Перстень царицы Ульяны (джен)

Отец Кондрат встретил меня у ворот храма. Я спрыгнул с коня, накинул повод на столбик у забора.

— Вот оно как сталось, Никита Иваныч… токмо мы возвращению преподобного возрадовались — а оно вона как. Пошли, участковый, выпьем за упокой.

Это был, наверно, первый раз, когда я не стал отказываться. Возможно, подсознательно чувствовал себя причастным. Отец Кондрат шёл, опустив голову, он даже говорил тише, чем обычно. Мы уселись в той же подсобке, где до этого неоднократно пили чай. Святой отец снял с полки бутыль кагора, разлил по кружкам — бокалов не было.

— Ну, Никита Иваныч… помолимся за упокой души раба Божьего Алексия.

Я согласно опустил голову. Выпили мы в молчании. Глядя сейчас на отца Кондрата, я всё больше убеждался, что прежний настоятель был для него больше, чем просто начальником. Именно отец Алексий привёл его к вере. Отец Кондрат поставил пустую кружку на стол и теперь беззвучно молился, закрыв глаза. Я молча ждал. Наконец настоятель заговорил:

— Второй раз ведь, участковый. Второй раз хоронить его буду.

— Соболезную, — вздохнул я. Вот она, обратная сторона этих воскрешений. Я вдруг с ужасом понял, что о такой вероятности даже не думал. Они поднимаются из земли на радость близким, безутешным в своей утрате, — и они, как выяснилось, могут умереть второй раз. В душе моей вдруг стало невыносимо пусто. Я не успел ближе познакомиться с отцом Алексием, но и одной встречи мне было достаточно. Этот человек настолько отрешился от мира в стремлении укрепить свою веру, что это казалось невозможным. Он был святым и мог вести за собой.

— Второй раз, — едва слышно повторил отец Кондрат. — Я ведь исповедовал его перед смертью. Осьмнадцать годов назад то было. И сегодня. Сегодня он тоже меня позвал.

— Расскажите, как это случилось, — попросил я. — Не как участковый прошу — как друг.

Отец Кондрат помолчал, размышляя, и перекрестился. Взгляд его был направлен куда-то сквозь меня.

— Он ведь встал когда, Никита Иваныч, я ж и обомлел. Сам я грехи ему отпускал тогда, давно то было. Никто уж и не помнит почти, четверо нас при храме, кто преподобного застал. Он отцом мне был в вере моей, сам меня за руку по этой дороге повёл. Я ж и не думал тогда, что всё так обернётся. А он однажды призвал меня — мне годов двадцать было — и молвит: молитвы твои силу имеют великую, слушает тебя Господь. Тогда ужо, стало быть, думал барьеры внешние мне передать. Сам меня учил их ставить, дабы не топтались вороги по земле православной. Всё перенимал я, что он мне сказывал, днями и ночами молился о защите над Лукошкиным. Почти тринадцать лет это заняло, прежде чем преподобный к государю нашему тогдашнему пошёл. Слаб я, говорит, всю жизнь был, город оборонить не в моей власти. Но преемник мой подымет над столицею щиты огненные. Не верил я тогда, что преподобного не станет. Вся жизнь храмовая на нём держалась. Ни единым лихим помыслом душа его не запятнана, никогда он в Спасителе нашем не сомневался. Не то что мы, грешные. А токмо в одну ноченьку призвал меня преподобный, исповедаться дабы. Чую, говорит, заберёт меня Господь скоро. Так и сталось, на шестой день. Хотел я во храмовом дворе его положить, ибо всю жизнь преподобный нашей обители отдал, токмо о нас заботился. Место любимое у него тут было, я тебе потом покажу. А токмо епископ Никон воспротивился, до последнего на том стоял. Так и не позволил отца Алексия здесь у нас положить, увезли на старое кладбище. Я ж тогда епископу едва в рыло не дал, да вспомнил, что отец Алексий всегда меня смирению учил. Так ведь до сих пор и не оттаскал я старого осла за бороду.

— Это правонарушение. И грех, — добавил я, сообразив, что второе для отца Кондрата является более существенным.

— Дык вот потому и, — вздохнул настоятель. — Я ж первый год без него слепым котёнком себя чувствовал, куда тыкаться — не знал. Барьеры поднял с Божьей помощью, ибо нельзя Лукошкину без защиты, один Кощей чего стоит. Потом уж, опосля, как-то легче пошло, а токмо иначе ужо.

— Понимаю. А почему епископ был так против, чтобы отца Алексия при храме похоронить?

— Да пёс его знает… — развёл руками отец Кондрат. — Он ведь от веры православной далёк уже давно, люди к нам больше идут. У него один бог — золото, о душе бессмертной позабыл и сам он, и половина подчинённых его. Боялся он, думаю.

— Чего?

— Что люди к могиле преподобного ходить станут, кланяться — святой праведник ведь он, Никита Иваныч. И всё влияние постепенно к нам перейдёт. Старый-то государь к епископу за отпущением грехов ходил, а Горох ужо, храни его Господь, — ко мне. Ты ж пойми, Никита Иваныч, то, чего он боится… оно мне не надо, я за золотом не гонюсь. Приходят к нам люди, если и пожертвование несут — то от сердца, потому что сами этого хотят, а не потому, что на входе прейскурант висит.

— А там что, висит? — опешил я.

— Вот те крест! С прошлого Рождества повесили. Венчание — столько, отпевание — столько, за здравие помолиться — поимённо считают… вот как погнал в своё время Господь торгующих из храма — так особо активные назад возвернулися.

Всё как в моём мире. Я понимающе кивнул.

— Так вот, Никита Иваныч, преподобный как встал — меня вроде и страх взял, а ну как бесы надо мной власть свою проверяют, а вроде и… радостно, знаешь. Как раньше, ещё когда он с нами был. Я бы даже грешным делом поверил, что не умирал он, что ушёл странствовать по святым местам, как он сам и описывал. Да токмо отец Феофан над ним заупокойную читал, да я потом полночи у гроба молился. И вот сегодня по обеде — опять.

«Что опять?» — хотел было спросить я, но не успел — отец Кондрат продолжил сам.

— Призвал меня преподобный, пошёл я в келью его. А он на коленях в углу стоит, лбом в стену уткнувшися. Чую, говорит, Кондрат, зовёт меня Господь обратно, слаб я стал.

Нам он говорил то же самое. И по времени совпадало. Где-то максимум через час бабка примется ворожить. Мне стало жутко от одной мысли о том, что мы к этому причастны.

— Хочу, говорит, исповедаться. Ну какие грехи у святого человека за два неполных дня? А вот. Слушаю вас, говорю, отче. А молвит он уж совсем тихо, видать, силы покидают. Я ж его в постелю уложил, молитву над ним прочитал, прислушиваюсь — спит. А токмо часа через два прибегает отец Онуфрий: не проснулся преподобный. И пёс этот рядом сидит и скулит, у меня ажно сердце захолонуло.

Честно говоря, у меня тоже. Кажется, именно мы были тому причиной. Уж на что был слаб отец Алексий, а бабкино колдовство его доконало. Теперь моя задача — постараться сделать так, чтобы Яга об этом не узнала, потому что она себе не простит.

— Ну, видно, так Господу нашему угодно было. Дал мне возможность ещё раз с преподобным повидаться. Рассказал я ему, что у нас тут происходит, о проделанной работе, стало быть, отчитался. Благословил он меня, дабы тем же путём я двигался, город от лихих сил обороняючи да люд православный в вере укрепляя.

— Вы же сами говорили, что, если городская защита повинуется вашему слову, значит, вы всё делаете правильно.

— На то и уповаю. Великое дело доверил мне отец Алексий, всеми силами стараюсь заветы его исполнять.

— Что вы намерены делать дальше?

— Здесь его положу. В углу двора берёза у нас есть, ты ж видел её. Вот к ней, там отец Алексий много времени проводил. А ежели из Никольского собора кто хоть слово вякнет — всю бороду выдеру.

Я даже не стал напоминать, что это правонарушение, — просто кивнул.

Мы ещё немного посидели. Пить я больше не стал — в конце концов, мне к Бодровым ехать, не буду же я вести допрос заплетающимся языком. Примерно в половину восьмого я попрощался с отцом Кондратом и вышел во двор. У меня сердце рвалось от осознания того, что именно мы с бабкой приложили руку к тому, что отец Алексий во второй раз покинул этот мир.

Мне беседа с ним ещё через чугунок не понравилась. И я был прав: он действительно прощался с нами. Он понимал, что этот разговор не переживёт. Мне было горько и обидно. Ведь именно я предложил отца Алексия на роль подопытного, но я не мог знать, чем закончится сеанс бабкиной ворожбы. И она не могла знать, просто совпало. Тогда почему я сейчас чувствовал себя так, будто лично пробрался в келью и задушил старика? Он видел своё будущее, но согласился нам помогать. Он знал, мы — нет, у нас не было дурных намерений. Легче мне от этого не становилось.

Я выехал за ворота храма. В душе моей сгущались чёрные, гнетущие тучи. Это дело — странное, дурацкое, самое, наверно, непонятное из всех — уже давно перестало казаться смешным. Иллюзия простоты, мелкого хулиганства исподволь затягивала всё отделение в ту самую черноту непроглядную. Ведь никто пока не умер, все на своих местах. Отец Алексий вернулся к исходному состоянию. Но чёрт возьми, как же мне было горько.

* * *

Мне повезло — на улице никто не цеплялся. Я ехал, опустив голову, погружённый в тяжкие думы. Словно вторя моему настроению, начал накрапывать дождь. К воротам бодровского поместья я подъехал уже в сумерках. Соберитесь, лейтенант Ивашов. Сначала работа, к скорбным мыслям вернёмся вечером.

Не слезая с коня, я постучал кулаком в ворота.

— Кто там? — немедленно раздалось с той стороны.

— Милиция. Меня ждут.

К чести охранников, они больше ничего не стали спрашивать. В механизме ворот что-то едва слышно щёлкнуло, и створки пришли в движение, начиная медленно разъезжаться на тщательно смазанных полозьях. Очень тихо — ей-богу, наши громче скрипят, на двух петлях поворачиваясь. Я въехал на территорию бодровского поместья. Если честно, не думал, что вообще когда-нибудь здесь окажусь.

То, что открылось моим глазам, я иначе, чем «город в городе», назвать не мог. Необъятных размеров сад, в центре которого возвышался барский дом, окружённый десятком построек помельче. В саду уже начинали цвести деревья, наполняя воздух нежными ароматами. Над всем этим великолепием явно чувствовалась женская рука.

— Езжайте к парадному входу, дальше вас проводят, — пояснил один из охранников, и они снова занялись механизмом ворот. Я обернулся. Лариска утверждала, что периметр охраняется сотней часовых, и поначалу эта цифра показалась мне запредельной. Однако сейчас я понимал, что всё вполне логично: на одних воротах стоял десяток суровых вооружённых бородачей. Так чего бы и не сотня по периметру? У нас государев терем охраняется примерно так же. Но то царь!

Ворота закрылись, створки неслышно соприкоснулись. Ну что, лейтенант Ивашов, действуйте. Я постарался сбросить горькое уныние, охватившее меня на территории храма. Здесь, кстати, это удалось без труда — слишком мирской, приземлённой была роскошь владений боярина. Я поблагодарил за совет и направил коня по аллее в сторону барского дома.

Меня с самого момента знакомства с Бодровым не покидало ощущение, что он стремится сравниться с государем. Точнее, даже не так: что совершенно случайно история повернулась лицом не к их древнему роду, и на троне оказалась другая династия. И пока все прочие грызлись у подножия трона, Бодровы стояли лишь на полступеньки ниже правящего монарха. А повернись история иначе? Я мысленно порадовался, что правит всё-таки Горох.

Здесь, в их владениях, это ощущение было особенно сильным. Царский терем имел четыре этажа, боярские в большинстве своём были трёхэтажными. Сейчас передо мной предстал господский дом, мало того что имевший четыре полных этажа, так ещё и украшенный сверху башенками. Самомнение у боярина, конечно, — дай бог каждому.

Я подъехал к главному входу. Широкая лестница вела наверх, к парадным дверям. Кто это всё строил — не знаю, но чувствовался заграничный стиль. У меня даже язык не поворачивался назвать это сооружение теремом. Вот у Мышкина — да, типично русский терем, а тут…

И вот, кстати, что ещё интересно. Когда в нашем деле о шамаханском заговоре пропал боярин Мышкин, на территории его владений мигом воцарился полный бардак. Рыдала супруга, её утешали многочисленные прислужницы, бегала, сбиваясь с ног, в панике дворня. Здесь же я пока не заметил ни единого признака беспокойства.

Встречать меня вышла сама Лариска. Она сдержанно улыбнулась, но я понял, что она рада меня видеть. Какой бы сволочью ни был Бодров, но она любила его и беспокоилась за его жизнь. Я же в её глазах был человеком, способным отыскать её драгоценного батюшку. Во мне она видела надежду.

— Добрый вечер, Никита Иванович.

— Ещё раз здравствуйте, Лариса Павловна. Как и обещал, я занимаюсь поисками вашего отца.

— Мы беспокоимся, что с ним что-то случилось, — она прижала руки к груди. И знаете, что ещё меня поразило? У нас в отделении Лариска рыдала совершенно искренне, в нашем с Ягой обществе она могла себе позволить забыть о своём происхождении, о привитых с детства манерах, становясь просто дочерью, напуганной судьбой отца. Сейчас, в родительском доме, она будто постоянно оглядывалась, смотрела на себя со стороны — я видел наследницу второго по значимости рода в государстве и будущую польскую королевну. И улыбалась она совершенно иначе — отстранённо, сдержанно, как того требовал этикет. Не наш, кстати, — европейский.

— Маман переодевается, — сообщила она и знáком велела мне следовать за ней. — Подождём её в гостиной.

Я огляделся. Налево и направо уходили два крыла, я успел разглядеть боковые коридоры.

— Мужская и женская половины, — заметив мой взгляд, пояснила девушка и, обогнув широкую лестницу, открыла резные двери. — Нам сюда. Располагайтесь, Никита Иванович. Я сейчас попрошу принести чай.

Она вышла, оставив меня одного. Гостиная, как и всё в бодровских владениях, поражала размерами и роскошью. Я плюхнулся на обитый белой кожей диван и достал из планшетки блокнот. Пока есть время, освежу в памяти записи по этому делу.

Точного времени исчезновения боярина мы не знаем. Возможно, что-то на этот счёт сможет рассказать жена. Лариска последний раз видела отца за завтраком, и вскоре после этого он уехал в сопровождении старшего сына. До этого момента всё чисто. Теперь мне нужно или разговаривать с этим сыном, или просить боярыню, чтобы поговорили за меня. Я должен восстановить, когда и с кем за прошедший день встречался Бодров, чтобы понять, кто видел его последним. И кстати! Я совсем забыл спросить у Гороха, а он-то видел ли боярина вчера? Вот что значит усталость и хронический недосып — элементарные вещи упускаю. Ладно, сейчас себя корить всё равно без толку, буду выяснять по ходу.

И после этого домой боярин не вернулся. Жена забеспокоилась только утром. Пока слишком мало данных, чтобы делать выводы. Я быстро записывал приходившие мне в голову мысли. Очень полезная привычка, кстати. «1. Выяснить, был ли боярин у Гороха. 2. Допросить охрану всех ворот — не выезжал ли он из города». Да и в целом, кстати, безотносительно вчерашнего дня, я не отказался бы узнать, покидал ли он Лукошкино последние недели три. Ладно, попробуем спросить домочадцев.

Противоположные двери распахнулись, и с гостиную вплыла боярыня Бодрова. Лариска следовала за матерью на некотором расстоянии. Я встал с дивана.

Бодрова приблизилась ко мне, ещё на ходу начиная тараторить на французском. Думаю, я хлопал глазами вполне красноречиво, потому что Лариска за спиной матери прыснула в кулачок, а потом тронула её за локоть.

— Maman, monsieur le détective ne parle pas français.

Эту фразу я, к счастью, понял и утвердительно кивнул. Боярыня распахнула глаза — она явно растерялась. Последовала пауза. Друг с другом в этой семье явно общались не по-русски. Вечная проблема знати. В конце концов, я в школе читал «Войну и мир», но там девятнадцатый век, а меня забросило несколько дальше. Похоже, проблема старше, чем я думал.

Наконец боярыня закончила соображать и отработанным движением сунула мне под нос руку для поцелуя, да так, что я едва избежал удара.

— Маргарита.

— Ивашов Никита Иванович, — я пожал ей руку, чем вызвал брезгливую гримаску на лице боярыни. Подумать только, сначала по-французски не говорит, а теперь ещё и руку целовать отказывается! В её глазах я выглядел как минимум пещерным человеком. — Простите, как вас по батюшке?

— Я знаю, кто вы. И оставьте эту старомодную чушь.

— Как скажете, — я пожал плечами. Бодрова мне уже с первых минут не понравилась. Она села в кресло, расправила юбки и выжидающе уставилась на меня. Лариска встала за спинкой кресла матери, я вернулся к своему месту на диване.

Нет, в целом я понимал государя, когда тот говорил, что с такой женой нет смысла думать о супружеской измене. Боярыня явно знала, что красива, и всячески это подчёркивала. К тому же я вполне допускал, что при должном освещении она выглядит старшей сестрой собственной дочери. Она была одета и причёсана на европейский манер, пышные груди едва не вываливались из глубокого выреза платья, корсет утягивал талию. По моим подсчётам, ей было лет тридцать пять, и минимум восемнадцать из них она состояла в браке. Интересно, всё ли её устраивает в их супружеской жизни, учитывая, что самому Бодрову уже за семьдесят, — почему-то некстати мелькнуло в моей голове. Здесь, кстати, подобные браки не то чтобы норма, но встречаются очень часто. Я вспомнил Мышкиных — ведь та же, один в один, ситуация, разве что боярин лет на пятнадцать моложе Бодрова.

Искоса рассматривая сейчас Маргариту, я не мог не сравнивать. У Мышкиных я не сидел вот так чинно, дожидаясь, пока нам принесут чай. Там боярыня рыдала у меня на груди, а потом вполне недвусмысленно попыталась улечься вместе со мной на лавку. Там какие-то непонятные старухи (мамки, няньки, кто они вообще?) завывали громче самой хозяйки, да и в целом было похоже, что вся жизнь поместья держалась на одном боярине. А здесь спокойно. В этом доме все умели держать лицо.

Две девушки внесли чай, расположили подносы на низком столике и так же бесшумно удалились.

— Мадам, сегодня днём ваша дочь сообщила нам, что ваш муж вчера не вернулся домой, и попросила заняться этим делом.

— Я в курсе, — Бодрова скривила пухлые губы. Разговора не получалось. Я не мог избавиться от ощущения, что она в поисках мужа рассчитывает справиться собственными силами. К тому же относилась она ко мне ничуть не лучше, чем сам боярин, я это видел по её лицу. Почему она вообще согласилась меня впустить?

Я хотел встать и уйти, мне своих дел хватало, но не мог так подвести Лариску.

— У вас есть предположения, где и с кем он мог вчера провести вечер?

— В городе с нашими польскими гостями.

— Вы уточняли у ваших польских гостей, так ли это?

— Да.

Она наклонилась, потянувшись за чашкой, и я демонстративно уставился в стену, дабы не любоваться её впечатляющим декольте. Боярыня, кстати, и не собиралась меня соблазнять, и оделась так, полагаю, исключительно по привычке, а в выражении её лица я мог уловить с десяток разных оттенков презрения к моей скромной персоне.

— Во сколько они расстались?

— В десять вечера.

— Куда пошёл ваш муж дальше?

— Не знаю.

Как видите, разговор у нас действительно не задался. Информацию приходилось вытягивать из неё буквально клещами.

— Я собираюсь узнать, не выезжал ли он из города.

Боярыня взглянула на меня, как на умалишённого.

— Мсье следователь, неужели вы думаете, что я этого уже не сделала? Мои люди ещё до полудня побывали на всех четырёх воротах. Мне достоверно известно, что мой муж не покидал город — ни через ворота, ни через подземный ход из поместья.

— Что за подземный ход?

Ей-богу, они стоили друг друга — Бодров и его жена. С ними обоими просто невозможно было вести конструктивный диалог.

Она пожала плечами.

— Самые знатные семьи в городе имеют подземные ходы за городскую стену — на случай чего-то непредвиденного. Эпидемий, пожара… вы же не думаете, что при необходимости бежать из столицы мы будем стоять в очереди к воротам вместе с чернью? Ворот всего четыре, а душ в Лукошкине много.

Я постарался пропустить мимо ушей этот высокомерный выпад. Женщина и так мне не нравилась. Тот случай, когда под блестящей внешней оболочкой скрывается гнилой характер. Познакомившись с ней, я уже не мог представить рядом с Бодровым кого-то ещё. Они и в самом деле потрясающе друг другу подходили.

— Я могу увидеть этот ход?

— Нет.

— Почему?

— Вы не член семьи.

— Я участковый милиционер.

— Это не имеет значения.

Беседа двух глухих, честное слово!

— Мадам, у меня складывается впечатление, что вы не хотите, чтобы я нашёл вашего мужа.

— Мсье следователь, я сомневаюсь, что вам это удастся. В моём подчинении как минимум больше людей, чем во всей вашей бригаде, включая сотню стрельцов Еремеева. Когда дочь предложила мне позвать вас на помощь, я опрометчиво согласилась, потому как у вас уже были успешные дела. Сейчас я вижу, что проку от вас не будет. Прошу простить нас за беспокойство. Выход вам покажут. Лариса, извинись перед господином следователем, что оторвала его от дел.

Боярыня встала, едва заметно кивнула мне на прощание и удалилась. Мы остались вдвоём.

— Простите, что вам пришлось это слушать. Она не всегда такая, правда. Просто она тоже очень переживает, — виновато улыбнулась Лариска.

— Поверьте, я ждал чего-то подобного. Лариса Павловна, если вы так хотите, чтобы этим делом занялся именно я, мне понадобится ваша помощь.

— Слушаю вас. Но недолго, мне нельзя находиться один на один с мужчиной.

— Понимаю, я быстро. Кто возит вашего отца по городу?

— Демьян, кучер. На конюшне его найдёте. Никита Иванович, если вы хотите допрашивать слуг, вам нужно успеть это сделать сегодня. Потом маман опомнится и запретит им с вами разговаривать.

— А конюшня где?

— Налево вдоль забора до конца, там увидите.

— Я понял. Спасибо, Лариса Павловна. Выход я найду, не провожайте.

Когда я вышел на крыльцо, уже почти стемнело. Конь мой, привязанный к столбику, топтался там же, где я его и оставил. Я прикинул, что пешком дойду ещё не скоро, поэтому отвязал его, взобрался в седло и поехал в сторону ворот. Аллея уходила вбок и тянулась дальше вдоль забора. По периметру уже зажгли фонари. Конюшню я нашёл легко, не заблудился, — одноэтажное здание с чердаком. Из приоткрытых дверей доносилось тихое ржание и хруст сена. На ступеньках сидели трое мужчин и что-то жевали, запивая квасом.

— Мужики, кто из вас Демьян?

— Я, батюшка участковый, — один из них поднялся, отряхнул крошки с рук о штаны. — А чего случилось?

— Я здесь по просьбе боярыни. Хочу задать вам несколько вопросов.

— Так это завсегда, ежели боярыня дозволяет. Спрашивай, батюшка воевода, что смогу — отвечу.

— Вы вчера возили вашего хозяина по городу?

— Чего ж токмо вчера, я при нём лет пять уж почитай как. Кожен день, как боярину куда надо, дык везу его. Вона и коляску, и коней могу показать.

— Спасибо, позже.

Кстати, хорошая мысль. Потом дам ребятам Фомы ориентировку, пусть поспрашивают, не мелькала ли в городе коляска боярина — она наверняка узнаваемая, а мне хотелось бы установить порядок его перемещений.

— Куда вы вчера ездили?

— Значится, так. Сначала боярина с сыном повёз к государю. Там ждал долго, часа два наверно. Боярин вышел один, повелел в собор ехать.

— В смысле, площадь пересечь? — Никольский собор же ровно напротив государева терема.

— Истинно. Там тоже долго боярин были, я ужо ждать истомился. Опосля вышел боярин, повёз я его в корчму на Стекольной площади. Там вышел он, да и отпустил меня, сказал, что долго здесь будет. Я вот токмо отъезжал, а к нему, глядь, — поляки. Пан Казимир и с ним мужик какой-то. Одет тоже не по-нашему. Ну, думаю, пить сёння будут, перед венчанием-то барышниным — милое дело. И поехал себе… а с утречка — вона чо.

— Значит, последний раз вы его видели на Стекольной площади?

— Истинно, батюшка воевода.

— А сами вы всю ночь где были?

— Дык это… домой пошёл, чего мне здесь ночью делать? Здесь на ночь токмо охрана остаётся, в три смены они.

Три смены, да по сотне в каждой? Да у нас царя так не охраняют!

— Сколько отсюда выходов? Главные ворота я видел. Другие есть?

— Так отож. Вона, ежели вдоль забора пойдёшь, сначала во вторые упрёшься, а потом в калиточку малую, через неё мы все заходим — прислуга. Чо ж ради нас ворота открывать?

Это я тоже записал. Не знаю, зачем, но вдруг пригодится. Демьян поманил меня в конюшню, где показал двух справных рыжих коней, которых запрягали в боярскую коляску, а потом, уже в каретном сарае, и саму коляску — заграничной работы, с откидным верхом. Похожие я здесь разве что у Гороха видел.

— Батюшка воевода, — заметив, что я собираюсь попрощаться, забеспокоился кучер. — А ежели не найдётся боярин, боярыня ж не погонит нас? Вона Кузьма сидит — он барышню возит, вроде как тоже не при деле останется. А Федот у самой боярыни в услужении, дык ему, получается, одному работа.

— Откуда ж мне знать, я вашу боярыню сегодня первый раз увидел.

— Ведьма она, — прогудел один из оставшихся не у дел мужиков.

— В смысле? — не понял я.

— Ну, бают люди всякое. Но она вона с боярином уж скока лет мирно живёт — эк её золото прельстило. Они ж, Афанасьевы, хоть и знатные, а кабы не последнюю мышь доедают.

Это я бы тоже записал, да, как на грех, погас фонарь, и мужики полезли его зажигать обратно. Я поблагодарил за информацию и откланялся. От кучера пользы для следствия оказалось куда больше, чем от боярыни. Спустя несколько минут я выехал к главным воротам. При моём приближении понятливые охранники запустили механизм, и створки поехали в стороны.

— Спасибо, — не останавливаясь, поблагодарил я и выехал на улицу. — Доброй ночи.

* * *

Я вернулся домой непривычно рано — было часов десять вечера. По дороге заехал к Фоме, попросил его задействовать кого-нибудь из своих и по возможности отследить перемещения бодровского экипажа по городу за вчерашний день. Просто на всякий случай — кучер мог что-то и утаить. Хотя, с другой стороны, он вообще мог соврать, а ездили они по городу на чём-то другом, и тогда мы ищем ветра в поле. Но если проверять все эти вероятности, я с места не сдвинусь в расследовании. Пусть хоть что-то.

Я снял фуражку и шагнул в горницу. И, едва взглянув на бабку, понял: она знает. В глазах нашего заслуженного эксперт-криминалиста стояли слёзы.

— Никитушка… это что ж получается, мы с тобой… это ж я, дура старая, на мне грех, — бессвязно забормотала она. — Никитушка...

Я подошёл и молча обнял Ягу, она уткнулась мне в грудь. Плечи старушки мелко дрожали.

— Бабуль, я сам вам его предложил на роль подопытного. Если на ком и грех, то на мне. Вы подчинялись моему приказу.

— Он ведь прощался с нами, Никита, как я не поняла?

Я всерьёз начал опасаться, что бабку хватит удар. Её трясло, по морщинистым щекам катились слёзы. И хуже всего то, что она была права. Мы оба приложили руку к повторной кончине отца Алексия. Мы не могли предвидеть, так совпало, но это меня не утешало. На душе было настолько паршиво, что выть хотелось.

— Бабуль, он сам согласился с нами говорить.

— Он не мог отказаться. Колдовство моё сильное… я его кровь на разговор вывела, назад пути не было. Последнюю силушку у преподобного забрала, не видать мне теперь Царствия Небесного. Убила я его, Никитушка. Вот этими вот руками… убила.

Отец Алексий совершенно точно знал, что этот обряд не переживёт. Так совпало, он был очень слаб. Видит Бог, мы не хотели ему зла. Но теперь нам как-то дальше с этим жить. Я-то ладно, а вот Яга… Я усадил её на лавку.

— Бабуль, я уверен, что отец Алексий не считал ваши действия грехом. Вы работали в интересах следствия. Нам нужно найти тех, кто это делает, и он безмерно нам помог. В конце концов, он действительно был очень слаб. Не сегодня — так завтра…

— Не то, Никитушка. Я ж своими руками, своим колдовством на святого человека смерть безвременную наслала. Ох и не видать мне покоя ни на этом свете, ни на том.

— Он не был живым, — я попытался воззвать к её голосу разума. Но бабка лишь посмотрела на меня — устало и очень печально.

— Он не был мёртвым.

Я опустил голову. Да, в отношении отца Алексия виноваты мы и только мы. Я как начальник и Яга как исполнитель. Если бы не мы, он провёл бы на этом свете ещё несколько дней, на радость отцу Кондрату, всему штату храма Ивана Воина и прихожанам.

Всё в этом деле было неправильным. Его подняли из земли спустя восемнадцать лет, подняли некой странной древней силой, что покорна лишь святым мученикам. Он вообще не должен был вставать. А теперь мы с Ягой не находим себе места, потому что отправили его обратно. Я сел на пол у бабкиных ног и привалился спиной к лавке. Из-под лавки на меня сочувственно смотрела усатая морда кота Василия. Он муркнул и потёрся боком о мою руку.

— Давайте, как закончим дело, побеседуем с отцом Кондратом. Он в грехах понимает лучше нас. Тогда и будем разбираться.

— Такое не отпускают, Никитушка, — обречённо покачала головой Яга.

Нужно было как-то снова настраиваться на рабочий лад. Дело само себя не расследует, а государь с нас обязательно спросит, почему полгорода воскресло, а милиция мышей не ловит. Если мы не положим этому конец, так и будет.

— Бабуль, у меня предложение. Давайте выпьем чаю и ляжем сегодня пораньше. Утро вечера мудренее. А я вам расскажу, как сходил к Бодровым.

— Давай, — безразлично согласилась она. Смерть старика сильно подкосила нас обоих, но дело расследовать надо. Это, кстати, первое моё дело, которое я веду в настолько паршивом настроении. Раньше мне везло: как бы ни было сложно, присутствия духа мы не теряли.

Я помог Яге поставить на стол блюдо с пирожками и мочёную клюкву, бабуля раскочегарила самовар. Стрельцы во дворе зажигали фонари, я видел в окно, как вспыхивают в темноте пятна жёлтого света. На всей улице мы были единственными, кто пользовался ночным освещением, во дворах у соседей стояла кромешная темнота. К фонарям начинали слетаться ночные мотыльки.

Я налил чай сначала бабке, потом себе. Яга уставилась в кружку пустым взглядом и застыла. Мне тоже не хотелось разговаривать, но завтра на обсуждение моего похода к Бодровым может не хватить времени.

— Бабуль, я был у государя. Он знает, где это подземелье.

— И где ж оно?

— Под Никольским собором. Горох говорит, оно очень старое и туда не попасть, но я не верю. Наши подозреваемые как-то туда проникли. Он обещал спросить у епископа Никона.

— Епископ ничего ему не скажет, дурачком прикинется. Здесь по-другому надо. Ох, Никитушка, прав ты… грехи наши тяжкие, а работать надо.

— Вот именно. Вы мне нужны, без вас я не справлюсь, — я ободряюще улыбнулся.

— Васенька, иди сюда.

Кот важно выгребся из-под лавки и запрыгнул на свободное место рядом со мной. Я даже подвинулся.

— Васенька в собор наведается, с кошками тамошними беседу проведёт. Авось и доложут они ему, где вход в подземелье находится. Кошки — они ж животные древние, им везде дороги открыты. Да, Вася?

Кот кивнул и согласно мурлыкнул. Мы уже не раз прибегали к его услугам подобного рода. Разведывательная деятельность Ваське удавалась на ура.

— Отличное решение, — похвалил я. — Василий, на тебя вся надежда. Мне очень нужно знать, как попасть в эти подвалы.

Кот сверкнул зелёными глазами, стёк с лавки и, видимо, решив не терять времени даром, вышел в открытое окно.

— Утром доложит, — сообщила бабка. — Вот тока что ж ты с этой информацией делать станешь?

— Я спущусь под землю. И наверняка я что-то там найду. Невозможно шастать по подвалам тысячелетней давности и не оставить следов.

— И то верно, — согласилась Яга. — Теперь про Бодровых сказывай.

— Был я у них. Боярыня — дама вздорная, под стать мужу. Мне она не понравилась.

— А правду ль говорят про неё? Ну, что молодая она и лицом хороша.

— Она не только лицом, она в целом красавица, каких поискать. Но очень надменная, Бодров в женском обличии. Нормально поговорить у нас не получилось.

— Я почему-то не сомневалась, — хмыкнула Яга.

— Да я тоже, но попробовать должен был. Короче, она организовала поиски сама. Велела допросить стражу всех ворот — не выезжал он из города. Плюс, у них там из поместья какой-то ход за городскую стену, это что за чудо инженерной мысли вообще?

— А чего ты удивляешься, участковый, обычное дело. У всей знатной верхушки такие есть, не токмо у Бодровых. У государя тоже есть, из терема напрямую чуть не до Смородины. А ну как беда в Лукошкино нагрянет, чума там какая али ещё что. Вся знать из города по подземным ходам ломанётся, аки крысы с корабля. Там, по слухам, не токмо человеку пройти — в карете проехать можно.

Чёрт побери, а я-то, наивный, думал, что только в моём мире под землёй метро копают. А тут вон что — целый лабиринт под городом!

— Ага, то есть пока все остальные будут в очередь к воротам стоять…

— Это бояре, Никитушка, — Яга развела руками. — Так что ты доведался-то?

— Я допросил кучера. От жены толку всё равно никакого, Лариска нам рассказала, что знала. А вот от кучера внезапно польза была. Я тут пытался записать их перемещения, но темно уже было, — я раскрыл блокнот. Да уж… писать в темноте — занятие сомнительное. Я попытался разобрать свои каракули. — Вот, значит, были они у Гороха вместе с сыном, потом в Никольском соборе, а потом на Стекольную площадь боярин велел ехать. Это, кстати, где? Я там не был.

— Это от Крынкина недалеко, в паре кварталов, наверно, — прикинула бабка. — А токмо это ж совсем край города, тебе туда без нужды и не надобно.

— Теперь, видимо, придётся, — вздохнул я. — Завтра с утра туда и выдвинусь. Кучер говорит, у корчмы боярина высадил, и тот велел ему домой ехать. С поляками там встречался, с зятем своим и с каким-то мужиком незнакомым. Вот и проверю, вдруг кто что видел.

— Проверь, Никитушка, дело нужное.

— Коляска у боярина узнаваемая, я Фоме её описал, пусть выяснит, не мелькала ли где ещё в городе. На всякий случай. А так вроде всё на сегодня мы сделали. Камни разбросали, завтра будем собирать.

— В смысле? — не поняла бабка.

— Да это тоже из моего мира присказка. Ну, задания всем дали, завтра отчёты принимать будем.

— А… ну ежели так, то да. А и прав ты, участковый, давай-кось пораньше ляжем. Выспишься хоть, горемычный.

* * *

Выспаться мне не дали. Хоть что-то в этом мире неизменно. Мы с бабкой подорвались в три часа ночи от пьяных воплей во дворе. Я торопливо оделся и слетел по лестнице вниз, на ходу застёгивая китель. Бабка выползла из своей комнатки.

— Никитушка, что происходит?

— Да кабы я знал! — я промчался мимо спящего в сенях Митьки и выпал во двор. Где-то на задворках памяти продолжал мелькать недосмотренный сон. — Ребята, что тут у вас?

Дежурные стрельцы пытались выставить за ворота трёх в дым пьяных субъектов, которые тащили какой-то свёрток. Судя по виду… труп. Вот только трупа нам не хватало. Я подумал об этом как-то отстранённо, с настроением «опять лишние проблемы на мою голову». Это дело окончательно сделает меня циничным и чёрствым. Я уже ничему не удивляюсь.

Пьяные мужики повернулись на мой голос, и лица их озарились бесконечной любовью к моей особе.

— Ник…кита Иваныч! А мы тебе подарочек малый принесли! О кого изловили, поглянь тока.

— И кого же? — безразлично спросил я и потёр кулаками глаза. — Он живой? На кой ляд вы его так замотали?

Четвёртый субъект, которого они держали, был завёрнут аж с головой, в лучших традициях боевиков моего детства.

— А не плевался дабы! — хором ответствовали мужики.

— Ладно, понял. А кто это?

— Не ведаем. А токмо он, козёл безрогий, у ворот храма Ивана Воина с углём отирался, малевал чойта. А тут мы вона из кабака по домам вдоль заборчика топаем. Ну мы ж, святотатство такое углядемши, хвать его да рылом об забор. А уж опосля вона у Ефимыча мешковина нашлась, в неё завернули да тебе передать намерились. Примешь ли, батюшка воевода?

Опа. Я оглянулся: Яга стояла на крылечке, кутаясь в шаль. Судя по её лицу, она тоже догадалась, кого именно приволокли нам ночные пьяницы. Ну что ж, одним делом меньше.

— Спасибо за помощь следствию. Сдайте задержанного стрельцам — и можете быть свободны.

— Никита Иваныч, дык а на кружечку бы! — попытались выклянчить они, но Яга цыкнула на них зубом. Мужиков как ветром сдуло.

— Ребята, суньте этого типа в поруб до утра, я его позже допрошу. Спать охота ужасно.

— Слушаемся, батюшка воевода!

Полубессознательное тело Митрофана Груздева размотали из мешковины и бесцеремонно запихнули в поруб. Сейчас я всё равно ничего путного не придумаю, чтобы его допрашивать. Стрельцы закрыли ворота, и мы с бабкой удалились обратно в терем.

— Ну что, Никитушка, одной головной болью меньше?

— Похоже на то. Ладно, бабуль, у меня в планах ещё пару часов поспать, у нас и так с режимом чёрт знает что.

Но сон ко мне не шёл. Всё оставшееся время я ворочался в кровати и безуспешно гнал от себя ненужные мысли. Когда петух проорал побудку, сна у меня не было ни в одном глазу. Но и чувствовал я себя по этому поводу крайне отвратительно.

Я оделся, сполз вниз и плюхнулся на лавку.

— Бабуль, а можно мне ещё того бальзама, что вы давали?

— Можно, Никитушка, да токмо не увлекался бы ты им, привыкнешь ведь.

Я посмотрел на неё настолько скорбно, что бабка прониклась — безропотно сняла с полки бутылку с бальзамом и от щедрот накапала мне целую столовую ложку. Я молча проглотил. Полегчало.

— Спасибо. А то я так вообще работать не смогу, а мне опять весь день по городу мотаться.

— Ох и незавидная твоя доля, участковый… Ну да ладно, я тебе вона ужо и завтрак собрала.

Она поставила на стол тарелку с горкой блинов, крынку сметаны и баночку мёда.

— Сейчас откушаешь, Никитушка, да и за дела.

— Спасибо, бабуль. Васька ещё не возвращался?

— Нет покуда. Но скоро явится, куда ему деться. Ты кушай, касатик, блинки стынут.

Я кивнул, намазал первый блин сметаной, свернул в треугольник и принялся жевать. Свободная рука как-то сама собой потянулась к блокноту, но Яга выразительно сдвинула брови. Ладно, она права — сначала поем, потом займёмся нашими баранами.

Блины у бабки всегда получались отменными. Не знаю, сколько я съел, но очень уж вкусно. Яга в это время налила нам чай. Его, кстати, она тоже сама делает, да и не всегда это именно чай — иногда травяной сбор, с добавками липы, сушёных ягод, незнакомых трав. Но, что бы она туда ни кидала, эффект всегда один: суматошные мысли затихают, а на смену суете дня приходит умиротворение.

Я сжевал последний блин и усилием воли отодвинул от себя тарелку. Всё, хватит, иначе через пару лет я в двери проходить перестану, буду как наши бояре. От кружки с чаем вился ароматный парок.

— Итак, что мы имеем на сегодня, — я пометил в блокноте дату (29 апреля). Всего неделю я веду это дело — а такое чувство, что ожившие горожане рассекают по Лукошкину минимум месяц. За неделю я настолько морально вымотался, как раньше никогда не бывало. Если это продлится ещё столько же, я сам кукушкой уеду.

— Вредителя заборного допросить, — подсказала бабка.

— Это, конечно, да, но не горит. Бабуль, он уже пойман, пусть пока посидит в порубе. Новых-то случаев всё равно не предвидится, как минимум от мелкого хулиганства город мы спасли. Давайте займёмся более серьёзными вопросами. У Фомы задание есть, обещал к обеду отчитаться. Вы ждёте кота и расшифровываете, что он вам расскажет. Мне нужно знать, как попасть в подвал, я бы хотел это сделать максимум завтра, а лучше сегодня вечером. И кстати, у меня ощущение, что очень скоро нас ждёт приказ перекрыть выходы из города. Прямо в воздухе витает, день-два — и…

— Чутьё? — понимающе кивнула бабка.

— Милицейская интуиция, — поправил я. — И по делу о покойниках мы больше ничего сделать не можем. Ответы нужно искать в подвале. Теперь перейдём к Бодрову. Я наведаюсь на Стекольную площадь, там поспрашиваю, вдруг кто что видел. Да, и ещё… бабуль, у вас есть мысли, как установить, связан ли наш поляк из подвала с поляками Бодрова?

— Дык это… токмо у кучера твоего спросить, видел ли он этого типа где ещё. А иначе как — не ведаю.

— Ладно, это пока просто отметим.

— А Митеньке какое задание дашь, участковый?

— Помните, бабуль, я говорил, что хочу знать, убирал ли отец Кондрат в ближайшее время защиту города.

— Истинно. Пошлёшь Митьку, спросил дабы?

— Я бы послал, но, боюсь, наш олух каждому встречному о своём секретном задании расскажет. А это, как вы понимаете, не тема для обсуждения. Бабуль, я сейчас напишу отцу Кондрату записку, попрошу к нам зайти, Митька отнесёт. Вы ж не собирались никуда сегодня? Сможете поговорить с настоятелем?

— Будь спокоен, Никитушка, поговорю. Всё выспрошу, снимал ли барьеры да для какой цели. Я ж ить понимаю, ты знать хочешь, как в столицу этот тип проник, что в подвалах нам увиделся. О, а вот и Васенька. Заходи, котик мой, всё ли выведал? Как обскажешь мне всю правду — так и сметанкой тебя побалую.

Кот запрыгнул на подоконник и уселся, обвив лапы хвостом. Мяукал он долго, тягуче, бабка кивала — ей всё было понятно. Я же следил за выражением её лица. Судя по всему, кот рассказывал что-то не особо радостное. Когда он закончил, Яга встала, принесла крынку сметаны и поставила перед доблестным разведчиком. Кот довольно зажмурился и принялся есть.

— Ну что, участковый, Васенька всё, как велено было, выведал да доложил обстоятельно. А токмо не так там просто всё. Входов в те подвалы несколько, и не все они при соборе находятся, один под площадью раньше был, ещё два — во дворе государевом, но все они завалены. Не врал тебе Горох, никак туда не попасть. Ходы земляные, очень старые, никто за ними не следит. Им ведь под тыщу лет, Никитушка!

— Не верю. Как-то же наши подозреваемые туда попали.

— Слушай далее. Есть также при соборе место тайное, дверца малая, откуда сквозняком веет. Не любят её кошки, близко к ней не подходят, ибо холодом земляным до костей пробирает. Возможно, там то, что ты ищешь, но как проверить сие… Васеньку не пущу, да и сам он не пойдёт — а ну как застудится?

Я быстро записывал за бабкой. Хм, уже что-то. В Ваське я никогда не сомневался. На кошек вообще мало кто обращает внимание, они ходят, где им вздумается. Попробовал бы я сам припереться в собор и обшаривать владения епископа Никона — да меня бы там же и закопали.

— И как нам быть? Мне нужно посмотреть на эту дверь.

— Есть способ один, Никитушка, — задумчиво изрекла Яга. Я навострил уши.

— Излагайте. Что за способ?

— Да вот, понимаешь, подумалось мне… а ежели на тебя личину какую натянуть? Ну вроде как когда шамаханы нас дурили. Их ведь тока перстнем с хризопразом распознать можно было, так я над тобой похоже поворожу — и тебя не узнать будет. Вот токмо в кого б тебя обернуть?

— Так, подождите. Это будет просто внешняя иллюзия, а я останусь самим собой? Или вы меня в самом деле превратите?

Превращаться мне уже доводилось — в зайца, в Кощеевом дворце. Не скажу, что мне очень понравилось. Но если уж внедряться на территорию епископа Никона, то наверняка, — договориться-то с ним не получится.

— А ты бы как хотел? Ежели человеком тебя оставить — то и внешней личины достаточно. А коли в зверя какого, вона хоть в кота того же, — дык тут сложнее, повозиться придётся.

Я подумал.

— Хорошо, а если человеком, то какие у меня варианты? Нужен кто-то незаметный, чтобы и с разговорами не цеплялись — легенда-то у меня никудышная — и взашей не погнали.

— А ежели в Фильку Груздева?

— Тьфу! Бабуля, вот только не в него. К тому же он из конкурирующей организации, уж его-то, мне кажется, в первую очередь пинками вытолкают.

— Ну… тады в кого-то из ихних? Но не в епископа же Никона!

— В него нельзя, — согласился я. — Епископ — личность заметная, обязательно кто-нибудь привяжется, и я провалюсь. Да и обидно получится, если в соборе встретятся два одинаковых епископа. И кстати… бабуль, вы заметили, что многое в нашем следствии косвенно указывает на Никольский собор? Раньше мы с ними дела не имели.

— Хм, а ведь прав ты, Никитушка. Но ведь так невнятно всё, домыслы одни.

— Именно. И ничего серьёзного мы им предъявить пока не можем, но косвенных признаков — хоть отбавляй. Смотрите, во-первых, именно их подвалы нам показала память наших подопытных. Во-вторых, Бодров перед исчезновением зачем-то ездил к епископу. В-третьих, Васька, опять же, там побывал, и не всё там так уж гладко, как минимум один предположительный вход в подвалы имеется, но его держат в тайне. И это я не говорю о конфликте нашего отца Кондрата с епископом Никоном, потому что дело давнее и на первый взгляд тут вообще не при чём. Всё невнятное такое… знаете, у меня ощущение, что мы их подозреваем, потому что хотим подозревать, и потому что епископ Никон нам не нравится, он продажный и боярами прикормленный. Но если отбросить личную неприязнь, то всё равно мне кажется, что я упускаю что-то важное. Вот вроде вьётся в воздухе какая-то мысль, а ухватить не могу.

— Так то чутьё следственное, Никитушка, оно тебя рази ж подводило когда? Ежели тянет тебя в Никольский собор — значит, там и ответы искать надобно.

По большому счёту, она была права. Интуиция не раз меня выручала, и иногда мы продвигались в расследованиях исключительно потому, что я угадывал что-то важное. Или совпадало так, что мы как-то сами собой выходили на нужный след. Возможно, здесь та же логика, что у отца Кондрата: если высшие силы помогают мне, значит, я всё делаю правильно. А может, просто милицейский опыт, не знаю.

— Возможно, так и есть, — согласился я. — Попробуем копнуть в их сторону. Первое и основное — мне нужно попасть в подвалы, но так, чтобы епископ Никон об этом ничего не знал. Причём действовать нужно быстро, потому что я в самом деле не хочу, чтобы у нас тут полгорода воскресло.

— Ты начальник, Никитушка, тебе и решать. А уж я исполню, что от меня зависит.

Я мысленно прикинул: становиться котом или, не дай бог, хомяком каким-нибудь, чтобы проникнуть на территорию собора, мне не хотелось. Да и неудобно это — разве открою я дверь кошачьими лапами? Нет, идти туда мне нужно человеком, но в облике кого-то менее подозрительного, чем участковый милиционер.

— Бабуль, смотрите, идея такая. Кто может безнаказанно шастать по всей территории? Самое очевидное — дворник, за них надо браться. Ходит человек, двор метёт, всё подозрительное отмечает, а до него никому и дела нет.

— Истинно, — уловила мою мысль бабка. — Токмо знать надобно, кто у них дворник, да самого его с территории выманить.

— Точно. Дальше, сами мы туда пойти не можем, на нас как минимум обратят внимание. Я хочу отправить туда стрельцов, пусть оденутся как обычные прихожане и выяснят аккуратно насчёт дворников. Выберут кого-то одного, приведут к нам — а дальше уже ваша работа.

— А чего б и нет, пока план вроде неплохой, — согласилась Яга.

— Тогда на нём и остановимся, — подытожил я. — Давайте так. Я сейчас заеду к Еремееву, дам ему задание, а потом отправлюсь на Стекольную площадь. К обеду мы будем иметь отчёты от двух групп стрельцов, а там разберёмся по ходу.

Бабка согласно кивнула. Я чмокнул её в щёку на прощание и вышел в сени. Мне не хотелось оставлять Ягу одну в свете ближайших событий, но дело само себя не расследует. Во дворе скучали дежурные стрельцы.

— Ребята, вы не в курсе, где я Фому Силыча смогу найти?

— Так он вроде с утра на государев двор собирался, — почесал в затылке один из них. — А опосля, сказывал, задание милицейское ты ему дал, исполнять поедет.

— Я не ему дал, а чтобы он направил кого-то, — уточнил я и пошёл к конюшне, где Митька чистил нашу пегую кобылу. На ней мне сегодня предстоит перемещаться по городу. — Спасибо, орлы.

Я заметил, что за последнюю неделю всё чаще сажусь на коня. Верхом по городу быстрее, я больше успеваю, да и в целом чувствую себя в седле гораздо увереннее. Ну, Бог даст, привыкну. Необходимость куда-то ехать уже не вызывала у меня дрожи в коленях.

— Доброго утречка, батюшка воевода! — Митька помахал мне щёткой и вернулся к своему занятию. — Погодите чуток, ща я вам кобылку-то в лучшем виде подам! По-царски поедете.

— Ты не болтай, ты работай, — напомнил я. — Потом задание тебе будет. Сложное и секретное, — продолжил я, заметив, что он намеревается что-то сказать. — И если что, маменьке на деревню передадут.

Я привалился спиной к стене конюшни и поднял голову, щурясь на весеннее солнце. Послезавтра — первое мая. Уже совсем тепло, солнце шпарит вовсю, а мы тут с этими покойниками завязли. Погода прямо-таки располагала к мирному времяпрепровождению. Сейчас бы на рыбалку… или в лес за первыми весенними цветами — если бы, конечно, мне было кому их дарить. Или просто улечься где-нибудь на берегу реки и бесцельно смотреть на плывущие по небу облака. А вместо этого… вместо этого я первый раз веду следствие, уже который день пребывая в совершенно подавленном настроении. И ведь ладно бы умер кто — так нет же, воскресают!

Хотя да, умер… и мы тому причиной. Я тяжело вздохнул. Если я не распутаю это дело, на работе всего лукошкинского отделения милиции можно будет ставить крест.

Дожидаясь Митьку, я вырвал из блокнота лист и быстро нацарапал записку для отца Кондрата. К обеду мы действительно будем знать многое, от меня требовалось лишь немного терпения. Я, конечно, не высыпался, но физической усталости не чувствовал. А вот морально я был просто выжат.

Наконец наш младший сотрудник вывел из конюшни осёдланную кобылу.

— Спасибо. Я в город, вернусь к обеду. Митька, дуй к отцу Кондрату, передашь ему записку. Пусть сегодня заглянет к бабуле, она с ним побеседует.

— Как есть исполню, батюшка Никита Иванович! А вот токмо…

— Да?

— Я это… Помните, позавчера старца в храме щелбаном по лбу отоварил. Так люди бают, преставился он… Батюшка воевода! Не я это! — он взвыл так горестно, что стрельцы у ворот обернулись в нашу сторону. — Я ить это… грех на мне!

— Нет, Митя, это не ты, — с убийственным спокойствием ответил я и едва не добавил так же безразлично: «это мы». Но не стал. — Ты ни в чём не виноват, не переживай. Но больше чтоб без приказа пальцем никого не трогал.

Митька согласно кивнул и шмыгнул носом. Похоже, он и правда связал эти два события. Вот только он в смерти старика был не виноват. Или даже так: был виноват не он. Я помахал дежурным стрельцам на прощание (сегодня мы больше не увидимся, они сменятся ещё до обеда) и выехал на улицу.

* * *

Фому Еремеева я действительно нашёл на государевом подворье — мы встретились у самых ворот: он выезжал, я, наоборот, заезжал.

— Здоров будь, участковый, ты не по мою ли душу?

— По твою.

— Я ж по твоему заданию ничо не разведал, рано ты.

— Сможешь выяснить для меня ещё кое-что?

— Дык отож, Никита Иваныч, о чём разговор.

— У тебя ж не вся сотня на заданиях, свободные есть?

— Ну.

Мы вместе выехали на Червонную площадь и теперь неспешно двигались вдоль государева забора.

— Отправь парочку в Никольский собор.

— Зачем?

Я вкратце изложил суть задания. Фома слушал, не перебивая, лишь изредка качал головой. Такой поворот дела его озадачил. Меня, впрочем, тоже, но я с этим уже успел свыкнуться. Слева от нас, на противоположном конце площади, сверкала куполами громада Никольского собора. Он возвышался над городом в своём великолепии, напоминая мне почему-то базарную цыганку, увешанную золотыми побрякушками.

— Итак, ты хочешь к ним пробраться, — резюмировал Фома. Я кивнул. Звучало так, словно я планирую вылазку в стан врага. Не подумайте ничего такого, это не закрытая территория с колючей проволокой, собор был открыт для всех. Ну, пока епископ Никон не придумал брать плату за вход. Но их подвалы были недоступны простому прихожанину, а мне кровь из носу требовалось туда попасть, и вот тут начинались проблемы: участковому, который всем боярам как бельмо на глазу, епископ ничего сверх дозволенного не откроет. Даже если прикажет царь. Особенно если прикажет царь, потому что это будет означать нездоровый интерес милиции к подвалам собора. А в подвалах наверняка что-то скрыто.

Короче, мне нужно туда попасть — и я попаду.

— Ребятам я передам, они постараются. Но ты ж знаешь, из моих никто туда не ходит, там дорого. Свечку поставить — золотой выложи, исповедь сколько стоит — я и спрашивать боюсь. Нормально ль сие, вот скажи мне?

— Нет, но, в общем-то, право епископа — переводить весь собор на платную основу. Другое дело, что это уже не духовное заведение, да и вообще мне такой подход не нравится.

Начищенные купола сверкали под весенним солнцем. С туристов, кстати, как я слышал, там берут ещё дороже, но это распространённая практика, в моём мире так же.

— Да не по-людски сие.

— Фома, это бизнес. Епископ не заинтересован в простом народе, он обслуживает бояр, и те довольны. Но за вопросами веры — не сюда. Так бывает, пусть нам это и не нравится. Вопрос в другом. Мне нужно, чтобы к обеду, когда я вернусь, твои ребята привели к нам в отделение дворника, который покажется им наиболее незаметным. Уж как они его с территории выманят — на месте разберутся, я об этом даже думать не хочу.

— Сделаем, Никита Иваныч. Ты ж знаешь, мои ребята за милицию костьми лягут.

— Спасибо, Фома, — я пожал ему руку. — Всё, действуй согласно намеченному плану, я тебя больше отвлекать не буду.

— А сам-то ты куда?

— На Стекольную площадь. Хочу в корчму наведаться, поспрашиваю насчёт боярина.

— Погоди-ка, — Еремеев насторожился. — Ты едешь в корчму на Стекольной площади…

— Да.

— … и рассчитываешь, что там согласятся с тобой разговаривать.

— А что?

— Не согласятся, — авторитетно заявил сотник. — Я это место знаю. Там бояре столуются, хозяину вообще никто не указ. Он защиту над собой великую чует, тебя пошлют оттуда и ворота захлопнут. Тут по-другому надо.

Я удивлённо поднял бровь, Еремеев пожал плечами.

— Ты, Никита Иваныч, не обижайся, но порядков здешних ты не знаешь. Ты думаешь, перед милицией все двери открыты, а оно не так. Здесь не закон, а золото двери открывает.

— Ну, это мы со временем исправим. Но спасибо за замечание. И что ты предлагаешь?

— Давай-ка я тебе десяток ребят в подмогу дам. А ты пока сходи к государю да попроси у него приказ на обыск этого заведения, называется оно «Белый гусь». Действовать будем по той же схеме, что и на Кобылинском тракте, иначе ты ничего не добьёшься.

Я кивнул. В целом звучало разумно. Одна из основных проблем этого дела в том, что половина причастных лиц с нами просто отказывается разговаривать. Я могу топать ногами, жаловаться государю, грозить карами небесными — без толку. Бояре стоят против нас несокрушимой стеной, а я в эту стену бьюсь.

Я не стал терять время и снова отправился на царский двор. Оставил коня у крыльца и вошёл в терем, где изловил первого попавшегося дьяка и потребовал составить мне нужный приказ. Дьяк же потом сбегал в тронный зал, получил на бумаге подпись Гороха и вернулся ко мне. Таким образом, меньше чем через десять минут у меня был нужный документ. Кстати, хорошо, что я не пошёл к государю сам, — он бы задержал меня гораздо дольше, я меньше чем на час к нему не хожу. Ладно, буду посвободнее — загляну, а пока царь всё равно обещал прислать нам записку. Бабка получит, там разберёмся.

Фома ждал меня на том же месте у забора.

— Приказ добыл, — я хлопнул рукой по планшетке.

— А я тут тебе как раз ребят снарядил, они у корчмы ждать будут. Нахрапом бери, грози острогом да каторгой, ну или как минимум что заведение закроешь. Там мужик такой заправляет… скользкий, ничего не боится, но и ты ж не лыком шит. К тому же с эскортом да с приказом от государя, авось и добьёшься чего.

— Попробую, всё равно других версий нет.

— Чудак ты человек, Никита Иваныч, я тебе поражаюсь. Неужели ж ты на полном серьёзе думал, что в корчме, где сам Бодров обедать изволит, тебе хозяин вот так сразу всю правду вывалит, стоит тебе токмо пальцем погрозить?

Ну… сказать по правде, я именно так и думал. Надеялся, во всяком случае.

— Спасибо, Фома. Дальше будем действовать по обстоятельствам. На обед к нам придёшь?

— Приду, коль приглашаешь. Заодно расскажу, что мои узнают.

Он ещё раз пожал мне руку и направил коня через площадь. Я же потащился через весь город на северную окраину, где располагалась Стекольная площадь. Дорогу мне ещё утром описала бабка, в целом я понял, поэтому не заблудился — даже спрашивать ни у кого не пришлось.

История названия площади была довольно прозаичной. В прошлом её окружали питейные заведения, и, как следствие, нередки были драки. В общем, площадь получила своё название по причине систематически усеивавших её осколков бутылочного стекла. Ещё отец нашего государя повелел убрать отсюда пивнушки, а название осталось. Я огляделся.

Корчма на обозримом расстоянии была одна, и возле неё топтались стрельцы из еремеевской сотни. Я действительно не ошибся.

— День добрый, парни.

— Здоров и ты будь, участковый. Фома Силыч нас сюда послал, сказывал, подсобить тебе надобно.

— Я хочу задать несколько вопросов хозяину корчмы, но у нас с Фомой Силычем возникли подозрения, что этот тип откажется со мной разговаривать. Вы мне нужны для большей убедительности. Излишне не усердствуйте, но и себя в обиду не давайте. Постараемся обойтись без жертв.

— Слушаемся, батюшка воевода!

Я привязал коня к столбику у забора, и мы вошли в ворота. Во дворе было чисто, по обе стороны от крыльца красовались клумбы с тюльпанами. Над входом свешивался тяжёлый фонарь, украшенный изящными коваными лианами. Он был, естественно, погашен, но тонкие металлические плети привлекли моё внимание. Красиво. Это вам не трактир на Кобылинском тракте. Я сделал ребятам знак остаться пока снаружи, открыл дверь и вошёл.

В зале царил прохладный полумрак. Я окинул заведение быстрым взглядом. Несколько столов с белоснежными скатертями, тонкие занавески на окнах, снующие туда-сюда проворные девицы в сарафанах и кокетливых передниках. Да, это не разбойничий притон, а самый настоящий по здешним меркам банкетный зал. Я, кстати, ещё ни разу не бывал в местных заведениях общепита. На стене напротив входа был изображён толстый белый гусь с поварёшкой. На первый взгляд всё чинно и спокойно. Ко мне откуда-то из дальнего угла подплыла полная дама средних лет.

— Здравствуйте, Никита Иванович.

Я не удивился — в городе многие меня знают. Да и кто, кроме меня, будет одеваться в милицейскую форму покроем из иного мира?

— Добрый день. С кем имею честь?

— Марфа Ильинична, я здесь управляющая. Желаете столик?

— Нет. Я по делу.

— Как вам будет угодно, — она повела покатыми плечами.

— Скажите, хозяин здесь?

— Нет. Утром выехал по делам за городскую стену, но куда точно — не сказал. Когда вернётся — тоже. Я могу вам помочь?

— Допустим, — я взглянул на неё несколько подозрительно. Пока всё было спокойно. Возможно, Фома ошибался на их счёт. — Марфа Ильинична, здесь вчера ужинали боярин Бодров и с ним двое мужчин. Вы можете мне рассказать, как у них проходил вечер? Возможно, кто-то из обслуги слышал, о чём они говорили? Боярин пропал, и теперь я занимаюсь его поисками. С ним могло что-то случиться.

— Вы ведёте это дело? — несколько удивлённо переспросила она.

— Да.

— В таком случае вы должны знать, что подобная информация может распространяться лишь с согласия самого человека или членов его семьи. А мы с вами говорим про боярина Бодрова. Никита Иванович, прежде чем идти сюда с такими вопросами, вы должны были озаботиться письменным согласием боярыни Маргариты. Принесите мне бумагу с её подписью — и я и мои люди с радостью расскажем всё, что вас интересует.

В первые несколько секунд я буквально опешил. По правде сказать, я ждал, что она вызовет парочку дуболомов из охраны и меня вытолкают отсюда взашей, после чего я кликну стрельцов и завяжется драка. Именно на такой сценарий меня настраивал Фома. Но чтобы вот так, среди тюлевых занавесок и крахмальных скатертей мне вежливо и с поклонами, без единого грубого слова дадут от ворот поворот… об это я споткнулся.

— Простите, вы понимаете, что препятствуете следствию?

— Никита Иванович, отвечать на то, что вы спрашиваете, неэтично в отношении знатной особы. Я не вправе обсуждать уважаемого боярина с вами без санкции на то его супруги. В чём проблема? Она напишет, что позволяет вам вести подобные допросы от её имени, — и я вам всё расскажу. Если бы пропал государь — вам нужна была бы такая бумага от царицы Лидии. Здесь так принято, Никита Иванович.

Нет, в принципе, некоторая логика в этом была. Но! Во-первых, Маргарита совершенно точно не подпишет такую бумагу на моё имя. Во-вторых, меня вообще об этом не предупреждали! Ну ладно, допустим, я раньше никогда боярские исчезновения и не расследовал. Был, конечно, Мышкин, но о нём я разговаривал только с его женой, да и нашёлся он относительно быстро. Но чёрт возьми, Бодров-то пропал! А я бьюсь, как баран в закрытые ворота. У меня даже не было причин звать стрельцов, грозить каторгой и громить это заведение. Женщина смотрела на меня совершенно безразлично, но и сдаваться отказывалась. Я терял терпение. Фома излагал мне совершенно другой сценарий, и я был к нему более-менее готов. А так я чувствовал себя идиотом.

Ладно, остаётся единственный выход: везти эту Марфу Ильиничну к нам, и пусть бабка её расколет. Так мы и время сэкономим, и нервы себе сохраним. И кстати, я ещё не решил, просить ли ребят обыскать помещение. Здесь может ничего и не быть. В принципе, если Яга поколдует над этой дамой, та сама всё расскажет. Я мысленно кивнул самому себе.

— В таком случае, я должен просить вас поехать вместе со мной.

— Зачем?

— Для короткого допроса. Я понимаю, вы не можете рассказывать о боярине, но о себе-то можете. В частности, меня будет интересовать, как вы сами провели вчерашний вечер, а также чем занимались ваши люди. Мне будет удобнее побеседовать с вами в отделении. Долго я вас не задержу, это займёт не больше часа.

Она пожала плечами.

— Хорошо. Я только раздам указания — и можем ехать.

Женщина собиралась минут десять. Я вышел на крыльцо и извинился перед стрельцами, сказав, что штурм откладывается. Меня не покидало ощущение неправильности происходящего. Может, я вообще зря к ней прицепился? Она может ничего и не знать. Но как я это пойму, если она отказывается говорить?

Откуда-то с заднего двора вывели запряжённую рыжей кобылкой телегу, застеленную пёстрым ковром. Управлял ей паренёк из здешней обслуги. Марфа Ильинична подобрала юбки, забралась в телегу, уселась и лениво махнула рукой.

— Езжайте впереди, Никита Иванович.

Я не стал спорить — в конце концов, я знаю дорогу, никуда они от меня не денутся. Стрельцов я отпустил, поблагодарив за службу, и они отправились отчитываться Еремееву о выполнении задания. Только зря их сюда гоняли… В этот раз Фома явно перестарался. Но откуда-то же взялась у него уверенность, что мирным путём мы ничего не добьёмся. Хотел бы я знать, откуда. Что-то шло неправильно, но я не мог понять, что именно. Трактирщица не выказывала никакого беспокойства, она была со мной предельно вежлива.

Мы пересекли город и приблизились к воротам отделения. Стрельцы пропустили сначала меня, потом телегу Марфы Ильиничны. Я спрыгнул с коня и подал даме руку, помогая ей выбраться. В этот момент на крыльцо вышла Яга. Трактирщица, опершись на мою руку, перевалилась через борт телеги и спустилась на землю. Она стояла практически вплотную ко мне, при желании я мог рассмотреть мелкие морщинки на её лице. Марфа Ильинична встретилась взглядом с нашей бабкой.

Дальше всё происходило настолько быстро, что я толком не успел отреагировать. Я услышал тихий хруст, будто женщина раскусила леденец, а в следующую секунду она начала грузно оседать на землю. Когда я опомнился, бездыханное тело трактирщицы распласталось у моих ног, а бабка, бледная, но странно невозмутимая, спустилась с крыльца.

Я тупо переводил взгляд с женщины на земле на Ягу. Бабка приблизилась к нам, наклонилась и, бесцеремонно раскрыв рот Марфы Ильиничны, принюхалась.

— Синюшная потрава, — резюмировала она. — Принимай труп, Никитушка.

Я едва удержался, чтобы не расстелиться рядом с трактирщицей. Только сейчас я сообразил, что это был за хруст: она раскусила капсулу с ядом. Безотказный, исторически проверенный метод уйти от ответственности, я не раз встречал подобное в книгах. Мне оставалось лишь бессмысленно разинуть рот, а в моём воображении блокнот сам собой раскрылся на развороте со списком воскресших. Там как раз оставалась свободная страница. Время начинать новый список. Раз.

Поскольку у моих ног остывал свежий труп, а сам я не был способен на хоть сколько-нибудь адекватные действия, Яга взяла командование в свои руки.

— Эй, орлы! Берите бабу сию да сувайте в поруб, а нам с участковым надо словом перемолвиться. Пошли, Никитушка, — она матерински взяла меня за руку. Я шёл за ней, тупо переставляя ноги, — за сухонькой старушкой, которая в критической ситуации оказалась гораздо крепче меня, здорового мужчины.

Мы вошли в терем. Яга толкнула меня на лавку и сунула в руки кружку с горячим чаем.

— Пустырничку кинула да валерьянки накапала, глотни, касатик.

Я повиновался. У меня не было сил говорить, спорить или что-то там ещё, я просто делал то, что она скажет. По телу разлилось приятное тепло. Я помотал головой.

— Бабуль… а что это было? — с трудом выдавил я, чувствуя, что даже язык меня не слушается. — Зачем, чёрт возьми?!

— Ох, Никитушка… куда-то мы с тобой влезли, — вздохнула она и присела на краешек лавки. Я не к месту вспомнил старый анекдот из моего мира: «вечно ты куда-нибудь вступишь!». — Что-то такое ты раскопал, что не следовало. Теперь нам уж и не остановиться…

Я ещё раз глотнул из кружки. Состояние общей пришибленности не отпускало, но силы понемногу начали возвращаться.

— А ну-кось, обскажи мне всё, как было.

Я коротко изложил ей события прошедшей пары часов. По мере моего рассказа Яга делалась всё мрачнее.

— Она тебе так ничего и не сказала?

— Нет. И я решил, что отвезу её к вам.

— Вот то-то и оно… она ж едва на меня глянула — так сразу всё и поняла. Ибо ежели разговорю я её, то всё без утайки она мне выложит, а она этого ох как не хотела. Ну и… вона чо, сам видел.

— Видел, — кивнул я. — У неё была капсула с ядом.

— В зуб предусмотрительно вделанная, — уточнила бабка. — То есть знала она что-то такое, что и под пытками рассказывать нельзя было. Потому и осмотрительность проявила похвальную, а токмо нам с того не легче — свежий труп у нас теперь в деле.

— И что нам делать теперь? С трупом, я так понимаю, вы говорить не сможете?

— Ну как сказать… смогу, а токмо для того повинна я душу свою от Господа отвернуть да силам чёрным навеки продать. А на это я, сам понимаешь, даже заради дела милицейского не пойду, на мне и так грехов — как на собаке блох.

— То есть доступ к её памяти нам закрыт, а хозяин корчмы уехал. Ждать, пока вернётся?

— Чую, не вернётся. Заподозрил что-то, потому и сбёг, пока всё не уляжется. Искать его — что ветра в поле. Отправляй стрельцов на обыск корчмы, Никитушка.

Я возражать не стал. В конце концов, это было самое разумное решение. Яга права, куда-то мы всё-таки влезли. И кстати, я начинаю думать, что исчезновение Бодрова как-то связано с серией воскрешений. Слишком уж всё серьёзно, если трактирщица настолько испугалась возможного разговора с Ягой. Я поделился этими мыслями с бабкой, она неопределённо покачала головой.

— Очень может быть. Искать его, душегуба, надобно.

Я не стал терять время и через одного из дежурных стрельцов передал Фоме записку с приказом обыскать и опечатать корчму. Парня, который привёз Марфу Ильиничну, мы отправили обратно, — Яга предварительно над ним пошептала, и он напрочь забыл, что вообще приезжал в отделение. Нам не нужна лишняя паника в городе.

Мы ещё около получаса сидели и пили чай, постепенно приходя в себя. Нет, я и раньше видел трупы, в деле о летучем корабле у нас их был чуть ли не десяток, да и шамаханы в своё время постарались. Просто раньше в этом следствии фигурировали только воскресшие, а теперь — вот, пожалуйста, баланс восстанавливается. В горницу заглянул стрелец, передал записку от государя, которую доставил гонец. Я поблагодарил, забрал перевязанный бечёвкой свиток и развернул его.

— Хотите послушать, что нам самодержец пишет?

— Читай, Никитушка.

Обычно все речи Гороха фиксировались несколькими дьяками, сейчас же я с некоторым удивлением узнал почерк самого государя.

Вишь какое тут дело, Никита Иваныч, — без предисловия начинал он. — С утра я епископа вызывать не стал, а сам к нему наведался. Принял он меня, благословил даже, ни словом не обмолвился, что до споведи не к нему хожу. А тут я и думаю: спрошу ежели напрямик про подвалы, дык заподозрит чего ни есть старый осёл. Потому издалека я беседу начал, что, дескать, Лидочка моя разлюбезная историей города интересуется зело да знать желает, как в стародавние времена люди от ворога прятались. Рассказал я ей, говорю, про лабиринт под городом, а вот показать бы… А он слушает меня и кивает эдак почтительно, мол, да, государь, подвалы имеются, про то все знают, а токмо входов в них не осталось ужо, всё завалено. Я б и рад, мол, царице-матушке всё показать как есть, но никак туда не пробраться. Так и не добился я от него ни слова, упёрся он и ни в какую: нет входа в подвалы. Коли ж ты, Никита Иваныч, уверен, что таки есть, значит, врёт мне епископ Никон, за то его сослать надобно бы, да свалить его не в моей власти, ибо церковь завсегда выше царей стояла. Самому тебе искать придётся, но токмо меня с собой возьми, ибо мне тоже интересно зело.

Царь, государь и самодержец твой, Горох.

Мы с бабкой переглянулись: что и требовалось доказать. Епископа Никона трясти бесполезно, он свою силу знает. Ну и ладно, не очень-то и хотелось, сам найду. Осталось дождаться Еремеева.

— Никитушка, пока время есть, вредителя-то заборного допросить бы примерно, — напомнила Яга.

— Бабуль, да смысл его допрашивать, нам его обратно бы усыпить как-то. Мне вообще неинтересно с ним разговаривать! Вам Фильки мало? Пусть сидит, так хлопот от него меньше.

— А бабу куда?

— А бабу… — а вот действительно, куда её? Я задумался. Самый безобидный вариант — отвезти обратно и сдать на руки прислуге с объяснением, что скончалась по дороге в отделение от сердечного приступа. Я изложил это Яге, она кивнула. Всё равно мы ничего лучше не придумаем.

Бабка начала собирать обед, было часов двенадцать. Едва мы сели за стол, приехал Еремеев. Он снял шапку и вошёл в горницу.

— Здоровы будьте, хозяева.

— Заходи, Фома Силыч, — улыбнулась Яга. — Я как раз борщ сварила, да с пампушками.

— Благодарствую, матушка. С информацией я.

— Ты поешь сначала. И ты тоже! — бабка сурово сдвинула брови, едва я вознамерился задать вопрос. — А уж опосля продолжим следствие. У нас и так тут… не к столу будь сказано.

— Чего у вас? — не понял сотник. Я рассказал, он ошарашенно присвистнул. — Ну дела!

— Ага, вот так вот. Вступили мы куда-то, и на этот раз точно не в партию.

— В смысле?

— Да не обращай внимания, глупый анекдот. Ладно, бабуля права, давайте обедать.

И мы пообедали. А потом ещё и к чаю с пряниками приложились, пряники у бабки тоже получаются отменные. На сытый желудок даже такое несуразное дело выглядело хоть на градус, но оптимистичнее.

— Ну рассказывай, что разведал, — я раскрыл блокнот. — Сперва про коляску давай.

— Значит, так. Коляска и кони бодровские как есть приметные, а потому проверить было легко. Все места, что ты упоминал, — везде боярин был. Стало быть, путь их по городу кучер изложил верно. Были ли где ещё — не ведаю, но вряд ли, ибо по времени совпадают перемещения прям впритык. Опосля десяти вечера от корчмы коляска уехала, но без боярина, на этом его след обрывается. На этом всё.

— Ага… — задумчиво пробормотал я, записывая. — Ну тогда мы на верном пути. Ты своих на обыск отправил?

— Спрашиваешь! Искать будут споро, аки псы охотничьи, ты ж моих ребят знаешь.

— Спасибо, Фома, что бы мы без вас делали. Теперь про собор давай.

— И тут мои ребята расстарались, — он прямо-таки лучился гордостью за своих подчинённых. — В собор сходили, дворников всех оглядели да вона кого тебе доставили, — он махнул рукой в сторону двора. Я выглянул в окно и заметил тщедушного мужичка. — И вишь удача какая с ними приключилась! Немой он.

Опа. Вот это действительно удача. К немому никто не станет цепляться и уж точно с ним разговаривать. А значит, я не проколюсь со своей сомнительной легендой, мне нужно будет просто молчать.

— Закончим следствие — представлю к награде, — пообещал я. — Ну что, значит, сегодня пойду на дело.

— Тебя не сопроводить ли?

— Спасибо, Фома, не надо. Смысл? Чем меньше народа будет у двери в подвал крутиться, тем меньше подозрений.

— И то верно. Ну, тады Бог тебе в помощь, участковый.

— Бабуль, теперь вы. Отец Кондрат заходил?

— Заходил, Никитушка, — кивнула она. — Я ж в суматохе этой тебе и поведать забыла. Заходил да вещи зело странные рассказывал. Спросила я его, стало быть, про барьеры защитные…

— И? — я вновь приготовился записывать. Что там за вещи зело странные могут быть?

— Снимал он защиту. Но токмо не три недели назад, как ты обозначить просил, а ажно в начале марта последний раз. До дня сие помнит, второго числа молился он о снятии барьеров.

— А почему он так точно это помнит? — не понял я. Второе марта, день как день, вроде не выходной даже был. Яга и Еремеев посмотрели на меня несколько удивлённо. Потом, видимо, сообразили.

— Ты ж не местный, Никита Иваныч, — почесал подбородок Фома. — Третьего числа он молится за упокой души рабы Божией Ульяны.

— А кто это? — снова не понял я. Такое чувство, что все что-то знают, один я, как дурак, не в курсе.

— Царица прежняя. Жена государя нашего, упокой, Господи, её душу. Третьего марта вот ужо пять лет траур у нашего государя, да во всех храмах православных за неё молятся.

А… ну вот поэтому и не в курсе, я не слишком религиозен. Этот день как-то прошёл мимо меня. Но, видимо, для отца Кондрата это значимый повод, раз он так запомнил.

— Итак, он снимал защиту второго марта, — резюмировал я и записал это в блокнот. — Значит, это единственный день, когда наш не в меру прыткий поляк мог проникнуть в столицу. В любой другой день его, как обладателя колдовской силы, просто бы не пропустил охранный щит. И по какой же причине святой отец решился на этот трюк?

— Вот тут вещи странные и начинаются, — вздохнула бабка. — Просил его о том наш Горох.

Если бы я уже не сидел на лавке, от таких новостей я бы сел. Фома был удивлён не меньше моего.

— Что за чушь? Горох прекрасно знает, зачем и от кого нужна защита города. И он идёт к отцу Кондрату с просьбой её убрать?

— Истинно, Никитушка. Святой отец подтвердил.

— А это точно был Горох, не шамахан какой-нибудь?

— Точно. Вишь в чём дело, касатик, отец Кондрат неправду с языков людских тоже углядеть может. Как я примерно, токмо иначе немного. И ежели б человек в государевой личине Горохом назвался, святой отец мигом бы то учуял. Самодержец лично приходил, истинная правда сие.

— Но зачем?!

— Про то не ведаю.

— А отец Кондрат неужели не спросил? Ну сами посудите, просьба-то — из ряда вон!

— Отец Кондрат, Никитушка, ещё при живом отце Алексии над городской защитой властвовать поставлен. И сделал это прежний государь, на мнение епископа Никона наплевав высокородно, — епископ-то противился зело. Потому и считает себя отец Кондрат лишь исполнителем воли царской, и просьбы подобные не обсуждает.

— Значит, не спросил, — подвёл итог я. — Слушайте, у меня в голове не укладывается! Чтобы Горох просил снять городскую защиту, да ещё и нас в известность не поставил?

— Ты спроси у него сам, Никитушка, но токмо опосля. Зело горяч ты во гневе, а ну как на государя голос повысишь — он и пошлёт всё отделение…

— Куда? — устало уточнил я. Если честно, мне и самому хотелось кого-нибудь послать.

— На плаху! Ты уж давай, выясни сие, когда из собора вернёшься.

— А когда я вернусь?

— Хорошо бы к утру завтрашнему. При свете дня я тебя на это не отправлю, сумерек дождаться надобно. А там уж и пойдёшь на дело.

Я положил блокнот на стол и схватился за голову. Подумать только! Неужели это всё — по вине нашего государя? Нет, я не должен так думать. Я хорошо его знаю, Горох за свой народ голову положит. Значит, были на то причины, если он потребовал снятия городских щитов. Бабка права: я не могу завалиться к нему с обвинениями, нужно выждать и успокоиться.

Итак, до моего превращения в дворника и похода в Никольский собор примерно полдня. Еремеевские стрельцы закончат обыск раньше и, полагаю, придут с докладом уже через пару часов. Ну что ж, свободное время — это тоже неплохо, потрачу его на построение схемы следствия.

Еремеев на прощание пожал мне руку, поклонился бабке и отправился по делам. Яга вынесла из угла своё вязание (она вязала мне носки) и снова устроилась за столом. Я раскрыл чистый разворот и задумался.

Похоже, мы добрались до истоков дела. Ноги у нашего следствия растут из начала марта, когда в город проник неведомый тип и притащил с собой женщину, способную воскрешать мёртвых. Или не притащил, а здесь уже нашёл, мы не знаем, местная ли она. Говорили-то по-французски… В который раз я приуныл, что не знаю иностранных языков, — уже давно бы дело раскрыли. Я рисовал блок-схему. Каким-то образом поляк сошёлся с этой дамой — и отсюда началась череда воскрешений. В деле явно замешан епископ Никон, потому что пройти в подвалы собора втайне от него невозможно. Было бы гораздо проще, если бы все мои расследования крутились вокруг простых людей. А тут то бояре, то церковная верхушка, то вообще царь… Половина причастных отказывается с нами разговаривать, другая половина врёт. Работать невозможно.

Теперь Бодров. Он пропал крайне некстати. Вот опять, Маргарита в расследовании мне совершенно не помогла, благо хоть от кучера была польза. Перемещения боярина в день исчезновения мы более-менее отследили, споткнулись о корчму. Судя по тому, что Марфа Ильинична предпочла раскусить капсулу с ядом, чем разговаривать с бабкой, дело серьёзнее, чем мы предполагали. Ждём результатов обыска.

Я сгрыз пару яблок, побеседовал во дворе со стрельцами, помог Яге подмести лестницу на второй этаж. Ждать — самое утомительное.

Наконец мои муки от безделья закончились — во двор въехал стрелец, по-видимому, один из тех, кого Фома отправлял на обыск корчмы.

— Новости для тебя, сыскной воевода.

Ура!

— Я слушаю.

— Новости зело странные, — уточнил парень. Ну, это я уже понял, у нас всё дело такое. — В корчме ничего подозрительного нами найдено не было. Всё как обычно, у них там спокойно, никто сопротивления не проявлял. А вот за корчмой ещё одно здание имеется, типа постоялого двора что-то. Остановиться там можно да переночевать. Двухэтажное.

Я записывал.

— И вот тут много странного мы нашли, Никита Иваныч.

Ага…

— Значится, первое. Комнатка там есть, где, по словам девок горничных, иностранец жил, а токмо вчера ещё пропал он бесследно. Жил он там с начала марта, никого к себе не водил, ни с кем не общался, окромя боярина Бодрова — тот несколько раз к нему приезжал.

— А вчера?

— И вчера. Не выходил иноземец из комнаты всю ночь, а утром девки хватились — нет его.

— Вещи остались?

— Вещей при нём мало было, Никита Иваныч, один сундук небольшой. Так вот нет сундука, комната пустая. Вообще ничего нет, окромя кровати казённой. Пропал, стало быть. И второе: под зданием мы ход тайный обнаружили.

Да что ж за дело такое, одни кроты!

— И вот через тот ход предположительно и пропал иноземец. На полу земляном следы сундука и колёс каретных.

— Каретных?!

Я видел здешние кареты — широкие и громоздкие, они по улицам-то не везде проходили, а тут подземный ход. Ну ничего себе.

— Как есть каретных, Никита Иваныч! И кони были, пара.

Я записал. Чем дальше, тем интереснее. Кажется, мы напали на верный след.

— Спасибо за службу, орлы. Помещение опечатали?

— Так точно, всю прислугу по домам отправили и караул выставили. Теперь без твоего ведома никто туда не войдёт.

— Отлично, — я закрыл блокнот и встал с лавки. — Бабуль, до операции у нас ещё несколько часов есть, да?

— Истинно. Съездить туда хочешь?

— Хочу. Сам на этот ход посмотрю, выясню, куда он ведёт. Как знать, не через него ли и Бодров испарился.

— С Богом, Никитушка. А уж опосля на дело пойдёшь, всё, что нужно, я подготовлю. Ты уж осторожней там, касатик, что-то сердце моё не на месте.

— Не волнуйтесь, бабуль, прорвёмся, — я чмокнул её в щёку на прощание и вышел во двор.