Сильванские луны. Часть третья: Огнептица (гет)

Свой берег встретил Лексия мелким, выматывающим душу холодным дождём.

Сильване разбили лагерь у подножия холма, и, кроме него, Лексию некуда было идти. Тучи снова сомкнули ряды, стало ощутимо темнее, под насквозь сырыми ногами всхлипывал грязный снег, и запах дыма, издалека донесённый ветром, совсем как в его первый день в этом мире, почему-то заставил Лексия остро ощутить своё одиночество. Как никогда отчаянно захотелось домой — вот только дома не было. Ни здесь, ни на Земле, нигде.

А потом что-то магнитом притянуло его взгляд, и Лексий увидел звёздочку костра в отдалении от других, чуть выше по склону. Конечно, он знал, чей это костёр.

Он пошёл туда просто потому, что этой ночью ему больше нигде не было места. Потому, что он устал. Это была усталость, похожая на неутолимую жажду — усталость, сжимающая виски и горло, от которой не хочется жить. Он сделал всё, что мог, во всём проиграл и больше не хотел пытаться.

Раскидистая крона одинокой сосны защищала пламя от дождя. У огня сушилась груда деревяшек, чуть дальше под прямым углом лежали два толстых бревна, и Лексий издалека узнал силуэты сидящих на них людей. Элиас смотрел в костёр, подтянув к груди одно колено, Тарни кутался в плащ...

И Лексий вдруг понял, что не сможет больше сделать ни шагу. Что он там, где должен быть, и дальше не пойдёт.

Элиас поднял голову, сощурился, чтобы разглядеть лицо пришельца, скрытое ночью.

— А, это ты, — весело сказал он. — Ну, как там поживают господа оттийцы?

По правилам игры Лексий должен был ответить, но он не смог. У него не было сил ни сострить, ни огрызнуться, не было сил даже попросить его перестать. Когда-то на первом курсе ребята с кафедры скандинавской филологии рассказали ему, что после долгого трудного дня швед скажет о себе: «Jag är helt slut». Дословно это значило что-то вроде «Я закончился», «Я весь вышел» или попросту «Я всё». Так вот, Лексий почувствовал, что он — всё.

Элиас одарил его долгим взглядом и сдержал вздох.

— Иди уже сюда, — сказал он неожиданно мягко. — Не стой там, как неродной.

Лексий опустился рядом с ним на бревно, и Тарни поприветствовал его молчаливой улыбкой, без слов сказавшей: «Я рад, что ты цел». Жеребёнок был слишком милосерден, чтобы добивать его своим «я же говорил», и, в конце концов, Лексий и так сполна получил своё. На что он вообще надеялся?..

Разговаривать не тянуло — только костёр трещал о чём-то своём, но они не понимали. Лексий сидел, обхватив себя руками, и пытался согреться. Элиас потянулся за деревяшкой из лежащей перед ним кучи, пробормотал что-то, и от неё повалил пар.

— И охота тебе тратить жизнь на это полено, — знакомым голосом заметили сумерки.

Элиас даже головы не повернул.

— Холодно, — спокойно объяснил он и подбросил высушенную полешку в костёр.

— Есть новости? — тревожно спросил Тарни.

Ларс вошёл в круг тёплого оранжевого света и шумно плюхнулся на бревно.

— Регина строит переправу выше по течению. Говорят, управится до утра. Оттия явно не хочет затягивать с финалом. Всё действительно случится завтра.

— Восточное крыло успеет подойти? — осведомился Элиас.

— Да, — успокоил Ларс, — они должны быть здесь через несколько часов. Ещё сегодня ночью ждём обоз с припасами и немного подкреплений из Урсула...

Урсул. От того, что́ стоит на кону, темнело в глазах. И завтра. Всё решится уже завтра...

— Я и вы, господа ки-Рины, завтра в числе прочих будем разбираться с оттийскими волшебниками, — продолжил Ларс. — Хотелось бы, конечно, разлучить этого господина Локки с его, то есть нашей, Амалией, но там уж как пойдёт... Танирэ, — он взглянул на Жеребёнка, — главный стратег Крей намерен оставить тебя при себе. Будешь защищать командование.

— Серьёзно? — спросил Тарни. — Он даже сейчас не пустит меня в бой?

Остальные посмотрели на него с удивлением.

Элиас вскинул брови:

— А тебе что, непременно хочется подраться?

Танирэ передёрнул плечами.

— Чего мне точно не хочется, так это трусливо отсиживаться за чужими спинами!..

— Ты — трус? — фыркнул Элиас. — Расскажи кому-нибудь другому. Про́пасть, если Крей велит тебе остаться при нём, значит, там ты принесёшь больше пользы. Сегодня мы все видели, какой хаос начался без Клавдия. Кроту понятно, что Регина попытается первым делом прикончить наших командиров. Обезглавленная армия много не навоюет...

— Трусость — меньшее, из-за чего тебе стоит тревожиться, — невесело улыбнулся Ларс. — Поверь мне, завтра у нас у всех будет более чем достаточно шансов пасть как герои...

Задумываться об этом было так странно. Сидеть здесь и понимать: ты не знаешь, кого из этих людей ещё увидишь завтра вечером. Увидишь ли ты сам завтрашний вечер...

— А вы часом не забыли, что нет большой разницы, умрём ли мы завтра? — беззаботно заявил Элиас. — Не для нас с вами. Мы все слишком много колдовали на этой войне. Если не выгорим в этом проклятом сражении, ждать долго всё равно не придётся. Так что, честное слово, я бы на вашем месте вообще не страдал без толку.

Нечего сказать, утешил так утешил.

Ларс ничего на это не ответил, Тарни плотнее закутался в плащ и стал похож на нахохлившегося воробья. Лексий смотрел в огонь и думал о Раде и его тётьМаше, которую тот вспомнил даже сквозь железо, сковавшее сердце. И ещё почему-то о своей маме, которой он сам, если вдуматься, тоже когда-то очень многое сказал и не сказал... Которую вспоминал ужасно редко, хотя и не генрих.

Какие всё-таки люди нелепые существа.

— Послушайте, — проговорил он хрипло, ни ни кого не глядя, — если кому-то из вас есть что друг другу сказать... или спросить что-то важное... то, наверное, надо сейчас.

Он учился на ошибках. Хотя бы пытался. До чего же непривычно было осознавать, что, если промолчишь сейчас, скоро действительно может стать слишком поздно. Что иногда «слишком поздно» — это следующее утро.

— Ой, началось! — Элиас красноречиво закатил глаза. — Нет уж! Никаких предсмертных речей! Иначе мы наговорим друг другу такого, что завтра точно придётся пойти и пасть смертью храбрых. Чтобы не было стыдно друг другу в глаза смотреть.

— Да будет тебе, — миролюбиво заметил Ларс, — зачем такие крайние меры? Если мы все уцелеем, ты, например, сможешь сколько угодно высмеивать нас за то, какими сентиментальными дурнями мы все выставили себя этой ночью. Как тебе такой угол зрения?

Элиас сделал вид, что тщательно взвешивает его предложение.

— Уговорил, — постановил он. — Идёт. Тогда ты и будешь первым отдуваться. Расскажи-ка мне вот что: той весной, когда Сесилия Бари дала тебе от ворот поворот, ты ведь грустил не из-за неё, правда?

Ларс невесело улыбнулся.

— Не из-за неё, — мягко подтвердил он. — Я думал, ты сам знаешь. А что, есть разница?

Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза, словно молча говорили. И, кажется, пришли к соглашению.

— Ровно никакой, — спокойно сказал Элиас. — Просто было любопытно.

Лексий глядел на друзей и думал, о чём таком хочется их спросить ему самому. Какой вопрос потом будет терзать его всю жизнь, если так навсегда и останется без ответа? Как всегда в такие моменты, первое, что пришло ему в голову, было бессмысленной глупостью. Но, чёрт побери, кто и по какому праву постановил, что глупое не может быть важным?

— Тарни, — сказал он, — мне очень нужно знать: ты точно не переодетая девица?

Танирэ вытаращил на него свои невероятные глаза.

— Что?! Айду! Конечно, нет! — он рассмеялся ошарашенным смехом человека, которому рассказали что-то ужасно дикое. — Боги, только не говори мне, что всё это время ты думал, будто я-...

— Ну, всё не всё, но даже у меня порой возникали сомнения, — невозмутимо вставил Элиас.

— Не слушай их, если они не могут отличить женщину от не-женщины, это их проблемы, — возразил Ларс. — Меня лично волнует другое. Послушай, Тарни, ты что, правда никогда ни с кем не встречался? Ни в школе, ни до, ни после? Вообще-вообще?

Ну конечно. О чём ещё мог спросить Ларс Оттар Халогаланд?

Тарни фыркнул.

— Боги, да что у вас за вопросы!.. — он вздохнул, помедлил и, словно нехотя, признался, — Нет. Никогда, ни с кем. Вообще-вообще.

— Серьёзно? — Элиас казался искренне изумлённым. — А почему? Что за странный обет целомудрия? Да любой здоровый человек в твоём возрасте обязан по крайней мере уметь целоваться с девчонками и втихаря хватать их за колени под столом!

— А почему тебя это так задевает?! — парировал Тарни. — Ты что, мечтал сам за мной приударить?

— Отстань от человека, — вмешался Лексий. — Может, ему просто не нужен кто попало. Вдруг он ждёт любви-звездопада...

— Красивая метафора, — заметил Ларс. — Это откуда-то из Ха’Арди?

Лексий улыбнулся памяти о недостижимо далёком.

— Почти. Есть... один восточный поэт. По имени Аль-Асад...

И тут Элиас, который до этого смотрел на Лексия странным, пристальным взглядом, негромко сказал:

— Ки-Рин, в конце концов, кто ты такой? Мы с тобой оба прекрасно знаем, что ты не из Гелльса.

Это было как гром среди ясного неба. Над костром повисла тишина; дождь, казалось, и тот примолк. Опустив голову, Лексий кожей чувствовал, что остальные смотрят на него.

Что он им солжёт?

Это было одно из тех мгновений, когда время замирает, и ты видишь, что мир даёт тебе шанс самому качнуть чашу весов.

Что он потеряет, если расскажет? Может быть, завтра это всё будет уже неважно.

Лексий поднял голову. Элиас смотрел на него, не отрываясь, и в его зелёных глазах не было ни вызова, ни угрозы — только желание наконец услышать правду, вот и всё.

В конце концов, эти трое — всё, что у тебя есть. Твой мир далеко. Твой учитель умер, твой друг — тоже, твоя невеста осталась где-то в полной дождя и солнца прошлой осени. Они — твои братья, ты сам не заметил, как это случилось, но это так, и сейчас они думают о тебе невесть что и хотят знать, кто ты.

Если бы только Лексий сам знал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Если вы правда хотите, я расскажу. Вы, скорее всего, не поверите, но обещайте не подавать виду, пока я не закончу, ладно?

Было так странно спустя снова вытаскивать всё это наружу. Сдувать пыль с воспоминаний, раскладывать их по порядку... смотреть, как на чужие. Лексий вспоминал свою историю с самого начала — и на середине понял, что говорит о ком-то другом. Что Алексея Кирина отнесло от него течением, как относит бывших одноклассников, друзей детства, старых знакомых, ли́ца которых ты уже не можешь как следует вспомнить. Я где-то тебя видел, я точно помню, вот только где?..

Они слушали его не перебивая — совсем как Бран когда-то. И так же, как с Браном, под конец рассказа Лексий снял медальон и устало сказал:

— Видите? Вы ведь не словечка не понимаете, правда? Это называется русский язык. А меня, кстати, зовут Алексей. А-лек-сей, честное слово, не так уж и сложно, но этой штуке обязательно надо было всё переврать...

Когда он закончил, они какое-то время сидели молча. Лексий никого не торопил. На самом деле, ему вдруг стало всё равно, что они скажут. Поверят ему или нет, станут ли смеяться... Они хотели правды. Они получили правду. И не его вина, если она оказалась не такой, какой они ждали.

А потом Элиас коротко глухо рассмеялся и сказал:

— Да уж, лучше бы не спрашивал...

— Почему ты молчал? — вполголоса спросил Ларс.

Лексий пожал плечами.

— Не хотел прослыть сумасшедшим.

— И... каково это? Жить в другом мире? — странно зазвеневшим голосом проговорил Тарни. В его чёрных глазах золотились отблески огня.

Лексий всерьёз задумался над его вопросом. Каково это? Ну, поначалу я был в ужасе. В растерянности. В уверенности, что просто брежу, и это всё не всерьёз. А ещё было нелегко привыкнуть жить без электричества и телефонов. Но, знаешь, глупо жаловаться, если вспомнить, что в это время мой друг был бурлаком в Степи. Этот мир был ко мне добр. Не знаю, почему. Мне кажется, я не заслужил.

— Ко всему привыкаешь, — сказал он. — Я нашёл себе занятие. Я нашёл себе вас. Честно, могло быть намного хуже.

— Но ты всё ещё хочешь вернуться домой?

Лексий сам не знал, почему этот вопрос застал его врасплох, но у него словно выбили землю из-под ног. Хочу ли я—..?

— То заклинание, — пояснил Тарни. — Я не знаю, как завтра всё обернётся и… сколько от меня останется, но если вдруг... Послушай, Лексий, если это для тебя важно, если ты до сих пор тоскуешь по дому и хочешь вернуться, то я попробую помочь. Может быть, нам двоим твои чары будут по зубам...

— Троим, — поправил Ларс.

— Эй, — возмутился Элиас, — а я? Честное слово, я первый с радостью помогу этому самозванцу убраться туда, откуда пришёл!

Лексий закрыл глаза.

Он сидел у костра с людьми, которые так любили его, что готовы были отдать по кусочку своей и без того короткой жизни, чтобы ему помочь.

А он-то полагал, что ещё сложнее всё стать просто не может.

На Земле были Пушкин, интернет и чай. Там были Питер, и мама, и другая луна, там он родился и вырос, и этого нельзя было забыть просто так. Тоска, которая всё эти годы занозой сидела у него внутри, никуда не делась.

Но Лексий смотрел на своих друзей и понимал, что согласен жить с ней сколько придётся.

Хочу ли я вернуться? Но как я смогу быть где-то, где нет вас?

Подумать только, а ведь совсем недавно он чувствовал себя таким чудовищно одиноким.

— Спасибо, — сказал он хрипло, потому что это было единственное слово на свете, которое могло вместить хоть каплю того, что переполняло его сейчас. На минуту всё остальное вдруг стало неважно. Дождь, холод, усталость, мокрые ноги... даже завтрашний день, который закончится неизвестно чем. Неважно. Не теперь.

Элиас шумно вздохнул и резко встал — как будто сдерживался до последнего, но больше не смог.

— Но это всё-таки слишком, — сказал он, не обращаясь ни к кому из них в особенности. — Я не могу так сразу-... — он раздражённо тряхнул головой, сделал движение, словно собирался уйти от костра, но передумал. — Знаешь что, Уту? Пойдём-ка со мной. Я всё равно с самого начала собирался сказать тебе пару слов наедине...

Тарни послушно поднялся, и их обоих скрыла промозглая темнота.

Оставшиеся двое какое-то время сидели молча. Лексий грелся и чувствовал странную лёгкость. Неужели это правда случилось? Неужели он взял и отпустил всю эту ложь, которая опутывала его, оберегая и сковывая? В которую он сам, кажется, ненароком успел поверить...

— Так значит, вот что не давало тебе покоя тогда, у меня на даче, — вполголоса сказал Ларс. — Я всё гадал, что не так, а это просто было твоё первое лето...

Зачем он напомнил? Сейчас, холодной ночью на рассвете весны, на пороге будущего, в котором было темно, воспоминание о том лете причинило Лексию боль.

— Ларс, — сказал он, — ты представить не можешь, как я тебе благодарен. За всё. Если бы не ты, я бы ни за что не разобрался, что делать и как жить дальше.

— Да брось, — отмахнулся Халогаланд. — Не могу оставаться равнодушным, когда кто-то рядом одинок и растерян. И, в конце концов, — он улыбнулся, — мы ведь с тобой не чужие, правда? Подумать только, я двадцать лет жил и знать не знал, как здорово иметь братьев…

Он вздохнул, и его улыбка померкла.

— Жаль только, что ты неудачно выбрал время. Боги, сколько я себя помню, этот мир был совершенно прекрасным местом, и именно сейчас, когда ты здесь, ему вздумалось взбрыкнуть! Не слишком гостеприимно с нашей стороны, как считаешь?..

Лексий помолчал, глядя в огонь.

— Ты всегда точно знаешь, что происходит, — наконец заговорил он. — Скажи, насколько всё паршиво?

Ларс неопределённо повёл плечами.

— Люди покидают Урсул, — просто сказал он. — Кто-то даже готов, пока не поздно, бежать в Пантей, лишь бы не оставаться под каблуком у Регины Локки. Ни здесь, ни в Леокадии никто уже всерьёз не верит в другой исход...

Он кивнул в сторону виднеющихся поодаль огней.

— Там, внизу, полно тех, кто кричит, что бежать из столицы, пока она не сдана — предательство и трусость, но я не боюсь признаться: мне спокойнее оттого, что моя семья больше не в Урсуле и, если понадобится, сможет быстро оказаться где-то ещё... — Ларс выпрямил спину, потянулся и совсем другим тоном добавил, — Надо будет написать им письмо. Если обоз из Урсула до нас доберётся, они всяко заберут почту...

— Передавай от меня привет, — сказал Лексий. — Хотя твои, наверное, меня уже и не помнят...

Халогаланд рассмеялся, запрокинув голову.

— Шутишь? Да после встречи с тобой Александра до сих пор отзывается только на Сашу!..

Он замолчал на минуту, запустил пальцыв в волосы и вдруг негромко сказал:

— Знаешь, мне не страшно. За себя так точно. За последние годы я столько думал о смерти, что мне до тошноты надоело её бояться. Если честно, в каком-то смысле мысль о том, чтобы умереть завтра, кажется не такой плохой... потому что это лучше, чем не знать. Лучше, чем дотянуть до тридцати, понимая, что всё равно не увидишь старости. Каждый день метаться между «пожалуйста, пожалуйста, лишь бы ещё не сегодня» и «я больше так не могу, поскорее бы»...

Ларс вдруг улыбнулся чему-то.

— Если я и жалею, то только об одном. Мама выписала из Пантея луковицы каких-то совершенно потрясающих тюльпанов, девочки сажали их перед домом... Обидно было бы не успеть увидеть, как они зацветут.

Лексий хотел сказать ему, что восхищается его мужеством. Восхищался с того самого лета. Что-...

— Ох, извините, надеюсь, я не прервал вас на самом трогательном месте?

У Элиаса ки-Рина было множество талантов — например, говорить «извини» таким тоном, словно он с радостью сделал бы всё, за что просит прощения, ещё раз.

— Сказал Жеребёнку всё, что хотел? — осведомился Ларс.

— Возможно, даже больше, — хмыкнул Элиас, устраиваясь с ним рядом. — И знаешь что? Ты следующий, — он искоса взглянул на Лексия. — Ки-Рин, иди пока поразвлекай Уту. Я обещал прислать тебя, а то что он там один.

И правда, не дело.

Лексий без споров и ревности оставил ребят беседовать наедине. Он нашёл Тарни там, откуда костёр казался не больше свечки, около огромного камня, в незапямятной древности оставленного здесь ледником. Закутавшись в плащ, Жеребёнок стоял, прислонившись к валуну плечом, и смотрел на мутное небо.

Когда Лексий приблизился к нему, Тарни даже не повернул головы.

— Повержены боги, — произнёс он вполголоса, — у нас больше нет царей, и миром теперь владеет седой борей среди сосен и скал. Здесь каждый сам за себя или против всех, и ночью от чёрной крови дымился снег...

— ... и рассвет не настал, — негромко продолжил за него Лексий.

Он узнал бы эти слова, даже разбуженный среди ночи. «Знамение власти». Он вдруг вспомнил: их гостиная в школе тогда, два года назад, и Танирэ, звенящим, как струна, голосом декламирующий вот эту самую предпоследнюю песнь. В тот день Жеребёнок сдавал свой экзамен; Лексий спросил у Брана, можно ли ему остаться послушать, и Бран сказал: «Тебе стоит спрашивать не у меня», а Тарни покраснел и кивнул...

Единственный из них четверых, он рассказал всю поэму до конца с первой попытки. Лексий помнил, как слушал его голос, не разбирая слов, и переживал, не споткнётся ли он, сильнее, чем некогда за себя...

Он всё ещё помнил эти стихи наизусть. Стоило только позвать — и они приходили. Знакомые строфы из шести строк, вьющаяся узором рифма...

— Снаружи, за лязгом мечей и за громом лир, — сколько раз на этом самом месте Халогаланд убивал его в учебных поединках! — за дверью в огромный, холодный открытый мир ждёт великое зло...

— Судьба всего мира лежит на моих плечах, — так странно, сегодня в голосе Тарни не было ни капельки волнения, — но их обнимает мех твоего плаща... — Жеребёнок поднял голову и улыбнулся Лексию своей особой улыбкой, разом и печальной, и светлой. — ... и мне так тепло.

Они постояли, слушая, как стихи растворяются в ночной тишине.

— Але́ксий... — начал Тарни. — Нет, стой, подожди, я скажу... — он выдохнул, вдохнул и почти твёрдо выговорил, — Алексей. Ведь так? Так тебя на самом деле зовут? Айду, не хочу думать, каково это, когда все вокруг называют тебя чужим именем…

Жеребёнок устало провёл рукой по лицу.

— Тебе, наверное, было так одиноко. Мой дом в двух днях пути от столицы, и я… не был там очень счастлив, но мне и то бывает...

Лексий посмотрел на низкие тучи, на марево дождя, растворяющее мир в туманной дымке.

— Только не с вами, — честно сказал он.

Жеребёнок ответил ему улыбкой, но она быстро погасла.

— Так, значит, и твой Рад тоже оттуда? — спросил он. — С... вашей Земли?

Мой Рад. Ваша Земля. Смешно.

— Да, — не глядя на него, кивнул Лексий. — Но, знаешь, он... всё равно не планировал возвращаться.

Кажется, Тарни хотел сказать что-то, но не сказал. Он просто положил руку Лексию на плечо, и тот вдруг почувствовал, что никакие слова сочувствия, утешения и поддержки не помогли бы так, как бережное касание этой маленькой, лёгкой руки...

Он повернул голову, встретился с Тарни взглядом и отстранённо подумал: как же он вырос. Айду, и куда подевался неуклюжий застенчивый мальчик, который пришёл в их школу четвёртым одной далёкой весной? Кто тогда мог подумать, что «этот ягнёнок» не дрогнет перед испытаниями, стерпит любую усталость и будет готов, не колеблясь, отдать свою жизнь, лишь бы спасти чужие?..

Лексий вдруг понял, что уменьшительные имена теперь будут здесь неуместны.

— Танирэ... — начал он.

— Серьёзно? Почему тогда уж сразу не «господин Уту»? — рассмеялся Тарни. — Перестань, это ведь всего лишь я...

— Ты не «всего лишь», — твёрдо сказал Лексий. — Ты слышишь? Обещай мне больше так о себе не говорить.

Тарни закусил губу и кивнул. Минуту он казался погружённым в свои мысли, а потом окликнул:

— Алексей?

— Да?

— Спасибо.

— За что? — искренне не понял Лексий.

— За то, что подал мне руку... тогда, в мой первый день. Веришь или нет, до этого я ни разу не покидал свою деревню, и... Урсул напугал меня до ужаса. Такой большой, все куда-то спешат, и никому до меня нет дела. Никогда больше не чувствовал себя таким потерянным. И потом, в школе, когда вы начали смеяться... я подумал: дурак, как же глупо было надеяться. Я всё равно ни на что не гожусь.

Тарни повёл плечами, плотнее запахнул полы плаща.

— Знаешь, мне до сих пор иногда не верится, что всё это правда, — сказал он. — Что я делаю то, что делаю, и стал тем, кем стал. Клянусь, когда-то я и мечтать не смел о том, чтобы стать волшебником. Сражаться на войне... спасать жизнь царя. Звучит как что-то из «Знамения власти», правда?

Он улыбнулся, но тут же снова стал очень серьёзным.

— Я ненавижу войну, и мне сейчас очень страшно. За вас. За себя. За мою страну. Но как же хорошо встречать этот страх не с пустыми руками. Всё, чего я когда-то хотел — найти место, где я смогу принести пользу. Это место здесь.

Он говорил, и у Лексия была одна отчётливая мысль: ты точно больше не Жеребёнок. Ты очень взрослый — и очень храбрый, но, честное слово, в этом я и так не сомневался...

— Я не ожидал, что выдержу, — признался Тарни. — Хочешь посмеяться? Эта зима — первая на моей памяти, когда ко мне не прицепился даже какой-нибудь жалкий насморк. Не хочу думать, чего это будет мне стоить. Я читал про то, что бывает, когда тело разом использует все запасы сил, какие есть. Потом, когда снова можно остановиться и не бежать дальше, приходится платить с процентами...

В окрестностях соляной пустыни растут такие цветы — морянки. Они очень хрупкие на вид, но выживают там, где засыхают могучие деревья...

— Может быть, ты просто сильнее, чем тебе кажется, — предположил Лексий.

Они услышали шаги Ларса одновременно. Не подходя близко, Халогаланд остановился, чтобы дать им договорить.

— Опять смена партнёров, — улыбнулся Тарни. — Как в танце... Ты хотел сказать что-нибудь ещё?

Нет. Да. Наверное. Забавно, в такие моменты тебе вдруг начинает казаться, что тебе нужно сказать ещё тысячу ужасно важных вещей... вот только ты не можешь ухватить ни одной из них.

— Я подумаю, — пообещал Лексий. — До утра. А пока, пожалуй, пойду погреюсь...

— Айду, ты же не одет! — похоже, Тарни осознал это только сейчас. — Хочешь свой плащ назад?

Лексий фыркнул.

— Вот ещё!

Элиас сидел у костра, один, и его угловатые плечи были устало опущены. Когда Лексий подошёл и остановился в шаге позади, Элиас, не оборачиваясь, произнёс:

— И как мне теперь тебя называть? Ты ведь определённо не ки-Рин.

Лексий сел рядом с ним на другой конец бревна.

— Вообще-то, я уже три года как отзываюсь на «Лексия».

— Звать тебя по имени?! — фыркнул Элиас. — Серьёзно? Может, ещё и обнимемся?

Лексий не ответил, и минуту они сидели молча. А потом Элиас негромко сказал:

— Так, значит, мы всё-таки не братья.

— Не значит, — твёрдо возразил Лексий. — Ерунда. Мы братья, и это не изменится, слышишь?

Элиас подтянул колени к груди и обхватил их руками.

— А толку? — зло бросил он. — Зуб даю, ты ведь всё равно сбежишь обратно в свой мир...

И снова молчание. Запрокинув голову, Лексий рассматривал небо. То даже не потрудилось взглянуть на него в ответ.

— Я не знаю, — сказал он наконец. — Элиас, я честно не знаю.

Братец искоса взглянул на него своими узкими, кошачьими глазами.

— У тебя там кто-нибудь есть? Семья?

Лексий пожал плечами.

— Только мама. Но мы с ней давно не ладили...

И, может быть, причина была в тебе и больше ни в ком.

«Ты всегда ждал чего-то от людей и злился, когда не получал того, что хочешь...» Был ли он паршивым сыном? Делал ли ей больно? Лексий привык думать, что матери всё равно — так было проще не чувствовать себя виноватым...

— Знаешь, — признался он, — я так и не смог решить, что хуже: мысль о том, что никто там, на Земле, и не заметил, что я исчез... или о том, что меня искали и плакали.

— Она не могла не заметить, — сказал Элиас. — Айду, это же мама.

Они сидели здесь словно каждый сам по себе, строя мостики из слов через тёмную воду. Элиас никогда не подпускал к себе слишком близко, но Лексий вдруг подумал: может быть, он сам просто старался недостаточно сильно...

Другой ки-Рин вдруг рассмеялся.

— Нет, но это ж надо! — сказал он в пустоту. — Пришелец из другого мира! Подумать только!.. Честно, я был готов ко всему, кроме этого. Ждал признания, что ты шпионишь на Оттию или что-нибудь в этом роде... — он пристально поглядел на Лексия. — И знаешь, что самое нелепое? Я внезапно понял, что, даже будь это правдой... мне было бы всё равно. Оттийский шпион, чужак неизвестно откуда — неважно... если речь идёт о тебе. Потому что ты — это ты.

Он усмехнулся.

— Как думаешь, это и есть та самая дружба, о которой столько говорят? Я просто не разбираюсь.

Лексий всё ещё созерцал небо. В крошечном разрыве между туч робко блестела единственная звезда.

— Не исключено, — отозвался он. — Симптомы похожи.

Они помолчали ещё минуту, думая каждый о своём, а потом Лексий сказал:

— Элиас... Спасибо.

Тот вскинул брови.

— За что?

— За всё.

Элиас улыбнулся.

— Брось. Если я когда-то и делал тебе что-то хорошее, то только по чистой случайности.

Лексий посмотрел на него. Они встретились глазами и какое-то время друг друга не отпускали.

— Не верю, — сказал Лексий.

Элиас подбросил в костёр подсохшую у огня ветку и сделал вид, что ничего не слышал.

— Ки-Рин, — вдруг сказал он, — когда вся эта ерунда закончится, хочешь поехать со мной в Гелльс?

Это было так неожиданно, что Лексий не сразу осознал всю суть момента.

— Ты это серьёзно? — уточнил он.

Элиас пожал плечами.

— Ну да. Нужно же тебе хоть разок... побывать на родине. Хотя бы научишься получше о ней врать, — он пошевелил палкой угли в костре. — Я бы показал тебе лучшие портовые кабаки. Может, познакомил бы тебя с мамой, если, конечно, тебе интересны необразованные постаревшие горничные...

Лексий не верил своим ушам. Ты правда зовёшь меня к себе домой? В свой обожаемый Гелльс, знакомиться с матерью, которую, я знаю, любишь как никого? Ох, Айду, ну и странная же сегодня ночь!..

— Сто лет её не видел, — задумчиво сказал Элиас. — Надеюсь, она хорошо примет новость, что тоже переезжает в столицу...

— Стой, — удивился Лексий, — разве ты не хотел после учёбы вернуться в Гелльс?

Другой ки-Рин передёрнул плечами.

— Планы меняются, — хмыкнул он. — Так уж получилось, что у меня появились причины остаться.

Лексий взглянул на него с любопытством.

— Какие же?

Элиас сокрушённо тряхнул головой.

— Луиза. До встречи с ней ни за что не поверил бы, что со мной может происходить такое — из-за женщины! Честно, я и помыслить не мог, что... это всё всерьёз. Что у меня вообще хоть с кем-то всё может быть всерьёз. Я думал... мне всё это не нужно. Вся эта любовь и прочая чушь из романчиков на дрянной бумаге. Какое там, я ведь всё это время был занят куда более важными вещами вроде попыток смыть клеймо папенькиного имени... А потом в один прекрасный день вдруг понял, что любая фамилия покажется мне самой прекрасной на свете… лишь бы Луиза Руо согласилась её носить.

Лексий слушал его, как зачарованный. Он ещё никогда не видел Элиаса таким.

— Знаешь, — братец смотрел в огонь, — у нас в Гелльсе говорят, что нужно уметь отличать жемчуг от стекла. Сам не знаю, почему так долго любовался фальшивками. Мечтал о славе и прочей чуши... Мы с Лу не виделись с осени, и если этой зимой я вообще что-то понял, то только одно: всё, чего я по-настоящему хочу — это она.

— Ты собираешься сделать ей предложение? — спросил Лексий.

— Издеваешься? — фыркнул Элиас. — Да она поднимет меня на смех! И вообще, иногда мне кажется, что я её ненавижу. И что она меня ненавидит... — он тихо вздохнул. — Здесь я на неё не в обиде. Я и сам знаю, что меня не за что любить…

Ой, началось.

— А я бы на твоём месте сделал, — заявил Лексий. — Нет, в самом деле, это просто смешно: ты не успокоился, пока не сдал «Знамение власти» с пятой попытки, а здесь не хочешь попытаться даже разок? Откуда тебе знать, вдруг она согласится? Вы поженитесь и будете жить долго и счастливо. Заведёте десяток детей...

Элиас рассмеялся:

— Добрых, как она, и красивых, как я? Боги, этого мир точно не выдержит!..

И Лексий вдруг понял, что вечно слушал бы вот такой его смех. Искренний, без горечи и без издёвки — протяни руку, не уколешься…

— А какое тебе дело до мира? — хмыкнул он. — Вы будете... злой счастливой семьёй. По-моему, не такой уж плохой расклад.

Элиас улыбнулся.

— Может быть, ты и прав, — негромко сказал он. — Должен же ты хоть когда-то быть прав, верно?

Как раз в этот момент что-то начало происходить в лагере там, внизу.

Звуки досюда не долетали, но Лексий и Элиас оба увидели, как беспокойно задвигались вдалеке огни фонарей. Элиас настороженно выпрямился, Лексий прислушался, тщетно щурясь в темноту. Чутьё волшебника ничего не объяснило, но успокоило: в лагере сильван и не пахло паникой или страхом. Ладно, значит, не внезапное нападение среди ночи, спасибо и на том...

Элиас встал.

— Я пойду посмотрю.

— Сходить с тобой? — предложил Лексий.

— Зачем? — ки-Рин пожал плечами. — Сам же слышишь, спасать никого вроде не надо. Отдыхай, пришелец. Завтра оба ещё набегаемся.

Он ушёл, и Лексий остался в ночи один.

Ларс и Тарни не возвращались — похоже, им было о чём поговорить, а может, они тоже пошли разведать, что творится внизу. На самом деле, прямо сейчас Лексий был даже рад немного помолчать. Усталость действительно брала своё, и ему было хорошо просто оттого, что вокруг тепло, и прямо сейчас можно никуда не идти. Мысли притихли, страхи и сожаления до поры до времени осели на дно...

Он не знал, сколько времени прошло до того, как он заметил знакомый свет, не похожий на свет огня.

— Привет, — сказал Лексий.

Робко, как и всегда, Лунолис приблизился к нему из теней.

‘привет.’

Почти без удивления Лексий понял, что рад его видеть.

— Ты был прав, — сказал он просто для того, чтобы сказать хоть что-то. — Там, в пустыне. О том, что домой я, кажется, уже не вернусь.

Слова Ларса эхом отдались в голове: ни в Леокадии, ни в Урсуле уже не сомневаются в том, за кем будет победа. И, в конце концов, Элиас был прав. Мечтать можно о чём угодно, но сколько в каждом из них ещё осталось жизни?

‘разве?’

Лис подошёл ближе и сел у его ног.

‘любовь здесь. братья здесь... почему дом не здесь?’

Он задал этот вопрос таким невинным, таким серьёзным тоном, что Лексий неожиднно спросил себя: а правда, почему?

— Но этот мир мне чужой, — напомнил он.

‘ты бы не стал воевать за чужое.’

Лунный зверь склонил голову, обернул пушистые хвосты вокруг лап.

‘я знаю... знаю, что чувствуешь. я родился не здесь... далеко. но не всегда остаёшься там, где родился. не это важно.’

И Лексию показалось, что он его понял.

— Ты скучаешь по своей хозяйке?

Сколько одиночества могло поместиться в этих бездонных синих глазах? Сколько никому не нужной любви? Сколько тоски, отвергнутой преданности, воспоминаний о том, чего больше нет?

‘всё ещё помню её запах. чую её во сне. как будто здесь. как будто совсем рядом...’

Лексий искал слова и ответил не сразу.

— Ты знаешь, — наконец сказал он, — там, откуда я родом, есть книга... один из героев которой ужасно похож на тебя... и в ней говорится, что, когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать.

‘да. правда.’

Какое-то время они сидели в тишине и слушали треск костра. А потом Лунолис ни с того ни с сего сказал:

‘дай мне свой камень.’

Лексий не сразу сообразил, о чём он. Ах да, медальон...

‘да. его. не бойся. всего на минуту...’

И зачем Лису вдруг понадобилась эта вещица? Лексий пожал плечами, но послушно снял шнурок и надел его на подставленную лисью шею. Стоило медальону коснуться золотисто-белой шёрстки, как светлые прожилки в камне засветились мягким светом — и снова погасли.

‘готово… возьми.’

Всё ещё ничего не понимая, Лексий подчинился.

‘завтра колдуй без опаски. когда... если... исчерпаешь себя, он поможет. силы, которую я передал, хватит на долгую жизнь...’

Лексий застыл. Он не был уверен, что не ослышался. Что правильно понял.

Этот двухвостый призрак подарил ему возможность не выгореть. Дойти до своего предела — и выжить. Это не защищало от оттийских мечей, но...

Ох, боги.

— Но как же ты сам?.. — выдохнул он.

‘мне не жалко. в нас жизни хватит на тысячи людских... не убудет. ты слышишь. ты отвечаешь... не исчезай. хочу, чтобы ты остался.’

Вот ведь как оно бывает.

Лексий проглотил вставший в горле ком.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил он. — Или... дать взамен?

Лунолис поднял голову и заглянул ему в лицо.

‘тепло. можно мне? не нужно много. чуть-чуть... только капельку тепла. ничего больше…’

Лексий ки-Рин, когда ты успел дать себя приручить? Почему тебе хочется заплакать над чужой болью?..

Тепло. Немножко тепла... Лексий задумался, как его отдать, и сообразил: обнять. Горло вдруг сдавило, когда он вспомнил, кого обнимал ещё так недавно. Человека, не выдержавшего груза боли. Девушку, у которой только брал, ничего не давая взамен...

— Забирай хоть всё, — горько улыбнулся он. — Кажется, оно всё равно никому уже больше не пригодится...

Он раскрыл объятия, и, встав на дыбки, Лунолис положил передние лапы ему на грудь, а голову — на плечо. Это было как... обнимать большую призрачную собаку, добрую и тёплую, когда ты всё время немного боишься, что, если сожмёшь её слишком сильно, руки пройдут насквозь. Ощущения были непривычными и непонятными, но, странное дело, пока Лунолис щекотал ему щёку своей шерстью, Лексий чувствовал себя... хорошо. Наверное, вот это и называют миром в душе…

‘неправда,’ сказал Лис. ‘тебя любят сильнее, чем ты думаешь. пусть даже кольца на сердце. пусть даже палец без кольца...’

— Лексий!..

Это был Элиас, и он был не один.

Лексий вздрогнул и выпустил Лунолиса из объятий. Тот бросил быстрый взгляд в сторону звука — и пропал, словно его и не было.

Второй ки-Рин ввалился в круг света, обнимая за талию… девушку. Ростом почти с него, тощая, с узким бледным лицом и серовато-русыми волосами, подстриженными короче, чем у иного мальчишки с Земли... Лексий никогда её не видел, но узнал сразу.

Бывают ли вообще такие чудеса? Когда говоришь о своём самом большом желании — и оно сбывается, хотя казалось невозможным? Но как иначе можно было объяснить тот факт, что в объятиях у Элиаса была его Луиза?

Ошеломлённый, Лексий встал им навстречу.

— Там-... прибыл обоз из Урсула... — выдохнул Элиас, — и ты... тебя... — он зажмурился и сжал переносицу пальцами, — боги, я-...

Диагноз не вызывал особых вопросов: парень был совершенно не в себе от счастья. Похоже, он пытался сообщить что-то важное, но находился слишком не здесь, чтобы внятно облечь свою весть в слова.

— Про́пасть, ты ж мой оратор! — Луиза закатила глаза. — Пусти, я сама.

Она отпихнула Элиаса локтем в грудь и, уперев руки в бока, встала перед его обескураженным другом.

— Ты Лексий ки-Рин? — осведомилась она без предисловий.

Лексий растерянно кивнул.

— Ну так слушай: тебя там ищет какая-то девица. Мы ехали вместе, и она всю дорогу от города ревела в три ручья. Понятия не имею, кто она такая, но лучше поди к ней, пока вся округа не превратилась в болото, — она повернулась к Элиасу. — Ну всё? Теперь твоя совесть спокойна? Можем мы наконец пойти куда-то, где никого нет?

Лексий уже не слышал, что он ей ответил. Он точно знал, что́ это за девица. Сердце понеслось галопом, и почему-то подумалось: сейчас проснусь…

Элиас и его дама едва ли заметили его невежливость, когда, не прощаясь, он бросился прочь. Им было не до него, и их можно было понять. Лексию тоже вдруг разом стало не до них.

В лагере суетливо разгружали вытянувшуюся вдоль его края вереницу повозок. Лексий увидел ту, кого искал, издали, потому что знал, куда смотреть. Она стояла, прижав руки к груди, одинокая и потерянная среди этих мужчин и лошадей, ящиков, мешков, теней, мечущихся туда-сюда...

— Лада!.. — крикнул Лексий.

Они побежали друг другу навстречу. Едва ли выглядело красиво, жизнь — не фильм, где возможен эффектный кадр, но, честное слово, ничто на свете сейчас не значило меньше. Лексий прижал Ладу к груди и почувствовал себя так, словно всей этой зимы не было. Просто не было, и всё. Он забыл, из-за чего они расстались, забыл, что не хотел больше о ней вспоминать. Лада дрожала, как перепуганный зайчонок, и, закрыв глаза, Лексий слушал своё заходящееся сердце, не верящее, боящееся поверить своему счастью...

— Я знаю, ужасно глупо было сюда приезжать, — Лада подняла заплаканные глаза; её лицо опухло от слёз, но, пропасть побери, это было самое прекрасное лицо на свете. — Но я д-должна была… должна была тебя увидеть...

Думал ли ты когда-нибудь, что у тебя появится человек, который последует за тобой и в столицу чужой страны, и на войну, где страшно даже самым сильным?

— Я так рад, что ты здесь, — выдохнул Лексий.

— Лексий, прости меня, — всхлипнула Лада. — За... всё, вообще за всё, и… за то, что тогда случилось, я... я тогда всё испортила, я знаю, я ужасная, но я-... я-...

Лексий обнял её ещё крепче.

— Тшшш, — шепнул он, — ты ни в чём — ты слышишь меня? — ни в чём не виновата. Всё хорошо. Всё хорошо... Ничего этого не было. Давай просто забудем, и всё.

Лада шмыгнула носом, отстранилась и огляделась кругом.

— Как у вас тут всё... — сказала она, пытаясь улыбнуться. — К-как будто в «Знамение власти» попала... — она снова устремила взгляд Лексию в лицо. — А правда, что уже завтра... всё решится?

— Наверное, — сказал Лексий. — Так говорят.

Лада опустила голову, и из её глаз хлынули новые реки слёз.

— Так страшно, — выговорила она. — А что, если я больше тебя не увижу? Что, если ты-... если я-... из невесты — сразу вдовой... — её голос прервался; она закусила губу, покачала головой, словно чего-то не понимала, старалась, но никак не могла понять. — Айду, зачем вы все вообще затеяли этот кошмар? Зачем люди воюют? Вот ты — ты ведь здесь ради чего-то... Ради чего?

Она спросила, и Лексий не сразу нашёл слова, чтобы ответить... потому что ответ стоял прямо перед ним.

Всё вдруг разом стало так понятно и просто.

Ради тебя, дурочка. Ради твоих родителей и их гостеприимного дома, на порог которого я, может быть, больше не ступлю. Ради Халогаландов, которые всё ещё меня помнят и сажают тюльпаны в саду. Ради деревни, по которой Тарни до сих пор скучает, хотя его место не в ней... Ради матери моего брата там, в Гелльсе, из-за которого всё и началось. Ради того, чтобы те, кто бежал, могли вернуться в Урсул. Домой.

Раньше ему казалось, что он попал на эту войну случайно. Что его самого она не касается. Но это было неправдой. Эта война с самого начала была его войной. Просто жемчуг и стекло иногда так похожи.

— За нами Урсул, — сказал он мягко.

Урсул не был просто столицей. Он был городом, который приютил тебя, когда ты потерялся и не знал, куда идти. Городом, где ты нашёл друзей. Городом, где признавался в любви и предлагал руку и сердце. Там похоронен твой любимый учитель; там ты, сам, по собственной доброй воле, давал присягу стране, которая стала твоей страной. Не Родиной, потому что Родина в этой жизни может быть только одна, но… домом. Тем самым домом, который ты так искал… Тем самым домом, куда ты не вернёшься, потому что ты уже там.

Лексий взял Ладу за руки.

— На следующий Айдун, когда вы будете петь благодарственный гимн, передавай богине моё «спасибо». Как там? За всё, что случилось и не случилось... и особенно за тебя. Не знаю, кем и где я бы сейчас был, если бы не ты...

Лада сжала его пальцы, высвободила руки и сняла что-то с шеи.

— Лексий, — сказала она странно ломким голосом, — это то самое... Оно твоё. Я хочу, чтобы оно снова было у тебя. Можешь даже не надевать на палец, пусть просто...

Это было кольцо. До боли знакомое ему кольцо на тонкой золотой цепочке. Лексий склонился к ней, и Лада надела его ему на шею. Потом она обняла его так крепко, как только могла. Лексий прижал её к себе; он был так счастлив, что ему было от этого больно.

Где-то сбоку от них заржала лошадь, что-то упало, кто-то отозвался на это потоком брани. Некоторые повозки уже разгрузили почти до конца. Освободившись, они наверняка повернут обратно в Урсул. Можно держать пари, никому не хочется слишком долго торчать у врага под носом...

Лада проследила за его взглядом.

— Это наш, — сказала она безжизненно, кивнув на одного из возниц, который как раз запрягал лошадь. — Ну, который согласился довезти… меня и ещё двоих. Мы договорились, что я и обратно тоже с ним. Он вроде хороший, а других я боюсь…

Лексий ничего не ответил.

Что он должен был сделать? Удержать её? До утра морозить в военном лагере, полном чужих людей? Затащить в сырую холодную палатку? Ни за что. Об этом не могло быть и речи.

— Я лучше пойду, — тихо сказала Лада, и её губы были совсем белыми. — Не могу так. Т-только больнее…

Лексий кивнул.

Долгие проводы — лишние слёзы.

Он притянул её к себе, крепко обнял, шумно вдохнул запах её волос. Выпустил.

Пожалела ли она, что вообще приехала?

— Обещай, что вернёшься ко мне, — попросила Лада. — Или нет, стой, не обещай ничего, я знаю, я не имею права тебя просить, это ведь... никто ведь не знает, что завтра будет, и...

Лексий поднёс к губам её маленькую, холодную руку.

— Я постараюсь, — ответил он.

Лада шмыгнула носом.

— Я так люблю тебя, — сказала она.

— И я тебя. Ты и представить себе не можешь, как.

Она встала на цыпочки и поцеловала его долгим поцелуем, мокрым и солёным от слёз. Отстранилась, в последний раз пристальным, долгим взглядом посмотрела ему в глаза — и, порывисто развернувшись, побежала прочь. И ни разу не оглянулась.

Лексий смотрел ей вслед и думал: правильно ли он поступил? Что, если это и впрямь их последняя встреча? Что, если-..?

Нет. Об этом он думать не станет.

Он вдохнул, выдохнул и пошёл назад к их костру.

На окраине лагеря Лексий чуть было не стал третиьм лишним, лишь чудом успев притормозить у угла палатки, за которой ссорились Элиас и Луиза. К счастью, они его не заметили. Луиза что-то говорила, запальчиво и зло, а когда второй ки-Рин ответил — с размаху ударила его ладонью по лицу; резко развернулась, хотела было уйти, но Элиас удержал её за руку. Лу рванула её раз, другой — он не выпустил, и тогда она вдруг сдалась и упала ему в объятия, пряча лицо у него на груди. Элиас обнял её, мужественно и крепко, словно хотел и мог укрыть её от ночи и от войны, защитить её от всего на свете...

Лексий улыбнулся и зашагал дальше.

Костёр на холме почти погас, но Лексий подбросил в тлеющие угли дров, и скоро по ним снова весело заплясало пламя. Он просто сидел у огня и думал о разном — честное слово, сегодня ему было о чём подумать. Спать не хотелось, усталость вообще как рукой сняло — уж не после Лунолисовых ли объятий? Или, может, Тарни был прав, и скоро второе дыхание сполна потребует своей платы...

Время текло мимо, как тихая, тихая река. Клонились к западу туманные луны...

Какое-то — неведомое — время спустя Элиас приземлился рядом с ним на бревно.

— Ну как ты? — осведомился Лексий. Мог бы и не спрашивать, потому что блеск в глазах второго ки-Рина без шуток делал ночь чуточку светлее.

— Видел бы ты, как она меня приложила! — совершенно счастливый, Элиас потёр щёку. — И знаешь, что она сказала? Что если мне взбредёт в голову погибнуть завтра, то она выучится на волшебницу, воскресит меня и убьёт снова! — он блаженно вздохнул. — Как думаешь, ведь это значит, что она всё-таки меня любит?..

— На свадьбу позовёшь? — улыбнулся Лексий.

Элиас рассмеялся.

— Посмотрим, — пообещал он. — Как будешь себя вести...

Чуть позже к ним присоединился Ларс, потом пришёл и Тарни, какой-то совершенно потерянный и почему-то с распущенными волосами, которые тут же принялся приводить в порядок. Они не разговаривали, но молчание не было тягостным -самое главное уже было сказано, и теперь хорошо было просто побыть вместе. Посидеть рядом, вот и всё.

Где-то там, в сумерках, шумел Флёд. Песок ночи струился в нижнюю колбу часов, и недалеко было до рассвета.