Летунья (джен)

Давным-давно мир совсем другим был: не восходило над ним солнце, а люди бродили под звездным светом и боялись взглянуть в собственную тень. Много чего в те времена творилось темного и жестокого — не видел никто, вот и не боялись люди ни наказаний, ни совести. Ничто не тревожило их. Долго те времена длились, и длились бы еще дольше, пока собственные деяния бы всех людей не поглотили, если бы не благословенный Ю.

Ю был рыбаком и жил у самой кромки великого моря. Каждый день он забрасывал в него свои сети и каждый день вытаскивал их обратно, под светом звезд собирал улов свой да нес домой. Но с каждым днем рыбы в его сетях становилось все меньше и меньше. Думал Ю: где-то в сетях его дыра есть, и раз за разом на ощупь перебирал ячейки, искал разрыв и не находил его. А однажды вернулись к нему сети пустыми, снова Ю ощупал их и нашел, да не разрыв, что зубами звериными сделан, а разрез, тонкий и ровный, и понял, что дело то рук человеческих. Страшно разозлился Ю, кричал он и потрясал кулаками, клял неизвестного вора, да сделать не мог ничего.

Решил Ю подстеречь вора да наказать его по справедливости. Починил он сети, закинул их снова, а сам притаился у берега и стал смотреть, кто за сетями его придет. Но никто не приходил, а сети вновь пустыми оказались. Снова и снова пытался Ю поймать вора, но темнота надежно укрывала его, лишь однажды увидел он смутную тень, бросился к ней, ударил ножом своим, но промахнулся, лишь царапину нож его оставил. Долго после этого Ю ходил по деревне своей, пытался вора узнать, да все напрасно было — серы все в темноте были и одинаковы.

А сети к нему снова и снова пустые возвращались. Стал Ю голодать, а вместе с ним и жена его, и дети. Но никак он помочь им не мог — только смотреть, как возвращаются сети пустыми, да чахнуть без еды. Так умерли один за одним все сыновья его, дочери, и даже супруга его оставила. В великом своем горе обратился Ю к звездам, моля помочь ему, осветить землю, найти вора, чтобы наказать его по справедливости, но звезды остались далеки и холодны. Молился он и темноте ночной, и водам морским, но те лишь продолжали скрывать несправедливость. Некому стало молиться. И тогда обратился Ю к самому себе, к сердцу своему пылающему, прося указать путь, найти, к кому слово обратить, чтобы услышано оно было. Долго и горячо молился он, а когда решил, что бесполезно все — вдруг услышал: звал его кто-то далекий, из-за самого края мира звал. И протянул Ю голосу руки, а голос протянул их к нему, и почувствовал Ю, как огонь живой бежит по жилам его, как огонь заливает весь мир, проходит насквозь и возвращается к нему, и не остается вокруг ни следа теней — все открылось, от края и до края увидел Ю мир и узнал, что море вокруг — глубокое и синее, а песок у его кромки — желтый, а люди вокруг — все один на другого не похожи. Присмотрелся он и нашел того, кто сети его рвал, узнал по шраму на руке от ножа.

Так солнце взошло над миром и не осталось мест, где мог спрятаться от взора его неправый. А Ю, что солнце позвал, благословенным нарекли.

Льяттская сказка

422 г. Р.Э., Святой город Тан

Она была огнем и огонь был ее телом. Аше Сее чувствовала, как ее разум будто раздвоился — частью его она все еще находилась в комнате, куда ее отвели, чувствовала боль от веревок, свои немеющие руки, давящее присутствие Алве Шаю за спиной, другой же она была пламенем и треском в сухих дровах, смотрела сквозь искры в камине на двух разговаривавших мужчин. Совсем тонкая, едва ощутимая струйка ее силы текла в ревущий камин, поднималась вместе с искрами вверх по трубе и отражалась в язычках пламени в другом месте. Аше Сее закусила губу, стараясь дышать ровнее и удерживать свое сознание в таком положении. Это сложно, практически невозможно, но она слишком сильно хотела знать. В конце концов, это касалось ее жизни.

— Вы ставите под угрозу расследование. — Сквозь искры камина Аше Сее не видела говорившего, только его руки — узкие холеные ладони, медленно оглаживающие лежащую на простом деревянном столе диадему. Ее диадему.

— И чем же? — Второй голос, глубокий и ровный, она узнала сразу. Казалось, ему тесно в небольшом помещении, и он заполнял его без остатка, стремясь вырваться наружу и касаясь даже сквозь пламя вязким и обжигающим медом.

— Своими действиями, Пятый, — другой голос тоже набрал силу, но он напоминал Сее текучую воду, журчал, обволакивал, просачивался, но давил от этого не менее сильно. Стало трудно дышать. Где-то там, по другую сторону пламени, она стиснула ладони в кулаки, впиваясь ногтями в кожу и прогоняя искорками боли накатывающее удушье. Она должна знать.

— Этот предмет мог пролить свет на все, что произошло. Он скрывал ответы, которые мы теперь можем и не отыскать, — сквозь спокойную толщу вод прорывался гнев.

— Этот предмет был чрезвычайно опасен, — голос Пятого Иерарха звучал все также ровно, он будто и не замечал направленных на него эмоций, но Аше Сее снова видела золотистую пелену, плотным коконом сомкнувшуюся вокруг его фигуры.

— Он нес скверну? — Говоривший подался вперед, оперевшись руками на стол, и Сее смогла рассмотреть его: тонкая сетка морщин лишь оттеняла правильные черты красивого лица, придавая ему хищное выражение. Капюшон широкой мантии высших иерархов соскользнул назад, открывая замысловатый узел, удерживавший седые волосы, на концах украшавших его длинных шпилек качнулись десятилучевые солнца, и Аше Сее торопливо отвела взгляд, ощущая, как это незамысловатое движение будто затягивает ее в себя. Неужели никто не видит темно-синих искр, танцующих на них?

— Он не нес в себе благословения и причинил множество разрушений. Для вас этого недостаточно, Второй?

— Недостаточно, — тот, кого назвали Вторым, стиснул в руках диадему, и Сее увидела заплясавшие по ее ободу синие искры. — Вы хоть понимаете, что сделали? Даже сейчас я вижу — этот предмет уникален! Металл, работа… камни, — он коснулся пустых гнезд и отдернул руку, будто обжегшись.

— Мне напомнить вам, чем окончились попытки изучения предметов несотворенных? — Пятый Иерарх отошел от стола, и теперь Сее видела: он смотрел куда-то поверх головы собеседника.

— Откуда вы?.. — синих искр стало больше, они вдруг сосредоточились вокруг глаз Второго, а потом вдруг разошлись в стороны легкой туманной дымкой, соскользнувшей по золотистой броне. Второй чуть дернулся и отвел взгляд в сторону.

— Я изучал сиальские архивы. Вас это удивляет?

— Искренне надеюсь, что их-то вы не додумались сжечь.

— Это было бы излишней мерой. И вы-то должны понимать, насколько подобные предметы опасны. Особенно для тех, кто их изучает.

— Лучше бы вы подумали о том, насколько опасно их уничтожение. Особенно — в вашем положении. Излишнее рвение, знаете ли, имеет свои последствия.

— Так же, как и его недостаток. И, Второй, с каких пор вы так печетесь о расследованиях? Восьмой Иерарх может счесть, что вы слишком глубоко интересуетесь его сферой.

— Мне всегда казалось, что мы здесь делаем одно дело, Пятый. И я сообщу об этом инциденте господину Первому, будьте уверены.

— Все в воле Тана. Второй, — коротко кивнув, Пятый Иерарх вышел за дверь.

— Дтсангов фанатик, — рука Второго Иерарха на мгновение сжалась, будто смыкаясь на чьем-то горле. Вдруг он замер, а синеватый туман снова волной разошелся по помещению. — Кто здесь? — иерарх резко развернулся к камину, синего вокруг стало удушающе много, и Аше Сее едва успела разорвать связь с пламенем.

Глубокий судорожный вздох. Она будто вырвалась на поверхность воды и теперь торопливо хватала ртом воздух, пытаясь отдышаться. Аше Сее понятия не имела, что несли с собой синие искры, но на мгновение ей стало так страшно, как не было и на холме перед стеной пламени. Когда она наконец оказалась способна воспринимать то, что происходит вокруг, взгляд Сее тут же остановился на Алве Шаю, который пристально на нее смотрел. Кажется, он ничего не заметил. Благословенные постоянно рассыпали искры собственной силы, будто не могли удержать ее внутри себя. Если бы он только знал…

* * *

Окон у нее не было. Только бесконечная бархатная темнота и эхо шагов за дверью. Аше Сее подтянула колени к груди, глядя точно перед собой. Она не могла сказать, открыты ее глаза или закрыты — разницы не было никакой. Иерархи предусмотрительно не оставили поблизости ни одного источника света, ни крупинки огня, до которой Сее могла бы дотянуться. Но они не могли отнять у нее воздух. Он срывался дыханием с губ, стелился по полу, проникал в мельчайшие щели в двери ее камеры. Для него не становились преградами ни засовы, ни зарешеченное окошко двери. Если бы она могла стать ветром… О, она бы просочилась вслед за собственным дыханием сквозь дверь, взлетела по коридорам вверх, туда, где высокие окна были закрыты плотными ставнями от холодных зимних ветров, проскользнула в смыкающиеся двери и вырвалась на волю вместе со сквозняками от хлопающих дверей. Она была бы свободна.

Сее зажмурилась и уткнулась лицом в колени, чувствуя, как на ткани остаются влажные пятна. Она не была ветром. Подсобрать немного сил — и она смогла бы разбить дверь, найти дорогу наверх и, может быть, добраться незамеченной до верхних уровней. Но ветер летел спокойно и не знал преград, на него не давила тягучая волна меда. Не отступать. Чужой голос, тяжелая воля давила мысли. Она боялась, что, оказавшись на пороге, не сможет сделать шаг вперед. Но не могла не представлять себя ветром — раз за разом, так, что, казалось, коридоры, по которым Сее прошла всего один раз, намертво врезались в ее память.

Темнота не была постоянной, она нарушалась чужими шагами и бесконечными вопросами. Монотонный голос, знакомое кольцо слов. Вначале она отвечала, говорила то, что считала возможным. Потом — все, что могла. Но, кажется, так и не сказала то, что от нее хотели услышать. Вопросы сыпались и сыпались, повторялись и искажались, казалось — они звучат отовсюду, ввинчиваются в сознание, не оставляют даже во сне. Она перестала отвечать. Она молчала, глядя прямо на колеблющееся пламя свечи, и оно поднималось выше. Она смеялась, а вопросы не заканчивались. Свечи перестали приносить, заменив лампами. Они давали больше света, но огня в них не было. Только неприятно царапающий горло запах какого-то вещества — дома ничего подобного не было. Сее закрыла глаза, погружаясь в сон, но голоса и вопросы настигали ее и там.

— Назовите свое имя, — множество лиц крутятся вокруг, сливаются в одно, едва подсвеченное огоньком свечи.

— Аше Сее, — собственный голос доносится будто издалека.

— Место рождения? — снова голоса, то ближе, то дальше. Ввинчиваются в уши, срываются в крик.

— Льятта, деревня Элье, — кажется, или она тоже кричит? Кричит, потому что ее никто не слышит.

— Вы не похожи на льяттку, — синие искры на пальцах. Осуждение? Попытка отыскать ложь в ее словах?

— Знаю, — звук падает вниз, рассыпается капельками воды, вбивается в пол тяжелым камнем.

— Кем были ваши родители? Чем занимались? — быстрые резкие вопросы, они царапают, впиваются под кожу, будто стремятся достать до самого сердца.

— Моя мать была травницей, а у отца — небольшая ткацкая мастерская. Я унаследовала его дело, — она задыхается, каждое слово — огонь, дерущий горло. Они рвутся вперед, будто пытаются обогнать друг друга.

— Не матери? — мягкие, успокаивающие интонации. Искры отступают, и кажется — еще мгновение и она сможет дышать.

— У нее была другая ученица, — тихо, практически обреченно.

— Не пожалели? — касание? Ласкающие интонации повторяют прикосновение, очерчивают линию подбородка.

— Травы мне никогда не давались. Мне нравилось ткать. Нити сплетают узор, — вспышки. Время будто отматывается назад, и она видит рассыпающиеся веточки, слышит совсем другие слова: «Ты опять все перепутала! О чем только думала? Снова ловишь ветер…»

— Ваши родители… откуда они? — темнота перед глазами. Силуэт закрывает от нее свечу.

— Льятта, — она тянется вперед, туда, к живому огню. Хочется коснуться, хотя бы кончиками пальцев.

— Странно, — слово звучит резким щелчком, острыми режущими льдинками впивается в кожу.

— Может быть, — тепло все же касается ее, расплывается яркими пятнами по коже и покидает ее с тихим кап-кап-кап. Перед глазами расплывается красное.

Аше Сее с тихим всхлипом перевернулась на другой бок, распахивая глаза и глядя в темноту. Сердце бешено колотилось под ребрами, а дыхание тихим посвистом срывалось с искусанных губ. Она потянулась вслед за ним — привычным маршрутом куда-то вверх и вдаль, ощущая, как где-то там, высоко над ней, скользят и перемещаются теплые огоньки. Привычный запах меда забивался в ноздри, но Сее уже практически не обращала на него внимания. Она тянулась вперед, поочередно касаясь каждого огонька — будто проверяла, на месте ли они. Раньше Аше Сее казалось, что они все одинаковые, но теперь она знала — мёд пахнет по-разному. Он разливался широкой терпкой волной, от которой невозможно было укрыться, колол тонкими голубоватыми лезвиями, струился ласковой зеленцой. Они здесь. Все они были здесь. Иногда ей казалось — если огоньков станет меньше, что-то изменится. Тогда она сможет попытаться. Сее закрыла глаза, все еще ощущая огоньки совсем близко.

— Вам знаком этот предмет? — перед глазами искореженный обруч. Она смотрит на него долго, пристально, чувствуя, как все расплывается перед глазами, а сердце будто сжимают стальные когти. Мир вертится, шатается вокруг.

— Аше Сее? — чужой голос едва достигает слуха сквозь отчаянный, пронзительный скулеж, который никак не смолкает. — Аше Сее! — ее грубо встряхивают, зубы клацают, прикусывая язык, и неприятный звук обрывается. Только теперь Сее понимает, что это был ее собственный голос.

— Вам знаком этот предмет? — она поднимает голову, с трудом отрывая взгляд от такого знакомого обода, и смотрит на допрашивающего. Темно-синие глаза с пляшущими в них искрами затягивают, Сее кажется, что она падает в них, а на самой периферии зрения покачиваются золотые солнца на концах длинных шпилек.

— Знаком, — голос звучит будто со стороны. Сее кажется — она парит где-то высоко и оттуда наблюдает за тем, как шевелятся ее губы.

— Как он попал к вам?

— Нашли. Я нашла его, — Аше Сее не хочет отвечать, но губы двигаются против ее воли, выталкивая слова.

— Где? — голос звучит мягко, шелестит у нее в голове, и Сее с внезапной веселостью понимает, что за все это время Иерарх не произнес ни слова. Если не считать самого первого вопроса. Все происходит у нее в голове. Все… не по-настоящему?

— Где? — интонации не меняются, но она яснее видит синие искры, они впиваются в виски, скользят где-то в самой глубине ее сущности, болезненно сжимают и царапают, не давая дышать.

— В колодце, — слова проталкиваются с трудом, — я нашла ее в коло-о-одце, — она смеется. Захлебывается звуками и смеется, глядя на ошарашенное лицо иерарха. Почему-то Сее уверена: такое выражение у него — редкое зрелище. Но ей везет на редкости.

* * *

Здесь светло. Свет проникал через два узких, зарешеченных окна, его мало, совсем мало, но Аше Сее все равно щурилась, глаза слезились, и ей безумно нравилось это ощущение, она охотно подставляла лицо тусклому зимнему солнцу.

— Так почему вы не показали никому эту… диадему?

Сее с неохотой отвернулась от окна и посмотрела на собеседника. Вернее, на его руки, едва касавшиеся высокой чашки, над которой поднимался пар. Простую истину, гласящую, что смотреть в глаза Второму Иерарху Тан опасно, она усвоила еще на самом первом допросе. Отвратительное ощущение, что тебе не принадлежит твой собственный разум.

— Не захотела. Она была моя, только моя. Понимаете? — Аше Сее осторожно пошевелила руками, убеждаясь, что веревок на них и правда нет, и тоже сомкнула руки вокруг чашки. Зима в этом году выдалась холодной, но в помещении, где шел допрос, не было открытого огня, и горячий чай был единственным источником тепла. Высший Иерарх кутался в теплую мантию, но все равно ежился от холода. Сее едва заметно улыбалась: пусть на ней и была лишь тонкая рубаха, но холода она не чувствовала. Огонь грел ее изнутри.

— И что же заставило вас так думать?

— Ничего. Я просто знала это. Всегда знала. Вы же знаете, что завтра взойдет солнце?

Иерарх неопределенно хмыкнул. Синие искры окутывали его плотным медовым коконом, но не спешили рассыпаться вокруг. Она была готова. После того, самого первого случая. Когда ее коснулся синеватый лед — огонь уже ждал его. Бушевал пожаром в ее голове, наполнял мысли жаром и запахом гари, струился по жилам хрустящим черным пеплом и оседал пятнами сажи.

— Что меня ждет дальше? — Сее уже не раз задавала этот вопрос, но ответа на него пока не последовало. Иерархи о чем-то спорили и никак не могли прийти к согласию: ветер доносил до нее обрывки разговоров, тревожные вспышки силы, запах меда, что, казалось, готов был подмять под себя все, но в последние мгновения останавливался и отступал, сворачиваясь золотым клубком.

— Это зависит только от вас, — она не ждала ответа, и потому удивленно вскинула глаза. Синева заполнила разум. Она слишком поздно осознала ошибку. — Вы… необычны. И я нахожу, что ваша сила еще может послужить делу Иерархии.

— Ураган у Льяо. Трое погибших, один пропал без вести. Лес Ша. Двадцать восемь погибших. Сопротивление при аресте, — Сее не сомневалась, что Иерарх помнит о предъявленных ей обвинениях.

— Ураган не был преднамеренным явлением. Да и потом — вы были напуганы. Я не смотрю на это так узко, как Пятый Иерарх, — взгляд не отпускал ее, но не пытался проникнуть слишком уж глубоко. Это напоминало руку, удерживаемую на пульсе.

— Как у вас все гладко получается, — Аше Сее дернула уголком рта, а руки ее вцепились в чашку — горячее стекло приятно жгло руки, дарило живое ощущение. — Тогда почему же я все еще здесь?

— Потому что вы забыли самую существенную часть вашего обвинения. Ересь. Призыв к силам, не дарованным Таном, — Иерарх прекратил греть руки над чашкой и поднес ее к губам. Со стороны могло показаться, что сидят они не в холодной комнате для допросов, а в гостиной какого-то богатого дома.

— И как же, по-вашему, его можно снять? С остальным-то, я так понимаю, ваш язык справится. В обмен на что, кстати? — Сее тоже принялась за чай: такая роскошь в этих стенах ей не перепадала.

— Мне нужна ваша сила. Ваше знание, которое я не смогу получить другим способом, — они одновременно поморщились, вспоминая искореженный остов диадемы, только Аше Сее вновь почувствовала ноющую боль в груди и пустоту, а Иерарх скорее всего сожалел об упущенных перспективах. — Но вам придется пройти очищение. Доказать, что вы принадлежите Тану.

Сее молчала. Зимнее солнце, отражаясь от золотых подвесок в волосах Иерарха, бросало блики в ее глаза. Наверное, сейчас она даже смогла бы отвести взгляд, разорвать колдовскую пелену синих искр.

— Нет, — слово упало тяжело и категорично. Чашка глухо стукнулась о фарфоровое блюдце.

— Почему? — Иерарх откинулся назад на шатком стуле, соединяя перед собой кончики пальцев.

— Расскажите, что случилось с моей сестрой, Аше Дае. Расскажите, и я отвечу, — она прикрыла глаза, вызывая огонь и окутывая серым пеплом свои мысли.

* * *

422 г. Р.Э., о. Льяо, Обитель Духовных Сестер

Обитель Духовных Сестер у озера Льяо воистину была святым местом. Второй Иерарх Таеллан чувствовал, как его омывает волна тепла. Оно струилось вокруг, проникало в легкие с каждым вздохом и наполняло веселой звенящей силой. Казалось — вдохни поглубже, и ты сможешь все. Нечто подобное он замечал лишь в главном соборе Святого города, но там тепло ощущалось по-другому: в нем чувствовались перезвон стали и жар, оно было словно… более агрессивно. Здесь звездная гладь озера успокаивала мысли. Таеллан оставил паланкин и пешком пошел вдоль кромки воды. Кто-то счел бы это особым проявлением благочестия, но он хотел сполна насладиться этой силой, жалея лишь о невозможности унести ее частичку с собой.

Паланкин скрылся за деревьями, Таеллан чувствовал — поблизости нет никого, нет привычных любопытных глаз и едва слышного шепота чужих мыслей. Можно было вздохнуть свободно. Он прикрыл на мгновение глаза, отпуская собственную силу, позволяя ей растечься вокруг и смешаться с ровным током мощи Обители. Мир оживал, наполнялся жизнью, биением сотен сердец, едва слышным смутным течением ощущений. Если сосредоточиться — можно было увидеть его сотней самых разных глаз. Таеллан шел легко — будто разом сбросив весь груз прожитых лет. Дать волю силе, позволить ей наполнить себя — и даже волосы вспомнят, что когда-то были иссиня-черными.

— Господин Высший Иерарх.

— Госпожа Духовная Сестра.

Как и всегда, Обитель показалась слишком быстро, но встретили его на этот раз только на ступеньках собора. Лица Духовных Сестер скрывали вуали даже внутри Обители, но Таеллан не знал, как нужно смотреть, чтобы перепутать одну с другой. Их мысли ощущались по-разному. Кто-то нервно отгораживался, едва заметив его касание, кто-то приветствовал в ответ. Он шел вслед за высокой фигурой в темно-красных одеждах и старательно отмахивался от подсовываемой картины весеннего луга. Тягаться с Сае на этом поприще не имело смысла.

Сестрам полагались скромность и аскетичный образ жизни. Они проходили комнаты, обставленные самой простой мебелью, коридоры без ковров и лишних украшений — везде строгая элегантность простоты, наполнявшая даже личные покои, больше напоминавшие кельи. За высокими внутренними дверями начинался другой мир. Пушистые ковры и вышитые шелком подушки будто вернули Таеллана в стены родного дома, наполненного изумрудной зеленью шаахских миртовых листьев.

— Здравствуй, Лю, — пелена весенних цветов рассыпалась, наполняя его мысли тихим шепотком и целым ворохом вопросов, на которые не нужно было отвечать — лишь открыться чуточку больше.

— Здравствуй, Сае. Или ты теперь предпочитаешь зваться Тае? — ее волосы по-прежнему пахли миртом и весной, даже теперь, окончательно утратив все краски. Таеллан пропустил их сквозь пальцы, любуясь благородным серебром.

— Ты не мог приехать не по делу? — Сае отстранилась, высвобождаясь из объятий и направляясь к чайному столику.

— Конечно не мог, — теплая зимняя мантия опустилась на спинку кресла, роняя капли тающих снежинок, — но как видишь — воспользовался случаем.

— Секреты Сестер принадлежат Сестрам, — Сае сняла тонкие белые перчатки, руками перебирая и размешивая травы, соединяя их в одной ей понятном сочетании. — Мы уже обсуждали твое любопытство в данном вопросе.

— Не смел надеяться, что ты изменила мнение, но сегодня я хочу услышать только одну историю.

— Поэтому приехал сам.

— Ты бы хотела, чтобы я прислал Шаю?

— Он не услышал бы и слова, — Сае улыбнулась, расставляя чашки на низком столике и устраиваясь среди подушек.

— Ты уже обещала эту историю. Правда, не мне.

— Помню, но ничем хорошим это не закончилось. Хотя я надеялась.

— Возможно, все не настолько… плохо.

— Может быть. Что ты хочешь услышать, Лю?

— Расскажи мне об Аше Дае, — он смотрел внимательно и только потому увидел, как дрогнула чашка в руках Сае.

— Я скажу один раз. И больше ты не потревожишь меня вопросами о Сестрах. Обещаешь?

— Обещаю, — возможно, не стоило раздавать обещания настолько опрометчиво, но Таеллан слишком ясно чувствовал смятение мыслей, а еще, как ему казалось, слишком близко подошел к разгадке. Одна из нитей, что оплетали мир вокруг, была практически в его руках.

— Тогда смотри, — Сае протянула руку, и их пальцы переплелись, пока мир тонул в темно-синей дымке.

Из дымки выступали колонны, высокие окна, сквозь которые струился солнечный свет. Молитвенный зал Обители был огромен, его стены терялись где-то вдалеке, а потолком казалось само небо. Сквозь широко распахнутые двери к нему кто-то шагнул. Он видел тонкий девичий силуэт, слышал быстрый стук сердца и чувствовал разливающуюся вокруг смесь страха, надежды и предвкушения. Сейчас, как и много раз до того. Нужные слова сами срывались с губ, складываясь в торжественную песнь Сотворящих. Их силу и готовность к Пути. Идти вперед, идти сквозь все испытания и круги бытия, каждым шагом приближая себя к слепящему солнечному свету, протягивая ему руку, зная, что непременно обретешь ответное касание. Нужно только обязательно дотянуться.

Шаг вперед — тепло идет сквозь тело, устремляясь к другому человеку, ища отклик и не находя его. Впереди стена, сотканная страхом и неуверенностью. Это ничего, это нормально. Свет иногда слишком пугающ, чтобы принять его. Она... он? Они сдерживают его, позволяя лишь едва ощутимо касаться, подбадривая и побуждая раскрыться. Принять. Свет скользит вперед, но снова встречает сопротивление. А потом что-то поднимается ему навстречу, скалится яростно и непримиримо, и в этом оскале — завывание зимних ветров и гневный шепот пустынных суховеев, ярость шторма и колкие искры осенних порывов. Они держат его, отступают, но свет уже гневно и обиженно звенит и льется вперед широкой волной, вцепляется, сталкивается с ветром, и мир звенит вокруг на сотню голосов, поет бурю, но вслед за каждой бурей наступает затишье, облака светлеют и растворяются дымкой, и только солнце неизменно и яростно светит с небес.

Чужая сила схлынула, возвращая чувство реальности, которая мгновенно заполнилась звуками и образами, главными из которых был отчаянный крик да искаженное болью лицо. Ей? Им потребовалось несколько секунд, чтобы укротить поток и прервать обряд. Отсеченная сила болезненным спазмом разлилась внутри, но послушно затихла. Шаг вперед — ощущение тающей жизни под пальцами. Хрупкий огонек — им доводилось разжигать жизнь и из более слабых огней, но никогда теплое касание не оборачивалось смертью.

— Ты нашла причину? — чужие эмоции и мысли отпускали неохотно. Отголоски давнего ужаса смешивались с теперешней горечью. Таеллан чувствовал, как дрожат руки Сае, и не спешил отпускать их, отвлекая от лишних мыслей простыми и четкими вопросами.

— Нашла. В нашей хронике есть похожие случаи. Только им четыреста лет, Лю. Понимаешь? Четыреста! — Сае нервно рассмеялась и вырвалась из его хватки, обнимая себя руками, будто пыталась согреться.

— Кто? — чай остыл, но Таеллан не замечал этого. Хотелось чем-нибудь занять и руки, и мысли.

— Шепчущие Тара, Хранители Ша, Видящие Фаах. Там сказано что-то об отречении от ереси.

— А потом тишина, — в голове царил полный сумбур. Времена объединения Иерархии давно стали лишь достоянием истории, а уж то, что было до них, и вовсе казалось потерянным во мраке времен. Так хотелось многим. И чаще всего — так было правильно.

— Да, четыреста лет — тишина. А теперь сразу две, — Сае справилась с собой, и теперь комнату снова наполняло спокойное сияние ее силы. Она чуть поморщилась, перекатив на языке остывший чай, и принялась за новую заварку.

— Ты уверена, что… две?

— Полностью. И вторая — намного сильнее. Это все равно что сравнивать утренний бриз с сердцем шторма.

— А те хроники… исход один? — Таеллан хмурился, бездумно размешивая взвесь чайных листьев.

— Нет, если я верно сопоставила тенденцию, то чем больше сила, тем благоприятнее исход. Но последствия есть всегда.

— Тогда может быть? — он поднял голову, быстро просчитывая варианты. Если удасться уговорить Сае, и если исход будет удачен… сиальский архив скрывал многое, и Таеллан давно подозревал, что есть вещи, которые откроются, только если подойти к ним с правильной стороны.

— Даже не думай. Никогда больше, — Сае решительно качнула головой.

— Ты сама везла ее в Обитель.

— Я выставила бы ее за порог сразу, как только поняла, в чем дело. Она не прошла бы дальше первой линии круга. Только не в моей Обители.

— А, значит, мои сведения насчет Тае уже устарели? — Сае всегда умела говорить «нет» так, чтобы не возникало никакого желания повторять вопрос.

— Я сказала. Ни слова больше о Сестрах.

— Но все-таки… если кто-то из наших?

— Ты. Иллиав, может быть, еще кто-то из старших иерархов. Или тех, о ком мы не знаем. Уверена, если поискать среди старых семей, мы вполне сможем найти как минимум второго Гассата.

— Сае, не напоминай, — Таеллан поморщился: смерть Гассата он считал практически личным провалом и очень хотел узнать, как так получилось, что один из сильнейших благословенных Иерархии поддался скверне всего за какой-то год. — Из старших я никому не доверяю в достаточной степени. А Иллиав… — он покачал головой: сомневаться в том, что Пятому Иерарху Тан хватит сил на то, чтобы совладать с потоками, не приходилось, но Таеллан глубоко сомневался в том, что тот окажется способен их удержать. Захочет удерживать. Ему совершенно не нужен был радикальный подход к решению проблем.

— Значит, остаешься только ты, — Сае поджала губы, всем своим видом излучая неодобрение. Даже ее сила, до этого спокойно разлитая по комнате, собралась в тугой и вязкий комок, закрывая от него малейшие проблески эмоций.

— Сае…

— Пей чай и не вынуждай меня выгонять тебя раньше времени.

* * *

Все повторялось. Комната, чашка с дымящимся чаем и слабый солнечный свет сквозь зарешеченные окна. Только на этот раз где-то там занималась весна.

— Мое предложение все еще в силе.

— Вы узнали, что случилось в Аше Дае? — Сее задала вопрос, не отрывая взгляд от собственных пальцев. К чашке она на этот раз не притрагивалась. — Узнали, — молчание у Иерарха получилось на редкость красноречивым. Впрочем, ветер и исчезающие огоньки рассказали ей достаточно.

— Вы намного сильнее, чем она. Шанс есть.

Сее покачала головой. Перед глазами стоял изломанный и оплавленный остов диадемы. Вот что случится со мной, если ваша сила коснется меня. Солнце не оставит и пепла, и вы не сможете его остановить.

— Вы не хотите даже попытаться, — голос Иерарха звучал осуждающе, — если вы сами отказываетесь помочь себе, то и мои усилия не имеют смысла.

Аше Сее его уже не слышала. Где-то там, на самой кромке ее сознания, вдруг ярко вспыхнула фиолетовая звездочка. Близко.