Печать (гет)

Салазар стоял на одном колене под еловым шалашом — нижние ветви огромной ели, опустившись до земли под весом снега, сберегли небольшой круг у ствола в сухости — и глядел на проходящих мимо него по приречному лугу степняков. Шла орда, не войско, но орда. Шатры, кони, верблюды, люди, костры на повозках — то ли для света, то ли от страха. В середине столпотворения на обширной телеге стоял большой войлочный шатёр, который тащили быки. Сзади от основной орды тянулись ещё какие-то повозки, сани с рухлядью и провизией, ещё дальше — клетки с людьми. По сторонам от людской сутолоки на высоких конях ехали воины. Салазар уже переведался с ордынцами, они с Колычем и волколаками искали Григория и нашли. Спит ныне купчина. Да к тому же не успели тати у него выспросить всего, так, направление общее, не больше, а то не бродили бы по всем тропам, выискивая да выслеживая даже зверя.

Эти, что сейчас шли мимо Салазара, Батыевыми не были, мало их. У самого Батыя народу в орде поболе будет. А у этого мурдзы или как его там, сотни три конницы и без пешцов вовсе.

"Ага, вот и они".

Большие сани, скользящие, почти не касаясь утоптанного серого снега, за основным табором, отличались от всего резко: лёгкие, резные, укрыты не войлоком, но как бы не шёлком, над ними вился не чадный дым очага, топившегося кизяком и смольём, а слегка струилось тёплое марево от бронзового очажка в середине саней, явно колдовского. Вокруг очажка сидели четверо в богатых одеждах, сидели открыто, им-то было тепло и не боялись они никого. А что сзади? Так ветер. Орду эту по вони нашли. Волколаки сзади шли по следу, а кудесники да часть ратного люда по берегам схоронились, ждали.

Пройдя сквозь лес, а река в этом месте делала крутую петлю, и в самом тонком месте её русло сходилось очень близко, Салазар вышел на невысокий берег, взмахнув посохом и дав сигнал, что орда близка, ушёл обратно в ельник, в котором человека разглядеть и так никак, а ежели он не возжелает показаться, то и вовсе.

Салазар, как и другие кудесники, наблюдал за тем, как степняки сводили свой скот на лёд с невысокой надречной луговины, спуская телеги, повозки и сани. Вот орда полностью вышла на лёд, выстроилась по-походному и вдруг встала. Воины, что шли первыми, рассматривали странного уруса, стоявшего посреди реки. Это был могучего склада парняга с огромным деревянным молотом на широком плече. Широкое и простое, слегка обветренное лицо парня излучало хищное довольство происходящим.

И вдруг враз всё зашевелилось. Двое конных воинов-степняков резко выметнулись вперёд, вынимая кривые клинки из посеребрённых ножен, из-за спины парня вышел худосочного вида мужичок и вставил в лёд перед ним веретено, всё покрытое северными рунами, а там, на севере, уж поверьте, со льдом дело иметь умели. В воздух взметнулся один из магиков, что в санях парили, остальные на лёд повыскакивали. И тренькнула тетива в еловом подлеске. Федька с залихватским "кхек" вдарил молотом, вбивая веретено в толстый лёд. И от веретена в сторону ордынцев с огромной скоростью рванулись, как молнии в небе, разветвляющиеся трещины. Они ветвились и ширились, охватывая орду со всех сторон, дробя лёд и плавя его по краям льдин.

Из подлеска на самый урез берега вышли четверо чаровников и, вбив острия своих посохов в забереги, запели речитативом наговоров. Лук в ельнике опять выпустил стрелу-змейку в следующего магика у золочённых парящих саней. Ответное заклятие запоздало, поскольку на берег выступили и дружинники из просталей, тут же осыпавшие врагов десятками стрел. Магиков у ордынцев было мало, по крайней мере, в этой малой орде, идущей по следу обманки. Но таких малых отрядов было в достатке, и рано или поздно они найдут проход в лесах и придут к граду Китежу. Это понимали и старшие Китежа, и простые люди, и работали изо всех сил.

Салазар знал, что в Китеже в княжьем дворе хранились многие святыни Руси, но такие! Например, там лежала простая на вид железяка, правда, с нарезанным рисунком вязью — как оказалось, это был лемех с рала самого Микулы. Именно им в старину сей князь охранные борозды пропахивал, чтобы никакая напасть на его земли не проползла. Вот этим лемехом Пацюк и проходил по засечной подлесной полосе, а землица-то ого-го, зима ведь. Но вот брал лемех Микулы и такую землю. А как закончит Пацюк, так и Верея с брёлкой-лесовичкой в дело вступит, призовёт леших. Хлебушка им заранее испекут, да подуховитее. Так, глядишь, и оборонят, отведут лихо-то.

Но для победы не одну драку пройти придётся, а эта, в общем, несложная оказалась. И простали степняков оказались так себе и магики — вот привязалось же немецкое словечко! — слабые да нерасторопные. Вот и осталось от них ломаный лёд да мусор какой на этом льду, да мертвые люди и скотина какая-нить, в лёд вмороженная. Да сани расписные с шёлковым шатром, будто подвешенные за верёвку, висели наперекосяк над рекой, медленно вращаясь и взмахивая шёлком, выпускающим легкие клубы дыма от мажеского очага, будто вздыхая от расстройства.

* * *

К ночи прибежал малец с заставы, сообщил, что его батька отправил сказать: тати к заставе скоро, мол, подойдут, ночью, мол, зарево костров видно. Ясно, что заставы и нету уже, жаль — добрые вои там стояли.

Зван-Никифор стоял на башне, что высилась над южной стеной, и смотрел на суету внизу. Опахав град по внешней стороне рва, магики творили свои непонятные действа. Они чего-то лили в стылую землю, жгли какие-то курильницы и даже вроде как хороводы водили. Но по всему, видно, не успевали. Метались как ошпаренные и пили чего-то из мелких стекляниц, вроде как дающее им некоторые силы, но сутолока и нервозность показывали их отчаяние от понимания обречённости. Нет, они не раскисали, те, кто слаб, уже утекли подальше от беды, остались крепкие духом, но... Уже были биты несколько степных отрядов, да только та орда, что искала ходы в чаще леса или по льду речек, не проста была. И магиков в ней всяко больше, да и воев не в пример. Ведь по докладам подсылов сам хан шёл с ордой, а это вам...

За несколько часов пред рассветом воевода увёл дружину и большую часть ополчения навстречь ордынцам. На стенах остались деды и дети, по сути, мальчишки, коим предстояло либо умереть, либо повзрослеть рано. Вон и бабы стояли, высматривали чего-то. Монаси тоже тут все. Им велено было пока молитвы не класть, пусть магики свои требы да волшбу творят.

Старец глянул влево. Там ниже на стене стояли Вахтисий и ещё пара монахов, на весь перестрел стены вперемешку с горожанами. Недалеко от Вахтисия стоял и, видать, что-то наигрывал себе на своих малых гуслицах молодой парень, явно с юга, откуда ни то из Киева или окрест. Никифор его видел в трапезной, и кого-то сей отрок ему напоминал: волосы в котелок, а усы как у Ляха, в бороду.

А вот слева от Никифора на стене народу было поменьше, всё же тех, кто стоял там, народ малость опасался, волхвы. Та вот седая дородная баба в полотняном, некрашеного льна, уборе явно с Макоши двора, что к северу от Китежа, с версту, поди, будет.

"Стоит, грустно смотрит вниз, о чём, интересно, думает? Поди, с чертогом своим прощается. И то, не оставят степняки его, всё выметут и пожгут".

Ярилин требник хоть стар уже и пора бы на покой, а всё же прозорливей других оказался. Три дня тому в стороне Ярилина дома зарево в полнеба было, а наутро салазы с добром к Китежу прибыли, всё, что прихожане во дни празднеств в дар Яриле подавали, на хранение в Град свезли. А чертог что, главное, людей и добро сберечь, а после и новые хоромы отстроить. Вот, поди, и дулась Челомысла, что тоже не сподобилась заранее прибрать хозяйство-то. Хотя девок своих да баб всех в Китеж свела. Перунов же круг, так с ним всё просто оказалось, Перунник — муж ещё ого, в летах, но крепок и гибок, словно вьюнош. Пришёл в круг, сказал идолу златоусому, мол — прости, батя, нам надобнее. Дары Перуну железом всяким подавали, да не абы каким, а из лучших клинков да топоров, да брони выбирали. Так Вельмибой всё дружине да ополченцам раздал и сам с воеводой ушёл.

А внизу, на узкой полосе между лесом и засекой, что успели за пару ночей свалить вокруг всего Китежа, творилось и вовсе невероятное для православных христиан. За невысокой стеной странного марева, над которым, видимо, и билась большая часть магиков, стояла дева, что с братцем-змеелюбцем пришла с Ладоги, а перед ней степенно так толпились, страсть и подумать, сами лешие. Они о чём-то важно говорили с Вереей и, взяв напоследок каравай хлеба и, прижав его к груди как величайшую ценность, важно же шествовали к лесу, уходя в сугробы или под еловые лапы. Правда, нет-нет, но зыркали в сторону стен, недобро. Видать, давила на них сила Христова.

* * *

Последний из хозяев леса с крайне важным видом принял каравай хлеба, из тех, что сутки пекли несколько магинь сведущих в домовитых наговорах, поклонился.

— Договор, поконом заговоренный, исполнен будет как оговорено, — после, зыркнув на стену, слегка заискивающе добавил: — Ты, девонька как-нить усмири ентаво, ну, вона с гуслями-то, ну как есть злыдень, оно-то что, Мораны время, а от его брынь да дрынь, сна ить не в едином глазочке нету, — и, повернувшись и разом как-то сгорбившись, побрёл, не поднимая стоп, загребая снег и утопая в нем с каждым шагом.

Верея, обернувшись, посмотрела на стену, где в нескольких шагах от неприятного монаха стоял тот парень, что и в трапезной и на стене не переставал тренькать что-то одному ему слышное. А похоже, это именно он облегчил ей дело, ведь одной брёлки маловато, чтобы поднять леших со всей округи, а то бы и набегалась дочь Врана по лесам-то.

Вдруг в нескольких саженях от Вереи из-под стволов и ветвей засеки будто леший из кустов выпростался мальчонка, тот, что вчера к ночи с заставы пришёл, и устремился к лесу. Он ещё утром всем говорил, что к бате на заставу "надыть", его, понятное дело, к дому направили, к мамке, а он, поди ж ты, воевать рвался. И как утёк-то?

Верея, спохватившись, бросилась перехватить мальца, да так и замерла рядом с ним, глядя, как истоптанный и сбитый с травой снег вдруг вздрогнул как пёс, стряхивающий с себя воду, и враз стал таким, будто и не ходили по нему толпы народу, суетясь и выполняя свои надобности. И дорога, плотно утоптанная, по которой ушла дружина с охочими, тоже исчезла, будто и не было её.

— Ух ты, — вырвалось у неё, — знать, хозяева лесные слово держат и дело своё знают.

Мальчишка, имени которого Верея так и не узнала, так и сел в будто только что выпавший снег.

Вдруг Верея встрепенулась, закрутила головой, и её взгляд упёрся в Колыча, ошарашенно смотрящего на мальца, точнее, на его руку, сильно оцарапанную. Видимо, ободрался паренёк, когда пробивался сквозь засеку. Ту самую руку, с которой мгновение назад,упала в борозду охранного круга большая, тягучая капля почти бордового цвета. Соскользнула с мизинца и медленно полетела в ровик меж валков, что остались после Микулина лемеха. Марево, что струилось по оборонным кругам в сем месте чуть всколыхнулось и чуть побагровело, самую малость, но...

По округе разлетелся тихий тихий, но отчётливый вздох земли.

На Верею повеяло смертью, она повернулась и увидела, как по лицу Колыча расползалась бесшабашная улыбка. Улыбка человека, который нашёл, что искал, и решил самую для себя нужную задачу.

— Колыч, ты чего удумал, а? — Верея вцепилась в плечо мальчишки, так и сидевшего в снегу и вытиравшего слёзы кровянящими руками. — Колыч, чего ты?

Верея попятилась, оттаскивая мальца от смеющегося половца.