Золотой ворон (джен)

Погода утром стояла чудесная, можно даже сказать — замечательная. Во всяком случае, для начала осени. Во всяком случае, для столь огромного и шумного города. Солнце заглядывало в окна спален и небольшой столовой, озаряя странной, непонятной радостью всё вокруг. Радоваться, казалось бы, было нечему — королевство было захвачено, и сам царь Стево находился в столице, и мог вот-вот отдать приказ о том, чтобы всю королевскую семью казнили, а обе вдовствующие королевы, мать принцесс и жена их брата, был заточены в одном из аббатств, что находилось слишком далеко. И у принцесс даже отняли Хаймотт — во всяком случае, их зачем-то привезли в столицу, где они не жили с момента смерти их отца. А ещё — наряды и драгоценности. Их тоже отняли. Забрали в пользу казны. Гредвельской казны. Не их родного королевства. Но почему-то радоваться хотелось просто невыносимо. И танцевать тоже. Исабель проснулась счастливой. Куда более счастливой, чем следовало бы — ей следовало хранить траур по погибшему брату и горевать о горьком поражении Жекренка, но почему-то она могла думать лишь об Уилбере. О том, что теперь, наконец-то, у неё появился хотя бы маленький шанс стать счастливой. Выйти замуж за любимого человека, поселиться вместе с ним в каком-нибудь крохотном поместье и навсегда забыть о заграничных принцах, наставлениях мадам Милены о жизни в высшем обществе, обо всех этих интригах, когда каждый ожидал увидеть ошибку, воспитывать своих детей и никогда больше не видеть всех этих лицемеров, что появлялись при дворе. Исабель мечтала, а прекрасная погода только помогала ей думать о том возможном счастье, которое казалось уже таким близким. В саду было свежо и тепло. Ис и позабыла, как здесь было хорошо играть, когда она была ещё совсем крошкой — забыла о четырёх молодых дубках, которые отец посадил в день появления Эйлит на свет, забыла о роскошном клёне, что стоял под самыми окнами её спальни, забыла о старой иве, наклонившейся к пруду, и о многочисленных яблонях тоже, как и о качелях, на которых она провела столько волшебных минут своего детства, о клумбах с георгинами, хризантемами, цетенхетами и гевитосами, о том, как сама лет восемь назад старательно сажала цветы здесь, как радовалась тому, что они приживались... Это Сесилия провела в Хаймотте только год. Все остальные жили там без малого восемь лет. И за эти годы Исабель ни разу не удавалось покачаться на качелях или посадить цветы. Мадам Милена считала эти занятия недостойными для девочки, а позднее девушки королевского происхождения, когда их, всё-таки, привозили в столицу на балы или на праздники, обычно повсюду уже лежал снег, да и вообще, было как-то не до этого. Хотелось побольше танцевать, петь, играть на лютне, а вовсе не качаться на каких-то глупых качелях. А Ис не была взбалмошной Сесилией. Она не привыкла возражать, спорить и плакать от досады каждый раз, когда что-то шло не по её воле. Она не привыкла ставить под сомнение то, что ей говорили. Впрочем... Не Сесилия целовалась с Уилбером, спрятавшись от посторонних глаз. Не Сесилия каждый раз сжигала письма в камине, боясь, что кто-то может их прочитать. Не Сесилия хранила под подушкой золотой медальон с потайной крышечкой, за которой лежала прядь вьющихся каштановых волос. По сравнению с проступком Исабель, все шалости Сиси выглядели вполне невинными. В конце концов — что за вред могло причинить желание качаться на качелях или бегать по саду, или стоять прямо на солнце, совершенно позабыв закрыть плечи и грудь шалью? Это были просто детские выходки, к которым иногда нельзя было относиться без улыбки. Но мадам Милена всегда сердилась ужасно. И отчитывала Сесилию с такой злостью, что у Ис не раз появлялось желание отдёрнуть эту женщину — в конце концов, никто не имел право повышать голос на девушек королевской крови. Даже если они вели себя иногда совсем не по-королевски. Возможно, кого-то из младших и было весьма позволительно иногда отругать, а то даже и отшлёпать, но Сесилия уже была взрослой. Вряд ли можно было отыскать хоть какой-нибудь способ перевоспитать её — её всегда слишком баловали в детстве, забывая что-либо говорить о манерах настоящей леди. Вряд ли за это следовало относиться к легкомысленной Сиси строго — она была неплохой девочкой, храброй, довольно правдивой, пусть и совершенно не умела себя порой вести. Мадам Милене следовало отнестись к ней несколько мягче, если она желала добиться хоть какого-нибудь результата.

Лёгкий ветер трепал ещё совсем зелёные листья на деревьях, а запах последних цетенхетов, этих серебристых цветов с голубыми кончиками лепестков, просто завораживал. И почему в Хаймотте их почти что не сажали? Исабель никогда не могла этого понять. Как не могла понять и то, почему сажать цветы считалось занятием совершенно неподобающим для истинной леди. Небо в этот день было чистым-чистым, а солнце светило совсем не ярко. Можно сказать — уже по-осеннему. Обычно осенним солнце становилось где-то к началу октября, но сейчас... Вероятно, это гредфелльцы на него так действовали. Они прибыли из холодных и мрачных земель и, очевидно, привели за собой ранние холода... Вероятно, именно так люди и говорили. А что ещё они могли придумать?.. Впрочем, теперь Исабель, ко своему стыду, была не так уж против присутствия в Жекренке захватчиков из Гредвела, хотя до сих пор довольно сильно опасалась их. За несколько дней пребывания в столице тревоги сами собой растворились, рассеялись, и на душе стало почти так же светло, как было до того, как всадники во главе с генералом Атанаем оказались в Хаймотте. В столице оказалось совсем не так плохо, как Исабель ожидала. Во всяком случае, сегодняшнее утро казалось чудесным — им ещё в день приезда сказали, что будут разрешены прогулки по саду. Младшие девочки, впрочем, вместе с мадам Миленой были поселены в другой части дворца, и сад там был свой, так что, Исабель не могла знать, кто из них решил прогуляться сегодня (и вообще — не решила ли мадам Милена, но ей самой приходилось ходить по садовым тропинкам вместе с Сесилией — Эйлит и Агата предпочли остаться в постели. Они обе твердили, что не имеют никакого желания появляться в саду, окружённые стражниками-гредфелльцами и вообще людьми царя Стево. Эйлит последние три дня молчала даже больше обычного, а Агата почти постоянно всхлипывала, словно бы этим можно было как-то помочь. И зря, подумалось Ис. От долгого лежания в кровати только голова может разболеться, а ходьба возвращала в реальность, помогала успокоиться, забыть на некоторое время обо всех переживаниях и горестях...

Впрочем, забывать почти ничего и не требовалось. Принцесса не была в достаточной мере близка с братом, а наряды и украшения никогда не являлись смыслом её существования. Исабель хотелось разве что не петь. Тут было так тихо, так хорошо — и множество слуг их отца, которые любили своих принцесс и сочувствовали им, и почти что отдельная комната у каждой из старших девушек... В Хаймотте Ис приходилось спать в одной комнате с Эйлит, на кровати, что стояла в полуметре от кровати сестры. Это было нелегко. Почти невыносимо — если бы такое слово имело право на существование в обиходе у дочери короля, у сестры короля. Никакой возможности побыть наедине с собой, со своими чувствами и мыслями — только если уткнувшись в книжку. Да и то — каждая книга, предоставленная для чтения принцессам, тщательно подбиралась, проходила через руки матери, трёх-четырёх придворных дам самых строгих нравственных правил, трёх-четырёх лордов таких же взглядов и, наконец, мадам Милены. Найти в том, что для них всё-таки доходило, что-то интересное, было практически невозможно. Никаких романов или хоть чего-нибудь стоящих поэм, никаких стихов о любви или великих свершениях древности, никаких рассказов о битвах или героях, лишь поучительные рассказы и повести, от которых волосы на голове шевелились, и наискучнейшие проповеди о добродетелях и морали, что могли бы послужить неплохой колыбельной, только вот засыпать под них категорически запрещалось мадам Миленой. Сесилия, впрочем, не раз засыпала. А один раз, когда ей стало слишком скучно даже чтобы спать, сделала вид, что храпит. А ещё здесь всё напоминало ей о том, что скоро — стоит только чуть-чуть подождать — она сможет увидеться с Уилбером. Они поженятся, говорила себе принцесса. Поженятся, как только Стево выберет себе невестой Эйлит и позволит Ис выйти за какого-нибудь безродного рыцаря, если только тому достанет ума присягнуть ему на верность. Исабель — во всяком случае, девушка очень на это рассчитывала — сумеет уговорить царя, чтобы тот дал согласие на этот брак.

Разумеется, их повсюду сопровождали. Царь Стево либо был чересчур подозрителен и видел в принцессах Жекренка потенциальных шпионов, либо беспокоился об их безопасности, либо (этот вариант казался Ис наиболее вероятным) имело место и то, и другое. Возможно, именно это так смущало Агату и злило Эйлит, впрочем, Исабель не видела в подобном явлении ничего ужасного. Ничего такого, из-за чего следовало добровольно превратить собственную жизнь в заточение. К ним относились неплохо, твердила себе принцесса. Покои были достойными королевских дочерей, завтрак — точно таким же, как и в Хаймотте, а стража, что ежесекундно находилась рядом... В Хаймотте их тоже охраняли. И мадам Милена тоже находилась при них постоянно. С того самого дня, как её сделали гувернанткой Эйлит. И старшей сестре Исабель вовсе не следовало злиться. А Агате не следовало плакать. Возможно, Исабель и могла бы понять столь глупое поведение со стороны младших девочек — они были ещё детьми, кто-то из них едва помнил столицу, а некоторые даже ни разу не появлялись здесь, — но и сестра, и кузина были одного с ней возраста, и могли бы уже относиться к случившемуся мудрее. Не как дети, у которых отобрали любимую игрушку.

Исабель не знала никого из стражников и, пожалуй, опасалась говорить что-либо — неизвестно, как могут это понять. Сесилия, напротив, болтала без перерыва. Впрочем, она делала это всегда, как только поблизости не обнаруживалось наставницы, Эйлит или матери. Исабель уже успела выслушать мнение Сиси по поводу того, кто из стражников кажется особенно милым (как будто самим стражникам было дело до того, что про них думает эта избалованная девчонка с сияющим взглядом), по поводу того, какие цветы наиболее красивы (цетенхеты та почти принципиально не замечала даже когда девушки проходили прямо рядом с клумбами), какое замечательное сегодня небо (и в этом Исабель была вполне согласна с мнением сестры) и даже о том, насколько очарователен был генерал Атанай, у которого Сесилия хотела бы усесться на коленях (информация, на взгляд Ис, была излишней).

Они бродили по саду, наверное, с полчаса, впрочем, Исабель не знала этого наверняка, когда увидели знакомого им генерала. Тот шёл по дорожке с человеком, чем-то неуловимо похожим на Джеральда из «Сказаний о рыцаре» — книжкой этой тайком в Хаймотте зачитывались практически все, начиная от Кеилы и заканчивая Исабель, пожалуй, мадам Милена и Эйлит были единственными, кто ни разу не брал её в руки. Кажется, Сесилия тоже заметила некоторое сходство с иллюстрацией в «Сказаниях», потому что на пару секунд даже замолчала. Исабель смотрела на сестру с любопытством и опаской. Никогда нельзя было быть уверенной, что она не выкинет нечто такое, за что Ис потом будет ужасно стыдно — так, что и глаз нельзя будет поднять.

Генерал Атанай попытался представить молодого человека принцессам, но Сесилия, уже, очевидно, несколько отошедшая от первого впечатления, не дала ему сказать ни слова — кинулась на шею и снова поцеловала в щёку, после чего рассмеялась и стала рассказывать о том, какие прекрасные сны ей снились... А потом — как Агата не давала ей уснуть, всхлипывая и ворочаясь в соседней комнате, и как ворчала Эйлит сегодня утром из-за того, что им подали на завтрак не привычную кашу, а тосты с вареньем, которые, по мнению Сиси, были куда лучше любой каши. Говорить эта девочка могла долго, и Исабель, отвесив «Джеральду» реверанс, вполне подобающий для общения с каким-нибудь графом или бароном, решила ничего не говорить вовсе. Достаточно и трескотни со стороны её младшей сестрицы. Вместо этого она решила побольше наблюдать за людьми, что теперь их окружали. Генерала она уже немного знала, и тот показался ей весьма скучным человеком, чем-то похожим на тех генералов и лордов, что когда-то окружали её отца, стражников — считала не заслуживающими внимания, но человек, приведённый Атанаем, был вполне интересным. Именно таких людей Сесилия тайком зарисовывала. И Исабель, по правде говоря, немного завидовала её таланту.

Она, по правде говоря, вообще довольно часто завидовала Сесилии. Возможно, куда чаще, нежели вообще стоит кому-либо завидовать. А уж тем более девочке, которая была младше Исабель, которая тоже потеряла отца и находилась едва ли не в заточении, которой тоже ежедневно приходилось выслушивать капризы Эйлит и вздохи Агаты... Но Сесилия всегда была любимицей отца, её воспитывали немного иначе, и она так и не сумела привыкнуть к сёстрам. И пусть Сиси никогда не была такой красавицей, как их кузина, она была милой и обаятельной, едва ли в мире можно было найти ещё кого-нибудь, кроме Эйлит и мадам Милены, кого эта девочка не покорила бы своей открытостью. И Ис сама не умела долго на неё сердиться, когда та предпринимала что-то опасное или не совсем подобающее. А ещё Сесилия прекрасно рисовала, пусть и старалась скрыть это от наставницы и старших сестёр.

Так вот... Спутник Атаная был похож на Джеральда с иллюстрации, и это было довольно любопытно. Волосы у молодого человека были странного тускло-рыжего цвета, и Исабель почему-то показалось это ужасно забавным. Девушке лишь усилием воли удалось не рассмеяться прямо здесь. Сесилию, впрочем, присутствие посторонних нисколько не смутило. Её, как Ис казалось, вообще, было просто невозможно чем-либо смутить. Эта девчонка везде чувствовала себя комфортно. Особенно, если ей предоставляли возможность трещать без умолку. И Сиси улыбалась, хохотала, хихикала, взмахивала руками и разве что не бегала и не прыгала от восторга. Она казалась весьма счастливой, куда более счастливой, чем три-четыре дня назад, когда генерал Атанай ещё не вторгся в их владения. А ещё незнакомец был очень хорошо, хоть и довольно просто, одет — в чёрный кафтан (кажется, так называлась эта одежда в Гредвеле), у которого только лишь ворот был расшит серебром. У генерала Атаная весь кафтан был расшит золотом, и Исабель иногда заглядывалась на причудливые узоры.

— Вы, господин рыцарь, даже представить себе не можете, насколько в Хаймотте скучно! — щебетала довольная Сесилия, не давая мужчине возможности даже представиться. — Генерал, вы просто обязаны были пожелать нам всем доброго утра!

Эйлит бы точно чувствовала себя недовольной. Возможно, было даже лучше, что она осталась у себя в спальне — окна её выходили на другую сторону, и можно было не опасаться, что после возвращения в дом им устроят головомойку за неподобающее поведение. Матушка, должно быть, тоже была бы недовольна. Она вряд ли смогла бы так легко смириться со смертью сына. И её вполне можно было понять. Только вот иногда Исабель казалась, что их жизни для матери значат куда меньше. Должно быть, Сесилия тоже всегда это чувствовала, пусть никогда открыто об этом и не говорила. В Хаймотте, вообще, было не принято разговаривать по душам с кем-либо. Скучная и размеренная там была жизнь. Исабель и отвыкла от другой за год, последовавший за смертью их отца. А Сиси... Она и привыкнуть-то толком не успела

Атанай едва заметно улыбнулся, хотя и бросил несколько взволнованный взгляд на неё, Ис. Исабель, однако, ещё в дороге успела заметить, что весьма дерзкое поведение этого ребёнка ему вполне нравится. Генерал казался не слишком разговорчивым человеком, и его, кажется, вполне устраивал тот факт, что от него никто не требовал поддержания беседы — Сесилия могла говорить сама часами, если тема была ей интересна, а если нет, она всегда умела незаметно перескочить на то, что ей нравилось больше. Людям, что сами любили разговаривать, поладить с Сесилией было бы гораздо труднее. Впрочем, генерал к последним совершенно точно не относился. Но возможно человек, похожий на Джеральда — да, и Ис не знала точно, что ей следует сейчас сделать. Ей совершенно не хотелось злить кого-нибудь из них.

— Сесилия, это просто невежливо с твоей! — укоризненно заметила Исабель, подозревая, что вряд ли это как-то может остановить её сестрицу. — Ты никому не даёшь вставить ни слова!

Безрассудная девчонка лишь махнула рукой и в голос рассмеялась. Её волосы, заплетённые утром вовсе не так туго, как их обычно заплетали, совсем распушились. И в свете солнца Сесилия чем-то отдалённо напоминала одуванчик. Это сравнение уже не раз приходило в голову Ис — наверное, с того самого момента, как Сесилия пересекла порог Хаймотта, принцесса думала об этом. Тогда, правда, Сиси казалась куда более мрачной, впрочем, она не всхлипывала постоянно, как Агата, которую было так легко довести до слёз каждой мелочью, каждым не совсем вовремя сказанным словом. Но волосы у Сесилии уже тогда постоянно распушались и вылезали из аккуратной причёски, которую мадам Милена по утрам лично ей делала, чтобы избежать недоразумений и недопонимания, а потом постоянно злилась на девочку, когда целые пряди выбивались из-под криспинета или атура, хотя злиться тут было совершенно не на что.

— Глупости! — воскликнула Сесилия. — Господа сами не против того, что я говорю, не правда ли?

Она посмотрела на генерала, и тот лишь коротко кивнул. А потом Сиси снова рассмеялась, теперь уже совсем громко, и Ис покраснела, должно быть, до самых корней волос. Как же стыдно! Исабель чувствовала, что обязана каким-либо образом остановить эту взбалмошную девчонку, но никак не могла собраться с силами и, наконец, сделать это. Переезд выжал из Ис все соки. Теперь принцесса уже не чувствовала себя такой сильной и энергичной, как тогда.

Они вчетвером шли по садовой дорожке, и Исабель почему-то вспоминалось, как она выбегала по этим дорожкам из дома под покровом ночи, как пряталась она в беседке с Уилбером, как он шептал ей признания в любви, а она краснела, смущалась и молилась под утро лишь о том, чтобы ей когда-нибудь удалось выйти за него замуж. А потом, вернувшись в Хаймотт, корила себя за легкомыслие и неблагоразумие. А ещё за те ложные надежды, которые она себе сама внушала. А сейчас... Сейчас надежды снова вернулись в её сердце, и Ис теперь не видела ничего, что должно было её остановить. Теперь больше не было брата, не было трона — его у них отобрали. И, вместо того, чтобы испытывать горе и боль от потери, Исабель лишь снова начала мечтать о запретном, о том, о чём за последний год старалась лишний раз даже не думать и не вспоминать, чтобы не растравлять раны ещё сильнее.

Улучив удобный момент, Сиси схватила генерала за руку и почти потащила за собой в ту часть сада, где находился пруд. И, конечно, старые ивы, которые нравились, пожалуй, всем принцессам. Даже Э йлит. И Исабель умом понимала, что должна возмутиться поведением сестры, догнать её, схватить за руку и извиниться перед господами за её несдержанное поведение. Но делать этого совсем не хотелось. Ис чувствовала слабость во всём теле и вообще — какую-то невероятную лень что-либо делать и предпринимать. В конце концов, подумалось принцессе, что может случиться из-за этой мимолётной глупости? Сесилия — совсем дитя. Никто при дворе никогда не воспринимал её взрослой девушкой, которой уже можно появляться в свете, да и выглядела Сиси сущим ребёнком. Даже при том, что была одного роста с Исабель и немного выше Эйлит. Вряд ли хоть кто-нибудь мог увидеть нечто двусмысленное или непозволительное в каком-либо из её поступков. Это было даже невозможно представить!

— Ну и энергичная же у вас сестра! — улыбнулся Исабель мужчина, когда Сесилия и Атанай уже не могли слышать его слова.

О, так говорил, вероятно, каждый второй, кто когда-либо в жизни видел принцессу Сесилию — кто-то вслух, если, конечно, осмеливался говорить такое кому-нибудь из королевской семьи, но чаще при принцессах молчали, говорили за спиной, и к этому едва ли можно было когда-нибудь привыкнуть окончательно. Хотя... Вероятно, многие привыкали. Считали это естественным... Исабель бы не хотелось. Совсем не хотелось чувствовать себя частью двора, где едва ли кто-нибудь говорил то, что думал на самом деле. Жизнь где-нибудь далеко-далеко от столицы, но с любимым человеком, должно быть, понравилась бы девушке куда больше, чем вся роскошь королевского двора.

Стоило отдать этому человеку должное — он хотя бы сказал это прямо. В Жекренке в девушках никто не ценил энергичность. Красоту, усидчивость, покладистость, мягкость — но не ту бурлящую энергию, которая была готова вот-вот вылиться через край, которая кипела в крови точно так же, как и у кого-нибудь из юношей их возраста. Просто эту энергию старались не замечать, если её было не так много. И открыто презирали, если её было слишком много.

Это было немного несправедливо, а Сиси чувствовала малейшую несправедливость и всегда ей возмущалась. Наверное, именно поэтому ей было так тяжело поладить с мадам Миленой — женщиной, в общем-то, хорошей, но со своими представлениями о правильности происходящего. Наверное, именно поэтому наставница сама столь часто относилась к Сесилии куда хуже, чем девушка того заслуживала. Исабель который раз твердила себе — они обе просто не сумели друг друга понять. И от этого были все проблемы. Только поэтому Хаймотт не был сущим раем для своих обитательниц.

— Она бывает чересчур шумной, сэр, но, поверьте, она очень добрая и честная девушка, — ответила принцесса, изо всех сил стараясь, чтобы её голос звучал как можно более спокойно и ровно.

Это было правдой. Исабель хорошо знала, насколько Сесилия бывала несдержана и упряма, но, в то же время, эта девочка крайне редко хитрила и всегда была довольно жалостливой, легко сочувствуя чужим страданиям и даже мелким неприятностям, пусть и слишком вспыльчивой и торопливой, чтобы самой это заметить. А ещё принцессу было крайне легко восхитить — она радовалась каждый раз, когда видела что-то необычное, что-то красивое, что-то волнительное...

Это было правдой. Ис не знала в Хаймотте ни одного человека, помимо Сиси и Эйлит, кто всегда говорил то, что было на уме. Возможно, она и пыталась скрыть книги и рисунки, но... Как будто хоть одна из принцесс не пыталась что-нибудь скрыть от посторонних глаз, в глубине души понимая, что никто не захочет её понять. Кто-то скрывал книги, что им категорически запрещалось читать, хотя ничего такого, за что их можно было бы признать неподобающими, там не было. Кто-то скрывал свою любовь к игральным картам. Кто-то цветок, посаженный на заднем дворе. Ис же скрывала свою влюблённость в Уилбера, их встречи, медальон с прядью его волос и давний план о побеге, который пришёл ей в голову, когда они с Уилбером только познакомились. И который потом был обдуман и признан слишком глупым, чтобы вспоминать о нём впредь. Немудрено, что и у Сиси оказались свои секреты. Во всяком случае, в них не было ничего, за что кто-либо, кроме мадам Милены, догадался бы девушку осудить.

Исабель ужасно стыдно, что Сесилия сегодня выставила себя в таком отвратительном свете — болтливой, торопливой, не дающей никому вставить и слова, легкомысленной и совершенно позабывшей о всех правилах приличия. Ей очень жаль, что рядом не было ни Агаты — та, вероятно, смогла бы несколько остудить пыл этой вздорной девчонки слезами или вздохами, — ни Эйлит — сестра точно могла бы отбить у Сиси охоту совершать глупости, пока она находилась рядом, — и никто не смог каким-либо образом помочь ей удержать Сесилию. И, если говорить честно, в данный момент Ис была совсем не против вмешательства кого-нибудь вроде матушки или мадам Милены. Тогда, вероятно, девушка не чувствовала вину за то, что ничего не смогла сделать.

А ещё принцесса всеми силами души надеялась на то, что о сегодняшней прогулке никто не будет знать. Никто из тех, кто мог бы распускать сплетни по всему Жекренка только из-за того, что одна из королевских дочерей вела себя непростительно глупо. Исабель очень хотелось верить, что гредфелльцам никто не поверит, даже если они будут рассказывать о том, что общались с двумя из девушек наедине, на каждом углу дворца. Гредвел здесь не особенно любили с тех самых пор, как дед Исабель насмерть рассорился — это произошло лет двадцать пять назад (может, чуточку больше) — с предыдущим царём Гредвела, имя которого почему-то сейчас совершенно вылетело у девушки из головы.

Ис даже вспомнилось, как матушка часто твердила ей о том, что в столице никому нельзя доверять. И что каждый в этом городе только и мечтал опорочить каждую из них, выставить в невыгодном свете — так, чтобы ни один заграничный принц никогда не пожелал бы взять одну из них замуж. В столице столь много герцогинь, маркиз, всевозможных графинь, баронесс и виконтесс, каждая из которых только и видит, чтобы навредить вдвовствующей королеве, что не должна была становиться женой короля тогда, много лет назад. Что должна была оставаться молодой вдовой герцога Кребетла и появляться при дворе лишь тогда, когда её об этом попросят. И жить в одном из поместий герцога, том, что находилось подальше от столицы, где вдове вряд ли прилично было появляться слишком часто. Наверное, это действительно было так, и Исабель оставалось только молиться, чтобы после смерти брата их не признали незаконнорожденными. Это было бы просто ужасно. Ис не была уверена, что сумела бы перенести такой позор. И вряд ли вообще кто-нибудь из её сестёр смог. Разве что кто-то из маленьких — они вряд ли в полной мере понимали значения слово «незаконнорожденная». Принцесса могла только надеяться на то, что царь Стево не будет к ним слишком жесток, что он проявит достаточно милосердия к бедным девушкам, что остались без покровителей и защитников. О Стево много говорили. В Жекренка обычно про него рассказывали такие ужасы, что волосы на голове шевелились. Ис хотелось бы, чтобы это оказалось неправдой — просто сплетнями, которых рассказывали столь много, что уже нельзя было отделить правду от вымысла.

— Моя сестра тоже очень любит шумные города и внимание, — улыбнулся рыцарь Исабель. — А вы сами?

Его сестра... Должно быть, они с Сесилией чем-то похожи. И сестра этого человека — такое же избалованное дитя, которое нельзя слишком долго томить в неволе и заставлять придерживаться тишины. Впрочем, Ис ни разу не видела её — эту девушку, о которой ей сейчас говорили. И, вероятнее всего, никогда и не увидит. Исабель всегда было жаль Сесилию, которая, должно быть, уже давно прекрасно чувствовала, что её не слишком-то понимают. Да разве и мог её кто-то понять, если первое впечатление, которое складывалось о ней, было такое: что она лишь избалованный ребёнок, которого в детстве стоило воспитывать построже? К тому же, с каждой новой встречей с Сесилией это впечатление укреплялось лишь больше.

Вероятно, Сиси понравилась бы та девушка. Ис была почти уверена, что и ей самой — тоже. Подобные люди обычно умели нравиться довольно многим, пусть и бывали исключения. Подобные люди обычно вызывали восхищение своим обаянием, если его, конечно, было достаточно. Или становились слишком неприятными, не умея обуздать своего неуёмного любопытства и вообще смирить свой нрав хотя бы на некоторое время. И, конечно, умели наживать себе множество врагов своей несдержанностью и не слишком-то приятными манерами. Наверное, последнее было особенно большим недостатком. Исабель никогда не считала прямолинейность однозначно положительной чертой. Иногда она вполне могла перерасти в грубость, что можно было увидеть и в обычном поведении такой честной и правильной Эйлит, которая, впрочем, особенным обаянием никогда и не отличалась. Что же... Вторая из принцесс едва ли могла как-либо повлиять на характеры и привычки своих сестёр.

Исабель хотелось верить, что упрямство Сесилии и Эйлит не сыграет с ними злую шутку, когда они познакомятся с царём Стево, что никто из них не наговорит ему гадостей от чистого сердца, обвинив во всём, в чём только можно его обвинить, хотелось верить, что они обе будут достаточно благоразумны, чтобы не натворить глупостей, которые будут стоить им жизни или свободы. Ис бы совсем не хотелось очутиться в темнице. И уж тем более — на плахе.

Принцесса хотела бы жить долго. С любимым человеком, где-нибудь в глухой провинции Жекренка, никогда не появляясь при дворе больше и не страшась каждый узнать, что кто-то говорит про неё нечто ужасное. И вообще перестать бояться за свою судьбу каждый раз — думать, каким будет её будущий муж, за кого брат (а до этого — отец) решит выдать её замуж, не окажется ли тот человек чудовищем...

— Мне больше нравилось в Хаймотте, — вздохнула Исабель. — Но здесь лучше, чем я ожидала.

Это не совсем так, подумалось принцессе, как только эти слова слетели с её губ. Она немного соврала «господину рыцарю», как назвала его Сесилия несколько минут назад в разговоре. Она соврала, будто бы в их замке ей нравилось больше. Нет, конечно, в Хаймотте было уютно и тихо, там можно было не опасаться дворцовых сплетен и вообще не бояться ничего на свете, но последние три дня она слишком много думала об Уилбере, чтобы теперь слишком сильно жалеть о том, что их увезли из родного замка. Но признаваться в подобном совершенно чужому человеку было просто глупо. Почти столь же глупо, как и целоваться с Уилбером под покровом ночи в беседке, что находилась в двух шагах от домика, где принцессы всегда останавливались по приезде в столицу.

Она ни одной сестре не рассказывала о своих чувствах к Уилберу и о том, как тайком с ним целовалась и как выбиралась через окно в своей спальне, чтобы ненароком не разбудить никого из гувернанток, что спали на первом этаже. И вообще — ни единому человеку, ни из своего окружения, ни кому-либо ещё, подозревая, что кто-нибудь мог рассказать об её выходках матери или мадам Милене, и оставалось только гадать, что было бы хуже. Исабель всегда была слишком труслива и осторожна, чтобы делать счастливые глупости открыто, при всех, бросая кому-то невидимому вызов, даже если считала свою позицию правильной. И уж тем более она не могла говорить о подобном тому, с кем едва-едва познакомилась, кого совершенно не знала и кому вряд ли могла в чём-либо довериться — он был гредфелльцем и, каким бы хорошим не мог на самом деле оказаться, к нему следовало относиться предельно осторожно, постоянно напоминая себе о том, что он, всё-таки, являлся для Жекренка лишь одним из захватчиков, врагом.

О, в каком ужасе была бы наставница, если бы узнала, что Исабель влюбилась в простого дворянина, который имел во владении всего одно небольшое поместье, совсем незнатного человека, который едва ли имел право даже сесть за один обеденный стол с королём — даже далеко от монарха! А как разозлились бы все остальные — Ис даже представить это было страшно. И она всегда старалась сделать своё знакомство с Уилбером совсем незаметным. Они лишь однажды, после смерти отца Исабель, обменялись медальонами, на которых не было ни инициалов, ни ещё каких-либо опознавательных знаков — лишь по пряди волос внутри. Ис иногда и представить было страшно, что сказала бы ей мать, если бы узнала. И что сказал бы отец, если бы был сейчас жив. Ей казалось, что это была бы просто катастрофа — если бы кто-то прознал о её секрете. И изо всех сил девушка старалась не допустить огласки. Достаточно было и того, что Эйлит как-то подозрительно на неё посмотрела за пару дней до того, как принцесс увезли в Хаймотт.

Гредфеллец шёл на достаточном расстоянии от неё, совершенно не пытаясь как-либо сократить дистанцию. Всё было вполне прилично даже с точки зрения придворного этикета, хотя Исабель предпочла бы, чтобы рядом с ней сейчас оказался либо кто-нибудь ещё из сестёр, либо наставница, либо мать — тогда никто не смог бы упрекнуть Ис в том, что она делает что-то неправильно, что-то, что могут не так понять. Но о сестре девушка всё равно продолжала волноваться. Слишком уж вызывающим было её поведение, пусть она сама этого никак не могла понять.

Некоторое время они оба — гредфеллец и она сама, Исабель, — молчали. Просто неторопливо шагали по садовой дорожке, куда более узкой, нежели в хаймоттском парке, и не говорили друг другу ни слова. И Ис даже могла слышать восторженные восклики Исабель, которая что-то пыталась объяснить Атанаю. Вероятно, про лебедей. В пруду плавали лебеди, и Сесилия просто обожала их кормить. Исабель сама любила лебедей. И она искренне не понимала, почему Кеила каждый раз кривилась, как только видела этих птиц. Возможно, завидовала их грациозности?.. Это было, разумеется, довольно глупое предположение, но Ис не была полностью уверена, что ошиблась. Кеила завидовала часто и очень многому — каждой лишней ленте в волосах Агаты, более богато украшенному криспинету Исабель, очередному новому платью Сесилии (те изнашивались слишком быстро, и Сиси получала в год больше платье, чем любая из сестёр), даже если то было довольно простеньким и без всяких украшений, красивой новой книге Эйлит, что, напротив, была с вещами на зависть аккуратна. Ис не удивилась бы, если бы услышала, что Кеила завидует и лебедям. И мадам Милене. И кому-нибудь ещё — кухарке, стражникам, горничным, младшим сёстрам, матери, братьям... И вообще — всем на свете. Кеила была в том возрасте, когда ей уже дозволено было по возрасту присутствовать на пикнике или обеде, но для бала она оставалась ещё слишком мала. Вероятно, именно в этом и была основная причина её вечного недовольства.

— Вы любите солнце? — зачем-то спросил мужчина.

Немного тише, чем он говорил до этого, заметила Исабель. Это показалось ей немного странным, но она решила не обращать внимания — мало ли что могло почудиться на нервной почве. Такое уже бывало — когда ей что-то чудилось. И после смерти отца, и ещё до этого — когда её старший брат сломал ногу, упав с лошади. И сейчас, пожалуй, не стоит удивляться, если что-то привиделось — она устала. Переезд в столицу выпил из неё все соки, оставив только лень и какую-то излишне приятную взволнованность, которой вряд ли было место среди чувств принцессы.

Она постоянно чувствовала себя уставшей в эти последние три дня — с тех пор, как оказалась в своей собственной постели после переезда. После она не раз пыталась каким-либо образом восстановить привычное состояние. Пыталась ходить по парку, заниматься обычными делами, вроде вышивания и чтения, даже вставала намного позже, чем привыкла за время жизни в Хаймотте (и о чём мечтала, наверное, последние лет пять, когда ей стали поднимать ни свет ни заря) — всё без толку. Она день ото дня чувствовала себя всё более слабой, хотя мысли о предстоящем счастье — в последнее время, если говорить совсем честно, Исабель даже думать не желала о том, что что-то может пойти не так, как она представляла — не оставляли её ни на секунду, осев в голове так плотно, так хорошо, что вряд ли теперь можно было чем-то их заглушить.

Да и вопрос показался принцессе глупым. И слишком странным. Впрочем, она вряд ли посмеела бы произнести подобное. Вот Сесилия — да. Она бы посмела. И в ответ задала ещё с десяток своих — только ещё глупее и страннее, чем тот, который задали ей самой. А Ис... Она не чувствовала в себе достаточно смелости, чтобы ответить так, как ей хотелось. Не чувствовала в себе сил огрызнуться или хотя бы просто рассердиться. Исабель не слишком-то понимала, зачем гредфеллец спросил её о солнце — как будто это было так важно. Она вообще не слишком хорошо понимала, зачем генерал Атанай решил познакомить принцесс с этим человеком.

Солнечная погода в столице, конечно же, нравилась принцессе. Нравилась больше, чем, вероятно, должна была. Она, конечно, не смела выйти из дома без шали, как это делала Сесилия, но, всё же, в дождливый день принцессам всегда приходилось сидеть дома. И несколько дней после — до тех пор, пока все лужи не высохнут. А в просто пасмурные дни... Мадам Милена никогда не отпускала их гулять. Скорее всего — боялась того, что дождь всё-таки пойдёт и кто-то из девочек промокнет и простудится. И, наверное, не зря — в большинстве случае, не касавшихся поведения Сесилии, наставница была, всё-таки, права, только вот каждый раз узнавать об отмене прогулки было ужасно обидно.

Вероятно, вопрос был задан, чтобы поддержать разговор, подумалось принцессе. Она-то не была болтливой Сесилией, которой только дать слово, чтобы больше никогда самому ничего не говорить. С ней поддерживать беседу было несколько труднее. Недостаточно было всего лишь одного слова, после которого можно было уже больше не думать над тем, что ещё сказать.

Она — совсем не Сесилия. Эта мысль почему-то кажется Ис довольно горькой, пусть принцесса и не понимает, почему. Она часто восхищалась младшей сестрой и любила её, наверное, сильнее, чем кого-либо ещё из своих многочисленных сестёр и братьев, впрочем, наверняка не столь сильно, как Сиси того на самом деле заслуживала. И Исабель часто считала её глупой, избалованной, капризной, и сердилась за это, совершенно забывая о том, что такой глупости, как она сама, никто больше из их семьи (ни сёстры, ни кузины) не сделал — никто не влюбился в того, с кем просто не суждено было быть вместе. И никто из сестёр не назначал кому-либо тайные свидания ночью. И никто не надеялся теперь всем сердцем, что царю Стево захочется выдать многих из принцесс замуж за нетитулованных дворян — тех, что стоят подальше от трона или вообще не имеют права даже сесть за один стол с монархом.

— Люблю, — улыбнулась Ис, стараясь показаться вежливой. — Очень люблю. Разве можно его не любить?

Но в столице солнца немного меньше, чем в окрестностях замка, где они жили, хотелось добавить девушке. Хаймотт-то находился на юге Жекренка, вполне нормально, что там было теплее. Но и солнечные деньки здесь случались несколько реже. И вот это было, пожалуй, единственной причиной, по которой Исабель иногда хотелось снова оказаться в Хаймотте. Там осень всегда была теплее. И дождей там было куда меньше — а значит, и меньше поводов быть постоянно запертой в четырёх стенах. Это, пожалуй, единственная причина, почему Хаймотт явно лучше столицы.

Наверное, Агата бы с ней согласилась. Ис прекрасно видела, как та печалится каждый раз, когда солнце скрывалось за тучами. Даже если мадам Милена чувствовала себя уставшей или заболевшей, а, значит, принцессы имели возможность посидеть на веранде, даже если лил дождь. Даже тогда Агата охала и вздыхала, усевшись в одном из кресел и грустно смотря вдаль.

— Я вот не люблю, — усмехнулся гредфеллец. — В Орщене совсем нет солнца. Если и выглядывает — то ненадолго. Я не привык.

Голос у него прозвучал совсем тихо, но очень чисто — можно было расслышать каждое слово. Редкая способность, подумалось Исабель. Очень многие начинали пришёптывать, в их речи появлялись повершенно лишние звуки, из-за которых ничего невозможно было понять. Её братьев специально учили говорить правильно, чтобы их было слышно даже в другом конце тронного зала. Ис помнила, как тяжело Риччи давались эти уроки, и как он каждый раз прятался в нише в библиотеке, думая, что никто не знает про это укромное место.

Вероятно, гредфеллец — из знатных, подумалось Исабель. Незнатные так не говорили. Нет, конечно, были те, кто самостоятельно обучался такому умению, но их было слишком мало. И выглядели они обыкновенно несколько иначе.

Принцесса пожала плечами и снова попыталась улыбнуться, что не слишком-то хорошо получилось. Она не слишком понимала, зачем было в таком случае спрашивать о солнце её, если уж по её радостному выражению лица, должно быть, прекрасно можно было всё понять и без лишних слов. Гредфеллец снова усмехнулся, но промолчал, и Исабель почувствовала, как глухое раздражение поднимается в её груди.