Сказка Будет Впереди (гет)

Ночёвка на заднем сидении нашего Жука — это не то, чего стоит ожидать от вроде бы нормально оканчивавшегося вечера с относительно приятным собеседником и мэром мелкого городка в дебрях штата Мэйн, не так ли?

В итоге мы с Эммой, она слегка поддатая, а я слегка обескураженный, едем тихой сапой по городу. Подозрительно это всё, знаете ли. Когда Реджина Миллс спросила, эдак исподволь причём спросила, стоит ли ей беспокоиться об отце, я буквально заставил дорогую мою подопечную сказать, что отцу этому самому она может, так уж и быть, позвонить, если так будет угодно этой, как в последствии оказалось, слегка психической мэрше. Эмма порой бывает тугодумкой, когда дело касается таких многоходовочек, вроде той, что я прекрасно провернул, заставив эту Миллс думать, что Эмма всё же может как-то претендовать на Генри, не смотря на все наши заверения, что этого не будет. Ведь если Миллс не будет дёргаться, то всё наше пребывание здесь и правда закончится крайне непродуктивно и быстро, потому как Эмма хоть и жалеет, я уверен, о своём поступке по отношению к ребёнку, но было это слишком давно, чтобы я не справился с её этим самобичеванием гораздо раньше. Так что с этой стороны на самом деле проблемы бы не было, и мы бы быстро ускакали обратно в Бостон, не считаясь со странным городишко и его жителями, и мне срочно надо было придумать что-то, чтобы задержать нас тут на более долгий срок, а противостояние с приёмной матерью этого мелкого поросёнка было бы достаточной причиной для Эммы, чтобы остаться. Она человек увлекающийся и упрямый... А мне нужно время, чтобы найти в этом городе своё спасение от пребывания внутри и в крайне редких случаях неподалёку от тела моей подопечной, ведь я всё же не горю желанием её убивать, если в ближайшее время-таки начнётся тот самый героизм, которого я ждал и не мог дождаться на протяжении двадцати восьми лет. Слишком уж всё странно складывается, ведь я помню, а Эмма просто ещё не сложила пазл, что маленьких нас обнаружили именно в этой местности, в штате Мэйн. Как только до Эммы это дойдёт, её будет ещё проще убедить здесь остаться, бросив все дела в Бостоне и переместившись в этот тихий омут с магическим душком.

Ведь я всё же чую не просто уже какую-то неясную странность этого городка, мною было распознано нечто дремлющее и при этом необъятно знакомое — такое я ощущал давным-давно, когда в своих странствиях, будучи тогда ещё опальным царевичем, забрел в Город Мастеров на границе с Бесконечным Лесом и парой дальних царств... В нём располагался неиспользуемый портал в иные реальности и части света, но настроен он был на Башню Молчания, которой пользовались в то время для ссылки неугодных, и которая ранее, кстати, принадлежала царевне Несмеяне, матери моего отца и бессмертной Каменной Княжне — так её называли в стародавние времена проклятья каменного сердца, что сковало её чувства, и когда она была государыней Тёмного Леса, будучи дочерью одной из древних Яг и сильнейшей колдуньей своего времени, да и моего тоже, просто уже остепенилась она да присмирела, когда сердце пламенное вернула и боль впервые за сотни лет душевную ощутила... История эта долгая да и сказывать-то мне особо не о чем, я там не был да не ел там хлеба, как говорится в тридесятых государствах... Это родство с Княжной, кстати, в своё время позволило мне положительно поучаствовать в одной немерено в то время для меня выгодной заварушке и получить поддержку Города Мастеров в моих притязаниях на власть в тридевятых царствах. Я сумел спасти тех, кто был в оппозиции к действующей наместнической власти одного из тогда ещё существовавших государей. Именно с Города Мастеров в своё время началось моё завоевание... Но не об этом сейчас собственно речь. Город Мастеров был на стыке миров, скорее магический, чем, будем говорить, реальный. Тут же всё диаметрально противоположно, хоть и по-своему схоже — сказочность лишь витала в воздухе, но всё же мне не казалось и магию достать теперь не казалось столь недостижимым. Проход в Башню там был через колодец, а в другие миры я не пытался пройти, сильно не до того мне было, так что и здесь стоит поискать нечто подобное. Вот проблема — пока я нахожусь так сильно привязанным к Эмме это попросту сложно совершить. А в прошлый раз, когда я от неё отделился... Во-первых, всё закончилось не слишком хорошо, и я всё же считаю, что виноват в произошедшем как с тем придурком Нилом, так и с отказом от ребёнка. Ведь если бы я не исчез на столь долгий срок после того, как она влюбилась в мутного чувака... А я не исчез бы, если бы не было того самого "во-вторых", которое напрашивается после "во-первых".

Во-вторых, я попытался захватить её тело. Как можно понять по результату, у меня не получилось.

Помнится, то тоже была беспокойная и полупьяная ночь...

* * *

— Ну привет, Эмма, — сказал я ничего ещё не осознавшей Свон, пока она всматривалась в мои глаза и пыталась, будто, впитать в свою память мой облик со всем имевшимся в ней любопытством.

— Привет... Ты и есть... старик, да? Не похож на старого. Почему ты не поправлял меня, хотя выглядишь лет на тридцать? Где это мы? — она засыпала меня вопросами, изучающе оглядываясь, но я смотрел на неё в упор, пока она наконец не замолчала и не посмотрела в ответ, догадливо задав самый важный. — Почему мы здесь?

Вокруг нас расстилалась зелёная степь, почти бескрайняя и дарующая жизнь равнина, знакомая мне по временам путешествий и завоеваний. Она объединяла три государства — Золотое, Серебряное и Бронзовое Царства, где правили Владычицы-колдуньи испокон веку, и звался тот край Дивным, потому как замки их были — один краше другого да к тому же в цветах, присущих названию каждого из царств, а в замках этих цвели сады волшебных растений, а посреди степи этой был источник целящей воды, её ещё называют водой Мёртвой. Лакомый кусочек, если так посмотреть... Но мы не о том.

— Потому что мне надоело это терпеть, — я подошёл к ней ближе, не встретив ни малейшего сопротивления удивлённой девушки, и сунул руку в её грудную клетку, привычным жестом сжимая пульсирующее сердце.

Она смотрела в ответ с болью и непониманием, так смутно знакомо и неприятно мне самому, что я решил промолчать и покончить с этим поскорей, дёрнув на себя средоточие её силы.

В следующее мгновение меня ослепил яркий свет, а степь завертелась вокруг, затем заклубилась белесая магия, отливающая золотом, но холодная... А затем я обнаружил свой дух, едва плотный и вполне зримый, вне её спящего тела.

Рядом с Эммой спал Нил Кессиди, которого я ненавидел каждой частичкой своей души, потому что именно из-за него я решился на подобное. Ей ещё не было восемнадцати — это было не по моим правилам. Она не должна была так сильно влюбиться. Моя реакция даже напоминала мне какую-то иррациональную ревность, ведь я был давно мёртв и не должен был так откликаться на романтические отношения своего, так скажем, случайного перевалочного пункта, но нет, я был готов её поглотить и убить всего лишь за эти отношения. Было бы крайне странным, если бы не постоянное неясное чувство, проникавшее исподволь... Я должен был не допустить продолжения, потому что меня захватывал страх каждый раз, когда я представлял себе, что перестану играть в её жизни главную роль, она наберётся сил и избавится от меня. И теперь она знает, что я ей не друг, а магии у меня осталось не слишком много.

Я коснулся её лба и отмерил ровно половину оставшейся маны на заклятье.

Она вспомнит только тогда, когда найдёт истинную любовь и родную душу в мире, что пропитан магией не меньше, чем мой родной, и разделит с этим человеком поцелуй истинной любви. Этого никогда не произойдёт, не так ли? Ведь в этом мире магии почти нет.

Мои конечности потускнели, и я снова стал бестелесным. Но это того стоит — мне теперь есть куда возвращаться. Пусть пока побудет одна. Она теперь помнит лишь то, что мы поговорили на повышенных тонах, и я её покинул, пообещав вернуться.

И я вернулся, когда она позвала. И тогда тоже была ночная пора. В ту ночь был рождён Генри.

— Его отца зовут Джон, — сказала она, заметив меня зависшего за спиной акушерки, державшей ребёнка — я был видим только ей, и она смотрела в мои глаза с сожалением и болью, так, что в моей груди бы сжалось сердце, будь у меня настоящее тело. — Джон Олдман.

— Ивана переиначила, значит.

Я вгляделся в её лицо с наверняка заметной болезненной нежностью, потому что она ободряюще мне улыбнулась — даже сейчас оставаясь той Эммой, которую я бы никогда не тронул и не попытался сделать то, что сделал, моей малышкой Эммой, которую не возможно было не обожать, и дотронулся её до щеки. Она начала плакать, всё ещё робко улыбаясь, и ластиться к моей руке, забывая, что я давно мёртв, а ребёнка унесли — я даже не посмотрел в его сторону.

— Родная, тише. Тише, не плачь. Мы что-нибудь придумаем. Всегда придумывали.

— Я отказалась от него, — одними губами прошептала она. — Я не думала, что ты появишься. Вместе мы бы что-нибудь придумали.

— Я тоже не думал, что появлюсь, — я коснулся губами её лба и затем прижал ладони к её щекам, глядя в её расширенные зрачки. — Прими меня снова. Прости меня. Его уже нельзя?..

— Нельзя, — она закрыла глаза и снова тихо заплакала, едва всхлипывая и глотая слёзы.

Я обнял её и снова исчез, потеряв свободу.

За окном тюремной больницы стояла безлунная ночь.