Сорочий бог (джен)

Просыпаться с таким трудом мне ещё не приходилось. Сона осталась в моей постели до самого утра, и всё-таки глаза я открыл с усилием, равного которому, кажется, не совершал никогда.

— Ты смог поспать? — осторожно спросила моя любовь, едва я повернул голову. — Ночью было очень холодно, а ещё ты стонал во сне. Что тебе снилось?

— Что-то плохое, — только и смог сказать я, поскольку не запомнил ни одного сна. — Что-то об исчезновении навсегда, и для того, кто живёт так долго и будет жить ещё дольше, это очень страшно. Не может же быть такого, что луна хочет убить меня?

— Не может быть, — подтвердила Сона, но я заметил, как перед этим она сомневалась. — Ты ничего не сделал луне, у неё нет никаких причин охотиться за тобой. К тому же, многим сейчас неспокойно. Даже мне.

Как бы я ни собирался избегать до последнего разговора с братом, её слова заставили меня собраться. Я должен был её защищать, и если это означало переступить через свои сомнения, именно это я и собирался сделать ради неё.

— Я пойду к Мауту, — твёрдо сообщил я, глядя прямо в её агатовые глаза. — Прямо сейчас пойду к нему, и, может быть, что-то изменится, если он узнает обо всём этом. Но что, если нет?

Сона погладила меня по голове. В воздухе расцвёл запах сухих трав.

— Сперва попробуй, светлая волна. Никогда в точности не знаешь, чем закончится твоя попытка.

От её поддержки у меня будто выросли крылья. И так, с неизвестно откуда взявшейся силой, я и поднялся беззвучно по трём ступеням храма моего брата. Луна, бледная и эфемерная, пристально глядела на меня с противоположной рассвету стороне, но сейчас она не могла сделать мне хуже, чем я уже себя чувствовал, и у меня получилось её игнорировать.

То, как гулко мои шаги звучали в стенах храма, будто подсказало мне, что что-то не так. Выросшие было крылья рассыпались в пыль. В верности своей догадки я убедился, стоило мне оказаться в самом центре холла, под высокими сводами круглого потолка — здесь и без того долгие годы всё пропитывалось грустью и пустотой, но сегодня запах перешёл в отчаянную вонь. И тогда я понял: Маут сегодня не проснулся, как не проснётся, может быть, уже никогда. Не было никакой нужды заходить в его спальню, чтобы убедиться в этом; моё огромное сердце, повинуясь смутной тревоге, рвалось наружу из груди так отчаянно, так горько. Я готов был заплакать, но у меня не было на это никакого права.

Услышав мои чувства, сороки слетелись ко мне. Одну сороку, самую старую и верную из моих друзей, попросил я присматривать за старшим братом, сколько это понадобится, и дал ей имя Шанти, что значит спокойствие, и дал ей силу усмирять любые волны одним лишь взмахом крыла. Не сумев более заставить себя оставаться в пустом храме, где вырос, я вышел под тяжёлый лунный взгляд, чтобы вернуться домой. Одной проблемой стало меньше — но всего одной из бесчисленных многих, и, лишь на мгновение подумав об этом, я не нашёл в себе больше сил улыбнуться. Сона тогда посмотрела на меня с тревогой, а мне совсем нечем было её успокоить.

До Ламмаса оставалась неделя, но того тепла, которое он в себе нёс, не осталось уже ни капли.