Великий поход (джен)

Делегации собрались в конференц-зале «Ленинградской», и туда же явились и разведчики со своим докладом. Он получился коротким, предельно сжатым и мрачным — уж слишком нерадостными были новости.

— Печально, — подытожил доклад контр-адмирал Хилленкоттер, возглавлявший разведку эскадры. — Но не фатально. Госпожа коронный советник, от имени Объединенных Наций официально запрашиваю информацию о состоянии ирландской агентурной сети. Также считаю необходимым предложить помощь наших оперативников — это весьма опытные специалисты, неоднократно участвовавшие в операциях против гитлеровской Германии и хорошо знакомые с методами гестапо.

— Ответ будет дан в течение суток, — сообщила Этне. — Уважаемый советник О'Мэлли, мне потребуется линия посольства.

— В любой момент, — кивнул ирландский дипломат.

— В таком случае, я хотела бы немедленно приступить к работе.

На этом совещание и закончилось — переливать из пустого в порожнее никто не собирался, а серьезно разговаривать было не о чем, пока не решит свои проблемы разведка. Хаецкому, как ни странно, тоже оказалось нечего делать, и он решил заняться исследованиями...

Москва была одновременно похожа и не похожа на привычный ему город — это Игорь заметил еще с воздуха — но на земле это ощущение становилось почти невыносимым. Сотни мелочей, которые человек обычно не замечает, здесь были совсем другими — но даже не они делали эту Москву чужой...

Аркология. Полукилометровая громада, возвышавшаяся над столицей, город в городе... Вблизи она выглядела чем-то запредельным — Игорю доводилось видеть и небоскребы Нью-Йорка, и строящиеся высотки Москвы, и Эйфелеву башню — но ничто из этого даже и близко не могло сравниться с Аркологией. Стометровой высоты треугольное основание, занимающее несколько кварталов — подчеркнуто массивное, три башни по углам, играющие бликами на огромных окнах, игла антенны на западной башне...

Автобус остановился под стеклянной крышей колоннады, Хаецкий выбрался на тротуар и закинул голову, разглядывая уходящую в высоту стену. В упор, даже почти что внутри, Аркология потрясала ничуть не меньше, чем издали... Некоторое время Игорь просто ходил по колоннаде, разглядывая стеклянную крышу, под которой тянулись провода, широкие окна и проем входа, способный пропустить грузовик, а затем все-таки вошел.

Внутри оказалось неожиданно светло и зелено — места хватило даже для каких-то небольших деревьев, словно в зимнем саду. В углах исполинского зала выступали основания башен — проход был возле восточной, в центре возвышался до потолка внутренний блок, блестели окна... Не зная, что это здание, можно было подумать, что находишься в парке.

Но это было здание — просто это осознавалось далеко не сразу. Аркологию было просто-напросто не с чем сравнить — даже Дворец Советов, если бы его построили, не смог бы встать с ней в один ряд... Потому что это действительно был город. Тряхнув головой, Хаецкий взялся за потрепанный ФЭД и принялся снимать.

Тридцать шесть кадров были истрачены за пару минут, и большую их часть занимал стенд с планами этажей. Стенд висел на стене у входа, однако не обратить на него внимания было сложно — яркие указатели, нарисованные почему-то на полу, не давали сбиться с пути. Здесь вообще было очень много указателей на полу, а не на стенах. Игорю это казалось совершенно нелогичным, но местных устраивало...

Перезарядив аппарат, Хаецкий снова принялся снимать все подряд. Прошелся по периметру, сфотографировал основания башен, цепочку лестниц, легкие лифты... Поднялся на последний этаж, обошел кругом галерею, снимая панораму, и остановился возле выходящей из потолка толстой трубы. Труба — одна из тех, которые он сперва принял за светильники — оказалась просто трубой диаметром в полметра... Правда, труба изнутри была зеркальной и на редкость ярко светилась, но источник света для Игоря остался загадкой. Пытаясь ее разгадать, он перегнулся через перила — и почувствовал, как его вежливо оттаскивают за плечо.

— Вы, товарищ, простите, — сказал оттащивший его милиционер в непривычной серо-голубой форме, — но так и сорваться недолго, а тут все-таки почти девяносто метров.

— Да все в порядке, — отмахнулся Хаецкий. — Спасибо, а то я как-то увлекся... Просто очень уж необычный светильник — охота разобраться, как он работает.

— А это и не светильник, — сообщил милиционер, — это светопровод. Он поднимается через весь сад до крыши, а там зеркала и линзы собирают солнечный свет и направляют сюда. Удобная вещь — электричество экономит, да и для здоровья полезнее... Да неужто не читали?

— Читать — одно дело, а своими глазами увидеть — совсем другое, — выкрутился Игорь. — Да и не так я их себе представлял. Ну, пойду я дальше, и спасибо вам, товарищ сержант, еще раз...

— Вы если сейчас в парк подниметесь, обязательно загляните в «Пеструю пиалу», — посоветовал на прощание милиционер. — Как раз и отдохнете.

«Пестрая пиала», как и подозревал Хаецкий, была чайханой. Очень хорошей чайханой, ничуть не уступающей самаркандским, куда его как-то занесло по делам службы... И заправлял в ней такой же бородатый узбек в халате и тюбетейке.

Отдав должное отменному чаю, Игорь принялся изучать последний этаж основания — Зимний сад. Здесь отчетливее всего было заметно, что основание — ряд соединенных общей стеной высоток. Правда, и сами стены, и жилые модули скрывались за деревьями — парк здесь был разбит великолепный. Сидя в «Пестрой пиале», вообще было трудно заметить, что находишься в огромном здании... По крайней мере, если не смотреть вверх. Потолок, конечно, не был полностью прозрачным, но высокие стеклянные пирамиды пропускали достаточно света, а открытые массивные жалюзи — воздуха, чтобы иллюзия открытого пространства стала почти полной.

Перекусив и рассчитавшись, Игорь вышел из чайханы, отснял последние кадры, перезарядил фотоаппарат и неторопливо двинулся к восточной башне.

Согласно плану, в башнях располагались райсовет (по документам «город в городе» был районом), исполком, отделение милиции и прочие службы. Кроме того, на верхних этажах западной башни обосновался Московский телецентр, а к шпилю южной швартовались дирижабли. Восточную же башню венчала смотровая площадка, которая и была нужна Хаецкому...

Лифт остановился и распахнул двери, выпуская очередную порцию желающих полюбоваться на столицу. Хаецкий покрутил в пальцах билет, хмыкнул и убрал его в карман — всё-таки, о билетах на лифт он до сих пор не слышал, потратил последние два кадра, зарядил новую кассету и подошел к стеклянной стене.

Город внизу не был Москвой. И на земле, и из иллюминатора самолета можно было увидеть немало знакомого — но не отсюда. Щелкал затвор фотоаппарата, и так же механически прокручивалась в сознании мысль: он — чужак. Он пришелец с другой планеты, и это не метафора, это факт. Он столь же чужд людям вокруг и городу внизу, как если бы был жителем планеты на другом краю вселенной... Он терранин, а не землянин. И навсегда останется терранином...

Последняя кассета легла в карман, Хаецкий закрыл объектив, взглянул на часы и вздохнул — возвращаться, скорее всего, было еще рано, но пленка кончилась... Впрочем, пленку можно и купить, благо она здесь точно такая же, а новости... А телефон на что?

Ближайший автомат оказался в нескольких шагах. Хаецкий набрал номер и попросил соединить его с номером семьсот двенадцать.

— Слушаю, — раздался спустя несколько секунд голос переводчика.

— Федор Степанович, это Хаецкий беспокоит, — заговорил Игорь, — добрый день. Никаких новостей нет?

— Никаких, — сообщил переводчик. — Отдыхайте пока, думаю, часа через полтора соберемся.

— Хорошо, значит, тогда и подъеду. До свидания! — Игорь повесил трубку, подошел к лифту, протянул лифтеру три копейки и осведомился, где можно купить пленку.

— Магазин на шестом этаже, — сообщил лифтер, отрывая билет.

— Благодарю.

Главный лифт останавливался только на каждом пятом этаже, зато был скоростным, и вскоре Хаецкий, выйдя из лифта, неспешно поднимался на шестой этаж.

Полностью отданный под торговлю, как и два соседних, шестой этаж впечатлял. Здесь можно было купить любую электротехнику, пишущие машинки, арифмометры... Фотомагазин тут тоже был, и сто тридцать пятая пленка в нем имелась, и даже кассета была подходящей. В очередной раз подивившись такому совпадению мелких деталей, Хаецкий купил две кассеты и отправился дальше.

За оставшийся час он успел истратить обе кассеты, побывать в производственном секторе Аркологии, большая часть которого находилась под землей и даже попасть в экскурсию на строящуюся АЭС. Здесь, разумеется, не разрешалось фотографировать, но Хаецкому это и не требовалось — на память он не жаловался никогда.

Выйдя на станцию метро — тоннель проходил рядом с Аркологией — он отправился в гостиницу. Четыре часа — вот вам и «в течение суток»... Впрочем, вопрос действительно не терпел проволочек.

— Уважаемые коллеги, — сходу заявила Этне. — Проведя консультации с Его Величеством и Управлением, я получила полномочия предоставить в распоряжение союзных сил агентурную сеть в германских государствах, сохраняя, впрочем, полный контроль над ней. Также было признано весьма желательным получить помощь специалистов, сталкивавшихся с силами пришельцев.

— От имени Объединенных Наций выражаю благодарность за столь оперативное решение вопроса, — ответил Хилленкоттер. — Все необходимые сведения будут переданы в посольство Ирландии в течение суток.

Совещание продолжилось, и разведчики ушли из конференц-зала.

— Не знаю, сколько времени у наших особистов уйдет на то, чтобы переслать вам хоть что-то, — сказал Хаецкий, — но, думаю, вреда не будет, если я расскажу, с кем нам придется иметь дело. И начну с того, что у гитлеровцев имеется явный избыток спецслужб...

Рассказ получился долгим, хотя Хаецкий и старался по возможности кратко охарактеризовать каждую службу. Это получалось ровно до тех пор, пока речь не зашла об СС. Джангильдин, услышав об оккультных игрищах «Черного ордена», неожиданно разозлился.

— Мало мы всех этих сектантов пересажали, мало! Моя бы воля — я бы всех этих колдунов к стенке поставил, да и попов с ними заодно, — горячился капитан. — Такого натворят — хоть сам стреляйся!.. Помню, пришлось нам как-то вместе с милицией бегунов ловить...

— При всех их недостатках сектанты обычно не ставят истребление людей на промышленную основу, — мрачно заметил Хаецкий. — Поймите, это даже не сумасшедшие вроде Джека-потрошителя, это полные и совершенные отморозки, подонки самого высшего сорта. Их, к счастью, уцелело немного, но из них Гитлер прихватил с собой лучших из лучших, абсолютно преданных нацистским идеям и совершенно искренне считающих себя сверхлюдьми...

— Крайне неприятные люди, да, — согласилась Этне. — Хотя, признаться, смысл вашего сравнения от меня несколько ускользнул.

— О, прошу прощения, — Хаецкий запоздало сообразил, что легендарного лондонского убийцы в этом мире могло и не быть. — В моем мире был лет шестьдесят назад в Лондоне преступник, жестоко убивавший женщин... Так вот, он хотя бы был сумасшедшим, а эсэсовцы абсолютно здоровы. В психическом и физическом плане, во всяком случае, но никак не в моральном... И эти сверхнелюди составляют немалую часть бежавших войск.

— Знаете, полковник, — протянула Этне, — вы избавили меня от сомнений. Как коронный советник, я обладаю полномочиями отдать приказ на применение ядерных бомб. И теперь, если обстоятельства того потребуют, я отдам этот приказ без колебаний.

— У меня нет таких полномочий, — Джангильдин остановился у окна, — но они есть у людей, которым я доложу о нашей беседе — и я уверен, что они примут точно такое же решение.

Гельмут Греттруп был человеком довольно непримечательным — конечно, если не знать, что он был талантливым инженером, работающим над прусским атомным проектом. Примерный семьянин, отличный работник, талантливый изобретатель, исправный прихожанин — словом, образцовый гражданин любого германского государства. Правда, имелась одна деталь, несколько выбивавшаяся из образа — Греттруп плохо ладил с начальством, а то платило ему взаимностью и разработки инженера часто либо отклоняло, либо и вовсе присваивало себе. Он неоднократно обращался с жалобами во все возможные инстанции, написав даже письмо канцлеру — но без малейшего результата. И вот, когда он уже отчаялся,появилась некая маленькая инженерная фирма, заинтересовавшаяся его изобретениями. Сначала — его собственными, потом — наработками коллег, несколько раз покупала патенты по его рекомендациям... А потом ему намекнули, что о его приработке может узнать контрразведка, и ей это совсем не понравится. Но его партнеры могут его прикрыть — не бесплатно, разумеется, а вот если он поделится кое-какими наработками своей компании... Да-да, именно из тех, которые хранятся в сейфах в комнате с охраной и о которых не стоит упоминать даже в курилке...

Греттруп был слишком зол на своих коллег и на прусское чиновничество, чтобы возражать. Не то, чтобы он действительно боялся контрразведки — ничего незаконного он не делал — но репутацию ему эти умники испортили бы мгновенно и необратимо. Точно так же, как если бы его поймали на шпионаже, только совершенно без всякой вины... Потерять репутацию и четыре года жизни за дело казалось менее обидным, чем одну репутацию, но ни за что, и Греттруп с легкостью согласился.

С тех пор прошло уже два года, беспокоили за это время его всего три раза — что не мешало продавать секретные разработки... Но сегодня ему опять пришло письмо. Как обычно, замаскированное под послание из патентного бюро, но само по себе довольно необычное. Нелестно, хотя и относительно пристойно — все-таки, при жене и детях — высказавшись о патентоведах, Гельмут сразу после обеда засел за машинку. Для всех, кто мог это прочитать, его письмо было очередным возмущенным ответом в «еще одном раунде бокса по переписке», как выражалась супруга, но для того, кто это должен был прочитать... Тот узнает немало интересного о прусской промышленности вообще и о военной — в особенности, много полезного. Еще в письме содержалась просьба подготовить эвакуацию его семьи — уж очень ему не нравились появившиеся в последнее время «охранные отряды» в новой черной униформе.

Ответ пришел на следующий день — и выглядел извинениями и предложением зарегистрировать его изобретение, не взимая пошлину. Это было согласием, и Греттруп незамедлительно отправил новое письмо, в котором излагал все, что ему было известно и предлагал вниманию партнеров все свои разработки и все навыки и знания. Очень своевременно, как оказалось...

Следующее утро неожиданно началось с вызова к директору Дорнбергеру. Директор долго распинался о неблагодарности и подлости Греттрупа, интересовался, не стыдно ли ему продавать их новейшие разработки конкурентам, выяснял, как он дошел до подобной низости...

Озверевший Греттруп в ответ заявил, что Дорнбернер — обыкновенный вор, который присваивает изобретения подчиненных и что если он намерен его уволить, то пусть увольняет, а не насилует мозг лицемерным бредом, а потом выдернул из-под пресс-папье лист бумаги и написал заявление об увольнении, в качестве причины указав, что директор — вор, кретин и хам.

— Вы уволены, Греттруп, — тут же заявил Дорнбергер, — а вашими делами займутся в полиции безопасности. Надеюсь, вы получите по заслугам.

Греттруп молча вышел из кабинета, собрал все свои бумаги, прихватил несколько наиболее интересных чужих документов и ушел. А дома его ждало весьма неприятное известие...

Перепуганная жена сообщила, что его искали два черномундирных «охранника», желавшие засунуть нос в его бумаги, но ордера у них не было, так что она их не пустила. «Охранники» ушли, но пригрозили, что вернутся со всеми бумагами, и тогда не поздоровится всем.

— Лизхен, — кажется, это был от силы пятый раз в жизни, когда он так называл жену, — собирайся. Заберем детей из школы — и уезжаем. Совсем. В Пруссии нам делать нечего — меня уволили, да еще и подставили, так что придется побеспокоить кое-кого из друзей...

К счастью, именно такого развития событий он и ожидал — равно как и его покровители — и потому все проблемы были решены одним телефонным звонком. Адрес квартиры, где его должны были ждать, он помнил, пароль был в письме — оставалось только доехать.

Два часа спустя, когда автобус вез Греттрупов мимо их дома, стало очевидно, что они очень вовремя уехали — у подъезда собралась компания знакомых обладателей черных мундиров, грубо допрашивавших соседей. В окнах квартиры горел свет, мелькали тени — судя по всему, там шел обыск... Или просто погром — Гельмут предпочитал оставаться в неведении как можно дольше.

Полтора часа спустя, после нескольких пересадок, Греттруп открыл дверь квартиры на втором этаже невзрачного старого дома. В единственной комнате на столе лежал конверт, а в конверте — билеты на ночной поезд до Свинемюнде и на пароход «Страна Советов», отплывавший утром в Петроград.

— Так ты работал на русскую разведку?! — выдохнула Лиза.

— И только поэтому мы живы, — сердито отозвался Гельмут. — Ты же понимаешь, что я вовсе не из любви к приключениям во все это влез? Помнишь, как мои изобретения попросту воровали? Как всем было абсолютно наплевать на мои разработки?..

— Поэтому я тебя ни в чем не обвиняю. Даже наоборот — не свяжись ты с русскими, нам бы некуда было деться...

Они проговорили весь вечер — все равно больше нечем было заняться, вызвали такси и отправились на вокзал. Таксист наверняка окажется доносчиком, но Греттрупа это не волновало — сказать, куда и когда они уехали, он все равно не сможет, а когда он доберется до полицаев или черных — они уже будут в море.

Боевики охранного отряда появились на вокзале два часа спустя после отбытия поезда. Еще полтора-два часа у них ушло только на то, чтобы выяснить, что да, вроде бы похожие люди здесь были, сели на поезд и уехали. Ну а к тому времени, когда они выяснили, куда именно уехали, семейство Греттрупов стояло на корме «Советской России» и без всякого сожаления смотрело на удаляющийся город. Как бы там ни было, но Пруссия осталась в прошлом...

Они были далеко не единственными беглецами на этом судне. Почти все пассажиры-немцы покинули Германский союз, спасаясь от оголтелых молодчиков в черных мундирах, проповедовавших откровенно мерзкие идеи биологического неравенства людей. Новомодная философия, появившаяся всего два-три года назад, бурей прошлась по людским умам, засеяв их зубами дракона, и теперь они дали свои ужасные всходы... И вот уже идеи одних «недостаточно арийские», другие не являются «истинными германцами», а третьи — просто евреи. И вот этого Греттруп не понимал абсолютно. Да, евреев в германских государствах традиционно недолюбливали, но считать их корнем всех зол никому в голову не приходило... До тех пор, пока не появились национальные социалисты со своей черной гвардией. Греттруп не понимал, что происходит, но, что бы ни происходило, с его семьей этого произойти не должно. И теперь уже не произойдет... И он впервые по-настоящему порадовался тому, что работал на русскую разведку.