Делая выбор (джен)

Сегодня с самого утра было зябко — первое предвестие приближающейся зимы. Куруфин плотнее запахнул накидку и движением ладони приказал лошади стоять смирно. Забавно — еще несколько дней назад он удивлялся поведению Кармис, а сейчас сам выехал за ворота — встречать возвращающихся, хоть и отлично понимает: это излишне. Но выезд давал возможность очистить мысли, разобрать их на части и собрать заново, смазав маслом застоявшиеся шестерни рассудка.

Фаэнриль ещё по возвращении — то есть, по их возвращении из Нан-Эльмота — известил его, что в этом году Келебримбор опять поехал на торговый аванпост лично, но тревожиться не стоит — встреча должна пройти без каких-либо сложностей.

На этот раз, впрочем, кроме обменных списков Келебримбор взял с собой немного «монет» — так эти чеканные знаки называли гномы. По их словам, «монеты» служили универсальной мерой ценности для едва ли не всех возможных вещей: неважно, обмениваешься ты ими с кем-то или держишь при себе.

Здесь было нечто большее, чем просто система учета. Будь это так — в этом не нашлось бы ничего нового для эльдар. Ещё в первые валинорские годы, после завершения строительства Тириона, ваньяр и нолдор — успевшие освоиться с тем, что предлагает в изобилии их новый дом, — разработали особые таблицы, чтобы легче было сводить взаимные избытки и нужды: даже эльфийская память не могла удержать сразу всего.

Словом: нет, они не подсчитывали каждый раз заново, сколько наконечников стрел следует обменять на мешок зерна, и скольких мер вина стоит один набор инструментов для обработки дерева — как предположили, в свое время, наугрим; чем весьма возмутили Карантира, взявшегося объяснять им нолдорскую систему на ужасающей, с точки зрения Куруфина, мешанине языков. (Частично здесь виной было, полагал Куруфин, как раз-таки чисто языковое недопонимание — в конце концов, с тем же Дориатом они вели дела еще до прихода нолдор; но дориатрим, по всей видимости, гномов в тонкости своих расчетов не посвящали — а со стороны — приходилось признать — всё выглядело примерно так. Тем более, для нерегулярных обменов можно было сводить счет наново каждый раз — без особых помех).

Так-то, если на то пошло, у белериандских синдар (как у все того же недоброй памяти Эола, в чем Куруфин имел возможность убедиться собственными глазами) существовали свои хозяйственные единицы: обозначающие число не каких-то конкретных предметов, а именно предназначенных стать товаром. Одни числа переводились в другие по правилам, отличающимся от племени к племени; а в Дориате — насколько об этом можно было судить извне — эти правила стали наиболее запутанными, освященными чуть ли не ритуалом.

И кроме того... В поселениях эльдар при обмене между собой искони учитывались не только товары, но — даже в большей степени — обязательства. Каждый всегда чем-то обязан каждому — общежитие всегда строилось на общем долге; и долг короля или князя из расчетов никто не исключал.

Но вот торговле с самими гномами приходилось волей-неволей сверять все вплоть до сотой доли развеса; те были народом дотошным и весьма негибким, да вдобавок ещё и со вздорной склонностью изменять недостаточно «весомым», с их точки зрения, условиям. В свои внутренние дела они нолдор — ожидаемо — не посвящали, и приходилось ориентироваться только на то, что изложено в договоре — тэнгвами по пергаменту.

И то же самое становилось, пусть и мало-помалу, справедливым и для прочих торговых дел. Расстояния сами по себе уже делали обитателей разных владений куда менее осведомленными о том, как обстоят дела в хозяйстве у соседей и союзников; а сосредоточенность — в первую очередь — на собственных заботах довершала картину.

Не то чтобы кто-то прямо решился бы на обман или подтасовку, но о выгоде — так или иначе — неосознанно пекутся все: тем более правители и вожди. С таблицами или без — а напоминало это игру, правила которой усложняются всякий раз, не успеют участники доиграть партию.

За расчетами, сверкой и перепроверкой — всё ли отвечает ожиданиям, не возникло ли неучтенных провалов или наоборот: товара, оставшегося невостребованным, — приходилось просиживать чем дальше, тем дольше — и это успело надоесть Куруфину достаточно, чтобы он заинтересовался гномской новинкой.

В интересе его поддержали, кроме Карантира, неожиданно еще и младшие — лаиквэнди уже не держали простые нолдорские изделия за такую уж диковину, а необходимость в торговле и союзах оставалась насущной. Универсальный эквивалент мог здесь оказаться весьма полезным.

Однако же ещё несколько десятков лет — с тех пор, как Карантир впервые поделился с прочими братьями этим гномским изобретением, — ушло на то, чтобы определить вес и содержание металла в каждом таком знаке, утвердить символы, которые следует изображать на них, а также — то, кто их будет чеканить. Последнее, впрочем, так и осталось на усмотрение младших князей — Старший к нововведению остался довольно холоден, а потому «монеты» таргелионской чеканки, как убедился Куруфин во время отлучки, отличались от химладских. Интересно, успел ли брат — и когда, если не в их с Келегормом присутствие? — провести подобные же испытания?

Впрочем, немного соперничества — конструктивного, само собой — им не повредит.

Всё было согласовано загодя, недостачи в товарах также не наблюдалось: Куруфин, руководствуясь принципом «доверяй, но проверяй», запросил у Фаэнриля и других старших шахты и приисков списки с учётных книг — и остался доволен. Так что причин беспокоиться, в самом деле, не оставалось. Впрочем, не совсем так — не оставалось, кроме одной: Куруфин не имел представления о том, как именно Эол сносился с гномами — только о том, что эти связи существовали; а потому существовала и вероятность, что этот караван — тем более, по осеннему времени — Эол не пропустил бы. А потому нелишним было бы знать: заметят ли гномы тишину в Нан-Эльмоте — и сообщат ли об этом в Дориат, куда в конечном счете держат путь.

Вместе с Куруфином за ворота напросилась, как это водится, Кармис. Сама она так же молчала — должно быть, чувствовала, что Куруфин не в настроении. Ей тоже было бы бесполезно говорить, что беспокоиться не о чем — ситуация, возникшая вокруг вызволения (если так можно было выражаться) Арэдель из Нан-Эльмота, влияла и на неё тоже. Вчера она громко поссорилась с Фаэнрилем, который попробовал намекнуть сестре, что если уж лорд вернулся из отлучки — то ей можно отдохнуть и заняться собой, а не бегать за каждым жителем посёлка, чья преступная неосторожность, по ее мнению, непростительно угрожает совокупной безопасности. Теперь ей, конечно, было жаль собственной несдержанности — поэтому Кармис только ёжилась и хмурила брови, то и дело неосознанно касаясь оружия на поясе.

Время шло, а каравана всё не было видно — лишь ветер раскачивал серебристые кусты лоховины на вершине холма, разрезанного красной лентой дороги. Сочетание цветов — серебро и коричнево-красный — напомнило Куруфину еще кое о чем, случившемся вчера.

Тем же вечером, до того, как застал ненужную и некрасивую ссору брата с сестрой, он принёс Арэдель украшения. (Кожаный плетеный пояс с бляшками, парные браслеты и серьги — совсем простые, из серебра, с уже готовыми рукотворными кристаллами; всего-то одно полное утро работы. Куруфин сделал бы и лучше, но для повседневной носки и такое годилось). Заглянул к ней совсем коротко, полагая, что она уже спит — намеревался просто оставить подарок на столе; однако она (и куда только смотрели целители?) по-прежнему бодрствовала — сидела на постели, подложив подушки под спину. Ее руки лежали поверх одеяла — неподвижно и тяжело. Опять в ней виделось то самое неустойчивое сочетание жутковатого спокойствия и предельного напряжения воли. Оставалось только надеяться, что она — сейчас — не расплачется вдруг, как это случилось, когда ей принесли наконец-то дошитое белое платье ее любимого когда-то фасона. Слёзы эти были еще одной странностью — Арэдель на его памяти не плакала, даже опасно повредив ногу после неудачного падения со скалы, что уж говорить о не нравящейся одежде. Но при том от платья Арэдель не отказывалась — наоборот, стиснула в пальцах изо всех сил и продолжила плакать, уткнувшись в него лицом. Аринвар воспользовался возможностью, чтобы попросить Куруфина выйти — дескать, успокоить, а следом помочь ей переменить одежду и вымыться должны целители, а не кто-либо иной, пусть даже и родич.

При виде украшений она, впрочем, не заплакала. Вообще не сделала ничего, только ниже наклонила голову — почти сгорбившись, так, что распущенные темные пряди закрыли лицо. Она словно бы не могла поверить в сделанный ей подарок — как будто ей не полагалось иметь такие вещи, как будто что-то было неправильно.

Молчание слишком затянулось, и Аринвар — вновь сопровождавший Куруфина досаждающей, по видимости услужливой тенью, — подтолкнул его в плечо: намекая, что лучше бы выйти. Сразу же за дверью Куруфин стряхнул его руку — но старший целитель то ли действительно не понял, чем вызвано его досадливое раздражение, то ли нарочно предпочел понять не так.

— Она в тягости, — заметил Аринвар мягко, не отводя взгляда. — Женщинам свойственны перепады настроения в такие времена.

— За своими матерью и женой я отчего-то такого не замечал, — резко, чуть ли не сквозь зубы, ответил Куруфин. — И меня никак не радует наличие в Арэдель чего-то, что мешает ей наслаждаться тем, что она раньше любила.

Тут у Аринвара сделалось такое лицо, как будто ему прямо в рот выдавили целый лимон; а то и несколько. Но он ничего не сказал больше, позволив Куруфину спокойно развернуться и покинуть Палаты Исцеления.

...Куруфин встряхнул головой, прогоняя воспоминание.

Из-за гребня холма наконец-то показался всадник в черном дорожном плаще — капюшон, отороченный мехом, был беззаботно откинут, словно бросая вызов осенним холодам. За всадником тянулись запряженные тяжеловозами и укрытые кожаными фартуками четыре подводы на широких колёсах. Глядя, как они проседают в землю, Куруфин про себя порадовался, что осенние дожди ещё не начались всерьёз — хотя уже вот-вот пора, — и сделал заметку в уме: непременно приказать снова засыпать дорогу в низинах битым кирпичом.

По сторонам маленького каравана ехали вооруженные сопровождающие, и среди них Куруфин удовлетворенно отметил тех, кого назначил бы в свою охрану и сам.

«Молодец, мальчик».

Разумеется, вслух он говорить ничего подобного не собирался. Келебримбор — уже взрослый эльда, не стоило хвалить его на каждом шагу.

По мере того, как всадники подъезжали ближе, стало видно выражение лица Келебримбора — и тот не выглядел нисколько обеспокоенным, скорее наоборот. Один из его сопровождающих — не иначе, расслабившись уже совсем ввиду поселения, — нарушил строй и подъехал к Келебримбору вплотную. Они обменялись несколькими фразами — по-видимому, шуткой: конкретных слов не было слышно, но следом послышался смех.

Выходит, всё-таки ничего серьезного. Даже с учетом того, что Келебримбор вообще легко относился к жизни — иногда легче, чем Куруфин, как отец, мог одобрить, — случись иначе, он бы так себя не вел.

— Ты вполне справляешься, как я вижу, — отметил Куруфин, оглядывая подводы, когда те, наконец, поравнялись с ожидавшими на дороге всадниками.

На лице Келебримбора ртутью блеснула подтверждающая улыбка.

— Да, все прошло хорошо, — кивнул он. — Мастер Флонрим — помнишь такого, с рыжей бородой? — все ворчал, что, мол, торгуюсь я крепко, не хуже батюшки моего. Полагаю, мы оба можем счесть это похвалой.

Куруфин сдержанно усмехнулся.

— Как наугрим приняли наши «монеты»? Согласны обмениваться так, как мы предлагали — пять нашей чеканки к одному их золотому?

— В целом — скорее не против, но ты и сам понимаешь: караванщики — не совсем те, кто могут сами решать такие вопросы, торговлей ведь не они заведуют. Так что надо будет ждать следующей оказии. Хотя, конечно, гномы все равно считают, что их монеты лучше — у них-то полновесное золото, без всяких сложностей. Сколько раз я от них слышал — «вечно бы вам, нолдор, чего-нибудь намудрить». Ну да, говорю, на то мы и нолдор — не мудрить никак не можем...

Куруфин поморщился: обычное гномское упрямство, не больше, но гордость это все равно слегка задевало.

— Но ладно бы с ними, с гномами, — махнул рукой Келебримбор. — Зато вот сейчас... — Он вздохнул едва ли не мечтательно. — Приедем в Каэниул, так у меня как раз была занятная идея насчет обработки камней, но то времени не хватало, то материалов — а сейчас и ты на месте, и меня никто взамен тебя дергать не станет, и вообще...

Куруфин вздохнул. Другого выхода всё равно не было, так что ни к чему тянуть.

— Нет.

— Почему? — Келебримбор удивленно моргнул.

— Ты едешь в Аглон с грузом оружия и доспехов. Как можно скорее.

Но лицо у Келебримбора вытянулось так разочарованно, что захотелось в качестве противовеса пошутить.

— Твой дядя Келегорм в очередной раз оправдал свое материнское имя. К счастью, он оказался достаточно быстрым, чтобы не сделаться при этом мертвым — но взамен, похоже, обеспечил нам сложности с Дориатом.

— Так... Эол из Нан-Эльмота и вправду мёртв? — сообразил Келебримбор. Трудно было сказать, что именно звучало в этом восклицании — удивление, но радостное ли?..

Куруфин кивнул.

— Поэтому Келегорм поехал не к себе, а в Химринг, а оружие в Аглон повезешь ты. Тем более, что...

— У меня могли найтись весьма веские причины перерезать Эолу горло, — охотно кивнул Келебримбор. — И я как-то раз об этом даже мечтал. Вслух.

— Надеюсь, никто посторонний этого не слышал? — нахмурился Куруфин.

— Надеюсь. — Сын кивнул. — Но знал бы ты, как мне радостно было каждый раз узнавать, что почти всё самое ценное, что везли для меня, забрал этот... бурундук, предложив взамен что-то такое, чего у нас нет.

— Поблагодари дядюшку. Хотя посмотрим, как будет звучать эта благодарность, когда Тингол перекроет тракты, и мы останемся без твоих любимых мидий в масле. А кстати, откуда ты узнал, что с этим, как ты выражаешься, «бурундуком», стряслось неладное?

— Наугрим сказали. — Келебримбор посмотрел на отца и пояснил: — Обычно в виду Нан-Эльмота их караваны останавливались на некоторое время и ждали сигнала. На второй или третий день хозяин леса выходил к ним сам и предлагал товары для обмена: они, к примеру, очень ценят розовую древесину за то, что та очень неохотно горит.

Куруфин сделал мысленную зарубку — проверить, о той ли древесине идёт речь, а Келебримбор, тем временем, вздохнул и продолжил:

— Ещё он часто предлагал им дичь, солонину и коренья. А то и что-нибудь... необычное, «что подарит лес». В этот раз они стояли там неделю. На пятый день из леса выбрался некто, кого они сочли... странным, и здесь я, честно говоря, плохо понял. — Келебримбор неуютно повел плечами. — По описанию — выходит, что какой-то эльф, не похожий на эльфа, вышел к ним и сказал: хозяин умер. И только одну эту фразу и повторял. Но, так как он пошатывался, был оборванным и растрепанным, они сочли его впавшим в безумие.

Куруфин коротко хмыкнул.

— Они спрашивали, случается ли это с нами на самом деле, и... — Келебримбор закашлялся, словно пытаясь скрыть смех, — можно ли этим заразиться.

— И что же ты на это сказал?

— Что изредка случается всякое, но я не то, чтобы верю такому ненадежному источнику. И что они могут проверить это на обратном пути, когда никто не придёт забрать то, что они привезут из Дориата — Тингол присылал ему с караванами наугрим зерно, хотя и немного, дорожный хлеб и вино.

Куруфин задумчиво кивнул, глядя вдаль с прищуром, прикидывая возможности.

— Да, этим мы можем выиграть немного времени.

Келебримбор просиял, чувствуя в словах отца одобрение.

— А что касается Аглона... Ты можешь ехать завтра с самого утра — или уже сегодня. Час ещё ранний, можешь успеть проделать до темноты часть пути, да и потом, дорога известная.

Келебримбор вздохнул, будто принимая неизбежное.

— Что я успею за один вечер? Лучше уж сразу. Зато, может, в Аглоне увижу что-нибудь новенькое — не был там уже сколько… Около двух лет? И с дядюшкой Лулэндилем пообщаемся, опять же, хотя он как всегда будет больше про своих лошадей... Только дай мне новый отряд в сопровождение. Эти мои и так торчали со мной на аванпосту больше недели, и на еще один марш-бросок я подписывать их не имею права.

— Хорошо, — кивнул Куруфин. — Попроси Кармис — пусть подберет.

Услышав свое имя — он говорил негромко, но все-таки не таясь, — Кармис, до того расспрашивавшая о чем-то (кажется, о дорогах вдоль границ Дориата — насколько, на его взгляд, они сейчас кажутся безопасными) одного из новоприбывших, встрепенулась и подъехала ближе к Куруфину и Келебримбору.

— Обеспечишь моему сыну подобающее сопровождение? — обратился Куруфин к подруге. — Большой отряд не нужен, но не в одиночку же его отправлять на север.

— Конечно, — кивнула Кармис. — У нас здесь хватает желающих куда-нибудь съездить и развеяться, недавно как раз говорили — мол, скучно здесь сидеть.

Куруфин покачал головой, но ничего не сказал. Скучно им, это надо же.

* * *

На главной площади Каэниула их уже ждали: Фаэнрилю и нескольким его коллегам по цеху, похоже, тоже не терпелось узнать новости. Заодно и новый груз помогут собрать, удачно они подвернулись...

— Иди, — вполголоса обратился Куруфин к сыну, который, едва соскочив с коня, кажется, уже был готов схватиться за ближайший из обитых железом ящиков на подводе, с которой как раз стаскивали защитный фартук. — Распорядись, чтобы тебе и твоим спутникам приготовили баню. И загляни на кухни по дороге: перехватишь там что-нибудь, а заодно пускай завернут в дорогу хотя бы хлеба. У них должно ещё оставаться. — Для тех, кто работает в шахте, провизию приготовляли всегда с запасом, иначе не бывает. Келебримбор сам отлично знал об этом, а потому просто кивнул. — Скажешь: я приказал. — Куруфин подтолкнул заколебавшегося было сына в спину. — Иди, кому говорят. За разгрузкой и всем прочим сам прослежу.

Разгрузка каравана была делом несложным, но хлопотным — все товары следовало отметить, записать и распределить согласно необходимости: каждой мастерской, разумеется, хотелось получить больше и вперед других, и это не говоря уже о тех вещах, которые требовались не определенным мастерам, а шли на нужды всего поселения, — и всё это время можно было, без каких-либо особых усилий, даже не думать о другой причине, по которой захотелось отослать Келебримбора. Тот, с его легким характером и даже большей склонностью любопытствовать обо всём на свете, чем свойственна нолдор в целом, мог бы заинтересоваться и положением Арэдели — и Куруфин не был уверен, к чему может привести такой интерес. Чем меньше в конструкции независимых друг от друга деталей — тем она надежнее. А узнав о произошедшем в Нан-Эльмоте из уст дядюшки — если Келегорм уже вернется к тому времени в Аглон, ведь причин надолго задерживаться в Химринге у него нет, — Келебримбор сложит у себя в голове уже вполне определенный образ событий, включающий в себя Арэдель-пленницу, а не Арэдель-жену.

Тем временем в конце улицы как раз появились несколько телег, приспособленных для путешествия в Аглон: тяжело нагруженных, узких и с крытым верхом. С грузом готового оружия из расхожего — наконечники стрел, метательные ножи и звезды, детали упряжи — словом, всё, что время от времени бесследно пропадало на просторах Ард-Гален. А с этим также: кожи и пластины для доспехов и щитов; прутья и слитки очищенного металла, из которых любой мало-мальски сведущий кузнец в крепости сможет выковать всё потребное на месте. И, вдобавок, несколько особо тщательно упакованных в солому и уложенных в отдельные ящики двойных и отдельных зрительных трубок и других сложных изделий.

Одновременно с прибытием груза из дверей общинного дома вынырнул Келебримбор с огромной походной сумкой, закинутой за плечи — в ней явно была не только еда на дорогу. Он забросил сумку в полупустую последнюю телегу и кивнул — мол, готов. За то время, что разгружали приведенный им небольшой караван, он как раз успел освежиться и переменить одежду и плащ.

Куруфин еще раз проверил, всё ли уложено и упаковано должным образом — особенно на случай, если в дороге, и тем более ночью, нагрянет дождь. В остальном же — на долгие проводы тратить время никто не собирался: всё-таки не война. Обычная, не выходящая из ряда вон поездка к границам — и даже в отряд охраны выделена всего лишь полудюжина, не считая самого Келебримбора.

Келебримбор, между тем, вновь выглядел бодрым и довольным жизнью — или, по крайней мере, не давал понять, если в глубине души и чувствовал себя по-другому. Он вполголоса говорил что-то старшему нового отряда сопровождения — еще молодому, но весьма способному, по словам Кармис, отпрыску одного из первых смешанных нолдо-синдарских браков в Химладе. Тот, впрочем, кивал в ответ довольно рассеянно — а лицо под шлемом выглядело настолько сосредоточенно-хмурым, словно они отправлялись не в ближнюю крепость, а в тыл превосходящих сил врага. Должно быть, так сказывалась на молодом эльда непривычная ответственность; подумав об этом, Куруфин ощутил укол недовольства — Кармис всё-таки стоило бы подобрать кого-то поопытнее. Особенно для Келебримбора. Да, разумеется, набираться этого самого опыта надо, и обстановка сейчас спокойная — но тем не менее...

Фаэнриль на прощание хлопнул Келебримбора по плечу.

— Смотри там, довези всё в целости, а то зря, что ли, мои ребята работали?

— Довезу, — пообещал Келебримбор. Обернулся к отцу.

— Держи меня в курсе, если что, — сказал он вполголоса. — Все-таки ситуация... та ещё.

— Ты сомневаешься в моих дипломатических способностях? — приподнял бровь Куруфин.

— Знаешь, дипломатия Первого дома — очень своеобразная штука, как говорят... — усмехнулся Келебримбор, снова сводя всё в шутку.

Куруфину оставалось только покачать головой. Он еще раздумывал, обнять ли сына на прощание — но тот уже вскочил на спину коня и дал знак всем остальным: следовать за ним.

* * *

Проводив сына и коротко переговорив с Фаэнрилем — пусть ловит всех, кто захочет сейчас поделиться с лордом своими проблемами, и что может — решает сам (а решить главный оружейник и начальник мастерских мог в Каэниуле около половины всего, если не чуть больше), Куруфин направился в общую кухню — просторное строение, где хотя бы в паре очагов всегда горел огонь, а шкафы и ящики были полны припасов.

Там каждый мог приготовить себе что-нибудь — по мере, само собой, собственных поварских талантов и наличных запасов продовольствия, — если не хотел полагаться на предпочтения постоянных поваров. Полагались, на самом деле, многие, если не большинство — в том числе и сам Куруфин. Впрочем, бывали и исключения. Как сейчас.

Его руки двигались словно бы отдельно от разума, а разум замер; застыл. Он открывал шкафы один за другим, хотя мог, пользуясь своим положением, приказать сделать для себя что угодно — как немногим раньше приказывал выделить провиант Келебримбору и его отряду. Но простые действия приносили покой, которого сегодня — или, по крайней мере, сейчас — Куруфину против обыкновения недоставало.

Достать плющеную овсяную крупу, высыпать на сковороду; туда же — пару горстей миндальных орехов из плетеной корзины. Слегка поджарить — совсем немного, чтобы чуть хрустело. Высыпать в широкую миску, добавить изюма и... Он пошарил в глубине полок — что там еще есть? сушеные ягоды? — и извлек на свет еще одну корзинку с крышкой, с золотисто-янтарными сморщенными плодами внутри. Сушеные абрикосы, даже лучше. Измельчив всё, что удобнее было есть кусочками, он смешал составляющие в миске и залил кислыми сливками из кувшина, стоявшего в другом шкафу — глубоко в каменной кладке стены, где сохранялась прохлада. Щедро добавил меда — сладость не повредит — и тщательно перемешал еще раз.

Попробовал, что получилось — и остался доволен.

Правда, похоже, слишком задумался — получилось явно больше, чем требовалось на одного.

Еще одно воспоминание непрошенным пролезло в мысли: о том, как они — они трое: он сам, Арэдель и брат, — ели это после совместной прогулки в Апельсиновый лес ровно на полдороге между Тирионом и Валимаром — прогулки, совмещенной с импровизированным состязанием «кто быстрее». (Келегорм побеждал в нем ровно до той поры, пока Арэдель на скаку не сорвала и не запустила ему в голову гроздью спелых ягод на светло-оранжевом листе — эти-то листья и дали лесу имя. Упасть он не упал, разумеется, но первенство уступил. Куруфин спокойно скакал третьим и посмеивался себе под нос над обоими; оба, впрочем, не обижались). Готовил — если это можно назвать готовкой вообще — тогда Келегорм; а они с Арэдель спорили о реальности огромных чешуйчатых ящеров, какие, по слухам, встречались на самой-самой южной оконечности Амана. И о том, можно ли в одиночку подстрелить такого и хвастать потом трофеем.

Вокруг рта Арэдели были белые разводы, и она нарочито размазала их сильнее, будто стремясь изобразить себе бороду и усы, как у деда Махтана. Следом она заговорила преувеличенно низким голосом: «Я — страшное чудовище, спасенное из темных земель милосердной ко всему живому валиэ Йаванной! Но я не ценю ее милость, потому что отравлено Тенью и жаждой крови! Валар и квэнди слишком беспечны, чтобы это заметить!»

Затем она попыталась броситься с когтями — их изображали расставленные и скрюченные пальцы — на Куруфина, но тот предусмотрительно увернулся — и Арэдель, увлеченная инерцией своего резкого и не слишком рассчитанного движения, шлепнулась обратно на траву. Поднявшись же, только фыркнула и вернулась к еде, бросив, что кое-кто, как всегда, не понимает шуток.

«Да всё он понимает, — заступился за младшего брата Келегорм. — Просто ему не нравится тебе подыгрывать. Он, знаешь ли, не настолько снисходителен к тебе, как я. В конце концов, мы ведь делаем тебе одолжение. Вот узнал бы отец, что я называю тебя сестрой...»

Да, тогда они могли еще об этом шутить. И даже ему самому не приходила в голову мысль как-то порицать Келегорма — и себя самого, раз уж так выходило — за дружбу с дочерью отцова сводного брата.

Он нахмурился — не понимая сейчас, как следует отнестись к этой мысли.

Перед внутренним зрением опять встал образ Арэдели со стеклянным бокалом — высоким, но широким, из такого не станешь пить вино, — наполненным кислыми сливками вперемешку с орехами и свежими ягодами.

...А почему бы, собственно, и нет.

Даже Аринвар не станет возражать — вещь была питательной и в то же время не перегружала желудок.

Свою долю Куруфин съел тут же, на кухне, чтобы не тратить время и не носить посуду туда-сюда. А закончив, подозвал одного из поваров — принести две большие кружки с плотно пригнанной крышкой и двойными стенками, особо сделанных так, чтобы содержимое не остывало. В одну из них Куруфин сложил остаток смеси, а в другую — убедительно попросил налить горячего шоколада, куда досыпал, уже по собственной инициативе, остатки измельченных орехов. Так должно было быть только вкуснее.

Обе кружки он аккуратно сложил в нашедшуюся здесь же холщовую сумку.

Снаружи теперь накрапывал упрямый дождь, и Куруфин покачал головой — с отправкой оружия всё же затянули, и успел бы только Тьелпэ добраться, пока дороги не развезло окончательно.

В Палатах за столом Аринвара вместо него самого обнаружилась совсем молодая девушка — даже не целительница из полноправных, только ученица, в лучшем случае; хотя явно повыше рангом того мальчишки, который подбегал к нему два дня назад у вольера с воронами. Она что-то увлеченно записывала — настолько увлеченно, что не заметила Куруфина, даже когда тот подошёл совсем вплотную.

— Почему на месте старшего целителя я вижу не его самого? — осведомился Куруфин. Девушка — он не знал ее имени, точнее, не помнил; Каледвен, что ли?.. — вздрогнула и вскинула взгляд.

— Он... отлучился на время, а пока его нет, поручил мне переписать вот этот старый рецепт на хорошей бумаге, — заговорила она извиняющимся тоном. — Он сначала был в нашем целительском саду, осматривал теплицы и посидел там немного — я видела из окна. А потом, наверное, поехал освежиться — всё-таки случай госпожи Арэдель очень сложный. — Тут в ее взгляде появился лёгкий, но тем не менее различимый укор: похоже, девушке трудно было понять, как может кто-либо — пусть даже князь Химлада — не сочувствовать ее наставнику.

— Он оставлял указания?

Девушка покачала головой.

— Нет, ничего особенного. А у вас есть к нему дело, лорд?

— К нему — нет. По крайней мере, сейчас. Но если не было особых указаний, ничто не помешает мне зайти и проведать госпожу Арэдель, не так ли?

Девушка охотно кивнула, потом перевела взгляд на сумку.

— А что это у вас? — Про субординацию целительская помощница явно вспоминала только от случая к случаю; но странное дело — в отличие от навязчивого внимания Аринвара, это раздражения не вызывало. Почти.

Не торопясь, Куруфин продемонстрировал кружки.

— Собираюсь угостить свою родственницу. Согревающим напитком. — Губы девушки приоткрылись — по ним уже можно было представить начало фразы вроде: «В ее положении ей не стоит пить даже разбавленного горячего вина». — Шоколадом, если быть точным.

Взгляд девушки — она вообще оказалась обладательницей очень выразительного лица — сделался скорее сожалеюще-мечтательным: видимо, она сама была бы не против согревающего, но ответственность не давала отлучиться с рабочего места раньше, чем вернется Аринвар.

— Только она может быть занята, — предупредила девушка, когда Куруфин уже собирался повернуть в коридор. Он обернулся через плечо; нахмурился.

— Чем это?

— Госпожа Арэдель просила принести ей спицы и несколько клубков ниток, самых простых, некрашеных. Она говорила, что ей лучше не сидеть без дела, раз уж она... хорошо себя чувствует.

— Что? — Несмотря на то, что голос девушки в окружающей тишине звучал громко и чётко, Куруфина не покидала глупая мысль, будто он просто услышал что-то неправильно. — Арэдель никогда не показывала склонности к рукоделию.

В отличие от Келегорма, который даже подшучивал над ней в свое время на этот счет — дескать, из дерева вырезать или кожу обрабатывать ты умеешь, а вот если попросить у тебя шарф или шаль в подарок — то что в ответ получишь? Рассчитывать можно было в лучшем случае на спутанный клубок ниток: для вязания у сестры обычно не хватало терпения.

Девушка пожала плечами. Еще бы — откуда ей-то знать, что любила и не любила в своей жизни Арэдель.

— Она попросила — мы принесли. И я просто предупреждаю. Чтобы имели в виду.

После того, как Куруфин ничего на это ей не ответил, она вновь уткнулась в свои записи с рецептами.

В дверь комнаты Арэдель он вновь постучал; и вновь же не стал ждать разрешения.

Зайдя, Куруфин обнаружил ее на кровати — заправленной, впрочем, одеялом и простым светло-зеленым покрывалом поверх. Арэдель лежала, закинув руки за голову, и смотрела на потолок — словно в небо: впрочем, там и были нарисованы прихотливые узоры из облаков. Она все-таки переоделась в белое и надела пояс — но только его. Серьги и браслет лежали на подоконнике — как если бы она то ли примеряла их, но бросила, то ли вовсе решила не надевать. На стуле рядом с постелью валялось в беспорядке спутанное рукоделие — как и следовало от Арэдели, в общем-то, ожидать.

Услышав, как открывается дверь, она резко села. Рука метнулась к волосам — словно бы она по привычке проверяла, не сбилось ли покрывало, не слетело ли; но покрывала, понятное дело, не было вовсе. Так что она просто в несколько движений пригладила волосы, закидывая их за спину — но жесты ладоней выглядели странно неуверенными, как если бы Арэдель все равно сомневалась в своем праве сидеть сейчас вот так, на полуразобранной постели, с непокрытой головой.

— Не хочешь перекусить немного? — Куруфин обратился сразу на квэнья; и было что-то странное в том, чтобы снова разговаривать на этом языке о повседневных делах.

При звуках его голоса она немного успокоилась — по крайней мере, положила одну руку на колени, а другой оперлась на кровать.

— Что это? — В ее голосе не звучало любопытства — словно от вопросительной интонации осталось лишь воспоминание: привычка, лишенная смысла.

Куруфин поставил, не торопясь, обе кружки на стол рядом с ее постелью. Снял крышку с той, где была смесь, и подал ей. Вторую, с шоколадом, оставил закрытой — чтобы не остывала. Собственные действия выглядели принужденными, будто он вопреки собственной воле разыгрывал представление, в правдоподобие которого и сам верил мало.

Арэдель, впрочем, не спешила приниматься за пищу. Вертела в руках ложку — как будто узор, вырезанный на черенке, казался ей гораздо интереснее лакомства. Наконец, ткнула в содержимое — словно бы наудачу, но к губам так и не поднесла. Отставила обратно на столик и отстраненно проговорила:

— Я это не ем.

Куруфин приподнял бровь:

— С каких это пор?

Арэдель сглотнула.

— С тех пор, как... как стала его женой.

В груди под сердцем словно скользнула льдинка. Впервые она признала вслух свой брак с Эолом — хоть и не называла этого Эола по имени.

— Как знаешь. — Куруфин пожал плечами, пытаясь скрыть разочарование. — Но уносить это я не стану. Если ты не переменишь мнение, и еда испортится — тоже дело твоё.

— Пусть.

Она переплела пальцы. Сжала их — словно боролась с отдельной волей собственных рук. Но не брать же было самому ложку и не кормить ее, как неразумного ребенка, через силу?..

— Шоколад ты тоже не будешь? — отрывисто поинтересовался Куруфин.

— Шоколад? — В лице Арэдель на мгновение мелькнуло нечто живое, но тут же пропало. — Нет, нет. Я его тоже не люблю.

— С тех же пор? — хмуро спросил он.

— С тех же, — покорно кивнула она, словно даже не замечая ядовитой подложки в его словах.

Установилось молчание.

— Могу ли я всё-таки уехать? — спросила она резко, ни с того, ни с сего.

— А что сказал целитель, который занимается тобой? — ответил вопросом на вопрос Куруфин.

— Он сказал, что его забота — моё здоровье, а выезжать мне или нет из Химлада — это решать лорду. И если лорд решит, то он — его зовут Ариньяро, я верно запомнила? — даст мне рекомендации насчет того, как мне стоит питаться и какие снадобья принимать — на следующий сезон или два. Вот я и спрашиваю. Дадут мне уехать?

Куруфин скрежетнул зубами — впрочем, лишь мысленно.

Формально всё так и было — Аринвар не солгал: лишь воспользовался правдой в собственных интересах. Но чего именно он хотел этим добиться? Поставить Куруфина перед выбором-исключением: лишиться ценной свидетельницы — или всё-таки выдать ей её же собственную тайну? Опасаясь, как бы Куруфин раньше не успел... а, собственно, что? Он не был целителем, вопреки собственным познаниям об устройстве тела, и не знал способов повлиять на ситуацию — по крайней мере, пока не получит сколько-то определенный ответ от Лассэ. Похоже, не желая думать чересчур плохо о покойном хозяине Нан-Эльмота, Аринвар нашел в этой истории другого злодея.

Оставалось только надеяться, что письмо из Химринга придёт как можно скорее. К авторитету своей наставницы Аринвар обязан будет прислушаться — а то ведь и его самого можно при случае отослать из Химлада, как то письмо. И попросить у Лассэ кого-нибудь на замену.

— У меня не было и в мыслях удерживать тебя силой. — Куруфин покачал головой, не отводя от Арэдель взгляда. — Однако прошу подождать. Сейчас дороги вокруг нашего поселения едва ли подходят для путешествия. Броды после осенних дождей непроходимы, и то же можно сказать о долине Аглона. Когда возьмутся холода и ляжет снег, тогда можно будет уже говорить о том, чтобы дать тебе в сопровождение небольшой отряд. С ними ты безопасно смогла бы добраться хоть до самого Хитлума.

На имя местности — пробную стрелу — Арэдель не отреагировала. Ни согласием, ни прямым возражением.

Она с самой их первой встречи словно бы нарочито избегала говорить о своем тогдашнем еще приезде, а Куруфин не начинал первым, не желая ненароком дать ей подсказку и спровоцировать на намеренную ложь.

Это было так, как будто она не желала признаваться... только вот в чем? В том, что наступила на горло гордости и приехала искать примирения (как, помнится, утверждал Келегорм — и как опасно хотелось поверить самому)? Или — хотела утаить место, куда ей следует возвращаться? Подозрения теперь были переплетены напрямую ещё и с образом тайного города. А может быть, пускай и хотела, но не знала — следует ли.

— Неужели погода успела испортиться так резко? — между тем, нахмурила брови Арэдель. — И быстро.

Куруфин покачал головой с видимостью досады.

— У нас на северо-востоке это не редкость. В лесу это, должно быть, не так заметно, как на равнине.

Однако и с направлением — через Ароссиах — Арэдель тоже спорить не стала; отметил он про себя. Значит, загадочный город находился в этом же самом направлении. В горах? Кармис упоминала, что патрули застали Арэдель у границы Нан-Дунгортеб...

— Хорошо, — согласилась Арэдель. — Я пока останусь здесь, у вас. Но со мной всё в порядке! — Ее голос слегка поднялся на этих словах. Показалось — она сейчас упрямо топнет ногой, как бывало в прежние годы. — Сейчас так точно.

Куруфин все-таки сел на край ее постели. Она слегка вздрогнула, но не сделала никакого враждебного жеста.

— Если с тобой все в порядке, и ты здорова, то почему не встаешь? — Он наклонил голову к плечу, изображая внимание. — Почему не проделываешь упражнения? — Об этом он тоже знал от Аринвара; хотя у того в речи оно проскользнуло обиняком. Должно быть старший целитель был даже рад, что не пришлось объяснять: отчего, по его ценному мнению, пациентке следовало бы воздержаться от напряжения некоторых мышц.

Арэдель смешалась.

— Я... не знаю. Мне не хочется.

— Просто не хочется?

Куруфин старался прощупать почву — так, чтобы при этом не выдать ничего лишнего.

— Да! И я сегодня вставала, к тому же! — Это прозвучало с почти прежней запальчивостью, свойственной Арэдели когда-то. Она указала на подоконник — сразу и пальцем, и вскинутым подбородком. — Смотрела в окно, раз уж меня не выпускают наружу.

— Выйти ты можешь, почему же нет? В сопровождении кого-либо из помощников целителя. Вот хотя бы во двор, — Куруфин тоже указал подбородком.

— А почему не одна?

— Ты еще слаба и можешь лишиться чувств. Лучше, если поблизости всегда будет кто-нибудь, кто сможет тебе помочь. Но если захочешь, — попробовал он зайти с другой стороны, — тебе принесут лук и поставят мишень. Тебе стоит преодолевать свою слабость и укреплять тело. — Оставалось надеяться: на свежем воздухе тяга двигаться к Арэдели вернется (но не до такой степени, конечно, чтобы та убежала из Каэниула, в чем была). А вспомнив то, что было привычным и любимым когда-то, ее тело — вновь эта мысль, — могло бы попытаться вернуться к привычной форме и в… ином. Вернуться само, без даже целительского вмешательства.

— Я… — Арэдель смешалась. — Я не хочу брать чужое. Я и так уже… — Она опустила взгляд и произнесла тише: — Не надо лук. — Следом она подняла взгляд; глаза были сухими, но что-то еще, неуютное, виднелось в их глубине. — Но если на то пошло: почему бы не сказать точно, отчего у меня взялась эта слабость? — На этот раз Арэдель спрашивала почти жалобно — хоть и с тенью свойственного ей любопытствующего упрямства. — Почему целители молчат?

— Быть может, им что-то мешает? Некий... след, может быть? — Куруфин постарался произнести это так, чтобы предположение звучало без чрезмерной уверенности. — Не лучше ли довериться целителям в том деле, которое они знают в совершенстве? Допусти только, что с тобой случилось в Нан-Эльмоте нечто, чего ты просто не помнишь...

Арэдель вскинулась вдруг — крылья ее носа затрепетали, губы сжались в нитку.

— Я всё прекрасно помню! — Она прикусила губу, как будто стараясь не заплакать, но ее глаза все равно неумолимо наполнялись слезами. — Так не должно было быть! Не должно! Всё перепуталось... — Она встряхнула головой. — А ведь еще могло бы быть хорошо, могло быть в порядке... я... с ним... а стало плохо... не так... И вы!.. зачем вы вообще явились?! Если бы не вы... если бы я только... Это всё из-за меня, это я...— В своих неразборчивых рыданиях она снова перешла на синдарин.

— Так мы или из-за тебя? Арэльдэ, что все-таки происходит?! — Куруфин едва успел подавить желание встряхнуть ее за плечи — резко, не рассчитывая сил.

— Мне... плохо! — сдавленно выкрикнула она.

— Где именно?

— Везде!

Куруфин даже не заметил, как это произошло — вот еще мгновение назад она рыдала, уткнувшись лицом в ладони, а сейчас — бросилась всем телом вперед со сжатыми перед собой кулаками. Впрочем, несмотря на стремительность Арэдели, отреагировать вовремя он успел.

Одним быстрым движением он перехватил ее запястья — раньше, подумалось ему смутно, это было бы куда сложнее; Арэльдэ-охотница на спор выпутывалась даже из более крепкой хватки брата, — и держал так, пока выражение на ее лице не стало каким-то непонимающим — впрочем, оно и до того было не злым, скорее отчаянным; слезы беспомощно текли по ее щекам.

— Зачем ты вообще приехала? — с какой-то безнадежностью и безотчетной досадой, спросил Куруфин, едва слыша сам себя.

— Не знаю, — всхлипнула она. — Я больше ничего не знаю.

Все силы, казалось, оставили Арэдель — как только Куруфин отпустил ее руки, она обмякла и почти упала ему на грудь. Ее дыхание было сдавленным, тяжелым; ладони скользнули по его предплечьям, но словно не смогли зацепиться за плотную ткань накидки как следует.

Так прошло какое-то время; стук ее сердца мало-помалу становился ровнее, приходя в один ритм с его собственным.

Наконец, Куруфин аккуратно отцепил от себя её руки и поднялся.

— Я позову целителей. Пусть тебе принесут успокаивающий отвар.

Словно бы через силу, она кивнула.

Почти у самого порога он едва не спугнул ту самую девицу-помощницу — должно быть, она услышала крик и плач, а потому вскочила с места. Но, увидев выходящего лорда, растерялась — все же порицать его за неподобающее поведение она, надо полагать, робела. В отличие от того же Аринвара.

— Ничего серьезного, — заверил ее Куруфин. — Тем более я уже ухожу.

И попросил принести Арэдели отвара с нужными травами — их уверенное перечисление произвело на целительскую помощницу впечатление, и она с облегчением умчалась выполнять.

Уже уходя, Куруфин мазнул взглядом по рабочему столу так и не вернувшегося со своей прогулки Аринвара. Странно было: похоже, будто тот зажигал свечу в середине дня — или, может, просто ранним утром? Это бы объяснило и капли воска, не вытертые со столешницы — движения после слишком короткого сна могут быть неловкими; а проблема с Арэдель, должно быть, обеспечила старшему целителю не слишком спокойный сон.

Куруфин покачал головой. Можно было бы посочувствовать Аринвару, но к этому он — по крайней мере, сейчас, — был не склонен.