально.

— Скажите, Грипхук, а у вас не найдётся… кошелька или какого-нибудь мешочка? Я как-то ничего с собой не прихватил.

Кошель нашёлся. Дорогой — пять золотых монет (они и назывались галеонами), и Гарри счёл, что это дорого, — но он стоил каждой. Мешочек был волшебным — маленький, пустой на вид и очень лёгкий, он мог хранить в себе хоть всё, что Гарри созерцал вокруг, такое количество золота, от которого его карманы лопнули бы и оторвались. Гарри высыпал в него несколько пригоршней, не считая. Ему пришлось заставить себя остановиться — он понимал, что вряд ли ему понадобится сразу всё. Но останавливаться было трудно.

— Спасибо, Грипхук. Я готов идти.

Тележка увезла их прочь — через туннели, через непроглядный мрак, сквозь запах плесени и мокнущего камня, мимо подземного озера, мимо сталактитов — навстречу суете банковского зала и солнечному дню за его пределами. Гарри вышел на улицу притихший. Голова разрывалась от мыслей.

Он не был бедным. Не было необходимости выпрашивать и экономить. Он мог позволить себе новые мантии, а не подержанные, любые книги, лучшие ингредиенты для зелий. Золотой котёл вместо оловянного, если пожелает. Палочку — да, это решено, он купит палочку сейчас же. Такое изобилие никогда и не снилось Тому — было приятно хоть в чём-то его превосходить.

Мордред и Моргана! Том! Том же ничего ещё не знает!

Гарри прижал руку к груди, чувствуя успокаивающий вес дневника под слоями ткани. Это его немного отрезвило. Требовалось отдышаться. Гарри завертел головой — где-то поблизости он видел кафе. Ага, вот и оно. Отлично — возвращаться в грязный тёмный паб не было ни малейшего желания, тем более что бармен — тот ещё хохмач и явно не в себе.

Он зашагал к полосатому навесу, туда, где люди ели, пили, показывали друг другу свои приобретения, сплетничали и смеялись. Все они были волшебниками. Гарри тоже был волшебником. Это был его мир. Мир, принадлежащий ему по праву. Он наконец-то ощущал себя на своём месте.

Официантка улыбнулась Гарри и спросила:

— Где же твои родители, малыш?

— Ходят по магазинам, — не моргнув и глазом, соврал Гарри. — Не беспокойтесь, леди, мне дали с собой денег. Вы не могли бы принести мне чаю? Я тут их подожду — это, наверное, надолго.

— Конечно, — расслабившись, отвечала та. — Как насчёт сэндвичей с огурцом? Или попробуй наш фирменный трайфл[31], хочешь?

Гарри просиял. В конце концов, он был всего лишь маленьким мальчиком, которого большую часть жизни плохо и скудно кормили.

— Хочу! Если можно — и то, и другое. — Женщина по-доброму усмехнулась его энтузиазму. — И пирог с патокой, если у вас есть!

В тени навеса, возле пышного растения в горшке — растение, наверное, было волшебным: оно немного шевелило листьями, отнюдь не в такт дующему ветерку, и по временам выстреливало в воздух один из них; тогда лист кружился, вился и в конце концов улетал куда-то в голубеющее небо, — Гарри достал дневник и выложил его на скатерть. Ручки не было — валялась до сих пор в чулане, надо полагать, но Гарри откопал в кармане карандаш, тупой и очень маленький огрызок, просто символ всей его предыдущей жизни. Гарри отхлебнул чаю, надкусил сэндвич и записал:

«Всё ещё 26 июля

Дорогой Том!

Сейчас такое расскажу — ты не поверишь!

Побывал в «Гринготтсе»…

Нет, подожди, начну с начала — к нам пришёл профессор…»

Убогий карандаш писал, конечно, еле-еле — но Том и не подумал жаловаться. Он впитывал повествование Гарри, почти не перебивая, и лишь время от времени подбрасывал уточняющие вопросы. На многие из них Гарри сам не отказался бы узнать ответ — например, у кого всё это время хранился ключ от его банковского сейфа, и по какому такому праву? Но оставалось лишь добавить их в растущий список того, что нужно попытаться (каким-то образом) выяснить уже в «Хогвартсе».

«Хогвартс» был маяком, землёй Обетованной, Эльдорадо — казалось, попади туда, и все проблемы разрешатся. Гарри понимал, что это только лишь казалось, но ощущение не проходило. Он никогда даже не видел «Хогвартса» — но стремился туда, точно птенец перелётной птицы, ведомый безошибочным инстинктом, точно лосось, узнающий родную реку среди тысячи других лишь по вкусу воды, точно ползущая к кромке океана маленькая черепашка, выкопавшаяся из песка.

Убежище. Безопасность. Дом. Том беззаветно любил «Хогвартс», и из-за Тома Гарри полюбил его тоже — заочно, ещё до первой встречи.

Когда чай был выпит, еда съедена, а взволнованный рассказ Гарри о произошедших с утра событиях подошёл к концу, Том подытожил:

«Новости отличные. Это намного всё упрощает. Однако же тебе по-прежнему нужно сделать то, за чем ты вообще сюда явился — приобрести форму, книги из рекомендованного перечня и остальное по списку, тут ничего не изменилось»

Гарри чуть не застонал вслух. Список! Он совершенно про него забыл!

«Том!!! моё письмо — оно осталось в чулане, как же быть»

«Прекрати паниковать, — одёрнул тот, — с тобою я, и я всё помню. Впредь не будь таким рассеянным, ну а сейчас — смотри:

в первую очередь ступай за волшебной палочкой,

затем — мантии, да выбери поприличнее: дом Слизерин встречает по одёжке,

в книжной лавке скажешь, что тебе на первый курс — раньше у них были готовые наборы учебников для каждого года,

флаконы ты найдёшь в аптеке,

останется котёл, весы и телескоп.

Запомнил?»

Гарри подтвердил.

«Тогда — вперёд. Веди себя достойно, Гарри, я не собираюсь за тебя краснеть»

Гарри, облизывавший пальцы после трайфла, покраснел вместо этого сам и поспешно вытер их салфеткой.

— Что это у тебя там, милый? — подошедшая официантка кивнула на дневник. — Неужто летнее задание?

Она взмахнула палочкой — и грязная посуда сама собой собралась на поднос. Гарри подавил мгновенно вспыхнувший порыв захлопнуть тетрадь и яростно прижать её к груди. Он аккуратно перевернул обложку, и так же аккуратно, выверенно улыбнулся.

— Нет, это… личное. Так, ерунда.

Официантка хохотнула.

— Да ладно тебе, можешь не стесняться, — сказала она, подмигивая. — Все через это прошли. Я в твоём возрасте тоже писала стихи.

«Во имя Мерлина, — подумал Гарри, с трудом дождавшись, пока она удалится, и засовывая дневник в его привычное хранилище, под эластичные бинты, скрываемые одеждой, — мне следует быть осторожней».

Он заплатил по счёту, не забыв про чаевые, оставил позади кафе и, ни минуты более не медля, отправился на поиски торговца самым колдовским из всех товаров.

Подходящая вывеска нашлась довольно быстро. Она гласила: «Олливандер. Превосходные палочки с 382-го года до н.э.». Позолота с букв почти облезла. Вид у магазинчика вообще был обшарпанный донельзя и хвастливой надписи отнюдь не соответствовал. Гарри оглядел его скептически, но всё-таки зашёл.

Олливандером оказался белоглазый старик, для описания внешности которого Гарри не смог бы выбрать между словами «противная» и «пугающая». Он обмерил Гарри так тщательно, как будто собирался построить ему костюм, после чего заставил трогать одну за другой палочки, которые вынимал из длинных узких футляров, занимавших всё пространство позади прилавка. В каких-то случаях ничего не происходило, в других палочка выплёвывала цветную искру, нагревалась, охлаждалась или делала что-нибудь ещё. Один раз в глубине лавки что-то грохнуло, взрываясь. Следующая палочка загорелась. Из следующей за ней потекла кровь.

Непонятно было, каких эффектов чает дождаться продавец, но, как видно, ничего из уже случившегося его не устраивало. Он приходил во всё большее и большее возбуждение — сверкал глазами, потирал сухонькие ладони, переступал ногами и приговаривал: «Так-так, так-так… А вы непростой клиент, да?» Именно подобным образом в представлении Гарри вели себя маньяки, и оттого ему становилось всё неуютнее.

— Неужели? А впрочем… Возможно ли? А почему бы и нет! — Речь старика окончательно потеряла связность. Он зарылся куда-то под прилавок и извлёк невероятно пыльную коробку. Внутри, разумеется, была палочка.

— Перо феникса и остролист! Противоречиво, смело, необычно! — провозгласил он. — Ну же, юноша, попробуйте!

И тут Гарри наконец понял, чего пытался добиться Олливандер и что должно было произойти.

Палочки не было. Было — продолжение его руки. Завершение его руки — как будто до сих пор она всегда была неполной. По стенам пробежал отблеск золотого сияния. Пальцам стало тепло.

— Великолепно! Да! Вот видите! Прекрасно! — противный страшный дед всплеснул руками; казалось, он вот-вот захлопает в ладоши от избытка чувств. — Семь галеонов, попрошу! Однако это любопытно! Очень, очень любопытно!

«Даже знать не желаю, что тебе там любопытно, старый ты упырь», — думал Гарри, отсчитывая семь галеонов и мечтая только поскорей сбежать в обнимку со своей новообретённой палочкой. Но Олливандер его мнения спросить забыл. Он продолжал, словно беседуя с самим собой:

— Да, любопытно… Видите ли, ведь палочка выбирает волшебника, а не волшебник — палочку, это вы, конечно, знаете. И вот в чём дело — эта палочка выбрала именно вас, а между тем её сестра… Я помню каждую палочку, которую продал — все до единой. У вашей — сердцевина из пера феникса, как я уже сказал. Так вот, феникс отдал мне два пера из своего хвоста в тот раз, а не одно, как водится обычно. И первое досталось вам, ну а второе… Да, что скрывать — второе служит сердцевиной палочке, оставившей на вашем лбу вот этот шрам.

И на этих словах он тнул пальцем прямо Гарри в лоб. Палец был худой и узловатый, с длинным заострённым ногтем, смахивавшим на коготь. Гарри оторопел.

— Вы ошибаетесь, — только и сказал он, — этот шрам у меня с детства. Я в аварию попал.

— Нет, это вы ошибаетесь, Гарри Джеймс Поттер! Не нужно делать такие глаза, я сразу вас узнал — как и ваш шрам. — Старик неприятно улыбнулся, показывая желтоватые зубы.

— Мой шрам — мне лучше знать! — возмутился Гарри.

— Откуда вы знаете, что знаете? — иезуитски вопросил торговец. Гарри не нашёлся с ответом, а тот продолжил, распаляясь:

— Как вы ни отрицайте, истина одна — сей шрам оставлен палочкой волшебника, вершившего великие дела. Да, я не спорю — ужасающие! — Он повысил голос. — Но вместе с тем великие! И вам, я верю, уготована прелюбопытная судьба. Я с интересом буду следить за тем, куда она вас приведёт, Гарри Джеймс Поттер!

— Да на здоровье, — пробормотал вконец скандализированный Гарри, и сбежал.

«Везёт сегодня мне на сумасшедших, — размышлял он, медленно бредя по улице. — Однако, видит Мерлин, кое в чём он прав. Откуда-то же он ведь меня знает, да и бармен знал, я только сразу этого не понял. За всем этим стоит какая-то очередная тайна».

Тут он понял, что уже некоторое время переминается на месте, бездумно таращась на витрину. В витрине были мантии, так что вышло, в общем-то, удачно. Он мельком глянул на вывеску — «M-me Malkin. Мантии на все случаи жизни» — и вошёл.

Звякнул дверной колокольчик; к Гарри уже спешила приземистая женщина средних лет, одетая в лиловую мантию. Она улыбнулась:

— В «Хогвартс», дорогой? А где твои родители?

Гарри уже начинал надоедать этот вопрос. Зато он только что обнаружил интересную закономерность: те двое, кто откуда-то знал Гарри, о родителях его не спрашивали. Отчего бы?

— Покупают мне учебники, — вновь гладко соврал он. — Не нужно дожидаться их, мадам, деньги у меня с собой.

— Ну что ж, раз так, то ты пришёл по адресу, — женщина подвела Гарри к примерочной скамейке и помогла на неё забраться. — Три повседневных чёрных мантии и одна зимняя — всё верно, милый?

— Да, мадам, — было странно смотреть на взрослого человека сверху вниз, с высоты скамейки. — Одна просьба… не экономьте на материале или чём-нибудь ещё, пожалуйста. Мне нужно произвести очень хорошее первое впечатление… понимаете? — Гарри искательно улыбнулся. — Деньги не проблема, я доплачу сверху сколько нужно.

«Мадам» — а, честно говоря, на француженку она не тянула, по крайней мере по выговору — Малкин только смешливо фыркнула.

— О, Слизерин? Я так и знала. Вас, змеиные дети, только это и заботит — как бы пыль в глаза пустить. Хорошо, дорогой, сделаем как скажешь. Давай снимем мерки — и часа через два приходи за готовым. Договорились?

В итоге она ненавязчиво заставила Гарри приобрести ещё целый гардероб — рубашки, брюки, пару джемперов, жилет, перчатки, шапку, шарф, пижаму, даже гольфы и — Гарри покраснел как маков цвет, но возражать не смел — кальсоны. По её словам: «конечно, твой наряд очарователен, однако большинство такое… не оценит; поверь мне, я бы и сама носила пирсинг и колготки в сетку, если бы могла». Гарри, сражённый мысленным видением мадам (или всё же просто миссис?) Малкин в сетчатых колготках, покорно соглашался с каждым словом. Оставив ей громаднейший заказ, Гарри ушёл, пообещав вернуться позже. С него струился пот — испытание было воистину нелёгким — но, по крайней мере, указание Тома он, считай, выполнил.

Зато уж в книжной лавке — она звалась «Флориш и Блоттс» — у Гарри получилось отдохнуть душой. Готовых наборов учебников у них не было, однако нашлись списки рекомендованных пособий для курсов с первого по пятый, и таким образом всё устроилось как нельзя лучше. Гарри провёл поистине волшебные полтора часа, копаясь в бесконечных горах книг. Стоило громадного труда не скупить пол-магазина, но кое перед чем он просто не смог устоять: например, перед «Между нами, ведьмами. Лучшие бытовые и косметические чары» (косметические чары Гарри не интересовали, а вот бытовые — ещё как!) или перед «Как наслать проклятие и защититься, если проклятие наслали на вас».

Только твёрдая уверенность в том, что в «Хогвартсе» имеется своя библиотека (и при этом одна из лучших в Магической Британии, как с гордостью аттестовал её Том), удержала Гарри от приобретения слишком большого количества внепрограммных изданий. Но всё равно их набралось с полдюжины, и вместе с учебниками они уже являли бы собой солидный вес — если бы продавец не предложил любезно их уменьшить. Гарри с удовольствием согласился — ему понравилось полезное колдовство, да и просто поглядеть было любопытно. Уменьшенные книги — каждая размером со спичечный коробок — легко поместились в бумажный пакетик вроде тех, в которых продают выпечку.

Очутившись вновь на улице, Гарри задумался. Сейчас он заберёт одежду — и страшно даже думать, что это будет за груда барахла — а ведь ему предстоят ещё и прочие покупки. Кажется… нет, совершенно точно — он проходил где-то в самом начале переулка мимо заведения, торгующего чемоданами. Вот это как раз то, что нужно.

Втиснутый между аптекой и лавкой товаров для квиддича, магазинчик «Сундуки и саквояжи» по виду сам напоминал потрёпанный сундук. Внутри он оказался неожиданно просторным — Гарри заподозрил, что не обошлось дело без чар — и доверху набитым чемоданами и сумками, не говоря уже про титульный товар, а именно про сундуки и саквояжи. Здесь были и крошечные, чуть побольше пальца, сумочки, и сундуки такого необъятного размера, что можно было бы, пожалуй, целиком упаковать автомобиль — если бы, конечно, у кого-то вдруг возникло столь абсурдное желание. Приказчик, молодой блондин с косящими глазами, встретил Гарри уже традиционным вопросом о родителях, из чего Гарри заключил, что человек это вменяемый и можно с ним иметь дело без опаски.

— Видите ли, — заявил Гарри, — мне срочно нужен чемодан или сундук. Вот только я не знаю, какой выбрать. Покажете, что вообще у вас тут есть?

Получив заверения в том, что денег новый клиент жалеть не намерен, продавец развил нешуточную активность. В следующие полчаса они с Гарри пересмотрели весь ассортимент, и Гарри то и дело ахал, только диву даваясь достижениям современной пространственной магии. Большинство вещей было так или иначе зачаровано на облегчение веса и содержало в себе чары незримого расширения. Были и совсем экзотические варианты — сундуки, устроенные как книжные шкафы, чемоданы-обманки, с имитацией маггловских вещей, саквояжи с целыми комнатами внутри и даже дамский несессер со встроенным в него трельяжем. Но Гарри с первого же взгляда прикипел сердцем к странному небольшому сундучку, у которого были паучьи ноги. Смотрелось… криптозоологически.

— Это наша гордость, — сообщил приказчик. — Эксклюзивная модель, изготовлена американским производителем по нашим чертежам. Не требует чар левитации, способен самостоятельно следовать за владельцем повсюду — и я имею в виду действительно повсюду — устойчив к тряске и ударам, а ещё в нём три изолированных отделения со встроенными чарами сортировки, чистки и глажки. Мечта путешественника! Берите, вы не пожалеете.

Гарри и сам понял, что не пожалеет. Сундук стоил космических денег — полторы сотни галеонов — но он заплатил их, не раздумывая.

Дело шло к вечеру, клиентов у косоглазого парня, похоже, было маловато — за всё время кроме Гарри никто так и не зашёл — и, слово за слово, они разговорились.

— Да, нынче мы уже не в моде, — жаловался торговец, — наверное, наш бизнес никогда уже не будет прежним. Вот знаете, как обидно, когда ты сам не сделал в жизни ровным счётом ничего плохого, но люди, едва только заслышат твою фамилию, разворачиваются и уходят прочь? Предрассудки — это так печально…

— Скажите, — Гарри постарался вставить это как бы невзначай, — а вы когда-нибудь слыхали о Гарри Поттере?

Продавец вытаращил глаза.

— О Гарри Поттере?

— Ну да. Похоже, все его здесь знают…

Косоглазый недоверчиво прищурился. В его исполнении это смотрелось жутковато.

— А вы, что же — не знаете?

— Представьте, нет. Мы переехали только недавно, и очень издалека. Родители почти всю жизнь прожили… — Гарри быстро прикинул, какое он знает самое глухое и удалённое от Англии место на свете, — …в Перу, а я так вообще там и родился.

— О, надо же, как тесен мир, — восхитился приказчик, — а у меня кузен в Перу, он драконолог, змеезубов изучает. Ну, тогда понятно. Да не переживай, освоишься тут постепенно. А Гарри Поттер — как его не знать, ведь это же он — Мальчик, который выжил.

— Мальчик, который выжил где? — не понял Гарри.

— Не где, а от чего! — развеселился его собеседник. — От авады, разумеется! Ах, Мерлин, неужели есть ещё хоть кто-то, кто не знает эту историю! Да, мы-то думаем, что мы тут — пуп земли, а оно вон как… Ну, слушай. Здесь у нас, в Магической Британии, десять лет назад шла настоящая война…

Звучало это, как вступление к «Звёздным войнам», только торжественной музыки на фоне не хватало — и всё последовавшее повествование было примерно в том же духе. Единственный сбой случился, когда дело дошло до имени злодея. Оказалось, что его нельзя называть.

— В смысле, нельзя называть? — изумился Гарри. — Оно проклято, что ли?

Приказчик закряхтел и почему-то огляделся.

— Всё может быть, — туманно сказал он. — Может быть, и проклято. Хотя сейчас, наверное, уже ничего…

— Так как же?

— Да вот так и говорили: «Тот, кого нельзя называть». Или вот ещё: «Сами знаете, кто».

— Я же не про это! Как его на самом деле звали?

Лицо торговца исказила жалобная гримаса.

— Я… не могу. Боюсь! — прошептал он, едва не плача.

— Ну хоть напишите!

Прочтя, наконец, таинственное имя на бумажке, Гарри только с огромным трудом сумел сдержать рвущийся наружу хохот. Грозу Магической Британии, темнейшего из тёмных магов, в котором, по словам косящего бедняги «уже и человеческого почти ничего не осталось», звали… Волдеморт.

О, Мерлин трижды величайший!

Почему он не назвал себя, к примеру, Бармаглот?[32] Право, вышло бы ничуть не хуже!

О самом себе Гарри узнал вещи даже ещё более занятные. Оказывается, лорд Бармаглот — то есть Волдеморт, конечно же, — явился, чтоб убить родителей Гарри, с чем и справился вполне успешно, а после попытался заавадить и его самого — для справки, Гарри в тот момент было пятнадцать месяцев — но что-то у него пошло не так, и он загадочнейшим образом исчез, оставив Гарри славу Мальчика, который пережил смертельное проклятье. С тех пор Магическая Британия каждый год празднует тот день — вообще-то праздновала бы всё равно, поскольку так сложилось, что это был Хэллоуин.

— Великолепная история, — искренне сказал Гарри, дослушав. — Большое вам спасибо! Однако мне пора идти, родители меня уж, верно, заждались.

Он попрощался и покинул лавку; сундук проворно семенил за ним. Немного времени спустя Гарри обновил покупку, сложив туда котёл (тот самый, оловянный номер два, стандартный, как и полагалось), весы и телескоп, а заодно изрядные запасы пергамента, перьев и чернил — Гарри понимал, что, если хочет поспевать за лекциями в «Хогвартсе», придётся подтянуть чистописание. Он приобрёл флаконы (аптека оказалась абсолютно очаровательным местечком — в ней, буквально по Шекспиру, был крокодил под потолком и черепаший панцирь в углу[33], не говоря уже о разной другой сушёной и заспиртованной живности), перчатки из драконьей кожи, шляпу (остроконечную, на каждый день) и, наконец, почувствовал готовность возвратиться в безжалостные, но профессиональные объятия m-me Малкин.

— Сношать меня фестралом! Ой, прости! — мадам похлопала себя по губам пухлой ладошкой. — Нечаянно вырвалось, дорогой. Ты таких слов не должен знать, запомни. Только — что это у тебя?

Гарри с гордостью оглянулся на своего — питомца? он не мог решить, следует ли считать сундук живым; скорее это был кибер, но у него определённо имелось некое псевдосознание, — на своё приобретение, и ответил:

— Это сундук. Его пока зовут Сундук, но позже я, быть может, придумаю что-нибудь получше. Вам тоже нравится? Правда, он хорошенький?

— Мерлин, — слабым голосом сказала мадам Малкин. — Да, конечно же. А где ты его взял?

— Купил!

— Да я уж поняла, что не украл! Милый, ведь это тёмный артефакт, темнее тёмного. Кто продал тебе такое?

Гарри насупился. Ну вот, пожалуйста. Теория подтверждалась — любую крутую и классную вещь на свете тотчас же клеймили этим словом.

— Один знакомый. Мы с ним славно побеседовали. У него кузен живёт в Перу.

Малкин охнула и побледнела:

— Розье?! Мерзавец!

Гарри загрустил.

— Мадам, — сказал он скучным голосом, — могу ли я забрать свой заказ? Сколько с меня причитается?

Женщина окинула его сердитым и печальным взглядом, и покачала головой.

— Ну, может быть оно и ничего, — пробормотала она с сомнением. — Ох, милый… Да, конечно. Смотри, сейчас всё упакуем. Так, вот здесь — рубашки…

Гарри послушно осмотрел предъявленную одежду — по количеству она тянула на целый отдел в каком-нибудь маггловском магазине (хотя, судя по ценам, это должен был скорее быть бутик) — скомандовал Сундуку открыться, и под осуждающим взором Малкин скормил ему всю кучу. Сундук довольно клацнул крышкой и облизнулся. Малкин передёрнуло.

— Надеюсь, — заявила она веско, — твои родители с этим разберутся.

— Не сомневайтесь, мадам, — согласился Гарри. — Спасибо, с вами приятно иметь дело. Всего доброго!

Очередное упоминание о родителях пришлось некстати. Весёлый вояж за покупками был окончен, и только тут Гарри задумался — как же ему добираться обратно на Прайвит-драйв с этаким прицепом? Он ни за что не сумеет выдать Сундук за обычный маггловский багаж.

Он побрёл назад к «Дырявому Котлу», засунув руки глубоко в карманы. Палочка, спрятанная рядом с Томом, посылала лёгкие волны тепла, словно пытаясь его утешить. Гарри созерцал волшебные магазины, медленно проплывающие мимо, и глухое отчаяние пополам с раздражением разрастались в его сердце. Здесь было так правильно и хорошо, зачем он вообще должен был отсюда уходить? Он был волшебник, а это было волшебное место, они подходили друг другу. Возвращаться к магглам — было словно пилить себя по живому тупой пилой; одна лишь перспектива уже вызывала боль.

Минуточку.

Осенённый неожиданным откровением, Гарри остановился.

А точно ли ему нужно было возвращаться к магглам?

Его взгляд упёрся в объявление:

«СДАЮТСЯ КОМНАТЫ»

---------

[30] Natural History Museum — музей естествознания, расположенный на Эксибишен-роуд в Южном Кенсингтоне (Лондон).

[31] Слоёный десерт из бисквита с кремом, ягодной или фруктовой начинкой и взбитыми сливками.

[32] «Jabberwocky» (англ.) — сказочное чудовище, персонаж одноимённого стихотворения Льюиса Кэрролла, входящего в повесть «Алиса в Зазеркалье» («Through the Looking-Glass and What Alice Found There», 1871).

[33] «В аптеке черепаха, крокодил, и чучела иных морских уродов» (Уильям Шекспир, «Ромео и Джульетта», акт V, сцена I). Подобными экстравагантными предметами в шекспировские времена украшали аптеки в рекламных целях.

Вечер того, казавшегося бесконечным, дня Гарри встретил в «Дырявом Котле».

За прошедшие несколько часов паб не сделался ни уютнее, ни симпатичней, зато изменилось кое-что другое: Гарри узнал, что Том (другой Том, чёрт, это всё ещё вызывало путаницу в мозгах), оказавшийся не просто барменом, но и владельцем заведения, с радостью готов сдать Гарри комнату на втором этаже своего притона. По ряду причин это решение казалось оптимальным.

Объявление об аренде жилья, на которое прежде наткнулся Гарри, принадлежало другому пабу, выглядевшему намного чище и презентабельнее «Дырявого Котла». Назывался паб «Белая Виверна», и заправляла там смешливая молодая ведьма с очень длинными, очень кудрявыми и очень рыжими волосами. В общем зале играла причудливая бодрая музыка, исходившая от зачарованного музыкального автомата в углу — автомат, словно напольные часы, заводился ключиком, а внутри у него вращался диск, похожий на циферблат; как и большинство вещей в обиходе волшебников, он казался очень старомодным[34]. А ещё в том пабе подавали замечательный напиток под названием «сливочное пиво», который Гарри сравнил бы по вкусу с эгг-ногом[35], если бы хоть раз в жизни пробовал последний (но он не не пробовал — а потому, хоть и был восхищён, обошёлся без сравнений).

Увы, несмотря на общую приятную атмосферу, роскошь эта была явно не про него. Гарри легко давались выдумки, благодаря которым он беспрепятственно посещал кафе и магазины, но он так и не сумел изобрести ни одной хоть отдалённо приемлемой причины, по которой маленький мальчик без родителей мог бы арендовать здесь комнату на целый месяц.

С хозяином «Дырявого Котла» в этом смысле было проще. У него в голове явно имелось какое-то своё представление о Гарри и, как это обычно и бывает у сумасшедших, оно достаточно плохо соотносилось с реальностью. Воспользоваться данным обстоятельством стало лишь делом техники. После сумбурного и непоследовательного диалога, наполненного восклицаниями «Сэр!», Гарри получил в своё распоряжение ужин (посредственного качества даже по его скромным меркам), грелку (еле тёплую) и комнату, обставленную просто и скудно, зато обладавшую камином и окном.

И в мебели, и в само́м интерьере было что-то такое, что намекало уже даже не на шекспировские, а на вовсе уж средневековые времена: грубая безыскусность каждого предмета, общее впечатление не дряхлости, но изношенности, и некий особый флёр, какой появляется только у действительно старых вещей — аура, позаимствованная у самого Времени. Намёк на древность усиливала столь малозаметная деталь, как слой камыша на полу. Гарри истово понадеялся, что в нём не гнездятся блохи или что-нибудь похуже; пах «ковёр», кстати говоря, на удивление приятно — пижмой и ещё чем-то холодным и острым, вроде полыни.

Усевшись за неказистый стол без скатерти, чьи доски были сглаженными по краям, словно окатанные, как водой, течением минувших дней, а каждая трещинка древесины, казалось, хранила въевшееся сало ещё от застолий артуровой эпохи[36], Гарри опасливо попробовал жаркое (ужасно, как и следовало ожидать от блюда, чьё название включает в себя слово «домашний») и ноздреватый серый хлеб (вкусно), отпил молока из высокого стакана (стакан на вид был тоже старше норманнского завоевания[37] — тяжёлый, толстостенный, мутного стекла) — и понял, что больше хочет спать, чем есть.

Его буквально шатало, перед глазами всё плыло, мысли разбегались — юркие маленькие тени, точно мыши, прячущиеся по углам. Гарри погнался было за одной, но тут его лоб звонко ударился о столешницу, хорошо хоть мимо тарелки. Он со стоном выпрямился. Нужно было поговорить с Томом.

Усталость отступала, стоило лишь взяться за дневник; и этот раз не стал, конечно, исключением. Гарри трепетно перевернул обложку.

«По-прежнему 26 июля

Дорогой Том!

УГАДАЙ ЧТО

я нашёл жильё в волшебном мире!!!

Так, ладно, по порядку.

Купил всё, что нужно, даже больше: мантии (приличные, как ты сказал), ещё разную другую одежду, книжки, телескоп, весы, котёл, чернила — это ты и так заметил, думаю, а ещё я сейчас пишу ПЕРОМ, вот так-то…»

Писать пером, по правде говоря, оказалось дико неудобно. Гарри почесал в затылке, а затем оторвал от пергамента узкую длинную полоску и обмотал её вокруг стержня в несколько слоёв, создав утолщение, которое гораздо ловчее ложилось в пальцы. Том, тем временем, стёр написанное им и отвечал, как обычно не скупясь на комплименты:

«И впрямь — пропустить было бы трудно.

Тебе стоит посвятить какое-то время чистописанию, — твой почерк совершенно никуда не годен. Ты ведь не хочешь, чтобы в «Хогвартсе» у тебя возникли из-за этого проблемы?»

Гарри тяжело вздохнул. Он не хотел. Но перспектива корпеть над прописями душу всё равно не грела.

«Да, да, я всё понимаю, честно.

НУ ТАК ВОТ

Купил ещё сундук — он классный, ты бы только видел…»

Сундук Том одобрил, даже похвалил Гарри за находчивость. И посоветовал не слушать Малкин — тёмным артефактом технически мог называться только тот, который предназначен специально для причинения вреда волшебникам, телесного или душевного. Что к сундуку не относилось совершенно точно. К примеру, запирающие чары на двери могли серьёзно искалечить взломщика, но это ведь не делало дверь тёмным артефактом. Вся суть в намерении: дело двери — запирать, любой случившийся ущерб побочен. В конце концов, можно и вилкой выткнуть себе глаз, если стараться.

Гарри как-то так и думал, он только не сумел бы изложить это столь складно и последовательно.

Ободренный, Гарри поделился мыслями о том, что каждое сто́ящее колдовство тотчас же обзывают тёмным; это заслужило от Тома ироничное согласие:

«По форме есть к чему придраться, но по сути ты скорее прав. Нас окружают косные умы, которыми сполна владеют предрассудки…»

Слово «предрассудки» навело Гарри на другое воспоминание, и он поторопился изложить Тому всю ту чу́дную историю, которую ему сегодня довелось услышать от Розье. По мере пересказа он снабжал её своими комментариями, не в силах удержаться — почти всё поведанное вызывало скепсис.

К примеру — много ли смысла было в том, чтобы явиться в дом к совершенно незнакомой чете с малолетним ребёнком и заавадить всех троих? И сотворить всё это в одиночку, под покровом ночи. Такие вещи либо делают как можно более публично, ради устрашения, либо уж не делают совсем; иначе это можно счесть лишь актом личной мести. Вопрос вдогонку — чем же насолили родители Гарри своему убийце, если это была месть? Даже не так: зачем они ему настолько насолили, вот правильный вопрос.

Когда Гарри предполагал, что его мать и отец скончались в автокатастрофе — он злился на них, ведь они бросили его одного. Затем он узнал, что они были волшебниками — и злость возросла, ведь только чрезвычайно бестолковый, безответственный волшебник позволит себе погибнуть в автомобильной аварии. Теперь, увы, всё выглядело ещё хуже. С одной стороны, способ смерти хотя бы не был откровенно маггловским (особый сорт позора для любого мага — умереть подобным образом, если подумать). С другой же стороны, авария — случайность, а вот добиться, чтоб персонально именно тебя явился убивать лорд Пиночет[38] — это им пришлось ещё ведь постараться.

Неужели в рядах повстанцев совсем не нашлось никого без грудных детей? Неужели победа сопротивления оказалась важнее, чем благополучие собственного ребёнка, которому, вообще-то, требуется хотьодин живой родитель? Почему они не ушли в глубокое подполье? Почему не сбежали в другую страну? Каким странным, альтернативным мышлением надо обладать, чтобы знать, что тебе и всей твоей семье угрожает быть убитыми — и сидеть на месте ровно?

«Всегда следует рассматривать более одного мнения, — рационально заметил Том. — Держу пари, если эти события действительно настолько общеизвестны, то хотя бы кое-что о них будет содержаться либо в книгах по новейшей истории, либо в текстах старых газетных статей. Скажи-ка, офис «Ежедневного Пророка» ведь не переехал?»

Гарри хлопнул себя по лбу, и горячо с ним согласился. И как он сам об этом не подумал — чем собирать досужие сплетни, стоило лучше обратиться к письменным источникам.

«Слухи всё-таки важны. Они предоставляют неофициальную, если угодно — мифологизированную, версию событий, прошедшую обработку мельницами человеческого подсознания. Результаты, конечно, порой бывают удивительными — но слухам верят больше, чем газетам. Ты в целом правильно с них начал — только останавливаться теперь нельзя, нужно изучать вопрос и дальше, и лишь затем составить своё собственное мнение»

Гарри подпер голову рукой. Глаза слипались. На столе мигала одинокая свеча, подчёркивая старомодность обстановки. Очки давили на нос будто две бетонные плиты, пальцы устали от пера — даже усовершенствованное, оно было адски непривычным. Давно пора было ложиться спать, но Гарри не хватало воли прекратить их разговор. И было кое-что ещё, о чём ему хотелось обязательно поведать Тому.

«…Волдеморт!

Ей-Мерлин, я не вру!

Можешь ты себе представить?

Я думал, что всерьёз помру от смеха.

Как думаешь, ведь это псевдоним? Но почему же он такой УЖАСНЫЙ, ведь можно было бы придумать что-нибудь получше — вообще-то, кажется, трудно НЕ придумать чего-нибудь НАМНОГО лучше, даже если не стараться»

Ответ Тома поразил его.

«А я бы, — написал Том, — поступил бы в точности так же. Посмотри: тебя смешит «лорд Волдеморт», поскольку кажется, что этот nom de plume[39] или чрезмерно пафосен, или весьма нелеп, а может быть — то и другое сразу, верно? Отлично, и тем лучше, чем напыщеннее и глупей. Когда люди перестанут потешаться и начнут бояться, когда у них язык отнимется от ужаса, лишая способности вслух произнести то имя, что казалось им смешным — тогда успех можно будет считать вполне достигнутым. Вспомни, твой Розье — он десять лет спустя всё ещё не в состоянии сопротивляться страху, который ему внушает прозвище «лорд Волдеморт». Да, глупое, не спорю; но ведь в том и соль»

Гарри… действительно взглянул на «лорда Волдеморта» новыми глазами.

«Об этом я и не подумал, даже близко, — вывел он. — Звучит чертовски извращённо и умно. А ты бы какой себе тогда выбрал псевдоним?»

«Наверное, какую-нибудь анаграмму, — ответил Том после краткого раздумья. — Мне они всегда казались глупыми донельзя. А ты? Придётся постараться, чтобы превзойти подобное. Ну же, удиви меня»

Гарри потёр лицо. Глаза болели, шрам чесался, голову будто набили ватой. «Ещё немного, — неубедительно солгал он самому себе, — буквально пять минут, и лягу спать».

«ВЫЗОВ ПРИНЯТ! — сообщил он, и наморщил лоб. — Дай мне секунду… так, сейчас…»

Значит, анаграммы… Хм. А неплохой вариант.

«Ррор Гепатит». Нет, ерунда. «Тигр Реапорт». Ещё хуже. «Ретро-Тапир». Непонятно только, куда «г» девать. Для анаграмм он, кажется, чересчур устал. Мозг отказывался работать.

«Герр Тиоптар [40] . Ну, или герр Таротип [41] . Извини, для «лорда» у меня нужных букв нет. Но если люди станут бояться ТАКОГО — значит я просто боженька в их глазах»

«Соревнование ты явно не выиграл, — отозвался Том; Гарри практически мог слышать, как он посмеивается, — но принцип уловил, хвалю. Не пора тебе в постель, дитя? Был долгий день»

Ещё как пора-то. Гарри душераздирающе зевнул и всё-таки закрыл тетрадь. Однако стоило ему очутиться в кровати, как он понял, что не в состоянии заснуть.

Всё отличалось.

Комната была слишком большой, с огромным количеством пустого пространства внутри, с неуютно далёкими стенами и чрезмерно высоким потолком. Было непривычно светло: свет попадал с улицы через окно — слабый, но он просто был, тогда как обычно его не было, как и самого окна. Камыш на полу еле слышно шуршал, и Гарри гадал, не ползает ли кто-нибудь в его толще. Стены тихо-тихо поскрипывали — был ли это ветер, магия, или просто старость, которая расшатывала здание, как зуб в десне, мечтая однажды полностью его разрушить? В трубе нетопленого камина посвистывал ветер. Пахло воском от погасшей свечи, скошенной травой, мышами, пижмой и остатками ужина. Матрас был упругим и вдобавок без комков, подушка — высокой и чересчур мягкой, одеяло — неправильной толщины и веса.

Всё вокруг было не так, как Гарри привык, абсолютно всё.

Он обнаружил, что, хотя так было лучше — объективно лучше, и намного, — он в каком-то роде скучает по своему шкафу. Гарри вырос в этом шкафу, принял его форму, словно тыква, зреющая внутри бутылки, — не в одном смысле, а во многих — и вот теперь внезапно шкаф исчез. Он чувствовал себя улиткой, с которой содрали панцирь. Гусеницей, которую вытащили на свет в процессе окукливания. Моллюском без раковины. Перелинявшей змеёй. Требовалось время, чтобы найти новые точки опоры в изменившемся, расширившемся мире.

Гарри лежал, вглядываясь в тени на потолке, и думал о своём имуществе, оставшемся в чулане. Всё, кроме письма из «Хогвартса», являлось хламом — одежда, постель, несколько тетрадей, несколько карандашей, ручка, фонарик, батарейки, Джейн, игрушечные всадники и Тыквоголовый Джек. Мусор, по большому счёту. Но Гарри неприятно было представлять, как магглы станут трогать своими руками его вещи, пусть даже не имеющие никакой ценности в его глазах. Просто… они были его. Магглам не должно было быть разрешено к ним прикасаться.

С этими мыслями его глаза наконец закрылись.

Ему снилась темнота. Пол ходил ходуном. Надрывно вопил ребёнок, кто-то молился вслух, отчаянно путая слова, кто-то рыдал. Пахло мочой и рвотой. На голову струйками сыпалась мелкая пыль, липнувшая к коже. Он слышал, как где-то снаружи (и почему он решил, что это «снаружи»? где было то «внутри», в котором он находился?) что-то грохнуло, жахнуло со всей силы — и снова, и ещё.

«Нет, — подумал Гарри, — только не так. Я не хочу!»

…и проснулся.

Солнечный свет бил в окно, яркие пятна от него лежали на стенах и потолке — закопчённом, с выступающими балками, таком же ветхозаветном, как всё прочее в комнате. Одеяло сбилось в ногах, но Гарри, улёгшийся спать в новой пижаме, за ночь ни капли не замёрз. Он понятия не имел, сколько сейчас времени, но по ощущению было довольно позднее утро.

Всё ещё лёжа в кровати, Гарри засмеялся от радости.

Никто не пришёл будить его, он проснулся сам. Не нужно было готовить завтрак для свинского семейства, мыть посуду, убирать кухню. Вообще ничего не нужно было делать. Огромный день простирался перед ним, пустой и солнечный как эта комната.

Гарри потрогал дневник, лежавший под подушкой — разумеется, за ночь тот никуда не исчез, но было приятно лишний раз в этом убедиться — потянулся и вскочил с постели.

Ванной комнаты здесь не было. Пришлось обмываться губкой в тазике, зато вода в кувшине, подготовленная с вечера, оказалась неестественно тёплой, почти горячей. «Магия», — с восторгом подумал Гарри. Мыло давало подозрительно летучие разноцветные пузыри. Полотенце снова стало сухим, стоило вернуть его на туалетный столик. Гарри удовлетворённо вздохнул.

Он подозвал Сундук, мирно дремавший в углу у окна, вытащил свою новую одежду и надел её. Она сидела не очень-то привычно, но зато была так похожа на вещи, которые носил Том. Брюки со стрелками, рубашка, пуловер, галстук. С раздражением Гарри заметил, что забыл купить обувь — его кроссовки до того не подходили к прочему наряду, что глазам делалось больно. Ничего, ещё совсем не поздно это исправить. Он накинул мантию поверх всего остального — одну из школьных, вчера он не подумал, что ему потребуются какие-то другие — и пожалел, что в комнате нет зеркала.

Сброшенная перед сном маггловская одежда так и осталась лежать ворохом на полу. Гарри не хотелось к ней даже прикасаться, она словно была кожей, из которой он вылинял, но чуть тронь — возьмёт, и прирастёт обратно, тугая, удушливая, грязная. Он обогнул её по широкой дуге, когда шёл к двери. Волшебная палочка лежала в кармане его мантии, дневник был прибинтован к груди под рубашкой. Гарри чувствовал себя королевским наследником, не меньше.

Ах, ну да, ведь он же и был им — наследником Салазара, не так ли?

Хозяин паба, чистивший от свечного нагара люстру, спущенную с потолка (она, оказывается, крепилась на подвижном блоке, а Гарри и не знал таких тонкостей), при виде Гарри ухмыльнулся, шевельнув усами, и пару раз хлопнул в ладоши.

— Да, сэр! — сказал он радостно. — Полное инкогнито, сэр! Не сомневайтесь! Завтрак?

Гарри пригладил чёлку, которую старательно зачесал на лоб после умывания, и покивал с ответной улыбкой.

На завтрак ему подали овсяную кашу — не слишком привлекательную на вид, но довольно неплохую на вкус, и лучшим ингредиентом послужило то, что Гарри не сам её готовил. Чая в меню не было — только молоко и пиво, но от последнего Гарри вежливо отказался.

Время от завтрака до ланча Гарри провёл самым приятным образом. Он обзавёлся парой «оксфордов», неотличимых от тех, что были у Тома, только, разумеется, поменьше. Долго слонялся по «Волшебному Зверинцу», и почти решился купить сову, но всё же отказался от этой мысли — в «Хогвартсе» была совятня, не было смысла приобретать собственную почтовую птицу. Послушал, как в террариуме зоомагазина ругается сам с собою рунеспур (но комментировать ничего не стал, мало ли кто его подслушивает). Докупил всякие мелочи, про которые позабыл вчера — зубную щётку, обувной рожок, носовые платки, карманное зеркальце и расчёску. Ведьма из галантерейной лавки заверила его, что существует зелье, помогающее укротить даже самые непослушные вихры; Гарри купил и это зелье тоже.

— Мордред и Моргана, — проворчала мадам Малкин, когда Гарри явился к ней за пополнением своей коллекции мантий. — Эта гадость всё ещё с тобой?

Сундук переступил ногами. Гарри насупился.

— Вовсе он не гадость. И не тёмный артефакт. Мне разрешили его оставить.

— Милый… а кстати, как тебя зовут, мой мальчик?

Тут Гарри малость запаниковал. Ну вот, сейчас начнётся! Нет, нужно было придумать что-то, представиться другим именем. В голове мелькнули фамилии предполагаемой волшебной родни. Лучше прочих подходили Блэки — громадное семейство, настоящее созвездие, учитывая имена. К несчастью, в астрономии Гарри был не силён. Но на помощь неожиданно пришла научная фантастика. Посылая мысленный привет парочке любимых авторов, Гарри чопорно склонил голову и изрёк:

— Фомальгаут Блэк, к вашим услугам. Прошу прощение за свою невежливость, мадам, — одним Блэком больше, в этакой их толпе никто и не заметит, рассудил Гарри.

Мадам всплеснула руками.

— Конечно! Как я сразу-то не догадалась! Ещё один бунтарь в семье, я погляжу? Весь в Сириуса… хм, вы и с лица похожи. Кто он тебе — дядюшка?

— Двоюродный, — решил не наглеть Гарри. Он понятия не имел, кто такой Сириус — этого имени Том точно не упоминал, но «двоюродный» подходило почти всем и всегда.

— А, так ты внучок Альфарда! Мерлин, разумеется, ну всё понятно, — она перевела дух и погрозила пальцем. — И всё-таки будь осторожней, тёмные вещицы очень уж опасны. Значит, ещё одна мантия? Какого цвета хочешь? Лично я бы посоветовала зелёный — чудно подойдёт к твоим глазам.

Том не носил зелёные мантии. Гарри тоже настоял на чёрной. Малкин явно была разочарована, но не стала дальше спорить.

«И кто это — Альфард? — размышлял Гарри на пути к книжному магазину. — Мне точно нужен какой-то путеводитель по всей своей родне. Где бы только взять подобный?»

Оказалось — ближе, чем он думал. Справочник под названием «Священные двадцать восемь» не включал Поттеров, но остальные, и в частности Блэки, там имелись. А ещё Гарри стал владельцем таких важных книг как «Величайшие события волшебного мира в ХХ веке» (на неё он возлагал особые надежды), «Современная история магии» и «Взлёт и упадок тёмных искусств» (последнюю было интересно почитать и просто так).

С газетами оказалось сложнее. Офис «Ежедневного Пророка» действительно не переехал — Гарри проходил мимо него уже несколько раз. И, кажется, подшивки старых выпусков можно было отыскать лишь там — в книжной лавке их не нашлось. Возможно, они имелись в библиотеке «Хогвартса», но Том сказал, что он такого не припомнит, а это не внушало оптимизма. Нет, искать нужно было здесь. Но вот как это сделать?

В раздумьях Гарри возвратился к «Дырявому Котлу» и засел в своей комнате.

Версия Розье подтвердилась.

Даже более того — она обогатилась слёзовыжимательными подробностями, которые непонятно как и от кого стали известны. К примеру, Гарри ещё мог понять, как удалось установить, кто из его родителей погиб первым — криминалистика, и прочее в том духе, у магов, верно, было даже больше средств, чтобы исследовать возможные улики. Но кто мог знать, какие последние слова сказала Лили Поттер, и что ей отвечал лорд Волдеморт? Там кто-то рядом свечку им держал, что ли? Или это был художественный вымысел? Если так, то что он делает в, якобы, документальных книгах?

Загадок не становилось меньше. Гарри вытащил дневник и стал делиться с Томом ходом своего расследования.

«Как бы я хотел, — раздражённо нацарапал он, размяв в очередной раз сведённые судорогой пальцы, — иметь возможность просто показать тебе всё, что я читаю. Это становится до жути неудобным»

А ещё — и это Гарри не написал, зато подумал, и уже не в первый раз — когда он всего через месяц отправится в школу, то не сможет так часто общаться с Томом как теперь. Хотя бы потому, что там придётся уделять время непосредственно учёбе. И — в целях эффективности — придётся хоть немного больше спать. А Гарри очень не хотелось жертвовать разговорами с Томом; но он не знал, что можно тут поделать.

«Вот было бы здорово, если бы мы могли видеть друг друга, как тогда в твоём воспоминании, — размечтался Гарри. — Чтобы не писать друг другу, а нормально разговаривать… Ты не подумай, — спохватился он, — я совершенно не против, мне очень нравится с тобой переписываться. Я постараюсь делать это и впредь как можно чаще (ты знаешь, почему)…»

«Потому что ты не существуешь, когда закрыт дневник, но это я лишний раз тебе напоминать не буду — ни к чему», — мысленно закончил Гарри со вздохом, окунул перо в чернильницу, и продолжал:

«…но я просто размышлял — гипотетически — как это было бы УДОБНО»

«Вообще-то способ есть», — скромно заметил Том, дождавшись конца его тоскливых излияний.

Перо выпало из руки Гарри. Шлёпнувшись на страницу, оно оставило громадную кляксу, впрочем, тут же впитавшуюся. Гарри сидел с открытым ртом, не в силах поверить только что прочитанному.

И-и-и…

«И ПОЧЕМУ ДРАККЛЫ ТЕБЯ ДЕРИ МЫ ЕЩЁ ИМ НЕ ВОСПОЛЬЗОВАЛИСЬ

?????

Том?»

«Причина весьма существенная, — после паузы, словно неохотно, отвечал тот. — Скажу прямо: для этого потребуется кое-что, весьма неодобряемое обществом. Кое-что не совсем законное. И если об этом когда-либо узнают — это действительно очень, очень плохо воспримут.

Ты помнишь девиз нашего дома, Гарри?»

Разумеется, он помнил. Главным и единственным девизом Слизерина, ныне, присно и во веки веков было:

«НЕ ПОПАДАЙСЯ!»

«Именно. Так что ты должен чётко понимать, на что идёшь. Не соглашайся, если не собираешься довести дело до конца. Но если ты готов, если в самом деле готов замараться по самые уши, преступить закон и совершить крайне предосудительный в глазах общества поступок — »

Гарри закатил глаза. Эта страсть к пафосу! Она была в Томе чертовски неистребима.

«Да готов я, готов. Выкладывай уже, пожалуйста, а то меня сейчас, кажется, удар хватит»

«Тогда побережём твоё хрупкое здоровье?»

«ТОМ!!!»

«Хорошо, хорошо. Итак, вот что я имею в виду: существует возможность создать мою духовную проекцию, подобие призрака, которая будет видима или невидима по своему желанию, сможет относительно свободно перемещаться, не удаляясь, впрочем, слишком сильно от физического якоря, коим является дневник, и даже колдовать в каких-то умеренных пределах. Это не оживит меня, и нисколько не приблизит к такому состоянию, но, по крайней мере, позволит нам контактировать свободно, именно как ты хочешь, и даст мне большую стабильность»

Ух ты. Гарри обдумал всё сказанное.

«Звучит отлично, даже слишком хорошо. И в чём подвох?»

Потому что жизнь Гарри была так устроена, что всегда должен был быть подвох.

«Потребуется человеческая жертва»

Гарри приморозило к месту. А Том… не шутил насчёт «замараться по уши», не так ли.

«Ты… мы… должны будем кого-то убить?»

«Не буквально. Но мне придётся выпить магию — полностью, всю до капли — из какого-то волшебника. Как я уже говорил тебе, я сам не обладаю даже крохотной частицею волшебной силы — лишь той, которую ты мне добровольно отдаёшь. Этого достаточно, чтобы питать меня на время, пока ты со мною взаимодействуешь, но и только. Создание духовной проекции потребует намного больше, поскольку неизбежны паразитные потери в процессе её перекачки от донора ко мне. Но если всё получится как надо — я обрету собственную магию, не зависящую от того, пишешь ли ты в моей тетради в данный конкретный момент или нет»

Что ж, это было всё же лучше, чем убийство — но едва-едва. Гарри, наверное, предпочёл бы смерть лишению магии.

«Так что нам придётся выбирать, и выбирать тщательно — отнюдь не каждый маг заслуживает столь жестокой участи. Нет, это должен быть какой-то негодяй, человек пустой и абсолютно бесполезный — для общества, семьи, да даже самого себя. Необходимо вдумчиво решить…»

И, внезапно, Гарри уже знал ответ. На самом деле не было ничего проще.

«…тот, кто, владея магией, не в силах распорядиться ею даже в самой малости…»

«Том, — написал он поспешно, в ужасе и в восторге от самого себя; в этот самый момент Салазар определённо мог бы им гордиться, в точности как Том и говорил, — Том!

А это обязательно должен быть именно маг?

Или сквиб подойдёт?»

---------

[34] Называется эта штука «симфонион» и придумал её Пауль Лохман, изобретатель из Лейпцига (Германия). Она представляет собой язычковый механизм, считывающий мелодию с зубчатого металлического диска — как раз сменные унифицированных размеров диски и отличают данную конструкцию от классической музыкальной шкатулки с валиком. К 1886 году симфонионы уже выпускались массово и повсеместно, но век их был недолог — примерно до 20-х годов ХХ века, когда их окончательно вытеснили граммофоны.

[35] Сладкий напиток на основе круто взбитых сырых желтков и молока.

[36] Т.е. рубежа V-VI веков; по преданиям, вождь бриттов и правитель королевства Логрес Артур Пендрагон жил именно тогда. Впрочем, вся его личность легендарна, и наверняка утверждать ничего нельзя.

[37] Т.е. 1066 года, когда произошло вторжение в Англию армии герцога Нормандии Вильгельма (прозванного в начале жизни Незаконнорождённый, а в конце — Завоеватель, что вполне наглядно иллюстрирует его карьеру), и последующее подчинение страны.

[38] Аугусто Хосе Рамон Пиночет Угарте (Augusto Jose Ramon Pinochet Ugarte, 1915-2006) — чилийский диктатор в 1974-1990 годах, пришёл к власти в результате военного переворота 1973 года, свергнув демократически избранное социалистическое правительство Сальвадора Альенде. Автор высказывания «Демократию необходимо время от времени купать в крови, чтобы она оставалась демократией». При нём в стране творилась настоящая кровавая баня и одновременно произошло не менее настоящее «экономическое чудо», из-за чего отношение к личности Пиночета было и остаётся крайне амбивалентным.

[39] «Псевдоним» (фр.)

[40] Herr Tyoptar («herr» — по-немецки «господин» ).

[41] Herr Tarotyp.

Подготовка к операции под кодовым наименованием «Сквиб» заняла два дня. Могла бы и меньше, но Гарри уломал Тома на ещё один обмен воспоминаниями. Даже не уломал, а вынудил хитростью, действуя как настоящий слизеринец (быть наследником Салазара оказалось проще, чем он боялся).

Им предстояло каким-то образом заставить старуху взять Тома в руки и удерживать всё то время, пока он станет выкачивать из неё магию. Что, к стати говоря, не будет таким уж приятным ощущением — легчайшую версию этого Гарри испытал на собственной шкуре, и примерно представлял, на что оно похоже. Идеально было бы, конечно, если б она согласилась добровольно, и стоически всё перетерпела, но об этом, разумеется, не приходилось даже и мечтать.

Гарри не испытывал к миссис Фигг ни проблеска сочувствия. Наоборот, чем дольше он думал, тем правильнее и красивее представлялось ему это решение. У бесполезной старухи были, пользуясь метафорой Тома, горы золота, которыми она никогда не смогла бы воспользоваться, ведь она появилась на свет без ключа от собственной магии. У Тома, наоборот, имелся ключ, но его «банковский сейф» был совершенно пуст, без единой завалявшейся монетки. Лишение магии не нанесло бы Фигг вреда — она и так ею не владела. Тому же это, напротив, принесло бы несказанную пользу. Как ни крути, всё сходилось.

И кроме того — хотя Гарри искренне считал, что изначально его предложение никак не было с этим связано — старая карга была ему должна. Да, у него определённо имелся к ней счёт за все те десять лет, когда маленького волшебника приводили в её гостиную на передержку, точно щенка или котёнка, и она могла хорошенько рассмотреть его — его одежду, его худобу, его синяки, его очки, перемотанные скотчем, всего его целиком — но предпочла ничего не видеть и ничего не делать; и Гарри намеревался предъявить этот счёт к оплате.

Итак, в отсутствие добровольного согласия им приходилось думать о способе, которым они вынудят старуху пройти через необходимую процедуру. Стоило ли им проникнуть в дом, пока она будет спать? Опоить её? Оглушить? Как вообще к ней ловчее всего подобраться?

Для начала Том принялся вытаскивать из Гарри все возможные подробности о миссис Фигг. Как расположен её дом, сколько комнат, куда выходят окна, есть ли второй этаж, каков её распорядок дня, какие Гарри знает за ней привычки, с кем она общается — и так далее, и тому подобное. Гарри, к собственному разочарованию и к раздражению Тома, не мог толком ответить ни на один вопрос. В конце концов он психанул и предложил:

«Слушай, а может ты посмотришь мои воспоминания? Раз ты показывал мне свои, то, наверное, это и наоборот должно работать? Сам видишь, от меня никакого проку, но вдруг мы сумеем выжать из моей памяти больше, когда изучим её вместе? Если кто-то на такое и способен, так это именно ты!»

Идея вызвала у Тома скепсис.

«Лесть неуклюжая, хотя попытку я оценил. Однако я против новых сеансов легиллименции с тобой — твоя склонность к саморазрушению делает их слишком опасными. В прошлый раз ты довел себя до магического истощения, припоминаешь? Что, если подобное повторится?»

Гарри надулся.

«Я буду осторожнее теперь, честное слово! Как только почувствую неладное, сразу же тебе скажу. И раньше я не знал, на что обращать внимание, а теперь — знаю. Пожалуйста, Том, давай просто попробуем! Вдруг ещё и не получится ничего, а мы спорим»

Тома его «не получится» предсказуемо уязвило:

«Твой мозг, дитя, это крепость без ворот, проникнуть в него способен каждый чтец разума, а уж я — тем более. Разумеется всё получится, вопрос в рациональности»

Тем не менее ещё дюжину разнообразных вопросов спустя — вопросов, на которые Гарри совершенно не намеренно отвечал даже более бестолково, чем на прежние — Том сдался и поменял своё решение.

Ну, то есть он не сказал вот прямо: «ладно, думаю ты прав», но смысл был именно тот самый.

«Возможно, мне действительно стоит прочесть тебя напрямую. Ты, кажется, совершенно не умеешь работать с собственной памятью. Досадный недостаток, но к его обсуждению мы вернёмся в другой раз. Пока что приготовься открыть мне своё сознание. Помнишь ещё, что нужно делать?»

Устроиться поудобнее, расслабиться и ни о чём не думать. В последнем Гарри был особенно хорош. Главное — не заснуть нечаянно. Он поёрзал на стуле. Вроде нормально.

«Ага. В принципе я готов, начинай»

Страницы дневника шевельнулись. Гарри вглядывался в их ускоряющееся мелькание, и приготовился было в нужный момент шагнуть в темноту, но в этот раз всё было иначе. Темнота сама выплеснулась ему навстречу — выплеснулась, захлестнула и утащила за собой.

Он стоял в гостиной миссис Фигг и смотрел на себя маленького.

Тощий оборванный мальчик в сломанных очках входил в комнату и садился в глубокое кресло, утопая в его подушках. Снова, снова и снова. Мальчик становился взрослее, менялись детали, но не суть. Гарри смотрел как прикованный, хотя картина была тягостная.

Том в это время бродил по гостиной, выглядывал в окна, зачем-то пошарил на стеллаже за креслом, потом вышел в соседнюю комнату. Его мантия колыхалась и развевалась при ходьбе. Слышно было, как он бродит по дому, по-хозяйски открывая двери. Мальчик в кресле пил чай. Миссис Фигг показывала ему фотографии кошек. Гарри с души воротило от этого зрелища.

Том вернулся, деловито пересёк гостиную, открыл дверь в прихожей, выглянул на улицу. Мальчик со шрамом на лбу сел в кресло. Перед ним стыла чашка с чаем. Старуха протянула ему фотоальбом. Обессиленный, полный злости, Гарри на секунду сомкнул веки.

— Нет! — кричал срывающийся женский голос. — Пожалуйста, нет! Только не Гарри!

По глазам вспышкой ударила темнота.

— Пожалуйста, только не Гарри! — продолжала умолять неизвестная женщина сквозь рыдания. — Убейте лучше меня, меня!

«Где-то я это уже слышал, — подумал Гарри, растекаясь в темноте; он был её частью, бесстрастным наблюдателем, не испытывающим даже любопытства, — словно бы что-то знакомое»

— Прочь, глупая девчонка, — скомандовал другой голос, высокий, холодный, нечеловеческий.

— Только не Гарри… Пощадите…

Темноту разодрало в клочья ослепительным зелёным светом.

Рывком, будто его дёрнули за шиворот, Гарри пришёл в себя.

Из носа густыми медленными каплями сочилась кровь — прямо на дневник. Гарри вяло попытался смахнуть их, но они уже впитались — к счастью, бесследно. Гарри сжал пальцами переносицу. Как ни странно, в остальном ему не было худо — голова не кружилась, не тошнило. Но он всё равно чувствовал себя нашкодившим щенком — что-то явно пошло не так, а что — он не понимал.

Том даже ругаться не стал, против ожидания, только написал:

«Ты действительно не умеешь вовремя останавливаться, не так ли?»

Гарри нечего было на это возразить.

И всё-таки, пользу, принесённую просмотром воспоминаний, нельзя было отрицать. Том не расщедрился на подробности, лишь заметил, что узнал все необходимые ему детали.

Впрочем, они не посвящали своё время целиком только планированию затеи со старухой. Им многое нужно было обсудить между собой.

«Том, послушай, не хочу, конечно, настаивать, но есть один вопрос, на который ты так и не ответил.

Что случилось с твоим, как ты его назвал, «основным я»? Ну, с человеком, которым ты был до того, как попасть в дневник. Ты говорил, что ему угрожала смертельная опасность — так он в итоге всё-таки умер? Ты не знаешь?»

Вообще-то да, Гарри подозревал, что Том не знает — что ещё могло бы объяснить подобное молчание? Том высказался уклончиво, и это только подтверждало подозрения Гарри:

«Есть и иной вопрос, на который уже ты, в свою очередь, так и не ответил, и он связан напрямую с твоим вопросом. Как к тебе попал мой дневник? Мои первые предположения об этом оказались далеки от истины — ведь ты, как выяснилось, тогда жил с магглами, и с волшебным миром совершенно не контактировал. Так как же?»

Гарри фыркнул. Когда-то, в незапамятные времена, несколько недель назад, он постеснялся признаться; сейчас это вообще не было проблемой:

«Я его украл. У букиниста, маггловского, как я думаю — вряд ли он стал бы держать лавку в Литл-Уингинге, будь он волшебником. Так что он маггл, я практически уверен. И лавка самая обычная — старые книги, ничего запредельно редкого или ценного. У него даже витрин нет, всё лежит прямо на прилавке и на полках. Там была куча древних просроченных ежедневников, вроде как распродажа, и твой лежал среди них, на самом верху. Я его увидел, ну и не смог удержаться»

Что, оглядываясь назад, было самую малость странным, но импульсивное воровство входило в перечень недостатков, которые Гарри за собой знал и принимал. Принимать себя ведь очень важно, это каждому известно.

«Крайне любопытно. Дело в том, что я собирался оставить эту филактерию одному близкому человеку — преданному другу, как я тогда считал. Не знаю, поступил тот я в итоге иначе, или этот человек оказался не таков, как я о нём думал. Разумеется, он был, или вернее — есть и посейчас, ведь он должен быть ещё жив и даже не так уж стар — волшебником. Как видишь, всё это выглядит запутанно и не слишком хорошо.

Отвечая на твой вопрос, я имею основания предполагать, что тот я мёртв. Будь иначе, я бы не допустил, чтобы столь важная и ценная вещь оказалась там, где в итоге оказалась. Быть может, мёртв и тот мой друг — убит, к примеру — и это бы кое-что объяснило. Мне нужно знать больше, и будь уверен — я узнаю, как только смогу действовать более свободно»

Да, как видно, идея выбраться из дневника к этому моменту захватила Тома ничуть не меньше, чем Гарри. Они вернулись к разработке своего плана.

Первым шагом стало бы вообще добраться назад в Литл-Уингинг. Без необходимости тащить за собой и как-то скрывать Сундук это смотрелось проще, но всё ещё не настолько просто как магический способ — пух, и ты уже на месте. Нет, Гарри предстояло найти свой путь с использованием маггловского транспорта, а он и представления не имел, как к этому подступиться.

Итогом небольшого мозгового штурма стал поход в книжный магазин, соседствовавший с «Дырявым Котлом» с немагической стороны, где Гарри, к своему удовлетворению, обнаружил в продаже дорожный путеводитель по Лондону и пригородам, включавший в себя схему электричек, автобусов и метро. Эту полезную книжицу он, не мучаясь угрызениями совести, присвоил — поленился снова идти в банк и разбираться в тонкостях обмена магических денег на фунты стерлингов, хотя Том и упоминал ранее, что подобная услуга у гоблинов существует.

С путеводителем дело пошло на лад. Гарри проложил маршрут, в соответствии с которым ему нужно было воспользоваться метро, пригородной электричкой и собственными ногами; затем пришлось всё же нанести повторный визит в «Гринготтс» — требовались деньги на билеты; ехать «зайцем», рискуя, что его высадят, Гарри не хотелось.

Вторым этапом стала разработка метода обездвиживания цели. Гарри самокритично признавал, что вряд ли у него хватит сил побороть в чисто физическом противостоянии взрослого человека, пусть старого и слабого. К счастью, в столь маггловских методах и не было нужды.

— Ступефай! Вот гадство. Прости, я не тебе. Сейчас, погоди. Так, ещё раз. Ступефай!

Крыса, пискнув, повалилась на бок. Гарри утёр пот с лица ладонью, но затем вспомнил, что он теперь взрослый приличный маг, и полез за носовым платком.

Крысу Гарри приобрёл в «Волшебном Зверинце», вместе с клеткой, мешком корма и пакетиком лакомств — последние были куплены не из желания баловать нового питомца, а из чувства раскаяния, поскольку Гарри предназначал грызуна для вполне конкретной цели, сулящей крысе мало приятных впечатлений в ближайшем будущем. И да, крысу, в отличие от миссис Фигг, было жалко.

Крыса, получившая имя Хоул[42] (без особых на то причин, просто Гарри нравилось, как оно звучит), была угольно-чёрного окраса и, по заверению продавца, отличалась большой сообразительностью, как и все фамильяры. В последнее даже верилось — Гарри произнёс небольшую речь, призванную объяснить Хоул понятие высшей необходимости, и с некоторым удивлением отметил, что крыса действительно совсем не пытается увернуться от летящего в неё красного луча. Во избежание досадных недоразумений Хоул, впрочем, всё равно оставалась в клетке — Гарри планировал отпустить её на волю или подарить кому-нибудь, когда закончит, но не раньше. Преждевременный побег испортил бы ему всю тренировку.

— Финита. Ну, как ты там? Хорошо, держи печеньку, я пока передохну. А это сложнее, чем кажется, да? Ладно, поехали. Ступефай!

Заклинанию, разумеется, его научил Том. Было немного непривычно разбирать нарисованную им схему движений палочкой, но в целом теоретическая часть не составила для Гарри труда. С практической вышло хуже — срабатывало, по крайней мере сначала, через раз.

Однако упорство и труд, как это и бывает обычно, превозмогли всё — постепенно Гарри стал всё уверенней отправлять крысу в нокаут. Остановился он только тогда, когда успешной стала не каждая третья попытка, а по крайней мере пять из шести. Гарри чувствовал, что до идеала ещё далековато, но его уже просто не держали ноги — колдовство отнимало на диво много сил.

Подкрепившись от щедрот хозяина паба (добрести куда-нибудь, где кормили повкуснее, он был, увы, не в состоянии), Гарри засел за дневник.

«28 июля, что-то около трёх пополудни

Дорогой Том!

Я почти (почти что почти) разобрался с заклинанием. Пока пришлось взять паузу — не могу продолжать, руки трясутся. Неужели все заклинания такие сложные? Как-то мне теперь страшно за свою успеваемость в «Хогвартсе»… Это потому, что я полукровка, да?», — вывел он.

«Умница, Гарри, я в тебе и не сомневался»

Гарри, жадный до похвалы, особенно от Тома, расцвёл, но продолжение заставило его возмущённо засопеть:

«Чушь, ты не слабее прочих. Просто это заклинание четвёртого курса»

«Ах ты подлый, скрытный змей! — написал Гарри в ответ, брызгая чернилами из-под пера. — Что тебе мешало упомянуть об этом сразу? А если бы у меня вообще ничего не получилось?»

«Но ведь получилось же, — пронять Тома было нелегко. — Мы могли бы попробовать «петрификус тоталус», однако он слабее и хуже годится для нашей цели. И кроме того — ты наследник Салазара, ожидать от тебя меньшего было бы странно»

Да, ну и вот как тут будешь спорить.

«Ладно. Что насчёт запасного варианта? Ты говорил про зелья, но я в этом ни бельмеса не смыслю, по крайней мере — пока»

Том, как обычно, только рад был поиграть в учителя.

«Думаю, в данном случае лучше всего подошла бы морочащая закваска или сон-без-сновидений. Первая приводит ум выпившего её в состояние замешательства и растерянности, аналогично заклинанию «конфундус», а о действии второго ты можешь догадаться уже по названию. Из этих двух морочащая закваска лучше, поскольку эффект от неё почти мгновенный и она отлично всасывается через кожу. Что касается сна-без-сновидений, то ему, чтобы подействовать, требуется какое-то время, и вдобавок он обязательно должен попасть на слизистую оболочку носа или рта. Так что выбор, в общем-то, очевиден. Я бы мог записать для тебя рецепты и того и другого по памяти, но сварить их ты вряд ли сумеешь — требуются определённые навыки работы с ингредиентами, и все тонкости невозможно объяснить за один вечер. Да и незачем, проще приобрести готовое зелье»

Гарри задумчиво покивал. Аптека в Косом переулке точно имелась — он уже побывал в ней; и даже, кажется, она была там не одна.

«Логично. Значит, так — я прихожу, она открывает дверь, я колдую, если получилось — ура, если нет — брызгаю зельем ей в рожу и пробую ещё, пока не получится. Всё верно?»

Потому что да, таков был план. Разумеется, старая кошёлка не будет спокойно смотреть, как Гарри подмешивает что-то подозрительное в её чай, и уж тем более не станет сидеть смирно, пока он вливает зелье ей прямо в пасть. Гарри, с его маггловским прошлым, была знакома концепция перцовых баллончиков, и он с радостью поделился ею с Томом, в результате чего в галантерейной лавке был приобретён пульвелизатор для духов — старомодный хрустальный флакон с резиновой трубочкой и грушей, создающий прекрасное облако мельчайших брызг. Тут, как и с перцовым баллончиком, главное самому быстренько в сторону отскочить, а то неловко получится.

«За исключением подбора слов — всё верно. Как там твои руки, дитя, больше не трясутся? Кажется, пора возвращаться к тренировке»

Гарри с мученическим стоном поднялся и снова взялся за палочку. Хоул прекратила чистить усы и уставилась на него с укоризной.

— Надо, — сурово объявил ей Гарри, занося палочку, — думаешь, мне это так сильно нравится? Хм, ну вообще-то да. Ступефай!

За морочащей закваской Том отправил Гарри не в Косой, а в соседствующий с ним переулок, именовавшийся почему-то Лютным.

«Не продадут, — лаконично пояснил он, — согласись, зелье не из тех, которые могли бы понадобиться обычному первокурснику. Добропорядочные торговцы не станут с тобой связываться. Придётся заглянуть к менее законопослушным»

Оказывается, в волшебном мире существовал свой собственный чёрный рынок. И, как Гарри начал подозревать, собственный наркобизнес, но это было заботой другого дня, если и вообще его заботой. Гарри прошествовал мимо лавки «Чертополох и меч» и, не доходя до общественной совятни (как раз той, что упоминала однажды миссис Фигг, благослови Мордред её убогую душонку), свернул в арку между этими двумя зданиями.

Вход в Лютный переулок скрывался за решётчатой калиткой, от которой начинались круто уходящие вверх каменные ступени. Консерватизм волшебного мира в который раз сыграл Гарри на руку — аптека находилась в точности там, где запомнил её Том: через два дома от лавки «Боргин и Бёркс», напротив заведения, торгующего, согласно вывеске, гигантскими пауками — Гарри мимоходом подивился столь узкоспециализированной торговой нише. Витрину аптеки, грязную и страшную, как смертный грех, украшал одинокий фиал тёмного стекла и лежащий рядом пучок каких-то неопознаваемых растений, сухих и выгоревших на свету. Вывеска гласила: «Шайверетч. Яды и отравы на любой вкус». Гарри потянул за дверную ручку.

Аптекарь, тощий скрюченный дед, чья внешность наводила на мысли о злоупотреблении какими-нибудь запрещёнными составами, с интересом покосился на Сундук и осклабился в том, что, должно быть, считал приветливой улыбкой.

— Доброго денёчка, сэ-э-эр, — пропел он елейно, — чем угодить можем, что желаете?

— Три унции[43] морочащей закваски, да поживее, мошенник, — отвечал Гарри. Его вопиющая грубость была вполне сознательной.

«Репутация, — говорил Том, — бежит далеко впереди человека. А видимость — половина репутации». Гарри приложил максимум усилий к созданию своей видимости — будучи в Риме, поступай как римлянин, что в данном случае означало: находясь в Лютном — держись отпетым негодяем. Ради этого визита он даже специально разжился глухим плащом с капюшоном, который натянул почти по самый нос. Росту это ему, конечно, не добавило, но он надеялся, что хотя бы немного сумел замаскировать свой истинный возраст. Мало ли, вон гоблины тоже не из высоких.

Аптекарь хмыкнул, но послушно пошарил под прилавком и загремел весами.

— Три галеона с вас, сэр. Да, а я вижу правду говорят-то. Не захирел всё же древнейший благороднейший род, не пресёкся. Отрадно, отрадно…

— Поменьше болтай, — посоветовал ему Гарри, отсчитывая монеты. Древнейшим и благороднейшим прозывался род Блэков, и странно было даже слышать это прозвание и слово «пресёкся» в одном предложении. Аптекарь снова расплылся в омерзительной ухмылке и протянул тяжёлый гранёный флакон.

— Могила, сэр! Вы уж захаживайте к нам, мы всегда рады-с…

Гарри в ответ только взмахнул плащом и удалился, не прощаясь. Этот взмах он сегодня даже порепетировал заранее, и был вполне горд, что на практике удалось исполнить его без накладок.

Приобретение зелья было своего рода точкой невозврата. С этого момента препятствий к осуществлению плана больше не было.

Сам план был прост как топор, и так же надёжен. Гарри отправится к миссис Фигг во вторник днём, не раньше одиннадцати, но и не позднее двух часов пополудни — никаких подкрадываний во мраке ночи и прочего. Никаких попыток обхитрить — прямое нападение. Штурм и натиск — быстро пришли, быстро сделали дело, быстро ушли. Гарри отчаянно волновался, но Том, казалось, ничуть не сомневался в успехе, и это немного успокаивало.

Весь понедельник Гарри тренировался оглушать крысу и переписывался с Томом, в основном о каких-то совершенно отвлечённых вещах, вроде того, существуют ли книги, написанные на парселтанге, или как получить разрешение на посещение запретной секции в библиотеке «Хогвартса», а затем — затем наступил вторник, что означало: пора действовать.

Гарри отправился в путь в том самом наряде, который уже потихоньку начинал ощущаться его обычным — брюки, рубашка, джемпер, галстук. В сущности, если снять мантию, то он выглядел почти как заурядный маленький маггл в школьной форме. Сейчас были каникулы, но всё равно это не казалось чем-то, что способно привлечь внимание. Пульвелизатор с зельем оттягивал левый карман. В правом лежали деньги на дорогу. Волшебную палочку Гарри прибинтовал к левому предплечью под рубашкой — эластичные самофиксирующиеся бинты были одной из немногих безусловно полезных вещей, которые изобрели магглы, и аналога которым он пока не нашёл в волшебном мире. Он потренировался выхватывать палочку быстро — ну а быстро убирать её назад Гарри было и не нужно.

Дорога прошла без происшествий. Электричка с Паддингтонского вокзала привезла его в Литл-Уингинг в одиннадцать десять утра; ещё двадцать минут ушло на то, чтобы добраться до дома миссис Фигг. Чем ближе Гарри был к цели, тем сильнее замедлялись его шаги. Его колотило от волнения. Наконец, он почти силой заставил себя подняться на знакомое крыльцо и позвонить в дверь. Он не знал, чего ему больше хочется — чтобы миссис Фигг оказалась дома, или чтобы отсутствовала.

Она была дома.

На ней снова был ситцевый халат, когда-то голубой с облаками, но теперь совершенно вылинявший. Бигуди облепляли голову, как толстые розовые гусеницы.

— О, Гарри, это ты? — сказала миссис Фигг.

— Ступефай, — сказал Гарри.

Палочка в его руке была тёплой, рука не дрожала. Безупречный красный луч, оплаченный долгими мучениями Хоул, вырвался из кончика. Старуха повалилась навзничь — рот всё ещё полуоткрыт, глаза застряли на середине моргания. В глубине дома мяукнул кот, ему отозвались другие. Гарри перешагнул тело, вцепился в линялые облака и потащил, напрягая все силы, старуху вглубь прихожей. Ему нужно было сдвинуть её хотя бы на два фута, чтобы закрыть дверь.

Пришлось повозиться — она была тяжёлой. Затворив дверь, Гарри не дал себе даже отдышаться. Он брякнулся на колени, задрал джемпер, расстегнул рубашку на груди, оттянул эластичные бинты и вытащил Тома. Схватил руку миссис Фигг — жёсткую, окостеневшую под действием заклятия — и притиснул к раскрытым страницам дневника. Секунду-другую казалось, что ничего не происходит, но затем слабое золотистое сияние окутало и дневник, и лежащую на полу фигуру, напоминавшую сейчас то ли манекен, то ли очень большую некрасивую куклу.

Казалось, это длится вечность. Сердце Гарри билось со скоростью миллион ударов в минуту — по крайней мере, так он это ощущал. В ушах шумело. Во рту пересохло. Он ждал. И ждал. И ждал.

А потом всё закончилось.

Золотое свечение угасло. Гарри, помедлив, закрыл дневник и вернул его на место. Застегнул рубашку, разгладил джемпер, поправил галстук. Пригладил волосы. Поискал взглядом свою волшебную палочку — он отбросил её, когда тащил старуху по полу, и она должна была быть где-то поблизости. Но палочки не было.

— Она не очнётся, — произнёс спокойный холодный голос, и волна острых мурашек прокатилась вдоль позвоночника Гарри. Он задохнулся:

— Том!..

— Пока кто-нибудь не отменит заклинание, — продолжал тот.

Он стоял, прислонившись к стене прихожей, высокий, властный, собранный — точно такой, каким Гарри его запомнил, только ещё лучше, ещё идеальнее — ведь сейчас они были не внутри воспоминания, а в самой настоящей реальной действительности. Странная улыбка блуждала по его лицу. В руках он крутил волшебную палочку Гарри.

— Спасибо, — обрадовался Гарри, и протянул руку.

— Она тебе больше не понадобится, — отозвался Том, продолжая лениво вращать палочку в своих бледных пальцах, — я сделаю всё сам. Отойди.

— Сделаешь что? — удивился Гарри. Такого в плане не было. Собственно, план заканчивался на том, чтобы отобрать магию у старухи.

Он всё же поднялся, сделал шаг в сторону и уставился на Тома выжидательно. Тот отлепился от стены.

— Приведу в чувство, — пояснил он, — и сотру ей память. Ты этого заклинания покуда не знаешь. Финита, — это он произнес, уже направив палочку в сторону недвижно лежащей миссис Фигг.

Против ожидания, ничего не произошло. Том еле заметно нахмурился.

— Энервейт! — и снова ничего.

Том нахмурился сильнее. Быстрыми движениями палочки он сплёл ещё какое-то заклинание и бросил его в старуху.

— Анапнео!

— Инспектио кордис!

— Она мертва, — заключил он хладнокровно. — Сердце не выдержало. Или она просто пережила свой век — сквибы живут дольше магглов, поскольку магия питает и укрепляет их. Убери эту подпитку — и вот результат. Пойдём, здесь нам нечего больше делать.

Гарри замутило. Что ж. Нельзя сказать, что он совсем не был готов к чему-то такому, и всё же…

— Ладно, — пробормотал он, вытирая вспотевшие ладони о штаны — нужно было воспользоваться платком, машинально вспомнил он, и тут же отбросил эту мысль — сейчас не до манер. — Ладно, хорошо. Палочку только отдай мне всё-таки, пожалуйста. Я как-то странно себя без неё чувствую.

— Ещё минуту, — отозвался Том сосредоточенно. Он вышел на крыльцо, обернулся, дождался, пока Гарри выйдет следом, прикрыл дверь и направил палочку в небо.

— Морсмордре! — в воздух взмыла струйка чёрного дыма, медленно сложившаяся в странное изображение: череп с выползающей изо рта, словно гротескный язык, змеёй.

— Возьми, — Том протянул Гарри волшебную палочку, рукоятью вперёд, как передают нож, — и впредь не бросай где попало. Палочка — часть волшебника, обращайся с ней уважительно.

— Знаю, — Гарри с облегчением принял палочку из его руки, — я больше не буду, честно. Я просто растерялся немного.

Он принялся засовывать палочку в рукав, под бинты. Том зашагал прочь от дома миссис Фигг, и Гарри, как и прежде, пришлось почти бежать следом, чтобы не отстать.

— А что ты сделал? — пропыхтел он, кивая на парящий в небе символ.

— Кое-что, что полностью отведёт от тебя все подозрения, — ответил Том с мимолётной усмешкой. — Идём же, здесь очень скоро будет очень людно.

Гарри кивнул и, как мог, ускорил шаг.

---------

[42] «Hole» — нора или дыра (англ.)

[43] Около 93 грамм. Аптекарская унция составляет 31,1 грамм.

Одним из первых метку, парящую над аккуратно подстриженными кронами ясеней, заметил Мундунгус Флетчер. Вернее, он заметил нескольких магглов, которые таращились куда-то вверх, возбужденно переговариваясь между собой и на что-то указывая друг другу. Мундунгус перевёл глаза в том же направлении — и обомлел.

Его сознание, пока он бежал, не чуя под собой ног, по направлению к знакомому коттеджу, казалось, никак не могло выбрать между двумя мыслями, каждая из которых была одинаково ужасной. Забытый страх, поднимающийся из глубины сознания подобно тошноте, спорил со свежим, ядовитым и острым, кусающим мурашками вдоль хребта.

В небе была тёмная метка.

Она была над домом Фигги.

Миссис Фигг, Фигги, как он её называл, сквиб и большая любительница кошек, сотрудничала с Флетчером вот уже добрый десяток лет, и за это время они так притёрлись к недостаткам друг друга, что сделались самыми ближайшими приятелями, если не сказать — друзьями. Будь хоть кто-нибудь из них помоложе и побойчее — возможно, состоялся бы даже служебный роман, в лучших традициях историй об агентах под прикрытием; но реальность поставила крест на подобном развитии их отношений. Мундунгус плохо следил за собой — его внешность, хорошо описываемая словами «неопрятный» и «подозрительный», как раз подходила для иллюстрирования листовок с заголовками вроде «Опасайся извращенца!» или «Дети, будьте осторожны!». Миссис Фигг же, единожды овдовев, не интересовалась более лицами мужского пола — за исключением, естественно, котов. Оба они были самыми настоящими шпионами, но романтика, шпионская или какая бы то ни было ещё, разминулась с ними на целую тысячу миль.

Флетчер добрался до своей цели изрядно запыхавшись. В боку кололо. Он мельком взглянул вверх — и так же мимолётно содрогнулся: ошибки не было, череп в небе, словно дразня и насмехаясь, высовывал язык-змею — мельком же отметил отсутствие видимых следов разгрома снаружи, и распахнул дверь в коттедж — она была не заперта. Внутри он обнаружил именно то, что ожидал, но всем сердцем не хотел увидеть.

— Фигги, — жалобно сказал Мундунгус, предельно чётко понимая, что она не услышит. — Фигги, как же так?..

Миссис Фигг лежала на спине на полу своей прихожей. Её приподнятые руки были согнуты, точно лапки мёртвой птицы, на лице застыла гримаса гротескного изумления. Глаза оставались полуоткрытыми и Флетчер не выдержал — опустил ей веки, хотя и помнил, что до прибытия авроров никто не должен ничего здесь трогать.

Ему не хотелось уходить — как будто, оставаясь рядом, он мог бы ещё чем-то помочь, что-то исправить — не хотелось, но пришлось, потому что были вещи поважнее его личного горя.

Мундунгус выскочил за дверь и быстрым шагом устремился вдоль улицы — на бег сил уже не оставалось, а аппарировать на глазах у всё растущей толпы зевак он не рискнул. Флетчер знал, куда ему нужно поспешить следующим делом, и сердце холодело от мысли, что и здесь он уже, быть может, опоздал.

Дом номер четыре выглядел как обычно — чистенько, благопристойно, сонно. Благоухали розовые кусты, над ними кружила одинокая пчела. Солнце поблёскивало в окнах. Флетчер, воровато озираясь, достал палочку. Заклинание поиска, брошенное через живую изгородь, подтвердило его худшие опасения.

Внутри коттеджа была одна женщина, маггла, и один ребёнок, тоже маггл. Мальчика-волшебника с ними не было.

Наплевав на конспирацию, Мундунгус крутанулся на пятке. Пусть видят, всё равно обливиаторам тут разгребать и разгребать, а выговор от министерских он как-нибудь переживёт. Флетчер перенёсся к себе домой.

«Совой или камином?» — лихорадочно соображал он. Камином было быстрее, совой — надёжней. Понадеявшись на удачу, Мундунгус взмахом палочки разжёг огонь и бросил туда щепотку летучего пороха. Затем сунул голову в очаг.

— «Хогвартс», кабинет директора!

Увы, удача подвела — директора, по всей видимости, не было на месте. Флетчер попытался ещё, но не было того и у него дома. Раздражённо выругавшись, Мундунгус подозвал сову, дремавшую с видом чучела на крышке серванта.

Записка главе «Ордена Феникса», в которой тайный агент по всегдашней привычке обошёлся без любых обращений и без подписи — никогда точно не знаешь, в чьи руки может попасть твоё послание — была короткой:

«А.Ф. — всё. Полдень сегодня, метка. Мальчик исчез»

— Отнеси это Альбусу Дамблдору, да пошевеливайся, сдыхоть!

Сова, бесцеремонно выкинутая в окно, заполошно захлопала крыльями и унеслась прочь.

* * *

Миссис Вернон Дурсль, в девичестве Петунья Эванс, хлопотала по кухне в самом приятном расположении духа. Она, можно сказать, была даже счастлива — счастлива впервые за долгие-долгие десять лет. Её солнечного настроения не могло омрачить ничто — ни капризы Дадлика за завтраком, ни ворчание мужа о падении цен на рынке дрелей. Всё это были мелочи, прекрасные в своей обыденности. В своей обычности. Самое главное, наконец-то, было в порядке — дьявольский мальчишка исчез.

Исчез в точности так, как и появился одним недобрым утром на крыльце их дотоле благополучного дома — таинственно, необъяснимо и ненормально.

Петунья до сих пор отчётливо помнила свой шок, когда она приотворила дверь, чтобы выставить пустые молочные бутылки — и обнаружила, что двери что-то мешает открыться. Этим чем-то оказался бессознательный ребёнок, на вид ровесник Дадлика, но почему-то спелёнутый в одеяло, как младенец. Петунья пришла в сущий ужас, решив, что ребёнок мёртв, но он был тёплым, даже горячим. На лбу его зигзагом пламенела отвратительно выглядевшая рана. Когда она взяла его на руки, ребёнок слабо завозился и чихнул.

Следующие несколько дней стали для Петуньи и всего её семейства сущим кошмаром. Ребёнок оказался мальчиком — мальчиком без метрики, без медицинской карты и страховки, без (без? кто знает — ведь медкарты-то не было) положенных по возрасту прививок, без целой кучи вещей, необходимых нормальному малышу — одежды, кроватки и коляски хотя бы, не говоря уже о памперсах и тем более игрушках. У него было только имя — Гарри Джеймс Поттер.

Имя стало известно из записки, сунутой кем-то в складки одеяла — и это тоже было ненормально: никто не поступает так, пребывая в здравом рассудке, ведь это жизнь, а не викторианский сентиментальный роман. Записка, содержавшая полезной информации меньше, чем сувенирная открытка, сообщала, что ребёнок по имени Гарри Джеймс Поттер является отныне заботою Петуньи.

Будь Петунья богомерзкой ведьмой, как её ужасная младшая сестра, она бы прокляла покойницу на вечные муки в аду — но Господь, в неизмеримой милости своей, хранил миссис Дурсль от этого, а муки в аду Лили обеспечила себе сполна своими собственными стараниями. Дети, как со вздохом решила Петунья, не отвечают за грехи отцов, даже настолько отвратительных как Джеймс. Раз Бог ниспослал ей такой крест, значит следует принять его и нести терпеливо, как положено доброй христианке.

Но крест оказался тяжелее, чем Петунье думалось сначала. Едва необходимые формальности были улажены — а на это ушла целая прорва нервов, ведь объяснить появление ниоткуда годовалого ребёнка без документов, а уж тем более добиться опеки над ним, было отнюдь не просто — мальчишка тут же показал свой норов.

Сперва это было ещё не так заметно. Он был слишком уж тихим — Петунья и не думала, что ей когда-нибудь захочется, чтобы ребёнок плакал, но этот не плакал вообще, совсем, никогда, и было в его молчаливо блестевших ярко-зелёных глазах что-то жутковатое. Его первым словом было не «дя!» («дай»), как у Дадлика, не «мама», «папа», «ёё» («ещё») или что-нибудь другое столь же милое и непосредственное. Нет, глядя на новогоднюю ёлку в гостиной, он тихо и отчётливо произнёс «иллюминация». Это стало его первым словом.

Он и вообще развивался ненормально быстро, особенно по сравнению с Дадликом — например, оба они уже умели ходить, но этот ходил не так, как её сыночек, забавно топая и переваливаясь, нет, он держался прямо и уверенно, будто взрослый; и многое другое он делал не так, как надо бы — к примеру, взял и каким-то таинственным образом сам выучился читать. В три с половиной года, а ведь Дадлик сносно запомнил буквы только в пять, уже в подготовительной школе. Ведьмино же отродье, казалось, вовсе нет необходимости чему-либо учить, и это было невероятно неестественно для ребёнка.

Дадлик любил мультики, сладости, видеоигры и беготню с товарищами. Ему нравились новые яркие игрушки. Этот мальчик ничего не любил, кроме всё новых, часто совсем не по возрасту, книг. Он бегал только если Дадлик специально вытаскивал его поиграть, буквально заставляя общаться с соседскими детьми. Ему нравилось забиваться в тесные, тёмные углы и молчаливо, угрюмо сидеть там, мечтая неизвестно о чём. Дадлик обожал покушать, и легко набирал вес. Подкидыш оставался тощим — много он ел, мало ли, казалось это никак на него не влияет. Дадлик предпочитал футболки с рисунками и не выносил колготок — поднимал страшный визг, когда приходилось поддевать их для тепла на зимнюю прогулку. Сын Лили равнодушно принимал любую одежду — даже самые колючие шерстяные свитера не заставляли его хныкать и чесаться. Он в целом принимал всё равнодушно, не выказывая ни жалоб, ни благодарности.

Петунья пыталась — видит Бог, она пыталась — любить их одинаково. Но это оказалось выше её сил.

Сперва она отдавала лучшие кусочки сыну, а подкидышу — что оставалось. Затем перестала покупать ему одежду — доносит вещи за Дадликом, всё равно он худее и меньше ростом. Игрушки скоро постигла участь одежды — странный ребёнок мог совершенно спокойно играть со сдувшимся старым мячиком, а мог — вообще с какими-то палочками и камешками, подобранными на улице, и они его отлично занимали. Чем дальше это заходило, тем сильней Петунье чудилось, будто чужой мальчишка выпивает, вытягивает из её сына что-то — нечто такое, что невозможно даже объяснить, отбирает это и присваивает себе.

Дадли рос обычным милым малышом, прекрасным ребёнком, похожим на остальных малышей его возраста, но всё-таки самым лучшим из них, поскольку он был её, её родным мальчиком. Так почему же рядом с Гарри он постоянно казался глупым, толстым, ленивым и капризным? Гарри, словно кривое зеркало, искажал её Дадлика одним своим присутствием, и любовь Петуньи, и без того вымученная, всё чахла, постепенно сходя на нет.

Ну а потом, в три года и восемь месяцев, началось это.

Первыми полыхнули занавески в гостиной. Петунья в панике — Дадли мог пострадать! — сорвала их и кое-как затоптала огонь, непоправимо испортив ковровое покрытие. Гарри отправился подумать о своём поведении в чулан под лестницей — и вскоре переехал туда совсем, потому что следующим, что загорелось, была кроватка Дадли.

Петунья была бы и рада списать происходящее на невероятное стечение обстоятельств, на какую-нибудь досадную, но естественную причину — но она уже однажды проходила через всё это, и слишком хорошо знала, чего ожидать.

Теперь кошмар возвращался.

Тарелка могла начать ползти по столу или вовсе расколоться надвое, когда бесёнышу казалось, что утренняя каша недостаточно вкусная. Ложки взлетали и гнулись, крошки хлеба маршировали по скатерти точно колонна муравьёв. Мыльная пена убегала из мойки и расползалась по всей кухне. Горело абсолютно всё, даже то, что в принципе не могло гореть — вроде фарфоровой мыльницы и насквозь пропитанной водой губки. Бульдог Верноновой сестры Мардж, весёлый и активный пёс, в какой-то момент стал панически бояться мальчишку. Кошки соседки, миссис Фигг, с воем и шипением прятались от него под мебелью. Волосы подкидыша, вечно неопрятные, не поддавались укрощению — после стрижки они отрастали заново ровно за одну ночь. Волосы школьной учительницы оказались перекрашены в синий цвет — навсегда, необратимо, никакая басма не помогла. Дети жаловались, что и во время их игр мальчишка тоже вытворяет всякие странные вещи.

Больше всего напугало Петунью исчезновение того самого сдутого мячика. Прямо на её глазах он пропал неизвестно куда, и более никогда уже не вернулся. Что ещё могло бы сгинуть бесследно с подобной же лёгкостью? А может, не что, а кто?

Всё было как тогда, без малого четверть века назад, но только ещё хуже. У Лили, по крайней мере, это началось лет в девять. Её отвратительный сын не собирался щадить Петунью так долго.

Она старалась найти на него хоть какую-нибудь управу. Нагружала домашней работой, надеясь отвлечь и хотя бы чисто физически утомить пакостника. Запирала в чулане, рассчитывая утихомирить прущую из него чертовщину. Ругала. Объясняла, что ненормальные способности — от дьявола, что не нужно, не нужно прибегать к ним, ради себя же самого и спасения своей души, если уж не ради других.

И вроде бы даже всё оно и помогало, но не до конца, и всегда оставалась возможность, что вдруг, на ровном месте, без какого-либо предупреждения и видимой причины это случится снова. Прямо в день рождения Дадлика сын Сатаны напустил на него и на его друга Пирса огромную змею. Петунья не умерла от разрыва сердца только потому, что кристально ясно поняла — она не может позволить себе бросить Дадли наедине с творящимся ужасом.

Как избавления ждала она одиннадцатилетия мальчишки. Примерно в этом возрасте Лили забрали другие колдуны и увезли туда, где им и полагается пребывать — как можно дальше от нормальных богобоязненных людей. То же самое, предполагала Петунья, должно случиться и с Гарри.

И наконец её молитвы были исполнены.

В прошлую пятницу она пекла кексы к чаю, как вдруг услышала, что кто-то позвонил к ним в дверь. Петунья попросила мальчишку открыть — мало ли кто пришёл, соседи или, быть может, Мардж внезапно приехала, оправившись от своего недавнего отравления. Минут пять она спокойно занималась глазурью для кексов, но затем её насторожила тишина.

Ни голосов. Ни звука шагов. Дверь не хлопнула, закрываясь. Только тихий свист ветра, задувающего в настежь распахнутую створку.

Петунья вышла на порог, вытирая руки о фартук. Таинственный визитёр исчез, так и не показавшись ей на глаза. И вместе с ним бесследно испарился мальчишка.

Ещё пару дней Петунья не могла поверить. Она осторожно прикладывала к себе новую радость, крутя её со всех сторон, точно долгожданную обновку — а вдруг ещё не всё, вдруг он вернётся, вдруг это не то, чем кажется. Смутно ей припоминалось, что у Лили отбытие восвояси было обставлено как-то иначе. Вроде бы там сначала какое-то письмо пришло — и ей, и этому угрюмому сынку алкоголика, с которым она водилась. Но, может быть, Петунья что-то и напутала за давностью лет.

Прошла суббота, миновали воскресенье и понедельник, и вот наконец Петунья уверилась — испытание, посланное Господом, окончено. У неё за спиной будто выросли крылья.

Казалось, и весь дом как-то встряхнулся, скинув с себя тяжёлый полог мрачного проклятья. Чистые тарелки были чистыми по-новому, по-новому сверкали вымытые окна и благоухали срезанные цветы. Оттёртая ванна сияла новым приветливым блеском. Бекон за завтраком пах соблазнительно, как никогда раньше, и по-новому румянилась его корочка. Мир и покой снизошли на дом номер четыре по Прайвит-драйв, и Петунья наслаждалась ими от всей души.

Она готовила пастуший пирог[44], когда в дверь позвонили. Сполоснув руки и вытирая их полотенцем, Петунья прошла в прихожую и отперла дверь. Сердце её упало.

На пороге стоял один из этих. Ненормальный. Колдун. Ошибиться было невозможно — бархатная феска, диковинные очки, длинная седая борода, в которую были вплетены колокольчики, причудливое одеяние, напоминавшее восточный халат, туфли с загнутыми носами. Петунья взвизгнула и попыталась захлопнуть дверь. Не тут-то было.

— Где Гарри? — вопросил бесопоклонник, легко удерживая створку своей костлявой, неожиданно сильной рукой. Здороваться он, видно, не счёл необходимым. Впрочем, Петунья тоже не была настроена на вежливую беседу.

— Уходите! Убирайтесь! — она подёргала дверь. Тщетно.

— Где Гарри, Петунья? — откуда-то он знал её имя, а вот она видела его первый раз в жизни — и очень надеялась, что и последний.

— Не знаю и знать не хочу! — с досадой воскликнула она. — У себя там сами поищите, если так надо — кто-то из ваших же его и забрал.

Лицо бородача исказилось, будто у него внезапно заболел живот. Он вытащил из кармана своей робы волшебную палочку — да, благодаря Лили она знала, что это за предмет, и чем он страшен — наставил её на побледневшую Петунью и тихо произнёс:

— Легилименс!

* * *

Северус Снейп, сидя в гостиной своего ветхого дома в Коукворте, наслаждался чашечкой ирландского кофе, в котором виски преобладал над титульным ингредиентом, то есть над кофе, в пропорции семь к пяти. Именно такую дозировку лично Северус считал оптимальной для текущего времени суток, календарного сезона и расположения небесных светил.

Кто-то, например Минерва, попрекал его начинающимся алкоголизмом, но Северус находил алкоголь меньшим злом — в его распоряжении всегда имелись и навык, и возможность изготовить дурманящие снадобья, чьё разрушительное действие на психику будет куда глубже, основательнее и быстрее. Учитывая все обстоятельства, а именно прошлое, настоящее и предполагаемое будущее Северуса, алкоголь был неплохим компромиссом между наркотической комой, в которую мечталось впасть, и разрывающей душу трезвостью, в которой надлежало пребывать. Снейп отпил очередной глоток своего напитка — и тут загудело пламя в камине.

— Северус, — озабоченно сказала показавшаяся среди языков зелёного огня голова Дамблдора, — зайди срочно, ты мне нужен.

Голова пропала. Северус произнёс ей вдогонку замысловатую матерную тираду — неблагополучное детство так просто из биографии не вычеркнешь — и в пару глотков прикончил остававшийся кофе. Никакого удовольствия он при этом уже не испытывал. Манера господина директора дёргать его, как собачку за поводок, по любому стоящему и не стоящему поводу, раздражала неимоверно.

Северус готов был поставить галеон против кната, что «нужен» в данном случае означало какой-нибудь пустяковый вопрос, вроде согласования поставок перечного зелья для больничного крыла — потому что господину директору нравилось напоминать Северусу о своей над ним власти, потому что своё время он ценил, а время Северуса — нет, и просто потому, что он так привык и не находил причины действовать как-то иначе. Собственная безотказность бесила Снейпа до нервного тика, но опутывавшая с ног до головы сеть клятв и обетов, что твоя паутина акромантула, не давала лишний раз взбрыкнуть. Снейп с отвращением швырнул горсть летучего пороха в камин и перенёсся в кабинет — не кабинет, а бардак или кунсткамеру, трижды права Минерва — главы «Хогвартса».

В помещении оказалось неожиданно людно, да и состав присутствующих не мог не вызывать удивления.

В кресле напротив директорского царственно восседала Августа Лонгботтом — на сей раз без своей знаменитой шляпы, но призрачный образ чучела стервятника всё равно можно было разглядеть над её макушкой, словно какую-то навязчивую галлюцинацию. По правую руку от почтенной леди торчала седая, похожая на встрёпанный одуванчик, голова Элфиаса Дожа, по левую — неизменный цилиндр Дедалуса Дингла.

Оба, по всей видимости, примостились на наколдованных стульях — кресло для посетителя здесь обычно было только одно, зато уж подобранное со вкусом: садясь в него, оный посетитель проваливался чуть не до пола, и странная полулежачая поза, в которой казалось, что колени находятся выше головы, производила обычно тотальный деморализующий эффект. Особенно в сочетании с тем, что директор за своим столом возвышался над собеседником аки грозный судия за престолом. Августа, как удовлетворённо отметил про себя Северус, трансфигурировала эту похабщину в самое обычное кресло с высокой спинкой.

Снейп небрежным взмахом палочки наколдовал ещё один стул для себя, присел и уставился на Альбуса в ожидании объяснений.

Господин директор торжественно огладил бороду. Клацнули идиотские бубенчики, и у Снейпа в ответ непроизвольно дёрнулось веко. Кто-то тихонько вздохнул — кажется, Дингл.

— Друзья мои, — провозгласил Альбус пафосно. Его очки бликовали светом от камина, делая глаза за ними почти невидимыми, — мы собрались здесь, поскольку я вынужден сообщить вам ужасное, но не неожиданное известие.

Он сделал паузу. Все терпеливо ждали продолжения. В этом был весь Альбус — сначала заявить о срочности, а затем тянуть время и устраивать дешёвый балаган. Дождавшись полного и безраздельного внимания к своим словам, директор веско закончил:

— Тот, кого нельзя называть, вернулся.

У Снейпа вырвался протестующий возглас. Конечно же он сразу сообщил Альбусу об изменениях, происходящих с меткой, но одно это ещё не было поводом…

Властным жестом директор остановил любые готовившиеся вырваться у него слова.

— Сегодня днём, — продолжал он мрачно, и отражение каминного пламени клубилось в стёклах-полумесяцах, — была убита Арабелла Фигг, наша с вами давняя соратница. Природа заклятия пока не ясна — это не авада — но несомненно использована самая чёрная магия. Над домом, где совершилось убийство, была замечена тёмная метка. На настоящий момент стало также известно, что трое суток назад Гарри Поттер, наш маленький герой, был похищен из собственного дома неизвестным. Вот так обстоят дела. Мои дорогие, я бы хотел ошибиться, но ошибки быть, увы, не может. Тот, кого нельзя называть, вернулся — и уже нанёс первый удар.

Тишину, сгустившуюся в директорском кабинете после этих слов, казалось, не нарушал даже звук дыхания.

— Альбус, — проскрипела наконец старуха Лонгботтом, — так что же это…

— Да, — с готовностью подхватил тот, — мы снова в строю, друзья мои. «Орден Феникса» возвращается к жизни. Сегодня здесь нет Аластора — он выполняет особое задание — Эммелины и ещё одного нашего друга, Мундунгуса, который отбыл для организации похорон. Нас мало осталось, я это понимаю, и жизнь как следует нас потрепала, но ничего не поделаешь. Долг зовёт. Подумайте, кто мог бы стать новыми членами ордена, кого нам призвать под свои знамёна, но будьте осторожны, поскольку враг наверняка усвоил урок и попытается внедрить в наши ряды своих агентов — как мы поступили с ним когда-то.

«Мордреда лысого у них получится, если так, — подумал про себя «некогда внедрённый агент», а вслух скептически хмыкнул, — в гроссмейстерской игре двух сильнейших чтецов разума двойным агентом мог бы стать только кто-то вроде меня, а я что-то не вижу достойной конкуренции среди молодой поросли». Сразу вслед за тем Снейпа посетило какое-то неясное дурное предчувствие — Альбус же не собирается снова использовать его в таком качестве? Ведь не собирается же, правда?..

Потому что Северуса, учитывая висящие на нём клятвы, это убьёт почти с гарантией. Но, как понял в ту же секунду Снейп, и невыносимая горечь подступила к горлу изнутри, ради общего блага — почему бы и нет, действительно.

— Северус, мальчик мой, — продолжал директор, решившийся, как видно, окончательно доконать его, — скажи, когда ты посещал Гарри — ты не заметил ничего подозрительного? Как вообще у вас всё прошло? По всему выходит, что ты последний, кто встречался с бедным ребёнком.

Как бы ни раскис Снейп от своих предыдущих тягостных размышлений — собрался он моментально: лордова школа, её не пропьёшь.

— Абсолютно нормально, — соврал он, не дрогнув и ресницей. — Встретился, поругался, передал ключ, снова поругался, отбыл домой. Мальчишка себе на уме и питает какое-то странное предубеждение против магглов.

«И против меня тоже, хотя и встретил меня первый раз в жизни. Петунья его, что ли, так настроила? Маленькая ханжа никогда меня не любила», — мог бы добавить, но не добавил Снейп. Жизнь двойного агента приучила его оставлять большую часть добытой информации при себе. Пора было восстанавливать этот трижды проклятый навык.

Директор разочарованно вздохнул, и подёргал бороду. Колокольцы ответили печальным шуршащим перезвоном.

— А он вообще хоть побывал в Косом переулке?

— Не знаю, — Северус преданно ел глазами директора. Его ментальные барьеры были крепки как никогда — не то, чтобы он ожидал от Альбуса внезапной попытки силой вырвать нужные воспоминания, это скорее было в стиле Тёмного Лорда, но есть чрезмерно осторожные шпионы, а есть мёртвые. Снейп пока что был жив.

— Но собирался ведь? — продолжал допытываться Альбус.

— У меня сложилось впечатление, что да.

— Альбус, — вмешалась Августа, до этого момента молчаливо, но внимательно слушавшая их диалог, — теперь-то можешь сказать, где ты всё это время его прятал? Или это по-прежнему тайна?

Сидящие рядом с ней старые сморчки забормотали что-то согласное. Им тоже было любопытно.

— Нет, к сожалению это более совсем не тайна, — снова завздыхал Альбус, — половина Министерства сейчас помогает обливиаторам справиться с последствиями появления тёмной метки, какая уж тут тайна. Гарри живёт у родни со стороны матери, в одном из пригородов Лондона. Вполне респектабельная семья, там есть второй ребёнок, тоже мальчик, они ровесники.

— Со стороны матери, — шокировано повторила леди Лонгботтом. — Альбус, забодай тебя взрывопотам, ты, что ли, засунул его к магглам?

Дальнейший разговор ушёл от опасного для Северуса вопроса, зато скатился в вялую склоку о правильном содержании и воспитании юных героев. Бодание шло, конечно, в основном между Альбусом и Августой — Дингл вступил в разговор только один раз, чтобы сообщить, что он как-то раз случайно встретился с Поттером на улице (к чему была всем остальным эта информация — осталось неясным). Дож вообще только слушал и поддакивал, сохраняя своё обычное мягкое, извиняющееся выражение лица. Северус время от времени помогал каждой из сторон с аргументами — ему не хотелось, чтобы спор затих слишком быстро. Нужно было подумать.

Когда одиозное сборище — то есть собрание воссозданного «Ордена Феникса», конечно, — подошло к концу, у Северуса уже был более-менее готовый план действий. Он точно знал, что мальчишку никто не похищал, и не менее точно знал, откуда следует начать его поиски — поиски, которые должны опередить всех остальных ищеек, если он поторопится.

Неясным оставалось лишь одно — кому из двух лордов, тёмному или светлому, вручить в итоге свою добычу. К сожалению, вариант «распилить по осевой линии» в данном случае не рассматривался. А так хотелось.

* * *

— Прелюбопытные слухи ходят, — сообщила Нарцисса, небрежно сбрасывая на пол мантию — домовик подберёт — и усаживаясь в кресло у камина. — Добби, чаю! Нет, я передумала — подай лучше хереса. И сыр с печеньем. И мои сигариллы. Так вот… Люци, отвлекись на минутку, послушай — тебе понравится.

Люциус, застывший в позе роденовского мыслителя в другом кресле, нехотя очнулся. Слухи его не сильно интересовали, но умница Нарси не стала бы теребить его ради пустяка. Значит, дело стоящее, нужно действительно отвлечься и послушать. Тем более, толку от Люциусовых раздумий было чуть — он больше месяца гонялся за призрачной тенью, все старые идеи давно исчерпали себя, а новых как-то не приходило.

— Так вот, — повторила Нарцисса, добившись полного внимания, — рассказывают следующее. Ходит по Косому такой мальчик — росточка невысокого, волосы чёрные, глаза — зелёные, что твоя авада, одет чопорно, себя держит слизеринец слизеринцем. А с мальчиком ходит сундук на ножках — курица Малкин зовёт его «ужасный тёмный артефакт». Мне стало любопытно, и я поспрашивала. Артефакт, конечно, не ужасный, и не то чтобы прямо тёмный — но, к примеру, перед министерским обыском я бы такое припрятала у друзей, а то потом назад могут и не вернуть.

Люциус уселся поудобнее и тоже пригубил херес — Добби, хоть и отличался бестолковостью, всё же сообразил подать две рюмки, а не одну. Свет от камина преломлялся на гранях хрустального графина, зажигая вино внутри него попеременно белым и червоным золотом.

— Интересно? Так. Дальше — интереснее. Видели его и в Лютном, как раз в аптеке Шайверетча — узнали по сундуку, малыш пытался замаскироваться, да опыта маловато. При этом все свято уверены, что мальчик ходит с родителями, и вроде бы они с семьёй остановились в «Дырявом Котле» — там его встречали чаще всего. Да вот только родителей этих так никто никогда в глаза и не видел.

Нарцисса отпила вина, лукаво улыбнулась и надкусила печенье. Сегодняшнее небесно-голубое платье, оттенённое, как облаками, белым кружевом, превращало её в настоящую фею — особенно в сочетании с этой улыбкой.

— А самое интересное — на сладкое. Оказывается, у меня новый родственник. Потому что зовут мальчонку — Фомальгаут. Блэк.

Брови Люциуса сами собой поползли вверх. Самозванец? Это кто такой бессмертный выискался?

— Теперь, милый, отгадай загадку, — веселилась Нарцисса, довольная его изумлением. — Выглядит как Блэк, ходит как Блэк, разговаривает как Блэк, представился всем Блэком — но не Блэк. Кто это?

Люциус невольно улыбнулся.

— Самоубийца?

— А вот и неправильно! Это и есть Блэк. На четверть. Мой двоюродный племянник, по Дорее. Гарри Джеймс Поттер собственной персоной.

— Мерлин!.. — только и смог сказать Люциус. Ну конечно! И как это он позабыл — не только его собственный сын вот-вот поступит на первый курс «Хогвартса».

— По-моему прелестно, — воодушевлённо щебетнула Нарцисса. — Мне теперь очень хочется познакомиться. Думала даже — может повезёт наткнуться лично на этакое чудо, но именно сегодня его что-то не видать. Ничего, ещё…

Тут камин полыхнул зеленью, прерывая её речь. В пламени показалось лицо Северуса, похожее, как всегда, на грустную маску Пьеро — только слезинки в углу глаза не хватало.

— Люциус, — хмуро поздоровался он. — Леди Нарцисса, приветствую. Люциус, я зайду на минутку?

Получив разрешение, он шагнул в огонь и скупым жестом отряхнул сажу с мантии. Нарцисса поднялась.

— Пожалуй, я вас оставлю, джентльмены. Приятно было повидаться, Север. Заходи к нам почаще, Драко скучает.

— Нет, леди, — глухо сказал Снейп, — прошу, останьтесь. Мои новости вас тоже касаются.

— А что за новости? — оживилась Нарцисса, вновь присаживаясь и элегантно расправляя юбку. — Добби! Виски для гостя, живо. И какую-нибудь закуску сообрази.

— Я на минуту, — повторил Снейп, но бокал принял. — Хотел сообщить, что Поттер улизнул от Дамблза.

— Мы знаем!.. — хором сказали супруги Малфой и переглянулись. Северус заломил бровь и хмыкнул.

— Неужто? А про метку знаете?

Люциус сначала не понял.

— Ты про… — он выразительно ткнул пальцем в предплечье, но это явно было не то: эта новость уже давно не могла считаться новостью.

— Нет, — со вкусом отвечал Северус между глотками огневиски, — я про… — и он ткнул пальцем вверх, в потолок.

Губы Нарциссы сложились в форме идеальной буквы «о». У Люциуса отвисла челюсть.

— Сегодня около полудня грохнули старуху из ордена жареной птицы. И метку подвесили, всё честь по чести. Бабуля, правда, сквиб, и Мордред знает чем вообще у Дамблза занималась, но сам факт. Ведь это кто-то из наших, руку на отсечение даю, — Северус мрачно улыбнулся собственной шутке. — Никто не прибегал похвастаться?

Малфои вновь переглянулись.

— Нет, — задумчиво ответила Нарцисса. — Но зачем? После стольких лет… Это бессмысленный жест. Если только…

Тут она побледнела и прижала руки к щекам. Люциус подумал, что, верно, у него и у самого сейчас в лице нет ни кровинки.

— Да, — кивнул он. — Теперь я понял. Ты думаешь — вот и оно.

— То же самое думает и Дамлбз, — подтвердил Снейп, ставя на столик пустой бокал, который тут же наполнился заново. — Только что собрал всех, кого смог — а это, по правде сказать, немного, одно старичьё да калеки — и толкнул речь о том, что он вернулся.

— Мы знаем уже давно, — огрызнулась Нарцисса, потирая руки так, будто они замёрзли. — Но где же он? Почему до сих пор никого не призвал?

— Почему же вы думаете, что никого? — усмехнулся Северус; казалось, чем он больше пьёт, тем сильней мрачнеет. — Вы бы — признались? Вот и я нет. Даже совсем своим — не уверен.

Пару минут они просидели в молчании. Нарцисса хлопнула рюмку хереса, как воду. Снейп угрюмо супил брови, неотрывно глядя на танцующий в камине огонь. Люциус смотрел на него, покусывая губу и едва удерживаясь от того, чтобы начать грызть ногти. Наконец он решился.

— Север, — простонал он, — помоги. С меня долг жизни, если поможешь.

— Что случилось? — нахмурился ещё сильнее Снейп.

— Лорд оставил мне на сохранение одну вещь, — покаялся Люциус, глядя в пол, и чуть ли не в слезах поднял глаза на Снейпа, — а я умудрился её потерять.

— Мы запомним тебя молодым и красивым. Кто сам выживет, конечно, — съязвил Снейп, но затем покачал головой. — Простите, леди. Не принимайте близко к сердцу — всё будет хорошо. А теперь, — он развернулся к Люциусу, — рассказывай.

* * *

От Малфоев Северус ушёл гораздо позже, чем задумывалось, чуть более пьяный, чем хотелось бы, и задумчивый до предела. Что-то было во всей этой истории, как будто какой-то крючок цеплялся и соскальзывал раз за разом, никак не ухватишь.

Со слов Люциуса выходило вот что. Вещь — она имела облик старенькой тетради, но Северус, знакомый с привычками Лорда, сразу спросил:

— Он тебе сказал, что это такое?

На что получил ответ:

— Он сказал, цитирую: «один мой старый эксперимент, в сущности безделица».

И, поскольку с таким описанием, «тетрадь» могла быть вообще чем угодно, включая, но не ограничиваясь, оружием массового уничтожения, Северус решил про себя называть её «вещь», чтобы избежать предвзятости в своих рассуждениях. Так вот, вещь была передана Добби, чтобы этот нестандартно мыслящий домовик спрятал её, ещё одна цитата: «там, где никто и не подумает искать».

Снейп знал парочку чисто маггловских слов, с превосходной точностью характеризующих подобный образ действий. Выражаясь более деликатно, изобретательностью Добби удался в хозяина, что и говорить.

Упомянутый домовой эльф исполнил приказ очень старательно, но точно в меру своего понимания. Он перенёсся в маггловский книжный магазин где-то в окрестностях Лондона, нашёл в нём группу внешне похожих объектов, и спрятал вещь среди них. По какому принципу был выбран именно Лондон и именно этот магазин — Добби пояснить так и не смог. Когда же его попросили вернуть вещь обратно — ничего не вышло, потому что она оттуда пропала.

Люциус, узнав о таком конфузе, прибыл на место лично и допросил продавца со всем тщанием. Увы, тот ничего полезного сказать не смог — не видел ни появления вещи, ни её исчезновения. Это был полный, глухой тупик.

С тех самых пор, то есть вот уже месяц с небольшим, Люциус пытался набрести на любые следы вещи, используя как поисковые заклятия, так и более замысловатые методы — вплоть до объявлений в маггловской газете, но успеха пока не добился.

«Она всплывёт, так или иначе, — вот всё, чем мог его утешить Северус, выслушав грустную Люциусову повесть. — Я в жизни не поверю, чтобы изготовленный им артефакт мог просто взять и потеряться навсегда таким глупым способом. Я даже не исключаю, что сработала какая-то магия, заложенная в этой штуке». И он и в самом деле так думал, поэтому оставалось только ждать — да вот беда, было неизвестно, сколько времени отведено на ожидание, поэтому нервозность Малфоя была куда как понятна.

В таких-то раздумьях Северус прибыл в «Дырявый Котёл» — камином, ради разнообразия. Заведение, не могущее похвастаться обильной клиентурой, по буднему дню и относительно раннему часу — было около шести вечера — и вовсе пустовало. «Удачно», — сказал себе Снейп, и прошёл прямо к стойке.

Владелец паба, спрошенный об остановившемся у него ребёнке, преподнёс сюрприз — пошёл в глухую несознанку, и заявил, что сроду никакого Поттера не видал, тем более в своей рыгаловке. Пришлось прибегнуть к сеансу насильственного чтения разума — процедура, доставляющая мало приятного обоим участникам — а потом ещё и память старому дураку подчищать. Из-за всего этого, а ещё из-за того, что вытворял подобную ментальную гимнастику не совсем трезвым, Северус заработал самую настоящую мигрень. Поэтому, когда он поднимался по скрипучей лестнице на второй этаж паба, где находились комнаты постояльцев, желание растерзать беглого мальчишку почти возобладало, несмотря на абсолютно неприемлемый побочный эффект подобной рецептуры действий — то есть гарантированную смерть вследствие нарушения непреложного обета.

Своё появление Северус обставил эффектно. Он распахнул дверь с пинка и рыкнул: «Поттер!» в фирменной устрашающей манере Ужаса Подземелий. Маленький мерзавец, валявшийся на кровати, обложившись ворохом книг, проникся — вскрикнул, вскочил, запнулся о собственную лодыжку, упал на четвереньки и, наконец, скатился с кровати прямо Северусу под ноги.

— Профессор Снейп, — пролепетал он, вставая и делая по инерции ещё шаг вперёд, — а что вы здесь де…

Но окончание фразы ускользнуло от Северуса, поскольку рука мальчишки вдруг змеёй метнулась вперёд и кожи зельевара коснулся невесомый ласковый туман распылённых в воздухе частиц. Снейп поспешно задержал дыхание — но то ли было поздно, то ли вещество было контактного действия — короче говоря, не помогло.

«Отравили, — грустно подумал Северус, — какой позор».

Затем мысли его окончательно смешались, и всё кануло во тьму.

---------

[44] «Shepherd’s pie» — запеканка из рубленого мяса (традиционно баранины) и толчёного картофеля.

Ехать с Томом в общественном транспорте оказалось странным опытом. Трудно было поверить, что никто, кроме Гарри, его не видит. Он был совсем настоящим на вид, живым, полнокровным — лишь если приглядеться внимательнее, можно было заметить детали, разрушавшие эту картину. Странная расплывчатость по краям, словно Гарри смотрел на него сквозь затуманенное стекло. Отсутствие тени.

Всю дорогу Гарри украдкой посматривал на Тома. Тот, казалось, не испытывает никаких волнений по поводу случившегося. Он спокойно, внимательно изучал окружающую обстановку; приходилось только гадать, сравнивает ли он то, что видит, с обликом города пятьдесят лет назад, или же пребывает в каких-то собственных мыслях. Вынужденное молчание — Гарри не мог разговаривать с невидимым собеседником, не привлекая внимания окружающих — только усугубляло эту загадочность.

В «Дырявом Котле» Гарри едва заставил себя переброситься парой ничего не значащих вежливых фраз с владельцем, когда пересекал общий зал паба. Он чуть ли не бегом поднялся по лестнице в свою комнату на втором этаже — и только тогда перевёл дух. Наконец, наконец-то они снова остались наедине.

— Ты знал, что так произойдёт? — выпалил он, едва войдя. Том прошёл мимо него к камину, бегло оглядывая комнату, затем развернулся. Замкнутое, нечитаемое выражение маской лежало на его лице. Да, Гарри не мог знать, о чём думает Том, но вот результат собственных дорожных раздумий ему не очень-то нравился.

— Знал заранее или нет? — повторил он. — Скажи мне!

Последние слова, в которые Гарри целиком вложил всё своё душевное смятение, прозвучали странно — как-то неожиданно властно и глубоко, словно отразились от стен тяжёлым эхом. Том склонил голову набок, и насмешливая улыбка изогнула углы его рта.

— Нет, — ответил он неожиданно терпеливо. — Предполагал возможность, но заранее не знал. Cupla lata[45], если тебе не терпится заняться юридической квалификацией.

— Это правда? Ты не врёшь мне? — настаивал Гарри, всё ещё не убеждённый. Он сам не знал, что его так мучает — старуха была ничем, меньше, чем ничем и, честно говоря, она полностью заслужила свою участь, но… они не собирались убивать её — Гарри, по крайней мере, не собирался точно — и теперь он чувствовал себя так, словно Том нарушил какую-то негласную договорённость. Которой, если разобраться, и не существовало вовсе, но опять же…

Насмешливое спокойствие Тома испарилось в одно мгновение.

— Слушай меня внимательно, — сказал он с тихой яростью в голосе, и Гарри пронизала дрожь от ощущения какой-то чудовищной неправильности, — потому что я скажу это один раз, и больше повторять не буду.

Его улыбкой можно было резать стекло. В комнате словно бы потемнело.

— Я, Том Марволо Риддл, своей душой, разорванною в клочья, своей волшебной силою, которую я украл, и дыханием уст своих, давно отлетевшим, клянусь, что никогда допрежь я ни единым словом не солгал тебе, Гарри Джеймс Поттер, и не сделаю этого впредь. И да будет магия мне в том свидетельницей.

Гарри взирал на Тома в ужасе; у него отнялся язык.

— Я не терплю лжи, мальчик, — холодно добавил Том. — И сам не лгу. Ложь — прибежище убогих умов. С самой нашей встречи я говорил тебе только правду.

Гарри едва не разрыдался. Он вовсе не намерен был доводить до такого, он не хотел…

— Прости!!! Том! Прости, прости — не знаю, что на меня нашло, я… я просто… — он не мог подобрать слова. Всё это было сплошным кошмаром. Как он мог усомниться в Томе? Он не сомневался в Томе, нет, ни за что, ведь это же — Том. Слёзы всё-таки потекли из-под очков, и он закрыл лицо руками.

— Я не хотел… — пробормотал он; его душили всхлипы.

— Думаю, я понял, — сказал Том совсем близко, и в его голосе больше не чувствовалось этой злости, этого чёрного обжигающего льда. Гарри, весь дрожа, осторожно отнял руки от лица. Запотевшие очки не давали хоть что-нибудь разглядеть; он стянул их и зашарил по карманам, ища платок. Из носа у него текло.

— Тебя всю жизнь окружали одни обманщики, и ты к этому слишком привык, — продолжал Том.

Его вспышка миновала, словно пролетевшая гроза, оставив за собою лишь мокрую физиономию Гарри, которую тот теперь неуклюже протирал платком, вслед за очками. Когда он снова их надел и привычно задрал голову, то увидел обращённое к нему лицо Тома. С высоты своего роста тот задумчиво смотрел на Гарри, карие глаза казались тёмными и глубокими, будто торфяные омуты.

— Ты постоянно сомневаешься. Но я не таков, как они все, — Том понизил голос почти до шёпота и Гарри согласно выдохнул. Никто никогда не знал его так хорошо, как Том. Никто не был ему ближе. Том был его Другом, всегда с ним, неотлучно. Он был его Секретом. Его старшим братом.

— И ты тоже не лги мне, — при этих словах Том ухмыльнулся, и ухмылка его выглядела пугающе зубастой. — Иначе последствия тебе не понравятся.

Гарри судорожно закивал. Он врал как дышал, отрицать того нельзя, но не Тому же, в самом деле. Это было бы… просто неправильно, вот и всё. Ему такое и в голову не приходило.

— А теперь умойся, ради Салазара. Ты выглядишь отвратительно, — закончил Том буднично, отвернулся и, как ни в чём не бывало, шагнул к столу — туда, где лежали стопки книг и стояла клетка Хоул.

— Том, — окликнул его Гарри; голос всё ещё немного срывался. — Том!

Тот оглянулся, приподнявши бровь в немом вопросе. Гарри подступил к нему, робко протягивая руку.

— Я… всё ещё не могу до тебя дотронуться? — спросил он, отчаянно смущаясь, но сгорая от нестерпимой потребности. Никогда в жизни он не желал чьих-либо объятий; он даже не был уверен, что когда-нибудь кто-нибудь вообще обнимал его, хотя бы в детстве — он этого не помнил, и до Тома это не ощущалось как что-то, чего он недополучил. Но теперь всё изменилось.

Вместо ответа Том протянул собственную руку навстречу ладони Гарри.

И пальцы их прошли насквозь.

— Как это?.. — Гарри растерялся. Такого он не ожидал. — А как же ты тогда держал мою палочку? И открыл дверь, и…

— Как полтергейст. У нас в «Хогвартсе» есть один такой, ты скоро его увидишь, — Том бледно усмехнулся. — Вплоть до сегодняшнего дня я пребывал в самом жалком состоянии, менее чем призрак — а теперь, гляди-ка, мне впору потягаться с низшим озорливым духом. Карьера восхитительная, ты согласен?

Он снова отвернулся к столу и стал перебирать книги, просматривая заголовки. Гарри лишь горько вздохнул и отправился исполнять ранее данный совет — умыться ему, и точно, не мешало бы. Покончив с этим, он присоединился к Тому, который уже раскрыл «Величайшие события волшебного мира в ХХ веке» и листал её со скоростью, которая, как от всей души надеялся Гарри, не означала чтение — иначе ему грозило скончаться на месте от чернейшей зависти.

— Займись чем-нибудь, — бросил Том отстранённо. Он оторвался от книги, обозрел рассеянным взглядом стол, и подтянул к себе чистый лист пергамента и перо. Конструкция, сооружённая Гарри для своего удобства, заставила его поднять брови. — Только дай сначала, чем писать. Что-нибудь нормальное, а не это. — Гарри послушно вытащил из Сундука новое нечиненое перо.

Покормив Хоул — крыса выглядела вполне здоровой, похоже, что многократное оглушение не нанесло ей какого-либо вреда — Гарри тоже взялся за чтение. Поскольку в комнате был только один стул, он сбросил ботинки и устроился на кровати, опершись спиной на изголовье и согнув колени. «Взлёт и упадок тёмных искусств» оказалась даже интереснее, чем он думал, несмотря на явную предвзятость автора, но постепенно он стал переворачивать страницы всё медленнее и медленнее. Наконец, раскрытая книга мягко выпала из его рук. Гарри погрузился в сон.

Он снова был в бомбоубежище. В этот раз хотя бы свет горел — тусклый, дрожащий, отбрасывающий странные уродливые тени. Люди сидели на койках, составленных в длинные ряды — по одному, по двое, целыми семьями с маленькими детьми. Напротив него нахохлилась Марта. Глаза у неё были как у дохлой рыбы, и она пялилась ими ему прямо в лицо, но казалось — не его она видит, а смотрит куда-то вглубь себя, находя там нечто пугающее. Над головою, далеко вверху, слышалась канонада — бум, бум, бум — отдалённый рокочущий гул, и вдруг — грохнуло так, что пошатнулось всё вокруг: пол, койки, стены, люди, — и пошло, пошло гвоздить — трах! трах! трах! трах! Свет замигал. Со сводов посыпалась извёстка. Не в силах вынести более ни минуты этого ада, он лёг на койку боком и накрыл голову подушкой.

«Я ни за что не умру. Я ни за что не умру. Я не хочу умирать. Я не…»

Гарри открыл глаза.

Кто-то снял с его носа очки — и слава Мерлину, поскольку спать в очках, вообще-то, было просто отвратительно. Кто-то также завернул его в покрывало — можно сказать даже не «завернул», а «запеленал», превратив в нечто среднее между мумией и гусеницей в коконе. Сочетание заботы и насмешки безошибочно подсказало бы Гарри кем был этот кто-то — если бы только Гарри не знал этого и так.

— Салазар спаси нас всех, и ведь это твой наследник, — любовно прокомментировал «кто-то» со стороны изголовья, очевидным образом наслаждаясь тем, как Гарри извивается, выпутываясь из покрывала — что оказалось сложнее, чем можно было бы подумать. — Поднимайся, и приведи себя в порядок. Мне нужно больше книг.

Очки нашлись на подоконнике. Книга, которую Гарри читал до того, как уснуть, исчезла — но, оглядевшись, Гарри обнаружила её на столе, в кипе других, заложенную в нескольких местах узкими полосками пергамента. Покуда Гарри спал, Том явно не терял времени — закладками обзавелись и две другие книги по истории, а исписанные листы пергамента теперь являли собой стопку в четверть дюйма толщиной. Кажется, та скорость всё-таки означала чтение. Гарри вспомнил свои ранние гипотезы — мутант со сверхразумом или компьютер — и наморщил нос. Мутант и компьютер, несомненно.

Собравшись под насмешливые комментарии Тома — тот пообещал помочь Гарри выучить некоторые бытовые чары из пособия «Между нами, ведьмами» — Гарри спустился по лестнице, в очередной раз раскланялся с барменом, и поспешил в набег на книжную лавку. Том шествовал впереди, Сундук семенил позади, и всё вместе это и впрямь напоминало Гарри какой-то вооружённый отряд или свиту вельможи. Они миновали заколдованную арку — Гарри уже давно научился проходить её сам, в этом, на самом деле, не было вообще ничего сложного — и вышли на брусчатку Косого переулка.

— Тут совсем ничего не изменилось, — странным тоном обронил Том, и Гарри навострил уши, но дальнейших комментариев не последовало.

Они деловито вломились во «Флориш и Блоттс», сгребли ещё десятка два томов по истории — вернее, Гарри сгрёб, а Том указывал — которые брать, — и несколько других, на которые Гарри облизывался раньше, но решил тогда повременить с покупкой. Сундук принял свою новую ношу, и все трое направились назад в «Дырявый Котёл».

Там Гарри выгрузил то, что уже напоминало небольшую библиотеку, на стол и оставил Тома изучать добычу, а сам спустился на первый этаж в поисках какого-никакого пропитания. Проглотив малоаппетитный обед, по времени больше соответствовавший то ли вечернему чаю, то ли раннему ужину, он вернулся к себе в комнату. Том, казалось, вовсе не заметил его недолгого отсутствия, и Гарри сделал в памяти заметку — изучить, насколько далеко тот может удаляться от своей тетради, не чувствуя при этом неудобства. Впрочем, даже если он забудет — Тома наверняка тоже заинтересует этот вопрос.

Гарри расправил скомканное покрывало, свидетель его недавнего позора, поперетаскал на кровать «Взлёт и упадок тёмных искусств», «Тысячу магических растений и грибов» — вообще-то это был учебник, но уж больно заманчивый на вид — а также всё остальное, что хотел хоть мельком пролистать сегодня, и с комфортом устроился в этом книжном гнезде, предвкушая неплохой вечер. Но долго читать ему не дали.

Тяжёлые шаги проскрипели по коридору. Гарри не обратил на них никакого внимания — он не был единственным постояльцем, за дверью постоянно кто-то ходил, даже среди глубокой ночи; но эти конкретные шаги оборвались напротив его двери, вслед за чем последовал мощный удар, с мясом вырвавший из косяка щеколду. В дверном проёме воздвиглась фигура в развевающейся чёрной мантии. Пахну́ло перегаром. Комнату наполнил низкий, бархатный, кровожадный рык — так говорила бы пантера, обладай она человеческим голосом:

— Поооттерррррр!

Гарри это внезапное явление застало врасплох; к своему стыду от испуга и неожиданности он вскрикнул.

Только уже вскочив на ноги он с изумлением опознал в незваном госте носатого профессора — что бишь он там преподаёт? кажется, зельеварение… хм, а перегонный куб у него явно не простаивает — с которым они с ходу поцапались, когда тот прибыл передать Гарри ключ от банковского сейфа. Это неожиданное открытие его подкосило, в буквальном смысле — матрас спружинил, одна нога Гарри запнулась за другую, он рухнул на четвереньки и кубарем скатился с кровати.

Волшебная палочка выпала из его рукава. Нет, не выпала — её вытащили; проследив за ней взглядом, Гарри увидел, как она заскользила по устилавшему пол камышу в сторону Тома, стоявшего с сосредоточенным лицом возле камина.

— Выруби его зельем, — громко и чётко скомандовал Том, опускаясь на одно колено; его пальцы коснулись рукоятки палочки.

Наверное, Гарри должен был спросить «что?» или «зачем?» — но всё произошло так внезапно, что он просто послушался. Зелье всё ещё лежало в левом кармане его брюк. Он поднялся, непритворно пошатнувшись — падение было довольно жёстким, шагнул вперёд, как бы в попытке восстановить равновесие — а сам в это время запустил руку в карман, нащупывая флакон.

«Он пьяный, кажется, это хорошо, — думал Гарри так быстро и так хладнокровно, что сам бы себе удивился — но на удивление не было времени. — Ещё бы отвлечь его чем-нибудь. Можно попробовать заболтать. Да, точно, а звали его…»

— Профессор Снейп! — проблеял Гарри, задействуя весь свой актёрский талант, его предплечье напряглось в готовности, пальцы сжались вокруг резиновой груши. — А что вы здесь делаете?

И на слове «делаете» он выхватил флакон и распылил морочащую закваску прямо в лицо человеку, который будет его преподавателем в ближайшие семь лет. Но ужасаться этому поступку тоже было некогда. Гарри отскочил к окну. Профессор свёл глаза к переносице, печально скривил рот и зашатался.

Том, с палочкой Гарри в руке, обошёл его сзади и захлопнул дверь.

— Стой там. Жди. Молча, — отрывисто проинструктировал он, и развернулся к профессору, направляя волшебную палочку тому в лицо. — Обливиэйт!

Прошла целая вечность — на деле, наверное, несколько минут, но они показались Гарри невероятно долгими. Затем палочка опустилась. Снейп выпрямился, лицо его разгладилось и приобрело спокойное, даже какое-то одухотворённое выражение. Он развернулся, больше не шатаясь, и вышел вон. Дверь, открываясь и снова закрываясь за ним, жалобно брякнула повисшей на одном гвозде щеколдой. Том выплел кончиком палочки что-то быстрое и небрежное.

— Репаро! — сказал он, и щеколда встала на место — как новенькая.

— Вот и всё, — Том прокрутил волшебную палочку в пальцах и неожиданно ухмыльнулся. — Всё, Гарри, отомри, уже можно.

— Ты ему память стёр! — догадался Гарри. — Ого, это умно. А, хм… до какого места?

— Верно, — согласился Том, всё еще поигрывая палочкой; казалось, ему доставляет удовольствие просто к ней прикасаться. — Стёр всё вплоть до того момента, когда он передал тебе ключ. Он не будет помнить, что перенёс тебя сюда, и свой сегодняшний визит — тоже. Удачно, что он, похоже, кому-то уже соврал, что так оно и было. Но я не стал лезть глубже и разбираться что там к чему. У него и так будет провал в памяти, а выйдет слишком длинным — тут любой насторожится, не то что опытный маг разума. А этот человек таков и есть. Окклюментивные барьеры у него — моё почтение, я даже с зельем-то едва пробился.

— А если бы не получилось? — в ужасе спросил Гарри, который только-только успел обрадоваться мысли, что нападение на преподавателя не станет его визитной карточкой в «Хогвартсе».

Том одарил его снисходительным взглядом:

— Но ведь получилось же.

— Ну да — ведь ты наследник Салазара, и ожидать от тебя меньшего было бы странно, — вернул ему Гарри его собственную реплику. Том отсалютовал ему палочкой.

— Вот именно, — иронию он, похоже, вовсе не заметил; а может — предпочёл проигнорировать. Гарри вздохнул.

— Палочку, — попросил он, вытягивая руку, — пожалуйста, верни. Вообще я бы не против что-то с этим сделать. Тебе бы собственную — это как, возможно?

Том с некоторой, как показалось Гарри, неохотой, но без возражений, вручил ему палочку — как и прежде, рукоятью вперёд.

— Я над этим работаю, — отвечал он расплывчато. — В целом — да, возможно.

— Интересно, — задумался Гарри, убирая палочку в рукав. — А когда ты невидимый — она будет видна? Вот странное должно быть зрелище.

— Не будет, — покачал головой Том. — Здесь действует принцип единства частей и целого. К примеру, анимаги. Их одежда и палочка остаются с ними, равно как и надетые амулеты — всё это трансформируется целостно при переходе в аниформу, и точно так же превращается обратно. Вот это зрелище было бы и впрямь забавным, когда б пришлось скакать, выпутывая голову из рукава или, того хуже, каждый раз менять порванные в лоскуты штаны. Я уж не говорю о палочке — её, верно, носили бы тогда в зубах, когтях и клювах.

Гарри захихикал.

— Но, к счастью, ничего подобного не происходит. Моя палочка будет видима или невидима вместе со мной — покуда я держу её в руках.

Гарри задумался. Том прошёлся по комнате, оправил мантию, и снова сел к столу. Догадываясь, что он сейчас нырнёт в очередную книгу, Гарри спросил:

— Значит, мы должны купить тебе палочку?

— Нет, — отвечал Том, не поднимая головы; он перебирал свои заметки. — У меня уже есть палочка. И я даже догадываюсь, где сейчас её искать.

— А другой ты — разве она не у него? — Гарри запутался, но потом понял. — О. Другой ты мёртв. Ты уже точно это знаешь, так?

— Так и есть, — Том вскинул на него глаза. — Не знаю, что и чувствовать по этому поводу, но теперь я полностью уверен.

— Нашёл в одной из этих книг? — Гарри удивился, но не сильно. Том должен был бы вырасти в могущественного волшебника.

«Однажды, — решил Гарри самолюбиво, — и моё имя будет в книге». Затем он вспомнил, что оно уже там есть. Даже не в одной. Мысль была не слишком радостной — ему хотелось настоящей славы, славы непревзойдённого заклинателя, а не… вот это.

— Круто, — он улыбнулся, прогоняя грустные думы, — потом покажешь мне, в какой.

— Язык, — нахмурил брови Том. Гарри страдальчески завёл глаза.

— Да, да, я знаю. Извини. Во имя Салазара, покажи потом, где ты его выискал! Годится?

— Вполне, — Том улыбнулся ему в ответ. — Да, Гарри. Непременно покажу.

Удовлетворённый этим ответом, Гарри вернулся к своим книгам.

Они засиделись допоздна. Когда сгустились сумерки, Гарри затеплил было свечу, но Том зафыркал — и показал ему заклинание «люмос». Сначала простую версию, зажигавшую огонёк на кончике палочки, потом — усиленную, где вместо огонька был целый прожектор, а в конце — вариации, создающие цветные огни и множество свободно парящих в воздухе шариков света, танцующих, будто светлячки. При их колдовском свете они мирно читали, покуда не пробило полночь — глухой, мерный звон и раньше доносился время от времени со стороны окна, и Гарри невольно задумался, откуда тот исходит — ведь не церковь же тут где-то притаилась, в самом деле. «Это часы на «Гринготтсе», — пояснил Том, на секунду оторвавшись от своих штудий.

Было удивительно приятно находиться с ним рядом. Когда единственным способом общения являлось — писать в дневнике, Гарри никак не мог остановиться, и они разговаривали и разговаривали, часами. Теперь потребность в словах, казалось, исчезла — не до конца, разумеется, но Гарри больше не нужно было болтать с Томом, одного его присутствия как будто бы уже хватало.

Но полуночный звон навёл Гарри на новую мысль.

— А у меня день рождения, — сказал он, откладывая «Животные-призраки Британии» и со вкусом потягиваясь. — Только что наступил.

Том подпёр голову рукой.

— С днём рождения? — предположил он. — Я не знаю, что положено делать. В приюте их не отмечали. К тому же мой — тридцать первого декабря, что в принципе исключает отдельное празднество как таковое.

— А я — знаю, — Гарри подтянул колени к груди и обнял их руками. — Но тоже никогда не праздновал. Мои магглы… даже рассказывать не хочу.

— Не продолжай — понятно, — качнул головой Том. Вьющаяся прядь волос, как всегда, спадала ему на лоб, из-под неё поблёскивали глаза, и сейчас, сидя за столом, обложенный книгами, в рассеянном неярком свете, крадущем тени, он выглядел живым, таким живым — и так обидно было знать, что это неправда.

— Но я бы попробовал. — Гарри устроил подбородок на коленях и вздохнул.

— Воля твоя, — легко согласился Том. — Что ты хочешь сделать?

Гарри думал недолго.

— Побывать в доме, где я родился. И где жил, когда был совсем маленький, — решительно объявил он. — Я совсем ничего не помню — а ведь было же когда-то время… Я не люблю своих родителей — ты в курсе. Любить их вроде как положено, но я слишком злюсь. И я их вообще не знал, никогда, и до сих пор не знаю. В общем… думаю я и сам не понимаю, что хочу сказать, — путано закончил он.

— Дом в Годриковой Впадине? Почему бы и нет, — Том пересел ровнее и сплёл пальцы обеих рук под подбородком. — Прекрасная идея. Говоря начистоту, мне тоже было бы интересно на него взглянуть. Как-никак историческое место.

Гарри фыркнул:

— Хоть ты не начинай!

— Наверняка тебе и памятник там есть, — поддразнил Том. — Хорошо. Отправимся туда утром?

Гарри бросил взгляд в окно. Луна, ещё почти что полная, но уже надкушенная с краю, ползла над крышами Косого переулка, и в небе, не засвеченном маггловскими огнями, яркими острыми искрами поблёскивали звёзды.

— Я хочу сейчас. Вот прямо сейчас — можно?

— Ты у меня спрашиваешь разрешения? — как-то даже удивился Том; Гарри показалось, что ему это польстило.

— Ты в «Хогвартсе» был префектом, — в свою очередь поддразнил он. — И вообще — ты старше.

— Отрадно, что ты ещё об этом помнишь, — съязвил Том, вставая. — Но мы покуда не в «Хогвартсе». Раз ты решил — не медли. Добираться будешь камином?

Воодушевлённый, Гарри поднялся с кровати, нацепил ботинки и снял со вбитого в стену гвоздя свою мантию.

— А как ещё? Аппарировать я пока не умею. Или у тебя хватит сил на двоих?

Том покачал головой и усмехнулся:

— Нет ни малейшего желания проверять. Результат может быть… фаршеобразным.

Хозяин паба, коротавший время за волшебным кроссвордом, пока запоздалые посетители цедили свою пинту, закусывая её бесплатным арахисом, поднял рассеянный взгляд на Гарри.

— Сэр? — удивился он.

— Сэр! Вы не знаете, в Годриковой Впадине есть общественный камин?

Камин был — тоже в питейном заведении. Гарри, пользовавшийся подобным видом транспорта впервые, волновался, но Том (его Том, а не бармен, проклятие на эти одинаковые имена), подсказал, как действовать:

— Вон летучий порох в горшке. Зачерпни щепоть. Нет, это мало. Вот теперь — достаточно. Кидаешь в огонь и называешь вслух адрес камина. Говори чётко и ясно, не то выкинет Мордред знает куда. Пошёл!

— «Звезда и Хмель»! — как только мог чётко и ясно сказал Гарри, входя в позеленевшее, высоко взметнувшее ся пламя. Его закружило, закрутило, будто на сошедшей с ума карусели. Мимо проносились каминные решётки, всполохи зелени вились со всех сторон, как вьюжистый вихрь — но не холодный, не горячий — вообще никакой. И вдруг его вышвырнуло головой вперёд через одну из решёток, и он приземлился на пол, больно стукнувшись коленями и весь покрытый сажей. Через секунду рядом появился и Том — в полном порядке, насколько Гарри мог судить по его виду. Гарри неуклюже поднялся, отряхиваясь, и огляделся.

Паб на той стороне оказался совсем уж крошечным, всего на четыре столика — белёные стены, стойка из красного дерева, дощатый закопчённый потолок и кованые украшения на стенах. Чувствовалось, что заведение чисто для своих.

Он быстро поздоровался с хозяйкой — белокурой полной ведьмой в тёмно-синей мантии — и вышел, провожаемый взглядами посетителей — все четыре столика были заняты, за одним играли в карты, за другими пили пиво и ели что-то похожее на очень густой суп.

На улице царила первобытная темнота — ни фонаря, только светила с неба всё та же луна. Длинный двойной ряд домов с острыми крышами и высокими каминными трубами тянулся насколько хватало глаз — поселение оказалось больше, чем Гарри думал. Он медленно пошёл вперёд, то и дело озираясь, потом всё-таки достал палочку и с третьей попытки зажёг люмос — можно было гордиться собой, теперь он знал целых два заклинания. Три, если считать финиту. То ли ещё будет.

Блуждания его оказались недолгими. Гарри замер перед покосившейся калиткой. Живая изгородь чудовищно разрослась — что сказала бы тётка Петунья, при виде такого безобразия! уж она нашла бы, что сказать! — и совсем потеряла форму. Трава на бывшем газоне вымахала по пояс. Плющ, словно лохматый тёмный ковёр, укрывал потрескавшиеся стены. Природа властно вступала здесь в свои права — дом выглядел диким, угрюмым, заброшенным — каким он, собственно, и был. Над головой Гарри, задев по волосам крылом, промчалась летучая мышь. Где-то в темноте захохотал сыч, ему ответила своим задумчивым «туу-тууу» сова.

— Да, — сказал Гарри, насмотревшись. — Памятник что надо. Мне прямо нравится.

Том за его спиной невесело присвистнул.

Вместо половины второго этажа зияла дыра. Нет, даже не дыра — огромная дырища, точно после попадания авиаснаряда. Крыша наполовину провалилась — похоже, проникавшие через дыру снега и дожди не были милосердны к балкам и стропилам. Окна зияли отсутствием стёкол. Дверь почернела от гнили.

Зато на входной калитке, серой от древесной плесени и хлопьев отвалившейся краски, переливалась медным блеском мемориальная дощечка. Гарри опустил глаза и прочёл то, что там было написано:

«На этом самом месте в ночь 31 октября 1981 года Лили и Джеймс Поттеры отдали свои жизни. Их сын, Гарри, остаётся единственным волшебником, пережившим смертельное проклятие. Этот дом, невидимый для магглов, был оставлен в разрушенном состоянии как памятник Поттерам и напоминание о насилии, которое разрушило их семью»

Края таблички и всё пространство под надписью усеивали граффити.

«Да здравствует Гарри Поттер»

«Если ты читаешь это, Гарри, мы все поддерживаем тебя!»

«Удачи, Гарри, где бы ты ни был»

«Спасибо, Гарри!»

«Я люблю Гарри Поттера»

— Мордред вас полюбит, недоумки! Том, как не по-маггловски сказать: «в жопу себе засунь такую любовь»?

— Можешь прямо так и сказать. Эта часть тела у магглов и волшебников одинаковая.

Дорожка заросла и давно слилась с газоном, её присутствие выдавал только хруст гравия, притаившегося в космах травы. Когда Гарри добрался до крыльца, его ботинки были совершенно мокрыми от ночной росы, что отнюдь не улучшило ему настроение.

Дверь, разбухшая от бесчисленных дождей, не хотела поддаваться, но в конце концов отворилась с натужным противным скрипом — не целиком, где-то на четверть, но Гарри был худым, и ему хватило этого, чтобы проскользнуть в прихожую. Внутри картина была ещё более печальной — заплесневевший потолок, отслоившиеся потемневшие обои. Мебель, где-то полуразвалившаяся, а где-то ещё целая, угрюмо глядела из углов. Каждый шкаф смахивал на гроб, каждая тумбочка — на надгробие.

— Спальни должны быть наверху, — промолвил Том, вертя головой. Его руки были праздно засунуты в карманы мантии, словно у посетителя в музее.

Гарри последовал за ним, осторожно наступая на перекошенные ступени. Лестница кряхтела и тряслась, словно собиралась развалиться прямо под ногами, но всё же ему удалось благополучно добраться до второго этажа. Дверь в комнату без потолка была открыта. Звёздное небо, искрившееся над головой, делало её немного сказочной, хотя вообще-то она была ужасной. Это была детская.

Здесь не уцелело почти ничего — обломки, обрывки, сплошное месиво. Лишь у дальней стены стояла маленькая кроватка — половина перекладин в её высоком ограждении отсутствовала, но всё же, несомненно, это была именно она. Над кроваткой на стене висел алфавит — когда-то, наверное, весёлый и цветной. Гарри совершенно его не помнил.

Ни его, ни кроватку, ни комнату — всё было незнакомо, будто из чьей-то чужой жизни. Но это была именно его жизнь. Гарри чувствовал себя… разочарованным, наверное. Он сам не мог точно сказать.

Том, зашедший вслед за ним в разрушенную детскую, зачем-то покружил возле кроватки, заглянул в углы, поворошил обломки на полу — и вдруг, нагнувшись, что-то подобрал.

— А вот и она, — сказал он; его голос звучал очень странно.

— Хм? — Гарри оторвался от рассматривания кроватки.

— Задумывался ли ты, — спросил Том, прокручивая в пальцах какой-то тонкий длинный предмет, — как именно палочка выбирает волшебника? Между её сердцевиной и твоей магией должно присутствовать некое сродство. Именно поэтому колдовать чужой волшебной палочкой так тяжело, порой даже невозможно — нет совместимости. Но бывают и исключения.

— Ты это сейчас к чему? — не понял Гарри. На Тома, конечно, периодически находило желание устроить ему спонтанную лекцию, но в этот раз оно было уж больно неожиданным.

— Ты всё же туповат, — ласково заметил Том. — Я с самого начала в этом не ошибся. Я ждал и ждал — когда ты догадаешься, но до сих пор даже и не близко, правда?

Гарри слушал его со всё возрастающим изумлением. Сеансы спонтанного унижения тоже были вполне в духе Тома, но обычно за ними следовали объяснения.

Последовали они и сейчас.

— Я, — сказал Том, — могу колдовать твоей палочкой. Легко, как собственной. Как тебе кажется, что это значит?

Гарри обдумал его предыдущие слова.

— Что есть сродство… ну, с магией. Эй, погоди, а это действительно интересно!

Том усмехнулся — в полумраке влажно блеснули зубы.

— Действительно, — повторил он, смакуя каждый слог. — Какая у тебя палочка, Гарри? Ты должен помнить — быть не может, чтобы Олливандер этого не упоминал.

— Остролист и перо феникса, — вспомнил Гарри. — А у тебя?

— Тис. И перо феникса. Ну же, ты так близко. Всё ещё не догадываешься? Хорошо. Бывают палочки — это редкость, исключение, а не правило, но всё же они бывают — которые принято называть сёстрами. И делает их таковыми…

— Сер… дце… вина… — пробормотал Гарри, медленно, как во сне. Что-то такое шевелилось в памяти, что-то, что он слышал про эти самые сердцевины. И про перо феникса там тоже было. В его мозгу вспыхнуло воспоминание — костлявый палец белоглазого старикашки, упирающийся в его лоб, прямо в шрам.

И вдруг он понял.

— А, — сказал внимательно следивший за ним Том, — наконец-то.

Той вещью в его руках, этим тонким длинным предметом, который он так любовно перебирал пальцами, была волшебная палочка. Том поднял её и бегло начертал прямо в воздухе светящиеся алым светом буквы:

«Том Марволо Риддл»

А потом буквы мигнули и перестроились в новом порядке:

«Лорд Волдеморт»

---------

[45] «Грубая небрежность» (лат.). Имеется в виду косвенный умысел, его отличие от прямого (dolo malo) заключается в том, что преступник не желал напрямую наступления последствий своих действий, но предвидел их, допускал, и не пытался предотвратить.

Гарри замер. Он не мог двигаться. Его мозг переживал какую-то собственную версию железнодорожного крушения, в котором дюжина вагонов складывалась в пространстве, предназначенном только для одного. Как будто неисправная телефонная линия резко включилась, и несколько факсов начали одновременно выплёвывать бумагу. Как будто целая толпа людей, дотоле молчавших, вдруг заговорила наперебой — и ему нужно было выслушать каждого. Все доступные ресурсы его сознания полностью были заняты обработкой новой — на самом деле старой — информации.

Боже, Мерлин, да ведь Том сказал ему практически напрямую. И он даже объяснил, как именно выбрал это имя и почему.

И, хуже того, вслед за тем Гарри сочинил свою собственную глупую-но-потенциально-зловещую анаграмму. Ещё и пожаловался Тому, что у того в имени есть буквы для «лорда», а у Гарри — нет.

Гарри вспомнил, как попросил Тома показать, в какой из книг тот нашёл имя своей второй, более взрослой, версии — и едва не расхохотался. Кажется, теперь он знал; кажется, теперь он сам смог бы показать — в которой. Даже не в одной, в точности, как и у Гарри.

Люмос в какой-то момент потух, а Гарри и не заметил — когда именно. Алые буквы угасли тоже. Они стояли посреди развалин, в темноте, под звёздами. Ветер шуршал листьями плюща, вдалеке кричали ночные птицы.

«Палочка выбирает волшебника», — сказал Олливандер. И Том только что растолковал Гарри, как она выбирает. Палочка Гарри выбрала другого волшебника — а он и не подумал спросить, отчего такое вообще возможно.

— Вот я дебил, и правда, — озвучил он итог своих размышлений. — Но знаешь, я всегда это чувствовал. Вот прямо с самого начала, веришь?

В окружающем мраке не было видно, но, кажется, Том удивился. Он вопросительно хмыкнул.

— Ты… — Гарри смутился, но заставил себя закончить, — …ты как будто мой брат. Старший брат. Раз наша магия настолько схожа, то в каком-то смысле ведь так оно и есть, верно?

Кажется, это был не тот вывод, которого ожидал от него Том. Он издал странный сдавленный звук, словно смех, оборвавшийся ещё до того, как смог толком прозвучать, плавно шагнул в сторону и двинулся по комнате, обходя Гарри кругом. Гарри заметил, что не слышит его шагов — ни шагов, ни шуршания мантии, ни звука дыхания; Том скользил в темноте с бесшумностью тени.

— Ты именно об этом хочешь поговорить? — спросил он с любопытством.

— О чём же ещё? — в свою очередь удивился Гарри.

— Например о том, что я убил твоих родителей? — О, на это у Гарри был ответ. Эта дилемма осталась настолько далеко позади, что уже даже и не мелькала в его метафорическом зеркале заднего вида.

— Волдеморт убил моих родителей, — сказал он, подчёркивая интонацией выдуманное имя, — а не ты.

— Я и есть Волдеморт! — возмутился Том.

— Ну, технически да, — заспорил Гарри, — но на самом деле нет. Сколько тебе лет, Том?

— Шестнадцать, — ответил тот голосом, в котором прозвучали серьёзные сомнения в здравости рассудка Гарри.

— И ты, эм… стал дневником в сорок третьем году, — продолжал развивать свою мысль Гарри. Ему приходилось вертеть головой вслед за расхаживающим туда-сюда Томом, и это раздражало. — Мои родители умерли в восемьдесят первом. Это четыре десятка лет разницы.

Раньше Гарри почему-то казалось, что «другой я» Тома, которому «угрожала смертельная опасность», умер — а Том ведь и подтвердил, что он именно умер — тогда же, в войну, или немногим позже. Но, получается, на самом деле всё сложилось совершенно иначе.

— Он — взрослый дядька. Был. Со своей отдельной жизнью. И он — совсем не ты.

— Но твои родители всё равно мертвы, — настаивал Том с каким-то извращённым упорством. — Убиты.

— Они состояли в организации, которая пыталась убить его. Тебя. Это вообще могла быть самооборона. Ну, или, знаешь, взаимное уничтожение, что-то в этом роде, — это Гарри уже успел обдумать раньше, и с его точки зрения обе стороны тут были хороши. Он ведь делился этими мыслями с Томом, неужели тот успел забыть? — Кстати, вообще-то никто толком и не знает, что именно тогда случилось, свидетелей-то не было.

Том фыркнул, но дальше препираться не стал, переключившись на другое:

— Допустим. Откровенно говоря, не такой реакции я ожидал, но в целом я с тобой согласен. Мне не хотелось бы, чтоб ты решил, будто я жажду проверить, отскочит ли в действительности от тебя смертельное проклятье.

— А оно отскочит? — заинтересовался Гарри.

— Нет, — с нажимом ответил Том. — Это категорически невозможно. Если бы я хотел тебя убить — ты был бы мёртв. Смертельного проклятья не было — ручаюсь чем угодно.

— Вот видишь, — пожал плечами Гарри. — Я знаю, что ты не желаешь мне зла.

И он имел в виду каждое сказанное слово. Мысль, что Том захочет убить его, выглядела абсурдной.

— Какая уверенность, — восхитился Том, останавливаясь, и Гарри мог практически слышать в темноте его зубастую ухмылку. — Признаться, так было не всегда. Сначала я и впрямь прикидывал, что бы такое с тобою сделать — выпить ли мне досуха твою магию, или, быть может, захватить твоё тело?

Гарри сглотнул. Неожиданно.

— И… долго продолжалось это «сначала»? — спросил он. Том подступил ближе и покачал головой, его глаза блеснули отражённым лунным светом.

— Минут… пять? — предположил он весело. — Ты зашёл с козырей, надо отметить. Узнав, что ты — змееуст, я заинтересовался. Это казалось многообещающим.

— И тогда ты понял, что не хочешь причинять мне вреда, — обрадовался Гарри, задирая голову. Силуэт Тома, чёрный на фоне черноты окружающего пространства, возвышался над ним. Звёзды нимбом горели вокруг его головы.

— Ну что ты, — возразил Том, тон его голоса был ласковым и снисходительным, — тогда я решил, что подчиню твой рассудок. Заставлю делать, что мне только на ум взбредёт — открыть Тайную Комнату «Хогвартса», к примеру.

— Но сейчас-то, — настаивал Гарри, внутренне теряя уверенность, — ты такого не хочешь? Подчинить рассудок?

Потому что звучало, честно говоря, очень нехорошо. И пугающе.

— Конечно же нет, — заверил Том со смешком, делая ещё шаг вперёд. Теперь они стояли почти вплотную, так близко, что Гарри мог разглядеть огоньки в его зрачках. — Зачем бы мне теперь? Ты сам предложил мне намного больше. Ты так щедро делился своей магией, что мне приходилось придерживать тебя, не позволяя отдать слишком много. Ты сам, добровольно, поклялся возродить меня. Ты принёс мне жертву — человеческую жертву. Ни один из моих рыцарей не служил мне так верно, как ты. В заклятии подвластья нет никакой необходимости.

Это, решил Гарри, самое зловещее объяснение в дружбе, какое только вообще знала человеческая история. Куда там мистеру ДарсиИмеется в виду персонаж романа Джейн Остин (Jane Austen, 1775-1817) «Гордость и предубеждение» («Pride and Prejudice, 1813), знаменитый своим неромантичным признанием в любви, которое, скорее, звучало как обвинение. с его любовными признаниями.

«Тёмный лорд, а?» — подумал он даже с некоторым восхищением; умение Тома нагонять жуть одними только словами было беспрецедентным.

Он передёрнул озябшими плечами и взмахнул палочкой, снова зажигая люмос. Яркий свет заставил его болезненно сощуриться; Том даже не поморщился.

— Так всё-таки, — вспомнил Гарри, моргая на колдовской огонёк, — наша магия — ты знаешь, почему она настолько похожа?

Том качнул головой, его губы задумчиво поджались.

— Не имею ни малейшего представления. Есть случаи, когда нечто подобное происходит, но ни один из них не напоминает наш.

— О? — Гарри поправил очки в ожидании очередной лекции. — Какие случаи?

— Магические близнецы, к примеру. Это дети, родившиеся с одной магией на двоих — они и внешне схожи настолько, что их не в состоянии различить ни собственные родители, ни заклинание распознавания или кровный поиск. Бывает также, что в одном роду с разницей в несколько поколений объявляются волшебники, чья магия способна подчинить одну и ту же палочку или персональный артефакт.

— Так мы всё-таки можем быть родственниками, — сделал вывод Гарри. — Я об этом всё думал, когда узнал про змееустов. Вот и объяснение, разве нет?

— Ты обвиняешь свою мать в супружеской неверности? — поднял брови Том. — Возможно… но я не думаю, что дело в этом.

— А в чём тогда? — Гарри не очень понимал природу высказанных Томом сомнений. Зачать ребёнка не от мужа — ну да, не очень-то хорошо, но взрослые поступали так чаще, чем было принято признавать. А по срокам оно вполне себе сходилось.

«А вдруг он не знал, — пришла в голову Гарри новая теория, прямиком из любимых романов тётушки, — а потом ка-а-ак узнал, и пришёл сюда, а родители не захотели меня отдавать, и тут-то они друг друга и поубивали!»

«Домыслы, — оборвал он себя, — доказательств нет, как толком нет и фактов»

— Ты мне скажи, — пожал плечами Том. — Свежий взгляд на проблему может быть полезным.

— Факты таковы, — задумчиво сказал Гарри, отвечая скорее своим мыслям, чем ему, — десять лет назад в этом доме встретились трое взрослых волшебников и один ребёнок. Все, кроме ребёнка, в результате оказались мертвы. Что ещё здесь произошло в ту ночь, как именно и почему — не знает ни одна живая душа.

— Но я собираюсь это узнать, — зловеще обронил Том. — Пойдём отсюда, у тебя уже зуб на зуб не попадает. Или намерен ещё полюбоваться?

— Не на что тут любоваться, — проворчал Гарри, — дурацкая была затея. Ты-то хоть за палочкой пришёл, а я — вообще непонятно зачем. А кстати, — добавил он, — если бы я сам тебя сюда не притащил, как бы ты стал выкручиваться?

— Уверяю тебя, у меня в запасе имелись некоторые идеи, — Том тоже зажёг люмос, и при свете двух бледно-голубых огней они вышли за дверь и стали спускаться по ветхой лестнице.

— Скользкий, как угорь, — пожаловался Гарри, — не хочешь отвечать — так и скажи.

— Я не угорь! — презрением в ответе Тома можно было наполнить небольшой бассейн.

— Да, прости. Василиск, как минимум, — Гарри, распинывая лежащие на полу обломки, пробрался ко входной двери, насмерть застрявшей в частично открытом положении. — Том! А можно ли… раз бывают призраки, означает ли это, что существует возможность вызывать души умерших?

— Хочешь поговорить со своими родителями? — догадался тот.

— Ну — да? Уж они-то должны знать, что случилось, правда? — Гарри затворил скрипнувшую калитку, с раздражением покосившись на табличку, изрисованную вандалами.

Переместившаяся в зенит луна теперь светила ярче и разросшиеся кусты бирючины казались облитыми серебром. На высокой траве мерцала роса, повсюду пятнами лежали чёрные, как уголь, тени.

— Что ж, подобная возможность и впрямь существует. — Том ступил на темнеющую дорогу. Лунный свет играл на его волосах. — Но не всё так просто. Некромантия — тайное, запретное и противоестественное искусство…

— …и поэтому я изучил его вплотную? — подсказал Гарри. Ему снова приходилось шагать куда быстрее, чем это было комфортно, торопясь поспеть за широкими шагами Тома.

— Нет, — фыркнул Том, но чувствовалось, что предположение ему польстило.

— Почему? — Гарри был даже немного разочарован. Как-то он привык, что Том знает вообще всё.

— Хватало других задач. Впрочем, ещё не поздно наверстать. Но, возвращаясь к способам, существует одна забавная легенда…

Под пересказ истории о трёх братьях и Дарах Смерти они почти добрались до «Звезды и Хмеля». Гарри сказка очень понравилась — как сама по себе, так и заложенным в ней потенциалом.

— Том! Так вот же оно, — воскликнул он, едва не подпрыгивая от возбуждения, — воскрешающий камень! Разве это не именно то, что нам и нужно?.. То есть, ты говоришь, что та девушка, невеста среднего брата, грустила, тосковала, и всё прочее — но ведь ты, ты-то на неё совсем не похож! Ты вовсе не уходил ни за какую завесу, с чего бы тебя туда тянуло? Для тебя камень может сработать. Он должен сработать!

Том потёр подбородок рукой и взглянул на Гарри задумчиво.

— Это только легенда, — заметил он прохладно. — Детская сказка, если угодно.

— Тайная Комната тоже считалась сказкой! — не сдавался Гарри. — А ты её нашёл!

Тут ему пришлось умолкнуть, потому что они пришли. Паб был ещё открыт, но внутри оставалась только компания, игравшая в карты. Позёвывающая ведьма за стойкой молча кивнула, когда Гарри протянул ей два кната за летучий порох. Он уже гораздо смелее, чем прежде, зачерпнул серый, чуть искрящийся порошок, и скомандовал:

— «Дырявый Котёл»!

Общий зал, пустой и окутанный тенями, встретил их молчанием. Бармен давно ушёл спать. Скамьи и стулья, придвинутые вплотную к столам, смотрелись непривычно аккуратно; их древесина поблёскивала в свете камина. По устилавшему пол тростнику бегала мышь. Чувствовалось, что час очень поздний и, когда они поднялись к себе в комнату, Гарри с непреодолимой силой потянуло ко сну. Его едва хватило на то чтобы умыться. Том, снова усевшийся с книжкой возле стола, даже не поднял головы, пока он возился, собирая книги с кровати. Последним, что Гарри увидел перед тем, как провалиться в дрёму, была его тихая, тёмная фигура в обрамлении призванных магией крошечных летучих огней.

Во сне он шёл по коридорам «Хогвартса». Едва разбавленная светом заколдованных факелов темнота обнимала его удобно, словно собственная кожа. Каменные плиты ложились под ноги с едва слышным шорохом, шуршала мантия, чуть колыхаясь на привычном, неизбежном сквозняке, звук его дыхания отражался вибрирующим эхом от сводов и стен. Он улыбался — ночь была его временем, эти коридоры — его царствием, и вес значка на правом лацкане, незаметный, но в то же время такой ощутимый, лишь подчёркивал его право на эту власть. Тихо. Сумрачно. Безлюдно. Никто ничего не видит. Никто не помешает. Если его застанут здесь — крайне маловероятная ситуация, но вдруг — он скажет, что…

Что-то защекотало его нос. Гарри чихнул и открыл глаза.

Солнечный луч, пробившийся сквозь застеклённое мелкими квадратами окно, полз по его лицу, тёплый и яркий, как само лето. В луче парили невесомые пылинки, и это было так похоже — и одновременно совсем нет — на их кружение в свете тусклого фонарика, озаряющего кладовку под лестницей. Гарри сел на кровати и потянулся.

— Что тебе снилось? — с интересом спросил Том, поднимая голову от книги. Гарри сперва возмутило, что тот, кажется, и вовсе не ложился — и только потом он вспомнил, с ужасом и огорчением, что Тому и не нужно. Он не смог бы спать, даже если бы захотел, даже если бы испытывал такую потребность. — Ты смеялся во сне.

— Не помню? — Гарри потёр лицо руками и поискал очки. Они нашлись под подушкой, рядом с дневником. — Должно быть, что-то хорошее, раз смеялся. В любом случае, у меня действительно прекрасное настроение.

Прекрасное настроение продлилось, увы, недолго.

После завтрака — снова молоко и овсянка, но Гарри и не думал жаловаться — он вернулся в комнату и воссоздал на постели вчерашний книжный рай. «Животные-призраки Британии» закончились, даже как-то слишком быстро, и теперь он любовно перебирал остальные свои сокровища, чувствуя себя драконом на груде золотых монет. Столько книг — и все его собственные. Их не нужно было возвращать в библиотеку, не нужно было непременно закончить к определённому сроку — он мог читать их в любом порядке, возвращаться к ним снова и снова при желании. Никто не мог отнять их у него, порвать, испачкать, спрятать, выбросить. Не было никого, кто скомандовал бы ему идти пылесосить или чистить картошку. Гарри пребывал в состоянии, близком к полному блаженству, и вот в этом-то состоянии он потянулся к томику «Природная знать. Генеалогия волшебных семей» — нарядному изданию в сафьяновом бледно-зелёном переплёте, украшенном золотым тиснением.

Кому другому это чтение, возможно, показалось бы скучным, но Гарри чувствовал в нём возможность утолить свою до сих пор не утихшую потребность найти корни, восполнить ту пустоту, которая ощущалась на месте его связи с магической роднёй. Кто были они, эти люди, стоявшие на плечах друг друга пирамидой поколений, которую венчала его собственная лохматая и очкастая персона? Как они любили, дружили, воевали, враждовали, где они жили и куда путешествовали? Как протянулась через бездну времени та нить, нить крови и магии, что связывала их всех? Он всё хотел бы знать, и даже об отце и матери, которые его так подвели — какую жизнь прожили они, где оступились так ужасно, что сгубили себя молодыми?

В отличие от «Священных двадцати восьми», заканчивавшихся серединой пятидесятых годов — возможно, существовали и более поздние издания, но Гарри досталось именно это — «Природная знать» обнимала собой период вплоть до начала восьмидесятых, и сперва это показалось Гарри весьма удобным. Однако сотни две страниц спустя его радужный настрой испарился без следа. Чем дальше он читал, тем было хуже — и тут ему попалось такое, что он враз постиг значение фразы «волосы зашевелились на голове».

— Салазар-заступник, — сказал Гарри, вперев невидящий взгляд в стену перед собой и медленно, обморочно бледнея.

Тон этого восклицания, верно, был таков, что не оставлял сомнений — случилось что-то очень нехорошее. Во всяком случае Том, листавший какой-то талмуд с кулак толщиной, задумчиво постукивая себя кончиком пера по подбородку, тотчас отложил и перо, и книгу, и уставился на него, вопросительно вскинув брови.

— Как думаешь, сложно будет бежать на континент? — спросил его Гарри. — Ах, подожди, нет, это не годится. Достанет через Малфоев. Мерлин, Том, да я покойник.

— Уверен, ты драматизируешь, — хмыкнул тот, но Гарри горячо возразил:

— И вовсе нет! Ты помнишь Блэков? Разумеется, ты помнишь Блэков! Так вот, а как тебе такое: их основная линия вымерла к чертям — ну, к дракклам, извини, не обращай внимания, не надо так кривиться — остался только мой двоюродный дядя, и он, представь себе, сейчас кукует в Азкабане, без шансов выбраться и как-нибудь продолжить род. И где-то через стенку от него сидит и тётка Беллатриса — двоюродная, но это неважно — зато двое других, Нарцисса и Андромеда, вовсе даже на свободе, и знаешь, что они со мною сделают?

Том, посмеиваясь, покачал головой; он не выглядел особенно впечатлённым. Гарри, распаляясь, продолжал:

— Да, вот и я не знаю, но ты в курсе, что за слава у их чудесного семейства.

— Безумие Блэков было притчей во языцех и в мои времена, — согласился Том. — Но почему ты ожидаешь, что они набросятся на тебя с чем-либо помимо родственных объятий?

— Ты что — прослушал?! — вознегодовал Гарри, скрещивая руки на груди. — Род вымер! Блэков не осталось! Ох, Мерлинова борода, а я-то думал — ну-ка, затеряюсь в самом большом магическом семействе Британии, никто и не заметит! Но получается, заметнее меня был бы только средний палец, торчащий из кулака, и остатки рода Блэк непременно решат, что этот непристойный жест показывали персонально в их сторону. Я засветился в Косом везде, где только мог. Ещё и Малкин, дура толстая, меня уже записала во внуки Альфарду — а у него и вовсе не было детей. Я — самозванец, Том! Какой кошмар. Что будет, когда об этом узнает леди Малфой? Она лично явится вытащить кишки тому, кто заявил себя, фактически, единственным наследником рода Блэк!

Том покачал головой. Теперь он тоже, кажется, проникся.

— Нарциссу я не знал, а вот Вальбурга меня всего на год старше. Когда я перешёл на пятый курс, она уже была просватана за Ориона. А это, видимо, их дети? Дай мне прочитать.

Он полистал «Природную знать», время от времени хмыкая. Гарри нервно грыз ногти, наблюдая за ним с кровати.

— Да, Фомальгаут Блэк, — заключил Том, захлопывая книгу, — тебе действительно не позавидуешь. Уверен, слухи уже разошлись.

— Ужасно, — Гарри с дрожащими в глазах слезами поглядел на Тома. — Что делать-то? Может, мне купить палатку, сбежать и жить в лесу? Я не могу здесь оставаться, здесь меня найдут! Выследят! Вон, Снейп уже приходил.

— Снейп больше не придёт, — качнул головой Том, — за это я ручаюсь. Да и палатка… охоты нет впадать в подобную аскезу.

— Почему? — удивился Гарри. — Я буду сам готовить, я умею. И убираться тоже, тем более теперь у меня есть волшебная палочка. За месяц точно выучусь всему, вот увидишь!

— Там нет книг, — сказал как отрезал Том.

Аргумент был веским. Соседство с книжным магазином их разбаловало.

— Вдобавок, — продолжал Том, и медленная, дикая усмешка озарила его лицо, — я знаю вариант получше. Не уверен, что сработает, но попробовать не худо.

— А? — красноречиво откликнулся Гарри.

— Видишь ли, ты ведь и в самом деле Блэк — на четверть, через свою бабушку Дорею. Будь ситуация обычной, это ничего не значило бы, но поскольку дело обстоит как есть — то стоит попытаться. К тому же выгоды на диво велики… — Том потёр подбородок, его лицо приняло расчётливое выражение.

— Да говори ты толком, Салазара ради! — взмолился Гарри.

— Темней всего — под пламенем свечи, — пафосно сообщил Том. — Я предлагаю тебе укрыться там, где леди Малфой станет искать в последнюю очередь.

— У неё под юбкой? — жалко пошутил Гарри.

— Практически, — утвердительно наклонил голову Том. — В родовом особняке Блэков.

К полудню в Лондоне разразилась гроза. Гарри впервые представился шанс испытать на себе водоотталкивающие чары, и впечатление было странным — капельки скатывались с него, как брызги воды с резинового сапога, а некоторые и вовсе отскакивали, точно горошинки. Он понял, что совершенно забыл купить зонт; а ещё понял, что зонт ему не нужен — и вряд ли вообще понадобиться ещё когда-либо в жизни. Том шёл рядом, спокойный и собранный, как обычно, попирая асфальт с таким видом, будто весь город до последнего кирпичика принадлежит ему одному. Эта аура властности удивительным образом не рассеивалась даже во время поездки в метро.

Особняк на площади Гриммо оказался высоким, мрачным, готического вида зданием, возвышавшимся в ряду других, таких же высоких, старомодных и посеревших от непогоды. Его стрельчатые узкие окна, забранные по низу решётками, глядели на Гарри как тёмные неприветливые глаза. Со скатов крыши струилась вода, не успевавшая уходить по водосточным желобам. Входная дверь была чёрной как дёготь. Чёрная черепица удачно сочеталась с чёрными наличниками и косяком. Когда Гарри ступил на высокие гранитные ступени крыльца, небо озарила ветвистой вспышкой лиловато-белая молния. Последовавший за ней раскат грома совершенно заглушил стук дверного молотка.

Да, именно так — вместо звонка на створке висел самый настоящий дверной молоток, сделанный в виде кусающей себя за хвост змеи, когда-то, видимо, ярко блестевшей своей серебряной чешуей, но сейчас почти слившейся по цвету с дверью. Чёрная краска вблизи тоже выказывала следы увядания — мелкую паутину трещинок и отслаивающиеся кусочки. За домом плохо следили. Здесь слишком давно никого не было.

Гарри замер, затаив дыхание. Ибо дверь, имеющая молоток чтобы постучать, не имела дверной ручки. Она сама либо открывалась, либо нет, и решал это только хозяин дома. Но сейчас хозяин влачил свои дни где-то в неприступной крепости посреди Северного моря, продуваемой ветрами и заливаемой дождями, охраняемой жуткими созданиями, выпивающими человеческие души. Мёртвые по ту сторону Стикса не были так далеки, как был последний из рода Блэков от своего фамильного гнезда. Гарри ждал. И ждал. И надеялся.

И дверь отворилась.

Под аккомпанемент нового громового удара, в белом, как сварочная вспышка, ореоле молнии он шагнул в дом.

---

[46] Имеется в виду персонаж романа Джейн Остин (Jane Austen, 1775-1817) «Гордость и предубеждение» («Pride and Prejudice, 1813), знаменитый своим неромантичным признанием в любви, которое, скорее, звучало как обвинение.

Стоило Гарри переступить порог, как дверная створка тяжело захлопнулась за его спиной, лязгнув, будто сработавшая пружина капкана. Воцарилась кромешная темнота. Гарри окутал тяжёлый, спёртый дух заброшенного жилища — пахло плесенью, сырой затхлостью, старыми тряпками и слежавшейся пылью. Он нервно шепнул: «люмос!», и взмахнул волшебной палочкой.

Если приютская каморка Тома неприятно напоминала гроб, то сейчас перед ним был полноценный склеп. Казалось, где-то в доме притаились и покойники. Первое слово, которое приходило на ум при виде здешнего интерьера, было «траурный». Второе — «грязный».

Холл, выложенный плиткой цвета сажи и оклеенный тёмно-серыми полосатыми обоями, оказался не так уж и велик — в нём едва помещались одёжная вешалка да громоздкая, странной формы подставка для зонтов и тростей. По левую руку виднелись массивные двустворчатые двери; сразу за ними начиналась лестница, круто уходящая вверх и заканчивающаяся резной галереей, с которой, видимо, можно было попасть на второй этаж[47]. В углу под лестницей притулился небольшой столик с подносом для писем. Два коридора — один прямо, другой направо — уводили из холла, в простенке между ними висели бархатные портьеры, явственно траченные молью; они, должно быть, скрывали за собой ещё один дверной проём. С высоченного потолка свисала на цепи люстра, обмотанная целой вуалью паутины. На стенах Гарри заметил странные металлические штуковины, которые сначала не смог опознать — и только когда в них неожиданно вспыхнуло желтоватое пламя, напоминавшее своей формой раздвоенный рыбий хвост, он с изумлением понял, что это газовые рожки.

При их свете люмос стал не нужен, и Гарри погасил его, но убирать палочку не торопился — она, словно заряженный пистолет в руке, придавала ему уверенности и чувства безопасности. Сбоку бесшумно, точно призрак, возник Том — он не последовал за Гарри через дверь, а появился рядом уже на месте, как было при перемещении камином, только на этот раз с небольшой задержкой, будто что-то мешало ему — магия ли дома, или нечто иное — об этом Гарри не успел спросить.

Те самые портьеры в простенке справа вдруг сами собой раздёрнулись — и Гарри оглушил пронзительный вопль, громкостью напоминавший рёв клаксона, а приятностью тембра — скрежет гвоздя по стеклу:

— Грязнокровка! Поганое отребье! Как смеешь ты осквернять…

— Силенцио, — произнёс Том, и Гарри смутно удивился, как легко удавалось различить его негромкий и размеренный голос на фоне истеричного визга.

В резко наступившей тишине Гарри перевёл дух и только тогда заметил нечто, сперва показавшееся ему окном. Секунду спустя он понял, что то был ростовой портрет в натуральную величину — самый реалистичный и заодно самый жуткий портрет, какой только можно себе вообразить (не то чтобы Гарри в своей жизни видел их много, но этот явно выделялся бы среди прочих хотя бы способностью голосить как сирена), и именно его-то и скрывали прежде ветхие бархатные тряпки.

— Мерлин, — промямлил он. — Том, что это?

— А, — отвечал Том почти весело, — что-то новенькое, при мне такого не было. Познакомься, Гарри — перед тобою магический портрет. Видишь ли, в волшебном мире принято зачаровывать холсты так, что все нарисованные на них люди ведут себя подобно живым.

Он спрятал палочку, прошёл вперёд и с интересом стал разглядывать онемевшую картину. С полотна на Гарри возмущённо взирала, потрясая сухоньким кулачком и безмолвно шевеля губами, пожилая женщина во вдовьем чепце. Тяжеловатый, почти квадратный подбородок с упрямой ямочкой и низко сидящие брови над чересчур светлыми глазами отнюдь не делали её красавицей, да и желтушный цвет кожи, невыгодно оттенённый лиловым платьем, привлекательности бабуле не добавлял. Склонив голову набок и засунув руки в карманы, Том продолжил тоном заправского гида:

— Они способны двигаться, разговаривать и даже перемещаться из картины в картину. А для пущей достоверности в процессе написания в портрет вкладывается слепок личности изображённого человека.

Последние слова прозвучали на диво знакомо. Гарри встрепенулся.

— «Слепок личности»? Прямо как…

— Да, — Том мрачно улыбнулся, — прямо как и я, только, разумеется, намного примитивнее.

Старуха неожиданно прекратила бесноваться, замерла, а затем вдруг каким-то беспомощным, почти детским жестом вскинула сложенные ладони ко рту, точно готовясь расплакаться. Её глаза метнулись на Тома, прикипев к его лицу — казалось, она заметила его лишь сейчас и никак не может поверить тому, что видит.

— Так это… сигнализация такая? — Гарри потёр лоб.

Том пожал плечами.

— Вероятно. Этот конкретный непомерно голосист, но обычно они ведут себя довольно смирно, разве что посплетничать между собой горазды. В «Хогвартсе» их полно. Кстати, имей в виду, что многие портреты при случае охотно наушничают преподавателям, поэтому не забывай поглядывать на стены и не попадайся.

— Понял. «Не попадайся»! — Гарри покивал, повторяя за Томом слизеринский девиз. Пробелы в собственных познаниях о волшебном мире удручали его — им не предвиделось конца, и Гарри понятия не имел, где и когда его подстерегает следующий.

Том завертел головой.

— Нам сюда, — он легко взбежал по лестнице. — Вторую ступеньку снизу пропусти — раньше она кусалась. И осторожнее — эти часы не любят незнакомцев, дай-ка я их приструню сначала.

Гарри аккуратно, как и было велено, последовал за Томом.

Весь дом напоминал какой-то полигон или полосу препятствий, сооружённую отчаянно скучавшим психом. В оконных гардинах что-то неприятно жужжало, в серванте клацало, наводя на мысли о вставных челюстях, за плинтусами раздавался звук перебегающих когтистых ножек (Гарри моментально вспомнился Сундук, оставленный в «Дырявом Котле» со строгим наказом сидеть смирно и не баловаться). Вдоль лестницы, будто охотничьи трофеи, висели заботливо обрамлённые в медальоны мумифицированные головы каких-то мелких гуманоидов с длинными рыльцами и большими треугольными ушами («домовые эльфы», — отрекомендовал их Том мимоходом, не вдаваясь в объяснения о столь экзотичном способе последнего упокоения). В целом, жилище идеально подходило для семейки со славой абсолютно поехавших тёмных колдунов. Однако самозваный Фомальгаут Блэк, как выяснилось, мог чувствовать себя здесь в относительной безопасности.

Гарри то и дело слышал окрики «замри», «отойди», «не трогай» — казалось, в голове у Тома существует карта всех сокрытых здесь ловушек и сюрпризов; он ориентировался в них с уверенной лёгкостью человека, знающего каждую трещинку на обоях, хоть и не прекращал попутно жаловаться, что всё попереставили местами и поменяли.

Том вёл Гарри по комнатам как лоцман по давно знакомому фарватеру — гостиная, большая спальня, две поменьше, три ещё поменьше, чердак, забитый рухлядью, невероятно старомодный туалет (Гарри не упустил возможности проверить его исправность — магия работала, как надо), роскошный храм для омовений, который язык не поворачивался назвать просто ванной, пустая гардеробная («тут боггарт», — цокнул языком Том, кивая на дрожащий шкаф), — они прошлись по всем этажам снизу доверху, и сверху — снова вниз, покуда не вернулись вновь на первый, где была столовая — именно в неё вели те двустворчатые двери, располагавшиеся почти у входа. Портрет старухи продолжал таращиться, нервически заламывая руки, но попыток оглушить она больше не предпринимала — то ли сигнализация была одноразовой и выдохлась сама по себе, то ли ещё действовало заклинание молчания. Том протащил Гарри мимо неё и свернул в один из коридоров — тот, что покороче.

— А вот и самое интересное, — бодро объявил он. — Посмотрим, подойдёт ли прежний пароль.

— Пароль?.. — Гарри снова потёр лоб. От плотной, как военная рекогносцировка, экскурсии у него шла кругом голова. — Как так получилось, что ты тут всё как свои пять пальцев знаешь? Это словно твой дом, а не Блэков.

Том одарил его широкой снисходительной усмешкой.

— Я тут жил. Гостил у Ориона на каникулах, один раз три недели, а другой — почти четыре, — он скрестил руки на груди, постукивая себя пальцами по локтю. — Милейший наш директор Диппет, да будет тебе известно, напрочь игнорировал тот факт, что в разгаре жесточайшая война. Магглорождённых и меня всё так же отправляли летом по домам — в моём случае в приют — и кто уж выжил там под бомбами Люфтваффе, тот и выжил. Иным не повезло. Но это история для другого раза.

Он кивнул на новые двустворчатые двери, ещё массивнее и вычурнее предыдущих. Резьба на тёмном дереве складывалась в узор, в котором можно было угадать рогатых змей, запутавшихся в ветвях цветущего кустарника.

— Скажи: «toujours pur»[48], — Гарри, благодаря «Природной знати», опознал фамильный Блэковский девиз.

— Toujours pur, — послушно повторил он, но створки остались недвижимы. На них, как только теперь заметил Гарри, как и на входной двери, не было видно ни замка, ни ручки.

— Что ж, миновал немалый срок, неудивительно, что пароль сменили, — разочарованно нахмурился Том, и велел:

— Попробуй вызвать домового эльфа. Как её… Нэнни. Ну? Скажи.

— Нэнни? — неуверенно окликнул Гарри. Ответом была тишина.

— Хм. Верно, она уже была стара, — Том задумчиво потёр нижнюю губу. — Как насчёт… Кричер.

— Кричер! — на этот раз за восклицанием Гарри последовал негромкий хлопок.

Появившееся перед ними низкорослое, почти обнажённое создание выглядело под стать запущенному, тихо разрушающемуся дому. Лысый, сгорбленный, с повисшими ушами и красными слезящимися глазами, с лишаистыми пятнами на коже, весь какой-то больной и скособоченный на вид, Кричер с первого же взгляда вызвал у Гарри нестерпимое желание отвезти его поскорее в ветклинику и усыпить, чтобы не мучился. Домовик потёр сморщенные лапки и, покачиваясь, забормотал — точно лягушка заквакала, тихо и лишь наполовину разборчиво:

— Дом моей госпожи опоганили, ох, бедная моя хозяюшка, если бы она знала, если бы она только знала — что бы она сказала старому Кричеру… — несмотря на жалобные слова, тон его был сердитым, почти угрожающим. — Стоит и пялится, отродье грязной крови, Кричер не знает, как его зовут. Что он здесь делает? Кричер не знает…

— Эм… — Гарри беспомощно оглянулся на Тома. Неужто для домового эльфа подобное поведение нормально? Как-то он представлял их себе… более удобными в эксплуатации.

— С ним что-то серьёзно не в порядке, — ответил на его невысказанный вопрос Том. — Полагаю, выжил из ума от одиночества и старости. Представься.

Гарри прочистил горло и развернулся к домовику. Тот, казалось, пребывает в какой-то своей реальности — увы, похоже, Том был совершенно прав.

— Ох, стыд какой… Бедный старый Кричер, что он может сделать…

— Меня зовут Гарри Джеймс Поттер, Кричер, — вклинился Гарри в этот непрерывный монолог. — Я… родственник твоего хозяина, вот.

— Неужто правда? — забормотал эльф ещё беспокойнее, чем прежде. — Неужто это Гарри Поттер? Кричер видит шрам — значит, это правда, это мальчик, который остановил Тёмного Лорда… Кричер удивляется, как он это сделал…

— Да чтоб я знал! Я тоже удивляюсь, как я это сделал! — разозлился Гарри. Ещё от домовика не хватало выслушивать про свой «подвиг», право слово!

— Довольно! — оборвал обоих Том. В его руке уже была палочка — Гарри и не заметил, когда тот её достал. — Сейчас я покажусь ему, а ты вели смотреть мне в глаза.

Но приказать Гарри ничего не успел. Мгновением спустя Кричер бухнулся на колени и начал истово подметать болтающимися ушами пол.

— Хозяюшка! — возопил он. — Хозяюшка не дожила до своего счастья! Ох, как бы она радовалась, моя бедная госпожа… Старый Кричер так рад… хозяюшка была бы так счастлива…

— А, — проронил Том, и немного жестокая улыбка изогнула углы его рта, — кажется, я в этом доме пользуюсь авторитетом. Хозяюшку зовут Вальбурга?

Кричер, не прекращая кланяться, как заведённый, подтвердил. Том улыбнулся жёстче.

— Напомни-ка, — обратился он к Гарри, — за что там Сириуса отправили на пожизненное в Азкабан?

— Разорвал на мелкие клочки некоего Петтигрю, и в придачу ещё дюжину магглов, — отчитался Гарри, — причём устроил эту мясорубку прямо посреди людной улицы, а при задержании радостно смеялся и кричал: «я виноват!» — он хмыкнул и уже от себя добавил:

— Мне кажется, он был под чем-то… я имею в виду — глубоко нетрезв. Думаешь, он того тебя поклонник?

— Немного через край — но мы ведь говорил о Блэке, — как-то даже смиренно вздохнул Том. — Да и многие другие помчались творить глупости немедленно после моей смерти.

Гарри его манера говорить «я» о Волдеморте изрядно бесила и запутывала. Он тоже вздохнул:

— Так, ладно, что мне делать-то? Скомандовать смотреть в глаза?

— Уже нет никакой нужды. Думаю, он теперь сделается послушнее, — Том снова улыбнулся. — Но вот адекватнее — вряд ли. Кричер, ты знаешь пароль к библиотеке?

— Кричер не знает… Кричер плохой… — заныл домовик. — Кричер советует спросить портрет хозяюшки… бедная моя хозяюшка, её косы побелели от горя, ох, как она страдала, моя несчастная госпожа, как жаль, что она не дожила…

— Умолкни, — велел Том брезгливо, — и отведи меня к портрету.

К их общему с Гарри удивлению, они вернулись в холл.

— Это? — переспросил Том странным сдавленным голосом, глядя на желтушную бабку в чепце. Кричер забормотал что-то утвердительное.

— Мой лорд, — шепнула старуха, опускаясь в старомодном книксене. В её глазах блеснули слёзы. На лице Тома отразился легчайший, едва заметный проблеск ужаса, быстро скрывшийся за холодной отчуждённой маской.

— Бурга, — произнёс он равнодушно. — Пароль от библиотеки, будь добра.

— Je vis dans l'espoir,[49] — слегка дрожащим голосом ответила та. — Мой лорд, я сразу вас узнала… но как это возможно?

Том не снизошёл до ответа — он просто развернулся и направился назад к библиотеке, даже не оглянувшись проверить, идёт ли Гарри за ним. И Гарри действительно пошёл — хотя бы для того, чтобы сказать:

— Мне, кстати, тоже показалось, что она тебя узнала. Может, не прямо сразу, но когда ты её заставил замолчать — она так пялилась, чуть глаза не выпали!

Том поморщился:

— Впусти меня, словоохотливое дитя.

— Je vis dans l'espoir, — старательно выговорил Гарри, надеясь, что не перепутал незнакомые слова. Резная дверь бесшумно распахнулась.

— То, о чем ты болтаешь, невозможно, — бросил Том на ходу, направляясь вглубь довольно большой комнаты, до потолка заставленной невероятно пыльными томами. Газовые рожки услужливо вспыхнули в простенках, а Кричер поскакал раздёргивать шторы на окнах. Гарри неожиданно для себя звонко чихнул и Том, казалось впервые обративший внимание на грязь вокруг, взмахнул палочкой:

— Эванеско! Кричер, здесь всё почистить, живо.

— Почему невозможно? — спросил Гарри, осторожно присаживаясь на стоявший посреди комнаты диван.

Напротив дивана был резной прямоугольный столик и ещё два кресла. Пол устилал узорчатый восточный ковёр с бахромой по краям. Кричер, продолжая о чём-то болтать сам с собой — звучало в точности как бурчание в животе — принялся щёлкать пальцами; выглядело это бестолково, но подействовало почти сразу — слой пыли и паутины, устилавший всё вокруг, на глазах начал таять.

— Я становлюсь видимым лишь тогда, когда сам того желаю, — рассеянно отвечал Том, пробежавшись пальцами по корешкам на полке, к которой так целеустремлённо подошёл, — и для кого сам желаю, — он вытащил какую-то книгу, потом ещё одну, потом ещё.

Гарри немного подумал.

— А… на портреты это точно распространяется? — ему надоело следить за Кричером, он встал и тоже решил чем-нибудь поживиться в этом чудесном месте. — Я имею в виду, раз вы созданы — только не обижайся — при помощи похожей магии?

Том замер на секунду и неопределённо хмыкнул.

— В таком разрезе я не изучал этот вопрос, — наконец ответил он, что в переводе с Томовского на общечеловеческий, несомненно, означало: «вероятно, ты прав». Гарри радостно ухмыльнулся. «Исследование возможности обратить вспять физические и метафизические последствия естественной смерти, в частности, реинтеграцию сущности и материи» — гласил по-старинному витиеватый заголовок на выбранном им наугад фолианте. Библиотека Блэков, как уже начал понимать Гарри, не просто так закрывалась на пароль.

— Кричер, — спросил он деловито, — а в доме работает камин? Мне бы забрать с постоялого двора кое-какие вещи.

Камин в итоге не понадобился. Оказалось, что во власти домовика переместиться практически куда угодно и забрать или принести вещи своего волшебника. Более того, эльфы могли аппарировать с собой и людей — но Гарри покуда поостерёгся пользоваться такой возможностью, хоть и взял её на заметку.

Выбрав в качестве спальни комнату почти под самой крышей — безо всяких особенных причин, тем более подниматься и спускаться каждый раз на пятый этаж было не слишком-то удобно, но просто ему нравился вид из окна, а ещё эта комната не находилась под лестницей ни в одном из возможных смыслов, — Гарри приказал Кричеру привести её в порядок — или хотя бы в относительно чистое состояние, если иное недостижимо. Он не хотел браться за тряпку сам, памятуя клятвенное обещание, данное себе же самому в доме на Прайвит-драйв: не прикасаться более руками к тряпке или губке — а чистящее заклятие покуда Гарри не давалось. В процессе уборки Кричер, правда, то и дело шмыгал на чердак, распихивая по углам вещи бывшего владельца спальни, но Гарри совершенно ему не препятствовал — он понимал, как тяжело должно быть старому домовику смириться с наступившими в его жизни переменами. Кричер, хоть и выжил из ума даже по самым снисходительным меркам, любил и помнил рано умершего второго сына их семьи.

Регулуса. Ибо в прошлом это была именно его спальня.

Меньшая из двух, находившихся на верхнем этаже, грязная и обветшалая, она всё-таки наводила на мысли о былом великолепии. Оформленная во всех возможных оттенках зелени и серебра, с висящими над изголовьем кровати родовыми гербом и девизом, она была настолько же подчёркнуто слизеринской, насколько спальня по другую сторону лестничной площадки — гриффиндорской (Гарри гадал, кто мог спать в той спальне; по всему выходило, что Сириус, и это было… просто странно). Коллаж из пожелтевших газетных вырезок (все — о Волдеморте) только доказывал лишний раз то, что и так было, в общем-то, понятно: вся подчистую вымершая семейка была нешуточно повёрнута на идеях Тома (ещё другого Тома, более старшего — проклятье, Томы размножались на глазах, и никакая бритва Оккама не помогала укротить это засилье).

Дождавшись, пока на чердаке исчезнет последнее свидетельство былых времён — табличка «Не входить без ясно выраженного разрешения Регулуса Арктуруса Блэка» — Гарри слез с широкого подоконника, где коротал время за листанием «Природной знати», и подозвал Сундук. В отличие от «Дырявого Котла» здесь имелся шкаф — паб мог побаловать лишь вколоченными в стену кованными гвоздями — и, лучше того, здесь имелся также домовик, который сможет, наконец, решить насущную проблему стирки — чистящие чары, наложенные на сундук, обладали всё же не бесконечными возможностями. Устроив Сундуку лежанку около окна — смотрелся он, конечно, в комнате как родненький — Гарри удовлетворённо вздохнул и, чуть ли не насвистывая, направился назад в библиотеку.

Тот август, что Гарри прожил в особняке Блэков перед отъездом в Хогвартс, нельзя было назвать иначе, как весёлым. На самом деле Гарри присудил бы ему звание одного из лучших месяцев в своей жизни — во всяком случае среди тех, что он мог бы вспомнить — совсем раннее детство не считалось.

Большую часть времени они с Томом проводили в библиотеке. Вычищенная стараниями Кричера уже к концу первого дня, она, несмотря на общую мрачность интерьера, сделалась даже уютной — конечно, в своём особом, несколько зловещем, стиле, который лишь слегка разрушался от присутствия кучи подушек, чайного подноса и корзинки с выпечкой — тминный кекс удавался Кричеру просто образцово, даже тётка Петунья не сумела бы придраться.

Том всерьёз сосредоточился на изучении некромантии — похоже, он не пошутил насчёт «не поздно наверстать» — отвлекаясь лишь на время от времени подворачивавшиеся попутно методы возродить кого-то, кто давно расстался с жизнью. Гарри, в меру сил, старался помогать — правда, его сосредоточенности не хватало так надолго: слишком уж много всякого другого интересного было вокруг. Ну как можно устоять перед книгой с чудесным заголовком «Слабоумные магглы», спрашивается? А перед «Сумасбродной магией для чокнутых чернокнижников»? Вот именно. Но всё же он старался не распыляться слишком сильно. Периодически они делились между собой результатами своих изысканий.

— Философский камень… нет, это отличный вариант, но воссоздать его без шансов — кажется, успех Фламеля был таки случайным. Или дело в неких невоспроизводимых факторах — наподобие уникального положения небесных светил…

— Или он неправильно вспомнил набор и последовательность ингредиентов. Небрежность в ведении лабораторного журнала никого ещё не доводила до добра.

— Или просто он чихнул в котёл, а признаваться стыдно. Или что-то уронил туда, как Флеминг, когда пенициллин открыл. Стой, какой ещё алхимик? Ты не знаешь Флеминга?!

— …из живого единорога? Звучит полностью отвратительно.

— И к тому же сулит несводимое проклятие, от которого ты, ну, всё равно гарантированно умрёшь.

— Я не понимаю, в чём тут смысл.

— Я тоже.

— И, э, а что будет с личностью носителя? Она же никуда не денется?

— Её придётся контролировать, да.

— Мне кажется, это вариант на самой крайний случай.

— Я уже упомянул, что тело начнёт разлагаться сразу после вселения?

— На самый-самый-самый крайний случай!

— Плоть слуги, отданная добровольно… хм-м-м.

— Даже не и не думай, ясно? И вообще дай посмотреть. Так. Кровь врага… ну, с этим проблемы, думаю, не будет… кость отца…

— С этим тоже.

— А что такое «гомункул»? Это же что-то из алхимии?

— А вот с этим — будут. И весьма существенные проблемы. Видишь ли… Переверни страницу.

— Фу!

— Да. Я не тщеславный человек, но — фу.

— Может быть, всё-таки ограбить Фламеля?

— «Ограбить» — такое вызывающее слово… Я бы предпочёл — «правильно мотивировать».

— То есть у тебя есть какие-то идеи, как его вообще найти?

— Я над этим работаю.

— Вот и у меня нет. Жалко…

Однако «большую часть времени» не означало «всё время». Периодически Гарри требовалось есть — и что-то посущественнее чая, а сразу после еды было тяжеловато сосредоточиться на чтении. К тому же Кричеру оказалось не под силу полностью привести дом в порядок в одиночку. Нытьё: «Кричер старенький… Кричеру тяжело…» обычно служило сигналом, чтобы и Том присоединился к веселью — хотя бы в роли ехидствующего комментатора.

Гарри упорно воевал с докси — мелкими крылатыми тварями, похожими на плод противоестественной любви кусачей мухи и диснеевской феечки, — это они так противно жужжали в гардинах, и именно они, как выяснилось, грызли любую попавшуюся на зуб ткань, а вовсе не моль. Сражение выдалось затяжным и кровопролитным — породистые экземпляры, откормившиеся на тяжёлых вышитых гобеленах, роем вылетали из складок, норовя тяпнуть за палец, и виртуозно уворачивались от вонючих струй доксицида — но Гарри планомерно теснил их этаж за этажом, пока, наконец, не одержал полную победу.

Избавиться пришлось и от пауков — по крайней мере в буфете столовой. Пауков Гарри любил, но Том объявил их присутствие негигиеничным; в результате достигнутого компромисса пауки были выселены на чердак, где вскорости им компанию составила и Хоул — торжественно выпущенная из клетки крыса напрочь отказалась куда-либо уходить, поэтому пришлось оставить её на прежнем довольствии, предоставив возможность свободно разгуливать по дому; чердак Хоул выбрала сама и квартировала там с полным удобством, потихоньку подъедая пауков, как подозревал Гарри — но, впрочем, с поличным ни разу на этом не попалась.

Больше всего веселья — но и хлопот — доставил боггарт. Согласно объяснению Тома, тот представлял собою привидение, в целях питания и защиты принимающее форму того, чего больше всего на свете боится человек, к нему приблизившийся. Специально для изгнания этакой пакости существовали чары, долженствующие превратить страшное в смешное: необходимо было хорошенько визуализировать свой страх в наиболее комичном виде и одновременно произнести: «ридикулус», делая палочкой двойной круговой жест. Гарри всерьёз заинтересовал вопрос — на что похож боггарт, когда его никто не видит, и некоторое время они с Томом посвятили любопытной дилемме наблюдателя, в результате чего Гарри обогатился общим пониманием дзен-буддийских коэнов[50], а Том — поверхностным знанием о состоянии суперпозиции[51]. Вслед за тем настало время для практики.

Том, вынеся урок из предыдущего опыта, наотрез отказался сообщать — на каком именно курсе разучивают в «Хогвартсе» это заклинание (Гарри только знал, что не на первом — он листал учебник). Его уклончивые речи свелись к тому, что-де программа ради облегчения для неучей сильно упрощена. Вдобавок — Гарри скрежетнул зубами и предчувствия его не обманули — наследник Салазара должен бы стыдиться здесь не преуспеть. Собрав всё своё мужество, наследник выдвинулся на сражение с воплощённым страхом.

Боггарт засел в высоком платяном шкафу, стоявшем в сиротливо пустовавшей гардеробной. Когда-то эту комнату использовала Вальбурга — её спальня, трепетно хранимое Кричером святилище покойной, находилась рядышком, на той же лестничной площадке, украшенной двумя портретами вычурно одетых леди (одну звали Араминта, а другая вообще не говорила по-английски) и давно засохшим древовидным фикусом в горшке. Фикус Том всё грозился оживить, поэтому его до сих пор не выкинули. В остальном же нельзя было не отметить, что по сравнению с первым посещением гардеробной в ней стало намного — прямо-таки намного — чище. Газовый рожок приветливо горел. Шкаф трясся, погромыхивая дверцей. Гарри крепче стиснул палочку. Он сделал шаг, и…

Любые мысли, все предварительные заготовки, формула заклятья — всё вылетело у него из головы.

Это не могло, просто не умело быть смешным. Никогда, ни при каких обстоятельствах.

Гарри, не сдержавший вскрика, отвернулся. Выглянул в дверной проём, нашёл глазами Тома. Зрелище немного помогло. Но посмотреть назад, туда, стоило громадных усилий. Медленно, ломая себя через колено, рывками, он заставил свой взгляд снова упасть на…

Мёртвого Тома Риддла, лежащего на полу перед шкафом, изуродованного, с развороченной головой, но всё же узнаваемого достаточно, чтобы нельзя было ошибиться. Тело казалось невероятно настоящим. Даже кровь пахла как кровь. Гарри затошнило.

— Боюсь, — промолвил он, после каждого слога проглатывая набегающую горькую слюну, — у меня проблемы с визуализацией. Как-то не могу ничего придумать.

— Обычной рекомендацией в таких случаях является действовать группой, или же хотя бы вдвоём, — Том, ожидавшей результата в коридоре, чтобы не сбить случайно Гарри или боггарта с настроя, заглянул в незакрытую дверь и оценил представшую картину.

— Однако, — продолжал он со смешком, ступая в гардеробную и неторопливо приближаясь, — боюсь, что в нашем конкретном случае данная рекомендация немного бесполезна.

Как раз на «бесполезна» он остановился рядом с Гарри, так близко, что рукава их мантий соприкоснулись и слились в одно. Боггарт не подавал признаков активности — труп оставался трупом, мёртвым и ужасающим на вид.

— Почему? — выдавил Гарри, старательно контролируя дыхание. Боггарту сегодня достался превосходный ужин.

— В обычной ситуации, — Том подчеркнул интонацией слово «обычной», — два наблюдателя заставят боггарта попытаться напугать сразу обоих — тварь эта не особенно умна — и соединившиеся разнородные черты сами по себе сделают её скорее уж забавною, чем страшной. Чем больше будет группа, тем нагляднее эффект.

— Не смешно, — вынес вердикт Гарри, снимая очки, чтобы протереть их.

— Конечно, не смешно, — легко согласился Том.

— Это потому, что ты… без тела? Как бы и не человек? — против воли заинтересовался Гарри. Спокойно стоящий рядом и обыденно разглагольствующий Том его успокаивал. Лучше было бы только взять его за руку — что являлось невозможным.

— Нет, — Том ухмыльнулся в своей фирменной пугающей манере: широко, зубасто и безрадостно. — Просто это и мой боггарт тоже. Детали отличаются, но и так вполне сойдёт. Как видишь, он не чувствует потребности меняться.

— Но вы же проходили это в «Хогвартсе» — вы ведь проходили, правда? Не верю, что ты не сдал зачёт, — Гарри потёр лоб. — Как ты умудрился сделать свою смерть смешной?

— А никак, — Том поднял палочку. — Я его сжёг к чертям. Новая тема урока: учим заклинание «инсендио».

Одно это маггловское «к чертям» от чистоплюя Тома сказало Гарри довольно-таки о многом. Например, о том, что боггарт всё-таки действовал не только на него одного. Когда корчащиеся чёрные кляксы на полу окончательно дотлели — прибавилась тут Кричеру работка — Том меланхолично сообщил:

— Будь ты хотя бы на четвёртом курсе… Мерлин с ним, хотя б на третьем, и будь я, разумеется, всё ещё жив — ты бы носил метку не позднее, чем сегодня к вечеру. Просто за одно вот это. Понимаешь?

— Метку? — сначала не понял Гарри. — Какую ещё… о-о-о, подожди. Уже тогда? — он не знал, как правильно отреагировать. Снова, как и с «в проклятии подвластья нет никакой необходимости» — это была собственная Томова манера говорить хорошие вещи очень плохим способом. Гарри подумал, затем подумал ещё — и решил, что чувствует себя польщённым.

— Спасибо, Том, — сказал он. — Думаю, я понимаю.

Они, не сговариваясь, дружно развернулись и вышли, оставляя позади обгоревшее пятно.

-----

[47] Здесь и далее используется нумерация этажей, в которой первым называется этаж, находящийся вровень с землёй. В Британии он традиционно именуется «ground floor», а «первым» — первый этаж над землёй.

[48] «Всегда чисты» (фр.)

[49] «Живу надеждой» (фр.)

[50] Короткая притча парадоксального характера, неустанное размышление над которой должно приблизить к постижению состояния «дзен». Один из наиболее известных коэнов — «Кто слышит, как в лесу падает дерево, если в лесу никого нет?» (т.е. издаёт ли оно вообще звук в отсутствие слушателя).

[51] Фундаментальное понятие в квантовой механике, которое гласит, что квантовая система может существовать в нескольких состояниях одновременно до тех пор, пока ее не будут наблюдать или измерять.

Тихая, тёплая, безмятежная августовская ночь опускалась на Литл-Уингинг, бережно и незаметно кутая, как стеклянный шарик в вату, в сумерки одинаковые дома.

Гостиная коттеджа номер четыре по Прайвит-драйв, уже сполна погружённая в вечернюю темноту, озарялась лишь ритмично пляшущими отсветами телевизионного экрана. Эти голубоватые, неверные пятна света выхватывали из мрака то одну деталь обстановки, то другую, словно рисуя причудливую мозаику или поворачивая калейдоскоп. Семейство Дурсль в полном составе сосредоточенно предавалось вечернему отдыху.

Мистер Дурсль, обутый в тапочки и одетый в строгую полосатую пижаму, привычно устроился в глубоком мягком кресле. Его усы, жёсткие как щётка и такие же густые, были тщательно расчёсаны. Миссис Дурсль не менее привычно заняла местечко в уголке дивана. Она тоже была облачена ко сну — в длинную просторную ночную рубашку, поверх которой её укутывал байковый халат. Накрученные на бигуди волосы прикрывала старенькая голубая косынка. Левая рука миссис Дурсль покоилась на плече её сына — Дадли с комфортом занял оставшуюся часть дивана, лёжа на боку с головой на материнских коленях. Его пижама с эмблемой Супермена на груди была синей, лицо — розовым, волосы — влажными после душа.

Казалось, все трое мирно смотрят телевизор, в точности как оно происходило и прежде, на протяжении очень длинной вереницы вечеров, предшествовавших сегодняшнему, и как будет, несомненно, и во многие последующие вечера. И всё же что-то было не так, что-то сегодня отличалось. Стоило лишь немного пристальнее вглядеться — и благопристойная картинка семейного досуга начинала трескаться и рассыпаться в прах.

Остекленевшие немигающие глаза. Отсутствие движения. Молчание. Стекающая из уголка рта капелька слюны. Телевизор, работающий без звука. Пульт, выпавший из расслабленной, безвольной ладони.

Впрочем, глухая обморочная тишина гостиной, едва нарушаемая доносящимся с кухни жужжанием работающего холодильника, всё же не была абсолютной. На самом деле, в отдалении периодически слышался звук шагов и чьи-то голоса, настолько неуместные на Прайвит-драйв вообще и в этом конкретном богобоязненном доме в частности, что их стоило бы счесть всего лишь случайным и глупым сном.

— Мордред! — говорил один голос, сиплый, будто его владелец годами беспробудно пил — или ему когда-то серьёзно повредило голосовые связки (а возможно, и всё это вместе). — Ничего, да? Давай ещё разок, в две палочки. Я начинаю, ты подхватываешь. Готов? Приоре инкантатем!

Последовала секундная тишина. Затем другой голос, по звучанию похожий на глубокий бархат и гречишный мёд — но с капелькой подмешанного яда — отозвался первому:

— Аластор, мы без толку теряем время. Это не заклинание — здесь был артефакт. Даже я ощущаю… остаточные эманации. А вы с вашим окуляром наверняка их ещё и видите.

— Вижу! — вспылил в ответ первый голос, в чьём тембре хаотически смешались сердитое рычание сторожевой собаки и бесплодные попытки выдуть звук из расколовшейся свирели. — Знаешь, что ещё я вижу? Просрали пацана! Как есть просрали! Беспечные дебилы, и я — первый среди нас дебил, — добавил он с горечью.

— Самокритично, — холодно, хоть и не без иронии отметил обладатель выразительного баритона, но названный прежде Аластором не дал ему сбить себя с мысли, и закончил:

— Понадеялись на магглов! Ну да, конечно, вот он — результат. Вся кровная защита — пикси по… — тут он завернул пошлейшую конструкцию, повествовавшую о непростой любовной жизни Мордреда и корнуолльских пикси. Его собеседник промычал себе под нос мелодию на три такта, как делает обычно человек, занятый тонкой и сложной работой, но вынужденный отвлекаться.

— Как бы вы охарактеризовали артефакт? — задал он вопрос с бесстрастным любопытством заглядывающего в топку ядерного реактора учёного.

— А я не знаю! — рыкнул-свистнул на него сиплоголосый. — Я подобной дряни в жизни не встречал! Намешано как будто понемногу от всего на свете: словно портрет, почти закончив, прокляли на семь лет невезенья, потом зачем-то переделали в связующий пергамент, на полдороге передумали, всадили чары, иссушающие разум, и сверху навертели рунную защиту. Я говорю тебе, а ты не слышишь — мы просрали парня. Думаешь, подбросили? Где там. Нет, он сам сюда эту херню принёс.

— Вашу точку зрения я понял, незачем так кипятиться, — глубокий баритон сделался ещё недружелюбнее, чем прежде. — А теперь прошу меня извинить.

Раздались шаги, на их фоне прозвучало приглушённое: «Акцио, кровь Гарри Поттера!», но сразу вслед за тем звук по-хозяйски шествующих ног приблизился к гостиной — и если и остались у кого-нибудь связные воспоминания об этом вечере, то среди них точно не было ни одного из членов семейства Дурсль.

* * *

«Поелику волхование, на кровях человеческих сотворяемое, легко склоняется к худу, то и приступать к нему должно с сердцем, очищенным от смуты и скверны. Чертог же надлежит окурить веткою розмарина. Более всего благоприятна последняя четверть луны на исходе года…»

Северус хорошо помнил, как он впервые сварил это зелье.

Задание не было проверочным, не было каким-то выдающимся или важным — рядовое, обычное поручение, ещё одно в ряду прочих подобных, но что моментально раз и навсегда сделало его особенным — так это прикосновение сильной, по-породистому узкой ладони к плечу и ласково-насмешливое: «Умница, Северус». Ладонь, невесомо-тёплая, еле ощущалась через три слоя ткани, но след от неё, казалось, остался гореть на коже солнечным ожогом.

Он знал уже к тому моменту, что его заметили; он вкалывал как проклятый, без устали и не прося пощады. И он получил свою метку месяцем спустя, причём совершенно по другому поводу. А запомнилось — вот это. Маг разума должен быть хозяином своих эмоций, но, соединяясь с воспоминаниями, они давали зачастую непросчитываемый результат.

Три грана[52] свежих цветов вереска высыпались в котёл, стеклянная палочка совершила семь помешиваний против часовой, и Северус перевернул малые песочные часы. Следующая закладка через минуту.

Отчасти Северус любил ночные бдения у котла — а как иначе, днём почти всё время пожирали маленькие монстры, именуемые студентами, ну а любые крошечные его остатки присваивал господин директор, так что только ночью — и любил он их в том числе за возможность привести в порядок свои мысли.

Ещё в детстве ему лучше всего думалось в тишине, наедине с тихо кипящим зельем, как будто, шаг за шагом следуя рецепту, он шаг за шагом добивался дистилляции идеи, отбрасывая соли эмоций прочь и размещая каждое суждение в подходящую ему пробирку.

Позднее это даже стало его опорой в занятиях окклюменцией. Добиться идеального спокойствия и сосредоточения каждый пробовал по-своему — кто бегал, кто торчал под водопадом, кто выполнял дыхательную гимнастику или созерцал в молчании пустую стену. Снейп знал человека, сделавшего фокусом для разума вкус лимонной карамели. Ему же самому достаточно было мысленно встать к котлу.

Одна капля слёз вдовы, настоянных на самородном золоте, затем, очень медленно, по крупице, девять гран яиц огнёвки. Три помешивания костяной лопаточкой.

Снейп вызывал темпус и взглянул на время — следующий этап не укладывался точно в интервалы, подходящие для стандартных песочных часов, а приблизительности он не терпел. Темпус он всегда колдовал в виде маггловских электронных часов с секундами — сначала из бунтарства, потом оказалось, что это удобно, а потом Северус просто привык.

Итак, известные ему факты, медленно очищаясь от примесей, обнаруживали между собою то особенное притяжение, которое всегда подсказывало сочетающиеся ингредиенты в зелье. Вначале неочевидное, это сродство при должном размышлении делалось ясней.

Первым фактом был ребёнок из чужого воспоминания. Жалея раздавленного нечаянной ошибкой Люциуса, Снейп навестил злополучный книжный магазин и сам ещё раз пропустил память продавца сквозь мелкоячеистое сито. Ничего в ней не сыскалось про тетрадь, прав был Люциус, зато в воспоминаниях оказался мальчик, которого Малфой не знал в лицо, и вряд ли опознал бы по чьему-то описанию — но Северус не ошибся бы и спьяну. Мальчиком был Гарри Джеймс Поттер. Северус насторожился.

Появление Поттера — того-самого-ребёнка-который — в одной точке пространства и времени с исчезновением артефакта, завещанного на хранение Лордом, выглядело как совпадение. Но совпадение из тех, что привлекают внимание, и ты откладываешь их в сторону, ожидая, не проявится ли закономерность.

И в данном случае она проявилась, вместе со вторым фактом, попавшим в руки Северуса сегодня.

Этим фактом стало повторное посещение семейного гнезда Петуньи, на коем настоял директор — да ещё и навязал Аластора Чокнутый-не-только-глаз Муди в напарники и (Снейп не обольщался) в надсмотрщики. Муди-то и углядел следы, оставленные в домишке Дурслей неким заколдованным предметом. Поправка: весьма замысловато заколдованным предметом неизвестной природы и предназначения. И в этот раз также имел место любопытнейший баланс, только обратно-симметричный: артефакт — появился, мальчишка — исчез.

Всё ещё совпадение, но уже совсем нехорошее. Из тех, ради которых составляешь аварийные планы, озаглавленные «Это, Конечно, Никогда Не Понадобится, Но». Снейп бы сбился, считая, сколько раз они ему пригождались.

Маховое перо странствующего голубя, зуб угря, правое крыло махаона. Девять помешиваний жезлом из омеднённого серебра, затем убавить огонь на треть. Северус придирчиво оценил цвет и густоту зелья. Выглядело правильно. И запах из котла шёл правильный — сочетание жжёного кофе и водорослей. Ни то, ни другое, разумеется, в состав смеси не входило, но только очень примитивные отвары сохраняли вкус и запах компонентов неизменными.

Предположим, что совпадение вообще не являлось совпадением. Вещь попала к Поттеру — и он испарился. Причины? Последствия? Необходимые действия? В котле тихо всплывали крошечные пузырьки. Снейп сосредоточенно размышлял.

Метка в небе над Литл-Уингингом. Пропавший ребёнок Поттеров, ребёнок пророчества — о чём знали лишь трое человек на этом свете и ещё один — на том, или где уж он там пребывал в настоящее время. Директорская тайна жгла желудок, как случайно проглоченная кислота. Его, Альбуса и Сибиллу связывала клятва — а что связывало Лорда? Он с кем-то поделился? Не совсем в его характере, но исключать нельзя.

Допустим, артефакт попал к мальчишке — и его местонахождение перестало быть тайной. Своего рода маяк, способный обойти кровную защиту, хотя подобное считалось невозможным. В этом всё дело? Но тогда под меткой обнаружили бы два трупа. Поттер был жив — Северус ведь всё ещё продолжал дышать; обет хранить жизнь мальчишки даже ценою собственной покуда действовал.

Тогда — отложенная казнь? Или похищение было не ради мести? Или — учитывая ореол загадочности вокруг похожей на тетрадку вещи — мальчик пошёл с похитителем добровольно?

Северус сомневался. Даже дети его дома, расчётливые маленькие змеи, не бросили бы, уходя, абсолютно все свои пожитки. Хотя бы что-то сентиментальное в побег прихватывал почти каждый, и уж тем более первокурсник не оставил бы приглашение в «Хогвартс» и билет на поезд. Да, пройти на платформу девять и три четверти вполне можно было и без этого билета, и, более того, на памяти Снейпа их вообще никто и никогда не проверял, но… он бы его точно взял. Любой ребёнок взял бы, особенно выросший в… том, что Северус там увидел.

Одна драхма[53] семян полыни, три ягоды омелы, корень астрагала и листок подснежника. Перемешать ножом из обсидиана. Оставалась финальная закладка. Северус погасил огонь. От жидкости в котле шёл пар, бледно-голубые тусклые искры вспыхивали в глубине, закручиваясь по спирали.

Кровь мальчика, собранная в доме, нашёптывала Снейпу историю, что он не хотел бы слышать; ему не нравилась новая форма, которую приобретал мир под воздействием этого рассказа. Любому неприятно ошибиться. А ошибка Северуса была из тех, что он совершал и раньше, поэтому — особенно гневила. Но не признать её было бы ещё глупее.

Кровь на полу. Лужицы, цепочки когда-то упавших капель, размазанные полоски. Обычное дело, многовато, может, но с детьми всякое случалось. Кровь в ванной, въевшаяся в трещины и щели — уже страннее, но допустим. Но были и следы, которые ни с чем не перепутаешь: следы, остающиеся от избиений. Пятна на дверных косяках. Брызги на стенах — косые перекрещивающиеся веера. Брызги на потолке. Если бы кто-то четверть века назад захотел бы найти всю кровь Северуса, пролитую в стенах коттеджа в Коукворте, его ожидал бы до боли сходный результат. Отвратительная, неприемлемая правда поместилась в малый фиал номер пять, тонкостенный и прозрачный.

«Просрали пацана», — кипел, брызжа слюной, Муди, а Снейп в это время думал: «мне следовало догадаться». А ещё он думал: «что же вы наделали». И: «это тоже ради общего блага?» К тому моменту он успел уже хорошенько разглядеть чулан.

Клетку. Загон для зверя, где содержался всё-таки не зверь.

Тёмная. Разившая всеми веществами, которые способно источать человеческое тело. Лишённая даже подобия окон и практически пустая, не считая матраса и подушки, которые в целях гигиены следовало бы сжечь, да шерстяного, проеденного молью одеяла. В углу — коробка из-под обуви, а в ней — кучка поломанных игрушек, фонарик, ручки и огрызки цветных карандашей. Одежда на крючке, девчачьего вида рюкзак, стопка тетрадей. Распределительный щиток на одной стене, ободранная узкая полочка на другой, а прямо напротив входа — «конмата гари», начертанное на стене явно детской рукой. И это действительно была комната Гарри. Снейп очень внимательно изучил разумы Петуньи, Вернона и Дадли. Ошибка исключалась. Впрочем, ошибок Северус и так уже совершил с лихвой.

Теперь, возможно, предстояло сделать и ещё одну. Ослушаться господина директора — означало умереть от нарушения клятвы. Выполнить его указание и разыскать Поттера при помощи зелья кровного поиска — вполне вероятно означало то же самое. Баюкая в ладони пробирку с крошечными чешуйками засохшей крови, Северус глядел в котёл. Зелье было готово, а вот мысли так и не доварились до приемлемого ответа. Наконец он вытащил пробку и вытряхнул последний ингредиент в искристый сине-голубой состав.

В мгновение ока зелье взбурлило. Цвет сменился на венозно-красный, затем побледнел до алого и перешёл в опалесцирующий лиловый. Реакция успокоилась. Предстоял завершающий этап — использовать его по назначению.

Снейп очистил лабораторный стол и инструменты, убрал их по местам, достал чистый пергамент. Он не торопился — говоря начистоту, он тянул время. Но вот, наконец, приготовления были окончены. Вооружившись стандартным черпаком номер пять, Северус отделил две унции зелья и медленно, контролируемо вылил его на лист.

* * *

— Опоздали. На сутки, может, даже меньше, — Эммелина Вэнс поджала и без того узкие губы. — Вчера около полудня он точно ещё был там. А вот дальше — всё.

Статная, высокая, полногрудая, она смахивала на валькирию, готовую в любой момент без трепета ступить в гущу любой схватки. Волосы, рано поседевшие на висках, придавали чертам её лица строгую суровость, а тёмно-зелёная накидка подчёркивала льдистую серость глаз. Типично слизеринская гамма, хотя Снейп точно знал, что училась Эммелина в доме Рейвенкло.

Очередное, уже пятое по счёту за три дня, собрание ордена жареной птицы шло обычным своим ходом — то есть ни шатко ни валко. Северус с трудом подавил зевок — спать нынче не пришлось, а вот побегать довелось изрядно. В том числе вокруг дома покойной Фигг — напрашиваясь на подозрения от Министерства, но разве же господина директора подобные нюансы волновали. Путных следов там, кто бы сомневался, не нашлось — кто-то наколдовал жалкий единичный ступефай, а затем в ход снова пустили некий артефакт из тёмных, но тот же самый, что засветился у Поттера, или какой иной — не смог сказать ни Муди, ни уж тем более сам Северус. Похоже было на какую-то разновидность «шкатулки душ» — редкостной гадости, использовавшейся для отъёма жизненной силы. Их запретили века два назад, Снейп и не думал, что у кого-то в закромах они ещё остались.

— Комната оплачена до конца месяца, — продолжала Вэнс. — Но я не думаю, что он вернётся, хотя на всякий случай повесила там сигналящие чары. Прибрал номер под метёлочку, как никто и не жил.

Господин директор укоризненно вздохнул — будто бы Эммелина могла избежать провала своей миссии, если бы работала лучше и быстрее. Вообще-то, скорее всего, могла — но везение тоже было важно, а им в поисках Поттера категорически не везло. Снейп побарабанил пальцами по подлокотнику стула.

— Зелье не работает, — в свою очередь отчитался он. — Поттера держат либо под фиделиусом, либо в месте, защищённом чарами ненаходимости и ненаносимости. Ничего не поделаешь, Альбус, я ведь вас предупреждал.

Ненаходимых и ненаносимых на карту мест в Магической Британии, что и говорить, хватало. Да взять хотя бы Блэковский фамильный особняк — но тот вообще был зачарован с параноидальной дотошностью, папаша Сириуса в своё время постарался. Другие родовитые семьи тоже не отказывали себе в создании убежища на самый крайний случай — и не обязательно такого очевидного, порой охотничий домик где-нибудь в Нидвудском лесу спасал жизнь намного лучше самого защищённого поместья. Это могли быть и свежесозданные чары, специально ради Поттера — не угадаешь.

Когда вчера (точнее, уже сегодня) ночью карта, которая должная была возникнуть на обработанном зельем листе, так и не появилась, Северус испытал неподдельную благодарность в адрес высших сил. Явиться к неизвестному пожирателю — а кто бы это ещё мог быть, в самом-то деле — действовавшему то ли по прямому приказу Лорда, то ли в рамках собственного понимания лордовых возможных пожеланий, и попытаться отвоевать у него Поттера Снейп чувствовал себя решительно не готовым.

Он ненавидел играть с пустой рукой — а у него покуда не имелось ничего, за что стоило бы попытаться сторговать жизнь мальчишки — и свою собственную заодно. Проклятущий «Орден Феникса» по сей день не обзавелся ни готовящимися операциями, ни хоть сколько-то оформленными планами, ни новобранцами — вообще не происходило ни наргла, кроме беготни в поисках исчезнувшего ребёнка, а полу-анекдотические рассказы о ней сгодились бы разве что Люциусу на забаву, но уж никак не Лорду.

Вот наберётся хоть что-нибудь путное, и тогда…

О том, что произошло в прошлый раз, когда он попытался купить таким образом чью-то жизнь, Северус старался не думать.

Вздох, явственно просивший круциатуса, раскатился по директорскому кабинету. Альбус огладил бороду — тренькнули колокольцы — и задумчиво спросил:

— Эммелина, девочка моя, а кто всё-таки помог Гарри добраться до Косого?

— Неизвестно, — качнула головой та, снова мимолётно поджимая губы, — кого ни спрашивала, все твердят, что Гарри жил в «Дырявом котле» с родителями. Явная ложь, и источник её — сам мальчонка. Он прятался, Альбус — даже имя своё скрывал, я же говорю.

Да, «Фомальгаут Блэк» заставил Северуса мысленно хохотнуть. Теперь понятно стало, откуда о побеге Поттера вызнали Малфои — Нарциссе эти слухи принесли, наверное, на следующий же день. Нет, на следующий же час.

— Может, Фигги? — шмыгнул носом помалкивавший до того Мундунгус Флетчер. — И за это её убили…

Тут он совсем загрустил и, не стесняясь, полез за фляжкой с бренди. Северус, честно говоря, тоже бы не отказался — но прихватить с собою не додумался, а директор кроме чая ничего гостям не предложил.

Да и какие они гости, право. Подчинённые, солдаты, пешки. С такими вместе напиваться — перебор, ещё уронишь авторитет Верховного чародея.

— Северус, а ты что скажешь? — ну вот, пожалуйста, накаркал. Снейп поморщился.

— Я советовал обратиться к собственным опекунам. Но Поттер этого не сделал. Альбус, мы ведь уже обсуждали.

Поттер, если дословно, обронил: «С магглами?» и состроил такое презрительное, такое типично чистокровное лицо, что сразу подкатили желчью к горлу воспоминания о любимых однокурсниках. Теперь Северус ту гримасу переосмыслил — в свете вновь открывшихся обстоятельств он отлично понимал, почему мальчик так сказал. Жаль, понимание явилось к нему поздновато. А тогда, услышав от поганца оскорбление в сторону Лили, Снейп попросту сбежал — домой, в приветливые объятия бутылки, и остаток дня потерялся в мягком забвении, даруемом алкоголем.

Если бы он вместо этого спросил, например: «они вас обижают?»

Кто мог сказать, куда привёл бы несостоявшийся дальнейший разговор. Но в сожалениях не было никакого проку.

Итак, Северус не знал, кто помог Поттеру. Петунья не знала, кто помог Поттеру. Вернона и Дадли вообще не было в тот момент дома. Мальчишка открыл дверь Северусу, получил от него ключ, и... Очутился в «Дырявом Котле», причём бармен тоже не знал, кто ему помог и никого с ним не видел! Правда, что ли, Фигг поучаствовала? А вещи почему не взял? Побоялся возвращаться?

В съёмных комнатах при пабе проблемный ребёнок жил неполную неделю — пять дней и ночей и ещё полдня. Всё это время он, по-видимому, полагал, что прячется от слежки — да, выследить его сумел бы даже слепоглухонемой, но это всё же был ребёнок — не стоило ожидать от него профессионализма. На шестой день к полудню мальчик исчез. На этот раз — со всеми вещами, и более с тех пор не объявлялся. Снейп потёр виски. Кажется, начиналась мигрень.

— Сплотить ряды… наши усилия… слепота со стороны Министра Фаджа… — вещал диретор тем временем; Северус слушал вполуха. Нужно было предупредить Люциуса, что, кажется, след тетради всё-таки нашёлся. И попытаться вызнать, кто из своих мог выкрасть — или помочь сбежать мальчишке.

Ах да, и был ещё один человек, которому следовало кое о чём узнать.

* * *

Минерва МакГонагалл была не из тех, кто пренебрегает своими обязанностями. Пусть кто-то — например, Северус — попрекал её равнодушием к детям собственного дома, но нужно же было понимать, что под сенью красно-золотого знамени Гриффиндора от века собирались самые проблемные, проказливые и безрассудные питомцы «Хогвартса».

Если бы Минерва по-прежнему так остро реагировала на всё, что умудрялись отчебучить маленькие львята, как с ней бывало в первые годы её деканства — она бы кончила разрывом сердца или в палате для буйнопомешанных святого Мунго. Слишком уж много шалостей они и с ними утворяли каждый божий день.

Баланс участия и суровости подбирался долго, но итогом достигнутого с таким трудом равновесия стал девиз: «как-нибудь утрясётся». Покуда дело не доходило до случайного обезглавливания или выращивания гриндилоу в ванной — проблемам предоставлялось решаться силами префектов или рассасываться самим собой (что происходило чаще, чем думал Северус, мнительный и обидчивый от природы, как все слизеринцы). Загруженная по брови административными обязанностями, Минерва была занятым человеком, помимо всего прочего — на глупости не хватало ни времени, ни сил.

Но оставались вещи, с которыми, всё же, лицом к лицу следовало встречаться именно декану.

На объяснения Северус не был слишком щедр. Безмерно удивив её визитом — обычно заманить профессора зельеварения в кабинет замдира было не проще, чем нунду в кошачью переноску — Снейп вручил ей фиал с воспоминанием и сказал:

— Минерва, ознакомьтесь. Это вас касается. И это важно, — а затем отбыл, только мантия взметнулась за спиной.

Манеру ходить будто по сцене и драматическое хватание за виски Минерва осуждала в нём отдельно — нужно быть попроще, без этой… театральщины.

Воспоминание она отложила до вечера — Северус сказал «важно», а не «срочно». И правильно сделала — сосредоточиться после увиденного на прошении в совет попечителей было б трудновато.

Прошения являлись отдельной головной болью — вот уже который год ей приходилось раз за разом клянчить стипендию для очередного Уизли. Когда их набралось на шее Гриффиндора пять, Минерве захотелось лично зашить суровой нитью ту бездонную дыру, откуда они все вылезали на свет божий. Молли, истовая католичка (в чём та, конечно же, не признавалась, но Бог шельму метит — рыжие ирландцы не зря были издалека заметной масти), плодилась и размножалась так, что плакали от зависти нарглы в Запретном Лесу. И всё бы ничего, да только вот семейство было не из работящих — им вечно не хватало денег, чтоб собрать в школу даже одного из своих детей. Когда выпустились старшие двое, стало чуть полегче, но новые поставки Уизли ожидались уже в этом, как и в следующем, году. И, будто того недостаточно, нынче попечителей возглавил не кто иной, как сиятельной лорд Малфой. Вот у кого, чуяла Минерва, зимою снега не допросишься, не то что четырёх стипендий для одной семьи.

Так или иначе, прошение было составлено, счета разобраны, письма — прочитаны и в наступивших уже сумерках, затеплив зачарованную свечу — что было намного экономнее и разумней, чем поддерживать всё время люмос, как поступали некоторые позёры — Минерва добралась до чашки чая, первой за весь день, а вслед за тем, наконец-таки, и до принесённого Северусом фиала.

То, что предстало перед её глазами, выбило Минерву из колеи. Она… не первый раз сталкивалась с подобным. Говоря начистоту, редок был год, когда в «Хогвартс» не принимали хоть одного первокурсника с наскоро подлеченными в Мунго травмами и подчищенной памятью. Последнего Минерва не одобряла, но такова была политика Альбуса — он считал неправильным, чтобы дети пугались сами, страдая от ужасных воспоминаний, а главное — чтобы они пугали и других детей, может быть в жизни не видавших ни одного живого маггла, как всё те же Уизли.

Никто подобным не гордился, однако таковы уж были факты. Но этот конкретный мальчик…

Она ведь знала. Она чувствовала. Она говорила Альбусу — не надо. Ей сразу не понравилось от мала до велика всё семейство — можно называть это чутьём, которому любой анимаг верил хоть отчасти, а впрочем — дело не в названии. Она просто поняла нутром — не выйдет ничего хорошего. И ничего хорошего не вышло.

Чулан. Следы побоев. Избранные «цитаты» из памяти Петуньи — просматривать воспоминание внутри другого воспоминания было очень неприятно, от этого кружилась голова — такие же фрагменты, нарезанные из памяти Вернона и Дадли. Последние были особенно чудовищными: именно он видел от начала до конца «игру» с собакой. Дадли было весело. Кажется, именно тогда появились крошечные капли крови на потолке. Магические выбросы и новые побои. Море бесконечной жестокости обрушилось на Минерву. Впервые она всей душой приняла точку зрения Альбуса. Такое точно лучше было бы забыть. Всем участникам.

Выпив подряд ещё шесть чашек чая — в последние три она добавила немного бренди, и под «немного» подразумевалось «где-то половину чашки» — Минерва приняла твёрдое решение.

Как угодно, но она должна спасти ребёнка. Так дальше просто не может продолжаться. Всё, что говорил Альбус, было правильно и разумно — мальчика следовало оградить в раннем возрасте от его славы, от непомерного баловства и прочих издержек его особого положения, но Дурсли оказались просто неподходящим вариантом, и на этом точка. Гарри требовался другой, и Минерва его найдёт. Леди Лонгботтом, в конце концов, поможет. К следующим же каникулам у Гарри будет нормальная семья.

А если нет — Минерва сама впряжётся в эти обязанности. Да, пусть она уже в годах, чтоб не назваться откровенно старой, пусть горести минувших лет её и потрепали, пусть у неё никогда не было собственных детей. Как только Гарри станет одним из воспитанников Гриффиндора — он превратится в её ребёнка, и она сделает всё необходимое, чтобы обеспечить ему нужную защиту.

Магическая Британия, весь магический мир, если на то пошло, задолжали этому мальчику. Настало время отдать долг, и Минерва проследит, чтобы всё было сделано правильно.

Наедине со своим отражением в оконном стекле Минерва МакГонагалл отсалютовала чашкой. Словно подкрепляя её безмолвную клятву, с высоких небес сорвалась яркая хвостатая звезда, упала прямо в Чёрное озеро, и в нём погасла.

---

[52] Около 1,3 грамм. Аптекарский гран составляет 64,8 миллиграмм.

[53] Аптекарская драхма составляет 3,888 грамм.

Часы на башне вокзала Кинг-Кросс показывали половину одиннадцатого утра, когда Гарри, отчаянно храбрясь, ступил под его арчатые своды. С фасада здание напоминало то ли случайно уцелевший кусок древнеримского акведука, то ли средневековый мост о двух пролётах, внезапно лишившийся как берегов, так и протекающей под ним реки. Изнутри впечатление менялось — стеклянный потолок, разделённый на бесконечное множество квадратных секций, наводил на мысли о здоровенной, просто гигантской, теплице; Гарри доводилось видеть такую в Кью-Гарденс[54], куда их однажды — миллион лет назад, в какой-то совершенно другой жизни — возили со школьной экскурсией.

После месячной изоляции в особняке на площади Гриммо снующая, роящаяся, гудящая толпа внутри вокзала подавляла. Десятки людей стремительно двигались в самых разных направлениях, волоча за собой чемоданы на колёсиках, неся рюкзаки, ведя за руки детей, толкая багажные тележки и коляски, таща в охапку букеты цветов и обалдевших собак. Все они одновременно шаркали, кашляли, топали, смеялись и очень громко разговаривали. Казалось, Гарри омывают своим течением сразу несколько речных потоков; от этого у него закружилась голова. Дезориентированный, он отчаянно цеплялся взглядом за Тома, незримо для других вышагивавшего рядом.

За их спинами то один, то другой пассажир, торопившийся по своим делам, вдруг запинался, спотыкался или пошатывался, принимаясь вслед за тем недоумённо озираться и подозрительно оглядывать пол, собственные ноги, чужие багажные тележки или чью-нибудь таксу на поводке. К тому моменту, как впереди показалась долгожданная колонна между платформами номер девять и номер десять, в тянущейся за Гарри и Томом своеобразной кильватерной струе уже успело завязаться две громогласных склоки (кого-то со всего маху обдали кофе, а ещё кому-то отломали колёсико на чемодане) и одно потенциальное романтическое знакомство (запнувшаяся девушка, взмахнув руками, упала точно на очкастого блондина, изучавшего табло отправления, и тот, к собственному изумлению, успел её подхватить). Причиною всей этой неразберихи был, конечно же, Сундук.

Укрытый чарами невидимости, наложенными Томом, Сундук преданно следовал за Гарри — но, в отличие от Тома, бесплотным он отнюдь не являлся, и потому то и дело отпихивал кого-нибудь с дороги или толкал углом, а то и подставлял подножку одной из своих когтистых паучьих лапок. Возможно — только возможно — следовало всё-таки замаскировать его каким-то образом под обычный чемодан, но подходящих чар для наведения иллюзии Том не знал, а специально искать их они дружно поленились. Расплачиваться за их небрежность теперь пришлось другим, но ни Тома, ни Гарри муки совести не угрызали — один сосредоточился на том, чтобы проложить свой путь к платформе девять и три четверти, о совестливости же второго мог рассказать много чего интересного весь волшебный мир.

Волнение Гарри достигло пика перед самою колонной. Том говорил, что держаться нужно уверенно и не сомневаться, что пройдёшь насквозь. Магия — вообще любая, а не только конкретно эта, связанная с магическим барьером — зиждилась на воле и намерении, и колебания были для неё губительны.

«Там — дверь, — решительно объявил самому себе Гарри, и на всякий случай зажмурился. — Там дверь, и я сейчас в неё войду».

Он сделал шаг вперёд, не почувствовал никакого сопротивления, шагнул ещё раз, уже смелее, и…

Шум вокруг изменился. Гарри отчётливо расслышал уханье совы. Что-то шмыгнуло под ногами, задев мягким шерстяным боком. Рядом раздался детский смех и негодующий вопль: «ну ма-а-а-м!». Гарри открыл глаза.

— Вон и она, — весело сказал Том, и Гарри жадно заозирался. — Платформа девять и три четверти.

Ярко-алый паровоз с шипением плевался паром, будто перекипевший чайник. Прицепленные к нему вагоны словно сбежали из музея, такими они были неуклюжими и угловатыми. По всему перрону, куда ни кинь взгляд, толпились взрослые, одетые в мантии самых причудливых расцветок, и сновали разновозрастные дети, одетые вообще кто во что горазд. Над головой вились совы — уханье Гарри не почудилось — под ногами крутились кошки, все как одна похожие на питомцев миссис Фигг, и даже с такими же кисточками на ушах. Гарри восторженно выдохнул.

— Финита, — достав из рукава волшебную палочку, он постучал по Сундуку, отменяя невидимость. Сундук встряхнулся, как большая собака. Гарри зашагал вдоль поезда, не без труда лавируя в толпе.

Свободное купе нашлось в четвёртом по счёту вагоне. Гарри с удовольствием уселся на пухлый старомодный диванчик, едва подавив желание на нём попрыгать. Сундук проворно вскарабкался на багажную полку и там затих, поджав под себя ноги.

— Пожалуй, я тебя оставлю ненадолго, — молвил Том, засовывая руки в карманы мантии. — Хочу осмотреться.

— В «Хогвартсе» не насмотришься? — возмутился Гарри, которому не очень хотелось сейчас очутиться одному. — Они все едут до конечной, я тебе ручаюсь!

— Будет уже не то, — загадочно усмехнулся Том, дёрнул плечом и усвистал в открытую дверь купе — только его и видели.

«К старостам в вагон попёрся, ностальгировать», — сердито подумал Гарри, и закрыл дверь. Стало почти что тихо.

Он наблюдал через окно как постепенно редеет толпа на перроне, как машут руками остающиеся люди и торопливо расцеловываются с ними уезжающие, — а затем поезд дрогнул, качнулся и медленно, плавно начал набирать ход. Странное чувство охватило Гарри — чувство, какое бывает, когда уезжаешь откуда-то навсегда, и точно знаешь об этом. Он представлял, что его ждёт впереди — но одновременно и не мог представить этого, ему было вперемешку радостно, грустно и тревожно, и сердце будто замирало в груди, схваченное волнением, точно чьим-то невидимым кулаком.

Но долго медитировать на виды из окна ему не дали. Дверь в купе вдруг без стука приоткрылась и внутрь заглянула чья-то ярко-рыжая голова. На носу у головы было грязное пятно, а на щеках — обильная россыпь веснушек.

— Здесь свободно? — спросила она, кивая на сидение напротив Гарри. — В других вообще сесть некуда.

Гарри, поколебавшись, кивнул, и вслед за головой в купе просочился целиком весь незнакомый попутчик. Это был мальчишка примерно возраста Гарри, худой, большерукий и нескладный, одетый в спортивные штаны, клетчатую куртку и ярко-красный свитер, в сочетании с его огненной шевелюрой вызывавший желание протереть глаза. Мальчишка быстро уселся, украдкой покосился на Гарри, но тут же перевёл взгляд, делая вид, что его что-то жутко заинтересовало за окном. Гарри тоже посмотрел в окно — ничего особенно интересного там пока не было, поезд полз вдоль вереницы каких-то сараев и кирпичных заборов, время от времени рядом мелькали соседние пути со стоявшими на них товарняками.

— Эй, Рон! — во вновь отъехавшую в сторону дверь купе просунулись двое совершенно одинаковых на вид парней постарше, тоже рыжих и веснушчатых. — Мы пойдём… там Ли Джордан едет в двух вагонах от нас… он с собой гигантского тарантула везёт, — говорили они довольно забавно, заканчивая фразы друг за другом, словно читали по ролям заранее отрепетированную пьесу. Кажется, вот так и выглядели магические близнецы, о которых Гарри прежде уже слышал от Тома.

— Ну идите, — промямлил мальчик, которого назвали Роном, и снова стрельнул глазами на Гарри.

— Привет, — обратились уже к нему близнецы и синхронно улыбнулись одинаковыми улыбками. — Мы Фред… и Джордж Уизли… а это наш брат Рон.

Гарри, чувствуя себя очень неловко, привстал и кивнул.

— Гарри Джеймс Поттер, — отрекомендовался он.

— Ух ты, — восхищённо сказал правый близнец (кажется, это был Джордж), а левый цокнул языком. — Приятно познакомиться… Гарри. Ещё увидимся, — и они ушли, а Рон тут же выпалил:

— Ты действительно Гарри Поттер?!

Гарри ощетинился. «Ну, сейчас начнётся», — решил он, и Рон не подвёл.

— А у тебя правда есть?.. — он ткнул пальцем в лицо Гарри.

— Есть что? — спросил Гарри резковато, подавляя желание треснуть по этому бесцеремонно вытянутому пальцу.

— Ну, ты знаешь… шрам?

— Да, есть, — новый знакомый уставился на него выжидательно; Гарри понятия не имел, чего тот от него хочет.

— А ты помнишь, как?.. — не унимался Рон, но хотя бы палец опустил.

— Не помню, — открестился Гарри.

— Совсем ничего? — Рон выглядел разочарованным. Гарри покачал головой. Разговор грозил увянуть, едва начавшись, и Гарри спросил, заранее зная ответ, но мечтая переключить внимание с собственной персоны на что угодно другое:

— Так значит, это — твои братья… у тебя в семье все волшебники?

— Э-э-э, да. Думаю, да, — поразмыслив, выдал Рон.

Ну разумеется — Уизли встретились Гарри в самом первом прочитанном им генеалогическом справочнике, в тех самых «Священных двадцати восьми». Но не так, по правде сказать, представлял он себе отпрыска достопочтенного чистокровного семейства. Манжеты свитера Рона были обтрёпаны, куртка — заплатана на локтях, спортивные штаны — измяты, а совершенно не сочетавшиеся с ними ботинки явно нуждались в хорошей чистке. И это не говоря уже о чёрном пятне на носу.

— Кажется, — продолжал Рон, — у мамы есть двоюродный брат из магглов, но мы никогда его не обсуждаем. Он бухгалтер, — Рон шмыгнул своим грязным носом.

«Сквиб», — догадался Гарри, а вслух заметил, чисто для поддержания беседы:

— Я бы не отказался иметь старшего брата-волшебника, — подумал он при этом, разумеется, о Томе.

— У меня их пятеро, — с отвращением сказал Рон. — Я шестой. Когда у тебя пять братьев, тебе никогда не достаётся ничего нового. Вот и я еду в школу со всем старым… — тут он принялся многословно жаловаться на жизнь, и Гарри, испытавший сначала что-то вроде сочувствия — уж он-то не понаслышке знал, что значит вечно донашивать вещи с чужого плеча — окончательно затосковал.

— Все ждут от меня, что я буду учиться не хуже братьев… — исповедовался Рон, а Гарри про себя удивлялся — неужели тот со всеми подряд так откровенничает после первых пяти минут знакомства? Рон, тем временем, достал из внутреннего кармана куртки жирную серо-бурую крысу. Крыса безмятежно спала. На одной лапе у неё не хватало пальца, шкурку испещряли проплешины и нездорового вида струпья.

— Его зовут Скабберс[55], и он абсолютно бесполезный, — Гарри, мысленно сравнивая Скабберса с гладкой, изящной, антрацитово лоснящейся Хоул, не мог не согласиться с такой аттестацией.

— Перси подарили сову, когда узнали, что тот будет старостой, и я тоже хотел, но у родителей нет ден… — тут Рон сбился, покраснел и скомкано закончил:

— Я хотел сказать, что вместо этого получил крысу, — он залился краской ещё пуще и наконец заткнулся. Неловкую тишину нарушил стук в дверь купе.

— Как насчёт небольшого перекуса, ребятки? — с улыбкой вопросила взрослая ведьма с ямочками на щеках. На ней была строгая мантия в пол, волосы на макушке скручивались прихотливым узлом, а перед собой она катила тележку, словно стюардесса — Гарри такое только в кино видел, да и то мельком, ведь его единственным способом смотреть телевизор было подглядывание через дверную щель. — Подсластим немного жизнь, а?

Гарри обрадованно потёр руки. Волшебные сладости интересовали его даже не своим вкусом — просто они были волшебные, и потому он нагрёб всего понемногу — шоколадных лягушек, пирожных-«котелков», лакричную «волшебную палочку», пирожок[56] с тыквой, «взрывную» жевательную резинку, «всевкусные» драже (эти смотрелись особенно многообещающе — на упаковке красовалась надпись: «Берти Ботт’с — Действительно ВСЕ вкусы!»), и прочее, что только было в тележке.

— Ого! Ты такой голодный? — вытаращился Рон, и Гарри закатил глаза. Даже его собственных, неустанно критикуемых Томом, познаний об этикете хватало на то, чтобы не комментировать вслух чужой аппетит.

— Нет, я такой любопытный, — отозвался он, сваливая сладости на сиденье рядом с собой.

— А у меня только сэндвичи с копчёным мясом… — заныл Рон. Гарри нахмурился — закупаясь, на попрошайку он как-то не рассчитывал.

— Хочешь? — после некоторого колебания отжалел он Рону пачку сахарных перьев. Рыжий моментально повеселел, разодрал упаковку и засунул в рот чуднóй пушистый леденец — и впрямь точь-в-точь перо.

— Спасибо, — прохлюпал он, но от дальнейшей беседы с набитым ртом, к счастью, воздержался.

Гарри распечатал шоколадную лягушку. Есть дрыгающую ногами конфету было странно, но в целом весело. Внутри коробки он нашёл фантик с колдографией. Точно, Том же про них рассказывал, а Гарри и забыть уже успел. «Альбус Персиваль Вульфик Брайан Дамблдор», — гласила подпись. Колдография была пуста — злая версия Профессора Икс гуляла где-то по другим карточкам.

«А вдруг и эти шпионить могут, как портреты?» — испугался Гарри, и поскорей сунул вкладыш Рону.

— Ты их не собираешь, часом? На, возьми себе.

Рон с хрустом разгрыз остатки сахарного пера.

— А ты нет? Я тогда возьму. У меня, правда, уже есть — но, может, обменяю. Вот бы Агриппа попался, — закинул он удочку, но второй раз Гарри на это не повёлся.

Тут в купе снова постучали.

— Входите, — крикнул Гарри, и дверь отъехала в сторону.

На пороге стоял беловолосый светлоглазый мальчишка, ростом повыше Гарри — почти все его сверстники были выше ростом, чем Гарри, даже доходяга Рон — но такой же узкий в плечах и тонкокостный. Бледное лицо его казалось хитрым, будто хорёчья мордочка. Позади него в проходе переминались два темноволосых крепыша с простоватыми, если не сказать туповатыми, физиономиям, один другого шире и толще — типичные подпевалы, каких Гарри сто раз видел в маггловской школе, да хоть бы даже и у своего гнусного кузена.

Подпевалы за спиной без лишних слов сходу обозначали статус — белобрысый хорь чувствовал себя в авторитете. Окинув купе цепким взглядом он сказал, странно растягивая слова, почти нараспев:

— Весь поезд гудит о том, что в этом купе едет герой магической Британии, — тут он внезапно подмигнул Гарри левым глазом, и совсем было скисший «герой», у которого за плечами имелась весьма скорбная летопись взаимодействия со школьными «авторитетами», приободрился, — вот я и поспешил засвидетельствовать свое почтение национальной знаменитости. Драко Люциус Малфой, — блондин отвесил чёткий, выверенный кивок, — к твоим услугам. А это, — он небрежно махнул кистью куда-то себе за плечо, — Крэбб и Гойл, они со мной.

«Малфой! Так это сын леди Нарциссы, — шестерёнки в голове Гарри закрутились с максимальной возможной скоростью. — Вроде не спешит мне нос откусить, уже хорошо. Надо бы к нему мосты навести осторожненько, тем более сам в руки идёт…»

Но додумать толком ему эту мысль не дали.

— Катился бы ты отсюда, Драко Люциус Малфой, — предельно недружелюбно процедил Рон; его лицо снова медленно наливалось краской, — тебе здесь не рады, понял?

Гарри это высказывание изумило.

— С чего это не рады? — огрызнулся он.

— С того, что он — Малфой, — очень понятно объяснил Рон, уже раскрасневшийся до цвета помидора. — Слизень вонючий. Лучше даже не разговаривай с ними, Гарри. Ты не знаешь, что это за люди.

Не то чтобы Гарри мог поспорить с последним утверждением, но ему пришлось не по нраву, что ему указывают.

— Я уж как-нибудь сам решу, кому я рад и с кем мне разговаривать, а с кем — нет, — Гарри поймал себя на том, что закончил фразу ухмылкой — и он совершенно точно знал, из чьего именно арсенала позаимствована эта конкретная ухмылка.

Рон вскочил, сжимая кулаки.

— Я-то думал, что ты!.. — обвинил он не слишком связно. — А ты!..

— А я думал, что тут просто какая-то куча тряпья в углу, — с готовностью влез в разгорающуюся склоку Малфой. — А это, оказывается, Уизли — только не понять, который по счёту. Семнадцатый? Пятьдесят шестой? Прости, так легко сбиться, — в этом «прости» сожалений было столь мало, что разглядеть их не удалось бы даже с лупой. — Не нравится компания — сам ступай отсюда, — закончил он и задрал нос. Гойл согласно угукнул и демонстративно размял кулаки, Крэбб повёл плечами и покрутил шеей.

«Сейчас бить будут», — догадался Гарри. Рон, кажется, пришёл к тому же выводу.

— Да ну вас! — крикнул он запальчиво, и обернулся к Гарри. — Гарри, пошли отсюда!

— И не подумаю, — отвечал Гарри, забиваясь поглубже в свой угол у окна.

— Ах так!.. — на секунду показалось, что Рон сейчас в него плюнет, но тот только передёрнул плечами и, агрессивно распихав стоявших в дверях мальчишек, действительно вышел сам. Гарри перевёл дух. Силовые противостояния никогда не были его стихией.

— Простите за эту сцену, — сказал Гарри троим оставшимся парням, — сначала он казался адекватным. Вряд ли мне есть необходимость представляться, да? — он бледно улыбнулся. — Кажется, меня знает каждая собака…

— Гарри Джеймс Поттер… также известный как Фомальгаут Блэк, если я не ошибаюсь, — тут же встрял Малфой с такой гаденькой ухмылкой, что Гарри сразу понял — в неведении по поводу самозваного наследника Блэков леди Нарцисса не осталась.

Он застонал:

— Пожалуйста, пожалуйста — молчи! Я просто… слухи — самая кошмарная вещь в мире, не так ли?

— Знаешь, — Малфой прошел в купе и с довольным видом уселся на диванчик напротив Гарри. Крэбб и Гойл молча заняли места по бокам от него. — Maman теперь просто жаждет познакомиться с тобой, — он снова изогнул губы в змеиной улыбочке; если Том показывал собеседнику все зубы, прежде чем откусить от того кусочек, то Малфой, как видно, предпочитал прятать ядовитые клыки до последнего. — И хотя ты в действительности и не носишь родовое имя Блэков, но всё же ты и впрямь наш родственник, а значит и Блэк в каком-то смысле, — ну, тут Малфой отнюдь не открыл для Гарри Америку.

— Да, да — моя бабушка… — начал он, но Малфой снова перебил:

— Да, и кроме того Сириус — твой крестный.

Гарри разинул рот.

— Что? Я не знал, — шокировано пробормотал он.

— Я смотрю, ты много чего не знаешь, — протянул Малфой, болтая ногами. — Как, Мордред побери, тебя угораздило спутаться с предателем крови?

Гарри уставился на него в ужасе.

— Погоди — что? Нет… — О, сиськи Морганы! Не зря рыжий показался Гарри на редкость неприятным типом.

— Да, да. Каждый в курсе, что из себя представляют Уизли. Где Дамблз держал тебя всё это время — взаперти под фиделиусом, что ли, что ты настолько оторван от жизни?

Гарри напрягся. «Дамблз»? Это ведь Дамблдор, так? Но почему Малфой думает, что тот его прятал? И — «под фиделиусом»? Он мысленно отложил незнакомое слово в сторонку и решил ответить на понятную часть вопроса.

— Но ведь в «Священных двадцати восьми»…

Малфой всплеснул руками.

— Ах, этот гнусный пасквиль, — припечатал он. — Поттер, нельзя же верить абсолютно всему, что пишут. Все знают, что сию гадкую книжицу настрочил прадедушка нашего Нотта, сводя личные счёты. Малфоев в его сочинении вообще нет — и знаешь, почему? Из зависти, вот почему! Он обвинил мою семью в родстве с вейлами. Я, конечно, на диво хорош собой и неотразимо привлекателен, — тут он пробежался пальцами по своим белокурым прядям, зачесывая их назад, точно модель, позирующая для фотосессии, — но уверяю тебя, дело обошлось без случек с нелюдью.

— Мерлин, — только и смог сказать Гарри.

— Так что да, тебе явно ещё только предстоит разобраться — что у нас тут к чему, — Малфой сладко сощурился. — И, думается, помощь тебе не помешает.

Он привстал, опираясь на столик, и протянул руку.

— Как смотришь на то чтобы стать моим другом, Гарри Джеймс Поттер?

Гарри уставился на его ладонь. Друг. До сих пор у него был один-единственный друг — Том. Но, с другой стороны…

— По здравом размышлении, я не против того, чтобы ты стал моим другом, Драко Люциус Малфой, — торжественно сказал он, пожимая тонкую бледную руку.

Драко расхохотался.

— Мерлин, во всей фразе для тебя главное слово — «мой», не так ли? Maman точно будет от тебя в восторге! — он покрутил головой, ухмыляясь, потом сделал искательное лицо:

— Слушай, я все хочу спросить — а где?..

— Вон, — правильно понял его слова Гарри. Сундук по стеночке спустился с багажной полки, подсеменил к нему и улёгся, снова спрятав ноги под днище.

Кэб и Гойл синхронно вздохнули от восхищения. Глаза Малфоя загорелись.

— Мордред и Моргана! Вот это круть!

Гарри шокировано хихикнул.

— Вымой язык с мылом, фу, — не удержался он. — У тебя там где-то маггловское слово пристало.

Драко высунул упомянутый язык с невероятно шкодным видом.

— Чистый, видишь? Мерлин, вот ты зануда. Серьёзно, кто твои опекуны? Уж точно не сам Дамблз — он тот еще магглолюбец. Так кому он тебя спихнул? У нас тут какие только слухи не ходили на этот счёт.

Малфоевские прихвостни, между тем, времени даром не теряли — сидевший справа Гойл достал из кармана мантии пакетик «всевкусных» драже и принялся в нём придирчиво копаться. С едва ли секундной задержкой Крэбб последовал его примеру. Создавалось впечатление, что это некий аналог попкорна, поедаемого в кинотеатре — зрители, хотя и молчаливые, явно наслаждались происходящим.

Гарри потер лоб в задумчивости. Говорить или нет? А если да — то что?

«Правду, — решил он. — Только нужно подать её правильно».

— Ладно, раз уж мы теперь друзья, то я расскажу. Но ты обещай, что не растреплешь — этот секрет не для каждого.

Малфой посерьёзнел и подобрался.

— Обет?

«Хвала Мерлину за Тома», — в несчётный раз подумал Гарри. Без него он бы даже не знал, о каком таком обете речь.

— Нет, твоего слова будет достаточно. И вы двое, — обратился он к Крэббу с Гойлом, — помалкивайте тоже, договорились?

— Рот на замок! — пообещал за них Драко. Приспешники солидно покивали, продолжая уминать сладости.

Гарри набрал в грудь воздуха. Остальные затаили дыхание в предвкушении.

— Меня воспитывал… Тёмный Лорд.

Пакет с конфетами выпал из руки Гойла и со стуком приземлился на пол. Глаза Малфоя остекленели. Крэбб тихонько присвистнул.

— Как?.. — отмер Малфой. — Что?.. Он что… Он жив?!

— А вот это, — веско покачал головой Гарри, наслаждаясь их растерянными лицами, — уже действительно только под обет. Не моя тайна.

— Мой отец, — пылко начал Драко, — должен об этом узнать!

— Он знает, будь уверен, — осадил его Гарри. — А если вдруг нет — значит, так и задумывалось. Не лезь под руку, Малфой.

Прежде, чем тот успел ответить, дверь в купе отъехала в сторону, на сей раз без стука.

«Да что за проходной двор!» — возмутился про себя Гарри, разглядывая новую гостью — остроносую и широкоротую девочку с невероятно пышными кудрявыми волосами; они клубились вокруг её головы как грозовое облако и, казалось, шевелились сами по себе. Одета девочка была в школьную мантию, из-под которой торчали джинсы с кедами.

— Вы не видели жабу? — строго спросила она, даже не поздоровавшись.

— Вон сидит одна. Надутая — моё почтение, — Гарри указал на Драко, который и впрямь насупился и слегка надул щёки. Девочка укоризненно нахмурилась, и Гарри улыбнулся ей, пожимая плечами:

— Да шучу я. Нет, жаб у нас нет, зато есть шоколадные лягушки. Хочешь?

Глаза девочки вспыхнули вожделением.

— Сладкое вредно для зубов, — сказала она, проглотив слюну. — Мои родители — дантисты, я всё об этом знаю! Дай одну, пожалуйста.

«Магглорождённая», — понял Гарри. Увы, с точки зрения налаживания правильных связей это означало «бесполезная». Лягушка пропала втуне.

— Так зачем тебе жаба? — заинтересовался он против воли. Мерлин, магглокровка что, выбрала фамильяром жабу?

— Мальчик по имени Невилл потерял свою, а я помогаю её искать, — девчонка распаковала лягушку, с любопытством понаблюдала за её попытками ускакать из рук и решительно надкусила. Говорила она очень быстро, почти тараторила, словно боялась не успеть за собственными мыслями.

— Ты бы хоть представилась, прекрасная незнакомка, — пропел Драко и наморщил нос. — Я — Малфой, напротив меня Поттер, а это Гойл и Крэбб.

— Гермиона Грейнджер, — девочка в три укуса прикончила шоколадку и блаженно облизнулась. — А ты действительно Гарри Поттер? — она оглядела Гарри очень внимательно. — Я о тебе читала. Твоё имя упоминается в «Современной истории магии», и в «Расцвете и упадке тёмных искусств», и в «Величайших событиях волшебного мира в XX веке».

— Да ты что, — саркастически откликнулся Гарри.

— Господи, неужели ты не в курсе? — удивилась та. — На твоём месте я бы прочла о себе всё, что только можно найти. Да, а вы ещё не знаете, на какой факультет попадёте? Я вот уже кое-что разузнала, и хочется верить, что я буду в Гриффиндоре. Похоже, это лучший вариант. Я слышала, что сам Дамблдор когда-то учился на этом факультете. Кстати, думаю, что попасть в Рейвенкло тоже было бы неплохо…

— Грейнджер… — перебил Гарри, — Гермиона — ты ведь позволишь себя так называть? — она кивнула и снова раскрыла рот, но он не дал ей вставить больше ни слова:

— Отлично. Гермиона, скажи — ты любишь боль?

Она оторопела:

— Нет?

— Как это хорошо! — просиял Гарри. — Потому что я очень не хочу тебя пытать.

Она, казалось, онемела — наконец-то. Гарри, окрылённый успехом, продолжал:

— Точнее, не пойми меня неправильно, хочу, но у меня совсем нет опыта, видишь ли, я нервничаю, и я действительно верю, что первый раз должен быть с кем-то особенным, а мы ещё так мало друг друга знаем.

Он полюбовался на её округлившийся в испуге рот. Малфой и его подпевалы, хвала Мерлину, не мешали спектаклю — сидели тихо, как мыши, Крэбб и Гойл даже перестали жевать.

Увы, очнулась грязнокровка быстро. Она умела держать удар.

— Ты говоришь как тёмный маг, — заявила она, нахмурившись так, что брови слились воедино.

Гарри пожал плечами.

— Ну — да? Знаешь, я собираюсь поступить в дом Слизерин, а всех его воспитанников по умолчанию считают злыми-презлыми колдунами, — терпеливо пояснил он. — Если уж мне не избежать такого ярлыка — почему я должен действовать иначе? Почему мне не стать тёмным магом, раз меня им без раздумий заклеймят? Быть тёмным магом весело.

Грейнджер недоверчиво прищурилась.

— С чего ты так решил?

— Ты ведь магглорождённая и, судя по всему, любишь книги — читала ты про Рейстлина Маджере?[57]

Она читала — Гарри видел, что она задумалась.

— Элрик из Мелнибонэ?[58] Саурон?[59]

— Ты очень странный, — тихо сказала Грейнджер. Возле её губ осталось пятнышко шоколада. Передние зубы, как заметил Гарри, были малость большеваты, из-за чего она немного смахивала на какого-то грызуна. — И я не уверена, что ты мне нравишься. В любом случае, я лучше пойду дальше искать жабу Невилла.

Она развернулась и вышла — почти выскочила — из купе. За угощение девчонка не поблагодарила, но видимо говорить «спасибо» тёмным магам в её картине мира считалось дурным тоном.

Дверь ещё даже не успела скользнуть на место, а Драко уже смеялся — да так, что ему пришлось схватиться за живот.

— Мерлин, — выдавил он, едва дыша, — Поттер…

Крэбб и Гойл поддержали его сдавленным хрюканьем. Гарри польщённо разулыбался и потянулся к сладостям.

— Аргументация выше всяких похвал, — вынес вердикт Драко, когда вновь обрёл способность связно разговаривать. — Мне особенно понравилось предложение её запытать.

— Ну, если он сказал правду… — обронил Крэбб. Гарри впервые услышал его голос — до этого Малфоевский приспешник предпочитал отмалчиваться — то ли старался выглядеть посуровее, то ли просто стеснялся — голосок оказался высокий и тонкий, совсем не под стать мощному телосложению.

— Никто и не сомневался, что Поттер не солгал, — осёк Малфой. — А теперь особенно, верно я говорю, парни?

Крэбб заткнулся и они оба с Гойлом закивали. Гарри развернул «котелок», любовно его оглядел и надкусил. Внутри оказалась жидкая карамельная начинка. Драко оглядел сидевшую с набитыми ртами компанию, скорбно вздохнул и запустил руку в пакетик с конфетами, который держал Гойл.

— Ой, — сказал он, едва попробовав драже, и страдальчески скривился, дыша открытым ртом. — С перцем попалась!

Да, как выяснилось, надпись про «действительно все» вкусы была чистой правдой — каких только извращённых начинок не напихал чокнутый производитель в свои драже! Примерно чего-то такого Гарри и ожидал от волшебных сладостей. Он быстро втянулся, и они с Драко немало посмеялись над лицами друг друга после очередного драже со вкусом брокколи, ушной серы или требухи. За поеданием конфет разговор свернул на более лёгкую болтовню.

— Слушай, — обратился Гарри к Драко, — я всё хотел спросить — почему ты так странно разговариваешь? Бу-у-удь любе-е-езен, — передразнил он.

Драко смущенно потер затылок.

— Об этом молчок, — попросил он, — но тебе я скажу — я маленьким ужасно заикался. А маг-заика, как ты понимаешь, существо анекдотическое. В реальной жизни, и уж особенно в бою, это практически инвалид. Так что со мной занимался колдомедик, и вот что получилось в итоге.

Гарри моментально почувствовал себя виноватым.

— Да ладно тебе, — пробубнил он, и в качестве извинения хлопнул Драко по плечу, — это даже красиво. Стильненько так.

Малфой закатил глаза и всем своим видом показал, где он видел это «стильненько».

Пейзажи за окном постепенно преображались — на смену типичной сельской местности с бесконечными полями пришли обрывистые утёсы и густой лес. Они ехали уже несколько часов, начинало смеркаться. Гарри с изумлением отметил, что он вполне неплохо проводит время — впервые на своей памяти неплохо проводит время в компании не книги, а других живых детей — Том шёл в своей, особой, категории, сравнивать общение с ним было просто не с чем.

Да, расстраивало только то, что Том до сих пор так и не возвратился; в остальном всё было в общем-то даже отлично. Гарри гадал, где Том сейчас может быть — бродит по поезду? До сих пор торчит в вагоне старост? Засел в кабине машиниста? Зачем вообще ему понадобилось так надолго исчезать?

— Кажется, скоро приедем, — обронил Малфой, отряхивая мантию от крошек (Гарри расщедрился и преломил хлеб — точнее, тыквенный пирожок — со своим новым другом), и тут же, словно по команде, поезд начал замедлять ход.

«Мы подъезжаем к «Хогвартсу» через пять минут, — раздался чей-то громкий голос, и Гарри завертел головой, пытаясь понять, откуда тот исходит. — Пожалуйста, оставьте ваш багаж в поезде, его доставят в школу отдельно».

Сундук, лежавший до того неподвижно, оживился, подскочил и размял ноги. Гарри загнал его обратно на багажную полку.

Последнюю шоколадную лягушку Гарри сунул в карман — на столике и на сиденьях остались валяться только пустые обёртки, да пачка сахарных перьев, недоеденная Роном. Все четверо ребят вышли в коридор, где уже было пруд пруди народу. Наконец, поезд оттормозился, и спустя пару минут бестолковой толчеи Гарри с облегчением вывалился из вагона.

Он оказался на маленькой, совершенно не освещённой платформе. Вокруг гомонили и суетились другие школьники, сливаясь в своих мантиях с быстро сгущающейся темнотой и оттого походя на сборище теней. Было довольно свежо, задувал ветер, влажный и пахнущий открытой водой. Вдруг над другим концом платформы зажглась большая керосиновая лампа.

— Первокурсники! Первокурсники, все сюда! — рокотнул, как из бочки, мощный густой голос откуда-то сверху, и пляшущий свет на мгновение выхватил исполинскую бороду, над которой блеснули маленькие, широко расставленные глаза. — Ау, первокурсники, ко мне!

«Великан, — понял Гарри, охваченный смесью ужаса и восхищения. — Ей-Мерлин, настоящий!»

— Так, все собрались? — деловито распоряжался великан — может быть, и не совсем настоящий, всё же росту в нём было, навскидку, футов десять-одиннадцать, не больше — но всё равно очень внушительный. — Тогда за мной! И под ноги смотрите!

Как можно было смотреть под ноги, когда не видно ни зги — Гарри не понял, но послушно поплёлся вместе с остальными, оскальзываясь и спотыкаясь, по узкой тропинке, круто уходящей вниз. По бокам шумели невидимые деревья, над головой раскинулся купол неба, будто чёрный, расшитый блёстками шатёр — и с каждой секундой этот шатёр чернел всё сильнее, а блёсток в вышине становилось больше и больше. Школьники примолкли, только раздавалось сосредоточенное сопение, да ещё кто-то, идущий позади, несколько раз подряд с оттяжкой чихнул.

— Так, осторожно! Все сюда! Ну, глядите! Вот он — «Хогвартс»! — возвестил великан. Ответом ему был согласный поражённый вздох, разнёсшийся во мраке.

Гарри и сам вздохнул с не меньшим восторгом. С разинутым ртом он смотрел вперёд — смотрел, и никак не мог насмотреться.

Он, наверное, дюжину раз просил Тома показать воспоминание о «Хогвартсе». Тот всегда отказывался. «Не хочу испортить первое впечатление», — говорил он, и теперь Гарри понимал, почему.

Он стоял на самом краю озера, простиравшегося вправо и влево сколько хватало глаз — очертания берега тонули в темноте, и только рябь на воде, сама заметная лишь благодаря бликам от звёздного света, подсказывала, где его границы. А на другой стороне, на вершине скалы, высился замок, прямиком сбежавший из какой-нибудь сказки.

Хрупкие башни — Гарри насчитал их пять — с островерхими крышами пронзали небо. Множество стрельчатых окон усеивали стены, озарённые трепещущим золотистым огнём. Причудливо изогнутые галереи сплетались в вышине, споря своей прихотливостью с изгибами контрфорсов. Изящные зубцы венчали каждую куртину.

Сияющий, как видение, наполненное горним светом, прекрасный, как сбывшаяся мечта, и манящий, как мечта несбыточная, «Хогвартс» будто бы сам плыл навстречу, рассекая звёздный мрак, призрачный корабль, полная противоположность «Летучему Голландцу» — корабль, нагруженный теплом и счастьем по самые свои высокие борта.

И глядя на него, со слезами на глазах и совершенно не стыдясь этих слёз, Гарри мог думать только об одном.

«Наконец-то я дома».

----

[54] Королевские ботанические сады Кью (Royal Botanic Gardens, Kew), или просто Сады Кью (Kew Gardens) — созданный в 1759 году комплекс ботанических садов и оранжерей в юго-западной части Лондона между Ричмондом и Кью.

[55] От англ. «scub», т.е. «струп», «короста» или «парша».

[56] «Pasties» или корнуолльские пироги — пирожки из грубого песочного теста (традиционно замешанного на свином лярде), начинка в них кладётся сырой и доходит до готовности в процессе выпечки.

[57] Рейстлин Маджере — вначале "серый", а затем уже и откровенно тёмный волшебник, персонаж книжного фэнтези-сериала "Dragonlance" за авторством Маргарет Уэйс и Трейси Хикмена.

[58] Элрик VIII, 428-й император Мелнибонэ — владелец колдовского меча, выпивающего души, воитель и тёмный маг, чьими покровителями выступают Лорды Хаоса (по сути демоны), главный герой цикла романов в жанре «меча и магии», написанных Майклом Джоном Муркоком.

[59] Саурон, он же Гортаур Безжалостный — главный антагонист романа «Властелин колец» Джона Рональда Руэла Толкина.