Взаперти (гет)

Сириус замер в полумраке коридора на площади Гриммо, словно прикованный к скрытой заклятиями двери в комнату Регулуса. Его взгляд, хмурый и отстраненный, скользил по деревянной панели, за которой осталась запечатанной жизнь его младшего брата.

«Регулус Арктурус Блэк».

Он не заходил внутрь. Войти значило бы столкнуться с призраком брата лицом к лицу, а на это у него не было сил. Не сегодня. Достаточно было просто стоять здесь, вдыхая запах пыли, воска и тлена, позволив воспоминаниям накатывать, как волнам.

«Сириус, подожди!» — голосок еще не сломленного жизнью мальчика.

Смех в этой комнате, когда они тайком слушали «Мuggle-baiting»-рок на волшебном радио, переделанном Сириусом.

Потом — ледяное молчание. Взгляд, полный упрека и принятых по наследству идеалов. «Ты предаешь семью, Сириус. Ты предаешь кровь».

Он отвернулся от двери и медленно пошел вниз, по лестнице, которую когда-то сбегал вприпрыжку, а позже — штурмовал с сумкой, набитой проклятиями и бунтом. На полпути он замер. Его взгляд упал на огромный портрет, висевший напротив входа в библиотеку.

Орион Блэк.

Отец. Не старый и не молодой. Холодное, аристократичное лицо, усы закручены вверх, взгляд пустой и всевидящий одновременно. Казалось, даже магическая краска на холсте впитала в себя вечную презрительную скуку. Сириус ждал, что услышит привычное шипение: «Позор рода… Отброс…» Но портрет молчал. Орион просто смотрел на него. И в этой тишине было больше укора, чем во всех криках матери.

Потом его взгляд медленно пополз дальше, к большому парадному портрету. Семья Блэков во всем своем мрачном величии: Орион с непроницаемым лицом, Вальбурга, неестественно красивая женщина с вечной гримасой презрения. И между ними — они. Два мальчика. Он сам, юный, с еще не погасшим блеском дерзости в глазах, но уже с подобранными в строгую позу плечами. И Регулус — маленький, бледный, с покорным, почти исчезающим взглядом, на котором уже лежала тень будущего выбора.

Они смотрели в пустоту, эти двое заложников одного дома, одного имени, одной войны, вставшие по разные стороны баррикады, чтобы в итоге оказаться в одной могиле — один догнивал в земле после окончания прошлой войны, другой — в каменных стенах этого проклятого дома.

«Кэтрин Блэк станет не меньшей мишенью, чем Кэтрин Кейм. Просто имея защиту рода». Эта мысль жгла его изнутри. Они не бежали, потому что бежать было некуда. Этот проклятый дом был их крепостью.

Ни слова не было произнесено в библиотеке. Но тишина между мужчиной и портретами кричала так громко, что, казалось, вот-вот сорвет со стен занавески и заставит содрогнуться даже ненавистный портрет матери в прихожей.

Июнь 1979 года

Солнце заливало газон поместья Поттеров золотым сиянием. Воздух дрожал от смеха, музыки и того особого ощущения, что война — где-то там, далеко, и сегодня о ней можно забыть.

Сириус, загорелый и беззаботный в костюме шафера, стоял плечом к плечу с Джеймсом, который от волнения то и дело поправлял очки.

— Успокойся, Поттер, — Сириус беззвучно усмехнулся, глядя прямо перед собой. — Ты сейчас либо взорвешься, либо опозоришь нас всех, споткнувшись о собственные ноги, когда пойдешь к алтарю.

— А ты заткнись, Блэк, — сквозь зубы процедил Джеймс, но уголки его губ дрогнули. — Иначе я расскажу Лили, кто подложил жабу в ее сумочку на втором курсе.

— Пустое, она меня за это уже простила. А вот про инцидент со сливочным пивом на пятом… у меня до сих пор не прошла изжога от ее взгляда.

Они переглянулись, и на секунду в их глазах вспыхнули те самые мальчишки, сбегающие с уроков Зелий. Потом Джеймс повернул голову, его взгляд скользнул по гостям, ища кого-то. Он нашел Римуса — тот стоял чуть в стороне, в своем единственном костюме, и улыбался своей сдержанной, немного грустной улыбкой. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу и сияя от счастья за друга, топтался Питер Петигрю. На воротнике его рубашки уже были видны пятна чего-то сладкого. .

Вся банда была в сборе. Четверо. Те, кто прошел через все вместе. И в этот миг, под летним солнцем, они были просто мальчишками, собравшимися на свадьбу своего лучшего друга.

— Смотри-ка, вся наша шайка на месте, — тихо сказал Джеймс, и в его голосе прозвучала неподдельная гордость.

— Ну, теперь-то мы тебя точно женим, — хрипло пошутил Сириус. — С такими-то телохранителями сбежать от милой Лили Эванс шансов ноль.

Потом появилась Лили. Вся в белом, с медными волосами, рассыпавшимися по плечам. И все шутки разом застряли у Сириуса в горле. Он видел, как Джеймс замер, как его дыхание перехватило, и как вся его дурашливая бравада растворилась в одном-единственном взгляде, полном такого благоговения, что стало почти неловко.

Церемония пролетела как одно мгновение. Когда объявили их мужем и женой, Сириус первым громко и вызывающе захлопал, вызывая смех у остальных гостей.

Позже, во время танцев, он подошел к Римусу, протягивая ему бокал.

— Ну что, Лунатик, следующая твоя очередь? — поддел он его.

Римус покачал головой, но улыбка не сходила с его лица.

— Оставь эти заботы вам с Джеймсом. Я пока понаблюдаю.

— Да брось, смотри какой цветник. У Лили больше подружек, чем полосатых рубашек у Питера. Выбери любую, — Сириус слегка подтолкнул друга плечом.

— А ты уже выбрал? — уклончиво поинтересовался Римус.

— А я играю в русскую рулетку, — Сириус самодовольно улыбнулся. — Посылаешь в толпу взгляд и доверяешься судьбе.

— Посмотрю я на тебя, когда ты по-настоящему влюбишься, — с мягкой иронией заметил Римус.

Сириус рассмеялся, залпом допивая виски. Питер тем временем пытался пригласить на танец одну из подруг Лили и отчаянно краснел. Джеймс и Лили кружились в центре площадки, не замечая никого вокруг, и Сириус поймал себя на мысли, что вот оно — то самое редкое чувство полного, безоговорочного счастья, которое они вырвали у надвигающейся тьмы. Они были молоды, шла война, но сегодня, в этот вечер, они были непобедимы. Они верили, что так будет всегда.

* * *

Сириус шел по коридору Гриммо. Из гостиной доносились смех Тонкс и низкий голос Тэдда. Он не стал заходить, лишь на мгновение задержал взгляд на Кэтрин: та, собранная и серьезная, что-то объясняла крестному на пергаменте. Рядом с бесшабашной Тонкс она выглядела особенно взрослой.

Его цель была в другой комнате. Он знал, что найдет ее там. Андромеда стояла перед гобеленом Блэков, словно монумент самой себе. Осанка, поворот головы — на мгновение в полумраке она была вылитой Беллатрисой. Но когда она медленно повернулась, он увидел не безумие, а холодную, выверенную до градуса ярость. Ярость матери, чье логово потревожили.

— Андромеда, — кивнул он, останавливаясь в паре шагов.

— Сириус, — ее голос был ровным и низким, без дрожи. Она оценила его взглядом с ног до головы. — Мне потребовалось меньше суток, чтобы понять, что Нимфадора не преувеличивала. Кровный Обет. Даже для тебя это… смелый шаг.

— Это был необходимый шаг, — так же спокойно ответил он. В его позе не было вызова, лишь усталая уверенность.

— Необходимый? — она сделала один неспешный шаг навстречу. — Объясни мне необходимость, Сириус. Объясни, почему я узнаю, что моя крестница и единственный кузен, с которым у меня оставалась хоть какая-то связь, два года скрывали от меня отношения. И не просто отношения — они вплели свои жизни в магию этого дома. Того самого дома, из которого мы с тобой когда-то сбежали.

Она не кричала. Ее слова были точными, как удары кинжалом.

— Ты знаешь, зачем сюда пришел Орден. — сказал Сириус, скрестив руки на груди. Его взгляд был прямым. — Ты действительно думаешь, что я мог бы удержать ее за этими дверями? Твою крестницу? Ты ее воспитала. Она бы нашла способ быть в центре бури, с моим благословением или без.

— Так ты решил не удерживать, а… приковать? — в ее глазах вспыхнул огонь. — Связать ее жизнь с твоей через самый нерушимый обет, какой только знает наша проклятая семья? Ты отдаешь ей в руки не только свое сердце, Сириус. Ты отдаешь ей свою смерть. Ты осознаешь что одному не жить без второго?

— Я предложил ей свободу, — тихо, но четко произнес он. — Оставил ее с хорошим человеком, который мог дать ей спокойную жизнь. Она вернулась. Она выбрала не безопасность, а меня. После этого у меня не осталось права решать за нее. Осталось только право защитить ее всеми доступными мне способами. Даже если для этого придется использовать магию наших предков. Если меня не станет, она сможет использовать всю магию, что останется от меня чтобы выжить. Шанс, Ро.

Андромеда замолчала, изучая его лицо. Она искала следы юношеского максимализма, бунта ради бунта, но не нашла. Перед ней стоял взрослый мужчина, отягощенный знанием цены жизни и смерти.

— Видимо, чтобы спасти очередного Блэка, необходим кто-то из Кеймов, — наконец сказала она, и в ее голосе прозвучала не насмешка, а горькая констатация факта.

— Что ты имеешь в виду? — Сириус нахмурился.

— Тот день, когда я уходила, — напомнила она. — Ты отвлекал семейство своими криками. На углу улицы меня ждал не только Тэдд. Рядом с ним был Генри Кейм. Именно в его машине мы уехали. Именно он предоставил нам свой дом как убежище, когда мы боялись преследования. Он спросил меня: «Вы любите его?». И когда я сказала «да», он просто кивнул и открыл дверь своей машины. Чертов шотландец…

Сириус замер, осознавая глубину этой параллели.

— Так что не ищи в этом судьбу, Сириус, — Андромеда подошла к нему совсем близко, и ее взгляд смягчился на градус. — Ищи традицию. Кеймы спасают Блэков от них самих. Просто на этот раз… моя девочка выбрала не бегство. Она выбрала осаду. И, похоже, она взяла крепость.

Она повернулась и направилась к выходу, но на пороге обернулась.

— Просто ответь мне честно, как кузен кузине. Ты веришь, что этот Обет… это крепость, а не тюрьма для них обоих?

— Я верю, что это наш общий выбор, — твердо сказал Сириус. — И это единственное, что имеет значение. Дом станет ее защитой, а не тюрьмой.

Андромеда молча кивнула и вышла. В ее молчании было больше понимания, чем в любых словах. Сириус еще несколько секунд стоял перед почерневшим гобеленом, ощущая на спине тяжесть взглядов вышитых предков. Тишину внезапно разорвали отдаленные, но яростные вопли портрета матери:

— Грязнокровки! Потомственные предатели! Оскверняют мой дом!

Сириус поморщился, будто от внезапной физической боли. Он провел рукой по лицу, сметая остатки напряженного разговора с кузиной.

— Старая дура. Никуда без ее предсмертных воплей. Кажется, Тонкс слишком громко смеялась в гостиной.

Кэтрин появилась в дверях как раз в тот момент, когда истеричные крики Вальбурги достигли нового пика. Она не выглядела испуганной или раздраженной. На ее лице играла легкая, почти дерзкая улыбка.

— Пойду, поздороваюсь со свекровью, — сказала она, ее зеленые глаза блеснули озорным огоньком.

Сириус хмыкнул, и впервые за этот день его собственное лицо осветила по-настоящему живая улыбка.

— Вперед. Узнаем наконец, бывают ли у портретов апоплексические удары. Держу пари, мамашин парик задымится.

Он последовал за ней в коридор, чувствуя, как тяжелый камень беспокойства сменяется странным, почти мальчишеским предвкушением. Возможность вместе, плечом к плечу, позлить призрак его матери казалась на удивление идеальной прелюдией к тому, что им предстояло сделать вечером.

* * *

Сириус Блэк

Ну вот. Гриммо двенадцать. Склеп. Родовое гнездо. И самый сюрреалистичный сброд, который только могла собрать война. Кингсли, невозмутимый, как скала — он и обряд будет проводить, черт побери, с той же легкостью, с какой докладывает министру. Молли и Артур, лучистые, будто это их собственная свадьба в Норе. Грозный Глаз, черт, даже здесь не выпускающий из руки палочку. И Андромеда с Тэддом… Единственные, кто понимает, что за ад мы с Кэт сегодня превращаем в нечто свое.

Римус стоял рядом, в своем потрепанном костюме. Шафер. Бледный, усталый, но с той самой старой, братской улыбкой в уголках губ. Единственный оставшийся. Призраки здесь были не только на портретах. Я поймал его взгляд и кивнул. Спасибо, что ты здесь, старый волк. Где-то под ребрами заныла знакомая, старая боль. Не острием, а тупым, тяжелым камнем. Черт возьми, Джеймс, ты должен был быть с нами. С этой своей дурацкой ухмылкой, подмигивать мне, когда я…

Дверь открылась, и у меня перехватило дыхание.

Все. Конец. Я пропал.

Она вошла в красном. Ярком, как кровь, как огонь, как вызов, брошенный в лицо всем призракам этого дома. Моя Гриффиндорка. Моя безумная, отчаянная Кэт. И Тонкс за ней — розовое пятно бесшабашности, будто специально, чтобы окончательно добить старую Вальбургу.

Я не слышал слов Кингсли. Видел только Кэт. Ее зеленые глаза, полные той же ярости, что клокочет во мне. Не страха. Ни капли. Только решимость идти до конца.

— Обещаешь ли ты делить с ней путь, покуда бьется твое сердце?

— Обещаю. — Мой голос прозвучал хрипло, но твердо. Попробуй только кто-то ее тронуть. Попробуй. Я сожгу этот мир дотла.

— Обещаешь ли ты стать ее щитом?

— Обещаю. — Ее щитом. Ее мечом. Ее крепостью. Черт с ними, с принципами, черт со всем. Лишь бы она была жива.

Потом кинжал. Холодный блеск. Я протянул руку, не глядя. Боль была ничто. Капля крови. Ее ладонь — холодная. Наша кровь смешалась, и когда она начала сплетаться в узор, жгучий и багровый, я почувствовал не боль. Я почувствовал… тишину. Ярость внутри стихла, уступив место чему-то твердому и нерушимому. Как будто я всю жизнь нес на плечах стену, и она наконец встала на свое место, став защитой, а не бременем.

Гарри. Мысль вонзилась, острая и внезапная. Его тут нет. Он должен был быть здесь. Безумное, яростное сожаление сжало горло. Ничего. Ничего, парень. Наша семья еще соберется вместе. Обязательно соберется. Я тебе обещаю.

И вот я смотрю на узор на ее запястье. Наше клеймо. Наша война и наш мир. И она смотрит на меня, и я вижу в ее глазах то же самое. Никакого сожаления. Только победу.

Фоукс появился бесшумно. Письмо. Римус развернул его.

— «Поздравляю. А.Д.», — прочел он.

Коротко. Ясно. Старый хитрец. Но в этой краткости был весь смысл: Я знаю. Я одобряю. Держитесь.

Я обнял ее — свою жену. Кэтрин Блэк. И почувствовал не тяжесть. А землю под ногами. Наконец-то.

* * *

Гостиная Гриммо погрузилась в глубокие сумерки, и тишину нарушало лишь потрескивание догорающих поленьев в камине да шипение маггловского проигрывателя, принесенного Артуром. Хриплый, гипнотический голос Ника Кейва плыл под потолком:

"...And the little white shape dancing at the end of the hall is a wish that wish can make no use of at all..."

Молли и Артур устроились в большом кресле поодаль, слившись в одну теплую тень. Они не разговаривали, просто сидели, наблюдая за остальными с тем спокойным, усталым счастьем людей, которые знают цену таким тихим минутам покоя после бури.

В центре комнаты, в ореоле тусклого света, был их маленький, хрупкий островок. Сириус развалился на диване, закинув ноги на резной столик, и оживленно жестикулировал. Римус сидел в кресле поодаль, улыбаясь своей тихой, уставшей улыбкой, но в его глазах наконец-то погасла привычная тревога и светилось спокойствие. Кэтрин примостилась на подлокотнике рядом с Сириусом, и его рука лежала на ее талии плотно и уверенно. Тонкс, чьи волосы сегодня отливали теплым каштаном, устроилась прямо на ковре у их ног, поджав под себя колени.

— ...Я забыл все начисто. Стою перед экзаменатором, а он говорит: «Нападайте, мистер Блэк!» Ну, я и напал... Жахнуло так…. что экзамен пришлось переносить в другой зал!

Римус качал головой, потирая переносицу, но в уголках его глаз собирались смешинки.

— Мне потом неделю пришлось объяснять профессору МакГонагалл, что это была не «издевка над экзаменационной комиссией», а «стратегическое отвлечение внимания на психологическом уровне».

— Да если бы не ты, Люпин, ЖАБА бы мы в тот год вообще не сдали!

Смех был теплым, но приглушенным — будто они боялись спугнуть этот хрупкий момент мира. Тонкс, устроившаяся на ковре, подмигнула Кэтрин.

— А наши школьные подвиги были куда тоньше. Вот Кэт, например, могла довести Слизнорта до белого каления одним только научным рвением.

Кэтрин смущенно покраснела и отмахнулась:

— Дора, перестань выдумывать!

— Да ничего я не выдумываю! — Тонкс с актерским пафосом подняла палец. — Она ходила за ним по пятам после уроков и умоляла дать ей четвертое дополнительное занятие по зельям в неделю! Говорила, что «не чувствует до конца симбиоз корня мандрагоры с лунным камнем»!

Сириус смотрел на Кэтрин с обожанием и гордостью.

— Вот это я понимаю — напор! Я б на его месте сдался после первого же дня.

Кэтрин рассмеялась, и в ее зеленых глазах вспыхнули озорные искорки.

— Он и сдался! Разрешил мне сидеть в углу лаборатории и варить что вздумается, только бы я отстала. Сказал, что я «иссушаю его жизненные соки своим неуемным рвением». Ворчал, конечно, но я-то знаю, как он на самом деле любил наблюдать за моими экспериментами.

Кэтрин вдруг затихла, ее взгляд потерялся где-то в прошлом. Сириус заметил это мгновенное изменение — ее пальцы перестали перебирать складку его рубашки. Он мягко взял ее руку и коснулся губами ее ладони.

— Ты чего? — тихо спросил он.

Кэтрин сжала его пальцы в ответ.

— Знаешь, жаль, что их тут нет. Детей. Помнишь, каким шумным был дом в те редкие дни, когда все были вместе? Я соскучилась по этому гомону. Даже несмотря на то что две сороки постоянно пытались взломать мою лабораторию.

— Близнецы сдают ЖАБА в этом году, — голос Сириуса стал тише и мягче. — А наше трио — СОВ. Надеюсь, стерва Амбридж не сильно подорвет их интерес к учебе.

— Ох, ЖАБА... — Тонкс с драматическим вздохом повалилась на бок. — Это психотравма на всю жизнь. Я до сих пор иногда просыпаюсь в холодном поту.

— А я уж как вспомню твои экзамены! — Кэтрин наконец рассмеялась, и грусть отступила. — Я каждый день получала от тебя по три совы: «Кэти, я забыла, как накладывать обездвиживание! Ааа, Кэти, я не сдам! Ааа, Кэти, я перепутаю Левикорпус с Левиоса!»

— Ну так это ты у нас суровая тетка-целитель, а я простой мракоборец! — залилась смехом Дора, и ее волосы на секунду вспыхнули розовым.

Все четверо смеялись, светло и спокойно, и этот хрупкий звук, казалось, отгонял мрак от окон Гриммо. Римус иногда забывал моргать, глядя на меняющие цвет волосы Тонкс, которые теперь переливались, как осенние листья.

Артур тихо посмеивался, приобняв жену. Но Молли не улыбалась. Она смотрела на них, и ее глаза медленно наполнялись слезами. Она видела не веселье — она видела четыре живые крепости, из последних сил держащие осаду. Видела, как за смехом Сириуса скрывается ярость загнанного зверя, как в уголках глаз Римуса таится бездонная усталость от вечной войны с самим собой. Видела, как Тонкс отчаянно красит мир в розовый цвет, лишь бы не видеть крови, и как Кэтрин своей тихой силой держит на плаву их всех.

И она все поняла. Поняла, что завтра, после этой хрупкой, украденной передышки, этого праздника, которому не было места в разгар войны, любой из них — а может, и все — могут не вернуться. Что этот смех, эти воспоминания — их последний привал перед бурей. Ее материнское сердце сжалось от боли.

Ни слова не говоря, она тихо поднялась и ушла в кухню, чтобы никто не видел, как слезы катятся по ее щекам. Артур бросил последний, полный бесконечной нежности и печали взгляд на четверых, тихо вздохнул и последовал за женой, чтобы утешить ее.

А в гостиной продолжала играть музыка, чуть нарушаемая помехами приемника. Ник Кейв хрипло пел о детях и о желаниях, которым нет применения. И четверо друзей продолжали смеяться, отчаянно цепляясь за этот светлый миг, зная — не умом, но каждой клеточкой своей израненной души — что именно ради таких моментов и стоит сражаться. Чтобы когда-нибудь у других было больше, чем всего один украденный вечер.