Волки и Овцы (джен)

В итоге копание в голове слуги повлияло не только на настроение Тёмного Лорда, но и, похоже, на его ближайшие планы. Хотя утверждать это наверняка было бы весьма опрометчиво. Могло ли такое быть, что хоркруксы связаны с пресловутым ритуалом? Или даже не с ним. Лорд отступил, да, но что вызвало в нём это желание?

Мерно вышагивая по своему кабинету, Люциус прокручивал в памяти последние события этого вечера. За всем этим крылось нечто важное. Что-то, о чём никому, кроме Лорда, знать не полагается. Что-то, что может как разрешить все их проблемы, так и разрушить все планы. Любую информацию нужно уметь использовать себе во благо, но для этого она обязана быть достоверной, а не просто домыслами. Но не спрашивать же у первоисточника? Вновь вспомнился инцидент в малой гостиной. Не это ли стало причиной смены настроения Повелителя? Была ли эта вспышка неконтролируемой магии одним из последствий ритуала? И о чём в таком случае она могла говорить?

Эти вопросы казались логичными, но интуиция Малфоя нашёптывала, что он не там копает. Перекатывая янтарную жидкость в стакане, он с комфортом устроился в кресле. Всполохи каминного пламени играли на стеклянных гранях, вынуждая фокусироваться только на себе, обволакивая окружающее пространство мягкой тенью. И чем дольше Малфой смотрел на эти блики, тем сильнее размывался и тонул во тьме мир вокруг. Вот оно! Он резко поднялся из кресла и, победно отсалютовав сам себе, осушил стакан одним большим глотком и, отставив его, направился в гостевое крыло.

Как и ожидалось, Рудольфус не спал. Он обложился книгами и что-то скрупулёзно записывал, чтобы затем нервно скомкать пергамент, бросить в огонь и, взяв новый, снова углубиться в расчёты. Судя по тому, что на Малфоя он глаз не поднял, когда тот беспрепятственно вошёл, он его ждал. Но не сказать, чтобы был визиту рад. Но и для Люциуса предстоящий разговор мог таить немало подводных камней, так что он воспользовался этим сомнительным приглашением.

Однако едва он расположился напротив Рудольфуса, тот, не отрываясь от записей, начал первым, не позволяя собеседнику и рта раскрыть:

— Знаю, зачем ты здесь. Сложно было не заметить ваши игры в гляделки.

— Тогда ты должен знать больше меня.

Перо в руках Лестрейнджа к неожиданности Малфоя замерло, и он всё же оторвался от своего занятия:

— Что я, по-твоему, должен знать? Он ведь в твоей голове рылся, не в моей. Или думаешь, я к нему за компанию присоединился? — Голос его выдавал то ли усталость, то ли волнение, и Люциусу это очень не понравилось.

Они ведь уже отказались от этих игр, так зачем Руди опять притворяется неосведомлённым? Как с ним обсуждать их будущее, если он опять нацепил эту маску верного, ответственного слуги Тёмного Лорда? Да и что он такого важного нашёл в этих талмудах? Некромантия и Сказки Барда Бидля? Магловские книги? Ему определённо нужен сон, иначе он свихнётся ещё до того, как они начнут действовать. И что тогда?

— Я не свихнулся. Руквуд ведь говорил, что мы занимаемся вопросом извлечения Блека совместно. Эта часть работы лежит на мне и Эйвери.

— Да что можно найти в маггловских псевдо измышлениях? — Тот факт, что Руди опять беззастенчиво влез ему в голову, Люциус на сей раз решил отбросить в сторону.

— Философия универсальна и для магов, и для магглов. И они, как это ни горько признавать, продвинулись в этом вопросе дальше нас. Особенно обидно должно быть нам, как Пожирателям Смерти, знать, как далеко они ушли в изучении такого явления, как Смерть. Они рассматривают её не только как неотвратимое завершение жизни. Для них она — неотъемлемая часть существования.

Пусть Руди и делал акцент на непозволительной продвинутости простаков, было видно, как загораются его глаза, как расправляются усталые плечи. Это была его стихия. Он никогда не был книжным червём, как Эйвери, но и война, и политика его совершенно не прельщали. Философия, сказки, школьные учебники, древние фолианты и тонкие яркие журналы — он мог найти связь даже там, где, казалось бы, её быть не могло.

— К тому же многие их научные труды выглядят весьма перспективно даже применительно к нам. Не говоря уже о легендах и сказаниях. Упоминая последние: Ты знал, что у магглов, в отличие от нас, сотни, если не тысячи историй о встрече со Смертью не как с явлением, а как с кем-то, обладающим сознанием и волей.

— Не говори, что вы действительно считаете, Арку Смерти артефактом, принадлежащим непосредственно Смерти? — Малфой даже позабыл, зачем пришёл к Рудольфусу, настолько нелепой ему казалась эта идея.

— Мы не считаем. Мы в этом уверены. Отбрось свой скепсис. Если для магглов само наше существование не более чем сказка, но вот мы есть, то почему и нашим сказкам не оказаться объективной реальностью?

— Не хочешь же ты сказать, что ищешь личной встречи со Смертью, как бы пафосно и неоднозначно это не прозвучало?

— Нет, конечно. Не думаю, что это в принципе возможно. Но и будь это так, лично я не настолько горю любовью к Блеку, чтобы идти на подобный риск.

— Тогда что ты ищешь?

— Если предположить, что Арка — это некая дверь, то из этого следует, что нам нужен ключ. Вопрос: где он может находиться?

— Так можно искать вечно. Сам ведь понимаешь.

— Да, если воспринимать сказанное буквально. — Опять это лукавство в болотисто зелёных глазах. Словно едва заметные солнечные блики на воде, плотно поросшей ряской.

Рудольфус и есть топь. Та самая, которую, увидев однажды в кольце вековых деревьев и поросли, уже не сможешь выкинуть из головы, вновь и вновь рисуя чёткий образ и задаваясь вопросами: Что же там, на глубине? Как много костей скрывает эта свежая зелень? Стоя на твёрдой почве, ты жаждешь ступить туда, где свободно проходят дикие звери, точно зная, что тебя-то непременно затянет, в отличие от них. Рудольфус — это топь, под непроницаемой поверхностью которой таятся белые кости и яркое пламя.

Тут Малфой вспомнил, зачем ему понадобилось этот поздний вечер проводить не в компании жены. Но решил он всё же зайти издалека:

— Возвращаясь к причине моего визита. Как думаешь, Повелитель действительно имеет какие-то планы на Хогвартс?

— Думаю, это очевидно. Как очевидно и то, что причина заявиться ко мне среди ночи была иная.

Крыть было нечем. Чёртовы легилименты. Но не говорить же прямо. Кто знает, как отреагирует этот взрывной во всех смыслах человек, да ещё и находясь в столь неадекватном состоянии?

— Малфой, я, конечно, осведомлён, какого нелестного мнения общество придерживается о моей скромной персоне, но мне казалось, ты разбираешься в людях лучше.

— Взывать к твоему чувству такта бесполезно? Ладно. Но боюсь, мои измышления тебе придутся не по нраву.

— Учитывая ситуацию, в которой мы все увязли, разве может быть иначе?

— Твоя правда. Я смею предположить не безосновательно, что за частностями мы не сумели разглядеть общую картину. Что мы, собственно, знаем о Тёмном Лорде? Он стремится к власти и бессмертию, не особенно заботясь о цене, которою должен будет заплатить в конечном итоге. Но ведь, как выяснилось, он был воспитан магглами. Что, если он воспринимает действительность не так, как мы? Предположим, он по каким-то причинам убеждён, что расплаты можно избежать, если перекинуть обязательства на кого-то другого?

— Например, на жертву ритуала, из которой он уже выкачивает силы. Связь ведь уже установлена, зачем же искать кого-то ещё? — уголки губ Лестрейнджа лишь на миг с Горечью опустились вниз, но Люциусу этого было достаточно, чтобы утвердиться во мнении, что Руди всё понимает. Понимает даже больше его самого, но умело держит лицо.

— Зная это, мы можем использовать источник его магической силы для поисков хоркуксов. И если подойдём к решению вопроса грамотно, сможем покончить с Лордом и его властью над нами, просто…

— Просто уничтожив источник.

— Я не к этому вёл.

— Но признай, самое простое решение — самое верное.

— Думаю, в данном случае ты заблуждаешься. Ты так говоришь, лишь потому…

— Ну, давай, договаривай.

— Скажи, Рудольфус, я похож на человека, который стал бы подвергать риску собственную жизнь и благополучие своих близких ради душевного равновесия дальнего родственника? Раз ты понимаешь, что не стал бы, прекрати приписывать мне черты, которые моей персоне не свойственны. Я понимаю, почему ты так настроен, и даже завидую твоей выдержке. Но я всё же уверен, что к таким крайним мерам прибегать нам не придётся. Сначала выслушай. — Собравшийся было возразить Лестрейндж лишь откинулся в кресле, нервно вертя в пальцах пятнистое перо.

— Прежде всего, вне зависимости от того, какую ценность несёт источник силы Лорда сам по себе, для нашего дела он необходим не только как компас…

— Не думаю, что компас — подходящее определение. Это было бы слишком хорошо. Но ты прав, нашу задачу эта связь может существенно упростить.

— И это немаловажно, как и то, что подобная связь не может быть односторонней. И Лорд, как человек, выросший среди простаков, попросту не осознаёт данного факта. Даже не так. Он отрицает саму возможность.

— И как ты собираешься это использовать, Люциус? Неужто ты в нём настолько разуверился, что стал считать беспросветным невежей?

— В том-то и дело! Он не видит очевидных для нас вещей, фокусируясь, как ему кажется, на главном. Он не считает их существенными. Хоркруксы, Рудольфус! Какой волшебник, находясь в своём уме, пойдёт на такое? Ты должен признать, мы были ослеплены его величием. Не видели его слабостей лишь потому, что сами не хотели видеть. Я убеждён, он не знает, что этот ритуал, как и любой другой, может быть обращён против того, кто его провёл. А как это сделать — другой вопрос. Я не силён в этой сфере. Но ты, Руквуд и Эйвери, даже Треверс. Уверен, совместными усилиями вы найдёте наиболее оптимальный вариант.

— Ну а ты свою задачу выполнил. Дал, так сказать, пищу для размышлений.

— Конечно, ты и сам в какой-то момент пришёл бы к нужным выводам, но порой время играет решительную роль. Ох, прошу тебя, сотри эту ироничную ухмылку со своего лица. Конечно, я не останусь в стороне.

— Разве я что-то такое говорил?

— Тебе и не требуется. — В который раз Люциус попался на совершенно детскую уловку. Он так давно живёт в этом, по сути, навязанном образе беспринципного эгоиста, что уже сам видит себя через эту кривую призму. И порой даже не хочется верить, что существуют те, кто видит его настоящего. Такие, как Лестрейндж, который точно знает, каков Люциус Малфой за всей этой шелухой, но не упускает случая развлечься за его счёт.

Несмотря на всю серьёзность разговора, Люциус ушёл от Рудольфуса в приподнятом настроении. Как ни странно, даже унылый Лестрейндж внушал ему оптимизма. Малфой был уверен, что Руди, как бы он не ёрничал, вцепится зубами в перспективную идею и не отпустит, пока не увидит на горизонте реальные результаты своих трудов. Это обнадёживало и вместе с тем вдохновляло.

Ему совершенно не нравилось жить в страхе, идти на поводу у чужих желаний. Но больше всего его удручало отсутствие возможностей реализовать свой потенциал. Как там магглы говорят? Его накрывал кризис среднего возраста? Апатия? Чувство собственной беспомощности? Чёрта с два он позволит этим депрессивным флюидам просочиться под кожу, в лёгкие, в сердце! Да, он был близок к этому, но ведь держался! И теперь, зная, что в этой войне ему не придётся противостоять Дамблдору, в чьей смерти он до сих пор сомневался, и Волдеморту в одиночку, Малфой чувствовал прилив сил.

Вспомнив о «Великом и Светлом», он зло выругался и, не дойдя до своих покоев всего пару метров, вновь направился к Рудольфусу.

— Я считаю, Дамблдор инсценировал свою смерть! — Выпалил Малфой, позабыв о всяких нормах приличия, едва захлопнул за собой дверь. Лестрейнджу только и оставалось в замешательстве хлопать ресницами, уставившись на нарушителя его уединения.

— Я убеждён, этот старый интриган замыслил это задолго до того, как мой сын получил метку. — Он нервно расхаживал под недоумевающим взглядом Рудольфуса, и казалось, окажись упомянутый почивший директор Хогвартса на его пути, он просто сметёт его с дороги, даже не удостоив вниманием.

— Откуда вдруг такая уверенность? — Руди всё ещё пребывал в состоянии крайнего удивления от такой резкой смены темы разговора, который вообще-то был завершён парой минут ранее.

— О, не вдруг. Я очень хорошо осведомлён, какими методами этот старый хрыч пользуется, когда считает, что цель стоит того. Прячется за мальчишкой Поттеров, чтобы в самый выгодный для себя момент застать врага врасплох.

— Ты что же, сомневаешься в своём приятеле? — Малфой даже остановился, глядя в сузившиеся глаза собеседника. Не будь он уверен, что они на одной стороне, он бы уже попрощался с жизнью.

— Снейп ведь утверждает, что собственной рукой заавадил Дамблдора. У тебя есть причины ему не верить?

— Мерлина ради, Рудольфус! Зачем так путать людей? При чём тут вообще Северус? Дамблдор вполне мог обмануть и его.

— Путать? И о ком же ещё я мог говорить, как не о Снейпе? О Яксли? Или, может, о Грейбеке? — Люциус не сразу понял, насколько его реакция на сказанные вскользь слова была неадекватной их содержанию. И правда, с чего бы Рудольфусу так отзываться об оборотне, пусть даже в шутку? Определённо, эта тема отзывалась болью и негодованием не только в сознании Лестрейнджа. Чем раньше они покончат с этой стаей нелюдей, тем легче им всем станет дышать.

— Конечно, о Снейпе, — поспешил он разрядить возникшее напряжение, но Руди, хоть и подыграл, явно не поверил ему. — Я лишь говорю, что его преданность в данном случае роли не играет.

— Тебе не кажется, что даже для Дамблдора такая игра задействует слишком много пешек и внешних факторов, на которые при всём желании он повлиять бы не смог? Да и зачем бы ему это? Мне видится это так: ты просто настолько привык к вашему противостоянию, что даже разочарован его бесславной кончиной.

— Рад, что смог тебя повеселить. Снова. Но нет, ты заблуждаешься, если думаешь, что моя жизнь крутиться вокруг Дамблдора. Уверяю, я был бы только рад его гибели. Но я, как ты заметил, слишком много времени провёл, враждуя с ним, а это, как понимаешь, накладывает некий отпечаток. Я знаю, что он собой представляет на самом деле.

— Он, безусловно, умён и хитёр. Прекрасный стратег. Но я не вижу причин не верить в его смерть. Если только он не обзавёлся собственными хоркруксами… Нет, Малфой! Я же просто пошутил!

— А что, если в этой шутке и сокрыта истина? Он ведь мог…

— Тебе бы выспаться, что ли? Иначе станешь таким же дёрганым параноиком, как я.

— Значит, тебе не удалось прервать воздействие на свой разум? — Тяжёлое молчание было красноречивее любых слов.