На рассвете мы возродимся (гет)

Башня Белого Меча. Резиденция Королевской Гвардии. Башня, вызывающая трепет у сотен юношей и мальчишек, мечтающих однажды стать частью этого места. Места, олицетворяющего собой служение, верность, долг, храбрость, доблесть, силу и славу. Орден, основанный самой Висеньей Таргариен, даже спустя века оставался верным своим традициям и присяге. Какие бы потрясения не сотрясали Красный замок, неизменным оставалось одно — семеро рыцарей Королевской Гвардии служили своему королю.

Когда Эртур Дейн впервые оказался здесь, ему едва исполнилось четырнадцать. Его тогда посвятили в рыцари на последнем турнире, и сир Герольд позвал новоиспеченного рыцаря в свой кабинет, чтобы дать ему напутствия и объяснить первый и последний раз, что значит быть рыцарем. Эртур его слова запомнил на всю жизнь. А спустя еще три года король Эйрис, едва вернувшийся из плена в Сумеречном Доле, пожелал взять его в Гвардию вместо погибшего Гвейна Гонта. Для семнадцатилетнего Эртура не было большей чести, чем нахождение в этой обители всего, тревожившего его душу. И вот последние четыре года он ел, спал, работал в этой башне, ставшей ему вторым домом.

Башня состояла из четырех этажей, на самом верхнем размещались покои лорда-Командующего, на втором и третьем — шестерых рыцарей, а первый этаж был полностью обставлен под круглое помещение, бывшее для рыцарей одновременно и гостиной, где они коротали время, и кабинетом, где обсуждались дела. Это была круглая комната, с выбеленными стенами и развешанными на них белыми шерстяными гобеленами с гербом Гвардии. Над каменным очагом висел щит со скрещенными мечами. За широким белым столом из чардрева, выполненным в форме щита, сидели еще первые рыцари, служившие Эйгону Завоевателю.

Сколько рыцарей побывало здесь со времен Эйгона Завоевателя? Все они поклялись, отказавшись от всех земных благ, служить королю до самой своей смерти. И скольким из них посчастливилось умереть в своей постели? Все их имена были записаны в Белой книге, но, пожалуй, самым великим членом братства Эртур без колебаний назвал бы Рыцаря-Дракона, человека, воплощавшего собой благородство и рыцарскую доблесть. В детстве он зачитывался историями о принце Эймоне, мечтая хотя бы немного приблизиться к его пьедесталу. Удалось ли ему это, он не ведал, однако глупо было отрицать очевидное: из ныне живущих рыцарей, мало кто сумел бы сравниться с ним. И хотя Хайтауэр никогда не произносил этого вслух, Эртур и Барристан считались его негласными приемниками, одному из них прочили место Лорда Командующего после Белого Быка.

Порой Эртура забавляла ирония, с которой повернулась история. Королевская Гвардия, созданная после нападения на короля дорнийских убийц, приняла в свои ряды сразу двоих дорнийцев из двух древнейших его домов. Когда короли-драконы перестали опасаться непокорных южан? Когда гордые южане признали драконов достойными своей преданности?

Эртур тряхнул головой, сидя за Белым столом. Последнее время мысли о преданности посещали его чаще, становясь все навязчивее. Он не сомневался в сделанном выборе. Эртур вообще не относился к разряду нерешительных, беспокойных людей. Раз сделал выбор — не колеблись. Раз решил — иди. Таковы были его принципы. Однако сделанный в этот раз выбор не был прост, не был честен. По крайней мере, законы Королевской Гвардии осудили бы его. Но сердце упрямо твердило, что нет и не может быть чести в служении сумасшедшему королю.

Он как раз вернулся с ночного дежурства и ему полагался отдых. Эртур сжал челюсть, вспомнив подробности прошлой ночи. В этот раз был его черед охранять покои короля, и он молил небо, чтобы королю не приспичило навестить супругу в эту ночь. Боги его не услышали. Стоя за дверью, он слышал приглушенные крики королевы, ее крики о боли и мольбу прекратить. Эйрис Таргариен не внял мольбам своей жены, а единственный человек, кто их слышал, до побелевших костяшек сжимал рукоять меча и… отчаянно презирал. Презирал обезумевшее животное, которому поклялся служить, но больше всего он презирал собственную беспомощность. То, что благородное рыцарство, о коем мечтают наивные мальчишки, заключает в себе порой больше грязи, чем работа смотрителя за скотом, Эртур Дейн уяснил лет эдак в пятнадцать. Да вот привыкнуть к этому не получилось. И в глубине души он был рад этому, ведь есть вещи, к которым нельзя привыкать.

Одним богам известно, каких сил ему потребовалось, чтобы не ворваться в эту комнату и не забить до смерти этого мерзкого, безумного ублюдка. Когда Эйрис вышел из покоев жены, ни один мускул на лице его гвардейца не дал ему понять, что тот чувствует. Как и то, что этой ночью еще больше укрепилась его уверенность в принятом решении.

Дверь с тихим скрипом отворилась, впустив в гостиную свежий, утренний ветер, капли моросящего дождя и Освелла Уэнта. Чуть прищурившись, он заметил сидевшего за столом Дейна. Освелл выглядел усталым, мокрый плащ на нем был в дорожной пыли, а от самого него несло лошадьми.

— С возвращением, — поприветствовал его Эртур. — Ты, похоже, только с дороги?

Освелл кивнул, присаживаясь на соседний стул. Неделю назад он отправился в Харренхолл, чтобы выполнить просьбу Рейгара. Решено было, что Освелл уедет к брату через неделю после отъезда принца, чтобы никто не связал эти два события воедино.

Из всех семерых рыцарей-гвардейцев Освелла отличала особая, даже по меркам Королевской Гвардии, строгость и аскетичность во взглядах, доходившая порой до уровня непримиримости. Мартелл любил шутить, что Уэнту с его любовью к ограничениям стоило стать септоном. Этот крупный, мускулистый мужчина с выступающим подбородком, начисто лишённый чувства юмора, говорил мало, чаще по делу и был по-детски обидчив. Однако сложно было найти более преданного друга и товарища, чем он.

— Как поживает лорд Уэнт?

— Припеваючи, — ответил Освелл, принимая из рук Эртура кубок. — Грызется с женой, держит в ежовых рукавицах сыновей и сдувает пылинки с дочери.

— Как и все отцы, — усмехнулся Эртур, вспоминая, как его собственный отец души не чаял в старшей дочери и был откровенно пренебрежителен с сыновьями.

Аллирия, бывшая слишком маленькой, не осознавала равнодушия отца, Элиас был слишком взрослым, чтобы ревновать к сестре. А вот Эртур, что был лишь на два года старше Эшары, болезненно переносил безразличие того, кем восхищался. И отчаянно ревновал, стараясь всеми силами отличиться перед отцом. До тех пор, пока не узрел истину, которую не должны понимать дети: нельзя заставить кого-то любить.

— Где остальные? — без особого интереса спросил Освелл, хлебнув вина.

— Хайтауэр на собрании Малого Совета, Селми его сопровождает. Ливен сегодня дежурит на пару с Селми, а Дарри, насколько мне известно, тренируется с Джейме на тренировочной площадке.

У рыцарей Королевской гвардии была жесткая дисциплина и строгая иерархия. Приказы Лорда-командующего не обсуждались, отказ выполнять приказ был равносилен измене. Что до их обязанностей, то тут гвардия напоминала безукоризненно отлаженный механизм, чьи колеса полировались веками. Каждый день караул несли двое гвардейцев, сменявших друг друга каждые четыре часа. Когда заканчивался их дозор, их сменяли двое следующих. Таким образом четыре гвардейца были предоставлены самим себе, но с условием что пятеро из них должны были находиться в замке, в досягаемости своего короля и Лорда-командующего.

Так было не всегда. Были времена, когда гвардейцы работали на износ, но все изменилось с приходом Джейхейриса Миротворца, который обнаружил, что усталый гвардеец — слабый гвардеец. А слабый гвардеец — мертвый гвардеец. С тех пор у Королевских гвардейцев был полноценный сон, время на отдых и тренировки. Но даже так, в течении дня всегда находились обязанности для них, охрана ли то принца, или сопровождение королевы.

— Так это правда, что его величество взял сына Тайвина в Гвардию? — присвистнул Освелл. — Я думал, это бабьи россказни…

— Это правда, — кивнул Эртур. — Хайтауэр уже месяц искал достойную замену старику Харлану, но нам и в голову не приходило, что король выберет Джейме. Знал бы, не стал бы посвящать. Походил бы год другой в оруженосцах — не велика беда.

— Мальчишка не так уж и плох, — с сомнением проговорил Уэнт.

— Дело не в этом, — покачал головой Эртур. — Он был наследником Ланнистера.

Говорить что-то еще смысла не было. Какой бы почетной ни была служба в Королевской Гвардии, присяга, которую давали рыцари, подразумевала под собой полное отречение от всего мирского. Гвардейцы короля не могли иметь детей, жен, не могли наследовать земли и титулы. С того дня, когда рыцарь облачался в белое, его жизнь ему уже не принадлежала. Он посвящал себя служению королю, его целям, его роду и его трону.

И далеко не каждый рыцарь стремился связать себя вечными путами принесенных обетов. В то время как для младшего сына лорда эта служба была бы пределом мечтаний, то для наследника Великого дома перспектива отказаться от всего, что обещано ему по праву рождения, была не столь заманчива. Эртур до сих пор задавался вопросом, что побудило юного Ланнистера обратиться к королю со столь неожиданной просьбой. А ведь он был там и воочию видел, как смертельно побледнело лицо десницы. Надо сказать, удар этот он принял достойно.

— Ланнистер после этого отказался от поста десницы и покинул столицу, сославшись на болезнь. Причем сделал это в письменной форме.

— Что-что, а яйца у него всегда были стальные, — флегматично заметил Освелл. — И его величество спустил это ему с рук?

— У него еще сохранились остатки здравомыслия, чтобы не выступать открыто против Тайвина Ланнистера, — пожал плечами Эртур, а потом подался вперед. — Теперь, когда я утолил твое любопытство и рассказал последние новости, ты удиви меня чем-нибудь стоящим.

Освелл усмехнулся, поняв, куда клонил друг.

— Мой брат с большим воодушевлением воспринял мое предложение устроить турнир в честь дня рождения дочери, — многозначительно поднял он брови. — Особенно, если ему не придется за это платить.

Эртур хмыкнул. Уолтер Уэнт сочетал в себе впечатляющую и малосовместимую смесь жадности и любви к позерству. Для последнего нужны затраты, а скупость убивает возможность пафоса в зародыше.

— У него не возникло вопросов?

— Возникли, конечно, но звон монет перебивает любопытство. В любом случае он собирается объявить о подготовке к турниру до конца следующей луны. А еще через пару лун, когда все будет готово, устроить его. Осталось только как-то сообщить об этом принцу, — Освелл понизил голос.

— С этим я разберусь, — перебил его Эртур, вспомнив о сестре, которая должна была отправиться на Драконий Камень в ближайшее время. Это было куда безопаснее, чем отправлять письмо.

В этот момент в дверь ввалились Джон Дарри и Джейме Ланнистер, с мокрыми волосами и с мечами наперевес. Парнишка выглядел возбужденным, глаза горели, щеки раскраснелись. Эртур усмехнулся, уперев локоть о стол.

— Смотрю, будущий рыцарь Гвардии не теряет времени зря, стремительно приобретая новые знания.

— Малец хорош, из него выйдет толк, — похвалил Джон, хлопнув Джейме по плечу и тут же повернулся к Освеллу. — А, ты вернулся! Очень вовремя, будешь отрабатывать свои дежурства.

Освеллом закатил глаза, пробормотав под нос нечто нелицеприятное. Джейме тем временем подсел к ним поближе, с жадностью наблюдая за беседой рыцарей. Ритуал его посвящения в рыцари Гвардии был назначен через месяц, а до тех пор Джейме не терял времени зря, проводя с ними почти все свое свободное время.

Мартелл как-то шутливо посоветовал ему заняться более приятными делами, заявив, что весь месяц до своего посвящения почти не вылезал из борделя, чтобы «пресытиться женщинами до конца своих дней». О том, что рыцари иногда позволяли себе маленькие послабления, а сам Ливен и вовсе завёл себе любовницу, Джейме знать было рановато. Однако Ланнистер неожиданно странно отреагировал на его безобидные советы, сразу закрывшись и пробормотав, что ему это не интересно. Ничего удивительного, что таким образом он подарил Ливену бесценную возможность подтрунивать над ним при любом удобном, да и не удобном тоже, случае, доводя парнишку до белого каления. В конце концов, Хайтауэр вступился за него, велев Мартеллу беспокоиться о своих собственных проблемах по этой части.

Ни для кого в Башне Белого Меча не было секретом, что у дяди принцессы Элии была постоянная любовница где-то на Шелковой улице. Ливен клялся, что она не шлюха и не благородная леди, но это было все, что от него можно было добиться. Болтливый принц Дорна становился впечатляюще молчалив, когда речь шла о его любовнице, что заставляло задумываться о том, насколько для него важна была эта женщина. Подобная связь была запретна, однако шестеро Королевских Гвардейцев преданно хранили тайну друга, дабы его дурная голова не оказалась на плахе.

— Скоро должен вернуться с собрания Хайтауэр, — внезапно ухмыльнулся Дарри. — Интересно, как себя на этот раз проявит наш новый десница. Спорим, в этот раз он точно предложит королю вытереть его ботинки?

Не так давно Эйрис объявил свою королевскую волю, избрав лорда Оуэна Мериуэзера на место десницы. Этот седовласый старик, который при всем желании не сумел бы разглядеть свои ноги из-за выпирающего живота, обладал столь льстивой улыбочкой и тонюсеньким голосом при обращении с королем, что становился неоспоримым рекордсменом в вопросах лизоблюдства.

После ухода Тайвина Ланнистера стало ясно, как день, что достойной замены ему при дворе нет. Да и за его пределами тоже, если на то пошло. Эйрис, при всей своей невменяемости, знал это не хуже других. И это было одной из главных причин почему металлический значок десницы так прочно прирос к груди старого льва на долгие годы. Второй не менее важной причиной было желание Эйриса держать врага ближе к себе, чтобы всегда иметь возможность быстро от него избавиться. Но чем руководствовался безумный король, назначая своим десницей совершенно непримечательного, заурядного и определённо не хватающего звёзд с неба Мериуэзера, было решительно не ясно.

Молодой и энергичный, наделенный острым умом и цепкой хваткой, способный держать в узде Семь Королевств и обладающий необыкновенным талантом отыскивать золото там, где о его существовании и не догадывались, Тайвин Ланнистер был железным кулаком, управляющим королевством из-за тени железного трона. Его пожилой приёмник мог в лучшем случае изображать из себя подставку для королевских ног — довольно потрепанную подставку. Эртур считал, что для выжившего из ума короля послушный и льстивый Мериуэзер, виртуозно умеющий избегать его гнева, был именно тем, что надо. Но вот для Вестероса…

— Я бы поставил на то, что он не задержится на этом посту, — заметил Дейн. — Лесть приедается, и когда она не сдобрена отменными способностями к управлению, приевшаяся лесть из меда превращается в переслащенный сироп.

Дарри хлопнул по плечу Джейме.

— Что скажешь, малец, неужели во всем Вестеросе не найдется человека, способного составить твоему не в меру гордому папаше достойную конкуренцию за пост десницы?

Джейме после этих слов чуть заметно поджал губы, и от не сводившего с него внимательного взгляда Эртура не ускользнуло, как сжалась его челюсть. Прежде чем ответить, Джейме опустил глаза на гладкую поверхность стола, а потом незаметно выпрямился.

— Думаю, чтобы переплюнуть человека, срущего золотом, нужно мочиться расплавленной валирийской сталью, — добродушно улыбнулся он.

Эртур переглянулся с Освеллом. Мальчишка был далеко не так прост, как казался. Его благодушие было не более, чем притворством. Джейме задело пренебрежительное высказывание об отце, но самообладания ему хватило, чтобы не выдать себя слишком явно. И все же восхищенный юноша моментально уступил место ощетинившемуся львенку, когда речь зашла о вожаке его прайда. И хотя Джейме не производил впечатление сына, ослепленного поклонением отцу, однако, как видно, гордыня и навязчивая потребность стоять за своих горой впитывалась у Ланнистеров с молоком.

Мгновение стояла тишина, а потом Дарри, не уловивший истинного настроения Джейме, разразился хохотом.

— Клянусь панталонами своей бабки, этот малец что надо! — Он снова повернулся к Джейме. — Мы с тобой поладим. Уж я и Мартелл точно. А вот эти, — он указал на Дейна и Уэнта, — и наш славный Барристан — просто унылые мешки с…

— Ты уверен, что хочешь закончить предложение? — полюбопытствовал Дейн, приподняв брови.

Дарри усмехнулся.

— Не знаю, как вы, а я действительно чувствую себя, как мешок, набитый опилками, — миролюбиво отозвался Уэнт, вставая. — Я собираюсь отоспаться с дороги. Дейн, тебе тоже не помешало бы отдохнуть.

Жизнь Королевских гвардейцев никогда не была подобной сахару. Королевский гвардеец должен быть всегда готов к бою. Королевский гвардеец должен быть всегда бодр и полон сил. Королевский гвардеец должен находиться в зоне досягаемости своего короля. А Хайтауэр терпеть не мог праздность и безделие. Оттого любая возможность урвать немного сна после дежурства была посланием небес. И Эртур не собирался ею пренебрегать.

— Кстати, — окликнул их Дарри у самой лестницы, — я слышал, на пиру в честь нового десницы будут гости из Дорна и Севера. Вы ничего такого не слышали?

Еще неделю назад Эйрис объявил, что желает устроить пиршество в честь нового десницы, хотя, скорее всего, это было продиктовано желанием побольнее ужалить Тайвина Ланнистера. И в этом стремлении он вполне мог пригласить представителей Великих Домов для пущего эффекта. Слишком усталый с дороги, чтобы забивать голову высокородными гостями, Освелл неопределенно пожал плечами и продолжил путь.

— Понятия не имею, Дарри, — ответил Эртур. — Для нас с тобой все равно ничего не изменится.

* * *

В то время как в Королевской Гавани шёл мелкий моросящий дождь, на Драконьем Камне стихия буйствовала во всю. Элия Мартелл сидела в гостиной за единственным занятием, приносящим ей успокоение — вышиванием, и слушала яростный шёпот проливного дождя, время от времени прерывавшийся ударом грома. Ей даже подумать было страшно, каково должно быть морякам там, на пристани. Ей же, будущей королеве Вестероса, не на что было жаловаться: слуги растопили камин, постелили на полу медвежьи шкуры, и заботливо укутали её ноги в теплый плед.

За почти два года жизни в родовом замке своего мужа Элия так и не смогла привыкнуть к непокорной стихии на этом острове. Почти такой же непокорной, как и её собственный народ, только куда более зловредной. Не могла она привыкнуть к извечной влажности и пробирающему холоду, от которых мерзли ноги, к бесконечным грозам и ливням. Правда её муж убеждал её, что летом станет намного… терпимее. Именно так. Единственным утешением для дорнийской принцессы было то, что когда-нибудь её муж станет королём, и они переедут в Королевскую Гавань, которая со своими зелёными, благоухающими садами, ясным голубым небом была ей куда больше по душе.

Элия Мартелл была истинной дочерью своего народа: темноволосая, черноокая, с оливковой кожей — любой признал бы в ней чистокровную дорнийку, едва взглянув. Но душой она была совершенно не похожа на жителей Дорна. Не было в ней мятежного свободолюбия, упрямого бунтарства и игривой раскрепощенности, отличавшей дорнийцев. Зато благородной гордостью природа одарила её сполна.

А еще Элия никогда нее была крепка здоровьм. Рожденная раньше срока, она с детства была маленькой и хрупкой, простужавшейся от малейшего ветерка. Неудивительно, что здесь, на этом продуваемом со всех сторон острове, ее здоровье пошатнулось. А беременность и роды окончательно ее добили. Элия до сих пор не могла без содрогания вспомнить сам процесс появления ее дочери на свет. Боги! Какие же это были страшные, невыносимые боли… Мейстер что-то ворчал под нос насчет узости ее бедер и слабого тела, но Элия не понимала и половины сказанного. Все ее существо страдало от нестерпимой боли и ощущения ломавшихся костей. Но оттого маленький комочек, рожденный в муках, становился для нее особенно дорогим. Почти два месяца потребовалось девушке, чтобы полностью оправиться. Все это время ее муж окружал ее такой заботой, что Элия по-настоящему чувствовала себя любимой. Даром, что любимой она не была.

Элия сделала аккуратный стежок и критично осмотрела проделанную работу. Кроваво-красный дракон длинной змейкой извивался и опасно скалился. Караксес. Это был уже четвертый созданный ею дракон. До этого были Балерион, Вхагар и Мераксес. Над Мераксесом она трудилась дольше остальных, потому что этот ящер был предметом тайной гордости дорнийцев. Есть победы, которыми не принято бахвалиться, есть трофеи, которые нельзя демонстрировать. Дорнийцам, сумевшим сделать то, что до них не удавалось никому, хватало благоразумия молчать об этой славной победе, дабы не злить потомков великих наездников, рассекавших небеса, подобно богам. Однако это нисколько не мешало им испытывать гордость и между собой называть это «величайшей победой Дорна».

Элия улыбнулась. Рейгар должен оценить ее творение. Караксес всегда был одним из наиболее любимых его драконов. Отложив работу, Элия задумчиво глянула на окно с опущенными ставнями. Мысли понеслись к мужу, и Элия вспомнила, как впервые с ним познакомилась. Когда ей объявили, что ее нареченным будет не кто иной, а сам Рейгар Таргариен, бешеный восторг охватил ее. Рейгар к тому времени уже слыл во всех Семи Королевствах, как один из лучших фехтовальщиков. А еще говорили, что он невероятно красив, что глаза его смотрели в самую душу, а его игра на арфе способна была растопить любое, даже самое неумолимое женское сердце.

Встреча с ним не обманула ее ожиданий. Рейгар обладал почти потусторонней валирийской красотой, был галантен и учтив. Только вот глаза его не смотрели в душу, они взирали куда-то вдаль — так казалось Элии. Вестеросский принц представлялся ей загадкой, и Элия возжелала во что бы то ни стало ее решить. Оберин шутил, что ее жених представляет для нее ученый интерес, вот она и согласилась на этот брак.

С их свадьбы прошло чуть больше года, но Элия так и не разгадала загадку под названием Рейгар Таргариен. Порой ей казалось, что она приблизилась к его сути, порой же она с горькой очевидностью догадывалась, что ей никогда не понять человека, приходящегося ей мужем. Рейгар был закрытой книгой. Ей потребовалось время, чтобы осознать, что далеко не всегда его слова соответствуют его истинным мыслям. Порой он замыкался в себе, задумчиво перебирая струны своей любимой арфы, а она завидовала этим струнам, ибо им он открывал свою душу. Касаясь их своими тонкими пальцами, такими изящными, что не верилось в их способность держать меч, он обнажал им свою тайную повесть, которой не желал делиться больше ни с кем.

Его друзья наивно верили, будто он открыт для них, но Элия была убеждена, что путь в самые затаенные уголки своей души Рейгар не отворял никому. И от того он был одинок, как никто. С ней же он был заботлив и нежен, внимателен и равнодушен, близок и далек одновременно.

Еще одна печальная тайна, разбившая ей сердце, и с которой Элии пришлось смириться, заключалась в том, что Рейгар не был способен любить. По крайней мере, не с той оглушающей силой, не с той самозабвенностью, о которой слагают песни певцы. Он любил, как зима любит деревья, укрывая их снежным плащом, как луна любит звезды, чувствуя себя без них одиноко, но и с ними ощущая свою неприкаянность. Он любил, как птица любит свою клетку, то и дело устремляя взор в бесконечное небо.

Элия так глубоко задумалась, что не сразу услышала скрип двери и вздрогнула лишь, когда в комнату дунуло холодным ветром. Повернувшись в кресле, она увидела высокую фигуру Рейгара, который снимал с себя промокший насквозь плащ.

— Ты вернулся! — радостно воскликнула она.

Еще одна загадка, которую ей не пожелали раскрывать: куда ее муж уплыл три дня назад и с какой целью. Все, что ей было позволено узнать заключалось в трех словах: «нужно встретиться с другом». Возможно, другая на месте Элии бы возмутилась подобному пренебрежению, закатила бы истерику — в конце концов, он мог просто отправиться в бордель! — но не Элия. Она привыкла безоговорочно доверять мужу хотя бы потому, что знала одну вещь так же точно, как собственное имя. Единственное, в чем она была уверена, когда речь заходила о ее муже — он никогда не причинит ей вреда. Все остальное для нее не имело значения.

— Не вставай, — проговорил он, когда она начала подниматься.

Он прикрыл дверь и, подойдя ближе, поцеловал ее холодными губами. Холодными от дождя, но не от равнодушия. А после привычно уселся на коврик у ее ног.

— Как ты? А Рейнис? Она не мучала тебя эти три дня? — спросил он, глядя на жену снизу вверх.

— Разве что чуть-чуть. Плачет по ночам, но кормилица и мейстер в один голос твердят, что беспокоиться не о чем. Приходится им верить, учитывая мой опыт, — чуть смущенно улыбнулась Элия.

— Хмм, ну, мой опыт немногим больше твоего, — Рейгар провел рукой по лицу, отгоняя усталость. — Будем учиться вместе.

В такие моменты она очень любила его, такого понимающего и снисходительного к ее слабостям и ошибкам.

— А как прошла твоя, кхм, встреча с другом? — спросила она, нежно погладив его по щеке, на которой пробивалась щетина.

Рейгар задержал на ней взгляд ненадолго, прежде чем прикрыть веки, подставляя лицо ее ласке.

— Я солгал тебе, Элия. Я не встречался с другом, я был на Шелковой улице, — спокойно, будто говоря о покупке нового коня, промолвил он и тут же открыл глаза, не сводя с нее взгляд.

Чего бы не ожидал он увидеть, Элия предпочла его разочаровать. Хорошая попытка, милый, но я уже поняла правила твоей игры.

— Что ж, надеюсь, жрицы любви тебя не разочаровали? — с улыбкой поинтересовалась она.

Рейгару нравилось испытывать ее на прочность. Он никогда не говорил этого вслух, а она никогда не спрашивала. Но оба понимали друг друга без слов. Ему нужно было, чтобы она притворилась, и она притворялась. Притворялась, будто верит в историю про Шелковую улицу. Ему нужно было, чтобы она не задавала лишних вопросов, когда он не желал рассказывать. И она их не задавала, с готовностью принимая «правду», которую он выдавал. Ему нужно было знать, что у него есть тыл, который не осудит и не проклянет. И она не осуждала и не проклинала. Ибо она была дорнийкой.

— Оно того не стоило, — ответил он.

— Что ж, тогда мы всегда можем это исправить, мой дорогой супруг.

Рейгар, наконец, улыбнулся и расслабился. Я прошла твой экзамен, милый? И сколько у тебя еще их в запасе?

Рейгар прислонился к ее коленкам спиной и уставился в пламя в камине. Это была его любимая поза, и Элия снова знала, что ему дать — она начала мягко массировать ему виски, время от времени перебирая спутанные и влажные волосы. Он был устал, но не желал признаваться. Какое-то время они молчали, пока он, не поворачиваясь, не задал внезапный вопрос.

— Ты любишь меня, Элия?

Простой вопрос — простой ответ. Вот только он сумеет различить притворство, а Элии совсем не хотелось, чтобы между ними поселилась ложь.

— Не больше, чем ты меня, — отозвалась дорнийская принцесса. Можно было бы задать встречный вопрос, но она знала, что он тоже не станет лгать. Рейгар слабо улыбнулся, что могло значить все, что угодно — от удовлетворения полученным ответом до скрытой обиды.

— За что?

Как ни странно, именно последний вопрос насторожил ее. Уж чем-чем, а заниженной самооценкой ее супруг точно не страдал. А значит, нечто иное тревожило его. Элия опустила руки на его плечи, подавшись вперед. Рейгар, не мигая, продолжал смотреть в огонь.

— Разве нужны причины, чтобы любить кого-то? — прошептала она ему на ухо, но Таргариен молчал на риторический вопрос, ожидая ответ на собственный, и она продолжила: — Я не выбирала тебя, Рейгар, и ты не выбирал меня. За нас этот выбор сделали другие, но скажи мне, милый, положа руку на сердце, разве стал этот выбор ужасной трагедией для нас обоих? Мы с тобой похожи душами, мы рождены под одной звездой. Сколько найдется в Семи Королевствах женщин, способных понимать тебя так, как я? А сколько найдется мужчин, с которыми меня не будет преследовать стойкое ощущение чуждости?

— И все же ты не ответила, — как-то устало произнёс Рейгар, соглашаюсь с её словами. — За что ты меня любишь?

— Ты самый благородный человек, которого я знала, — искренне ответила она.

И это не было ложью. Выросшая в Дорне, во дворце Мартеллов, она не была привычна к возвышенному благородству или речам об этом самом благородства. Рейгар был иным.

— А если я совершу бесчестный поступок? Если опорочу свое и твоё имя? — глухо спросил Рейгар.

Элия напряглась. Что же с ним происходит? После возвращения из Королевской Гавани, когда они ехали представить свою новорожденную дочь королю и королеве, он был сам не свой. А теперь и вовсе начал задавать подобные, откровенно странные вопросы.

— Что ты сделаешь, Элия? — повторил он, повернувшись к ней.

— Я спрошу, во имя чего ты так поступил, — твёрдо ответила она. — И если помыслы твои были чисты, я пойду за тобой под градом всеобщего презрения и осуждения. Я буду прикрывать твою голову от камней, что в тебя бросят, и укрою от неприязненных взглядов, которыми тебя попытаются сломать.

Несколько долгих, томительных мгновений Рейгар вглядывался ей в глаза, словно пытаясь отыскать в них неискренность, а потом, не говоря ни слово, поцеловал её ладонь, покоившуюся на его плече.

— Спасибо, — едва слышно прошептал он.