Взаперти (гет)

“Словно раненый зверь я бесшумно пройду по струне

Я не стою, поверь чтоб ты слезы лила обо мне

Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме — по бруснике во мхе

До ворот, за которыми холод и мгла. Ты не знаешь, там холод и мгла”

Мельница — “Воин вереска.”

Февраль 1996 год

Пыль в библиотеке Гриммо пахла временем и распадом. Сириус развернул смятый клочок пергамента, принесенный рыжей совой, которая тут же улетела обратно в раскрытое окно, словно опасаясь подхватить заразу уныния, витавшую в доме.

Дорогой Бродяга,

Пишу тебе срочно. Здесь стало совсем жарко — пернатые почтальоны все чаще прилетают к адресатам без писем или с явными следами вскрытия. Наш старый канал, боюсь, больше не безопасен. Я попробую найти другой путь, но пока будь осторожен. Рон уверен, что даже письма его сестры к родным не доходят — это наводит на невеселые мысли.

У нас тут все по-старому, если не считать, что стало сложнее. То самое дело, о котором я говорил на Рождестве, продвигается. Спасибо за те книги по ЗОТИ, что ты передал — они оказались куда полезнее учебников А. Ребята в восторге.

P. S. Прими наши самые искренние поздравления тебе и К. Фред и Джордж, недолго думая, устроили в честь этого мини-фестиваль огня у Часовой башни. Теперь они знакомятся с внутренним убранством кабинета нашей дорогой профессорши поближе. Мы все за вас невероятно рады.

Скоро увидимся.

Гарри.

Он читал, и по его лицу, за последние месяцы научившемуся скрывать эмоции под маской усталой собранности, пробегали тени. Сначала — быстрое напряжение в скулах. Потом — едва заметная усмешка у губ, когда он дошел до абзаца про фейерверк. И наконец — тяжелая, осевшая на плечах тревога, когда он перечитал первые строки.

— От Гарри, — коротко бросил он, протягивая письмо Кэтрин, стоявшей у камина с папкой архивных дел Ордена.

Она отложила папку, ее пальцы в тонкой кожаной перчатке бережно приняли пергамент. Она читала медленнее, впитывая не только слова, но и настроение, стоящее за сжатыми, осторожными фразами.

— «Пернатые почтальоны» ... — тихо проговорила она, окончив читать. — Значит, Амбридж действует уже совсем без стеснения. Она превращает Хогвартс не в школу, а в фильтрационный лагерь.

— Идиотка! — Сириус с силой провел рукой по волосам, срываясь с места. Он зашагал по комнате, его тень причудливо и зловеще плясала на стенах, увешанных портретами молчаливых предков. — Она думает, что, перехватывая детские письма, она выигрывает войну? Она даже не понимает, против кого на самом деле играет!

— Она понимает, что против Дамблдора, — холодно парировала Кэтрин, ее спокойный голос был контрастом его ярости. — И она бьет по тому, что может достать. По связям. По чувствам. По надежде. Это куда эффективнее, чем открытый бой.

Она снова взглянула на письмо, и на ее губах дрогнуло подобие улыбки, когда она перечитала постскриптум.

— Они знают. — Сириус остановился напротив нее, и в его глазах читалась странная смесь гордости и новой, свежей боли. — И устроили из-за этого фейерверк. Черт возьми, Поттер... — он имел в виду Джеймса, и они оба это понимали.

— Они счастливы за нас, — поправила его Кэтрин. — В этом аду, который их окружает, наша новость стала для них искрой нормальности. Поводом для праздника. — Она положила письмо на стол. — Ты прав, Гарри взрослеет. Слишком быстро. Это письмо... оно не мальчика, а командира партизанского отряда, докладывающего о ситуации в тылу врага.

Сириус мрачно кивнул, подходя к окну. Он смотрел на заснеженную, пустынную площадь, но видел заснеженные крыши Хогвартса и своего крестника, который придумывает новые способы связи, потому что старые отравлены.

— «Скоро увидимся», — процитировал он последнюю строчку, поворачиваясь к Кэтрин. В его голосе прозвучала та самая, знакомая ей, каменная уверенность. — Он прав. Скоро. Эта тишина... она становится слишком громкой. Война стучится в дверь, и Амбридж своими дурацкими методами лишь ускоряет развязку.

Кэтрин подошла к нему и молча взяла его руку. Ее пальцы сплелись с его пальцами, и он ощутил под тонкой кожей перчатки жесткие шрамы — напоминание о ее цене за эту войну. Теперь Гарри платил свою.

— Он не один, — сказала она. — И у нас есть своя работа. Если почту перехватывают, значит, информацию можно не только перехватить, но и подбросить.

Взгляд Сириуса стал острым, заинтересованным. Он увидел в ее зеленых глазах не тревогу, а тот самый холодный, расчетливый блеск, который появлялся у нее перед самыми рискованными алхимическими экспериментами. Война действительно меняла их всех.

А в камине тихо потрескивали угли, и в их треске чудился отдаленный гул приближающейся грозы. Письмо было доставлено. Игра началась.

* * *

Они лежали в темноте, и единственным звуком было их ровное дыхание. Сириус обнимал ее сзади, его рука лежала на ее груди, а губы время от времени касались затылка.

— Почему Эллен? — тихо спросил он в тишину, будто продолжал вслух свою мысль.

Кэтрин чуть повернулась к нему.

— Что?

— Твое второе имя. Эллен. Это имя бабушки? Тети? Или в честь какой-нибудь великой волшебницы, с которой твой отец спорил о свойствах корня мандрагоры?

Кэт тихо рассмеялась, ее спина чуть вздрогнула у него под рукой.

— Все гораздо проще. Я родилась в обычной больнице в Эдинбурге. Как маггл. Мама тогда там работала. Она была медсестрой в хирургическом отделении. Тэдд как-то говорил, что она чуть ли не до самых схваток брала смены...

— Кеймы — такие Кеймы, — с теплой усмешкой выдохнул Сириус, притягивая ее ближе.

— А у магглов принято, что ребенка регистрируют в специальном учреждении сразу после рождения, — продолжила Кэтрин, ее голос приобрел легкий, насмешливый оттенок. — И те документы, что маги получают автоматически, магглы делают вручную. Так вот, регистрировать меня ходил отец...

Сириус едва слышно фыркнул, уже предвкушая развязку. Его пальцы нежно переплелись с ее.

— Тэдд рассказывал, что когда они с тетей Ро приехали поздравить с моим рождением, отец сидел на скамейке в больничном дворе и что-то яростно писал в тетради, «позаимствованной» с сестринского поста. Запахи антисептика и какого-то лекарства так ему действовали на нервы... он начал развивать какую-то новую теорию или формулу. Андромеда напомнила ему, что пора бы уже и дочь записать. «Дочь? Какую... Ах, да. Идемте».

Блэк беззвучно заходился в смехе, пряча лицо в ее волосах. Его плечи слегка тряслись.

— Я кажется, догадываюсь...

— По всем планам, меня должны были назвать Корнелия — в четь бабушки со стороны матери, Элизабет — в честь ее покойной сестры и Ровена в честь второй бабушки Кейм шотландки, — Кэт невольно улыбнулась, окончательно расслабляясь в его объятиях. — Отец в тот момент помнил только то, что имя должно начинаться на «К» и содержать «Э» про «Р» совсем не помнил... а потом он спросил как зовут девушек, работающих в том кабинете... Это были две очаровательные Кэтрин и Эллен. Тэдд клянется, мама чуть не задушила его своим же стетоскопом.

Сириус откинулся на подушку, его смех наконец вырвался наружу — громкий, живой и такой редкий в этих стенах.

— Кэтрин Эллен Кейм, а теперь Блэк! — провозгласил он, обнимая ее. — Единственная женщина, чье имя — результат научного вдохновения и отцовской рассеянности. Это... это идеально.

И в этом смехе, в этой нелепой истории, тяжелый воздух Гриммо будто на мгновение очистился. Они были просто мужчиной и женщиной, вспоминающими смешную семейную историю. И это было сильнее любого заклинания.

* * *

Воздух в подвальной лаборатории был густым и сладковато-горьким. Пахло полынью, растертыми корнями мандрагоры и чем-то едким, металлическим — новым реактивом, с которым работала Кэтрин. Она методично, с сосредоточенностью хирурга, смешивала порошки в фарфоровой ступке, когда из котла на огне потянулся пар. Варение закипало, приобретая мутно-серый, невыразительный цвет.

«Еще каплю сульфида... для стабилизации», — пронеслось в голове. Она взяла щепотку мелкого порошка из склянки с предупреждающей красной меткой и, не вдыхая, поднесла к котлу. Но в этот миг комната внезапно качнулась. Нет, не комната — пол ушел из-под ног. Стеклянная палочка выскользнула из пальцев и с тихим звоном разбилась о каменный пол. Резкий запах ударил в нос, вызвав новый приступ тошноты. Головокружение, острое и чуждое, накатило волной, смывая все мысли.

«Это не от реагентов... Со мной что-то не так. Это похоже на ту самую слабость, что бывает наутро после Зелья Жизненной Силы, когда тело отдает все ресурсы на восстановление... но я ведь не пила его. Или...»

Она инстинктивно потянулась рукой к столу, чтобы удержаться, но рука не слушалась, была ватной. Чашка с порошком опрокинулась, рассыпавшись по темному платью облачком ядовитой пыли. Последнее, что она увидела перед тем, как глаза сами собой закрылись, — содержимое котла, куда упала часть порошка, вспыхнуло ядовито-малиновым цветом. Зелье было безнадежно испорчено.

Неизвестно, сколько времени прошло — секунда или десять минут. Кэтрин открыла глаза. Она лежала на холодном каменном полу, уткнувшись щекой в шероховатую поверхность. В ушах стоял оглушительный звон. Она подняла голову. Малиновое пятно в котле пульсировало, словно живое, упрекая ее в непрофессионализме. Но упрек был ничто по сравнению с ледяным ужасом, который медленно поднимался из глубины души. Она знала свое тело, как знала свойства ингредиентов. И эта слабость, это головокружение... Оно было другого порядка.

«Отравление? — лихорадочно пронеслось в голове. — Но антидоты к этим компонентам... нет, симптомы не те. Магическое истощение? Слишком резко...»

И тогда, холодной волной, пришла простая, ужасающая мысль, от которой не было антидота. Та, что выводила из строя не тело, а разум, парализуя волю страхом.

На кухне пахло жареным луком, тушеной бараниной и яблочным пирогом. Из старого маггловского приемника, который Артур когда-то с любовью «усовершенствовал», лился чистый, высокий голос Селестины Уорлок. Молли, напевая, помешивала соус, ее лицо было румяным и спокойным. Война отступила на дальний план, уступив место простым вечерним ритуалам.

Тень, мелькнувшая в дверном проеме, была настолько тихой и бледной, что сначала Молли приняла ее за призрака какого-нибудь заскучавшего предка Блэков. Но это была Кэтрин.

— Молли... — ее голос был едва слышным шепотом, обрывком звука.

Женщина обернулась, и улыбка застыла на ее лице. Она увидела не ту собранную, стальную девушку, с которой они делили кров, а потерянную, испуганную девочку. Кэтрин стояла, чуть пошатываясь, в своем испачканном платье, и в ее широко раскрытых глазах читался такой немой, животный ужас, что сердце Молли сжалось знакомым, давно забытым предчувствием.

Не было нужды в словах. Молли Уизли семь раз проходила этот путь. Она видела эту бледность, эту неуверенность в собственном теле, эту растерянность от того, что внутри тебя зародилось нечто, что уже никогда не будет только твоим.

Она бросила ложку, не вытирая рук, и широко раскрыла объятия и притянула Кэтрин к себе, к своему теплому, пахнущему пирогом и домом телу, и начала тихо покачивать, как когда-то качала каждого из своих детей.

— Тихо, родная, тихо... Все хорошо... Все будет хорошо... — ее голос был низким, убаюкивающим, полным непоколебимой, материнской уверенности.

Кэтрин не плакала. Она вся была одним сжатым комком напряжения. Но ее пальцы впились в ткань фартука Молли, цепко, словно боясь, что земля уйдет из-под ног снова.

— Молли, — снова прошептала она, и в этом шепоте была мольба. — Прошу... Никому. Даже Артуру... Не сейчас...

Молли закрыла глаза, крепче прижимая к себе эту хрупкую, несущую на себе тяжесть войны женщину. Она понимала. О, как она понимала! Сообщить такую новость в разгар войны, когда завтрашний день не обещал ничего... Это было все равно что подписать смертный приговор надежде.

— Ни слова, дорогая, — тихо пообещала она, глядя куда-то поверх головы Кэтрин, в тень коридора, где висели старые портреты. — Это твой секрет. Пока ты не будешь готова. Мое слово.

И в тихой, теплой кухне, под звуки песни о любви, две такие разные женщины стояли в объятиях друг друга, скрепленные древним, как мир, знанием, которое в одночасье стирало все границы между волшебницами и бывшими врагами, превращая их просто в женщин.

* * *

Йоркширские холмы подернулись предрассветной дымкой, от которой коченели пальцы даже сквозь перчатки. Кэтрин, неотрывно глядя в бинокль с усовершенствованными линзами, не шевелилась, слившись с развалинами старой овчарни. Рядом, затаившись в тени полуразрушенной стены, Тонкс переминалась с ноги на ногу — ее живая, стремительная натура с трудом выносила долгие часы неподвижного ожидания.

— Движение, — тихо выдохнула Кэтрин, и Тонкс мгновенно замерла, как охотничья собака, учуявшая дичь.

К заброшенной кирпичной коробке швейной фабрики, черневшей на фоне светлеющего неба, медленно подкатил маггловский фургон, громко пыхтя дизелем. Из кабины вышли двое в обычной рабочей одежде, но их движения были слишком осторожными, а взгляды — сканирующими окрестность с профессиональной холодностью. Охрана. Они начали выгружать ящики. Даже на расстоянии Кэтрин уловила знакомый, едва слышный звенящий гул магически стабилизированного стекла.

— Реагенты. И оборудование. Точно, здесь варят, — ее голос был ровным, но Тонкс уловила в нем ледяную нотку удовлетворения охотника, нашедшего логово зверя.

— Значит, не зря пол-ночи промерзли, — усмехнулась Тонкс, уже доставая палочку. — Давай твой сувенир.

Кэтрин протянула ей крошечный мешочек из паутинного шелка. Внутри переливалась почти невидимая глазу пыльца.

— «Тихий ветер», — скомандовала Кэтрин.

Тонкс виртуозно взмахнула палочкой, шепча заклинание. Пыльца вырвалась из мешочка и превратилась в невидимый поток, увлекаемый искусственно созданным воздушным течением. Он понесся к фабрике, оседая невесомым налетом на одежду пожирателей, на ящики, на дверцы фургона. Ни один из стражей даже не чихнул.

Кэтрин прикрыла глаза, отсекая лишние образы. В уме она четко видела молекулярную структуру пыльцы, ее нестабильное соединение с кислородом. Она считала про себя, сливаясь с ритмом собственного сердца. Раз... два... три...

Один из пожирателей, тот, что покрупнее, отошел в сторону, достал пачку сигарет. Щелчок зажигалки. Яркая искра.

Ослепительная вспышка света, не сопровождаемая грохотом, а лишь резким, словно рвущейся ткани, хлопком. Не смертельный, но оглушительный и деморализующий. Из-за угла фабрики повалил едкий дым. Послышались крики, ругань, хаотичные выстрелы заклятий в воздух.

Но на холме уже никого не было. За секунду до взрыва Тонкс схватила Кэтрин за руку. Обе женщины синхронно повернулись на месте, и мир сжался в тугой, давящий узел. Ощущение провала в ничто, короткая пробежка — и вот они уже стоят на пороге кухни в Гриммо где пахнет кофе и слышен сердитый голос миссис Блэк из-за занавески.

Тонкс, слегка пошатываясь от прыжка, тут же расхохоталась, ее волосы на секунду стали ярко-рыжими от всплеска адреналина.

— Видала рожи этих болванов? Один так подпрыгнул, что чуть когти не отбросил! — она хлопнула Кэтрин по плечу. — Твоя пыльца — просто волшебство! Настоящее, грязное, боевое волшебство!

Кэтрин не улыбалась. Она дышала чуть глубже, чем обычно, выдавая остаточное напряжение. Но в ее глазах, холодных и ясных, горел тот самый огонь, который видел в ней Грозный Глаз. Огонь алхимика, чей эксперимент увенчался полным успехом.

— Не волшебство, Дора, — поправила она тихо, снимая плащ. —Просто алхимия, помноженная на правильный момент.

Тонкс, все еще смеясь и слегка пошатываясь от адреналина после трансгрессии, вдруг замерла и уставилась на Кэтрин с новым, почтительным ужасом.

— Стой... Ты... Ты знала, что он закурит? — ее брови поползли к волосам, которые на секунду стали белыми от изумления.

Кэтрин, уже ставившая чайник на плиту, обернулась. На ее лице не было ни тени торжества, лишь холодная, аналитическая уверенность.

— Знала. Это Мартин Эверли из отдела магической пропаганды. Он курил по три пачки в день. Стоило ему на пять минут выйти из кабинета — весь вонял папиросами. Его увольнение в прошлом году связывали с тем, что он чуть не поджег архив, заснув с сигаретой.

Тонкс медленно выдохнула, опускаясь на кухонный стул. Ее взгляд был устремлен в пространство, будто она заново пересматривала только что произошедшее.

— Вот черт... — это прозвучало не как ругательство, а как глубочайшее признание мастерства. Она смотрела на Кэтрин не как на подругу или коллегу, а как на гроссмейстера, который только что поставил мат в десять ходов, и ты понимаешь это лишь после последнего.

Она покачала головой, и по ее лицу поползла широкая, почти безумная ухмылка.

— Ладно. С этого дня я за тобой — как за каменной стеной. Или, как говорит наш общий наставник, как за “ходячей взрывчаткой с дипломом отличницы”. Это даже сексуально, если подумать.

* * *

Дом на площади Гриммо был пуст до звона. Молли и Артур, уехавшие уговаривать родню спасаться пока не поздно, оставили после себя гнетущую, непривычную тишину. Кэтрин проснулась от нее — и от холода в постели.

Простыня с левой стороны была холодной, подушка — нетронутой. Сириус.

Сердце, привыкшее за последние месяцы к его дыханию рядом, сжалось от старого, знакомого страха. Она сорвалась с кровати и, не думая о боли в боку, почти бегом бросилась вниз, сердце колотилось где-то в горле.

Он стоял на кухне спиной к ней, освещенный одиноким светом подвесной лампы. На плите дымилась сковорода, а в знакомой турке — той самой, с намертво прикипевшим налетом — шипел кофе.

— Пять утра, Блэк, — выдохнула она, останавливаясь в дверях и пытаясь перевести дух. — Ты в своем уме?

Он обернулся. В его глазах мелькнуло что-то знакомое — та самая тень, что жила в них с самого начала. Но тут же сменилось тихой, смущенной нежностью.

— Ну, ты же готовила мне кофе в постель в четыре, — его голос звучал нарочито буднично, но пальцы нервно постукивали по ручке сковороды. — И мы почти до шести оттирали остатки турки от плиты. Я решил повторить твои кулинарные экзорцизмы. И теперь у нас яичница на завтрак и почти готов кофе.

— В пять утра?!

— Я собирался идти тебя будить.

Кэтрин скрестила руки на груди, изображая приторную обиду, за которой прятался настоящий, животный страх.

— Почему ты так бежала? — спросил он тише, отставив сковороду.

— Испугалась, — выдохнула она, глядя ему прямо в глаза. — Думала, ты пресытился семейной жизнью и сбежал.

Он чуть не спросил: «Когда это я сбегал?» — губы уже сложились для первого слова, но он поймал ее взгляд и резко выдохнул, отведя глаза. Спросить — значит ткнуть ее носом в ее же собственную, невысказанную боль. Значит признать, что та ночь до сих пор висит между ними тяжелым, ядовитым облаком.

Вместо этого он протер ладонями лицо, смахивая и призрак того вопроса.

— Кэт, мы это обсуждали, — голос его охрип. — Я не мог иначе.

— И я по-прежнему тебе отвечаю: я знаю, Сириус, — ее голос был плоским, но в нем слышалось то же облегчение — что он не стал ломиться в открытую, но незажившую дверь.

— Я оставил тебя в тепле, спать в нормальной постели у Римуса! — он выдохнул, его плечи напряглись. — Думал, так будет правильнее. И особенно...

— ...Особенно от сознания, что любимый мужчина гоняет крыс по пещере, так спокойно на душе, — закончила она с ледяной язвительностью.

— Все. Холодно, — он резко махнул рукой. — Вернись в постель. Я скоро приду.

— В чью постель? Римуса? — бровь Кэтрин поползла вверх.

— Кэтррррин. — это был низкий, звериный рык. Он навис над ней, ловя в ее глазах за показной обидой искорки веселья. — Будешь еще подобное говорить, я...

— Что? — наконец повернулась она к нему, подняв подбородок с вызывающим видом.

— Я тебя укушу.

И прежде чем она успела ответить, он наклонился и аккуратно, но ощутимо вцепился зубами в ее голое плечо.

— Ай! Сириус! — взвизгнула она, упираясь ладонями в его грудь, но смех уже прорывался сквозь показное возмущение. Ее пальцы бессильно вцепились в мягкую хлопковую ткань его футболки.

— Довела приличного мужчину до крайности... — его губы, обжигающие и влажные, скользнули от укуса к основанию ее шеи, заставляя ее выгнуться в его руках. Дыхание перехватило, когда его ладони — шершавые, покрытые тонкой сетью старых шрамов — скользнули под край сорочки, обхватив ее бедра.

Гул и неприятный хлопок защитных чар. В дверях, в сизой утренней дымке, всколыхнутой взрывом, появилась Тонкс, сияя ярко-малиновым ежиком волос. Следом стремительно вошел Люпин.

— О, я ж говорила они не спят — Тонкс почти прыгнула в комнату. — У нас ахренительные новости!

Молниеносным движением Сириус сорвал с кресла пестрый вязаный плед и укрыл Кэтрин с головой, скрывая ее распахивающуюся сорочку и раскрасневшуюся кожу. Римус тактично отвернулся, скрывая улыбку.

Тонкс хихикнула, ее волосы на секунду стали цветом испуганной фуксии, и потащила Люпина за рукав.

— Знаешь, Римуc, — сказала она, разворачивая его к выходу. — Наше дело может подождать пару минуток. Сейчас он ее доест и придет.

Дверь захлопнулась. Сириус и Кэтрин несколько секунд молча смотрели друг на друга, прислушиваясь к мерцающему шипению одинокой лампы.

— Да твою ж мандрагору... — Блэк с досадой провел рукой по волосам, сметая и следы былого напряжения. — Ни минуты покоя.

Кэтрин, все еще закутанная в плед, вопросительно изогнула бровь.

— А ты разве доел?

Ее тон был нарочито невинным, но в зеленых глазах плясали те самые бесенята, что сводили его с ума. Ухмылка медленно тронула его губы, стала шире, обнажив зубы. Не та, лихая и открытая, а другая — хищная, обещающая и знающая свое право.

— Нет, — тихо прозвучало в звенящей тишине. Он снова наклонился к ней, его руки легли на ее плечи поверх колючей шерсти, прижимая к столу. — Не доел. И, похоже, завтрак придется отложить.

* * *

Воздух в гостиной Гриммо был густым, как смола. Каждое новое донесение, доложенное Гестией Джонс, ложилось на собравшихся новым свинцовым грузом. Нападения, пропажи, паника в маггловских районах... Картина вырисовывалась уничтожающая.

— Похоже, они больше не прячутся, — мрачно подвел черту Кингсли. — Они готовятся к чему-то большому.

В этот момент скрип двери нарушил тягостную тишину. Все обернулись. В гостиную задом, кряхтя и спотыкаясь, вполз Наземникус Флетчер. Он тащил в руках небольшой, побитый временем деревянный сундук с металлическими скобами.

— На кой черт ты тащишь это сюда? — рявкнул Грюм, его магический глаз вращался, изучая ящик. — Что это?

— Наш человек из Лютного передал! — выпалил Наземникус, с трудом переводя дух. — Сказал, что важно. Срочно!

— И ты просто притащил сюда невесть что от информатора? Ты совсем идиот? — Грюм оттолкнул его и навис над сундуком, его обычный глаз сузился до щелочки. Собрание замерло.

— Блэк! — взвизгнул Флетчер, огрызаясь. — Тут твое имя! Та, которая Кэтрин!

По комнате пронесся вздох. Кэтрин медленно поднялась. Сириус тут же встал рядом, его пальцы на мгновение коснулись ее — не чтобы удержать, а как молчаливое «я здесь». Жест, полный тревоги и поддержки.

— Это может быть что угодно, — предупредил Грюм, не отводя взгляда от сундука.

Снейп, до этого молчавший в тени, бесшумно приблизился. Он обошел сундук, изучая резьбу, потом сыпанул на крышку щепотку какого-то серебристого порошка. Порошок не изменил цвета.

— Прямой магической угрозы не обнаружено, — проскрипел он, но в его голосе не было успокоения.

Сириус, сжав челюсти, шагнул вперед, взял сундук и твердо поставил его на стол. Все увидели выцарапанное на крышке неровными буквами имя: Кэтрин. В щели, предназначенной для детского имени, был заткнут грязный клочок пергамента.

Кэтрин протянула руку и развернула его. Ее лицо не дрогнуло, но кожа стала мертвенно-бледной.

«Моя умная кошечка. Твой отец так трогательно прятал их. Твои действия имеют последствия, запомни. Август»

— Алохомора, — бросил Грюм, не дожидаясь.

Крышка сундука с щелчком распахнулась. В нос ударил сладковато-гнилостный, тошнотворный запах, знакомый каждому, кто хоть раз нюхал боевое зелье разложения.

Кэтрин застыла, превратившись в статую. Ее лицо вытянулось и заострилось, став безжизненной маской. Тонкс, не выдержав, подпрыгнула, заглянула за ее плечо внутрь сундука и резко отшатнулась, закрыв рот ладонями, ее глаза стали огромными от ужаса. Сириус, выглянув вслед за ней, отпрянул, и по его лицу пробежала знакомая судорога. Не просто шок, а узнавание. Его ноздри расширились, вдыхая запах тления, который навсегда вписан в его память вместе с образами Азкабана. Это был запах безнадежности. И теперь этот запах пришел за ней.

— Что там? Ну? — прогремел Кингсли, его спокойный голос впервые за вечер дрогнул.

— Кэт... это... они? — голос Сириуса сорвался на хриплый шепот.

Она не ответила. Не посмотрела на него. Ее взгляд, остекленевший и неподвижный, был прикован к содержимому сундука, но видел он что-то за его пределами — бездну, открывшуюся у нее под ногами. Она не отшатнулась. Словно кто-то выключил свет в ее глазах.

— Да, — ее голос был чужим, плоским, доносящимся из самого дна. — Лабораторный образец. Контрольная группа.

Она медленно подняла руку и прикрыла крышку сундука. Тихий щелчок прозвучал громче любого крика.

— «Серая Смерть», — произнесла она тем же безжизненным тоном. — Полномасштабный тест.

Сириус сделал шаг к ней, его рука потянулась, чтобы коснуться, но резкий жест Грюма остановил его. Грозный Глаз не сводил с Кэтрин своего магического глаза, и на его изуродованном лице было не сочувствие, а мрачное, яростное понимание. Он видел это раньше — как душа, не вынеся тяжести, покидает тело, оставляя лишь пустую оболочку.

Кэтрин стояла, прямая и недвижимая. Но в ее застывшей позе не было покоя — была звенящая напряженность струны перед разрывом. В зеленых глазах, еще секунду назад пустых, пробудилась тьма. Густая, живая, обжигающая. Та самая, что она годами прятала под маской целителя и ученого.

— Не трогай ее, — прохрипел Грюм, не отводя магического глаза. Он видел не шок, а рождение чего-то нового и страшного. — Ее там нет.

Но он ошибался. Она была там. Просто ее заполняло нечто иное, выжигающее все остальное. В комнате повисла тишина. Все понимали — только что закончилась одна война и началась другая. Более жестокая. Более личная. И в ее эпицентре стояла женщина, в глазах которой бушевала тьма.

* * *

Библиотека Гриммо поглотила свет, превратив его в пыльную желтизну. Кэтрин сидела в кресле у потухшего камина, прямая и недвижимая, как монумент собственному горю. Она не плакала. Слезы высохли, оставив после себя пустоту, сквозь которую проглядывала такая ледяная, бездонная ярость, что воздух вокруг казался звенящим. Она была не собой — лишь тенью, натянутой на остов воли.

Грюм, прислонившись к косяку, не сводил с нее своего магического глаза. Его обычный глаз был прищурен, а пальцы судорожно сжимали и разжимали рукоять палочки. Он видел это состояние — состояние зверя в клетке, загнанного так далеко, что единственным выходом ему видится взрыв. И это ему не нравилось. Это ему не нравилось до бешенства.

— Я глубоко сожалею о случившемся, Кэтрин, — голос Дамблдора был тихим, но заполнил собой всю комнату, как низкий гул камертона. Он сидел напротив нее, его руки сложены на коленях. — Их укрытие было под самой сильной защитой, какую мы могли создать. Никто не мог представить подобной... жестокости.

Сириус, стоявший за креслом Кэтрин, прикрывая ее спину, словно живой щит, резко вскинул голову. Его собственное беспокойство смешалось с яростью за нее.

— Альбус, Гарри... — его голос сорвался. — Мы не можем больше рисковать. Он должен быть здесь! Забери его из Хогвартса. Немедленно!

— Сириус, — Дамблдор покачал головой, и в его васильковых глазах читалась не отстраненность, а тяжелая, выстраданная печаль. — Забрать его сейчас — значит показать наш страх. Хогвартс — его крепость. С Гарри все будет в порядке. Я даю тебе слово.

В этот момент Кэтрин подняла на него глаза. Это был тяжелый, медленный взгляд, будто она поднимала гирю.

— Вы слишком много обещаете, — ее голос был глухим, безжизненным, но каждое слово падало, как камень. — А потом мы получаем останки в деревянных ящиках. Не надо.

Дамблдор не стал спорить. Он внимательно смотрел на нее, видя не просто скорбящую женщину, а бурю тьмы, копившуюся в ней годами.

И тут Грюм оттолкнулся от косяка. Его шаги, тяжелые и неуклюжие из-за протеза, громко отдавались в звенящей тишине. Он остановился прямо перед ней.

— Кейм. — его голос прозвучал как скрежет камня. — Послушай меня. И посмотри. Посмотри на меня, Кэт. И ты увидишь, что остается от человека, когда ярость выедает его изнутри.

Он сделал паузу, давая ей осознать его изуродованное лицо, его протез, всю его исковерканную войной фигуру.

— Думаешь, я не хотел спалить их всех дотла, когда мои ребята гибли на моих глазах? Хотел. До безумия. Но если пойти по этой дороге... от тебя останется такая же фиговина. Кусок высохшего дерева, в котором ничего не осталось. Только не снаружи, — он ткнул пальцем себе в грудь, — а внутри. Пустая. Хочешь стать той самой «кровавой ведьмой», о которой трубит «Пророк»?

Дамблдор не прерывал. Он понимал, что сейчас говорит не стратег, а солдат — солдату. Кэтрин несколько раз моргнула, и беспросветная пелена в ее взгляде чуть дрогнула.

— Боль, которую вы испытываете, естественна, — снова заговорил Дамблдор. — Ярость справедлива. Но именно с такой ярости начинается путь, с которого нет возврата. Путь, где смерть становится не необходимостью, а целью. Том Риддл прошел по нему. И с каждым шагом терял часть себя, пока не осталась лишь оболочка, одержимая страхом. Это не наш путь.

Грюм хрипло выдохнул, подтверждая.

— Наша сила — не в уничтожении, а в защите, — продолжал Дамблдор. — Даже когда кажется, что защищать уже нечего. Поверьте, есть. Те юные души, что сейчас в Хогвартсе — вот за что мы боремся. За будущее, в котором их семьи не гибнут ради чужой извращенной идеи.

Кэтрин медленно перевела взгляд с Грюма на Дамблдора. В ее глазах бушевала война — ярость против ледяного довода рассудка. Сириус мягко сжал ее плечо.

— Ваша ярость — это огонь, — мягко заключил Дамблдор. — Его можно швырнуть в лицо врагу и сжечь все дотла. А можно... выковать из него щит. Для тех, кто еще жив. Выбор за вами. Но я верю, вы не забыли ночи у постелей в больничном крыле.

Он поднялся. Грюм, бросив на Кэтрин последний оценивающий взгляд, заковылял к двери. Они оставляли ее не с утешением, а с оружием — тяжелым, неудобным, но единственно верным. С выбором.

* * *

Снег падал за окном библиотеки Гриммо тихо, беззвучно, словно стирая границы между небом и землей. Уже чувствовалась весна — в воздухе, в том, как снежинки таяли, едва коснувшись стекла. Кэтрин сидела на широком подоконнике, поджав ноги, и смотрела в эту белую пелену. Она не плакала. Она была пустой. Вся ее воля, вся собранность ушли, оставив лишь оболочку, застывшую в ожидании... ничего.

Дверь скрипнула. Шаги Сириуса были тихими, но она узнала их по тому, как скрипела половица у комода. Он не говорил ни слова. Просто подошел, а она инстинктивно потянулась к нему. Он сел сзади, обнял ее, укутал руками, прижал к своей груди спиной. Его тепло медленно просачивалось сквозь тонкую ткань ее платья.

Они молчали. Минуту. Две. Снег за окном был единственным движением в мире.

— Знаешь... — ее голос прозвучал хрипло, будто она давно не пользовалась им. — Это не нормально. Так горевать о людях, которых ты... не знала.

Сириус не ответил, просто крепче прижал ее к себе, давая ей говорить.

— Я почти не помню мать. Ее образ смешался с какими-то детскими ощущениями... и уже почти исчез. Иногда только слышу отголосок голоса. А Карл... — она сглотнула комок в горле. — Он так и остался для меня мальчишкой на трехколесном велосипеде. Я караулила его, пока отец и мать... выясняли отношения. Они не ругались. Мать просто старалась делать вид, что магии не существует. И очень злилась, когда папа тайком учил меня нашему миру.

Сириус мягко поцеловал ее в висок. Его губы были теплыми и шершавыми.

— Потом, когда я выросла... я каждый год находила предлог быть в Чехии. Увидеть их. Хоть издали. — ее голос дрогнул. — У них другие имена, другая жизнь. Они просто... не помнили меня. Отец позаботился, стер им память. Слишком опасно было... для них.

Она замолчала, глядя, как тает снег.

— Я понимаю головой, что Рейчел и Карл Кейм для меня — просто набор родственных генов. Моей настоящей мамой всегда была Андромеда. Она вложила в меня все, что могла. Но Рейчел... Она как призрак семьи, которой не могло быть. И мне... — ее голос сорвался на шепот, полный недоумения и боли, — мне так больно, Сириус. Так несправедливо больно.

Сириус долго молчал, просто держа ее, целуя висок и любимый им водопад кофе ее волос. Потом его голос прозвучал прямо у ее уха, тихий и серьезный.

— Я понимаю. Может, и не до конца, но понимаю. — он сделал паузу. — У меня был брат. Регулус. И для меня он долгое время был не мальчиком, с которым я дрался из-за игрушек и слушал маггловскую музыку по радио. Он стал... идеей. Пожирателем. Предателем. Ублюдком, который принял сторону убийц наших друзей. Я ненавидел не его, а эту идею. А потом он умер. И эта идея застыла, как камень. Нельзя было простить, нельзя было забыть. Только носить в себе, как что-то острое и мертвое.

Он глубоко вздохнул.

— А теперь я смотрю на его имя на гобелене... и вижу просто мальчика. Запутавшегося. Испуганного. Не успевшего... Может, и твоя Рейчел... она не призрак несбывшегося. А просто женщина, которая испугалась и выбрала то, что казалось ей спасением. А твой брат... он так и остался тем мальчиком на велосипеде. Не набором генов. А частью тебя, которую у тебя отняли. И по этому... по этому отобранному куску — всегда будет больно. Это нормально. Плачь, если хочешь.

Кэтрин не заплакала. Она просто развернулась к нему и прижалась лицом к его шее, в самый теплый сгиб между ключицей и челюстью. И сидела так, пока снег за окном не перестал идти, а в комнате не стемнело. И боль никуда не ушла, но теперь он держал ее кусок у себя на шее. И этого было достаточно, чтобы сделать очередной вдох