Право на жизнь (гет)

Ей снилось море. Не ласковое, а холодное, серое, стальное, бескрайнее, безмолвное. Его волны не плескались, а дышали тяжело, словно кто-то огромный спал под толщей воды. Гермиона стояла на берегу, а воздух вокруг был пропитан солью и гарью. Где-то далеко, у самой линии горизонта, клубился туман, густой, почти живой. Из этого тумана проступали силуэты башен. Тёмных, кривых, будто выжженных временем. Азкабан.

Она поняла это мгновенно, без слов. Как узнают место, где когда-то осталась часть души. Её шаги звучали гулко по мокрому камню. Стены сжимались вокруг, капли воды падали с потолка, каждая, как отсчёт времени. Вдоль коридора стояли клетки, обвитые старыми чарами. Блекло-синими, будто магия здесь выцвела от боли. И где-то впереди, шорох. Шаг. Вздох. Она пошла туда. Свет факела дрожал в руке, огонь вытягивался тонкой иглой, будто боялся освещать то, что ждёт. И вдруг раздался голос.

— Грейнджер…

Голос был низкий, будто сорванный ветром, и от его звука у неё по спине пробежал холод. Гермиона подняла глаза, в конце коридора, за решёткой, стоял Теодор Нотт.

Он выглядел выжженным временем, бледным, но живым. Глаза были отчего-то серые, прозрачные, как ртуть. Они смотрели на неё пристально, слишком узнающе.

— Тео… — прошептала она. — Почему ты здесь? Это сон?

Он чуть усмехнулся.

— Если бы сон… ты бы не дрожала так, Гермиона.

Она попыталась улыбнуться, но губы не слушались. Воздух вокруг был холоден, словно сам Азкабан дышал ей в лицо. Дементоры где-то пролетали вдали, тени, растворённые в тумане.

— До того как я оказался здесь, — сказал он тихо, почти рассеянно, — я услышал, что пророчество… изменилось.

Она напряглась.

— Какое пророчество? — едва выдохнула она. — Ты о чём?

— О твоих детях, — произнёс он спокойно, но каждое слово врезалось, как лезвие.

Холод ударил сильнее. Сердце застучало неровно, больно.

Дети. Он сказал о детях. А ведь у неё был… только один ребёнок. Разве нет? Мысль вспыхнула, ослепительная, пугающая. Но за ней, где-то глубоко, под слоями забывания, шевельнулось нечто, слабое, почти физическое ощущение второго дыхания, другого плача, другой руки. Гермиона пошатнулась, вцепилась в решётку, пытаясь удержаться.

— Это… неправда, — прошептала она. — Тео, нет. У меня.. у нас с Гарри.. только один ребёнок.

Он покачал головой.

— Теперь один, — сказал он глухо. — Пророчество изменилось. Там, где было "двое", осталось "один".

Воздух вокруг стал плотнее. Слово «двое» будто раскололо пространство. Где-то далеко раздался звук. Не плач, не крик, а будто два голоса, зовущие друг друга в пустоте. Гермиона отступила. Её дыхание сбилось, в горле поднялась паника. Слова обожгли сильнее, чем холод. Она смотрела на него, не веря, не понимая, но внутри уже знала, что он не врёт.

— Почему? — её голос дрогнул. — Почему это произошло?

Она шагнула ближе, почти у самой решётки, и, не осознавая, протянула руку, дрожащую, тонкую, белую от холода. Теодор не отстранился. Его пальцы были ледяные, израненные. Они сомкнулись на её ладони.

Секунда.тИх взгляды встретились. Он держал её крепко, будто хотел передать через прикосновение то, что не успевал сказать словами. А она цеплялась не за него, а за мгновение, за крохотную частицу правды, которая ускользала из памяти.

— Теодор..? — шепнула она. — Что ты хочешь сказать?

Он хрипло вдохнул, будто каждое слово давалось сквозь ледяную воду.

— Кто-то захотел, чтобы остался только один. Чтобы второе имя было стёрто.

Она покачала головой, не веря, чувствуя, как по щекам бегут горячие слёзы, мгновенно превращаясь в ледяные капли.

— Кто? Кто мог это сделать?..

Теодор долго молчал. Его взгляд был тяжёлым, словно он видел больше, чем мог объяснить.

— Тот, кто хотел, — наконец сказал он тихо, — остался позади. Но сделал это не он. Сделал… кто-то другой.

Он шагнул ближе. Между ними не осталось расстояния. Только холодный металл решётки и их дыхание, сливающееся в один тягучий, напряжённый ритм. Её рука дрогнула, и он поймал её ладонь в своих пальцах. Медленно, осторожно, будто боялся, что она исчезнет.

— Тео… — прошептала она, не в силах отвести взгляд.

Он не ответил сразу. Лишь сжал её руку крепче, провёл пальцами по запястью, а потом медленно, почти благоговейно, коснулся губами костяшек её пальцев.

— Джинни, — прошептал он, не поднимая глаз. — Это всё из-за Джинни.

После этого мир начал рушиться. Стены Азкабана пошли трещинами, за ними билось белое, слепящее сияние, и в этом сиянии Гермиона услышала детский плач, не один, а два. Слившихся воедино. Холод будто взорвался вокруг. Воздух стал густым, как вода, а туман за решёткой рванулся вперёд.

Гермиона хотела что-то сказать, оправдать, понять, отвергнуть, но не успела. Пальцы Теодора торопливо скользнули по её руке, исчезли, и мир рухнул. Она проснулась, тяжело дыша, сжав ладонь, где ещё оставалось слабое, почти физическое ощущение чужого прикосновения. В комнате было темно и тихо, но внутри стояло эхо его голоса:

«Это всё из-за Джинни...»

Сон ещё держал её в своих когтях. Казалось, если моргнуть, он вернётся. Холод его слов, прикосновение, имя, которое отозвалось внутри эхом. Джинни…

Она судорожно выдохнула, пытаясь выдавить из себя этот звук, будто он мог обжечь. Ей нужно было тепло. Голос, знакомый до боли, руки, в которых можно спрятаться, забыться.

— Гарри… — позвала она тихо, почти шёпотом.

Ответа не последовало. Только лёгкий треск дров в камине и где-то внизу послышался слабый стук. Как будто кто-то поставил стакан на стол. Гермиона резко поднялась, хватаясь за грудь, пытаясь дышать. Её ладони дрожали. Кровать рядом была пуста уже долгое время.

— Гарри? — позвала она, но в ответ была лишь тишина.

Только запах алкоголя, тяжёлый, въедливый, тянулся из гостиной.

Она медленно спустила ноги на пол, накинула халат и вышла. Шаги отдавались в голове гулом. Внизу было полутемно. На столе, среди разбросанных документов и пустых стаканов, сидел Гарри. Он держал бутылку в руке, взгляд был рассеян, устремлён куда-то в пустоту. Рубашка расстёгнута, рука сжимала виски.

— Ох, Гарри… — тихо позвала она. — Ты мне нужен.

Он поднял покрасневшие, усталыа глаза.

— Опять кошмары? — спросил он глухо, но в голосе не было злости. Только бесконечная усталость. — Я слышал.

Она кивнула, хотя он не смотрел.

— Да… но… это было что-то другое. Я… мне просто нужно было… — слова путались, застревали, превращались в дыхание. — Обнять тебя. Просто… чтобы ты был рядом.

Он медленно поднял бутылку, налил себе ещё немного.

— Гермиона, — произнёс он устало, глядя в пустоту, — я рядом. Просто… не сейчас, ладно?

Эти слова ударили сильнее, чем могло бы любое заклинание В груди что-то остановилось. То, что держало её последние годы. Она стояла, глядя на него, на человека, ради которого когда-то готова была разрушить небо, а теперь, просто не знала, как к нему подойти. Она хотела шагнуть вперёд. Обнять. Но остановилась. Потому что поняла, этот Гарри Поттер не услышит.

Гермиона стояла на пороге, не в силах произнести ни слова. Перед глазами всё ещё стоял Нотт, его глаза за решёткой и этот холодный шёпот.. Она вдруг осознала, что её ладони всё ещё прижаты к животу, будто инстинктивно, защищая. А Гарри всё так же сидел в полумраке, сжимая бутылку, не замечая, как его жена дрожит от сна, в котором, возможно, звучало пророчество.

— Уже утро, милый.

Гарри коротко усмехнулся, резко, будто от боли. Бутылка ударилась о край стола, глухо звякнула.

— Не называй меня так, — произнёс он хрипло.

Гермиона застыла.

— Гарри…

— Гарри, Гарри, — передразнил он тихо, но в этом шёпоте была ярость. — Ты вообще видишь, что со мной происходит?

Он резко поднялся, стул отлетел в сторону, грохнувшись об пол. Глаза его блестели, и Гермионе показалось, что это не просто слёзы — это что-то иное, магия, что-то темное, прорвавшееся наружу.

— Я не твой "милый", — повторил он. — И не твой герой, Гермиона. Всё это — ложь. Мы живём в доме, где стены пропитаны чужими голосами, и ты всё ещё говоришь со мной, будто я тот мальчик с шрамом.

Он шагнул ближе. От него пахло алкоголем и усталостью, но за всем этим стояла боль, которая его так прожигала.

— Что ты видела во сне? — спросил он вдруг. — Расскажи мне.

Гермиона замерла, словно каждое слово Гарри превращалось в невидимый клинок, разрезающий воздух между ними. Её пальцы судорожно сжали край халата у груди, будто ткань могла стать щитом. Она отвела взгляд, не в силах встретить его светлые глаза.

— Ничего, — выдохнула она слишком поспешно. Слишком ровно.

Её дыхание сбилось. Каждое слово, произнесённое Гарри, отзывалось дрожью под рёбрами.

— Лжёшь, — прошептал он.

Она вздрогнула. И сразу почувствовала, как напряглись плечи. Привычное движение, как будто тело само вспомнило, как закрываться от заклинания. Согнуться чуть вперёд, прикрыть грудь, сделать шаг назад, почти незаметно, но он это увидел. Гарри замолк. На короткий миг его глаза потемнели от осознания. Он понял. Понял, что она боится его.

— Ты кричала. Сказала "двое". Кто двое, Гермиона?

Она отступила, прижимая халат к груди.

— Это… просто сон.

— Нет, — он покачал головой. — Не "просто". После войны не бывает "просто".

Он провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть усталость, но вместо этого лишь глубже вдавил пальцы в виски, словно пытаясь выжать из себя хоть какую-то ясность.

— Знаешь, — его голос стал тихим, немного затуманенным, как если бы слова шли через густой туман, — порой я думаю, что ты всё ещё там. В том Хогвартсе. В тех разрушенных стенах, среди этого хаоса и горя, где мы потеряли многих.

Гермиона сжала руки, нервно сминая край халата. Она не могла ответить сразу, так сильно тронули его слова. Это было нечто большее, чем просто обвинение, это был крик из глубины, где он прятал всё, что не мог сказать тогда. В Хогвартсе. Во время войны.

— Гарри… — её голос стал тише, едва слышным, словно она боялась произнести что-то неправильное. Он так изменился, она не знала, как подойти. — Не говори так, пожалуйста. Это не так, мы пережили это. Мы вместе, помнишь? Мы спасли друг друга.

Он поднял взгляд, и в его глазах не было ни гнева, ни боли, только страшная пустота. Пустота, в которую словно исчезло всё. Он смотрел сквозь неё, как сквозь стекло, и её это парализовало.

— Может быть, — произнёс он с неуловимой спокойной ровностью, — я просто призрак, Гермиона. Один из тех, кого никто не успел спасти.

Он повернулся и пошёл к окну, не торопясь, как будто его шаги не оставляли следов. Зашёл в полумрак, светло-серое утро просачивалось сквозь запылённые шторы, холодное, как сам воздух, и было похоже на застывшую картину. Безжизненную и пустую.