Мейгор пришёл снова (гет)

Примечания:

У автора была кое-какое дерьмо, но он с ним разобрался и постарается больше не исчезать так надолго. Спасибо, что читаете и ждете!

Я очень рад, но

На любого журавля найдётся мальчуган с рогаткой,

Так что лучше птичку всё-таки в руках.

И вам бы тоже, мисс, не стоило витать бы в облаках.

А мне бы перед тем

Хотелось знать, кто вам наврал о том, что небо не предел

(Допустим, может быть и так).

Но там вы рухните балластом

Ах, ну кто же вам сказал, мадам, что небо безопасно?

Pyrokinesis — «Да что романтичного в птичках?»

Эймма преклоняла колени перед ликом Семи, как и было положено, не смея поднять глаз и богохульствовать. Она шептала знакомую с раннего детства молитву, которую её септа повторяла вместо колыбельной. Эймма не знала, о чём просила. Если быть совсем честной, то она никогда не вкладывала желаний в свои сокровенные молитвы. Это казалось таким… бессмысленным.

Все в Долине молились за здоровье её матери, звучали колокола, и септоны начинали кирие⁽¹⁾ с прошения о здоровье леди Аррен, и где была её мать? В детстве ей говорили, что она просто улетела. Поднялась, как птичка в небо, и не нашла дороги обратно. Молилась ли леди Ройс, когда земная твердь поглощала её? Когда камни и грязь сжимали её в смертельных объятиях? Сестра Элис молилась, денно и нощно, прося Деву⁽²⁾ о чём-то только ей известном. Возможно, её чаяния так и не дошли до небес, потому что на своей свадьбе она была бледнее Неведомого и печальнее плакальщицы.

Однако никто не называл это торжество трагедией и никому не помогла мольба. Так был ли в этом хоть какой-то смысл? Страдать от того, что всё равно случится и где никто всё равно не подаст руки? Преклонять колени, зная, что никто не ответит? Какой был смысл в этой каждодневной молитве? Эймма не знала, как и не знала своего жениха, за которого ей предстояло выйти в ближайшем будущем. Так был ли смысл горевать об этом? Задаваться вопросами, если Боги молчали, а никакой трагедии никогда и не было?

— Каков Его Высочество, принц Визерис? — тихо спросила Эймма, явственно ощущая на себе пристальный, почти оскорбительно прямой взгляд.

Только один человек мог вести себя столь нагло в чужих стенах, нисколько не заботясь о почтительности в септе. Только один человек мог заставить охрану и её септу отступить. Даже в храме, даже оставаясь всего лишь изгнанным принцем. Эймма почему-то не могла сдержать едва заметной улыбки. Весь выверенный и составленный твёрдой рукой септы образ шёл тонкими трещинами.

— Он тебе понравится, — невозмутимо ответил принц Деймон.

Эймма разогнулась и медленно поднялась с колен, чувствуя, как закололо ноги от долгого напряжения. Это стало уже знакомой рутиной, но каждый раз всё равно выбивало искру раздражения, как неосторожное движение по огниву. Эймма всего несколько раз видела, как отец разжигал с его помощью огонь на охоте. Он показывал ей, как искры слетали, танцуя, как маленькие звёздочки. Она заворожённо наблюдала, не понимая, как из таких крох может родиться пламя.

— Откуда Вам это известно, Ваше Высочество?

Когда Эймма повернулась к нему, в привычном образе уже не было заметно изъянов. Однако, как ни заделывай дыру в плотине, за первой трещиной всегда следовала ещё одна. Эймма не знала, что, в конце концов, и её снесло бы.

— Он легковерен, празден, упрям, но… добр, — с усмешкой перечислил Деймон, разглядывая свои сапоги.

Последнее слово он произнёс с какой-то странной и непонятной Эймме интонацией, что заставило её инстинктивно напрячься.

— Такой безобидной пташке, как ты, будет легко стать красивой и покладистой женой.

Принц Деймон не говорил ничего, чего бы она уже не слышала, но только ему Эймма хотела возразить. Это было так неуместно и напоминало недавний диалог на стене. Что было плохого в его предсказаниях, кроме немного странной формулировки? Разве не всем девицам её возраста желали подобного?

Принц Деймон даже не смотрел на неё, и от этого острые иголки впивались не только в ноги, но, казалось, в самое сердце. Это было слишком громко. Так оглушительно, ядовито и недосказанно. Эймма шагнула ближе, складывая руки перед собой, возвышаясь над кузеном, точно статуя Матери. Такая же идеальная, высеченная из камня, а не пустых обещаний и глупых страхов. Сильная. Превосходящая его самого.

Что такого было в его словах, что она так стремилась заковать себя в броню? Что такого сказал принц, что ей было тошно, как никогда прежде? От чего её сердце трепыхалось где-то в глотке, как умирающая птица в силках?

От чего?..

Как он смел?..

Эймме казалось, что её тело вновь одеревенело, прежде чем кузен соизволил даже взглянуть на неё. Она вздрогнула и пошатнулась, чувствуя приевшуюся горечь. Снова. Опять ему оказалось достаточно одного взгляда, чтобы превратить железные доспехи в ничто. Эймма не знала, ненавидела ли его за это или, возможно, любила.

Это было так унизительно и будоражаще.

— Вы пришли сюда помолиться? — смехотворное предположение, но Эймма заставила свой голос не дрожать.

Принц рассмеялся. Неподобающе громко, просто оскорбительно, сгибаясь пополам и вздрагивая всем телом. Его не заботило недовольство, которое прибивало Эймму к земле, в глазах септы. Он смеялся, и она против воли чувствовала себя довольной. Как будто маленькие пузырьки веселья бурлили внутри неё. Это было так богохульно!.. Но — Семеро! — она так наслаждалась этим.

Эймма чувствовала себя такой лёгкой, что, казалось, могла взлететь.

— Однажды я покажу тебе настоящий храм, дорогая кузина, — пообещал принц, отдышавшись.

С его губ не сходила усмешка, и он казался Эймме таким ярким и живым, что убранство септы смотрелось рядом с ним противоестественно. Здесь всё было тускло, сдержанно — аскетично, как бы дипломатично заметила сестра Элис. Тётя Аманда, правда, сплюнула бы и прямо назвала бы обстановку нищей и убогой. Ей, наверное, понравился бы принц Деймон. Она по достоинству смогла бы оценить его острый язык и столь открытое пренебрежение общественными порядками. Интересно, что она сказала бы? Как отбила бы едко брошенное замечание?

— Он спрятан в глубине чёрной-чёрной горы, его стены передают дрожь земли, и тепло течёт по его залам, точно кровь — по венам, — голос кузена понизился до вкрадчивого шёпота, и Эймма поймала себя на мысли, что была абсолютно очарована им. — Каждая статуя не похожа друг на друга, и каждая из них сделана из чёрного-чёрного камня, что сияет в многочисленных свечах ярче всякого золота. Пока здесь звенят монеты — там проливается кровь, как единственная плата; как единственное, что ты действительно имеешь и можешь отдать. Они холодны к молитвам, но не безгласны, потому что, стоит их благодати или гневу коснуться тебя — они не пройдут мимо незаметно.

Он словно рассказывал ей незнакомую сказку, хотя, конечно, он пел ей о своей вере, о Четырнадцати огнях. Прямо в храме Семи-Что-Есть-Одно. Эймма всё равно не могла ему возразить. Каждый вечер септа читала ей книгу Семи. Узловатые сухие пальцы водили по таким же сухим страницам снова и снова, пока Эймма не могла повторить каждую строчку с закрытыми глазами. Семиконечная звезда на обложке, золотая, как и положено, отпечаталась у неё на изнанке век.

Молитвы не спасли её мать. Не уберегли от нежеланного брака сестру. Семь Королевств не спаслись от Эйгона Завоевателя. Могло ли быть так, что все они молились недостаточно?

— Ваше Высочество, Вы уверены, что Боги действительно отвечают Вам? — мягко спросила Эймма, как будто за этим не стояла откровенная насмешка, как будто её не разъедал изнутри яд.

Это вышло так естественно и легко, что она не сдержала недовольного вздоха.

Принц неожиданно подобрался. Из его образа исчезла напускная лёгкость и весёлость. Он больше не смеялся.

— Эймма, — это прозвучало интимно, слишком лично, — ты мне веришь?

Это был неприемлемый вопрос, заданный в весьма грубой форме. Учитывая статус кузена, Эймма должна была вежливо отступить, вставив расплывчатую и осторожную ремарку. Элис бы так и сделала — Эймма не была ею. Она чувствовала себя стоящей на краю пропасти и отчаянно желала сделать шаг. Один единственный шаг: взлететь и исчезнуть где-то за горизонтом… Там не было бы долга, сухих книг и нормальных трагедий — только Эймма и бесконечное чувство свободы.

Это был неправильный ответ.

Эймма всё ждала, когда ударит гром. Ждала все поминальные вечера, случайные встречи у септы и на обратной дороге в Гнездо, и, только когда она перестала ждать, действительно раздался грохот.

Это произошло в одно мгновение. Солнце стояло в зените — Эймма не переставала жмуриться, частично злясь на кузена за то, что он вытащил её в такой день наружу. Вопреки прозвищу Цветка Долины она терпеть не могла палящее солнце. В горах от него не было ни спасения, ни укрытия. А потом небо упало. В один миг темная тень закрыла собой весь мир, и сильный поток воздуха едва не сбил её с ног. Принц Деймон рассмеялся и нагло взял её под локоть, удерживая на месте.

Эймма застыла, смущённая и испуганная, оглушённая этим неожиданно тёплым и задорным смехом. Вдруг оказалось, что она никогда не слышала, как кузен смеялся. По-настоящему. Без злобы, насмешки или налёта королевского превосходства, а как… мальчишка, которым он и был.

Она почувствовала толчок и всё-таки открыла глаза. Огромная драконья морда теперь была всего в паре метров от неё. Эймма могла бы поместиться в ней полностью. Один укус… Это было похоже на взрыв ужаса под кожей. На что-то столь невероятное, вводящее в полное оцепенение и вместе с тем освобождающее, срывающее земной покров.

Длинное извилистое тело отлично подходило для того, чтобы удерживаться на внешней стене замка. Когти скрежетали по камню, и каждое движение отдавалось вибрацией в камнях и самой душе Эйммы.

Она застыла, позабыв в этот миг обо всём на свете. Алый Ужас… Никогда ещё ей не доводилось видеть его так близко. Неясные очертания издалека, яркая фигура на горизонте, но никогда что-то настолько реальное.

Караксес надвигался медленно, но неизбежно. Это напоминало ей движение змеи в речной глади. Крупная бычья морда двигалась вверх-вниз, будто соблюдая какой-то только одному дракону известный ритм, и тогда Эймма поняла, что он… трещал? Это была переливающаяся, как чешуя на полуденном солнце, трель. Почему-то Эймма думала, что он будет рычать, как монстр из кошмаров, которым он на самом деле и является, но он, казалось бы, просто… танцевал, приветствуя её своей песней.

— У него дурной нрав, — заметил принц Деймон.

Эймма даже не обратила внимания на то, как странно была напряжена его фигура. Всё, что волновало её в этот момент, — это огромная пасть, которая с каждой секундой становилась всё ближе. Людские крики стёрлись. Исчезли из картины мира.

Блеск алой чешуи слепил глаза. Она была такой сочной и яркой. Эймма никогда не видела настолько насыщенного алого. Однако она помнила, как хлестала венозная кровь, когда освежёвывали дичь; помнила, как отрубили руки вору, пока она украдкой наблюдала, спрятавшись за балюстрадой. В её памяти был отдельный уголок для этого пугающего и в то же время будоражащего вида.

У неё зачесались руки от желания прикоснуться, а в горле свербило от застрявшего крика ужаса. Нужно было бежать; нужно было вырваться из хватки кузена; нужно было держать в голове, за что принца выдворили из столицы… Раньше. До того, как огромная морда оказалась прямо перед ней, а взгляд янтарных глаз приковал к себе; до того, как её коснулся запах палёного мяса.

— Но он никогда не тронет тебя, потому что ты — драгоценна, и он это знает, — голос принца Деймона едва заметно дрожал, но Эймме было не до этого.

Её впервые затопило это теплое чувство, ощущение собственной важности, которого она до этого никогда не знала. Она была любима, как дочь, но недостаточно, чтобы повременить со свадьбой. Она была ценна, как дитя драконьей крови, но недостаточно, чтобы дать ей возможность заявить права на дракона. Она была важна, как Цветок Долины, леди дома Арренов, но не как Эймма.

— Его имя Караксес, — прошептал Деймон. — Как Бог морей, рек, штормов и бурь.

Горячее дыхание опалило её скулы.

— Караксес, — зачарованно повторила Эймма.

Зверю перед ней не было дела до титулов. Он ничего не знал о политике, придворных играх и череде нормальных трагедий, которые составляли жизнь Эйммы. Алый Ужас не молился — он сам был карающей дланью, прямым продолжением Божьей воли.

Теперь Эймма понимала, что Деймон имел в виду. Живое воплощение огня и смерти сидело перед ним и не поглощало одним укусом, как закуску перед обедом. Нет, оно добровольно склонялось, признавая эту противоестественную, почти магическую связь. Как здесь было не верить, что Таргариены и правда были ближе к Богам, чем к людям?

За все эти годы безмолвных, громких и отчаянных молитв — впервые Эймма ощущала себя настолько близкой к чему-то божественному.

Должна ли она была испытать это впервые с будущим мужем? Но кто знал, сможет ли принц Визерис заявить права на дракона. Шептались, будто он был слишком празден для этого. Больше учёный — нежели король; сказитель — не оратор. Это были только слухи, выметенные метёлкой из-под ковра Красной крепости. Эймма действительно ничего не знала о своём избраннике, но прямо сейчас она стояла плечом к плечу с Деймоном перед самым опасным созданием в мире и не хотела знать.

— Коснись его, — ещё один громкий шёпот, почти приказ, которому Эймма покорно повиновалась, вытянув руку вперёд.

Она не могла унять дрожи. Точно маленький оленёнок она искала опоры в окружающих, и если бы не рука Деймона, то позорно свалилась бы к морде Караксеса. Почти агнец, добровольно пришедший на заклание, но Эймма не чувствовала себя жертвой. Больше нет.

Чешуя под её ладонью была такой горячей, а трель отдавалась вибрацией во всём теле. У неё захватывало дух. Деймон положил свою руку поверх её, надавливая, показывая, что можно, что Караксес не сорвётся от любого неосторожного движения, и что-то в груди Эйммы вспыхнуло и так же быстро потухло. Искра. Одна единственная искра, которая могла привести к пожару.

— Деймон, — Эймма не могла передать всех чувств, обуревавших её в данных момент.

Страх отошёл на второй план, остался в призрачном и далёком прошлом. Как она могла позволять ему управлять собой и лишать себя этого восхитительного чувства силы и уверенности, которым щедро делился Деймон с ней? Больше никогда Эймма не хотела опускать руки.

— Это звучит лучше безликих принцев, — она услышала его смешок над ухом и покраснела, осознав, что забыла о приемлемом обращении.

Семеро! Септа заставит её прочесть главу о послушании и благоразумии леди сотню раз! Если узнает…

Деймон фыркнул и отступил, продолжая всё так же нагло и красиво улыбаться. Эймма против воли закатила глаза, чувствуя себя достаточно смелой для того, чтобы просто быть собой. Впервые с момента, как к ней пришло осознание, что в конце года она покинет отчий дом, Эймма ощутила прилив уверенности. Чем бы ни обернулся для неё Красный замок — она больше не была одна среди безликих незнакомцев, а король с королевой… Что ж, как сказал бы Деймон: они были крайне не вечны.

Примечания:

Эймма еще просто не знает, насколько озлобленный на мир человек живет под её праведной личиной.

"Но он никогда не тронет тебя, потому что ты — драгоценна, и он это знает", — мне так нравится этот момент, потому что Эймма трактует его настолько далеко от истины, что мне больно.

Мне понравилось (без негатива и сарказма), как Крыскалёнка и Re_maker обсуждали в коментах прошлой главы, где Мартин немного (a little) проебался. Я рада, что вы нашли друг друга, особенно с учетом того, что я отвечаю раз в сто лет {{{(>_<)}}}, но вообще Крыскалёнка, Re_maker и Sobaka комментаторы, который напомнил мне, что у меня есть фб и просто грустно тонуть в своей жизни — не продуктивная идея. Спасибо. Жизнь дерьмо, но здесь все хорошо и у меня есть наивная птичка Эймма.

1) Кирие — это первая поющаяся молитва обычной мессы в католической церкви. По аналогии с этим, автор так называет первую утреннюю молитву.

Вернуться к тексту

2) Дева считается олицетворением красоты и невинности, она покровительствует влюбленным и вообще всем юным и невинным созданиям. Говорят, что она дарит смертным любовь и мечты.

Вернуться к тексту