Пора возвращаться домой (джен)

Цепь от качелей очень холодная и кошмарно ржавая, но я всё равно к ней прислоняюсь, чтобы хоть как-то ощущать связь с реальностью. Как показывает практика, это нихрена не просто.

С одной стороны, у меня есть уникальный шанс делать что душе угодно, пусть и недолго, и было бы логично воспользоваться им по максимуму. С другой… Откуда вообще мог взяться этот шанс? Чувство тревоги не собирается меня покидать: и потому, что постоянно кажется, будто скандал неминуемо ждёт меня, когда я вернусь; и даже потому, что скандала в этот раз вроде как не должно быть. Такого просто не могло случиться. Дядя и тётя, конечно, не самые адекватные люди, но я успел увериться в том, что раскусил их и смог бы подстраиваться без происшествий. Видимо, нет. Странно это всё.

Впрочем, какое мне дело. Всё, что должно меня сейчас занимать, — это тёплый предосенний вечер, не самое частое явление в моей жизни. Если смотреть вот так, прямо и вдаль, на уже остывающее от огня небо на западе, можно представить, что ничего этого на самом нет: ни дурацкого городка, ни площадки, ни неприятных людей.

Тем не менее…

— О чём думаешь? — мягко спрашивает с соседних качелей парень, о котором я уже успел забыть. Я даже оборачиваюсь, это почти рефлекторно. Но на площадке больше никого нет, а значит, говорит он со мной. Я? Думаю? Становится ещё более странно.

— О своём, — отделываюсь я ничего не значащей фразой, надеясь, что он отстанет. Не то чтобы мне не хотелось с кем-нибудь поговорить, но взрослым доверять почему-то не получается. По крайней мере, пока.

Он смотрит. Долго, вдумчиво и как будто тоскливо, хотя я толком не понимаю, что именно его беспокоит. Информации недостаточно, чтобы сделать хоть какой-то вывод. Тем не менее, это слегка настораживает. У нас не принято говорить о маньяках и педофилах, но это не значит, что я о них ничего не знаю. Я вообще много что знаю. Немного параноидально, но лучше, как часто говорит миссис Фигг, перебдеть.

Правда, есть ещё кое-что: очень глупое, даже невероятное, но, тем не менее, существующее — не как мысль даже, а как мимолётное ощущение на задворках сознания, какой-то лёгкий флёр, который я даже не в силах уловить в собственной голове. Но мне кажется, будто этого парня я помню. Хотя этого точно не может быть. Мы никогда не встречались раньше.

Кажется, пока думал, я пялился на него во все глаза, отчего этот парень перестал выглядеть таким напряжённым. Хотя обычно с людьми бывает с точностью до наоборот. Правда, разговаривать мне всё равно не слишком уж хочется, но теперь уже просто становится интересно. Ну-ну. Посмотрим, чего ты на самом деле хочешь. Что-то подсказывает мне, что добрых намерений там ноль целых хрен десятых. Хотя и жестоким убийцей он вроде не кажется.

— Я думаю о том, что скоро придётся вернуться домой, — всё-таки добавляю я.

Эту фразу, если рассуждать с точки зрения нормального человека без постоянных попыток избежать любых возможных проблем, можно интерпретировать как угодно. Даже если вдруг дядя с тётей отправили его следить за мной… Нет, это уже явно перебор с паранойей. Вряд ли они стали бы так заморачиваться, даже если бы смогли додуматься до подобного.

— Тебе там не нравится? — сразу же спрашивает он. — Грустно. У всех должен быть дом, куда хочется возвращаться.

В душе поднимает голову чувство, которое я очень давно затолкал как можно глубже и постарался о нём забыть: выжирающая тоска и одиночество. Каким-то образом совершенно незнакомый человек попал в такую точку, которую я бы никому в жизни не открыл. Впрочем, я и не открою.

— Если бы мои родители были живы, — медленно говорю я, — у меня наверняка был бы такой дом. Но родственники, у которых я живу, будем честны, не слишком-то мне рады.

И зачем только сказал. Сейчас начнётся.

Выражение его лица почти не изменяется, но я всё равно вижу: тень, мелькнувшая в глазах, дёрнувшийся уголок рта, чуть более глубокий и протяжный выдох. Я знаю, что это значит. Каким-то образом он понимает: то ли потому, что сам пережил подобное, то ли просто знает, каково это.

И сколько слов назад я начал относиться к нему не так настороженно, как изначально собирался?..

— Меня зовут Сириус, — говорит он, чтобы прервать тишину.

— Сириус? — невольно переспрашиваю я, хотя не очень-то хотел продолжать ему отвечать. — В смысле, как звезда? Никогда не встречал кого-либо с таким именем. Как твоя мама вообще его придумала?

На секунду его лицо приобретает нечитаемое выражение, а затем он коротко смеётся:

— Скажем так: моя мамаша ни за что в жизни не вошла бы в список самых адекватных женщин Британии. Но для нашей семьи нормальны такие имена.

— Я же не говорил, что оно плохое. Просто необычное. А какие ещё есть?

Прежде чем ответить, он наклоняется чуть ближе и на тон понижает громкость голоса. Или, может быть, мне просто показалось.

— Моего брата зовут… звали Регулус. Ещё у нас есть Андромеда, и мою бабушку звали Кассиопея… В общем, полное звёздное небо. И почти все такие же снобы, как настоящие звёзды. Никогда не опускаются до простого.

Чтобы пауза не повисла снова, я тоже представляюсь. Моё имя на фоне его совершенно банальное, поэтому удивления, конечно, не вызывает. Сириус запрокидывает голову назад, держась руками за ржавые цепочки качелей, и долго смотрит в серо-оранжевое небо, не моргая.

— А знаешь что, Гарри? — спрашивает он, будто диалог прервался именно на этом. — Звезда с твоим именем тоже есть. Только её не видно отсюда, потому что в небе её всегда заслоняет от нас своим светом другая звезда, побольше… Как мать защищает своего ребёнка.

Что за ерунда.

— Откуда ты взял эту сказку? Я никогда о ней не слышал.

— Это не сказка. Она правда существует.

Сначала мне становится немного смешно. Мне всё-таки тринадцать, а не семь, и неужели он думает, что такие байки смогли бы меня заинтересовать? Но хуже всего то, что ощущение знакомого снова мелькает где-то на фоне, и я снова не успеваю его уловить.

Твою-то мать. Это совершенно точно не что-то, что было за последние пару месяцев — я бы запомнил, а факт, что я этого парня никогда не видел, остаётся фактом. Если только он память не умеет стирать.

Ладно, с этим можно разобраться потом; больше беспокоит то, как всё это, включая тему диалога, выглядит по-настоящему абсурдно, а потому пугает.

— Ладно, ладно, — уязвлённо машет рукой Сириус, — извини, я выбрал неверную тактику общения. Давно не говорил с кем-то младше себя. Что насчёт школы? Тебе нравится учиться?

— Я не пойду в школу в этом году, — пожимаю я плечами. — Родственники решили держать меня на домашнем обучении.

Которое заключается в тренировке рук ежедневным мытьём пола, надо думать. Кстати, завтра же первое сентября…

— У меня была потрясающая школа, — зачем-то говорит Сириус, и что-то, похожее на лёгкую улыбку, само собой появляется на его губах. — Там я мог отдохнуть от семьи… И там у меня всегда были лучшие друзья. Мы проводили очень много времени вместе, даже когда выпустились.

— И до сих пор общаетесь? — уточняю я. — Мне трудно поверить, что бывают такие крепкие отношения. Впрочем, я вообще ничего о них не знаю.

Зачем. Надо было промолчать, а теперь диалог точно не имеет шанса закончиться быстро. Хотя, будем честны, диалог и до этого как-то умудрился завязаться, пока я всего лишь пытался понять, что вообще происходит. Так и не понял, кстати.

— Они… Ну, так скажем, наши дорожки очень сильно разошлись. Один из них вообще умер.

Едкая шутка, вертевшаяся у меня на языке, превращается во что-то, чем я почти физически давлюсь.

— У тебя совсем нет друзей?

— Только собака, — коротко отвечаю я. — И то не совсем моя, он уличный, просто мы вроде как хорошо общаемся, насколько это возможно. Правда, сегодня я его не встречал, поэтому беспокоюсь.

— Ты не о таком огромном чёрном псе говоришь? Мне кажется, около часа назад я видел его у церкви, — говорит Сириус с такой уверенностью в голосе, что у меня почему-то даже мысли не возникает о том, чтобы в этом ему не верить. — А как его зовут?

Это даже немного забавно — мне ведь и в голову не пришло, что живому существу можно дать имя на своё усмотрение. То есть, что я могу дать кому-то имя. Нет, разумеется, я знаю, что люди называют домашних животных, но этот пёс не был моим животным… Или был?.. Вместо ответа я могу только пожать плечами, и в который раз в голове мелькает мысль, каким странным был весь этот диалог.

— Я понятия не имею. Вроде бы у него вообще нет имени. По крайней мере, я не встретил никого, кто мог бы знать, как его зовут.

— Знаешь, — говорит парень, неожиданно легко и светло улыбаясь — это совсем не вяжется с его помятым видом и ужасно усталым взглядом. — Назови его Блэк. Мне кажется, ему понравится.

* * *

Мы болтаем так долго, что это кажется мне удивительным, и почти каждая его фраза заставляет моё сердце болезненно сжиматься. Это тяжело. Если бы тысяча «но», я бы увёл его прямо сейчас — куда угодно, лишь бы подальше от этих обмудков.

Но мне нельзя. Мне нельзя было даже показываться ему на глаза, и если Снейп узнает, будет большой скандал. Но в целом этот риск даёт мне кое-что очень важное: теперь я знаю, что Гарри не производит впечатление окончательно сломленного ребёнка. Правда, это не значит, что я не буду переживать.

В конце концов он слезает с качелей, вежливо прощается и уходит. Я иду в противоположную сторону, в поле, и, скрытый со всех сторон золотистыми колосьями, встаю на четыре лапы. Придётся сделать большой круг — вдруг кто-нибудь видел человека, зашедшего в заросли и опускающегося на колени. Впрочем, как говорится, бешеной собаке…

Пока я бегу, на глаза попадается обрывок сегодняшней газеты. Меня в ней интересует только дата, и, когда я смотрю на цифры, хочется помахать хвостом, как настоящей собаке. Прошло две недели, а это значит, что я могу вернуться на площадь Гриммо — ненадолго, но и это уже хорошая новость.

Для этого Снейп сделал кольцо-портключ многоразовым и долго возмущался тем, что я не знаю, что создание порталов без разрешения Министерства вообще-то противозаконно. В какой-то момент это выглядело так карикатурно, что я рассмеялся — по-моему, впервые за двенадцать лет — и на этом конфликт был исчерпан, хоть и смотрел на меня Нюнчик как-то странно: не то как на больного, не то… В общем, итогом всего стал тот факт, что сейчас мне нужно вернуться и отчитаться о произошедшем за это время.

Правда, тогда Снейп точно узнает. Но хрен бы с ним.

Поэтому я нахожу и провожаю Гарри до дома, — он так радуется мне, что мне становится немного стыдно за собственное отсутствие, — дожидаюсь темноты, крутясь возле небольшого ресторанчика, хозяин которого иногда меня подкармливает, а затем убегаю в лес.

К сожалению, использовать портключ, будучи собакой, почему-то нельзя. А я и так сильно рисковал, выходя к Гарри в своём облике. Поэтому превращаюсь под густым кустом в самой чаще леса, подальше от города, и оттуда же портключ по паролю «Эванс» переносит меня в мой фамильный дом.

В прихожей очень тихо. Подставка для зонтов, свороченная с места кем-то ещё до моего первого здесь появления, так и лежит на полу. Я прохожу в гостиную, не разуваясь, чтобы унять лёгкое, но навязчивое ощущение тревоги, но и там всё осталось ровно так, как было две недели назад.

Ну, вроде бы это значит, что за это время ничего не произошло. По крайней мере, отряд авроров на меня с порога всё ещё не набрасывается — тишина и спокойствие подразумевают, что Снейп не соврал насчёт моей безопасности в случае согласия. Ах да, мы же связаны Обетом, он бы и не смог соврать — если бы только не сделал что-то ещё до прихода сюда.

Интересно, Обет сработает на замысел, начатый до момента его создания, но продолжающийся во время?.. В любом случае, сейчас даже этот дом, который я так ненавижу и долгое время избегал, заставляет меня выдохнуть. Совсем напряжение, конечно, не исчезает, но я этого и не жду.

Горячий душ, смена одежды — из уже порванных маггловских джинсов и кожаной куртки в брюки и рубашку Регулуса, невесть как сохранившиеся в шкафу. В пижаме было бы намного удобнее, но вариантов не особенно много. Ступеньки лестницы гулко скрипят, когда я поднимаюсь по ней, и это единственный звук во всём доме. Как будто он давно уже мёртв.

Впрочем, сейчас меня волнует здесь всего одна комната и один предмет в ней; правда, подходя к кровати, я понимаю, что всё это время шёл с чужой курткой в руках. Подумав, я вешаю куртку на спинку стула — пригодится, — и залезаю в кровать прямо так, не раздеваясь.

Спать в постели, пусть даже пропахшей многолетней пылью, настоящий кайф — особенно после двух недель, полностью проведённых на улице. Времени на сон у меня не так много; даже если учесть, что я оказался здесь почти сразу после заката, Снейп наверняка прибудет в середине ночи. Тем не менее, часов пять в запасе имеется. Меня не надо долго упрашивать: едва голова касается подушки, я засыпаю, и в этот раз мне совсем ничего не снится.