Dark sky, bright stars | Тёмное небо, яркие звёзды (гет)

Сначала был звон.

Тихий, как дыхание. Нечто едва уловимое, как если бы воздух на мгновение стал хрустальным и легонько потрескивал. Я не знала, что разбудило меня — может, этот звон, может, собственная улыбка, которая уже расплывалась на лице.

Рождество.

Я открыла глаза и увидела свет. Мягкий, золотистый, словно кто-то поставил солнце на подоконник и укрыл его кружевной занавеской. Будто утро ленилось наступать и решило немного задержаться, дать нам время — на зевок, на улыбку.

Звон повторился вновь. Колокольчик?

Я захихикала. Похоже, это Чарли показывает, что пора вставать.

Я скинула с себя тёплое одеяло, забралась в огромный свитер и, всё ещё улыбаясь, встала с кровати. С пола на меня с ленивым неодобрением посмотрела Сайра, свернувшаяся под батареей в идеально ровную спираль.

— Рождествоссс, — прошипела она с сомнением. — Опять вашшше людссское обессссмышшшленное ликованиие?

— Ддда, — протянула я, потягиваясь. — Иммменннно оннно. Будддетт какккаооо, носссски, маннндаринннны и ддддоброооволлльное обжжорссство. А есссли повезззёт — Чччарли наддденннет те ссссмешшшные носсски.

Я надела пушистые носки с пингвинами и вышла из комнаты. Дом казался пустым, хотя это была обманка. Где-то здесь был Чарли, но прежде, чем я успела об этом подумать, вид гостиной перебил все мысли.

Ёлка стояла в углу гостиной, как добрая волшебница в зелёном платье. Под её лапами рассыпались гирлянды света, отражаясь в стеклянных шарах и мишуре. Но главное — это, конечно, подарки, которых точно еще вчера не было.

— С Рождеством, Лили, — раздался за спиной голос Чарли.

Я обернулась — он стоял в свитере с оленем. И да, это были те самые носки: с улыбающимися пряниками. Я не могла поверить своим глазам, и они уже начинали щуриться от едва сдерживаемого смеха.

— Ты реально их надел, — выдохнула я, прикрывая рот ладонью, как будто это могло сдержать взрыв веселья. — И свитер... Он ещё и мигает!

Чарли с серьёзным лицом посмотрел вниз на свою грудь, где олень, похоже, уже успел подмигнуть трижды.

— Один день в году, — сказал он важно. — Один-единственный.

Я рассмеялась и подбежала обнять его. Он пах кофе, печеньем и свежевыстиранным хлопком — аромат дома. Чарли слегка хлопнул меня по спине, как всегда, немного неловко.

— А теперь — вперёд, — сказал он, указывая на гору свёртков у подножия ёлки.

Мы с Чарли устроились на ковре. Я потянулась к ближайшему свёртку, тонкому, в серебристой бумаге с аккуратной зелёной лентой.

— От меня, — смущенно сказал Чарли, отпивая из своей рождественской кружки.

Внутри оказался аккуратный новый полароид — с матовой поверхностью и пачкой разноцветных картриджей.

— Лови моменты, — он усмехнулся.

Я прижала камеру к груди, будто это был котёнок, и прошептала:

— Спасибо, Чарли.

Тут же вставила картридж, направила объектив на нас и, вытянув руку, щёлкнула.

— Улыбайся! — велела я, но на снимке, конечно, Чарли получился с привычной полуулыбкой и немного приподнятыми бровями — классическое «что, опять?» на его лице.

Я подождала, пока снимок проявится, и аккуратно положила его на край ковра, рядом с чашкой кофе Чарли. Он бросил взгляд на фото и хмыкнул:

— Ну, хоть не с закрытыми глазами.

— Ты красивый, не спорь, — сказала я и потянулась к следующему свёртку. Этот был большим, прямоугольным, обёрнутым в зелёную бумагу с мелкими снежинками.

— Это тебе, — сказала я, подавая свёрток Чарли.

Он развязал ленту, снял бумагу — и замер.

«Спасибо, что дал мне дом. — Л.»

Чарли провёл пальцами по гравировке, не говоря ни слова. Несколько долгих секунд он просто смотрел на подставку.

— Это… хорошая работа, — сказал он хрипло. — И нужная.

— Ты говорил, у тебя всё валяется, — пожала я плечами, будто это был пустяк. — Теперь не будет.

Он слегка качнул головой, будто соглашаясь, но больше ничего не сказал. Просто встал, бережно отнёс подставку в угол. Пока он возился, я заметила ещё один подарок для Чарли — довольно лёгкий, но узнаваемой формы.

— Эй, Чарли, похоже, ты сможешь опробовать ее прямо сейчас, — он вернулся, и я протянула ему находку.

Внутри оказался новый спиннинг — с матовой чёрной рукоятью и надписью на открытке: «Держи хвост трубой.»

— Билли, — выдохнул Чарли с каким-то странным смешком. — Старый хитрец. А я думал, что он мне зубы заговаривает...

Следующим был маленький свёрток, в грубоватой коричневой бумаге, перевязанный кожаным шнурком. Я сразу догадалась — Джейкоб. Внутри — вырезанный вручную маленький волчонок из тёмного дерева, гладкий, почти живой. Я провела пальцем по вырезанным линиям и прошептала:

— Привет, малыш.

Следующий пакет был весь в блестках, ленточках, и стоил, по ощущениям, как половина бутика. Элис. Конечно. Я открыла его с осторожностью сапёра. Внутри — великолепное платье: бархатное, глубокого винного цвета, с тонкой вышивкой на лифе и невесомой юбкой. На прикрепленной открытке витиеватым почерком было выведено:

«Просто надень его — и мир будет у твоих ног. С любовью, Э.»

Я весело усмехнулась:

— Ну, конечно.

Следующим я взяла аккуратную коробочку, обёрнутую в мягкую кремовую бумагу с тиснением. Внутри лежала музыкальная шкатулка, выполненная из тёмного дерева. Когда я повернула ключик, крышка приоткрылась, и зазвучала мягкая мелодия. Она была мне незнакома, но что-то в ней отзывалось внутри так остро, будто я знала её всю жизнь. Лёгкий, немного грустный мотив.

К крышке была прикреплена записка. На ней — надпись, выведенная безукоризненным, почти каллиграфическим почерком, который невозможно было не узнать:

«Я написал её для тебя. С Рождеством, Лили.»

Мелодия текла, как вода — тихо, неспешно. Ноты скользнули куда-то под кожу, будто потрогали сердце напрямую. Даже Сайра, притворяющаяся вечно равнодушной к людским сантиментам, подползла ближе, вытянулась вдоль ковра и положила голову мне на колени. Когда она смолкла, я аккуратно закрыла крышку и прижала шкатулку к груди.

Остальные подарки были такими же тёплыми и удивительно точными. Даже в Хогвартсе я не чувствовала столько внимания.

К вечеру вся магия, созданная утром, только усилилась. Кухня наполнялась ароматами: корица, цитрус, запечённое яблоко и, конечно, индейка. Большая, румяная, с хрустящей корочкой, украшенная веточками розмарина. Мы сидели за столом, накрытым скатертью в клетку.

— Ну, — сказал он после пары ложек картофельного пюре, — день удался.

— Определённо, — улыбнулась я.

После ужина мы сидели на диване, укутанные в пледы, будто в коконы, и смотрели «Один дома». Чарли выбрал его сам, с абсолютно серьёзным лицом, как будто это был какой-то обязательный праздничный ритуал. И оказался прав — фильм был как тёплое одеяло для души. Смешной, немного нелепый, с тем самым духом праздника, который невозможно описать, но сразу узнаёшь, когда он появляется.

Когда Маколей Калкин в пижаме кричал на весь дом, мы оба рассмеялись — сначала сдержанно, потом громче. Чарли прикрыл лицо рукой, утирая слёзы смеха.

— Я ведь каждый год это смотрю, — признался он. — И каждый раз смешно, как в первый.

— Значит, традиция, — кивнула я, поправляя плед. — Мне нравится.

Он посмотрел на меня чуть дольше, чем обычно, как будто хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать. Потом перевёл взгляд на телевизор, но его мысли остались где-то рядом.

— Знаешь, — наконец проговорил он, — я, кажется, всегда думал, что буду один. Не в трагичном смысле, просто... как будто так и должно было быть. Работа, рыбалка, телек... ничего лишнего.

Я молчала, слушая.

— А теперь вот сижу с тобой, наряжаю ёлку на Рождество, — он усмехнулся, качая головой. — Странно. И тепло. Знаешь, Лили, ты... стала для меня как дочь, которой у меня никогда не было. Я рад, что ты приехала.

Он замолчал, отхлебнул остывший какао, потом добавил уже тише, почти себе под нос:

— Я уже старик, кому я ещё нужен.

Я почувствовала, как у меня сжалось горло. Сердце защемило от чего-то нежного и немного болезненного. Я посмотрела на него — на его добрые, уставшие глаза, седину у висков, лёгкие морщинки от грустной улыбки.

— И ничего ты не старый, — смущенно пробормотала я. — Я тоже рада быть здесь.

Он усмехнулся, но глаза у него стали чуть влажнее. Чарли вытер глаза тыльной стороной ладони и с привычной неловкой заботой поправил мне плед, будто я была совсем ребёнком. А потом потянулся к пульту.

— Что скажешь, включить вторую часть? Там ещё больше ловушек и идиотизма.

— Конечно, — сказала я, улыбаясь сквозь тёплую щемящую волну внутри.

Экран замигал, и знакомая мелодия снова наполнила комнату. Гирлянды в гостиной мерцали мягкими цветами, отражаясь в окне. Снаружи шёл снег.

* * *

Ночь опустилась мягко, как шерстяное одеяло. Дом затих, словно выдохнул после долгого дня. Остатки света мерцали на ёлочных игрушках, отражаясь от них слабыми отблесками, а где-то за стенами неспешно шуршал ветер, перебирая снежные ветви.

Я лежала в постели, завернувшись в плед, с полароидом рядом и сегодняшним снимком. На полу у батареи дремала Сайра, и даже во сне её хвост покачивался в такт дыханию.

Мне не спалось. Это то чувство, когда день был слишком тёплым, слишком прекрасным, чтобы просто взять и закончиться. Я лежала на боку, уставившись в окно. Снег тихо падал за стеклом, словно кто-то обсыпал землю сахарной пудрой.

И вдруг — стук.

Поднялась на локтях. Сайра тоже шевельнулась, её зрачки сузились, и она прошипела:

— Ссснова бесссспокойный ночшшшной госссть.

Я подошла к окну и отдёрнула штору.

Он стоял там — почти сливаясь с тенью. Волосы в беспорядке, глаза яркие, губы тронула едва заметная улыбка. На нём была только тёмная рубашка, припорошенная снегом, и черные джинсы.

Я открыла створку, и в комнату ворвался морозный воздух, обдав лицо прохладой, а Эдвард легко запрыгнул внутрь.

— Я слышал, что ты не спишь, — тихо сказал он. — И подумал, может... зайти?

Я кивнула и прошептала:

— Проходи.

Он сел на край кровати, рядом с полароидом. Взял снимок, посмотрел, чуть склонив голову.

— Хорошо получились, — заметил он.

— Ага, — я присела рядом. — Мы… у нас был идеальный день. Как в фильме.

Он улыбнулся, глядя на снимок, и положил его обратно на тумбочку. В комнате было полутемно, только огоньки гирлянды под потолком мерцали в такт моему дыханию. Я смотрела на него — всё ещё немного не веря, что он пришел.

— Спасибо за шкатулку, — тихо сказала я. — Музыка прекрасна.

Он не ответил, но в его взгляде появилась та особая, почти сияющая глубина, которую он никогда не прятал, когда смотрел на меня.

— И я тоже кое-что приготовила, — сказала я, вдруг немного смутившись.

Я потянулась к ящику прикроватной тумбочки и достала маленькую бархатную коробочку. Эдвард поднял бровь, но ничего не сказал — просто наблюдал, как я открываю её и достаю два маленьких серебристых кулона на тонких цепочках. Они были в форме слез феникса.

— Они зачарованы, — я протянула один ему, — если ты дотронешься до него — я почувствую. И наоборот. Это... своего рода чары связи.

На создание этого подарка меня натолкнул галеон Дамблдора с протеевыми чарами. Я не стала рассказывать, как несколько дней подряд сидела допоздна, пытаясь разобраться в хитросплетениях этого заклинания. Как сначала ничего не получалось — кулоны оставались холодными и обычными. Как пришлось переделывать форму, очищать серебро и снова пытаться.

Теперь, когда он держал свой кулон в руке, я ощущала слабое тепло под пальцами — словно невидимая нить натянулась между нами.

— Он немного тёплый, — сказал он, будто подтверждая мои мысли. — Это прекрасно, Лили, спасибо.

Кулон лёг под ворот рубашки, как будто всегда там и был. Я улыбнулась, немного смущённо, как всегда, когда кто-то хвалил то, во что я вложила душу. Я легла обратно на подушки, оставив место. Он смотрел, как я устроилась, а потом, чуть поколебавшись, прилёг рядом. Мы лежали молча, слушая, как в доме щёлкают старые трубы и как шепчет снег за окном.

Эдвард повернулся ко мне, и я почувствовала его взгляд, даже не видя его. Он смотрел внимательно, сосредоточенно — как будто пытался выучить наизусть каждую черту моего лица.

Его рука медленно потянулась к моей, нашла мои пальцы и сомкнулась на них. Он прижал мою ладонь к своему небьющемуся сердцу.

— Я тебя люблю.

Мир вокруг не остановился. Не раздалось фанфар, не ударил гром. Просто стало… бесконечно спокойно и тепло.

— А я тебя люблю.

Он поцеловал мою ладонь, потом щеку, и наконец — лёгкий, почти невесомый поцелуй — коснулся моих губ.

Это было лучшее Рождество в моей жизни.