Точки - чёрточки (джен)

Примечания:

Океан Эльзи — Вiдпусти

Океан Эльзи — Поясни

Как-то раз они случайно узнают, что у Гриши есть девушка. Была точнее.

— Ну и дурак ты, Локтев, — грустно бросает Рита. "Григорий Локтев — Ответственный Кретин" отлично складывается в короткое и ёмкое "Глок". Ему подходит — такой же простой, действенный и надежный. Но, к сожалению, иногда слишком делящий жизнь на четкие отрывки.

Гриша тогда, после Дома, выбрал за двоих.

— Я не вправе втаскивать других.

— Ты не вправе за них решать!

Это — одна из немногих тем, на счет которых они с Ритой могут спорить до хрипоты, но так ни к чему и не прийти. Но, пожалуй, конкретно эта Вольнову бесит больше всего. Отчасти, потому что Рита никогда не позволяет решать за себя и никогда этого не прощает, отчасти, потому что внутри Женька — такая же, как Гриша. Вольнова их не понимает и не принимает в этом. Локтев в ответ просто смотрит спокойно и снисходительно, и молчит. А Рите вдруг думается, что познакомились эти двое наверняка в горах, а горы редко в чем-то ошибаются. Люди и города — гораздо чаще.

Локтев вообще оказывается этаким человеком-сюрпризом, который спокойно общается со всеми, но при этом почти никто о нем ничего не знает. Не потому что он как-то скрытничает, а просто... просто потому что. Ребята собирают его по каким-то случайным деталям и обрывкам фраз и слухов, по фотографиям и, изредка, по словам самого Гриши. Просто в какой-то момент складывают всё это вместе, и получают какого-то нового Локтева. Который неожиданно умеет не только отжиматься, но ещё и офигенно готовить. А Гриша только в очередной раз молчит и пожимает плечами, намечая улыбку.

... — Ты что, на отдых просто переезжал в соседний район и впахивал там вместо местных книгочеев? — удивленно цокает языком Яда, глядя на Гришины потресканные и опухшие руки. Локтев беззвучно смеется:

— Да нет, просто на Памире довольно сложно работать с веревками.

Ребята сначала обиженно фыркают, и только потом, смотря фотографии, понимают, что он не шутил. "Ого, не знал, что ты занимаешься альпинизмом!"

А ещё Локтев умеет шить, и варить вкуснейший глинтвейн, и клеить обои, и строгать зверей из деревяшек, и делать свистульки из жести, и , и..., и..., и..., и ещё тысячу таких же сущих мелочей, из которых складывается жизнь. "Хей, так ты ещё и программировать умеешь?!" "Подожди, ты что, правда, вот это вот всё сам... Паяльником?!" "История? Не, это к Локтеву. Да я и сам не думал, что он настолько всё..."

... — Хей, народ, смотрите, что нашел! — Антон стоит на пороге кладовки, в которую его отправили за пледами, с гитарой в руках. Варчук проводит рукой по струнам и кривится: — Эх, кажется, сдохла. Жалко. Эй, куда? Не вздумай выкинуть, я её на стенку повешу!

Гриша задумчиво вертит инструмент в руках, тихо стукает пальцами по корпусу и слушает звук. Потом довольно хмыкает и уходит в свою комнату.

Гитара — старая "ленинградка", года этак шестьдесят восьмого, — оказывается вполне живой и после замены струн звучит более чем неплохо.

— Ух, ну ты даешь! Круто... — Антон с Тамарой восхищенно тянут лапки подергать струны, на что Локтев добродушно но твердо прикрикивает с другого конца кухни, на которой в этот раз собираются стихийные посиделки:

— Но! Не тронь. — И, поставив чашку на подоконник, забирает гитару у "любопытных вредителей" прямо из-под носа.

— А чего она стоять будет? Хоть потренькаем.

— Не для того я с ней весь вечер возился.

— Ну так сыграй тогда что-нибудь, раз не зря, — лениво и по-доброму насмешливо бросает Антон. Вообще у них, к сожалению, не слишком музыкальная тусовка. Из всех неплохо поет и играет только Дёма, но его попробуй поймай под это дело. Антон ждёт ответа в духе "Да я не умею" или, в лучшем случае, какой-нибудь заезженной "Батарейки", которую не знает только ленивый. А Локтев вдруг устраивается поудобнее на стуле и начинает играть — не просто перебирая аккорды, а настоящие мелодии.

У Гриши оказывается низкий, немного хрипловатый, но по-своему приятный голос, идеально подходящий под то, что он поёт. Да и песни у Локтева в основном Антону незнакомые — про горы, вереск и людей. Зато Зоя, половину жизни проведшая в походах, довольно неплохо знает Визбора и нескольких других бардов. И, кстати, даже подпевает — не всегда верно, но очень душевно.

На гитарные переборы и тихие голоса постепенно сползается всё общежитие, на этот период времени не слишком многочисленное, но всё же. Даже Ангелина с Соловьём и ещё парочка преподавателей случайно забредают "на огонек", да так и остаются.

"Ого, не знал, что ты играешь!", "Ух ты, ничего себе, ты же круто поешь!", "Нет, и он ещё и молчал?!", — Локтев мягко усмехается в ответ:

— Да просто как-то случая не было, вот и не играл.

— Блин, Локтев, ты прям человек-загадка какой-то! А по тебе и не скажешь.

Рита, впрочем, не особо парится со всей этой Гришиной мозаикой — ей вполне хватает осознания его надежности и силы. Для того чтобы заслужить Ритино уважение этого достаточно, а остальное — детали. Какие-то интересные, какие-то полезные, какие-то совсем чуждые и странные. У них с самого начала не особо сложились какие-либо отношения, да так и остались. Ну вот есть Вольнова, есть Локтев, ну есть и есть.

С Гришей спокойно и уверенно работать. Когда рядом есть человек, умеющий соображать в любой ситуации, жмущий от груди сто двадцать, готовый прикрыть напарника и ко всему прочему ростом под два метра, вообще становится легче жить. Ну или хотя бы с осознанием, что в конечном итоге всё будет не совсем уж хреново и какие-то шансы у них есть. Когда становится тяжко, Локтев молча сжимает зубы и тащит остальных — кого следом за собой, кого на руках, но тащит до последнего. В этом они с Ритой похожи.

Вообще у Риты и Гриши местами оказываются сходные характеры. Наверно, именно поэтому уважение между ними взаимное. Но дальше него не заходит, и Вольнова в какой-то момент формулирует, почему: от её мира до Гришиного — как от московских дворов до вершин Памира. И там, и там бывает тяжко, бывает безумно красиво и смертельно опасно, и там, и там нужно, чтобы людей рядом было не много, но только надежные. Дворы и горы чем-то похожи, но слишком разные, чтобы где-то соприкасаться. Этакие параллельные прямые.

А сама Вольнова, на самом деле, тоже та ещё загадка. Только Гришины "тайны" у того время от времени "приходятся к слову", а Рита свои прячет. Глубоко-глубоко внутри себя или, на худой конец, под неприкосновенной кроватью.

Риту, которая с детства мечтает об огромной мохнатой собаке, знает только мать. Риту, которая зачитывается Крапивиным, несколько раз встречала соседка сверху, дававшая недостающие книги на время. Ритиной давней любовью к ралли успел заразиться младший брат, перед тем, как она уехала. В Риту, пишущую не самые складные, ломанные, но очень меткие стихи на маленькой прокуренной кухне, первое время было сложно поверить даже отчиму.

Ритины "осколки" вместе никогда не складываются, и Вольнову более чем устраивает такое положение вещей. Так надежнее, спокойнее так.

* * *

Последний, кого Рита ожидает встретить на кладбище, — Локтев. Кто угодно, но только не он. Гриша сожалеет глубоко внутри и очень быстро отпускает. Рита так не может, хотя, наверно, стоило бы.

Локтев стоит перед неприметным чёрным памятником, молча и спокойно, — он пришел не тосковать и сожалеть, даже не вспоминать. Просто сказать: "Ну здравствуй, парень", — и побыть.

— И какого чёрта тебя сюда занесло? — хмуро но беззлобно спрашивает Вольнова. Не то чтобы она была против, но как-то в последнее время сюда постоянно заносило кого-нибудь из книгочеев. Риту это нервировало, как сговорились они, жалельщики. Гриша пожимает плечами:

— Да так, квадраты по соседству оказались, — и кивает куда-то вбок. Рите в его обычном спокойствии чуется какая-то трещина. Глухая, закрытая, но всё равно проскальзывающая. И какая-то очень Вольновой знакомая.

На границе соседнего квадрата новый памятник из шершавого камня с воткнутым в него ледорубом и обрывком альпинистской верёвки. Рита читает женское имя и "2015" второй датой через тире. Локтев качает головой, встретив её взгляд:

— Две недели назад кто-то из группы случайно спустил на нижнюю связку лавину. А мы в это время ловили фокусника из детской книжки. Такие дела.

Вольнова молчит.

На обратном пути у Гриши тяжёлая горячая ладонь на её плече, и в одних наушниках на двоих Океан Эльзи из его плеера.

Между Памиром и московской подворотней всё же оказывается одна точка пересечения.