Предубеждение (джен)

Стою на могиле собственного сына. Я не плачу, уже не больно. Кажется, что внутри ничего не осталось, а если и осталось, то скомкано, изжёвано и заброшено обратно.

Меня окружают незнакомые люди. Они рыдают, считают, что могут оплакивать того, кого ещё неделю назад считали монстром. Как они могут? Лживые лицемеры.

Они провожают моего сына в последний путь. Поднимают палочки, зажигают на их кончиках огоньки. Собираются вручить ордена Мерлина первой степени посмертно.

Кому нужны все эти награды и монументы уже после смерти? Совсем недавно начались разговоры об установке памятника женщинам Второй мировой войны. Даже если его когда-нибудь откроют, мне не станет легче думать о смерти своей матери. Отчего-то не представляется по ночам, как это замечательно, что о ней помнит правительство.

Никому не станет легче от орденов, медалей, мемориальных досок, врученных посмертно. Единственное, что вызывает настоящие чувства — могильная плита, скрывающая гниющее тело.

Почему они все плачут? Я не верю ни одной слезинке на их щеках и ресницах. Единственная, кому я верю, — это мисс Лэнг, которая прижимается ко мне, пытаясь найти утешение. Но никто не сможет унять боль любящего человека.

Сколько мы уже здесь? Не знаю, но лицемеры начинают расходиться. Они уже произнесли никому не нужные слова и выразили не менее бесполезные соболезнования. Пусть идут. Они здесь лишние.

Мы остаёмся вдвоём. Джессика пытается взять себя в руки, но получается очень плохо. Мне жаль её. Она оставляет здесь не просто своего декана и преподавателя, она прощается со своими нежными чувствами и привязанностью к этому человеку.

Джессика берёт меня за руку и, будто извиняясь, смотрит прямо в глаза. Слегка улыбаюсь. У неё есть сын, который не видел мать достаточно долго, чтобы получить её внимание.

Слегка сжимаю её ладонь. Ей не нужно ничего объяснять. Измученно улыбается в ответ и отстраняется. Напоследок смотрит на могильную плиту своего героя. Хлопок, и я остаюсь один среди могил, в царстве мёртвых.

А вот и первая скупая слеза. Я не хочу плакать. Не могу позволить себе этого. Это так же бессмысленно, как и посмертные награды. Мёртвым уже всё равно на земную возню.

Приходит время уходить и мне. Запускаю руки в карманы брюк. Под ладонь попадается флакон с зельем. Возникает желание оставить его здесь. Не сопротивляюсь и присаживаюсь между надгробиями двух самых близких мне людей. Оставляю микстуру между памятников двух выдающихся зельеваров этого столетия, погибших в сражении за свободу. Эйлин защищала сына, а Северус — весь мир.

«Смерть снимает маски, позволяет отделить предателя от героя». Так написано на могиле моего сына.

Надо убираться отсюда. Напоследок смотрю на имена родных людей. Хочется лечь рядом с ними и уйти из этого мира, но бороться нужно до конца. Сердце начинает поднывать даже несмотря на действие зелья. С трудом заставляю себя развернуться и сделать шаг.

Ноги сами унесли куда-то. У меня плохо получается понимать происходящее. Не помню, что происходило после того, как я вышел с кладбища и как оказался на окраине Куокворта. Но не это самое странное, а снег в начале мая. Погода в Англии — вещь непредсказуемая, но не настолько, чтобы нарушать законы природы.

Оглядываюсь по сторонам, а снега становится всё больше. Вскоре городок утопает в сугробах. Что это ещё за магия?

— Привет, Ти, — окликает меня какой-то старик. С ужасом понимаю, что это один из покойных друзей моего отца.

Ничего не отвечаю ему. Ноги сами несут меня по направлению к дому. Это пугает.

— Тобиас, — улыбается ещё один покойник, проходящий мимо. Моя коллега по работе. — Ничего не слышал о сокращении? Говорят, что фабрику скоро закроют.

— Не закроют, — непроизвольно отвечаю я.

Чёрт! Это же зима 1964 года. Именно в тот год меня сняли с должности. Но как? Может это всё сон, и я проснусь в большом доме, а рядом будет ворчать Кавэ и суетиться мисс Лэнг, которая снова не успевает следить за целым поместьем? Там, где жив мой сын… Жив мой сын! В 1964 году живы все.

Ускоряюсь. Боюсь, что всё это может исчезнуть в любой момент. И вот уже виден мой дом. В гостиной горит свет. В воздухе пахнет свежестью. Дымка растворяется и всё становится намного чётче. Это измерение выглядит вполне реалистичным.

Врываюсь в дверь и прямо в верхней одежде прохожу в дом. Меня мало заботит, откуда появились эти лохмотья, куда делась моя одежда и почему мои руки выглядят моложе. Ситуация сама по себе странная.

Захожу в гостиную, снег тает и течёт с моих ботинок. Эйлин отступает от меня, видимо, я очень угрожающе выгляжу. Маленький Северус замирает возле стеллажа с книгами.

Бросаюсь к своей жене, хватаю её и начинаю кружить по гостиной. Как же я скучал по ней! Северус подбегает и пытается защитить мать, очевидно, решил, что я снова делаю ей больно. Он бьёт меня по ногам и кричит, чтобы я отпустил Эйлин. Ставлю ошарашенную жену на пол и тут же подхватываю своего маленького сынишку. Не знаю, сколько ещё мне позволят находиться в этом дне, но хочется остаться здесь, прожить свою жизнь ещё раз. Исправить ошибки.

Держу Северуса на руках и снова обнимаю Эйлин.

— Простите меня. Я люблю вас, — целую сначала жену, а потом и сына.

— Ты с ума сошёл? — отстраняется она.

— Я больше никогда не подниму на вас руку, — обещаю я и знаю, что сдержу слово.

— Кто ты и куда дел моего мужа? — хмурится Эйлин.

— Мне очень стыдно за сегодняшнее утро, прости.

Начинаю вспоминать, что именно в тот день впервые ударил жену. Снова целую её.

Не знаю, что за наваждение и когда оно кончится, но надеюсь задержаться в этой гостиной и в этом времени как можно дольше. Быть рядом с любимыми — это лучшее, что может случится с человеком. Не так ли?