Последняя милость (джен)

Путь от условленного места, куда их перенес магический портал, до заброшенного трактира Освальд своим компаньонам еще смог показать. Но вот как добраться до пещеры, вспомнить у него уже не получалось. Ведь мало того, что дорог в лесу не было. Даже тропинок. Разве что следы от предыдущего прихода могли остаться, а их заметить не так-то просто. Но, вдобавок, оказалось, что при свете дня (даром, что без солнца) лес выглядел неузнаваемо. Совсем не так, как в сумерках.

Потому все-таки пришлось Равенне прибегнуть к амулету, помогающему найти Скверну. Прибегнуть впервые за миссию уже на лесной опушке.

Амулет представлял собой небольшую диадему из посеребренного железа с рубином в форме глаза. Зрачок в этом «глазе» имелся тоже, и если присмотреться, можно было увидеть, как он едва заметно шевелится.

Когда Равенна надела диадему на голову, рубиновый «глаз» оказался прямо на лбу волшебницы. И в то же мгновение восприятие мира изменилось. Сначала высившиеся впереди деревья, заброшенный дом, бывший когда-то трактиром, трава под ногами и три человека-спутника потускнели, превратившись в собственные изображения — грубые, плоские и выцветшие, точно на старых гравюрах. Затем на этом фоне проступили красные пятна, будто на ту же гравюру пролилось вино… или кровь. Впрочем, если приглядеться, становилось ясно, что сравнение с кровавыми или винными пятнами неудачно. И те и другие неподвижны. Тогда как красные пятна, что видела Равенна, колебались точно пламя костра. А некоторые даже перемещались с места на место.

Разные то были пятна — от совсем крохотных и тусклых, будто звезды на небе, до крупных и ярких. А одно пятно оказалось просто огромным: когда Равенна повернулась в его сторону, эта красная, подрагивающая махина заняла треть обзора.

Определенно, амулет мастера Бренна оказался очень чувствительным.

— Нам… туда, — слабым голосом проговорила Равенна, указывая правой рукой в сторону этого, самого большого, из красных пятен. Левая рука меж тем уже тянулась к диадеме, торопясь ее сорвать. Увы, возможность видеть то, что незаметно простым смертным, имела обратную сторону — и далеко не безобидную.

Когда мир снова вернулся к привычному виду, волшебница не сдержала вздоха облегчения. И вся четверка двинулась в ту сторону, куда она указала.

Добрались до пещеры быстро и без заметных трудностей. Днем-то гулять по лесу было всяко легче и веселее, чем в сумерках, не говоря уж про ночь. Да и мертвяки не разгуливали. То есть свою часть сделки некромант Лир выполнил.

— И что теперь? — спросил Освальд уже у входа в пещеру.

— Я иду внутрь, — сообщила Равенна, — если история, рассказанная Лиром — правда, если тут действительно раньше было капище, должны остаться следы… что-то, что могло бы рассказать о творившихся здесь ритуалах…

— Гадость тут всякая творилась, — сказал бывший вор.

— …и о волшбе, удерживающей Скверну, — продолжала волшебница, его реплику начисто игнорируя, — а значит, и подсказать, что дальше со всем этим делать. А вы подождите здесь.

Повесив на шею амулет для защиты от Скверны, она решительно шагнула к входу в пещеру… но сразу, осекшись, остановилась.

— Мне нужен факел, — проговорила Равенна затем, и голос ее звучал обескураженно, — ну и кто-нибудь, кто будет его держать.

— Для тебя — что угодно! — расплывшись в улыбке, отозвался Освальд.

— Сиградд, пожалуй, ты… — снова как будто не заметила его слов волшебница, — и амулет не забудь.

У входа в пещеру амулет, формой похожий на человечка с раскинутыми руками, был чуть теплым — ровно настолько, чтобы кожей не чувствовался холод металла, из которого он был сделан. Зато едва дневной свет сменился темнотой, кое-как отгоняемой огнем факела, как Равенна тихонько и непроизвольно охнула: «человечку» хоть и все еще было далеко до угля, только что выпавшего из печки, но нагрелся он быстро. Заметно и почти мгновенно.

А вот Сиградд, казалось, никаких перемен в своем амулете не ощутил. Хотя чему тут удивляться: некоторые крестьяне до сих пор верят, что северные варвары не из костей и мяса сделаны, но из камня. Конечно, Равенна знала, что это не так, что это чушь — кому, как не ей, целительнице, знать, что все люди одинаковы. Но успев познакомиться с одним из воителей-северян, понимала теперь, что сказки эти отнюдь не лишены оснований. Ибо в стойкости, несокрушимости… как и в способности выражать чувства тот же Сиградд ненамного уступал какому-нибудь утесу на северном побережье.

Огонек факела отбрасывал на стену пещеры дрожащее пятно света. Переползая по мере продвижения Сиградда и Равенны вглубь пещеры, это пятно выхватывало из темноты щербины камня, слагавшего скалу, корни каких-то растений, протянувшиеся сквозь трещины, бледные и тощие грибы. А также летучих мышей, что целыми толпами спали, вися под потолком.

— Удивительно, — вполголоса говорила Равенна, обращаясь, скорее, к самой себе, чем к Сиградду, — считается, что Скверна губит жизнь… она ведь не может иначе. Ведь приходит оттуда, где просто нет места никакой жизни. Но как же эти растения существуют рядом с ней… и летучие мыши?

Потом она вспомнила, как защитников Веллесдорфа атаковали те же летучие мыши, обитавшие не абы где, а в оскверненном замке. Причем там Скверны скопилось не меньше, чем в пещере. Однако ж мелкие летучие зверушки выжили — хоть и обезумели, хоть и сделались покорны демонической воле, захватившей замок. Подобно тому, как еще раньше обезумели жившие в Веллесхайме люди.

— Наверное, все дело в дозе, — решила Равенна, все так же говоря сама с собой, — как с ядами и лекарствами. Одно и то же снадобье может быть лекарством, если доза мала — и ядом, если принять его слишком много.

Волшебница не ждала какого-то ответа на свои рассуждения — не более чем мысли вслух. И оттого особенно удивилась, услышав глухой басовитый голос Сиградда.

— Или как с пивом, — были его слова, — и прочей выпивкой. Она может веселить, придавать смелости. Но если выпить слишком много — свалишься как труп.

— А что! — Равенна оживилась, — по-моему, твое сравнение даже ближе будет. Можешь поверить мне, как целительнице: все хмельные напитки разрушают тело и загрязняют душу — совсем как Скверна. Но если выпить немного, кажется, будто пиво или вино даже полезно. Настроение повышает, заставляет чувствовать себя сильным, смелым.

Но можно выпить немного побольше — и тогда смелость перерастет в безрассудство. Человек сможет совершить то, чего трезвым бы сделать стеснялся. Считая глупым или неприличным. Ну и, наконец, если выпить много… много-премного, тогда, конечно, лишишься чувств. И можешь даже потом не пробудиться — сразу отправиться на тот свет.

И со Скверной, похоже, примерно то же самое. Смертельно опасно для жизни только большое количество этой сущности. Тогда, действительно, и трава сохнет, и деревья облетают, и птицы предпочитают не садиться на оскверненное место. Но если Скверны немного, тогда она просто… как говорят церковники? Точно: «Искажает творения Всевышнего». То, что сами они предписывают дьяволу. Искажает, превращая живые существа в их гнусные уродливые подобия — и уродливые не только телом.

А некоторые… назовем их некроманты, научились даже применять Скверну себе на пользу. Как воины, которые выпивают перед битвой немножко хмельного — для храбрости. Или затюканные дурни, которые от пива чувствуют себя смельчаками и писаными красавцами. Да начинают приставать к каждой подвернувшейся бабе, а каждому мужику грозятся дать в морду.

Равенна все говорила, пока она и Сиградд углублялись в пещеру — оказавшуюся неожиданно большой и глубокой. Настолько, что противоположный край терялся в темноте даже несмотря на свет факела.

Призрак некроманта, назвавшегося Лиром, так им в пути не встретился. И освещать двум гостям путь своим холодным сиянием, о котором рассказал Освальд, не спешил. Наверное, тоже дожидался ночи, как и летучие мыши. Даже призраки, насколько слышала Равенна, впадали в какое-то подобие спячки. Если это слово применимо к неживым сущностям.

Поначалу в обстановке пещеры вообще ничего не указывало на присутствие человека — хоть живого, хоть мертвого, хоть очень-очень давнее. Однако потом, пошарив светом вдоль одной из стен, Сиградд наткнулся на темнеющий полукруглый проем. Был он невысокий: тому же варвару пришлось бы не только пригнуть голову, но и наклонить спину, чтобы пройти дальше.

— Кажется, вот оно, — торжествующим шепотом произнесла Равенна, повернувшись к спутнику, — вход в капище. Только человек мог сделать этот проход. Больно уж он ровный… правильной формы.

Световое пятно ползло вдоль пещерной стены, позволяя рассмотреть ее получше. И словно в подтверждение своих слов волшебница подмечала, что возле проема участок стены был не просто каменный… но сложенный из камней. Плотная кладка обтесанных камней, оставленная древними строителями.

— Похоже, мы на верном пути, — с энтузиазмом проговорила Равенна, — вперед!

Первым в проем ступил, согнувшись, Сиградд с факелом. Волшебнице же, которая была намного ниже варвара, проем и обнаруженный за ним туннель пришелся как раз по росту.

И в туннеле стены тоже выглядели каменной кладкой, а не природным камнем — здесь это еще больше бросалось в глаза. Более того, на наиболее гладких из камней были вырезаны какие-то символы. То ли руны, то ли клинопись, которой были написаны трактаты мудрецов из южных стран — Равенна точно не знала и сказать не могла.

Длиной туннель оказался примерно в десяток шагов и оканчивался входом в небольшую круглую комнатку со сводчатым потолком. Посреди помещения стоял алтарь — камень размером с небольшой стол и с верхней гранью, что некогда была обтесана до гладкости, доступной, наверное, не каждой столешнице. Теперь, правда, было заметно, что время взяло свое. И сколь бы гладкой ни была поверхность, за прошедшие века она и щербинами успела покрыться, и трещинами.

А большую часть поверхности алтаря покрывало темное пятно. Не уместившись на ней целиком, пятно частично спадало по боковым граням этого большого камня и даже прихватило немножко пола — оказавшегося опять-таки каменным, а не земляным. Огонь факела высвечивал отдельные булыжники, коими был вымощен пол. Точь-в-точь как мостовая или площадь в каком-нибудь городе.

О происхождении темного пятна нетрудно было догадаться.

— Кровь! — проговорила Равенна, рассматривая под светом факела эту исполинскую бурую кляксу, — сколько же ее пролилось здесь… сколько принесли жертв… да, прямо на этом месте! И сколько страданий. Тогда наверняка именно в алтаре и сосредоточена Скверна. Он и есть источник… подобие источника.

Слушая объяснения спутницы-волшебницы, Сиградд потянулся одной рукой за секирой и одновременно оглядывался, ища, куда бы пристроить факел — и тем самым освободить вторую руку. Так и не присмотрев ничего подходящего, он не без труда удержал извлеченное из-за спины тяжелое оружие одной рукой и занес над камнем-алтарем. Для людей вроде этого северного воителя любой вопрос решался таким вот, единственным, способом. Особенно вопрос не из приятных.

— Нет! Погоди, не так, — рука Равенны мягко, но настойчиво отвела лезвие секиры от камня, — в лучшем случае это не поможет: Скверна удержится даже в поврежденном алтаре. А в худшем может обрушиться на нас. Тогда не уверена, что даже амулеты помогут. Или вырвется наружу. Тогда уже не поздоровиться и лесу… а с ним и Освальду с сэром Андерсом.

— И что делать… раз не так? — недовольно пробурчал Сиградд.

— Думать, — волшебница приложила указательный палец по лбу, легонько по нему стукнув, — разбираться. Тут вряд ли обошлось без волшбы… почти уверена, что здешние жрецы на самом деле были колдунами. А жертвоприношения устраивали не для того, чтобы умилостивить каких-то духов или племенных божков. Но чтоб самим получить силу. И когда я пойму, что за колдовство они творили, то смогу обратить его вспять… наверное. Или разрушить. Посвети-ка мне, я осмотрюсь.

И с этими словами Равенна шагнула поближе к стене комнаты. Сиградд с факелом послушно двинулся следом.

Камни стены оказались густо покрыты все теми же письменами — не то рунами, не то клинописью, которые волшебница видела еще в туннеле. На нескольких самых больших камнях еще были вырезаны какие-то рисунки. Но из этих, последних, Равенна смогла различить только один — две человеческие фигурки, стоявшие рядом и державшиеся за руки. Остальные изображения, и раньше бывшие слишком грубыми, за века, вдобавок, стерлись. Так что разглядеть их и тем более понять было невозможно.

Отказавшись от этой идеи, Равенна снова перевела взгляд (а Сиградд — свет факела) на письмена. Всмотревшись в них, на первый взгляд такие незнакомые… волшебница с удивлением поняла, что различает и даже понимает написанное. Даром, что умом признавала: этот язык ей неизвестен. И даже какой это язык, ответить она бы при желании не смогла.

Но в то же время…

«Здесь жарко. Очень жарко», — прочитала Равенна на одном из камней. Будто узнала… или разгадала крючки и палочки незнакомой письменности. Чтобы затем они сложились в ее голове в слова, наполнились смыслом.

И даже больше. Равенна почувствовала… или, скорее обратила внимание, что в круглой комнате и впрямь жарко и душно. Что это свойство капища не изменилось за века, прошедшие с того времени, когда была оставлена надпись. Да и как бы оно изменилось? Доступ воздуха как был скупым пуще какого-нибудь скряги, так и остался.

Вероятно, как ощущала Равенна, царящие в пещере жара и духота с тех пор только усугубились. О, заметила волшебница, теперь воздух в капище был почти как в бане. С той лишь разницей, что баня несла чистоту, а древнее место для жертвоприношений казалось насквозь грязным. Так что и жар вызывал отвращение — напоминая не то тяжелую загаженную перину, не то дыхание уличного пса.

Равенна чувствовала, как на лбу выступают, а затем стекают по лицу капельки пота. А все тряпки, что были на нее надеты, приносили муку. Чуть ли не душили волшебницу.

Терпения Равенны хватило всего на несколько мгновений. А иссякло оно, когда голова закружилась, а в глазах помутнело. Резким движением волшебница сорвала с себя дорожный плащ. При этом что-то слетело с ее шеи и звякнуло, ударившись об пол. Что-то маленькое; что именно — Равенна не удосужилась ни узнать, ни даже глянуть в ту сторону. Тем паче, это «что-то» было теплым, даже горячим. А значит, вносило свою лепту в ее мучения.

Избавившись от плаща, следом Равенна распустила шнуровку на платье — у ворота. Пустив за пазуху немного воздуха, принесшего толику облегчения. Да, вид у волшебницы после этого жеста сделался неряшливый, даже неприличный, как у уличной девки. Зато дышать стало ощутимо легче. И Равенна снова смогла сосредоточиться на стене, на письменах.

Следующий набор диковинных значков, поддавшийся пониманию волшебницы, гласил: «Чем бы ты ни занималась — помни: прежде всего, ты женщина».

Равенна прямо-таки ощутила гордость, с которой была написана эта фраза. А следом подумала, что за века, прошедшие с тех пор, как капище было заброшено, мир изменился не в лучшую сторону. Ведь подумать только: когда-то слово «женщина» звучало гордо. А не обозначало чью-то пожизненную рабыню и бесплатную шлюху. Ну и девочку для битья — время от времени.

Или, к примеру, злую ведьму, достойную костра инквизиции — если речь шла о женщине, любую из трех вышеназванных ролей отвергавшей.

«М-м-м, похоже, Освальд не узнал от Лира всей правды, — зашевелилась в голове Равенны внезапно зародившаяся мысль, — или просто нам не сказал? Похоже, культ, которому было посвящено это капище, был не абы каким, а женским. Во славу женского начала, в честь какой-то богини-женщины… и покровительницы женщин. Тогда, наверное, понятно, почему Лир стал пленником капища. Скверна здесь… или ее вместилище пропитано женским началом. Какой-то дух, считающий… ощущающий себя женщиной. И которому понадобился хотя бы один мужик. А тут как раз этот некромант подвернулся — вот и не отпускает его пещера… дух».

Это умозаключение показалось Равенне забавным. Волшебница захихикала… затем расхохоталась, да все громче и громче, все сильнее. Дойдя до того, что согнулась, хватаясь за живот, и закашлялась. Но все равно не могла сдержать этого, рвущегося из нее, смеха.

— Что с тобой? — из-за спины окликнул Равенну голос. Грубый, но приятный тем, что излучал силу. Просто-таки звериную мощь.

Такой же сильной… но в то же время чуткой показалась ей и рука, что легла на плечо. Мужская рука.

— Все… в порядке, — проговорила волшебница, выпрямляясь и делая глубокий вздох. А затем повернулась к тому, кто ее окликнул.

Человек, стоявший рядом и державший в руке горящий факел, показался Равенне знакомым, но как-то смутно. Имени, во всяком случае, волшебница теперь вспомнить не могла. Но имя ее интересовало куда меньше, чем внешность человека. Такая, что — как внезапно дошло до Равенны — и глаз не оторвать.

Высоченное и могучее тело, проступавшее под одеждой. Просто-таки зверь, хищный зверь в людском обличии. Настоящий самец!

А еще запах. Истинно мужской запах пота, силы и… желания. Да, желания, которое этот здоровяк отчего-то в себе подавлял. Как, впрочем, не он один.

Зрелище могучего самца завораживало Равенну… и отвлекало тоже. Собравшись с духом, она резким движением отвернулась, снова вперив взор в исписанную диковинными символами стену.

И почти в тот же миг взгляд волшебницы задержался… нет, скорее застыл, как муха в янтаре, остановившись на еще одной надписи, поддавшейся чтению.

«Три вида врагов у тебя, — гласила она, — те, кто желают тебе смерти. Те, кто пытаются навязать тебе свои желания. И те, кому хочется, чтобы ты и своими желаниями пренебрегла».

— А ведь правда, — хотела подумать, но нечаянно произнесла вслух Равенна. На лету вспомнив, чем была даже ее жизнь — даже ее, занимавшейся, казалось бы, тем делом, которое ей нравилось. Про других женщин, оказавшихся в рабстве у похотливых двуногих свиней, и в подметки не годившихся хотя бы этому здоровяку с факелом, и говорить было нечего.

Нечего говорить… вернее, сказать можно только одно. Вся жизнь — следование чужим желаниям и пренебрежение своими. Что не приносило счастья. А значит, навязано было не иначе как врагами.

Но теперь! Когда глаза Равенны открылись…

Развернувшись, волшебница сверкнула глазами, окинув могучего самца, стоявшего неподалеку, взглядом голодным и безумным. Провела языком по губам. И одновременно, вскинув обе руки со скрюченными пальцами, резким движением разметала волосы.

— Равенна?.. — недоуменно пробормотал Сиградд, глядя, как она непривычной, по-кошачьи плавной поступью подходит к нему. Почти вплотную.

— Ты мне враг? — голосом непривычно глубоким и грубоватым осведомилась Равенна, проведя пальцем по груди варвара, затем по открытой шее.

— Не… понимаю, — только и смог сказать Сиградд.

Впервые в жизни, наверное, он слукавил. Хотя бы частично. Потому что прекрасно понимал — да даже мальчишка бы понял — чего именно захотелось вдруг его спутнице. Непонятна ему была разве что причина произошедшей с Равенной столь резкой перемены. Она пугала его… да-да, пугала воителя, привыкшего даже смерть воспринимать как просто открывшуюся дверь в лучший мир.

Кроме того, хоть и наслушался еще в прежней жизни Сиградд рассказов от сородичей, о том, кто и над сколькими женщинами надругался при очередном набеге, хоть и бывал даже свидетелем таких надругательств — но сам ни разу не принимал в этом участия. И вообще считал себя однолюбом. Продолжал любить Луту, даром, что умом понимал: больше им ни в жизнь не встретиться.

То была вторая причина, по которой варвар не мог уступить внезапному порыву Равенны.

— Ты мне враг? — вновь вопрошала волшебница, — тоже заставишь меня… отказаться от моих желаний?

Но тут и третья причина подоспела, откуда не ждали.

— Остановитесь! — разорвал душный воздух пещеры голос громовой и в то же время какой-то… безжизненный. Так, наверное, могла бы разговаривать ожившая статуя.

Сверкнула молния… нет, просто вспыхнул свет — холодный, синеватый, но такой яркий, что огонь факела мерк рядом с ним.

И, озаренная синеватым светом, на камне-алтаре возникла призрачная фигура.

— Остановитесь! — проговорил призрак, и тон его резко, непривычно для живых, менялся от громового крика до едва слышного шелеста, — это все иллюзия! Морок, порожденный Скверной!

Холодное сияние растеклось от призрачной фигуры во все стороны, разгоняя темноту… и неузнаваемо меняя обстановку пещеры. Исчез камень-алтарь; каменная кладка с письменами и рисунками превращалась в обычный, природный камень, неровный и местами потрескавшийся. Да и само помещение — оно больше не было круглым. Сделавшись обычным гротом. Неправильной формы, как и подобает любому естественному образованию.

Скверна отступила — оставляя в душе и на сердце Равенны ощущение чего-то гадкого, вроде прикосновения жирных и грязных липких пальцев к лицу. Но… не сдавалась.

Вздрогнув, Равенна зачем-то обхватила себя руками. И помимо воли вспомнила учебную схватку с призраком в другой иллюзии — порожденной волшебством мастера Бренна. Вспомнила про заклинание «Развоплощения», о котором говорил ее наставник. А следом подумала, что если прибегнуть к этому заклинанию («как же я забыла, дура!»), то дух некроманта уберется прочь из мира живых. А значит, ничего искать не придется.

Вскинув руки в направлении Лира, Равенна скороговоркой произнесла заклинание «Развоплощения»… и едва не взвыла от досады, когда растаявший призрак миг спустя появился вновь.

— Думаешь, я не знаю этого заклинания? — в призрачном, обычно лишенном интонаций голосе теперь послышалась обида, — «Развоплощение» — чары ведь и для некромантов не бесполезны. Ты не знала? Так вот, я уже убедился и… прошу прощения, что не предупредил: «Развоплощение» здесь не поможет. Не трать время и силы.

Но и то, что заклинание не сработало, было лишь полбеды. Вдобавок, при попытке развоплотить Лира защита от Скверны, поставленная им, оказалась снята. И адская сущность вновь перешла в наступление. Причем атаковала уже не столь осторожно.

С ужасом дрожащая, чувствовавшая себя отравленной, Равенна видела, как откуда-то сверху хлынули потоки чего-то темного… разумеется, это была кровь. Целое море крови, которое сперва затопило земляной пол грота, затем стремительно поднялось и стало по щиколотку волшебнице, по колено, по пояс…

Оставались считанные мгновения до того, как Равенна окажется по горло в крови. А затем полностью скроется в кровавой пучине, захлебнется.

Сиградду осталось только одно — что, собственно, он и сделал. Подхватив истошно заверещавшую, с безумными глазами, Равенну, он забросил ее на плечо. И с волшебницей, барахтавшейся, как утопающая, что было сил, бросился прочь. К маячившему в темной дали светлому пятнышку выхода из пещеры.

Так состоялась первая схватка между Скверной, пленившей некроманта Лира, и посланцами мастера Бренна. Состоялась — и для последних закончилась поражением.