Тот, кто любит... (джен)

Накануне второй пресс-конференции Мартин заупрямился.

Нет, он не мог позволить ей остаться один на один с этой стаей — стаей организованной, подготовленной, сомкнувшей ряды, вооруженной, ощетинившейся аудио- и видео аппаратурой, выслеживающей, вынюхивающей слезу и дрожь, тень сомнений и страха. Это были не объективы, это были глазастые, дальнозоркие телескопы, соперничающие по мощности со строящимся «Саганом». Квантовый телескоп на орбите изучал термоядерное сияние звезд, потоки излучения, выбросы звездного вещества, идущие за миллионы километров, он фиксировал стадии перерождения гигантских космических скоплений, по сравнению с которыми сам был только песчинкой. Эти же сканирующие и наблюдающие устройства были предназначены не для уловления равнодушных фотонов, а для объектов живых, дышащих, их сокровенных, потаенных волнений.

Нет, в отличие от него, подопытного, Корделию не будут привязывать к лабораторному столу или фиксировать в стенде. Формально она будет свободна. Сможет двигаться, вставать, поворачивать голову. Сможет даже упасть. Или сбежать. Тем не менее, путы, которые будет держать ее во власти информационных вивисекторов, надежны и нерушимы. Эти путы невидимы, неосязаемы, они не впиваются в кожу и не препятствуют кровотоку, но они надежны и нерушимы, ибо эти путы Корделия назначает сама.

Когда-то на Геральдике она простила ему выходку с коммом (он активировал «последний приказ»).

Мартину необходимо было убедиться в функциональности и действенности устройства, да и не верил он ей. До конца не верил. Да, Корделия нашла его в лесу, защитила от браконьеров, пошла ради него на конфликт с соседями, вместо вполне заслуженного наказания колола витамины и отпаивала молочным коктейлем. Это значительно сместило чашу весов в ее пользу, но и противоположная чаша не пустовала. Сомнения оставались. Она была человеком, хозяйкой, всемогущим богом. Он был в ее власти. Он зависел от нее. Она была единственной, кто стоял между ним и тем страшным, кровавым миром, из которого он был извлечен.

Для Мартина причина этого извлечения все еще оставалась загадкой. Объяснение, данное Корделией, было смутным, расплывчатым, скорее внушающим недоверие. Душевное спокойствие… Он немало часов провел, размышляя над этим. Но мало что понял. Что это — душевное спокойствие? Никто из людей, кого он наблюдал, подобных эфемерных потребностей не испытывал. Он оставлял Корделии право на элементарную жалость. Некоторым человеческим существам, особенно женщинам, это свойственно. Они жалеют слабых и беззащитных. Вероятно, это доставляет им какое-то особое удовольствие. Кейт приносила ему в бокс сладости и обезболивающее. Тоже… жалела.

Но порыв жалости и сострадания мимолетен. К тому же, Корделия гораздо прагматичней, хладнокровней и рассудительней. За этим ее порывом могут стоять совершенно иные планы. Она вложила в спасение Мартина крупную сумму, она рисковала, и потерять свое приобретение позволить себе не может. Игрушка слишком дорогая. Приказ она запишет, потому что ей придется отвечать на вопрос, а детектор киборга не обманешь. Но вот какой приказ? И Мартин, недолго думая, активировал комм.

Ему и в голову не пришло подумать о ней, наблюдающей его агонию. Человек, наблюдающий за умирающим киборгом. За Мартином десятки раз наблюдали. В порядке эксперимента. И сам Бозгурд, и нейротехники, и лаборанты. Ему отдавали приказ на самоуничтожение и смотрели. Снимали необходимые данные, изучали. Это была стандартная, устрашающая своей обыденностью процедура. Что чувствовали эти люди? Да ничего. Любопытство, возможно, отвращение. Мартин и от Корделии иного не ждал. Она ничего не почувствует. Или почувствует досаду. Или рассердится. А потом отменит приказ. Это же просто. Как делали те, в лаборатории. Но Корделия, в отличие от них, почувствовала… Она почувствовала! Мартин до сих пор помнил ее глаза… Побелевшее лицо… Ее сердце, человеческое сердце, без контроллера миокарда, претерпело те же болезненные преобразования, ведущие к омертвению и разрушению, что и его. Будто и для нее прозвучал тот же приказ. Тот же неумолимый, пресекающий дыхание гонг.

Как же ему было стыдно… Как же стыдно…

Он сказал, что все понял. Это было не совсем правдой. Пощечина — наказание мягкое и справедливое. Он заслуживал гораздо большего за свою выходку. И чем больше проходило времени, тем неотвратимей он убеждался. Он не только себя убивал, он убивал и ее, он останавливал и ее сердце. Информация от его рецепторов пробегали и по ее нейронам, по невидимой, общей для них кровеносной системе.

— Я не тебя увидела в той подземной лаборатории, — сказала однажды Корделия, — я увидела себя.

Есть некая глубинная, всепроникающая общность, постижение которой и есть подлинная цель, подлинная взрослость разумного существа. Для Мартина пришло время постижения этой взрослости.

Уже подготовленный для мероприятия зал походил на лабораторное стекло с обездвиженным, разъятым препаратом, а множество корыстно любопытствующих нацелились на этот препарат своей сверкающей линзой. Когда Мартин это представил, по спине пробежала дрожь. С ним когда-то делали то же самое, над ним нависали, пялились, изучали, ощупывали холодные, искусственные глаза. Его тоже сканировали, исследовали. Через датчики и детекторы информация ложилась графиками на кристаллы. Вздох, слеза, содрогание — все оцифровывалось, подвергалось анализу, сверялось и каталогизировалось.

— Я не останусь дома, — решительно заявил он. — Я не ребенок, не беспомощный младенец. Я — киборг, с боевой программой и навыками телохранителя. Выберусь через крышу. Или вызову беспилотник из ближайшего супермаркета.

Вадим, прибывший за своей подопечной на бронированном флайере, смерил его мрачным взглядом. Корделия, утомленная препирательствами, вздохнула.

— Блокатором его и в транспортный модуль. Чтоб не путался под ногами, — проворчал бывший спецагент.

— Вадим… — Корделия поморщилась.

Мартин не обиделся. Он уже привык к этой неприязненной, почти враждебной манере нового шефа службы безопасности. Дэна Вадим даже ударил, а потом спас. Безопасник и киборг несколько секунд играли в «гляделки», потом Вадим сдался. Видимо, оценил возможный ущерб от побега киборга.

— Пусть замаскируется как-нибудь.

Мартина обрядили в форменный комбез сотрудников СБ, а лицо скрыли за внушительным «визором». После всех камуфляжных манипуляций он стал близнецом одного из DEX'ов-семерок.

— Вот так-то лучше, — буркнул Вадим.

Мартин едва сдерживался, чтобы не издать победный клич. Нет, он не останется дома, запертый и ненужный. Он больше не прячется. Он — сильный, он уверен в себе. Он хочет быть со своим человеком и выполнять то, для чего был создан. А создан он — быть защитником.

Дрон взорвался через час после начала пресс-конференции. Мартин, в своем форменном, обезличивающем комбезе стоявший в двух шагах от Корделии, засек разрастающуюся тепловую кляксу и успел среагировать: прыгнул вперед, заслоняя собой хозяйку. Два DEX'а-телохранителя мгновенно оттеснили толпу и создали коридор для выхода охраняемого объекта. Уже во флайере Корделия спросила:

— А что случилось?

Через час Вадим, проведя предварительное расследование, доложил, что следов взрывчатых веществ не обнаружено. Да и откуда они могли взяться, если всех подававших заявку на участие журналистов допускали в зал только через сканер и короткое общение с двумя «семерками». Причиной взрыва, не повлекшего за собой никакого значимого ущерба, если не считать двух царапин у сидевшего в первом ряду репортера канала «Меньшие, но лучшие», послужил заводской брак. Что-то там замкнуло и перегрелось. Тем не менее, в прессе немедленно началась шумиха по поводу очередного покушения на главу холдинга «МедиаТраст». «Кто на этот раз?» вопрошали огромные голографические заголовки. «Заводской брак или диверсия?» взывали бегущие по вирт-окнам строки.

Корделия покачала головой.

— Ну все, не будет нам покоя.

Тогда же и возник план побега — инкогнито, на пассажирском лайнере, вторым классом.

— А почему мы летим через Аркадию? — спросил Мартин после того, как забронировал два билета на свое имя. — Через Шии-Раа ближе и безопасней.

— Потому что на Аркадии живет моя мать. А искать меня на одной планете с Катрин Эскот не догадается самый отчаянный журналист, — ответила Корделия.