Сага о благородных ворах (гет)

Дома Никс оказалась только после полуночи.

Измотанная, опустошённая и совершенно разбитая, она проглотила свои обиды, свою гордость и приплелась домой, еле волоча онемевшие ноги. Дверь ей открыла мама. Раздражённая, уставшая, с чёрными мешками под глазами, Джанет Купер выглядела гораздо старше своих тридцати пяти лет. И, взглянув ей в глаза, Никс впервые подумала, что мама тоже не вечна.

Чем была вызвана эта мысль? Ранением Юмелии или поездкой в поезде с Ночной Порой? У Никс не было сил для поиска причин. Ей страшно хотелось спать, хотелось принять душ и хотелось никогда не вспоминать сегодняшний день. Никс была ранена, несмотря на то, что все её раны затянулись, её тело ныло от усталости и боли, и на сердце у неё было неспокойно. Она боялась. Впервые в жизни боялась за себя, боялась, что может погибнуть от сил такого же вора, как она, боялась, что ей подобные будут её преследовать, захотят сорвать кулон. Но, что для Никс было в новинку, она впервые переживала за маму. И мама, такая уставшая, такая раздражённая и взвинченная, была невероятно лёгкой мишенью.

— Никс, — мама тяжело вздохнула.

— Мам… не выгоняй.

Никс виновато опустила голову. Если мама её сейчас выгонит, Никс либо уснёт на крохотной скамейке рядом с домом, либо ляжет прямо на дороге и дождётся, когда её переедет один из вечно несущихся мимо автомобилей. Но… поможет ли? Теперь раны Никс заживали с пугающей скоростью. Не важно. Никс всё равно попытается. Она слишком устала, чтобы продолжать жить.

— Никс, — мама протянула руки и сжала в крепких объятиях свою неразумную, маленькую и вечно грустную дочь. — Милая… я так волновалась.

Голос мамы дрогнул. Она зарылась носом в пыльные, пропитавшиеся порохом красные волосы Никс и громко, болезненно громко всхлипнула. Услышав это, Никс не сдержалась. Она зарыдала, уткнувшись в плечо матери. Зарыдала тихо, робко, будто боясь в такой момент привлечь внимание к своей персоне.

— П… п… прости, — взвыла Никс. — Мам…

— Ну-ну, — мама вновь всхлипнула. — Ты меня прости. Девочка моя. Как же ты меня напугала.

Они долго стояли, обнявшись, наверное, впервые с того момента, когда папа ушёл из жизни. В своём бесконечном одиночестве, в своей депрессии и тоске Никс уже успела забыть, что люди тёплые. Все три года после смерти папы Никс думала, что её окружают безликие и бездушные фарфоровые куклы — красивые, безмозглые и способные причинять только боль.

Оказавшись дома впервые за двое суток, Никс впервые подумала, что на самом деле любит это место. Она любила пухлые мамины оладьи, любила горячий чай с ароматом персика, любила тепло, царящее в этих кремовых стенах, любила крышу над головой, любила тишину, любила, что здесь не было незнакомцев. И ещё сильнее она полюбила горячий душ.

Никс вздрогнула, когда увидела цвет воды, текущей в слив. Серо-чёрная. Порох.

Люди, прибывшие за Юмелией, вывели Никс из тоннеля метро, отвезли домой, умыли её, кое-как привели в порядок. Они сказали, что позаботятся о Юми, что с ней будет всё в порядке, что в скором времени она выйдет на связь. И все они были… странными. Все с одинаковыми татуировками в форме языков пламени, все со шрамами, ожогами, увечьями, с диким блеском в глазах и огрубевшими голосами. Никс было страшно рядом с такими людьми, а им самим было страшно причинить больший вред Юмелии.

Выйдя из душа, Никс вытерла тощей рукой запотевшее зеркало. Собственное лицо казалось ей чужим. Слишком молодое, слишком угловатое, слишком уставшее, с самым обыкновенным ярко-красным прыщиком на кончике носа. Уже три месяца Никс красила свои длинные волосы в красный цвет. Полтора месяца назад, узнав о скором замужестве матери, она проколола себе нижнюю губу. Никс долго вглядывалась в свои тёмно-синие глаза, в которых уже целых три года не видела ни блеска жизни, ни надежды, ни веры, лишь глубоко засевший в сердце ужас. Сейчас в них отражалось тусклое, едва заметное свечение маленького кулона в форме кровавой капли.

— Это я? — прошептала Никс, вглядываясь в своё лицо.

Отражение ей не ответило. Никс бы не удивилась, случись обратное. Яркие ночные кошмары, усталость и бесконечный стресс были обязаны оставить рваную рану на её психике и повлечь за собой галлюцинации.

Тряхнув головой, Никс оставила свои рваные, испачканные в крови и порохе вещи в корзине для белья. Надев длинную чёрную футболку до колена, в которой она обычно спала, Никс почувствовала, насколько сильно соскучилась даже по своей импровизированной пижаме. Мягкая, поношенная футболка, которой уже целых пять лет. Никс крепко обняла себя за плечи, впервые за долгое время чувствуя себя хоть немного счастливой.

Раньше новая комната казалась Никс моргом с белыми стенами, белым потолком, холодным деревянным полом. Здесь всегда было пусто и тихо, и это место Никс не могла заполнить теми мелочами, которые создают подобие уюта в любом помещении. Она не украсила стены плакатами с любимыми музыкальными группами, не расставила на полках книг, безделушек, фотографий в рамке, не вытащила из чемодана своих альбомов для рисования. Да и единственным существом, которое Никс хотела и не могла нарисовать, всё это время был Зверь.

Теперь в её никчёмной жизни появились Ночная Пора, Юмелия и напавший на неё Лео. Юмелия. Рана от пули была очень глубокой. Никогда в жизни Никс не видела столько крови. Кровь просачивалась сквозь пальцы, лилась изо рта, пропитала чёрно-золотые одежды, так похожие на карнавальный костюм. Но Юми не боялась. Она не дрожала от страха, не кричала, и её тихий, спокойный голос достучался до Никс, заставил её угомониться.

Стоило Никс лечь на кровать, как она тут же провалилась в тяжёлый, глубокий сон без сновидений. Она не знала, что этой ночью к ней впервые за долгое время пришла мама. Не знала, что мама укрыла её одеялом, провела ладонью по ярко-красным волосам, ласково поцеловала в холодный лоб. Странного кулона на шее дочери она не заметила.

Никс проснулась без звонка будильника и была благодарна своему рассудку, что эту ночь она провела без кошмаров. Ещё больше она была благодарна жизни за мягкую постель, за тёплое одеяло, за тишину и покой.

Покой ли? Никс коснулась маленького кулона в форме кровавой капли. Значит, всё это было взаправду. Ночная Пора, метро, тоннель… Юмелия и её пулевое ранение.

Никс поднесла к глазам раскрытую ладонь. Ничего. Чистая бледная ладонь с темноватыми линиями, по которым предсказывали доверчивым людям судьбу шарлатаны. Не осталось ни грязи, ни пороха, ни ожогов от молний, ни шрама от вонзившегося в руку осколка стекла.

Стоило вчера провести по кулону, как на Никс тут же появилось странное одеяние. Только ли её одежда изменилась? Нет. Никс была бурей. Маленькая, испуганная, никому не нужная плаксивая девочка впервые в своей недолгой жизни ощутила пробуждение. Все её чувства, до этого замороженные и умерщвлённые скорбью, вернулись к жизни; возродились её злоба, её ярость, её желания, её грусть. Эти эмоции, давно забытые и похороненные где-то в недрах души, наполняли всё существо Никс от макушки до кончиков пальцев. Она больше не могла думать о папе. В её жизни, которая длилась гораздо дольше привычных шестнадцати лет, была ещё одна смерть. Смерть целого мира.

В разуме Никс возникали смутные, обрывочные воспоминания. Она помнила дикие, золотые степи с высоты птичьего полёта, помнила склонившихся в почтении людей, помнила чужую кровь на своём мече, помнила, как по мановению руки сметала города. Это была её память, несмотря на то, что тогда не существовало ни Никс, ни мамы, ни папы, ни даже самого первого Макграта на Земле.

Тихий, едва слышный стук в дверь отвлёк её от размышлений.

— Никс? — прошептала мама.

— М-м-м?

— К тебе пришли. Журналистка.

Журналистка? Никс поднялась с кровати. Ей казалось, что после вчерашнего её тело будет неповоротливым и отзовётся болью даже на дуновение ветра, но сейчас, как ни странно, она ощутила непривычную лёгкость.

— Я не успела ничего сказать, как она вломилась в дом, — мама отвела взгляд в сторону. — Я уже и забыла, насколько они все обнаглевшие.

— Что за журналистка? — Никс поспешно оделась в чёрные джинсы и чёрную рубашку в красную полоску — первое, что попалось под руку. — Что ей нужно?

— Опрашивает свидетелей инцидента в метро, — мама поджала тонкие губы и прямо посмотрела на Никс. — Милая… что вчера произошло?

— Не знаю, — она скосила взгляд в сторону. — Если там что-то и произошло, то я этого не видела.

Закусив губу, Никс спустилась на первый этаж по ступеням слишком высоким для её маленького роста. Как странно. Она не боялась. Раньше, стоило незнакомому человеку подойти к ней или заговорить, Никс шарахалась так, словно её обжигало чужое присутствие. Сейчас же ей было плевать. Когда-то давно она полюбила общество людей, ещё раньше она влюбилась в одиночество и свирепые молнии в чернильном небе.

Гостья не сидела на месте. Она осматривалась, тихо шагая по гостиной в своих лёгких кроссовках, ненадолго задерживала взгляд на заинтересовавшем её предмете, но ни на чём не заостряла пристального внимания. Она была в чёрной кожаной куртке, из-под которой торчал подол фиолетовой рубашки и белый ремень на чёрных джинсах. Она бесшумно ступала по скрипучему деревянному полу своими ношенными кроссовками, и двигалась до того осторожно, будто боялась нечаянным вздохом разрушить хрупкий покой комнаты.

— Здравствуйте, — обратилась к девушке Никс. — Вы ко мне?

Незнакомка обернулась. В очках со стальной оправой и без золотистой маски Никс узнала её не сразу. Юмелия. В тусклом свете тоннеля метро Никс не увидела, что у этой девушки каштановые волосы, не увидела яркого макияжа и задумчивых глаз, которые меняли цвет в зависимости от освещения.

— Здравствуйте, — Юмелия улыбнулась. — Я репортёр The Seattle Times Юмелия Блутганг.

— Никс, — буркнула девушка. — Макграт.

— Мисс Макграт, у меня к вам пара вопросов. Раз уж вы не в школе, пройдёмся? — с прежней невозмутимостью продолжала Юмелия. — Погода просто чудесная, как будто создана для нашего с вами небольшого интервью.

— Для начала, — вмешалась мама, — было бы неплохо объяснить мне, что случилось.

Юмелия коротко взглянула на Джанет, и этого задумчивого, туманного взгляда было достаточно, чтобы заставить маму умолкнуть. Эта девушка, эта липовая журналистка была, должно быть, в два раза младше матери Никс, но было в ней что-то такое, что-то неуловимое, что-то дьявольское, что позволяло ей контролировать любую ситуацию. Этот взгляд означал одну тяжёлую для любой матери мысль: ваш ребёнок вырос, выпустите его из-под крыла, не отравляйте его жизнь своим надуманным беспокойством. И в этих глазах Никс чувствовала раздувающиеся угли тихого бешенства.

— Я-я-я, — протянула Никс, надеясь успокоить и Юмелию, и маму, — я потом всё объясню, мам, ладно? Мисс Блутганг, должно быть, спешит…

— Верно, — Юмелия кивнула и, спохватившись, одарила маму спокойной улыбкой. — Не беспокойтесь, миссис Купер, ваша дочь всегда будет с вами на связи — я права?

— А? Да, — Никс втащила из кармана джинсов смартфон. — На созвоне.

Мама кивнула, но Никс всё же чувствовала в её взгляде, мимике, жестах — во всей её ауре затаённую тревогу. Неудивительно. Наверное, Никс бы тоже сходила с ума от страха, если бы её ребёнок, с которым она вечно ссорилась и которого каждый день ждала из школы, вдруг взбесился, нагрубил ей и исчез бы на целую ночь.

Никс опустила взгляд в пол. Впервые в жизни ей стало стыдно за своё поведение. Как странно. Когда все её чувства были в мучительно длительном анабиозе, её бы подобное не тронуло. Сейчас, глядя на маму, на уставшую и обеспокоенную молодую женщину, Никс почувствовала, как её сердце болезненно сжалось.

Юмелия не стала ждать. Она направилась к выходу и задержалась в дверях, чтобы удостовериться, что Никс точно пойдёт за ней, а не струсит и громко хлопнет дверью у неё за спиной. Сжав челюсти, Никс впервые добровольно подошла к матери. Впервые стиснула её в коротких, но крепких и искренних объятиях, и убежала, оставив Джанет в полнейшем недоумении. Юмелия хмыкнула, наблюдая за отношениями матери и дочери, и в этой ухмылке не было ни злорадства, ни насмешки, ни одобрения.

— Ну? — Юмелия вновь усмехнулась, когда входная дверь за ними закрылась, отрезая для Никс пути к отступлению. — Каково чувствовать себя богом?

— Не знаю, — буркнула Никс. — Ещё не определилась. А вы не могли ещё официознее пробраться в мой дом, мисс Блутганг? А то моей матери маловато впечатлений за неделю! Журналист! Почему не мэр?!

— Потому что я и есть журналист, — Юмелия достала сигарету из пачки, закурила и глубоко затянулась. — А что? По мне не скажешь?

— Но… ты же вор.

— В свободное от работы время! На одних грабежах банков и спасении девочек из перевёрнутых поездов не проживёшь. Нужно хоть какое-то алиби.

— Я думала…

— …что появились суперспособности и можно смело сказать рутине «Чао»? — Юмелия снова затянулась. — Ты не читала супергеройских комиксов?

— Читала, — Никс покраснела до кончиков ушей. Ей не нравилось, когда её в чём-то упрекали. — Но… мы ведь в реальности, а не на нарисованных страницах.

— Верно. В реальной жизни всё гораздо абсурднее.

Никс остановилась и встала перед Юмелией, настойчиво глядя ей в глаза. Раньше она всегда прятала взгляд. Раньше, когда была маленькой, никому не нужной девочкой, несущей в своём сердце тяжёлый траур.

Юмелия улыбнулась в ответ на её вопрошающий взгляд.

— С чего мне начать? Очевидно, ты требуешь объяснений.

— Для начала я хочу знать, как ты пережила выстрел в живот, — Никс указала пальцем на талию Юмелии.

— Ах, это? — девушка подняла подол рубашки и показала Никс бледную, здоровую кожу без шрамов, царапин или ссадин. — Мой кулон быстро лечит такие раны. Жалко, что пули не растворяет, вот как у Зверя…

— Кто такой Зверь?

— Трудный вопрос, — Юмелия вновь затянулась. — Кто-то говорит, что это тот, в ком силы победили человечность. Кто-то утверждает, что это незавершённый генетический эксперимент. Для кого-то он бог вроде Ночной Поры, Сасори, Ниро и прочих... В мире, откуда я родом, Зверь — это зло, которое всегда возвращается. Вот только я так никогда не считала.

Никс стояла, наклонив голову, не зная, что спросить в первую очередь. В простых словах Юмелия рассказала о серьёзных и жутких вещах: силы могут взять контроль над человеком и превратить его в стихийное бедствие; кто-то проводит генетические эксперименты и создаёт монстров; боги существуют, и с одним из них Никс отправилось на жуткое рандеву в метро; Юмелия пришла из другого мира.

— Погоди, — Никс тяжело вздохнула. — Откуда ты родом?

— С Сирисо, — Юмелия отвела взгляд в сторону. — Есть такая планета. Гиблое место. Поначалу тебе бы там даже понравилось, всем землянам поначалу нравится Сирисо. Там царит технологический рай, там людям прислуживают послушные роботы, а в наших головах встроены ДНК-машины, делающие нас самих совершенными. Потом вам приедается и наша аккуратность, и наша безупречность. Потом до вас доходит, что сирисоняне считают землян недостойными существования. Наша идеология внушает нам, что мы — потомки богов, а вы произошли от обезьян.

Никс прыснула.

— Это теория эволюции. Чем она вам не угодила?

— Не знаю, — Юмелия улыбнулась. — Если бы меня поставили перед таким выбором, я бы лучше произошла от обезьян. Желательно от мартышки.

— Почему от неё?

— У неё есть хвост.

Юмелия до того спокойно и серьёзно говорила и о своём мире, и о желании стать мартышкой, что в какой-то момент перед Никс размылись границы между правдой и шуткой. К тому же, это её отвлекло. Зверь, чужая планета, населённая злостными расистами, боги. Всё это воспринималось иначе, с юмором, который однажды перерастёт в истерику, которая однажды перерастёт в паническую атаку.

— И… почему ты здесь, Юми?

— По разным причинам, — она достала из кармана ключи, нажала на брелок, и один из припаркованных автомобилей отозвался на нажатие громким писком отключенной сигнализации. — Я тоже никогда не любила Сирисо, не вписывалась в их надменное, снобистское общество, да и ничего у меня там не получалось, ничего не хотелось. Потом ко мне пришёл Ночная Пора, и я при первой же возможности смоталась оттуда. Как видишь, я ни о чём не жалею.

Никс уловила едва заметную нотку лжи в последней фразе Юмелии.

— Правда? А как же родители?

— Я сирота.

— Друзья?

— Оказались теми ещё суками.

— А парень?

Юмелия на мгновение замолчала, в последний раз затягиваясь сигаретой. Никс тоже курила, вот только у неё это получалось не так элегантно, не так естественно, как у Юми. Джулиан как-то раз сказал, что Никс не курит сигареты, а сосёт, из-за чего она бросила окурок ему под ноги и ушла.

— Да не было его у меня, — ответила Юмелия. — Да и ничего меня там не держало. А здесь хоть котёнка завела.

Никс улыбнулась. Юмелия казалась ей простым, уверенным в себе и адекватным человеком, и эти качества после затянувшегося одиночества казались для Никс чем-то невероятным. Быть может, у неё наконец-то появится подруга? К тому же, крутая подруга, старшая по возрасту, с которой было бы весело проводить время, с которой Никс впервые попробовала бы алкоголь и отправилась путешествовать по стране. Никс чувствовала разливающееся по венам тепло надежды.

— Ну а ты? — Юмелия открыла дверь автомобиля и села на водительское сидение. Никс села на пассажирское рядом с ней. — Что-то ты тоже не выглядишь так, будто у тебя каждый день — праздник. Жизнь — отстой, не так ли?

— Да, — Никс вздохнула. — Всё пошло под откос, когда умер папа. Потом переезд, новая семья, новая школа… и Ночная Пора.

— Все мы встречаем его в свой самый чёрный час.

— Он назвал меня Соммерос, — Никс закусила губу. — Богиней всех несчастий.

Юмелия какое-то время молчала. Она завела автомобиль, пристегнулась, и только сейчас до Никс дошло, что она села в автомобиль к едва знакомому человеку. И всё же, Юмелия не вызывала у неё страха. Учителя вызывали страх, одноклассники вызывали страх, семья вызывала страх, а рядом с Юмелией было спокойно и даже уютно. В её автомобиле пахло сигаретами и крепкими духами, на заднем сидении покоились сумка и косметичка, с зеркала заднего вида свисала маленькая плюшевая фигурка-скелетик. Никс тронула его пальцем, от чего скелетик качнулся в бок.

— Скажу честно, это скверно, — прервала тишину Юмелия. — Не из-за тебя лично, а из-за той, кем ты была в прошлой жизни.

Юмелия выехала с парковки, одновременно с этим начав длинный рассказ об истории давно погибшего мира. Некогда существовала обитаемая планета под названием Авиш. Планета, созданная богами специально для богов, которую до основания уничтожил Зверь, и которая горела от его пламени ярче собственного небесного светила. Он не оставил ничего. Он уничтожил миллиарды живых существ и продолжал это делать спустя миллионы лет после своего появления. Зверь нападал на Сирисо, Зверь был на Земле, Зверь одним ударом приводил в движение литосферные плиты, обращал в пепел страны, пробуждал давно заснувшие вулканы. И он без конца возрождался, сколько бы люди ни убивали его и сколько бы ни разрывали на части его остывающее, состоящее из обсидиана тело.

До Зверя мир под названием Авиш пребывал в относительной гармонии. Первой богиней, ступившей на бесплодную землю планеты, была Эуфорио. Она пришла из далёкого космоса, спустилась с высоты невидимых для первых людей звёзд, и принесла на Авиш то, что носит название перводвигателя — любовь. Эуфорио покинула Авиш, и тогда из космической пыли и звёздного света появилась её младшая сестра — Керарет. Керарет накрыла Авиш прочным щитом из кислорода и льда, остудила планету, защитила её от губительных метеоритов, от смертоносного солнца, от радиации… Керарет поселилась на луне Авиша — Иткаш, и оттуда наблюдала со своего великого трона за развитием жизни. Третьей появилась Соммерос. Она родилась со вспышками молний, со свистом ветра, со снегом и дождём. Она кричала, и её крик обращался в раскаты грома, она плакала, и её лицо заботливо умывал дождь. Соммерос жила среди облаков, гоняла их хлыстом, точно послушных овец, призывала шторма, обращала людей в пепел.

— Её прозвали богиней-демоном, — проговорила Юмелия. — За рога, острые когти, клыки… Ей всегда было скучно, и развлекалась Соммерос только когда устраивала кровопролития. Однажды правитель одного мелкого государства, чтобы обезопасить себя от Соммерос, подарил ей меч, острая сталь которого одним лёгким прикосновением резала кожу и мышцы людей. Этот меч был настолько великим, что ему дали имя. Кровопийца.

— Кровопийца? — Никс наклонила голову набок. — Это же…

— Да. Это я. Ночная Пора был ошарашен во время нашей встречи. Он сказал, что меч, обретший душу и вернувшийся, чтобы вкусить свежей крови, достоин восхищения. А потом пошутил. Сказал: «Боже мой, теперь мне страшно ломать свою трость, вдруг и она возродится?»

Никс улыбнулась, услышав издевательские нотки в интонации Юмелии.

— Что случилось с Кровопийцей?

— Сломался, — Юмелия вздохнула. — На Соммерос напала Керарет со своим Губителем. Сталь звенела, мечи высекали искры, и людей, попавших под удар, разрывало на части. Бой закончился, когда Кровопийца от удара Губителя взорвался мельчайшими стальными осколками. Эти осколки месяц окропляли Авиш металлическим дождём.

— А с Губителем что стало?

— Заржавел.

Юмелия упомянула и о четвёртой богине. Самой младшей, самой болезненной, родившейся в жерле вулкана и состоящей из лавы и белоснежной чешуи. Драрира. Единственное живое существо, которое любили и Керарет, и Эуфорио, и даже свирепая Соммерос. Драрира, пускай и была слаба по сравнению с сёстрами, могла остановить их размолвку, могла ненадолго примирить их, могла разрешить их спор. Драрира жила в центре планеты, в своей Скорлупе, где болезни не донимали её, где люди, окружавшие её, не умирали, где не было солнца, не было тревог, не было войн. И однажды Драрира умерла. В тот самый день, когда появился Зверь.

Юмелия припарковала автомобиль рядом с неприметным круглосуточным баром. Это место было самым обычным, с обычной неоновой вывеской с надписью «Devil». Никс ничего не увидела за окнами этого места — они были зеркальными.

— Тела богов распались на части, — Юмелия вновь закурила. — На мельчайшие части. Они затвердели, приобрели особую форму, сохранили в себе античную, первобытную силу богов. И все их украл Ночная Пора. Первый легендарный вор.

— Кулоны… это части тел богинь?

— Отвратительно, не так ли? Жизнь богинь вообще полна отвратительного, да и наша ничем не лучше.

— Можно мне тоже сигарету?

Юмелия кивнула и протянула Никс пачку. Прикурив, Никс тут же закашлялась. Она привыкла к дешёвым, дамским сигаретам, мерзкий запах от которых не выветривался целых пять часов. Юмелия же курила дорогие сигареты, крепкие, как и её духи.

— Зверь создал между нами неравенство, — продолжила Юмелия. — Люди с тепловыми способностями попадают под жёсткий контроль военщины с Сирисо. Ты, я, да и ещё около хреналиона человек. Один неверный шаг, и казнь через срывание кулона с шеи.

— То есть… срывать с шеи опасно?

— Эта штука вгрызается в твою нервную систему. Ночная Пора подарил нам поводки и спустил нас на общество.

Юмелия вышла из автомобиля, Никс последовала её примеру.

— Так что тебе придётся завести друзей среди таких же… нелюбимчиков. Готова к плохой компании?

Никс затянулась и вновь закашлялась.

— Юми, — прохрипела она. — А почему ты помогаешь мне?

— Неудачники должны держаться вместе, — просто ответила девушка, — иначе гнилая система нас раздавит. Да и люблю я это. Помогать потенциальным преступникам, бесить верхушку Сирисо, драконить всяких капитанов…

— И получать пули в живот?

— А как же? Без этого кровь густеет, тело заплывает жиром, а мозг — тупостью, — Юмелия улыбнулась. — Да и я твой верный меч.

— Меч… без рукояти.

Никс затянулась, глядя в пустоту перед собой. Эти слова сами сорвались с её языка, прежде чем она успела осмыслить их значение. Сквозь толщу лет она видела свои окровавленные руки, видела пронзённое острым лезвием сердце.

Юмелия ничего не ответила на странные слова Никс. Она просто прошла ко входной деревянной двери в кафе и постучалась костяшками пальцев. Ей не открыли.

— Я сгорю и ты сгоришь, — произнесла она.