Вскрытие (гет)

Снег беспорядочно валит, кружится со всех сторон, обдает щеки холодом и раздирает кожу. Ветер свистит в ушах, пронзает, кажется, насквозь, заполняет внутренности усталым воем и вырывается из горла криком, тонущем в снежном мареве. Все вокруг холодное, ледяное настолько, что кожа и сама покрывается хрупкой коркой, ресницы стынут на ветру, и глаза закрываются под тяжестью налипших кристаллов. Губы раскрыты, но вокруг лишь бушует ветер, и ни единого постороннего звука не нарушает его визгливую песню.

Кровь алыми каплями падает на снег, оставляет размашистые кляксы и впитывается, покрывается свежим слоем и пачкает и его. Кровь течет по рукам и ногам, сочится из разорванных вен и артерий, приковывает к месту так, что не ступить и шагу. В ней, кажется, уже не должно остаться ни капли, но багряные потеки продолжают расчерчивать кожу и замерзать, превращаясь в хрустальную броню.

Она не видит ничего из-за налипшего на ресницы снега, не чувствует боли и холода, но она знает, что вокруг нее белоснежная пустота, и нет ничего, что могло бы скрасить ее одиночество. Она воздевает руки к несуществующему небу, будто молится о спасении, и кровь застывает, не позволяя опустить их. Лицо ее тоже направлено вверх, распахнутые губы окрашены алым, грудь вздымается едва-едва, и она знает, что еще мгновение — и она перестанет дышать. Ей нравится смерть, и она не боится собственной, но почему-то сейчас все кажется отчаянно неправильным, слишком ненастоящим и слишком живым, и она дергается.

Кровные путы разбиваются, трескаются вместе с застывшей кожей, и теперь она вся покрыта багрянцем, будто восставшее из-за горизонта утреннее солнце. Она делает шаг, крохотный, едва-едва, и крик вырывается из горла. Он заглушает бушующий ветер, рвет барабанные перепонки и взвивается к небу, тонет в бесконечной отвратительной белизне и рушится небесной твердью на голову.

Она вздрагивает от противной трели телефонного звонка и распахивает глаза. Вокруг нее нет снега, нет стягивающей крови на руках, она ощущает лишь тепло собственного тела и его руку, накрывающую плечи. Под ухом мягкая подушка, обтянутая серой наволочкой, погода за окном не в пример вчерашнему дню спокойная, и ей тепло-тепло, настолько, что голова начинает пьяно гудеть. Рука с ее плеча исчезает, и она невольно тянется следом, впитывает разорвавший трель мобильника смешок и скидывает одеяло, позволяя капелькам пота испариться с разгоряченной кожи.

— Алло? Да, Джек, — его голос эхом разлетается по спальне, бьется в стекла и рассыпается крошечными, путающимися в волосах осколками, — хорошо, скоро буду.

Она смотрит на его спину, тянется к нему пальцами и хихикает, когда он перехватывает ее ладонь. Его рука большая и теплая, и она вытягивает свою, хватается за исчезающее ощущение его прикосновений и протягивает ее вверх, будто хочет коснуться пальцами потолка. Жар, охватывающий тело, постепенно исчезает, воздух прохладными потоками оглаживает кожу, заползает под волосы и сливается, ныряет в самую суть.

Стоит ей скрыться в гардеробной, звонит уже ее телефон. Она выдыхает и глухо рычит, догадываясь, кто именно решил испортить ей утро. Воздух волнами проходит от горла по груди и до живота, надувается в плотный пузырь и лопается, щекочущим паром обдавая волоски на коже. Она трясет головой, со смешком оглядывает кучу собственной одежды и складывает руки на груди. Все это выглядит чертовой маниакальной зависимостью, и ей нравится эта зависимость, потому что без нее ее попросту не существует.

— И снова здравствуйте, Джек, — его голос звучит насмешливо, и она резко оборачивается и вскидывает брови.

Улыбка расползается на его лице, когда Джек на том конце на мгновение непонимающе замирает, и она успевает вырвать телефон из его пальцев. Быстрый взгляд на экран подтверждает, что звонит и вправду Кроуфорд, и она рассерженно шипит, выталкивая его прочь.

— Рад за вас, — она не успевает что-то сказать, слышит короткий смешок Джека в трубке, и шумно выдыхает, — есть сведения, касающиеся нашего коллекционера. Жду вас обоих в штабе.

В трубке раздаются рваные гудки, и она так и застывает с открытым ртом. Что-то в груди неприятно скребется, будто вот-вот вылезет из-под кожи, и она отбрасывает телефон в сторону, поспешно одевается и выскакивает в гостиную, сталкиваясь с лукавым взглядом. Он ждет ее, будто она опоздавшая на бал принцесса, подставляет локоть и склоняет голову, разглядывая ее наряд. Кремовое пальто кажется отвратительно светлым, настолько, что хочется оставить на нем несколько грязных разводов, от него рябит в глазах, и боль расползается от висков. Она водружает на голову ярко-фиолетовый берет, будто он может разбавить неживую гамму, подводит губы алым и протягивает ему ладонь, ощущая на пальцах леденящее прикосновение.

Штаб-квартира поведенческого отдела ФБР встречает их серебристыми стенами, молчаливыми агентами на входе и зудом в кончиках пальцев. Ей не нравится это место, оно кажется безэмоциональным и жутким, таким тихим, что дрожь пробегает под коленками. Джек выныривает из-за поворота, будто только и поджидал их появления, оглядывает с ног до головы, и его взгляд кажется ей проникающим под кожу лазером.

— Чисто из интереса, — она вскидывает ладонь в приветствии и склоняет голову набок, — ты всех своих знакомых впутываешь в дела ФБР?

Он смотрит на нее долго, гораздо дольше приличного, и Ганнибал кашляет и коротко улыбается, разбивая паузу. Джек качает головой и засовывает руки в карманы, ведет подбородком, прося их следовать за ним и бросает через плечо:

— Только тех, кому могу доверять.

Она усмехается, ощущая, как незримые снежинки покрывают волосы, и идет следом, ведомая уверенной рукой. Джек ведет их в свой кабинет, и там гораздо приятнее, чем в коридорах. Привычный, не режущий глаз полумрак накрывает тихо, и она поджимает губы, вскользь замечая про себя, что бюро явно экономит на электричестве.

Темноволосая женщина поднимается из кресла, стоит им войти, и Джек подает ей неопределенный знак рукой. Она растягивает губы в улыбке и цепляется пальцами за колючую шерсть его темного пальто, встречает заинтересованный взгляд светлых глаз вздернутым подбородком и приветливо кивает.

— Позвольте вас представить, — он отпускает ее руку и делает шаг вперед, становясь между ними, — Есения, это доктор Алана Блум. Могу без лукавства заметить, одна из лучших моих учениц, — он бросает на женщину короткий взгляд, и та едва заметно розовеет от льстивой похвалы, — доктор Блум, это Есения Маркиз, моя жена.

Бывшая, вертится на языке, и она проглатывает это слово, будто порцию яда. Доктор Блум сверлит ее удивленным взглядом несколько секунд и кивает. Джек громко хмыкает, и она смеется и пожимает плечами, следуя за вновь направляющей ее рукой. Кресел перед столом Джека всего два, и Ганнибал остается за ее плечом, так что она ощущает его всем телом. В этом кабинете нет окон, так что она вдруг чувствует себя запертой, погребенной заживо под толщей земли и стали, и вздрагивает, когда тонкие пальцы едва ощутимо касаются волос.

— Произошло еще одно убийство, в этот раз из дома жертвы забрали статуэтку восемнадцатого века, — Джек опирается ладонями о стол и хмурится, глядя куда-то между ней и доктором Блум, — либо это очередной подражатель, либо Коллекционером все это время был не Джеффри Лун. Мы проверили его, у него нет живых родственников, и он ни с кем в последнее время не общался, так что связать его с кем-то из знакомых не вышло.

Она сцепляет пальцы в замок и поджимает губы, потому что узнает его имя только сейчас. Происходящее кажется странным, будто неоконченным сном, голос Джека растворяется в биении ее собственного сердца, шаги за прозрачной дверью оглушают подобно землетрясению. Его пальцы в волосах кажутся крепкой удавкой, и она перестает дышать на мгновение, словно погружается под воду, прикрывает глаза и вслушивается в расползающиеся по стенам шорохи.

— Что еще он забрал? — собственный голос кажется ей приглушенным, хриплым шепотом, раздирающим легкие, и она нервно кашляет, проталкивая его вперед. — Помимо книги и статуэтки. И кем были его жертвы?

— На данный момент жертв пять, в основном частные коллекционеры, — Джек выкладывает на столе фотографии, и она подается вперед, — помимо книги и статуэтки были украдены блюдо, часы и шкатулка.

— Мелкие детали, дополняющие интерьер, — она неспешно поднимается, проводит по фотографиям кончиками пальцев и будто чувствует тепло дерева, холод фарфора и равномерное тиканье чесов, — все изделия соотносятся по стилю, к тому же она выбирала то, что сможет легко унести. Все они куплены недавно, так что она определенно следит за аукционами.

Над ее ухом раздается смешок, и она чувствует, как разбегаются по спине мурашки. Он стоит слишком близко, так что она едва не упирается спиной в его грудь, рассматривает фотографии через ее плечо и молчит, позволяя ей развлекаться. Она чувствует его дыхание на своей шее, ведет плечами и не двигается с места.

— Она? Ты думаешь, это сделала женщина? — Джек задумчиво хмурится и дергает уголком губ. — Что насчет книги? Даже я вижу, что она не сочетается со всем остальным.

— И с чего вы взяли, что они куплены недавно? — доктор Блум оказывается рядом, складывает на груди руки и приоткрывает рот, будто собирается сказать что-то еще.

Она усмехается и вскидывает руки, едва задевая костяшками воротник его пальто. Это напоминает их первую встречу, и она чувствует, как что-то в животе падает, прибивает ноги к полу, а руки к его плечам. Доктор Блум смотрит на нее вопросительно, будто считает убийцей, и она внутренне хохочет, разглядывая ее лицо. Ей кажется, что снег сыплется прямо с потолка, застилает все высокими сугробами, скрывает ненужные эмоции и подозрения, делает здание чистым и свежим, будто нет ничего, что может побеспокоить этот невинный оплот тишины и покоя.

— Возможно она украла книгу для кого-то другого, — она натягивает на лицо улыбку, щелкает ногтем по одной из фотографий и отступает на несколько шагов, — и я тоже слежу за аукционами.

Он пропускает ее, слегка отстраняясь, и она падает в кресло, будто этот разговор вытянул из нее все силы. Ганнибал склоняется над фотографиями, и доктор Блум тут же оказывается рядом. Доктор Блум бросает взгляд на его левую руку, и, она готова поклясться, на мгновение ее лицо искажается гримасой отвращения. Она сцепляет пальцы в замок на животе и вытягивает ноги, сверлит взглядом его спину и продолжает улыбаться, будто они не расследуют серию убийств, а неспешно прогуливаются по узким улочкам Флоренции.

— Если отбросить книгу, остальные предметы довольно изящны, — его голос эхом разносится по комнате, рушит стеклянные стены и мурашками заползает под кожу, — оставим часы, но вместо блюда, фарфоровой статуэтки и шкатулки мужчина выбрал бы нож, картину или возможно кубок.

— Что выбрали бы вы, доктор Лектер? — Джек смеется и говорит это как бы между прочим, тут же меняя тему. — Значит мы ищем женщину, следящую за аукционами, на которых продают антиквариат.

— Не просто следящую, Джек, — он приглаживает ворот пальто и отходит, вновь оказываясь за ее спиной, — чтобы знать, кто купил лот, нужно принимать участие в торгах. И я бы, пожалуй, все-таки выбрал книгу.

* * *

Сухой холодный воздух опаляет щеки, путается в волосах шипящими змеями, заползает под одежду и сталкивается с исходящим от разгоряченного тела жаром. Редкие люди вокруг смазываются в посыпанную снегом кляксу, их голоса сливаются со скрежетом лезвий по льду, и она отрывается, теряет опору и взлетает, взмахивая руками, будто птица крыльями. Лед перед глазами испещренный бороздами, будто разрезанный неумелой рукой, исчерченный следами сотен людей, покрытый снежной стружкой, точно припорошенный сухой землей.

На катке в это время почти никого нет, и все же она не одна. Несколько студенток катаются по кругу и громко разговаривают, родители пытаются поставить на ноги маленького ребенка, а тот упирается и всеми силами хватается за бортик, падая раз за разом. Медсестра с аптечкой наготове сидит на трибунах, и она изредка сталкивается с ней взглядом. Из больших колонок льется приглушенная музыка, но ее заглушают разговоры, скрежет лезвий по льду и шум ветра в ушах.

Она чувствует, как раскраснелись щеки и озябли скрытые тонкими перчатками пальцы, чувствует, как часто вздымается грудь, и как расползается по лицу удовлетворенная улыбка. Это не сказать что традиция, но она приходит сюда время от времени, катается, вспоминая старые программы, и отбрасывает в сторону добрую половину собственной жизни. Здесь она чувствует себя живой и горячей, и покрывающий плечи снег тает, стекая багряными потеками по рукам.

Медсестра делает взмах рукой, указывает на оставленные возле нее вещи и подносит ладонь к уху, и она благодарно склоняет голову, останавливаясь и переводя дыхание. Когда она подъезжает к бортику, телефон все еще настойчиво звонит, так что от его вибрации сумка едва не падает на пол. Это снова Джек Кроуфорд, и она заранее не предполагает ничего хорошего.

— Доктор Лектер с тобой? — он выпаливает это, едва она принимает вызов, и она на всякий случай воровато оглядывается.

— Нет, погоди секунду, — она прикусывает губу, припоминая его расписание, и хлопает себя по руке, — он сейчас должен быть в бассейне. Что-то случилось?

Искаженный голос Джека звучит взволнованным и запыхавшимся, и это не предвещает ничего хорошего вдвойне. Он молчит, и она догадывается, что не хочет ее беспокоить, и это вызывает в груди волну жаркого возмущения. Она едва ли не шипит в трубку, повторяя вопрос, и Кроуфорд отвечает спустя долгое мгновение, и от его ответа у нее кровь стынет в жилах:

— Уилл Грэм приказал своему сообщнику убить Ганнибала Лектера.

Она сбрасывает звонок, не слушая больше ничего, закидывает телефон в сумку и переобувается почти на ходу. Медсестра смотрит на нее недоуменно, но ей уже не до нее, она несется сквозь ряды разноцветных кресел и выскакивает из здания в белесую пелену. Снег снова валит стеной так, что она едва находит свою машину на парковке, накрывает город белой лавиной, будто нарочно путает следы. Снег кружит в воздухе белесым маревом, опускается на землю плотным покровом, так что вовсе не разобрать, где верх, а где низ.

Она тормозит у самого входа в здание бассейна, нарушает несколько правил парковки разом и выскакивает, едва не поскальзываясь на притоптанном снегу. Ноги разъезжаются в разные сторону то ли от страха, то ли от покрывшей ступени наледи, она хватается окоченевшими враз пальцами за дверную ручку и замирает, раздумывая, стоит ли входить, всего мгновение.

— Есения! — Джек окликает ее, когда дверь за ней почти захлопывается, врывается следом с пистолетом наизготовку. — Было опрометчиво приходить сюда одной, но я не могу тебя винить.

Доктор Блум осторожно заходит следом, и она не может сдержать рвущийся наружу смешок. Доктор Блум выглядит взволнованной и растерянной, оглядывает ее с ног до головы, будто удивляется, что они встретили ее здесь. В здании чертовски пусто, нет как будто ничего, кроме звуков шагов и едва слышного шелеста воды, и она прищуривается, припоминая путь до раздевалки. Она была здесь всего несколько раз, и сейчас ей хочется поскорее уйти, покончить со всем этим и крепко уснуть. Она хочет проснуться семнадцать лет назад, когда ей самой было семнадцать, и он не смотрел на нее с трибун. Или хотя бы пятнадцать лет назад, когда она, точно летящая на огонь мошка, еще не сгорела в исходящем от него пламени.

Покрывающие свитер снежинки тают и стекают по пальцам, впитываются в ткань отвратительными пятнами, и она только теперь замечает, что напрочь забыла о верхней одежде. Снег с волос неприятно холодит лоб, и она чувствует, как пелена все еще застилает взор. Сердце бьется гулко, заглушает звуки шагов и течения воды, и она слышит только его и разносящееся вокруг эхо.

Его вещи аккуратно сложены в раздевалке, телефон пронзительно трезвонит, и она оглядывается на держащую трубку у уха доктора Блум. В этом бассейне много помещений, где можно спрятаться, и она обходит их все, идет точно по следу, будто следует за тянущейся окровавленной ниточкой, и застывает, сталкиваясь с его усталым взглядом. Он, кажется, улыбается, будто приветствует ее на финише, и она невольно растягивает губы в ответ.

Он сейчас кажется таким красивым, таким одуряюще правильным, что она не может пошевелиться, смотрит, как опора исчезает из-под его ног, и вздрагивает только тогда, когда Джек отталкивает ее в сторону. Кровь на полу кажется причудливой эфемерной рекой, а он сам — словно распятый на кресте Иисус. Ей кажется, что он непременно должен умереть сейчас, чтобы потом воскреснуть, но Джек ловит его, не позволяет удавке на горле затянуться и отрезать последний вздох.

— Звоните в скорую! — она толкает оцепеневшую рядом с ней Алану Блум и моргает.

Прекрасная картина перед ней испаряется, рассыпается тысячами осколков, смешивается с покрывающей стены и пол мозаикой и утекает, путаясь в потеках крови. Он тяжело дышит, смотрит ей в самую душу и будто ждет ее решения. Она делает несколько шагов вперед и срывается с места, подхватывая скользящий в пальцах нож.

Его кожа кажется оглушающе холодной, будто он и сам превратился в искусную статуэтку, и она замирает всего на мгновение, прижимаясь к нему всем телом. Дотянуться до веревки тяжело, и она кое-как перерезает ее, позволяя Джеку отпустить невольную ношу. Разрезанная на запястьях плоть кажется порталом в потусторонний мир, алыми всполохами притягивает взгляд, и она стискивает нож крепче. Эта картина уже испорчена, ни к чему вносить собственные правки, она всегда может нарисовать новую.

Он смотрит на нее пронзительно, и она укладывает его голову себе на колени, упрямо пилит стягивающие его руки веревки и перевязывает их выше. Ткань свитера разрезается даже слишком легко, она кромсает его на лоскуты под обескураженный взгляд Джека и сооружает уродливые жгуты. Это едва ли поможет теперь, но она хочет сделать хоть что-то, потому что нож в ее пальцах упрямо покачивается и так и норовит соскользнуть.

— Ну хватит, — он хрипло смеется, и его голос кажется отзвуком ее собственных мыслей, — ты молодец.

Холодные пальцы мягко касаются ее собственных точно таких же, забирают нож и опускаются. Джек где-то рядом отмирает и выдыхает, в проходе появляется широко распахнувшая глаза доктор Блум, и она выпускает скопившийся в горле воздух со свистом. Сдавленный всхлип вырывается следом, она изо всех сил цепляется за его плечи, и слышит тихий, раздирающий в клочья смешок. Он улыбается, разглядывая ее лицо, будто она все сделала по какому-то его плану, и она глубоко вдыхает влажный, пропитанный кровью воздух. Ножа в руках больше нет, и вместо него она сжимает кулаки.

Снег медленно опускается ей на плечи, скрывает растекшуюся по полу кровь, холодит покрасневшие уши. Снег кружит во влажном душном воздухе, прохладой лижет щеки, оседает сединой на волосы и путается в обледеневших пальцах. Он не останавливается, пока все они — и Джек, и Алана Блум, и он, и она сама — не оказываются скрыты под его плотным пологом, спрятаны, будто ненужные больше игрушки. Он заползает внутрь растерзанным дыханием, касанием пальцев и мимолетными взглядами, терзает внутренности незаметно, морозит их и превращает в глыбу бесчувственного, но прекрасного льда изнутри. Лед кажется собственной сутью, скрытой под кожей сущностью, и она ждет того момента, когда окончательно замерзнет и лопнет, словно убранная в морозилку стеклянная бутылка.