Эффект мотылька (гет)

Семь — слишком популярное и потому слишком благодарное для литературных ассоциаций число, чтобы я могла его пропустить.

* * *

Воскресенье встретило их чуть розовеющим небом и не по-весеннему холодным сквозняком, хотя проснулась Маринетт от бешено колотящегося сердца. Ещё в полусне она разглядела в темноте свою руку, обтянутую красным, и поняла, что Тикки провела трансформацию сама, чтобы соблюсти их инкогнито. Адриана рядом не было, но в его честности Маринетт не сомневалась.

Неохотно выбравшись из-под одеяла, чтобы закрыть окно, она замерла, не донеся руки до защёлки. С улицы пахло свежестью раннего утра, мягкими булочками с корицей, слегка бензином и туманом, который тянуло с Сены.

Такая чудесная весна, а ты чуть было не умудрилась её проглядеть.

— Нравится? — раздался за её плечом тихий голос. — Если бы ты обращала на меня побольше внимания, могла бы видеть это чаще, — хмыкнул Кот, незаметно подойдя к ней — да, уже Кот.

— Нравится, — откликнулась Маринетт, на ощупь находя его руку; за два с половиной года она достаточно изучила напарника, чтобы понимать, какая сильная неуверенность во всём окружающем мире порой прячется за его глупыми шутками и подкатами. — Не бойся, Котик. Всё будет хорошо. Думай только о том, что самое позднее через час ты снова увидишь маму — и всё будет просто прекрасно.

— Если ты так говоришь, то и в самом деле будет, — пробормотал Кот, уткнувшись подбородком ей в макушку: за последние месяцы он сильно вытянулся.

Маринетт почти ненавидела себя за то, что не может сделать ничего большего, чем дружеское рукопожатие, однако к тому моменту, как они встретились с остальными в кабинете Агреста-старшего, Адриана практически перестало трясти. А затем, уже в лифте, на спуске в потайную комнату, её и вовсе отвлекла Алья, ворчливо приказавшая подруге:

— Я обязательно хочу узнать, как вышло, что вы провели ночь вдвоём. Потому что буквально полчаса назад я рассказывала твоей маме, что у меня прорвало водопровод и помощи попросить, кроме тебя, было не у кого.

Только открывшиеся створки лифта спасли Маринетт от необходимости давать ответ сию же секунду. Все были в сборе. Заранее начерченная семиконечная звезда слабо поблескивала, то тут, то там периодически заслоняемая скрюченной фигуркой мастера Фу, проверяющего напоследок каждую линию и каждый иероглиф. Габриэль же, пока Хранитель отвлёкся, замер в углу над оставленной без присмотра книгой и что-то в ней изучал, наморщив лоб. На расстоянии его высокая холодная фигура казалась Маринетт неживой, будто сделанной из воска, и ей совсем не нравилось это ощущение. Однако окликнуть его не успела — её опередил мастер Фу, когда ребята начали расходиться по лучам:

— Юноша, поторопитесь! Время!

Нехотя хозяин дома оторвался от манускрипта и занял свое место между Ледибаг и Котом. В руках Адриана уже темнел ручкой красного дерева ритуальный кинжал — ему было открывать круг, потому что всякий путь к победе начинается с неудачи. Маринетт ужасал момент, когда кинжал должен был дойти до неё. Нет, не тот факт, что нужно будет проколоть ладонь и извлечь каплю крови — но необходимость ради этого повредить костюм.

Это было сродни необходимости причинить вред квами, и Адриана, по-видимому, терзало то же самое. В ожидании, когда мастер Фу начнёт читать заклинание, он замер, словно воин, не решающийся занести меч; всегда готовый защитить всех и вся, но теперь сам защищённый от безжалостной магии ритуала лишь тонкой линией.

Рядом с другом стоял Нино, широко расправив плечи и обводя всех весёлым шальным взглядом. Поигрывал мышцами и глубоко дышал, будто сказочный кузнец, примеривающийся к молоту.

Дорогой друг, хранитель и опора, способный уберечь что угодно — но кто убережёт твою душу после обрыва короткой, но яркой дружбы с квами?

После Нино своё место на звезде занимал Анри. В неполной трансформации — вместо костюма Павлина туманность, едва обозначающая форму — он предстал перед остальными жуткой неведомой тварью из потустороннего мира.

Простишь ли ты недоверие и враждебность, с которыми я встретила тебя?

Разглядывая товарищей, Маринетт пропустила миг, когда ритуал начался. Тихий мерный голос мастера Фу, читающий заклинание, влился в происходящее откуда-то извне, из другого времени и места, и неразрывно сплёлся с настоящим — будто бы был здесь всегда.

Когда кинжал дошёл до Анри, Алья вздрогнула: она была следующей и, как и все остальные, боялась. Гибкая, по-лисьи изящная девушка — и Маринетт всей душой хотелось увидеть, в какую женщину превратилась бы Рена Руж со временем, да вот только времени этого больше не было.

Хлоя, приняв кинжал из рук одноклассницы, не тянула долго. Коротко замахнувшись, она воткнула острие в подушечку ладони — её сморщившееся при этом лицо в неверном утреннем свете на секунду показалось старушечьим.

Когда черёд дошел до неё, Маринетт с удивлением заметила, что клинок кинжала чист, хотя получил кровь уже пятерых человек. Вновь остро вспыхнуло сожаление, что она привела друзей к сегодняшней потере — в кошмарной смеси с гордостью за них и почти материнским стремлением отстоять и укрыть от боли. Что ж, сейчас она только и могла, что не сплоховать. Прижав кинжал остриём к ладони, Маринетт с усилием надавила — и, словно в фантастическом кино, ткань костюма разошлась, меняя структуру, и осталась невредимой, когда кинжал проколол кожу, впитывая ещё одну каплю крови, тяжёлую и ярко-красную, как гранатовое зёрнышко.

Завершал круг Бражник, и это тоже было правильно: в старые времена Хранителем всегда был владелец талисмана Мотылька, направлявший и обучавший остальных, как отец направляет по жизненному пути своих детей. Он взял кинжал за рукоятку так, чтобы ближе к лезвию оказался большой палец, а не наоборот, как брали другие — и это кольнуло Маринетт в сердце, но она не сразу поняла, что не так. А затем Габриэль Агрест полоснул кинжалом ладонь — от души, с размаху, и кровь закапала на каменный пол, и её было слишком много, больше, чем у всех остальных вместе взятых.

Словно этого было мало, он шагнул вперёд, пересекая защитную черту, и, опустившись на одно колено, вонзил кинжал в щель в центре звезды и повернул — то, что согласно плану отводилось мастеру Фу. Голос Хранителя при этом дрогнул, но заклинание не прервалось, а вот Адриан, в отличие от друзей, не смевших теперь пошевелиться, дёрнулся было следом — но Маринетт вовремя успела его остановить.

Хорошо, хоть за хвост ловить не пришлось, как обычно.

Кажется, выход Габриэля не нарушил течение ритуала, а только изменил распределение энергии: линии семиконечной звезды, которые были ближе к нему, теперь горели ярче. Маринетт с запозданием поняла, что именно он вычитывал в книге: Габриэль хотел оттянуть ритуал на себя, стремясь уберечь остальных, в первую очередь — сына. И, кажется, его задумка хотя бы отчасти удалась.

Вокруг кинжала тем временем разгоралось, разползаясь по линиям звезды, голубоватое пламя. Ребята постепенно успокоились и сосредоточились — даже Кот, неотрывно следивший за отцом, закрыл глаза, — и Маринетт тоже подобралась: тренировки пошли впрок. Когда пламя добралось до её луча, она ушла в себя, на время позабыв обо всём, чтобы сфокусироваться на ритуале.

Синеватые язычки, повторив все линии семиконечной звезды, будто бы не касались Чудесных, но Маринетт ясно ощущала, как вначале по её ногам, а затем всё выше и выше поднимаются искристо-холодные струйки. Магия добралась до сердца, притупляя сознание, и в этот миг стало так больно, что Маринетт упала на колени, не в силах терпеть стоя. Но вместе с тем она почувствовала боль других участников, и их энергию, сливающуюся воедино, и волю каждого, направляющую поток.

Получается!

Ликование наполнило душу — столь сильное, что боль, разрывавшая её изнутри, практически потеряла значение. И если именно таким должно было стать последнее их совместное с Тикки дело, то быть посему.

Заклинание ускоряло темп, словно живое существо, словно водоворот или буря. Уже не маленький огонёк, но целый костёр полыхал в центре звезды. Пламя теряло прозрачность, уплотняясь — так, что Маринетт почти не различала лиц товарищей, стоявших на другой стороне. И в ту секунду, когда боль стала особенно сильной, в центре полыхнуло, осветив потайную комнату от края до края и отбросив коленопреклонённого Бражника.

Он же погибнет так...

Ужас обуял Маринетт — совсем непохожий на страх, что посетил её в начале ритуала. Человек, распластавшийся непозволительно близко к центру звезды, был сейчас слишком беспомощен перед пожирающим его ледяным огнём, чтобы выпестованные за два с половиной года инстинкты Ледибаг не сработали прежде разума.

Раньше, чем успел дочитавший заклинание мастер Фу; раньше, чем Адриан рванулся на помощь отцу; раньше, чем остальные смогли что-либо понять — Маринетт уже тащила Габриэля Агреста прочь от средоточия магии, на задворках сознания удивляясь, откуда в таком тощем теле столько неподъёмного веса.

Ослеплённая пламенем ритуала, она уже не видела, как в его центре показались две человеческие фигуры, одна из которых сразу исчезла. Не видела и того, как Адриан, уже без костюма, метнулся к матери, едва узнав её в утихающем огне. Маринетт просто не могла увидеть ничего из этого и из всего, что произошло дальше, потому что, стоило ей оттащить Бражника на несколько рывков, мир вокруг померк, оставив только кромешную темноту.