Назад в будущее, или Новый рыцарь короля Артура (гет)

Поход длится уже более недели — немало по здешним меркам. Ожидаемый враг все еще скрывается за горизонтом, и необходимые провиант и добычу приходится брать в попадающихся по пути деревнях. Местные жители отвечают отказом крайне редко, привыкшие к подобному положению дел. Впрочем, достойного сопротивления они оказать все равно не способны — слишком жалкие, чтобы считаться каким-никаким противником. А хозяева их где-то отсутствуют (скорее всего, занятые подобным промыслом). Время течет спокойно, размеренно… но как-то слишком скучно.

Шредер ничего не имеет против таких захватов. Насколько он может понять, подобные мероприятия — лишь часть покорения соседних провинций с целью присоединения их к королевству. Дело нужное. Но при отсутствии сопротивления это как-то слишком мелко, чтобы считаться серьезным делом. Незначительный грабеж, не более того. С подобным справились бы даже помощники-мутанты. Тем более странно, что на привале соратники похваляются друг перед другом количеством захваченных пленников или овец (одно равноценно другому) и даже вызывают на поединок усомнившегося в доблести.

Назавтра предстояло давно ожидаемое сражение (если верить донесениям разведчиков… которые уже не менее двух раз ошибались). Вечером бойцы собрались у костра, угощались из фляжек местным кислым вином, слушали баллады. У одного из походников нашлась с собой арфа, и он охотно радовал товарищей забавными и героическими сказаниями. Шредер не пошел развлекаться с остальными, почти что с радостью оставшись в карауле на этот вечер, а если понадобится, то и на всю ночь. Повернувшись спиной к лагерю, он зорко оглядывал окрестности, хотя врага за все прошедшие дни никто не встречал — да и встретят ли назавтра, неизвестно. К меланхолическому напеву баллады — на этот раз о трагической любви Тристана и Изольды — ниндзя старался не прислушиваться. Сюжет был донельзя банален, но грустный мотив будил в душе что-то, чему лучше бы и вовсе не просыпаться.

Чем ближе становилось предстоящее сражение, тем чаще соратники вспоминали оставшихся дома подруг: кто постоянных, а кто и случайных. Вспоминали в охотку и по-разному: и с иронией, и с похабной усмешкой, и (последнее чаще всего) с затаенной грустью, словно лишь теперь сумев разглядеть в них нечто важное, не заметное вблизи. Даже злая досада брала на этих недоумков, так называемых товарищей по оружию, которых дома все же ждут: жены, любовницы, родители, дети, в конце концов… А его — ждет ли кто-нибудь… хоть где-то?..

Сентиментальными воспоминаниями делились все. Спрашивали и Шредера, но тот, как обычно, отвечал неохотно и односложно, и в конце концов его оставили в покое. Похоже, дурацкая сентиментальность может быть весьма заразительной — но что, в самом деле, было рассказывать? Не правду же? — Что его «леди», проводившая «господина» сдержанным молчанием, была искренней, как никто другой; что она только рада его длительному отсутствию, а если, не приведи бог, в пути произойдет что-то непредвиденное, горевать точно не будет. В накладе Эйприл не останется: все королевские дары перейдут ей по наследству, а найти нового покровителя не составит труда. О чем ей жалеть?..

Может, оно и к лучшему. Эйприл не будет горевать о нем — какой смысл думать сейчас о ней? В посещенных деревнях встречалось немало вполне привлекательных девушек на любой вкус, и они весьма благосклонно принимали у себя доблестных воинов (в том числе и тех, кто с грустью вспоминал оставленных дома подруг). Удобный случай — грех было им не воспользоваться. И даже тот факт, что большинство девиц не водили дружбы с баней, но зато через каждые два слова поминали бога, сжав зубы можно было вытерпеть. Если бы не другое… Здешние красавицы с равной охотой принимали любого из рыцарей — но в их угодливости, граничащей с подобострастием, отчетливо сквозил страх. Словно к близости их толкали не симпатия и даже не корысть, а неприятная необходимость и почтение к титулу. Не более того. Возникало даже подозрение, что в случае отказа им грозят серьезные неприятности (глупо, конечно, но с некоторых пор его здесь мало что удивляло). И последнее расхолаживало более всего… Даже Эйприл, при всей своей настороженности и недоверии, так его не боялась.

Эйприл… Когда из досадной обузы она успела стать частью жизни, избавиться от которой не представляется возможным?.. а, если честно, и не очень-то хочется. Что в ней такого особенного, что заставляет вспоминать о ней все эти дни? Нет, неправильно. День настоящего воина слишком занят повседневными заботами походной жизни, чтобы терять время на глупые воспоминания. А вот вечер… Вечерами труднее… Невольные союзники слишком увлечены состязанием в так называемом «геройстве», грабежах и бахвальстве; они слишком другие, чтобы сблизиться с ними, даже если бы Шредер этого захотел. Воспринимать их всерьез никак не получается — и все же приходится постоянно быть начеку, чтобы ни словом, ни жестом не выдать себя. Оказывается, это здорово утомляет. Наверно, оттого впервые в жизни захотелось покоя и уверенности хоть в чем-то… в ком-то. И неожиданно оказалось, что Эйприл здесь единственная, от кого не приходится ждать удара в спину — ни сейчас, ни в дальнейшем. Невероятно, но факт… Она единственная знает, кто он на самом деле, ей можно довериться — и, как ни странно, даже хочется этого. А вот насколько?.. Этого не знает никто.

Наверно, это всего лишь досадная привычка — возвращаться в дом, где, кроме него, есть еще кто-то живой, даже если этот «кто-то» презрительно фыркает и делает вид, что до него нет никакого дела. Такая же глупая привычка, как и здесь на привалах вспоминать ее. Особенно в то, последнее утро, когда Эйприл проснулась с улыбкой на губах, такая невероятно милая и близкая… Чему она улыбалась, кому? Уж не ему-то наверняка — слишком разительно изменилось выражение лица, стоило девушке открыть глаза. Об этом смешно даже думать, а уж тем более воспринимать всерьез. Слишком больно и унизительно будет убедиться в обратном…

Предстоящее сражение и возможная опасность — вот о чем действительно стоит думать. Еще раз обойдя дозором вверенный ему участок, Шредер смотрит на противоположный берег реки, возле которой разбит их лагерь. Там, вдалеке, горят костры — словно упавшие с неба звезды, такие недоступные, холодные — и полные угрозы. Возможно, там находится лагерь врага, с которым предстоит завтра встретиться. Впрочем, если рассуждать логически, зачем дракону (огнедышащему существу) костер? С ним справиться будет труднее, чем с великанами и прочей нечистью. Но все же возможно. Против огня поможет вода — и близость реки очень кстати.

А возможно, на другом берегу скрыт лагерь разбойников. Эйприл как-то рассказывала о Робин Гуде, знаменитом разбойнике, некоронованном короле Шервудского леса. Это где-то недалеко отсюда. Возможно, союз с ним был бы выгодным для них обоих. Сотрудничество с разбойником после пресной компании благородно-благочестивых рыцарей стало бы приятным разнообразием. Надо будет обдумать это, но уже завтра, на досуге. После сражения, если оно все же состоится. Сначала надо завершить начатое дело, а уж потом планировать следующее. Возможно, при удачном раскладе новый союзник ему уже и не понадобится. С помощью плененных чудовищ он захватит город — и Эйприл наконец-то поверит в него… а, может быть, даже оценит. В случае победы выиграют они оба, и думать об это почему-то было приятно. А если и не оценит — не страшно. Власть над здешней столицей (а в дальнейшем — и над страной, как знать?) — неплохая замена несостоявшейся близости. Пусть не равноценная, но все равно вполне достойная.

* * *

«Все-таки жизнь знатной дамы не такая уж и веселая», — к такому неожиданному выводу пришла Эйприл уже через неделю после обретенной свободы — которая на поверку оказалась вовсе не свободой, а полной своей противоположностью, увы…

Девушка с досадой хлопнула дверью, прошла в комнату и рывком сдернула с головы ненавистное покрывало. Она с надеждой посмотрела на себя в зеркало: может, волосы хоть немного отросли? — но ее надежды не оправдались. Потребуется немало времени, чтобы их длина хоть немного приблизилась к принятой здесь в качестве приличной — она за это время успеет сойти с ума! Мало прочих неприятностей, так еще ходить в такую жару в этой парандже! Дождливая погода, которую Эйприл никогда не любила, оказалась здесь сущим благом, позволяющим не испытывать неудобств от плотной, закрытой и многослойной одежды. Но она, как назло, закончилась как раз в день отбытия рыцарей в поход. И эта перемена мнения оказалась не единственной неожиданностью, с которой девушке пришлось столкнуться за последние дни.

После отъезда ее «господина» Эйприл редко доводилось где-то бывать. Виной тому было достаточно приниженное положение женщины в этом обществе (культ Прекрасной Дамы, известный по романам и легендам, оказался красивым ритуалом, имевшим мало отношения к реальной жизни). Несмотря на видимое поклонение, комплименты и прочее, женщина оставалась зависимым существом, в память о слабой и изменчивой праматери Еве (по крайней мере, так объяснялось официально). Эйприл никогда не считала себя феминисткой, но здесь она ощущала себя ей в полной мере. Знатные дамы Камелота не так часто собирались вместе, в основном на пиршестве у одного из рыцарей или короля; но, как правило, в сопровождении спутника. Визиты в одиночку,пусть даже и в сопровождении слуг, не то, чтобы запрещались — но особо и не поощрялись. Сейчас же, из-за длительного похода, развлекательные мероприятия были на время отложены, и весьма ограниченная свобода стала и вовсе пустым звуком.

Вопреки обычаю, Эйприл все же пару раз навестила наиболее полюбившихся ей женщин — супругу Гарета Маркотруду (одно ее имя говорило об иноземном происхождении — и тем самым вызывало интерес) и жену Гавейна Марию. Но удовольствия от визитов получила немного. Помимо ошарашенного удивления подруг, не ожидавших от нее такой смелости (Эйприл так и не смогла объяснить им естественность своего поступка), во время встречи открылось еще несколько неприятных фактов о местной жизни в целом и отношении к женщине в частности.

Маркотруда встретила Эйприл довольно приветливо. Словоохотливая и уверенная в себе саксонка умело управляла покладистым юным мужем, не чаявшим в ней души, на людях выказывая необходимое почтение и смирение. Она отличалась несколько большим кругозором и самостоятельностью на фоне других дам, чьи интересы ограничивались рукоделием (в основном вышивкой), поездками по святым местам и семейными проблемами. Маркотруда была другой — как в силу возраста, так и немалого опыта (до встречи с Гаретом саксонке немало пришлось повидать), и беседовать с ней оказалось интересно и увлекательно.

Но сегодня саксонку словно подменили. Сначала главной темой беседы было изображение святого Георгия и дракона на ее новом гобелене. А когда Эйприл уже начала понемногу зевать от скуки, разговор неожиданно перешел на другую тему, от которой сон как рукой сняло — а вместе с ним и спокойствие.

Тема была достаточно важной и актуальной: предстоящее и давно ожидаемое материнство Маркотруды. Саксонку очень смущало длительное отсутствие у них с Гаретом детей — впрочем, с учетом местных предрассудков, не удивительно. Главной целью и предназначением женщины здесь считалось рождение наследников для мужа, чем больше, тем лучше — выше шанс, что хоть кто-то из них доживет до зрелых лет. А вот рождение одних девочек считалось большим несчастьем, как и отсутствие детей вообще. И вина за это обстоятельство возлагалась исключительно на слабый пол. Господство торжествующего патриархата, иначе не назовешь!

И вот теперь Маркотруда была счастлива и довольна собой (знахарка предрекла ей рождение долгожданного сына). Но, будучи решительной и деятельной особой, теперь она озаботилась благополучием подруги, к немалому огорчению последней. Отсутствие у Эйприл детей — и даже малейшего намека на предстоящее появление — казалось Маркотруде огорчительным и тревожным обстоятельством по целому ряду причин, начиная с общественного мнения и заканчивая возможным недовольством мужа. И заботливая подруга забросала девушку ценными, со своей точки зрения, советами, как исправить ситуацию: от чудодейственных зелий до посещения известного монастыря. О данной стороне жизни Эйприл пока не задумывалась и меньше всего хотела планировать ее именно сейчас. Поэтому она поспешно распрощалась с гостеприимной хозяйкой, искренне надеясь, что та не продолжит начатый разговор в присутствии других дам — увернуться от обсуждения неприятной темы в данном случае будет сложнее.

Другой визит огорчил журналистку еще больше. Уже возле порога дома ей послышался подозрительный шум, напоминающий о скандале. В голове тут же промелькнула мысль о несвоевременности визита. Но путь был долгим, и девушка все же решила рискнуть — не зря же она тащилась сюда по такой жаре. К тому же сэр Гавейн был довольно приятным в общении и казался самым доброжелательным из рыцарей, и Эйприл понадеялась на его гостеприимство.

Как оказалось, поведение в обществе и в семье порой очень сильно расходились друг с другом. Дверь открыли не сразу, и несколько подавленный и растрепанный вид как хозяйки, так и служанки сразу насторожил Эйприл. Женщина робко извинилась за то, что не может сейчас принять гостью, потому что господин нынче не в духе. Почему, она объяснять не стала — а может, просто не успела — потому что в этот момент из дома донесся рык рассерженного «господина», мало напоминавший всегда учтивого и приветливого сэра Гавейна. Эйприл даже послышалась пара непечатных выражений, обычно не свойственных благородному лорду. Мария поспешно распрощалась, но Эйприл все же успело броситься в глаза подозрительное пятно, напоминающее синяк, на ее скуле. Это сказало ей о многом…

Профессиональная память на подозрительные факты тут же подбросила журналистке несколько подобных случаев — вернее, отметин, замеченных ранее на руках и лицах знакомых женщин (остальное тело было закрыто одеждой, и что она скрывала, оставалось только гадать). Но поведение последних, немного напуганное и подавленное — как у Марии сегодня — слишком напоминало о жертвах насилия в семье, сюжет о котором ей довелось снимать однажды. С огорчением Эйприл припомнила услышанное еще в пути утверждение о неограниченных правах мужчины в своей семье, вплоть до физического воздействия на домочадцев. Тогда это показалось ей изрядным преувеличением (тем более, в рыцарскую эпоху)… да, видимо, все-таки показалось…

Хуже всего было то, что даже несчастные жертвы таковыми себя не считали и воспринимали этот возмутительный беспредел как нормальное и естественное явление — в отличие от Эйприл. Мария при следующей встрече даже не поняла, о каком равенстве и собственном достоинстве толкует ей подруга. Казалось, они говорят на разных языках… и Эйприл оставила бесплодный и небезопасный разговор. В конце концов, каждый имеет право на свои заблуждения.

Это событие заставило девушку несколько иначе взглянуть на Шредера, до сего момента не оскорбившего ее ни словом, ни, тем более, действием. Уже за это стоило уважать его и благодарить судьбу. Лишь бы принятая здесь вседозволенность не оказалась заразительной… как часто бывает. Но на это оставалось только надеяться.

* * *

В целом же, чем дальше, тем меньше Эйприл нравился этот так называемый легендарный мир. Слишком уж многое в нем оказалось далеко от провозглашенного идеала — и разочарование было жестоким. Благородные и преданные своим дамам рыцари (не все, конечно, но слишком многие) на поверку оказались грубыми невежественными солдафонами с дурными манерами и непомерным самомнением. Прекрасные дамы — предмет поклонения — были неряшливыми запуганными клушами либо религиозными до фанатизма, либо искательницами приключений на стороне, вдали от опостылевшего семейного очага.

Конечно, и в ХХ веке далеко не все следовали провозглашенным законам, даже менее строгим и категоричным, чем здесь, и все же… Все же здешнее лицемерие и двуличие бросались в глаза сильнее — возможно, из-за чуждости и непривычности многого здесь для гостьи из будущего. Грешное тело полагалось прятать от белого света и поменьше баловать, а душу держать в строгости и благочестии. Все знали эти требования — и почти все нарушали… Нет, конечно, видимая сторона зачастую соблюдалась неукоснительно — к примеру, в виде отказа от элементарных правил гигиены, каждодневного посещения храма, смирения и благочестия напоказ. А скрытые под этой маской чревоугодие (а попросту — обжорство на пирах, на которое Эйприл насмотрелась предостаточно), временные альянсы независимых баронов (которые вполне можно было трактовать как измену и предательство), погоня за наживой и грубость в отношении женщин и слуг (так называемое «христианское милосердие» и «любовь к ближнему») как бы и не существовали вовсе — пока все было шито-крыто. И от этого уже понемногу начинало тошнить…

Конечно, существовал король и небольшая горстка подобных ему идеалистов, но их было слишком мало, чтобы что-то реально изменить. И если король в силу титула и власти вызывал хотя бы видимое уважение, над остальными втихомолку потешались их собственные более прагматичные и циничные сотоварищи…

Практически все в этом мире имело свою оборотную, нелицеприятную сторону, и непривычной к подобным реалиям Эйприл было трудно их принять. Даже пиршества у короля под музыку и песни менестрелей — довольно приятное времяпровождение — потеряли былое очарование, стоило девушке заметить, что специальный слуга пробует кушанья каждого из пирующих (в первую очередь короля), и лишь после этого те решаются приняться за еду. А толпа на площади, равно состоящая из знати и простолюдинов, с жадным любопытством наблюдает за публичной казнью (к сожалению, пару раз пришлось наблюдать и такое) обвиненных в предполагаемой измене или колдовстве земляков — порой еще недавно пользовавшихся любовью, уважением, властью… Столь резкая перемена отношения к человеку не могла не вызывать опасений. Эйприл представляла себя на месте этих несчастных и с горечью осознавала, что в случае возможной оплошности ее — или невольного спутника, неважно, — никто за них не заступится и не поможет.

«Человек человеку волк» — изречение, довольно популярное у древних римлян… Священники, а за ними и простой люд, не слишком жаловали античную культуру, считая ее грешной — но это высказывание определенно лучше прочих подходило к ситуации. Никогда не знаешь, что скрывается под маской дружелюбия или угодливости. Вынужденная скрытность и постоянная настороженность (час за часом, день за днем, по отношению ко всем окружающим) угнетали девушку, и с течением времени все сильнее. Кому же можно доверять в этом враждебном мире? Ответ был неожиданным — но в то же время вполне естественным; и то, что его не хотелось принимать, ровным счетом ничего не меняло…

Она одинока и беззащитна в этом чужом для нее мире — лишь теперь отчетливо поняла Эйприл. А ее единственный защитник — ее невольный попутчик в этом путешествии во времени; тот, кого она более всего опасалась. Как оказалось, зря: если бы Шредер действительно замышлял против нее что-то дурное, давно бы уже осуществил, возможностей было сколько угодно, что раньше, что теперь.

«Шредер ничем не лучше их, такой же разбойник и захватчик, — пыталась протестовать консервативная часть рассудка. — Похоже, он неплохо вписался в их компанию и нимало не страдает от смены обстановки». Однако откровенно честолюбивые и эгоистичные замыслы ниндзя, не скрытые благочестивой мишурой, почему-то не вызывали такого отторжения, а упорство и решительность даже вызывали восхищение… Наверное, это всего лишь привычка — все же она знает его намного дольше, чем остальных. Наверное… И тем не менее (Эйприл не могла не признать этого) Шредер оказался единственным человеком, кому она могла бы довериться в той или иной мере без опасения за свою жизнь и свободу, кто мог хотя бы немного понять ее, будучи также выходцем из совсем иного мира. «И он намного привлекательнее большинства так называемых рыцарей», — неожиданно для себя закончила девушка.

Но, чтобы осознать это, потребовалось приложить немало терпения, провести не одну бессонную ночь. Да, как бы это двусмысленно ни звучало, теперь уснуть в полном одиночестве в обширных покоях (слуги поговаривали, что в этом крыле дома водится привидение, и ни один не оставался на ночь даже за дополнительную плату) было так же трудно, как и поначалу — привыкнуть к нежелательному соседству. Эйприл, конечно, не верила в привидения, но все же с тревогой прислушивалась к каждому подозрительному звуку, гадая о его причине: проникший во дворец шпион? страшные члены инквизиции, пришедшие по ее душу по чьему-то наговору? нападение враждебно настроенных гуннов или галлов? Воображение рисовало картины одну страшнее другой, но каждый раз затруднялось с ответом на простой вопрос: что делать, если ожидаемая беда все же произойдет. Потому что ответа не было. Эйприл ничего не могла противопоставить опасностям этого мира. За исключением одного… Пускай Шредер упрямый и нетерпеливый, а порой и вовсе невыносимый тип… И, конечно, она не раз пожалеет о своих словах. И все же… пусть он возвращается поскорее.

* * *

Шредер опустил меч и неподвижно застыл в седле, устало глядя в никуда. Он ощущал… нет, не усталость от затянувшегося сражения (произошедшее вряд ли заслуживало так называться), а странную опустошенность. Очевидно, не одна Эйприл идеализировала рыцарей…

Так это и есть драконы, великаны и их смертоносные полчища… Несколько паршивых деревень, обнесенных оградой и ничем не отличающиеся от пройденных по пути, разве что очертаниями замка чуть менее королевского на горизонте. И, тем не менее, сэр Кей — в насмешку, не иначе, избранный предводителем в этом походе, — объявил, что искомая цель достигнута. А ожидаемый противник — несколько местных управляющих (интересно, где же ошиваются их хозяева с остальным войском?) с небольшим отрядом солдат, не сумевшим оказать достойного сопротивления. И овцы-крестьяне, вооруженные луками, под их началом, не способные даже огрызнуться в ответ. Плюнуть не на что. Конечно, поход есть поход, а добыча есть добыча, лишними никогда не будут. Но… как-то уж слишком просто. Какое там лучевое оружие! — хватило бы Бибопа и Рокстеди с их дубинками, особенно с учетом пугливости и суеверности местных крестьян. Тоже мне подвиги! Вполне достойные местных вояк.

Да, чтобы захватить корону, понадобится что-то иное — такими, с позволения сказать, подвигами даже хвастаться стыдно. Лишний повод пожалеть, что не успел захватить с собой приличного оружия. Здесь нет ничего подходящего. Паршивый каменный век — даже пороха еще не изобрели!..

Тут ниндзя заметил на горизонте приближающихся всадников в популярных здесь блестящих сплошных латах, а чуть поодаль — рассыпавшийся по равнине отряд воинов попроще. Все же «доблестный военачальник», хвала всем богам, просчитался — и, увлекшись дележом добычи, не успел, как собирался ранее, скрыться до возвращения законных хозяев захваченных ими земель. Они не успели перехватить захватчиков на подходе и теперь торопились расквитаться с ними. И, на свою беду, все-таки успели…

Шредер убрал в ножны пока ненужный меч, перехватил притороченное к седлу копье и пришпорил коня. Оглядываться на горе-товарищей не стал — небось сами сообразят, как поступать, когда на них нападают… А уж что нападавшие не обделят их своим вниманием, сомневаться не приходилось. Противник появился очень вовремя — будет на ком выместить досаду за все нелепости и несоответствия этого паршивого мира. Кто-то же должен за это ответить!

* * *

— Едут, госпожа! Едут! — маленький чумазый поваренок Том нетерпеливо тормошил хозяйку, спеша выполнить ее просьбу и сразу же доложить о возвращении рыцарей, конечно же, нарушая правила. Ему не полагалось и шагу делать в господские комнаты, но Эйприл симпатизировала мальчику и позволяла больше, чем полагалось ему по статусу. К счастью, он слишком мал, чтобы понять это и что-то заподозрить. Вот и сейчас девушка не рассердилась на преждевременное пробуждение. Почти. Хотя разлепить глаза удалось с видимым трудом (первая ночь, когда ей наконец-то удалось уснуть спокойно!) Эйприл порадовалась про себя местному обычаю женщин надевать во время сна чепец. Конечно, полусвет раннего утра мало что давал рассмотреть, и все же…

— Я поняла, Том. Спасибо! — Эйприл потрепала мальчишку по вихрастой макушке. — Беги!

Когда дверь за мальчиком закрылась, девушка поднялась и торопливо оделась. Свершилось… Долгие две с лишним недели вынужденного затворничества и тревожных ожиданий подошли к концу. Вести здесь доходили крайне медленно (ни радио, ни телеграфа не было, а гонец мог рассчитывать лишь на скорость собственных либо конских ног) и, будучи передаваемы из уст в уста, обрастали самыми невероятными подробностями, как при игре в «сломанный телефон». Разобраться, что же случилось на самом деле, а что придумано досужими рассказчиками, было решительно невозможно. Единственное, что известно точно — ожидаемое сражение состоялось и завершилось вполне успешно. А вот насколько, оставалось лишь гадать…

…Пронизывающий и влажный утренний ветерок проникает даже под многослойную одежду. Эйприл зябко ежится, кутаясь в накидку, и даже немного завидует подругам — Марии и Маркотруде. Их рыцари в походе не участвовали, и женщинам нет нужды ожидать здесь их возвращения, равно страдая от холода и неизвестности. Не то, чтобы слишком — Эйприл не верит в великанов и драконов — но все-таки…

Наконец решетка ворот поднимается, пропуская кавалькаду всадников. За ними следуют обоз и захваченные в пути пленники, но до них Эйприл нет дела. Прищурившись, она напряженно всматривается в первую колонну воинов, но те слишком далеко, чтобы рассмотреть наверняка. Девушка досадливо ругает себя за глупое и совершенно неуместное волнение — но безуспешно…

И вот наконец-то. Решетка ворот опускается за замыкающей шествие колонной — и с души словно сваливается камень. Эйприл различает меж них донельзя знакомую фигуру. Другие женщины тоже оживились, восторженно встречают победителей. Эйприл молчит, лишь подняв руку в приветствии. Но глаза ее блестят, а губы помимо воли расплываются в глупой счастливой улыбке. Пройдет совсем немного времени, и она, скорее всего, пожалеет о неуместной радости. Снова будет огрызаться на язвительные реплики, вслух и мысленно желая Шредеру провалиться под землю. Пускай. Все это будет потом. А сейчас… как хорошо, что он вернулся! Живой и невредимый. Вернулся к ней…