Язычница (гет)

Примерно двадцать шесть тысяч лет спустя...

Когда-то Альджамал был самым настоящим раем, Дарар — самым роскошным дворцом, а Изидор одним из самых богатых родов. Последнее, впрочем, мало изменилось. Зато, теперь Альджамал стал мрачнее — как и наряды Сибиллы, — . Прошли те времена, когда она одевалась лишь в жёлтый шёлк и золото. Прошли те времена, когда Альджамал был легкомысленным и медлительным. Теперь шла война. И выстоять против Киндеирна Астарна было непросто. У Изидор было много магов, много орудий, много свитков и специалистов по проклятиям. Последних, пожалуй, больше, чем у любого другого рода — Изидор были домом Смерти. Их божеством был Альмонд — безжалостный и надменный, «золотой бог боли», как называли его в Ибере. И поклоняясь Альмонду, богу ядов и проклятий, Изидор смогли овладеть этим мастерством — мастерством красивого убийства. Астарнам, Маликорнам и Фюрстом далеко до них. Эти дураки ровным счётом ничего не понимают в красоте, которую видят и чувствуют Изидор. Они видят Ибере совсем другим — менее беспощадным и более скучным, выдержанным. Они называют свой мир Порядком, а бескрылые из ближнего мира зовут Ибере Интариофом, что, впрочем, почти одно и то же. Астарны считают Ибере огромной крепостью, Маликорны — огромной сокровищницей, а Фюрсты... Фюрсты готовы превратить мир в сухие цифры. По мнению Изидор Ибере не был ничем из этого. Он скорее был похож на капище — так много здесь было всего мифического, невозможного... И самым невозможным по пророчеству когда-нибудь станет ребёнок того демона, который есть воплощение самого мира... Точнее, тот, кем этот ребёнок когда-нибудь станет. Впрочем, Актеон никогда не задумывался о том, кто является воплощением Ибере. Ему всегда было как-то не до этого. Всегда в его жизни находилось что-то, что казалось ему более важным, а теперь... Нарцисс порой корил его за то, что Актеон даже на небо-то не имел возможности лишний раз посмотреть — Нарцисс увлекался астрономией и довольно болезненно воспринимал то, что кто-то мог не хотеть разглядывать звёзды. В целом, от Нарцисса, что был великим князем, было мало пользы в войне. А теперь, когда он вполне открыто выступил с заявлением, что в идущей войне не хочет принимать ни одну из сторон — тем более. Великий князь Изидор был просто трусом, пусть и довольно талантливым учёным, к которому Сибилла всегда относилась с долей снисхождения. Сторону Нарцисса поддерживала ещё и Мадалена, но ей, как первосвященнице, и не следовало влезать в подобные конфликты. Она имеет на это полное право, хоть и многие первосвященники Ибере игнорировали рекомендацию, что была написана для них в одном из сводов правил (Мадалена никогда не говорила, как он назывался, а Актеон никогда и не интересовался). Впрочем, почти никто из них не участвовал в той дворянской распре, разразившейся между пятью самыми влиятельными родами. Наследный князь слышал, что между первосвященниками был свой конфликт, из-за которого и произошёл некий раскол — Мадалена была приверженкой одного из появившихся течений. То, что она не будет поддерживать «старую церковь», стало для Изидор полной неожиданностью. Во всяком случае, для Актеона. Впрочем, следовало отдать Мадалене должное — она всегда умела влезать во всяческие неприятности, не спрашивая ни у кого совета. Хотя... Нет. Этим всегда отличалась скорее Аврелия — уж ей-то в этом искусстве не было равных. Она доставляла проблемы всем и совершенно не собиралась за это раскаиваться. Для неё всё происходящее было скорее игрой. Всё на свете — любовь, война, смерть — казалось Аврелии недостаточно серьёзным. Её куда больше интересовали краски этого мира, его магия, волшебство, его скрытые возможности, нежели вооружённые конфликты... Аврелия не любила оружие и, хоть сама немного умела с ним обращаться, запрещала своим людям даже брать его в руки. Она увлекалась всем, что можно было бы назвать познанием Ибере и презирала все войны на свете, считая их лишь «глупостью зажравшихся богатеев», как она сама обо всём этом говорила. Сама она, очевидно, себя к этим «зажравшимся богатеям» не относила, пусть и являлась младшей княжной великого дворянского дома. Актеон ещё понял бы, если бы подобной позиции придерживалась всегда замкнутая и сдержанная Мадалена — это было бы вполне в её стиле, однако Аврелия... Она раньше казалась наследному князю самой понимающей из всех его кузин.

Уже многие годы Актеон чувствует себя на Альджамале очень одиноким. Юмелия была уже давно мертва, Ветта всегда ненавидела его, а Сибилла день за днём становится всё прохладнее в обхождении с ним. Жизнь его поменялась слишком сильно с того дня. На всём Альджамале не было никого, кто мог бы чувствовать Актеона близким и важным. Впрочем, из всех Изидор ему нужна была только Сибилла. Но с каждым днём она отдалялась от него, что, врочем, не было очень удивительно — шла война, Изидор должны были выстоять. Обязательно должны. В последнее время всё перемешалось, стало таким... бессмысленным. Актеон уже порой не знал, что ему стоит думать, как ему стоит жить... С того самого дня, как произошло первое сражение — с Маликорнами, одним из самых слабых в военном плане великих дворянских родов — для него всё переменилось. Всё стало неважным для наследного князя в тот самый миг, когда он впервые сумел понять, что такое сражение — даже такое, заранее выигранное, просто потому что соперник слишком слаб, чтобы сопротивляться. У Маликорнов почти не было годных солдат и никакого оборудования, что по оснащению могло бы тягаться с Изидорской техникой. У Маликорнов даже не было замков и укреплений — их дома строились из мрамора, белые и рассчитанные лишь производить впечатление на частых гостей и услаждать взор своим хозяевам, и были открыты для нападения. Никаких усилий не стоило уничтожить ту жалкую горстку военных, что выступили против. Никаких усилий не стоило захватить Флауто, городок на маленьком нейтральном уровне, который теперь подчинялся Изидор. И всё же, это было сражение. Актеон никогда не мог подумать, что вид крови, запах горящего мяса смогут отпугнуть его, заставить задуматься. Наследный князь старался реже думать о смерти — смерть во всех его видениях выглядела костлявым мужчиной с отцовским — князь не помнил лицо своего отца, он уже давно забыл его, но почему-то ему казалось, что глазами смерти на него смотрел именно отец — лицом. Думать о смерти всегда было страшно, потому что этот мужчина протягивал свои тощие руки и улыбался, прося рассказать, что хорошего успел сделать Актеон за свою жизнь. Наверное, страшно было ещё и потому, что наследный князь смутно осознавал, что вряд ли было хоть что-то хорошее, что он совершил. Всю свою жизнь он стремился лишь соответствовать своему титулу, всю свою жизнь он стремился лишь быть достаточно хорошим полководцем и тщательно выполнять все свои обязанности, связанные с высоким положением в княжеском роду Изидор. Должно быть, отец не оценил бы этого. Он сам всегда был другим. И, наверное, поэтому Актеон боится смерти. Когда-то в детстве — тогда ещё была жива первосвященница Гарен, предшественница на своём посту Мадалены — будущий наследный князь пришёл к этой старой гадалке и попросил сказать, какой будет его смерть. Он всегда хотел умереть от меча, умереть как герой, как тот, кто заслуживает всяческих почестей. Даже тогда, в детстве — ему было около двенадцати или тринадцати лет — он желал смерти героя. Гарен тогда многозначительно улыбнулась и покачала головой, сказав, что умрёт он в своей постели, но от раны. Порой Актеону казалось, что и этого одного достаточно — знать, что он не будет долгие годы мучиться от болезни, готовясь к своему концу. Знать, что не придётся страдать очень долго. Должно быть, он и был трусом, но умирать так медленно, так болезненно и мучительно, как умирал его отец, Актеону совершенно не хотелось. И как умирала Юмелия. Наследный князь так редко общался с ней в последние её годы, что и не сумел заметить признаков той самой отцовской болезни — о смерти сестры он узнал на следующий день, когда пошёл к ней, чтобы навестить больную, как она и просила, потому что был слишком занят в тот день, когда она умирала, чтобы хотя бы просто прийти. Он до сих помнит укоризненный взгляд Мадалены, мрачный и задумчивый вид Ветты и тихую усмешку Аврелии. Селена плакала тогда, не скрывая своего горя — ещё через год её выдали замуж, так что больше он её не видел. А он тогда не смог выдавить из себя даже сожаления — ему было проще услышать, что сестра умерла, нежели терпеть её попытки с ним заговорить и наладить отношения. Уже много позже он понял, что на Альджамале не было никого, кто относился бы к нему с той же любовью, как и покойная Юмелия.

Да и Альджамал стал совсем другим. Совершенно не тем, который Актеону был так дорог.

Когда-то на Альджамале процветали торговля, науки и искусство. Теперь же вряд ли можно было увидеть что-нибудь кроме подготовки к грядущим сражениям. Теперь не до того, насколько может быть красивой та или иная картина. Теперь не до того, сколько стоит та или иная ткань. Теперь всё сознание тех, кто живёт на этом уровне, занимает война. Одна сплошная война, которой нет конца, которая с каждым годом становится всё кровопролитней, всё дороже. С каждым днём, когда кто-то умирает, Актеону думается, что стоило перед началом активных действий завоевательного характера куда больше внимания уделять тому, какая техника производится в крепостях Альджамала, куда больше внимания уделять оборудованию, оружию, магическим свиткам... Тогда всё пошло бы куда лучше. Тогда многих жертв можно было бы избежать.

Война — это, в первую очередь, оружие. Актеон уже давно привык так считать. Это лишь сухие цифры — сколько чего было произведено, сколько пушек было выплавлено и сколько мечей выковано, какие свитки магии удалось создать, какие проклятья будут наиболее действенными... Война, по мнению Актеона, есть чистая математика. И если у Киндеирна Астарна пушек, крепостей и людей куда больше — победит он. А если больше оружия, укреплений и солдат будет у Изидор — победят они. Ничего больше. Лишь чистые подсчёты. И стоит просто потрудиться побольше, чтобы выиграть очередное сражение. Киндеирн отступал, Киндеирн отходил вглубь Ибере, уводил своих людей, скрываясь и прячась от армии Изидор, он петлял, словно потерял всяческие ориентиры — это было совершенно непохоже на поведение опытного воителя. Это было похоже на обычное трусливое бегство.

Сибилла день ото дня становится всё более обеспокоенной, почти... ревнивой?.. Раньше Актеон и подумать не мог, что эта женщина может быть ревнивой. Она словно нервничает из-за чего-то. И Актеон никак не может понять, в чём именно дело. Он привык видеть её сильной и непогрешимой — такой, какой и должна быть великая княжна. Он привык видеть её насмешливой, игривой и похожей на большую хищную кошку, опасную и ласковую одновременно.

Всё дело в том, что идёт война, день за днём старается убедить себя наследный князь. Всё дело в том, что никто не может чувствовать себя хорошо, когда стреляют пушки и доносится противный свист от использования магических свитков. Конечно, в такой обстановке никто не чувствовал бы себя достаточно уверенно, убеждает себя Актеон. А Сибилла... Сибилла просто устала. Ей стоит отдохнуть, отлежаться, забыть на мгновение о сражениях и потерях, стать хотя бы на час снова той беззаботной изидорской княжной, которой на всё наплевать...

Сибилла кажется уставшей, старается думать наследный князь. Она нисколько не скучает в его обществе и не считает его обузой или помехой. Ведь все знают, что от помехи или обузы хочется лишь поскорее избавиться. Актеону совершенно не хочется оказаться выброшенной игрушкой. Наследный князь не хочет и вспоминать, как он сам поступил с Веттой, не дав ей даже шанса понравиться ему. Он сделал это ради своей связи с Сибиллой и теперь... Теперь могло оказаться, что великой княжне он никогда не был особенно нужен — Нарцисс всегда слишком странно усмехался, когда видел их вместе. Теперь могло оказаться, что и самому Актеону место лишь на свалке, что великой княжне совершенно плевать, что именно с ним станет. Наследному князю совершенно не хочется думать, что он останется совершенно одинок на Альджамале.

Они говорят о войне, о поставках оружия и грядущих сражениях, которые просто нельзя проиграть. Сибиллу больше не интересует музыка, она больше не хочет танцевать, и платья её стали алыми, а не жёлтыми, как было прежде. Актеон всё не может привыкнуть к красному цвету её нарядов, хотя золотые платья канули в прошлое уже много тысяч лет назад... Почти сразу с того момента, как началась война, Сибилла стала одеваться темнее, жёлтый — её любимый цвет — стал исчезать из её гардероба.

Наследный князь, в последствии, не может даже понять, как именно разговор заходит о Ветте. Обычно о своей супруге он старается лишний раз даже не говорить. С певнской княжной у него сложились не самые хорошие отношения с самой первой их встречи, когда она попыталась сбежать, так что, должно быть, не следовало даже надеяться на то, что когда-нибудь они смогут поладить.

— Моя жена — просто женщина, — отвечает на какой-то из вопросов Актеон. — Ветта ничем не сможет мне помешать.

Великая княжна Изидор тут же приподнимается на локтях. Лицо Сибиллы меняется мгновенно. С ленивого выражения, которое присуще ей обычно во время их встреч, на то злое, что обычно не покидало её лица в те моменты, когда ей приходилось общаться с врагами. Врагов у княжны было немало — этому способствовал её характер. Актеон не может сразу понять, что именно могло так сильно разозлить её. Её глаза смотрят с таким гневом, что, если бы он не был наследным князем, ему обязательно пришло бы в голову выбежать из её покоев, сбежать, скрыться из виду. Однако он старается держать себя в руках, сохранять спокойствие. Ему совершенно не хочется показаться слабым перед ней, не хочется выглядеть обыкновенным трусом.

Актеон не может понять, что именно могло так разозлить Сибиллу — впрочем, она всегда легко впадала в ярость. Нарцисс часто говорил, что это один из её недостатков. Обычно наследный князь мало внимания обращал на слова дяди — пусть говорит, что угодно, лишь бы не трогал лишний раз. Пожалуй, иногда это было слишком глупо с его стороны — Нарцисс был достаточно умён, чтобы давать весьма неплохие советы, во всяком случае, на счёт собственных родственников. Представителей княжеского рода Изидор он знал довольно хорошо. Впрочем, других дворян тоже — сейчас Нарцисс был единственным представителем их рода, которого ещё приглашали на приёмы и балы.

Актеон старается заметить хоть одну подсказку в выражении лица Сибиллы. Хочет понять, что именно могло рассердить её. И никак не может этого сделать. Любоваться её гневом он мог со стороны, но теперь, когда всё было так близко, когда её ярость была направлена именно на него, наследному князю совершенно не хочется находиться настолько рядом.

— Ты, кажется, забыл, что я — тоже женщина, — шипит она.

В её голосе, в её глазах, в её повадках сейчас столько презрения, столько неизвестно откуда появившейся ненависти, что Актеон не знает, что ему стоит сейчас делать. Возможно — подняться и уйти, возможно — подойти к ней и обнять, покрепче, стараясь сдержать попытки сопротивления... Наследный князь не знает, как среагирует Сибилла на то или иное действие и потому просто молчит — он не Нарцисс, который умеет предугадывать любую мысль, которая возникнет в голове одной из княжон — даже если одна из них его родная сестра.

В этот момент она похожа на змею даже больше, чем обычно. На ту кобру, что изображена на гербе. И её глаза, кажется, буквально светятся от злости. И Актеону Изидор хочется немедленно уйти, вырваться из этих её покоев и никогда больше сюда не приходить — пусть ещё несколько минут назад он молил лишь о том, чтобы Сибилла никогда не прогоняла его.

— А ещё только благодаря мне — «всего лишь женщине» — ты сейчас наследный князь!..

Сибилла поднимается. Когда она стоит, она куда больше походит на великую княжну, коей и является. Актеон видит её побледневшее лицо, недовольно поджатые губы. Актеону думается, что, наверное, этого мгновения он ждал и боялся всю свою жизнь у Изидор — он никогда не мог осмелиться намеренно вывести из себя свою тётку, однако порой ему очень хотелось, чтобы она на него разозлилась, увидела человека за вечной маской благопристойности при людях и вечной маской достаточно благородного поведения, которое пристало бы князю.

Наследный князь мог порой мечтать о том, что когда-нибудь эта женщина будет относиться к нему с большем жаром, не так, как она относится к большинству своих любовников, каждого из которых она вышвыривает прочь, как только наиграется вдоволь. Однако ему никогда не хотелось, чтобы на него обрушилась вся лавина этого гнева. Актеон как-то видел лавину на одном из захваченных уровней. Он видел — издалека — как громадная масса снега с огромной скоростью спускалась с горы. И это зрелище не показалось ему таким уж красивым и захватывающим, как рассказывал Грамент, один из «мальчиков Сибиллы», как называли подобных молодых людей в Дараре. Актеон не слишком-то их любил.

Однако Актеон никогда не мог подумать, что сумеет разозлить Сибиллу серьёзно — ему казалось, что это просто невозможно. Она, возможно, и могла сердиться иногда на Нарцисса или на отца самого Актеона, но никогда её раздражение не переходило в ярость, если дело не касалось Киндеирна, Авареда или Зиверта.

Великая княжна начинает говорить. Говорит она много, её голос едва-едва не дрожит от гнева, а слова, которые Сибилла произносит, Актеону хочется не слышать, хочется как можно скорее забыть. Она говорит так много и так долго, что наследному князю хочется заткнуть уши и не слышать всего этого.

Она не даёт ему сказать в своё оправдание ни слова. Говорит так быстро и так уверенно, что Актеон не сумел бы что-либо сказать, даже если бы попытался это сделать. Он и не пытается, думая, что всё бесполезно. Понимая, что всё бесполезно — великая княжна не хочет слушать его глупые возражения и отговорки, а это значит, что никакая сила в Ибере её не заставит это сделать.

— Уезжай, — говорит Сибилла, когда уже устаёт его ругать. — Вайвиди необходим наместник. Им ты и будешь.

На Вайвиди находится одна из самых важных для Изидор цитаделей — созданная некогда первозданными чудовищами Ибере и принадлежавшая одной организации, уничтожить которую Изидор удалось ещё в шестой тысяче. Всё, что знает Актеон о Вайвиди — что там ещё жарче, чем на Альджамале, что там множество озёр, островов и морей, и что там растут многие фрукты, которых хотелось бы отведать множеству его кузин и племянниц. Не самые лучшие познания об уровне, на котором ему придётся жить.

Нельзя сказать, что Актеон очень расстроен тем, что теперь ему придётся покинуть Альджамал — уровень уже давно перестал быть тем раем, каким был до войны, когда ещё сам наследный князь едва ли что-либо понимал в происходящем, когда он ещё ни разу не видел крови... Когда-то князь даже подумать не мог о том, чтобы уехать отсюда куда-либо, но теперь... Теперь он чувствовал лишь облегчение, понимая, что Альджамал отныне совершенно не то место, где хочется жить. Альджамал больше не тот уровень, которым он был раньше, теперь он стал таким мрачным, таким хмурым, и пески перестали петь, и небо стало чугунным и тяжёлым, словно вот-вот упадёт, обрушится всей своей тяжестью, всей тяжестью вложенной в уровень магии, что становится тошно от пребывания здесь. Порой Актеону кажется, что уровень Изидор вот-вот расколется от переполняющей его магии, от того, сколько колдунов работает на нём сейчас — волшебства должно быть в меру, иначе оно становится разрушительным. А ещё — магия должна быть именно того типа, какая вплетена в созданный уровень. Нарцисс куда лучше понимал в этом — в том, как соткан мир, из какой материи, из какой магии, из каких печатей и слов — однако и Актеон себя идиотом совсем не считал. Альджамалу было плохо от того, что идёт война — как и всему Ибере. Альджамал злился, как злилась Сибилла. Возможно, уровень даже умирал... Кто-то из военных как-то говорил (это считалось лишь преданием), что такое возможно, если кто-то из «девятки» умер. Актеон надеется, что всё совсем не так плохо, как может казаться — в конце концов, мало ли какие легенды рассказываются старыми тётками маленьким доверчивым детям, чтобы те плакали от страха и потому слушались взрослых? Мало ли какую сказку можно рассказать, чтобы человек поверил в неё и поступал именно так, как тебе выгодно? Наследный князь уверен, что почти все те книги, которые есть в либерее Сибиллы такие — разве что кроме тех, что официально были запрещены на Ибере Синодом и Сенатом (Тайная Канцелярия и ИИС почти ничего не запрещали, но имели куда большую власть). Актеон уверен, что всё то, что одобряется людьми, направлено лишь на то, чтобы сделать жизнь однообразной и скучной, наполненной самыми безумными правилами, следовать которым совершенно необязательно и даже вредно, если хочется выжить или жить хорошо. И князю совершенно не хочется участвовать в этом безумном спектакле, где каждый заботится лишь о том, чтобы все обычаи и традиции были соблюдены. Актеону ужасно надоела эта война, что высасывает из него всю энергию, всю жизнь, что висит камнем на его шее, заставляя жить так, как ему велят. Актеону ужасно надоела вся эта ситуация, с великой княжной и его собственной женой. Он бы с радостью не видел бы их обеих — эти две женщины наскучили ему настолько сильно, что порой ему кажется, что он может в любой момент возненавидеть её. Актеону до полусмерти надоел Альджамал — порой ему кажется, что от того, что было в этом уровне дорогого, важного, значимого, уже ничего не осталось. Возможно, на Вайвиди будет лучше, возможно, на Вайвиди можно будет вдохнуть спокойно и отдохнуть. В конце концов, там просто одна крепость, которую штурмовали только один раз за всю её историю — когда Изидор разграбили тот магический орден. Ревел Гремелт как-то упоминал, что подобные цитадели строились очень давно — ещё в первой или второй тысяче, то ли божествами, то ли аварами, то ли кем-то из первосвященников (ещё тех, которых называли жрецами), а Нарцисс говорил, что цитадель на Вайвиди точно не из числа тех древних магических крепостей, что она была построена не раньше четвёртой или даже пятой тысячи, что не стоит всех тех усилий, приложенных Изидор, чтобы захватить её. И, если магические крепости сумели бы выдержать любую атаку, даже самую сильную, даже атаку объединённой армии шести генералов, обычная крепость рухнет под таким напором, обрушится, станет совершенно бесполезной... Обычная крепость не выдержит штурма, если на неё нападёт Киндеирн — пусть даже он отступает, нельзя исключать вероятности, что он готовит для Изидор какую-нибудь гадость. От алого генерала можно ожидать любой подлости, любого преступления... Он способен на всё. И Актеон очень надеется, что в таком случае стены крепости на Вайвиди окажутся достаточно прочны. Иначе придётся искать новую цитадель, захватить её...

— И забери с собой свою медведицу, — презрительно кривит губы великая княжна.

Она никогда не любила Ветту. С самого первого дня, а, возможно, и раньше — это ведь Сибилла подбирала ему невесту. Пусть в самом начале, когда прошли все свадебные торжества, это и не было так заметно, но... Годы шли, а Ветта так и не смогла родить наследника, да и характер у неё был не слишком-то покладистый. Они всегда ссорились, почти с того самого дня, когда Ветта — это произошло месяца через два после венчания — заявила, что, возможно, наследному князю стоит жить в своём собственном поместье, а не в Дараре со всеми.

Ветта, действительно, чем-то внешне напоминала медведицу. Впрочем, теперь, после стольких тысяч лет брака, Актеон не мог сказать, что его княгиня была так уродлива, как казалось ему в первую их встречу. Но она куда крупнее Сибиллы, она неповоротлива и слишком резка в обхождении — кузины Актеона в один голос твердят, что у княгини нет никакого воспитания. Ветта кажется почти неуклюжей, однако она физически довольно сильна, хорошо ездит верхом и многое умеет. Впрочем, это князь стал замечать только совсем недавно.

У Ветты всегда был отвратительный характер, и у Сибиллы не лучше, но только последняя была великой княжной, ей можно было простить подобный недостаток, ей, по правде говоря, можно было простить любой недостаток, а Ветта... Актеон не смог поладить со своей княгиней. Возможно, они оказались слишком разными, возможно, они оказались, наоборот, слишком похожи... Пожалуй, если бы князь не был после свадьбы слишком несправедлив к ней, у них и могло бы получиться некое подобие семьи, но... Сейчас, наверное, было уже поздно.

Актеон никогда не любил свою жену. Обыкновенно он всегда разрешал Сибилле или кому-либо ещё из Изидор над ней откровенно потешаться — ему и самому эта вздорная девчонка казалась слишком нескладной, чтобы быть княгиней. Ему иногда даже нравилось, что над ней смеялись — Ветта добавляла ужасно много проблем, была вечно неудобной, на любом пиру казалась такой чужой в золотых чертогах Дарара. Наследный князь устал терпеть её. Во всяком случае, теперь он твердил себе именно это. А много тысяч лет назад твердил, что просто не может к ней привыкнуть. Даже немного забавно то, что он устал от неё, так и не успев привыкнуть — около пятнадцати тысяч лет из двадцати шести тысяч лет их брака он провёл вдали от неё, воюя за славу своего рода.

Актеон старается вспомнить те сердитые серые глаза в их первую встречу, старается вспомнить те растрёпанные косы, одну из которых он зажал в руке, и кинжал, приставленный к её горлу. Ему кажется, что она теперь стала совершенно другой. Впрочем, немудрено — прошло двадцать шесть тысяч лет, за этот срок любой сможет измениться, стать совершенно иным. Должно быть, сам Актеон тоже изменился за это время. Стал в чём-то куда мягче, куда менее принципиальным... Он до сих пор поддерживал ту войну, которую развязал его княжеский род, до сих пор презирал тех, кто стремился отвертеться, не участвовать, ничего не слышать ни о сражениях, ни о затратах (как Нарцисс, который почти сразу сказал, что эта бойня его никаким образом не будет касаться), но теперь эта точка зрения не стала представляться ему единственно верной. Теперь, после стольких уровней, стольких крепостей, стольких людей, что он видел, сражаясь за свою семью, он понимал, что вряд ли в таком огромном мире как Ибере найдётся хоть одна точка зрения, которая подходила бы ко всему: к каждому уровню, к каждой душе, к каждому виду магии... Именно это говорил Нарцисс, высказываясь против войны — на одном убеждении в своей правоте далеко не уедешь.

Однако теперь Актеону почему-то тошно от одной мысли, что Сибилла так говорит про неё. Впрочем, дело не в Ветте. Скорее всего, его раздражает лишь то, что княжна говорит так пренебрежительно о той, связывать с которой судьбу Актеон никогда не хотел — у него просто не было выбора. У него никогда не было выбора с того самого дня, как умер его отец — Изидор стремились всё за него решить, то, что именно ему следует изучать (музыку, живопись, астрономию или законотворчество Ибере, из этих предметов сам Актеон, пожалуй, выбрал бы последнее, но Нарцисс заставлял его учить астрономию), с кем из людей стоит общаться (со скромным дворянином из подвластного Изидор рода, с уважаемым лекарем с уровня, где вырос отец Актеона, с высокомерным кузеном Кроносом или надменным учителем риторики, вообще-то, наследный князь скорее выбрал бы либо первый, либо второй вариант, но дядя Спирос считал достойными общения с юным князем совершенно других людей), какую одежду носить (что-то простого кроя из светлой лёгкой ткани, как выбрал бы сам Актеон, тяжёлые доспехи или одежду из бархата тёмных тонов), на ком жениться (тут ему даже не предоставляли иллюзии выбора, просто женив на девчонке из среднего дворянского рода)...

Сибилла, Нарцисс, Спирос, Амарен — все Изидор пытались за него решить его судьбу. И если в первые годы жизни у князей Актеон редко возмущался этому, считая подобное положение вещей вполне объяснимым, то теперь данный факт раздражает его. Раздражает так сильно, что порой ему кажется, что магия может вырваться из него, сделать что-то неприятное, омерзительное, даже страшное — для всех, не только для него самого. Ему кажется, что в один прекрасный момент он не выдержит и скажет всё, что думает о существующих укладах жизни княжеского рода и о Сибилле в частности — о том, что он её любит, наследный князь говорил часто, однако о том, насколько сильно она порой его раздражает, не говорил никогда.

— Но это ты мне её навязала! Это ведь ты заставила меня жениться на ней! — кричит Актеон. — Если бы не ты, я никогда не женился бы на ней!

Слова срываются с его губ совершенно случайно, наследный князь даже не сразу может поверить, что всё-таки сказал нечто подобное. Он всегда держал мысли такого плана при себе. Во всяком случае, он всегда старался скрыть их от Сибиллы — Нарциссу не нужно было ничего говорить, чтобы он всё понял, а от Ветты у Актеона никогда не было особых секретов. От Ветты не было никакой необходимости что-либо скрывать — общались они довольно редко, а если и общались, то в основном ссорились, ругались, да и княгиня вряд ли могла рассказать кому-либо его секреты (у неё не сложились отношения ни с кем из Изидор, разве что с Аврелией она могла говорить дольше пяти минут). Ей можно было рассказывать, что угодно, наблюдая лишь за тем, как мрачная тень появляется на её лице и не опасаясь за свою репутацию в семье.

Но сегодня с самого утра всё летит к чертям. С самого пробуждения, когда Актеону слуга доложил, что Спирос желает его видеть — князь Спирос Изидор был командующим восточной армией княжеского рода. Дядя устроил наследному князю такой разнос за действия на Шавелле, в результате которых были разрушены две цитадели, один древний храм (кажется, посвящённый Рэмире) и амфитеатр, что испортил Актеону настроение на весь оставшийся день — как ему казалось в тот момент, испортить день ещё больше было просто нельзя. Потом пришлось около часа слушать восторженные вопли Мелины по поводу вышивки Рхеи (это были двоюродные племянницы Актеона, приглядеть за которыми его попросила Иантина), а потом... Потом был этот разговор с Сибиллой. И пока что это было самое худшее, что только могло случиться за сегодня.

Сибилла злится на него. Злится за то, что он всё делает не так, как ей хочется — будто бы это так легко. Злится за то, что война ещё идёт — будто бы только в его неопытности было дело. Злится за то, что говорит ей подобные вещи — будто бы кто-то смог бы терпеть дольше. Актеон вполне может согласиться с тем, что в данной ситуации он занял совершенно неправильную позицию. Актеон вполне может согласиться с тем, что он никогда и не был прав.

— Какой же ты идиот, если не сумел поладить даже с собственной женой! — презрительно кривит губы княжна. — Ей ведь не так много нужно было, чтобы она влюбилась в тебя до беспамятства — такие женщина, как твоя княгиня умеют любить, уж поверь мне, дорогой племянник. Я сама женщина, я в таких вещах понимаю куда лучше.

В её словах столько желчи, столько раздражения, что Актеону и самому хочется разозлиться на неё... Будь на месте Сибиллы Ветта, они обязательно сцепились бы, подрались, на лице Актеона уже было бы несколько ссадин, а на запястьях княгини завтра появились бы синяки — синяков у Ветты обычно было много. И не сказать, что эти «драки» случались у них слишком часто.

С Веттой всё было проще. С ней хотя бы можно было спорить — уж на это наследный князь точно имел право. Он мог даже поднять на неё руку, если случалось что-то слишком уж вопиющее, впрочем, Ветта сама не брезговала подобными способами убеждения в своей правоте. На княгиню можно было кричать, и она отвечала ему тем же, она могла позволить себе сцены — совершенно неприличные для дворянки — ревности, могла топать ногами, кричать... На Сибиллу же даже голоса повышать не полагалось, и дело было не только в том, что статус её был куда выше. Дело было в какой-то врождённой властности, которая не позволяла кому-либо в ней сомневаться.

Сейчас, однако, Актеон мог бы сказать куда больше, чем хотел того на самом деле. Его могло бы, что говорится, «занести». Сибилла лишь холодно усмехается и отходит в сторону. Холодность ей не к лицу. Это Мариам хладнокровие пошло бы — жаль только, что она об этом слове даже не слышала. А у Ветты порой холодности было даже слишком много — особенно когда она считала, что обидели её совершенно несправедливо.

— Сибилла, — пытается возразить Актеон, но слова застывают в горле. Наверное, и к лучшему.

Она жестом останавливает его. Жестом показывает, что больше не желает ничего слушать. Ни обвинений, ни оправданий, ни признаний в любви — ничего. Ни единого слова. Бесполезно что-либо говорить ей. Возможно, стоит просто подождать, пока сегодняшний неприятный разговор забудется. В конце концов, все неприятные разговоры в когда-нибудь забываются.

Кроме привычных горечи и раздражения, наследный князь почему-то чувствует и облегчение — будто тиски, давно державшие его своей железной хваткой, внезапно ослабили своё влияние. Актеон удивлён, что подобное чувство, появляющееся в его душе, неправильное. Что ему стоит прогнать его, вытеснить из своей души, пока на смену любви — даже такой унизительной — к Сибилле не пришла пустота, что была после смерти отца, которую уже ничем нельзя вытравить.

— Замолчи, — Сибилла кажется внезапно уставшей и раздражённой. — Я больше не желаю тебя видеть. И уходи. Исчезни с Альджамала как можно скорее. На сборы я тебе даю сутки. Не больше.

Она непреклонна. Бесполезно даже пытаться как-то её переубедить. Во всяком случае, сейчас. Актеон неплохо знает её, он знает её с самого своего детства, он общался с ней больше, чем кто-либо из Изидор. Он общался с ней даже больше, чем с Нарциссом (которого никогда не любил и, должно быть, уважал куда меньше, чем тот того заслуживал), что был его наставником в юные годы.

На некоторое время Сибилла замолкает. Словно обдумывает что-то.

Суток, выделенных ему на сборы, пожалуй, вполне должно хватить. Не так уж много у Актеона вещей, которые представляют для него хоть какую-то ценность. Всё необходимое можно приобрести и на Вайвиди. Если бы Сибилла не желала, чтобы он уехал на этот уровень с Веттой, наследный князь мог бы исчезнуть прямо сейчас — бегом спуститься по лестнице, вскочить на коня и пересечь Аменгар, за которым находится один из порталов на другие уровни... Правда, один из старых порталов — новые строились уже в поселениях. Возможно даже, что это своеобразное «окно» даже не работало — Актеон, если что, мог бы отправиться и в одно из поселений, где уже точно есть лазейки между уровнями.

Другое дело — Ветта. С ней наследный князь общался довольно редко. Вполне возможно, что она не захочет никуда уезжать — такое решение было бы вполне закономерным и даже разумным. На Альджамале пока ещё можно не ждать непрошеных гостей из Фюрстов или Астарнов — с юга и с запада Изидор начинали порой даже гнать. На Альджамале есть такая крепость, как Дарар, Альджамал окружает множество уровней, на которые и придётся первый удар... Будет вполне логично, если Ветта наотрез откажется куда-либо уезжать — любая из кузин Актеона поступила бы точно так же на её месте, боясь за свою жизнь.

Пожалуй, если бы у наследного князя была такая возможность, он попросил бы Сибиллу отпустить на Вайвиди его одного — без Ветты. Той лучше остаться здесь. В безопасности. И вдали от мужа, которому почти всегда хотелось от неё избавиться. Однако вряд ли великая княжна будет к Актеону столь благосклонна, если уж решила прогнать его прочь.

— Ты жалок... — говорит она со вздохом. — Мне очень жаль, что я этого раньше не замечала.

После этих слов она заходит к себе в спальню и захлопывает двери. Те самые резные двери, на которых изображён сюжет из одной древней легенды — как богиня превратила надоевшего ей любовника в кипарис. Странная это была легенда, впрочем, Юмелии она когда-то нравилась.

Актеон выходит из покоев великой княжны с таким дурным настроением, какое вряд ли мог себе представить раньше. Даже после разговора с князем Спиросом, который больше всего любил лезть не в своё дело. Даже после вечных упрёков Нарцисса на счёт отношения к людям в целом и к жене Актеона в частности. Даже после дня, проведённого с кузинами и племянницами.

До женской части дворца идти — всего ничего, но Актеону почему-то кажется, что этот путь занимает у него сегодня целую вечность. Спуститься по лестнице, что вся расписана различными сюжетами из мифологии Альджамала и Ибере, почему-то кажется ему сейчас пыткой. Почему-то именно сегодня разглядывать все эти сюжеты — выполненные искусным мастером — наследный князь едва может.

Ветта стоит у окна и расчёсывает свои волосы. Она так и не сменила свои наряды на изидорские — так и осталась «княжной Певн с Леафарнара», которую когда-то привезли на Альджамал. Её волосы стали ещё длиннее, и косы приходится несколько раз оборачивать вокруг головы, чтобы они не касались земли. Она не поворачивает даже головы, хотя прекрасно понимает, что в комнату вошёл её супруг.

— Мы уезжаем, — говорит Актеон жене, даже не переступая порога комнаты. — И немедленно.

Должно быть получается слишком резко, слишком грубо — впрочем, должно быть Ветта уже давно смогла привыкнуть к такому обращению. Она не кажется ни раздражённой, ни расстроенной. Актеон, если уж быть честным, рассчитывал на совершенно другую реакцию.

Княгиня даже не вздрагивает. Она не начинает биться в истерике, плакать, просить оставить её на Альджамале — здесь безопасно. Сражения пока гремят вдалеке, и большинство изидорских женщин прячется здесь, в тени сводов Дарара. Не исключено, что скоро армия Киндеирна подойдёт совсем близко к этим стенам. Впрочем, Нарцисс — он проводил с женой Актеона куда больше времени, чем сам наследный князь — всегда говорил, что Ветта может быть очень храброй.

Княгиня кивает. Она откладывает в сторону гребень, оставляет в покое свои волосы и подходит поближе к окну, опирается на подоконник, разглядывая то, что происходит за стеклом. Ничего не говорит. С ней всегда было тяжело разговаривать. Актеон вздыхает и проходит в комнату. Ветта не оборачивается, прислоняется к стеклу и, кажется, даже улыбается.

— Ты даже не спросишь, куда мы едем?

Ветта смеётся. Тихо и будто бы немного сдавленно, холодно. Сначала Актеону даже кажется, что ему это показалось, почудилось...

Это, наверное, впервые, когда он слышит её смех. И в её смехе он слышит то, как смеялась обычно Сибилла. Впервые Актеон видит в этой женщине что-то кроме сложившегося с первой встречи ощущения, что она для него всегда будет помехой. Возможно даже, что впервые наследный князь видит Ветту, а не постылую княгиню, свою навязанную родом жену.

— Мне это всё равно, веришь ли... — вздыхает княгиня. — Судя по твоему лицу — прочь с Альджамала, а мне уж и этого будет довольно для счастья.

В её словах столь много неприязни к родному уровню Актеона, что он замирает. Впрочем, его мало волновало, насколько Ветта удобно себя здесь чувствует. Да и вряд ли когда-либо должно было волновать — не из-за него она здесь оказалась, не ему и беспокоиться о том, чтобы княгиня чувствовала себя на изидорском уровне достаточно удобно и уверенно. В конце концов, это не его проблемы. Это проблемы Сибиллы, Нарцисса и самой же Ветты. Не его. Сам Актеон мог разве что посочувствовать, пожать плечами и подумать, что хорошо, что ему самому не приходилось покидать Альджамал надолго. Впрочем, даже этого он не делал, стараясь не задавать супруге лишних вопросов да и вопросов в принципе.

И сегодняшний день точно не из тех, когда стоит начинать интересоваться её жизнью. Они должны уехать на Вайвиди как можно скорее, пока Сибилла не рассердилась окончательно.

— Уйди, пожалуйста, — просит Ветта тихо и очень спокойно, всё так же не поворачиваясь к нему, словно ей совершенно не хочется его видеть (что, должно быть, недалеко от правды), — мне надо собрать мои вещи. Их немного, но они всё же есть.

Она говорит это так уверенно и холодно, что, наверное, даже Мариам не стала бы с ней сейчас спорить. Должно быть, тысяч двадцать назад Ветта бы кричала, топала ногами и пыталась бы вырваться, оцарапать его, заставить пожалеть о том дне, когда он взял её в жёны (как будто бы наследный князь об этом не жалел и без этого)...

И Актеон послушно уходит. Он скитается по Дарару ещё часа три — у него самого вещей слишком мало, чтобы собирать их (всего-то один материнский медальон и отцовский портсигар, что он носит в кармане мундира, да кулон в виде змеи, подаренный ему когда-то Сибиллой, что обычно находится у него на шее). Он блуждает по дворцу, надеясь запомнить его так хорошо, чтобы никогда больше не возникало необходимости возвращаться сюда — великая княжна редко меняет свои решения, и что-то подсказывает Актеону, что в этот раз для него исключений не будет.

Уезжают они с Веттой в разных каретах, будто совершенно чужие друг другу. Впрочем, думается Актеону, за те тысячи лет, которые они были вместе, они с Веттой так и не смогли стать друг другу достаточно близки. Так и остались врагами, какими чувствовали себя в начале их отношений...

На Вайвиди куда больше зелени. Уровень, который достался Актеону, почти полностью состоит из зелени — впрочем, здесь ещё более жарко, чем на Альджамале. Но тут совсем недалеко до моря. Пожалуй, всё не так плохо, твердит себе под нос наследный князь. Могло оказаться куда хуже — если бы им дали один из тех холодных уровней, где круглый год лежит снег и вода в реке покрывается льдом, который едва возможно чем-либо пробить. Актеон совершенно не выносит холода. Могло оказаться куда хуже — если бы их направили на Олиен, уровень, сплошь состоящий из болот и клюквы.

Замок, что им дали, впрочем, совсем не похож на Дарар. Даже внешне он кажется куда более хрупким. И маленьким. Это не та крепость, которой требуется наместник — замок был построен две тысячи лет назад, как раз для такого случая, как этот (мало ли приедет кто-нибудь из княжеского рода, чтобы жить на Вайвиди). В замке сыро и даже немного прохладно — стены у него довольно толстые. И нет ни печки, ни камина. Актеон хмурится от того, что ему придётся здесь жить. К тому же, им с супругой не дали раздельных покоев — только общую спальню и кабинет, где ему придётся работать. Наследный князь с раздражением следит за тем, как Ветта складывает свои вещи в сундук, как переплетает косу...

Теперь ему придётся терпеть её общество каждый день от рассвета и до заката, если он, конечно, не загрузит себя работой. Теперь, пожалуй, ему придётся работать раз в десять больше и усерднее, чем на Альджамале, или ночевать в кабинете, где, разумеется, мебели не слишком-то много. Замок был слишком маленький, чтобы выделить в нём хотя бы ещё несколько комнат для князя и княгини — там и для служебных помещений места едва-едва хватает.

Вечером в день приезда для них устраивается маленький пир — всего в зале находится, наверное, не больше двадцати человек. Зал совсем небольшой, там едва может поместиться больше народу. И очень мрачный — нет ни одного окна, приходится освещать помещение лишь свечами. Ужин проходит почти в абсолютной тишине — все молчат, понимая всю гнетущую тяжесть своего положения. Даже еда здесь кажется ужасно невкусной, слишком уж пресной и уже остывшей.

— Где находится Сваард? — вдруг спрашивает Ветта. — Это главная цитадель Киндеирна. Где находится этот уровень?

Актеон удивлённо на неё смотрит — даже странно, что она решилась прервать эту тишину, нарушить её... Впрочем, пожалуй, нет ничего удивительного — на Вайвиди ей уже скучно. Дарар был шумным. Там всегда было много людей, с которыми можно было пообщаться. И пусть из Изидор она редко с кем говорила — возможно, с кем-нибудь из слуг у неё сложились отношения получше, чем с княжеским домом.

Наследному князю думается, что он редко называл Изидор своей семьёй. Княжеским родом, дворянским домом, к которому он принадлежал — да, но никогда семьёй. Семьёй он в мыслях обычно называл родителей и Юмелию. Теперь все они были мертвы. Должно быть, Ветта тоже была его семьёй. Потому что по своему статусу именно ей было положено быть к нему ближе всего.

Ей не сразу отвечают. Ещё бы... Наследный князь и сам не сразу сумел добиться от вверенной ему дружины достаточного послушания — те ещё долго делали вид, что Актеона просто не существует. Лишь через двести лет после того, как ему дали возможность командовать войсками, наследного князя стали более-менее слушать.

— Это лишь слухи, княгиня, — фыркает Равет, один из дружинников Актеона. — Всё, что говорят про Сваард — лишь выдумка. Никто никогда не видел этого уровня. Возможно, его и нет вовсе.

Равет — самый адекватный из них, пожалуй. Он никогда никому не грубил — во всяком случае, без надобности. Он никогда не лез на рожон и не совершал ничего предосудительного — лишь всякие мелочи. Кажется, Равет был из одного из мелких дворянских родов — пусть и не из вассалов Изидор.

Ветта лишь хмурится. Кажется, ответ Равета ей совершенно не нравится, кажется, она хочет услышать что-то большее. Актеон не совсем понимает, при чём тут Сваард. Впрочем, отчего-то ему самому хочется услышать больше. Равет вряд ли скажет ещё что-нибудь — он не слишком-то много уровней видел в своей жизни.

— Ходят легенды, что Сваард находится в самом сердце Ибере, — говорит Ветта. — Вам не кажется, что алый генерал просто заманивает вас в ловушку? Отец как-то говорил мне, что в охоте самое главное...

Её голос такой же твёрдый, как и у Аврелии, когда она желает высказать кому-нибудь что-то неприятное. Только вот Ветта явно не имеет никакого желания говорить что-то неприятное — во всяком случае, гадость ради гадости так точно. Она никогда не была похожа на Аврелию. Уж в этом плане — так точно. Пожалуй, она даже больше напоминает Мадалену — только та была ещё принципиальнее и куда строже. Или Руфину с её природными вредностью и упрямством.

Актеон смотрит на неё с интересом. Он никогда не видел её где-либо, кроме её покоев и спальни — Ветта всегда интересовала его слишком мало, чтобы приходить к ней чаще, чем пару раз в месяц. Ему обычно куда интереснее было проводить время с кем-нибудь из своей дружины, с Сибиллой или кузиной Руфиной, да даже с дядей Спирусом или кузеном Кроносом.

Нет ничего удивительного в том, что он даже не знает, каким были её родители, чему научили её. Нет ничего удивительного в том, что он вряд ли может знать о Ветте что-либо помимо сухих фактов.

Впрочем, остальные люди, что присутствуют в зале, вряд ли так интересуются проснувшимся энтузиазмом Ветты. Для них она — всего лишь княгиня, жена наследного князя и человек, ровным счётом ничего не понимающий в этой войне, в сражениях и в политике. Актеон вполне может понять их. И понять то, что любопытство Ветты — совершенно не кстати. Она задала совершенно непонятный вопрос, не имеющий никакого отношения к существующим проблемам.

— Перестаньте нас учить, княгиня! — одёргивает её полковник. — Война — это не охота. И вы сами же будете плакать, если княжеский род бесславно падёт в этой кровавой бойне! Так что не мешайте!..

По лицу Ветты Актеон видит, что подобные слова ей кажутся очень неприятными. Ещё бы!.. Наследный князь до сих пор вспоминает её вздорный характер каждый раз, когда идёт дождь — в первые десять лет после их свадьбы они как-то довольно серьёзно поссорились, и Ветта чем-то его ударила (чем именно Актеон уже не помнил). Впрочем, полковник тоже никогда не был достаточно любезен и обходителен.

Сам Актеон лишь незаметно улыбается. Его веселит эта ситуация. Пожалуй, кажется ему, жизнь на Вайвиди начинается вовсе не так плохо, как ему казалось на Альджамале. Возможно, и здесь будет что-то интересное и почти постылое — в виде ставших уже привычными изидорских ссор.

— Я не Изидор, — усмехается Ветта как-то странно, перебивая полковника. — И мне совершенно всё равно, кто победит в этой войне.

На лице полковника Актеон видит удивление. Ещё бы — ещё никто так нагло не перебивал его. Подчинённые обычно боялись его гнева (он был скор на расправу), а те, кто стоял выше его... Те просто старались с ним лишний раз не связываться, чтобы не портить себе нервы.

Она просто покидает зал, оставляя Актеона наедине с этими людьми, каждый из которых заботится, пожалуй, лишь о собственной выгоде. Она просто уходит, совершенно не думая о том, что кто-то может что-то сказать о ней за её спиной. Её это больше совершенно не волнует. Впрочем, если она, конечно, когда-либо переживала из-за подобных глупостей, в чём наследный князь сомневался.

Самому наследному князю удаётся вырваться с пира только часа через полтора после того, как Ветта ушла. Общество дружинников кажется ему непривычно скучным — в Дараре ужины проходят куда более интересно. Во всяком случае, не приходится слушать весь этот самодовольный бред, который говорит полковник. Во всяком случае, всегда можно поговорить с кем-нибудь о чём-то интересном или хотя бы менее прозаическом — о поэзии или об астрономии.

В спальне Ветты не обнаруживается. Отчего-то этот факт настораживает Актеона, и он возвращается в зал, надеясь найти кого-нибудь из своих дружинников. В зале остался только Равет. Наследный князь спрашивает его, куда на Вайвиди могла бы пойти его супруга, и Равет, подумав немного, говорит об одном озере.

Это небольшое озеро было расположено за территорией крепости. По правде говоря, наверное, не стоило покидать стен замка. Особенно женщине — мало ли кто может пробраться сквозь межуровневое пространство, мало ли кто окажется лазутчиком, некоторые из них не побрезгуют и убийством. Дойти до него, оказывается, совсем просто. Уже через десять минут Актеон оказывается на месте. Княгиня оказывается именно там, где и предположил Равет.

Ветта, кажется, совсем не боится наёмников. Пожалуй, возможность искупаться в озере волновала её куда больше возможности нападения. Она стоит в одной исподней рубахе до пола и, кажется, готовится зайти в воду. Княгиня кажется совершенно спокойной, будто бы уверенной в том, что с ней не случится ничего плохого.

Впервые, наверное, со свадьбы, Актеон видит крылья своей жены. Ему кажется, что что-то с ними не так. Он видит её перья — рябые, короче, чем у Сибиллы и длиннее, чем у Юмелии, видит, как странно её крылья выглядят у самого основания, видит кровь... Актеон никогда не видел, чтобы крылья кровоточили просто так. Он помнит, как едва не лишился крыльев Нарцисс, когда к нему был подослан наёмный убийца. Помнит, как долго потом пришлось великому князю лечиться — крылья для демона высшего ранга очень важны. И почему-то Актеону вспоминаются слова отца, что крылья для демона почти то же самое, что и сердце, что лишить кого-либо крыльев равносильно тому, что сердце будет вырвано из груди.

Ветта даже не поворачивается. Она кажется довольной тем, что находится сейчас на Вайвиди, а не на Альджамале. Кажется, ей куда больше нравятся эти леса, сквозь которые невозможно пробраться, нежели высокое небо и Аменгар. Кажется, ей куда больше нравится эта хрупкая крепость, нежели Дарар, где было, по правде говоря, куда безопаснее, нежели тут.

Она знает, что он пришёл. Актеон это чувствует, хотя княгиня так ничего и не сказала. Хотя и он сам так и не окликнул её, не попытался показать чем-либо, что находится рядом. Но спина Ветты напряжена, а крылья... Крылья застыли неподвижно и как-то слишком неестественно. Перья топорщатся как-то слишком странно и вообще кажется, что жене наследного князя больно даже касаться своих крыльев.

— Я рада, что никогда не любила тебя, — говорит она вдруг, — потому что ты вряд ли достоин чей-то любви.

Ветта теперь мало чем напоминает ту напуганную девочку, которую привезли на Альджамал, чтобы выдать замуж. Она выросла — во всём, начиная с роста и заканчивая душой. Должно быть, она стала куда твёрже, чем была тогда, когда они только поженились, перестала быть той маленькой девочкой, что почти тряслась, цепляясь за локоть Нарцисса и боялась оступиться. Она перестала бояться Изидор, Актеона, Сибиллу и всех, кто окружал её. И только потому перестала набрасываться с кулаками и криками на каждого, кто пытался подойти к ней ближе, чем обычно — просто теперь Ветта уже не боялась их и того, что они могли бы с ней сделать.

Должно быть, теперь Изидор мало что могли ей сделать. Причинять ей физический вред было бы просто глупо — она была женой наследного князя, ещё до свадьбы принадлежала к дворянскому роду, который вполне мог бы перестать быть союзником Изидор, если те причинят вред княгине, если убьют или покалечат её. А нападок со стороны родни Ветта теперь не боялась.

По правде говоря, Актеон не ожидал от неё подобных слов. Не ожидал, что она когда-нибудь осмелится сказать ему что-нибудь такое. Хотя, наверное, всегда думал нечто подобное об её чувствах к себе — они никогда не могли найти общий язык, никогда не могли поладить и стать хотя бы друзьями.

— Ты жалок, Актеон, — усмехается Ветта. — Жалок в своей слепой любви к ней и презрении ко всем, кто пытается быть к тебе добрым. Это очень непросто — быть к тебе добрым. Я никогда и не пыталась, знаешь ли, моей основной задачей было просто тебя терпеть, а вот твоя чахоточная сестрица... Ты даже не замечал, что она всем сердцем желает тебе помочь.

Актеон замирает. Ему совершенно не хочется верить в то, что эта суровая женщина, что стоит сейчас перед ним — его жена. Ему совершенно не хочется верить, что это Ветта, что она смогла стать такой. Ему совершенно не хочется думать, что всё могло обернуться именно так.

Наследный князь усмехается. Кажется, что-то подобное он уже слышал сегодня утром — только от великой княжны, а не от супруги. Актеону немного непривычно слышать что-то подобное от Ветты. Он никогда не думал, что она может сказать ему больше одного-двух предложений за вечер.

Актеон стоит, не смея сделать и шагу, что кажется ему очень странным — как будто бы он стоит не перед этой медведицей Веттой, которую он презирал все эти двадцать шесть тысяч лет. Как будто бы он стоит перед Сибиллой. Снова. Во второй раз за этот день. И во второй раз за этот день чувствует себя неловко.

— И я надеюсь, — говорит ему жена, — что климат Вайвиди окажется для меня более благоприятным, чем климат Альджамала — я бы не хотела пережить ещё один выкидыш.

Ветта набрасывает себе на плечи подобие халата и, резко развернувшись, проходит мимо мужа, оставляя его думать над её словами.