Восемь комнат (гет)

Студия в Брюсселе. В левом углу небольшая кухня. Деревянные панели и белые стены. В неработающем холодильнике всегда свежая еда. Правда, одна и та же — упаковка яиц, молоко в тетрапакх, половина шоколадного торта, зеленый лук, замороженое мясо, капуста, соусы, колбаса и дыни. Мы с Мелоди готовили эту еду в различных комбинациях, но не всегда получалось. Чаще всего сидели за столом напротив зеркала на шатких стульях и лопали шоколадный торт, пока от каждодневного шоколада не затошнило. Шоколадный торт, вообще не самая лучшая бесконечная вещь. Продукты в каждый следующий визит появлялись вновь. На стене напротив окна несколько выцветших от времени эстампов., сковородки, много кофейных зерен. Отличная джезва и кофемолка, работающая без электричества. Газовая плита, работающая без газа, скрипучее кресло-качалка, раньше стоявшее в одной из комнат, украденных отцом. Рядом с креслом торшер. На журнальном столике стоит белая тарелка, в которой лежат груши и персики. Если я съедаю их и остаются косточки, каждый раз, когда я прихожу сюда, они снова целые. Огромный пыльный книжный шкаф. Напротив книжного шкафа старинное зеркало до пола. Перед ним в напольных вазах никогда не вянущие цветы. И дверь прямо на улицу. Перед дверью кофрик для того чтобы вытирать ноги с надписью WELCOME. Отсюда я впервые пошел искать Мелоди.

* * *

Мелоди сразу мне не поверила. Мне тоже было неловко. Я объяснял, наверное, сбивчиво. Я говорил такое первый раз в жизни и, вообще, как такие вещи можно нормально говорить? При ней перекинулся в кота и обратно несколько раз. Так и запомнил ее в дверном проеме, на плечи синего пальто падали и таяли снежинки. Она не зашла внутрь. Вначале она стеснялась еще больше, чем я, потом рассмеялась, после убежала.

Я ждал ее несколько дней. На душе было неспокойно. Я варил себе кофе и сидел у белой стены, отодвигая отцовское кресло-качалку. На коленях лежала то одна, то другая раскрытая книга, но я не запоминал прочитанного. У меня на душе было чувство, уже притупленное, что я потерял лучшего друга. Я бродил по улицам Мадрида, там было теплее и было видно закат над рекой, и сиреневые очертания соборов, растворявшихся в вечерней красно — коричневой треснутой скорлупе, вспоминал голос Мелоди, и кое-какие мелочи — изгиб ее запястья, когда она держит книгу, локон рыжих волос, завернувшийся за ухо. Ночью приходил в Нью Йорк и слушал музыку. В Брюсселе снег то снова начинался, то таял. Дул холодный промозглый ветер. Наконец, набравшись решимости, я обернулся котом и побрел к ее дому. Створку окна она оставила открытой. Как будто ничего не случилось. Мелоди не было дома. В квартире было холодно и тихо. Молочно-белый свет наступающей зимы заполнял ее, как невидимое молоко. На столе я нашел записку от Мелоди. Адресованную мне. Она обращалась ко мне на «ты», как к старому другу. Я думал о тексте своего собственного письма, которое мог бы написать ей. В голову так ничего и не пришло. Прошло несколько часов. Я выпрыгнул из окна перед ее приходом.

Через несколько дней Мелоди сама пришла сюда. Я был в Осло, но даже через открытые окна и врывающийся в комнату автомобильный шум смог расслышать ее шаги. Я бросил беглый взгляд на свое отражение в зеркале и почему-то подумал, что надо было надеть льняную или белую рубашку вместо этой, клетчатой. И найти какие-нибудь приличные туфли, кеды на худой конец. Но Мелоди была одна в Брюсселе, я никогда раньше не принимал гостей и не знал, сможет ли она пройти через дверь и не исчезнет ли куда-нибудь. Так что я кинулся к двери как был, босиком. Мелоди стряхивала снег с пальто и шапки, осматривалась. Мне было одновременно страшно и интересно то, как она воспримет мои комнаты. Я спросил, не хочет ли она кофе. Потом предложил ей стул. И она осталась. Мелоди сняла пальто и сапоги, потом сидела на стуле и пила мой кофе. Она отражалась в зеркале, в ручке десертной ложечки, которой размешивала сахар в кофе, ее тень немного напряженно присела на белой стене и деревянной панели. Мне было ужасно необычно видеть человека в комнате, которая десятки лет не видела никого, кроме меня. Я пил кофе, опершись спиной о раковину. Кофе был ужасно горячим, но я не давал ему остыть, и пил маленькими глотками. Мелоди, наполовину повернувшись ко мне и положив руку, в которой держала кофейную чашку, на стол, спрашивала меня что-то незначительное о комнате. Она тогда думала, что Брюссель — мое единственное обиталище. Я отвечал, постепенно переходя на тему о своем прошлом, о прошлом комнат. Мелоди спросила, существуют ли такие же, как я. Я сказал, что не знаю. В прошлом были — мои дед и отец. Но все коты и кошки, с которыми я встречался — обычные кошки, не оборотни. Потом я предложил ей шоколадный торт. Я знал, что Мелоди любит шоколад. Я рассказывал о комнатах, о том, что все, что я съедаю или выпиваю, переставляю или разбиваю, с каждым моим уходом возвращается на свое место. Мы не касались темы ее дома. Потом, когда мы съели кусок торта и оставили пустые чашки и приборы на столе, она сказала что ей надо домой. За окном стемнело. Я проводил ее до дома в облике кота, но заходить не стал. Лишь сидел на заснеженной мостовой и смотрел в ее окна до тех пор, пока не зажегся свет. Она пришла после учебы и работы на следующий день. Я подготовился — принес в Брюссель китайскую заварку и чайники. Мы ели тот же самый торт, что и вчера. Мелоди очень понравилась сама идея бесконечного торта. И бесконечного кофе. Мне — то, что не надо мыть за собой посуду. Потом я сказал, что хочу показать ей комнаты. Мне было страшно, когда я приоткрыл дверь между комнатами и, держа ее за руку, и потянул за собой в Осло. Но она ничего не заметила, и просто перетупила порог. В Осло темнело и в потоках дождя на стекле мы смотрели на картины. А потом пошли в Нью Йорк. Там был день, и прямые солнечные лучи пронизывали комнату со стеклянными стенами. Откуда-то издалека играло отцовское пианино. Я попытался вспомнить, откуда отец украл свою музыкальную комнату. Тогда мне показалось, что из Бостона. Пианино играло Fur Elise Бетховена для меня уже заезженный репертуар, но Мелоди очень понравилось. Потом пианино замолчало. Я положил напольные подушки к окну так, чтобы ей было удобно, и включил старый джаз на проигрывателе. И рассказал ей историю пианино. А потом мы вернулись в Брюссель.