Черные крылья синего неба (джен)

Аркх Торонто

Раш

Нет ничего страшнее бессонницы. Когда Великий Змей Драхну покинул предвечные воды, он исторг из чрева своего первого тьерто и семь возлюбленных для него, и восьмую, способную родить ему сына. И повелел он дню отделиться от ночи, и единственный зарок оставил для своих детей: чтить извечную тьму и предаваться сну в час, когда солнце стоит в зените. Наказание для нарушающих запрет — безумие. И бессонница — его послание, первый, пока робкий стук в двери разума.

А может, все не так: просто темные расы более крепки телом, долговечны, но их души слабее и рано или поздно ломаются под гнетом многочисленных прожитых лет.

Я не спал уже неделю. Сухим песком были засыпаны глаза, и чесалась пересохшая кожа. Не помогали ни ванны, наполненные теплой благоуханной водой, ни бесконечные натирания маслами. Я бы предпочел, чтобы рядом со мной была сейчас звонкая и легкая Сират или же мягкие руки Лайли легли на мой воспаленный лоб, но госпожа моего дома Ираш — та, что подарила мне сына — старалась в такие дни не отходить от меня и не подпускала других женщин. Я не мог оскорбить ее, изгнав из своих покоев, так что ко всему прочему приходилось терпеть ее тяжелую, неумелую ласку. Она очень изменилась после рождения Ори: еще бы, ведь она стала матерью первого и пока единственного мальчика, увидевшего свет на Земле, племянника самого императора. Мой дом стал ее полноправным владением, а все остальные, проживающие в нем — слугами, призванными подчеркнуть ее величие. Даже меня она, скорее всего, воспринимала лишь в качестве символа ее статуса.

Сейчас она кормила моего дарки, напевая что-то скрипучим, немелодичным голосом. Чтобы спрятаться от терзающих уши звуков, я вышел на террасу, с которой открывался прекрасный вид на мои земли. Закатное солнце красило долину в зловещие багровые тона. Если задержать мысли и только созерцать, можно забыть, что это не Сель. Мы многое сумели взять с собой из родного мира: растения, животных и даже малые расы, которые исчезли бы в иных местах.

Людям, что жили здесь, мы предложили перебраться в другие аркхи или остаться, но без возможности иметь детей. Мы дождались, пока умрет от старости последний из них, и только после этого начали воскрешать свои воспоминания. Мы уничтожили их дома-муравейники и вместо них разбили сады и построили привычные нам жилища. Хотя растения с Сель проросли: и деревья, и цветы, и травы — но они не приносили плодов и цвели очень плохо — почва была чужда им и отвергала наши старания. Зато земная флора лезла отовсюду, как и животные. Мы истребляли их, но крысы и кошки возвращались. А самым убийственным был чужой запах. Даже за триста лет я не смог заставить себя полюбить его или хотя бы привыкнуть.

Наши дети были ближе к этому миру и друг к другу, чем к нам, изгнанникам. Я видел, как мой сын гладил дикого котенка и как он управлял стаями птиц, парящими над Сетью. Он принимал окружающее с восторгом юного сердца. Веселые игры с сестрами, рожденными на Земле, он предпочитал рассказам о прошлом и занятиям с учителями.

Я подавил стон. Как часто печаль и ностальгия сплетаются в моей душе в те дни, когда сон покидает меня… Ощутив мою скорбь, насытившийся дарки вполз на террасу. Присев на корточки, я подставил ему руку, вокруг которой он тут же обвился, а затем, поднявшись по плечу, нырнул в предварительно отворенное мной отверстие в яремной впадине. Я замкнул охраняющий камень, и он свернулся под кожей в основании шеи, испуская волны умиротворяющего тепла.

С легким шорохом от стены отделилась плоская черная тень. Она заколыхалась, приобретая объем и плотность, и вот уже голос, подобный шелесту опадающей листвы, коснулся моего слуха:

— Ваш брат требует вас.

Я кивнул.

— Хорошо, най. Как он сегодня?

Тень испустила едва слышный вздох.

— Он полон страхов. В груди императора тесно от них, и они вырываются наружу. С ним очень тяжело находиться рядом.

— Спасибо, что присматриваете за ним. Передайте моему брату, что я скоро приду.

Тень с поклоном растворилась в стене. Най — прекрасные помощники, они бесплотны, неразговорчивы и исполнительны. Они служат нам за возможность подбирать излишки жизненной энергии и в благодарность за то, что мы забрали их с собой.

Я вернулся в комнату. Ираш ткала, нашептывая пряже древние наговоры. Ее пальцы скользили по нитям легко и ловко. Закатные часы — правильное время для создания вещей, и она никогда не отступала от этого завета. Изготовление одежды — почетная обязанность женщин дома. Они не просто ткут, шьют и вышивают, но вплетают в ткань защитные заклинания от болезней, предательств и смерти. В этом их единственная сила — женщины не способны контролировать других созданий и физически слишком хрупки.

Мне не хотелось отвлекать Ираш, и я только молча любовался ею: в минуты труда она была прекрасней всех моих жен, и я почти любил ее.

Не поднимая головы, она заговорила:

— Я приготовила для вас бальзам. Вы собираетесь во дворец сегодня?

Я взял со стола плошку с едко пахнувшей субстанцией.

— Да. Император желает видеть меня.

— Вы навестите Ори? Не могли бы вы передать ему новое платье, что я сшила для него?

— Почему бы вам самой его не проведать? Вы желанная гостья в доме моего брата.

Она отрицательно покачала головой. Я прекрасно знал, отчего она не любит бывать во дворце. Виной тому не тяжелый смрад безумия, сочившийся из каждой щели. И не то, что император приближает к себе моего сына, но видит в его лице другого, давно умершего, и называет моего мальчика его именем. Ираш не была восприимчива к таким вещам, они проходили сквозь ее сердце, ничего в нем не трогая и не нарушая. Все дело в моей матери — женщине, сумевшей родить двоих сыновей. В нашем Доме нет титула более значимого, и рядом с ней Ираш — всего лишь молодая глупая девочка и всегда останется таковой.

— Хорошо, — я кивнул, принимая из ее рук сверток.

Жена поднялась от ткацкого станка и взяла бальзам. С шелестом соскользнул шелк с моих плеч, и халат сброшенной змеиной кожей улегся у ступней. Ее ладони были шершавыми и грубоватыми, но блаженная прохлада, струящаяся из-под них и снимающая зуд, заставила застонать от удовольствия.

Мы предпочитаем жить обособленно друг от друга. Мужчина — глава семьи, — его жены и дочери, не достигшие брачного возраста. От владений до владений тянутся сады, луга и рощи. Дорог и троп через них нет — не проложены и не протоптаны. Чтобы попасть в нужное место, мы используем малые врата, во множестве раскиданные по аркху. Дворец, пожалуй, единственное исключение, впечатляющее обилием проживающих в нем живых существ. Это целый город в городе, центральный узел нервной системы Торонто, полный суетой и движением. Теплый пористый камень, из которого он построен, тоже был привезен нами с Сель. Он постоянно сочился влагой, и мне казалось, что это не простая жидкость, но слезы по утраченной родине.

В длинных, похожих на извивы внутренностей коридорах то и дело приходилось останавливаться, чтобы церемонно раскланяться с очередным знакомым. Поток их иссяк только у самых дверей в тронный зал, где предпочитал проводить большую часть своего времени император. Его по-прежнему боялись, но если раньше страх был замешен на уважении и благоговении, то теперь под ним таилось отвращение. Многие тайком шептали мне, что властитель слишком болен, чтобы управлять народом, намекая, что мне или моему сыну давно пора занять его место. Я игнорировал льстивый шепот. Меня тяготило бремя власти, да и брата я любил по-настоящему и не хотел предавать. Все, что мне оставалось — стараться не подпускать его к решению действительно важных вопросов и по мере сил улаживать те ситуации, которые он уже успел усложнить своим участием.

Я вошел в зал, и в нос мне ударил приторно-сладкий запах благовоний. Тяжелый густой дым от них стелился по полу. Мой брат, девятнадцатый император тьерто, всесильный, всемудрый и всеблагой Дарш Хамам сидел на троне, вальяжно развалившись.

Уже дважды трон приходилось переделывать под его разраставшуюся плоть, и вскоре это предстояло сделать вновь. Тугие складки жира вываливались в прорези подлокотников и нависали над сидением. Брат был похож на гигантскую медузу, втиснутую в узкое ведро. Под гладкой лоснящейся кожей бугрились дарки. Запрет на владение более чем одним симбионтом он презрел давно. И сейчас казалось, что не он их хозяин, а они управляют им изнутри.

Император смотрел на меня немигающими пустыми глазами, и мне стало трудно дышать под этим давящим взглядом. Кажется, он не сразу узнал меня, но спустя миг по монументальному оплывшему лицу прошла рябь и скорбно поджатые губы растянулись: левый их уголок пополз вверх, а правый, напротив, сместился к подбородку. Должно быть, эта кривая ухмылка должна была являть собой радость от встречи с близким родственником.

— Раш! Почему ты так долго не появлялся, старый затворник?

Я приблизился и, как подобает, преклонил колено и коснулся губами края его рукава.

— Я был подле вас два дня назад. Вы прогнали меня прочь, поскольку устали от моего общества.

Брат наклонился ко мне, отчего многочисленные складки на его теле заколыхались.

— Прошло всего два дня? Ты ничего не путаешь? Мне кажется, я не видел тебя целую вечность. Ты знаешь, время так тянется. Оно словно густое вино — я завяз в нем и хмелею.

Он откинулся обратно и захихикал.

— Я послал Саиш за вином из Гельмы. Мне нравится его вкус. После него всегда так славно и спокойно.

— Гельмское для вас вредно.

Оплывшее лицо брата исказилось яростью. Причем переход от веселья к злобе был настолько молниеносным, что я не успел среагировать. Тяжелая потная пятерня сомкнулась на моем вороте. Раздвоенный язык показался между губами. С него капала мутная слюна.

— Никто не смеет говорить мне, что я должен есть, пить или трахать!

Ткань пережала мне шею как раз в том месте, где проходил туннель дарки. Бедняга забился в нем, отчего меня пронзило насквозь судорогой боли.

— Мой император!

Дарш нехотя отпустил меня. Я видел, как скользят, перетекая одно в другое, выражения на его лице. Злость сменилась растерянностью, за ней наступил черед глубокой печали.

— Прости, Раш! Ты же знаешь, что я не терплю, когда меня поучают. Это все здешний воздух — он убивает меня. Я видел одного из агру, думаю, он запустил что-то в вентиляцию. Он хочет мне смерти, все они хотят.

Я с трудом восстановил дыхание и постарался ответить как можно мягче.

— В нашем аркхе сейчас нет представителей Дома Агру, но если вы желаете, я велю проветрить зал.

Брат махнул рукой.

— Значит, это был не агру, а миин’ах или гельма. Они вечно крутятся поблизости, как падальщики в ожидании смерти хищника. Но они подавятся!

Он снова захихикал.

— Скажи, ты выполнил мое поручение? Разослал всем приглашения? Когда состоится Великий Совет, на котором мы будем клеймить предателей и лжецов?

Я досадливо хмыкнул: был в полной уверенности, что эта очередная безумная идея уже испарилась под наплывом других, не менее сумасшедших. В прошлый мой визит брат приказал мне созвать Великий Совет всех рас, на котором собирался каждого обвинять в шпионаже и заговорах. Я забыл о его приказе, лишь только вернулся в свои владения. Воистину это было не самое странное его желание, но почему же мысль о нем оказалась настолько долговечной?

— Это невозможно сделать быстро, мой император. Месяц еще придется подождать.

Я только начал говорить, а он уже потерял интерес к моим словам. В который раз мне подумалось, что дела обстоят совсем худо. Слухи о его состоянии уже просочились в другие аркхи, и они вполне могут решить, что Дом Тьерто ослаб. И вот тогда параноидальные страхи его властителя вполне могут стать явью.

Император не всегда бывал таким, случались и периоды просветления. Но они были еще опаснее: он становился собран, сосредоточен и совершал поистине непоправимые и ужасающие вещи. В такие дни все в Торонто беспрекословно повиновались ему, скованные и перемолотые его невероятной волей, и даже мне не хватало сил ей противостоять.

Из тронного зала я вышел вымотанным. Ужасно хотелось спать — от едкого дыма благовоний глаза щипало до слез. Больше всего тянуло уйти к себе и лечь в прохладный бассейн, но требовалось еще встретиться с сыном — передать ему подарок от Ираш. Най, которого я подозвал, тихим почтительным шепотом поведал мне, где я могу его найти.

Во всем дворце было единственное место, где я чувствовал себя комфортно — застекленная оранжерея, полная южных растений, пронизанная искусственными ручейками, с чириканьем и посвистом сотни разноголосых птиц под куполом. Когда ее только построили, разум моего брата был светлее, а тело подвижнее, и он тоже любил бывать там. Подолгу сидел отрешенно во влажной тени раскидистых деревьев.

Неудивительно, что Ори тоже нравилось здесь находиться. Я обнаружил его опустившим ступни в журчащий поток и мило болтающим с одной из младших женщин императора. При виде меня она покраснела и спешно ретировалась, он же, напротив, совсем не выглядел смущенным. Ори почтительно поприветствовал меня, коснувшись губами края рукава.

— Отец, пусть извечная тьма хранит вас! Я не ждал сегодня вашего прибытия. Вас опять вызывал император?

Я смотрел в его лицо и пытался понять, люблю ли я его. Отцы должны обожать своих сыновей — это основной закон, на котором держится наш мир. Дочерей может быть много, позволено даже не запоминать их лиц и имен, но мальчики появляются на свет очень редко. Сын — гарант того, что не оборвется твой род, что ты состоялся как мужчина, и это много больше, чем просто ребенок. Может быть, родись Ори от другой моей жены, или его не забрали бы в раннем детстве, чтобы дать подобающее возможному будущему императору образование, или будь он больше похож на меня, мои чувства были бы сильнее. Я помню, как скорбел Дарш после гибели своего сына. Как сломало и изувечило его это горе. Когда я примеряю на себя ту страшную ситуацию, мне всегда кажется, что я не испытывал бы таких мук.

— Не стоит заигрывать с возлюбленными твоего дяди, сын мой!

Он беззаботно махнул рукой.

— Какая она возлюбленная! Известно, что он давно равнодушен к женщинам и берет все новых и новых лишь для того, чтобы потешить свое самолюбие.

— Не рассуждай о том, чего не понимаешь.

— Но об этом же все говорят и шутят. Это не моя выдумка!

Я ощутил, как раздражение поднимается волной откуда-то снизу живота. Чтобы не дать ему выплеснуться, я мысленно подстегнул дарки, и, проснувшись, он тут же начал испускать столь необходимые мне волны покоя.

— Ты не должен быть, как все. Негоже слушать сплетни и участвовать в пересудах. Твоя кровь не позволяет тебе равнять себя с остальными.

Посмотрев на меня виновато, сын склонил голову.

— Отец, простите меня! У меня не было права произносить подобное.

Я провел рукой по его волосам.

— Все в порядке, Ори. Просто будь аккуратнее в своих речах. Как продвигается твое обучение? До меня перестали доходить жалобы от учителей на твое поведение. Неужели ты наконец повзрослел?

— После того, как бабушка взялась опекать меня, избегать занятий стало гораздо труднее. Вы зайдете к ней сегодня?

Я невольно рассмеялся.

— Избави тьма! Я не настолько хорошо чувствую себя, чтобы выдержать общение с Госпожой, родившей двоих сыновей.

Я протянул ему сверток от Ираш.

— Твоя мать передала тебе платье.

— Для меня есть, кому ткать.

Сказав это и осознав, что выдал не только себя, он смутился. Это развеселило меня еще больше.

— Потерпи! Лишь два года осталось до дня, после которого ты будешь называть себя мужчиной и сможешь брать себе женщин и заботиться о них.

Он неопределенно пожал плечами, а мне подумалось, что надо отдать приказ най присматривать за ним тщательнее.

Мы поговорили еще какое-то время, пока я не ощутил, что он тяготится моим обществом. Нас объединяло слишком малое, чтобы подолгу беседовать и радоваться встречам. Его облегчение, когда я сказал, что мне пора, было ощутимым, хоть внешне он и продолжал оставаться доброжелательным и примерным сыном.

Во дворце у меня было еще одно дело. Оно не являлось необходимым, но притягивало как магнит. Только завершив его, я мог позволить себе вернуться домой.

Многоступенчатая винтовая лестница вела на верх самой высокой башни. Здесь была только одна комната, крепко запертая. Подле дежурил страж с ключом, который при виде меня встал и коснулся ладонью пола перед моей ступней в знак почтения. Я кивком позволил ему подняться.

— Все ли в порядке?

Вопрос не требовал уточнений: единственный пленник в единственной тюрьме, построенной специально для него, уже очень давно находился за дверью.

— Без изменений, — торопливо ответил страж. — Он все время спит или лежит с закрытыми глазами. Нам приходится применять воздействие, чтобы заставить его поесть.

Я заглянул в крохотное зарешеченное окошко. Темная фигура неподвижно лежала навзничь на деревянной лавке у стены. Исхудавшее лицо в слабом лунном свете, падавшем с застекленного потолка, казалось каменным.

— Вы проверяете печать?

— Да, с ней не происходит никаких изменений. Несомненно, она по-прежнему крепка.

— Хорошо.

Я развернулся, чтобы уйти. Уверен, стражи гадают, зачем я прихожу сюда так часто. Я бы и сам не смог точно ответить на этот вопрос. Я не боялся того, кто был спрятан в этой комнате, и жалости к нему тоже не было. Но меня неудержимо тянуло проведать его в каждое посещение дворца. Возможно, узник являлся для меня нерушимой связью с прошлым, самым сильным напоминанием о Сель и о том, что мы совершили и что потеряли.

В итоге в свои владения я вернулся уже под утро: самое время снова попытаться заснуть. После водных процедур мне удалось выставить из своих покоев Ираш, заняв ее важным домашним делом, и остаться, наконец, в полном и столь необходимом мне одиночестве. Я вытащил дарки, чтобы накормить его, и с радостью почувствовал, что глаза неудержимо закрываются, а в голове все плывет и ускользает. С трудом дождавшись окончания его трапезы, рухнул в холодный и гладкий шелк простыней, и смилостивившийся сон накрыл меня мягкими душными ладонями.

Пробуждение было резким и не слишком приятным. Меня словно пронзило тысячей мелких иголок. Рядом с моим ложем стояла Сират — любимейшая и самая разумная из моих жен. В руках у нее был опустошенный таз, а за спиной толпилось множество народу. Судя по яркому солнцу за окном, спал я совсем недолго.

Увидев, что я проснулся и ошарашенно взираю на нее из ледяной лужи, в которую превратилась моя постель, Сират покаянно склонилась.

— Простите мне мою смелость, мой господин! Мы пытались разбудить вас другими способами, но сон ваш был слишком крепок.

Меня заколотил озноб, зубы дробно застучали. Наш народ крайне теплолюбив и очень плохо переносит холод. Двое других женщин тут же кинулись укутывать меня в сухое и теплое одеяло. Тут я усмотрел в сонме домочадцев мужское лицо. Один из тьерто, служивших при моем брате, ждал моего воссоединения с реальностью с испуганными и нетерпеливыми лицом.

— Что случилось? — спросил я его, едва сумев совладать со льдом, сковавшим мои челюсти.

Вестник из дворца прочистил горло. Он явно боялся начать говорить.

— Прибыли трое из аркха Милан.

Дрожь пробежала у меня вдоль позвоночника, и причины ее на этот раз крылись не в холоде.

— Что значит прибыли? Кто пригласил их? Открыл для них врата?

— Они прошли сами, — вестник запнулся. — У них были метки посланников — древняя такая штука, вы должны хорошо помнить.

— Ладно. Видимо, случилось что-то очень важное, раз миин’ах решили ими воспользоваться.

Произнося это, я пытался совладать с эмоциями. Не пристало первому князю выглядеть взволнованным. Освободившись из спасительного тепла одеяла, я стал спешно одеваться.

— Они не миин’ах. Вернее, не все. Там человек и еще, кажется, полукровка.

Час от часу интереснее! Мне наконец удалось с помощью женщин вползти в повседневное платье.

— И что те, кто принял их, сделали? Куда направили?

Он виновато опустил взгляд.

— Мы давно пытались разбудить вас. Но…

— Говори!

— Ваш брат… Он сегодня был другим. Неизвестно, как он узнал, но мы не могли ослушаться и привели их к нему…

И тут я, наплевав на собственное положение и самоконтроль, выругался длинно и грязно.

Редкие дневные слуги имели счастье лицезреть уникальную картину — бегущего по коридорам дворца брата императора. Кажется, я слишком давно не занимался собственным телом, так как с дыхания сбился очень быстро.

Распахнув двери в тронный зал, я наткнулся на обманчиво ясный взгляд Дарша. Он молотом огрел мой разум и расплющил его в покорный блин. Перед троном пребывали в разных позах трое чужестранцев. Женщина миин’ах покачивалась из стороны в сторону с отсутствующими стеклянными глазами. Человеческая девочка-подросток лежала навзничь, то ли еще живая, то ли уже нет. Лишь тот, кого вестник назвал полукровкой, выглядел более-менее вменяемым. Видимо, кровь къерго, явно текущая в нем, не давала брату полностью его подавить. Изуродованное шрамом лицо кривилось гневом, из носа стекала багровая струйка.

— Раш, как ты вовремя! Знаешь, какие интересные новости принеслись к нашему двору?

Голос императора был полон веселья и энергии. Нехорошая улыбка прилипла к пухлым губам.