Международный инцидент (джен)

После полудня выглянуло робкое весеннее солнце. Яркие лучи активно прогревали землю, гоняли притаившиеся в тени заводских зданий сугробы и всячески поднимали настроение случайным прохожим. Станислав в дополнительной стимуляции настроения не нуждался, оно и без того было слишком хорошим для человека, собиравшегося нарушить за раз десятка три особых циркуляров.

Промзона казалась неприлично тихой, будто затаившейся: проржавевшие ворота гостеприимно распахнуты, кирпич и куски бетонных блоков выложены в возвышающуюся над первой весенней грязью дорожку. Экзорцист скептически на нее посмотрел, но все же решил, что лучше воспользоваться приглашением, чем героически тонуть в месиве тающего снега и грязи. Дорожка, на удивление, не подвела, хотя пару раз игриво сворачивала в совершенно неправильных направлениях, но вывела куда нужно — к яблоне, которая, будто в насмешку над всеми законами природы, обзавелась нежной весенней листвой. Ветви без всякого ветерка шевелились, по ним то и дело пробегала едва заметная рябь, и Станиславу показалось, что дерево наблюдает за ним, поворачивает скрытые в листве глаза, тянется любопытными ветвями. Касается. Он поморщился, провел рукой по лицу, отгоняя наваждение, и снял неизвестно когда прицепившуюся паутину.

Порыв холодного ветра взлохматил волосы, толкнул в спину, Стас вздрогнул и отшатнулся от хлестнувших у самого лица ветвей. Холодных, почерневших, лишенных малейшего намека на листву. Когда он успел подойти настолько близко? На руке нестерпимо жегся браслет-оберег. Медленно, подавляя весьма опасное желание сорвать причиняющую боль побрякушку, Станислав отступил назад, споткнулся о какой-то корень, взмахнул руками, неловко завалившись назад.

— Не стоило без меня приходить. — Хватка у эльфа, удержавшего экзорциста в вертикальном положении, была воистину железная.

— Да как-то не подумал, — честно ответил Стас, запоздало вспоминая, что вообще-то хотел дождаться Аэламэля у входа на промзону: тот всегда прекрасно чувствовал постороннее присутствие и появлялся независимо от всяких катренов и прочего. Если был в настроении.

— Профессиональное любопытство взыграло? — Внимательный взгляд эльфа, устремленный на перекинутую через плечо сумку, из которой предательски торчал тубус, украшенный рунным кольцом, экзорцист чувствовал даже не оборачиваясь.

— Не люблю лежащие без дела расчеты и комиссии из Константинополя, — досадливо бросил он и шагнул в сторону, увеличив расстояние между ними до относительно комфортного.

— Покажешь? — Аэламэль будто и не двигался с места, но теперь стоял точно между Стасом и яблоней. Острые ветви клонились к нему, словно нашептывали что-то.

«Ябедничает», — с совершенно неуместной веселостью подумал Стас, подсознательно ожидая, что эльф еще и погладит дерево по веткам, как ластящееся животное.

— Двойной гриф секретно, — мрачно заметил экзорцист, когда после небольших колебаний все-таки вытащил из сумки скатанный в трубку расчет. Существовал определенный запрет на допуск нечисти к человеческим ритуалам, но в данном случае Станислав смутно надеялся, что со своей яблоней Аэламэль все-таки разберется сам. Хотя интуиция упорно подсказывала обратное.

Пока эльф изучал расчеты, Ленски осматривал местность, мысленно размечая ключевые точки будущего построения, прикидывал, куда лучше будет направить излишки энергии и как все творимое непотребство половчее скрыть от стационарных счетчиков. Вспышка-то знатная будет.

— Это точно сработает? — скептицизм в голосе Аэламэля можно было потрогать руками, но Станислав даже не подумал обижаться: большинство тех, кто видел его расчеты задавались аналогичным вопросом.

— Не попробуем — не узнаем, — он пожал плечами, — но ничего другого тут тебе никто не предложит. Кроме Божьего Гнева.

— Я сам за это не возьмусь, — эльф вернул расчеты и отступил чуть ближе к яблоне, то ли защищаясь, то ли прикрывая ее.

— Жаль, — Стас вздохнул, чуть щурясь на вновь выглянувшее солнце: грядущий вой всех ближайших счетчиков он ощущал практически кожей. — Если у тебя найдется что-нибудь, что перекроет эту вспышку так, что даже кельты потом не разберутся, то я попробую.

— Например?

— Не знаю. Что-нибудь эльфийское. Наши в этом не слишком разбираются, главное — выброс достаточный.

— Будет. Как вы говорите… национальное. Только, — Аэламэль вдруг оказался очень близко, Стас и не заметил, когда успел, — сделай как надо, человек.

— Сделаю, если прекратишь мне амулеты дразнить. И откуда столько недоверия к официальной власти? — Стас поморщился, сдвигая вверх по запястью опять раскалившийся браслет. Всяких штучек от нечисти он видел предостаточно и не демонстрировать, как от таких явлений пробирает весьма неприятным холодком, научился давно.

— А ты, значит, тут с официальным визитом? — Аэламэль кривил губы в привычной, чуть неестественной улыбке.

— Нет, я сегодня свободный художник. Но, знаешь ли, тенденция.

Когда-то предки, закладывая новый дом, приносили в жертву коня. Его кровь лилась в котлован, над которым поднимался фундамент и стены, пропитывала землю и камни, подтверждая право. Строить, владеть, пользоваться и передавать. Череп очищался от кожи, высушивался и выбеливался, а потом закреплялся на крыше, отводил зло. Позже его заменили резным украшением. А если шагнуть еще дальше, в глубь веков, то можно добраться до тех времен, когда в жертву приносили рабов. В их памяти с добровольными жертвами складывалось не очень-то удачно.

Но поверх нее накладывалась другая память, в которой нашелся человек, решивший позволить миру начать все с чистого листа, взявший на себя все совершенное до него, ставший добровольной искупительной жертвой.

Все, что составляло их теперь, родилось на стыке этой памяти, вобрало ее всю в себя, вместило, преобразовало и позволило сейчас и самому Станиславу, и его коллегам в одной руке держать крест, а в другой — древнее громовое колесо. Земля щедра, в ней всему найдется место. В этом — двойственность, истина и возможность.

Станислав вытащил последний короткий нож из тубуса и воткнул его в землю, довершая розу ветров. Кто-то предпочитал основы под ритуал вычерчивать, обозначать углы свечами, он же больше полагался на ножи с костяными рукоятями и нитки: такую конструкцию легким ветерком с места не сдернешь. Яблоня пока вела себя удивительно смирно, правда, ощущение тяжелого пристального взгляда Ленски не оставляло ни на секунду. Красные нити обозначили границы, пути, по которым совсем скоро побежит энергия, дерево было в самом их центре — хотело или нет, но энергия в ритуале будет задействована именно его, Станиславу предстояло ее лишь перенаправить, преобразовать и проследить, чтобы все прошло как надо. Заставить поток ветра изменить направление, повернув флюгер. Но не в этом ли суть любого ритуала? Воздействуя на отображения изменить реальность.

Принцип подобия — основа любого ритуала. Станислав занял в узоре место, аналогичное яблоне, прикрепил на лацкан пальто веточку с парой листиков, начав читать первый катрен — имянаречение. Теперь они — одно тождественное целое. Ленски закрыл глаза, сейчас они только мешали чувствовать, представил, что ощущает землю под ногами, медленные токи соков, поднимающиеся вверх по ногам-стволу, пульсирующие венами и жилами, расходящиеся к ветвям-рукам, и ветер, играющий волосами-листьями. Одно тело, одно имя, одна воля.

Внутренности скручивало тягучей, мучительной болью, от которой хотелось избавиться. Вырвать, выплеснуть неправильное, отторгаемое, искривляющее. Но что-то мешало, не давало, вцепившись испуганно и жадно, верещало на разные голоса: «Мое, мое! Вкусное, сладкое! Собственное. Дай, дай больше. Дай еще. Дай мне». Если бы мысли Станислава были обычными, человеческими — он непременно бы сбился с ритма, сорвался, но он-яблоня думал медленно, тягуче. Он слышал, он осмыслял, а ритуал нес все дальше и дальше. Где-то за гранью слышимости ощущалась другая магия — теплый яблочный дух, запах трав, перезвон ручьев и задорная, как весенняя капель, песня. Аэламэль? Для Стаса все это оставалось чужим и ужасно далеким, он скользил все глубже, всматривался внутрь себя, целенаправленно отыскивая источник искажения. Будто почувствовав его намерения, тот затих, замер, сливаясь и прячась — сколько ни смотри, не разглядишь ничего, кроме теплого сока и годовых колец.

Экзорцист снова потянулся к собственной энергии, ее неверному искаженному току, стремясь выправить, исправить его, но теперь еще и вслушивался, готовясь в любой момент выловить и вытащить постороннее. Яблоня содрогалась от корней до самых веток, извивалась, натужно скрипела, практически стонала в голос. Стас, повинуясь больше инстинкту, чем разуму, опустил руку вниз: где расстегивая, где срывая пуговицы пальто, затем — рубашки, раскрывал толстые слои коры, из которых так рвалась, просилась наружу затхлая гниль. Ствол яблони треснул, из него хлынула черная жижа. Тут же оборвалась звучавшая до того музыка, но Станислав этого не заметил: он стиснул пальцы в кулак, пытаясь поймать за хвост, выдернуть на поверхность полупрозрачное извивающееся существо, напоминающее разожравшуюся пиявку. Она упиралась, цеплялась острыми коготками, ранила изнутри и отчаянно, за гранью слышимости верещала. Стас рухнул на колени, от боли его внутренняя хватка слабела, пиявка завертелась сильнее, выскальзывая из пальцев.

— С-стой, зараза, — прошипел он, отчаянно цепляясь за скользкую тварь, понимая, что выцарапать во второй раз ее будет не в пример сложнее. Весь тщательно рассчитанный ритуал уже практически привычно летел в тартарары, и Станислав импровизировал, спешно перестраивая розу ветров в подобие ловчей сети. Перед глазами мелькнула белая вспышка. Ленски чувствовал, что его вслед за пиявкой будто протягивает куда-то, привычные звуки отдалялись, со всех сторон повеяло теплом, колени упирались в сочную зеленую траву, а за уголком глаза мелькали легкие полупрозрачные силуэты.

Совсем рядом на траве корчилось странное существо: синюшно-бледное, с прозрачной кожей, под которой в разном ритме бились какие-то сгустки, отдаленно напоминающие сердца, оно хрипело, задыхалось, будто выброшенная на берег рыба, скребло по траве вывернутыми руками, а от тела во все стороны расходились отростки с чем-то вроде присосок; они пытались вцепиться, в траву, землю, но лишь бессильно скользили по ней. Существо повернуло голову, и на Станислава уставились затянутые пленкой пустые провалы глаз. Оно распахнуло рот, а затем с неожиданной прытью бросилось вперед, вцепляясь в горло длинными гибкими пальцами. Отвратительно запахло паленым: защитные амулеты Стаса безжалостно обжигали противника, тот верещал на одной высокой ноте, но не выпускал добычу, вцепляясь присосками в руки, лицо, бока.

Ритуал еще не окончился, и энергетически экзорцист все еще был связан с яблоней, что изрядно сокращало возможности в части самозащиты. Станислав шарил рукой по траве, на ощупь отыскивая тонкие, будто паутинка, алые нити. Они существовали в реальности, а значит, имели свое отображение и здесь. Так же как ножи-якоря на их концах. Нарушать целостность ритуального круга было одной из самых дурных идей, что приходили Ленски в голову, но другого выхода он все равно не видел, потому дернул нити на себя, одновременно пытаясь ногами отпихнуть хищную тварь подальше, но лишь перекатился вместе с ней по земле — присоски держали крепко.

Он задел коленом рукоять одного из ножей, тут же потянулся к нему рукой: удар из текущего положения вышел слабеньким, но вместе с клинком в плоть существа впились нити, оставляющие на коже весьма болезненные ожоги. Одни нити притянули за собой другие. Станислав выдернул из земли еще один нож, нанес удар и пригвоздил к земле одну из длинных тонких рук. Протянувшиеся через тело нити сжигали присоски, экзорцист дернулся, наконец-то сумев освободиться и отползти в сторону. От запаха гнили его мутило, болезненные спазмы выворачивали желудок наизнанку. Впору было радоваться, что ничего существеннее кофе там не обиталось уже вторые сутки. Стас прижался лбом к траве, пытаясь отдышаться, собраться с силами и принять более удобное положение. Тварь рядом уже почти не шевелилась, но издыхающей не выглядела, скорее —затаившейся и выжидающей. Нельзя позволить ей уползти в какую-нибудь нору. Добить здесь и сейчас. Вот только силы подняться никак не находились. Станислав прикрыл глаза, чувствуя, что мир куда-то уплывает, но он упрямо пытался цепляться за него, а со всех сторон опять накатывали голоса и пряный яблочный аромат.

Капель. Настойчивый, живой звук раздавался совсем рядом, лился прохладой по лицу, будто смывал что-то черное, липкое, злое. Стас вздрогнул и открыл глаза, но тут же зажмурился, ослепленный слишком ярким дневным светом. Он медленно поднял руку, прикрывая лицо, и снова открыл глаза, поморгал и осторожно приподнялся: вокруг расстилался знакомый пейзаж промзоны, на этот раз самый обычный, серый и не слишком приветливый. Под головой ощущался шершавый древесный ствол. Экзорцист дернулся, пытаясь вскочить на ноги и отстраниться, но перед глазами тут же поплыло, и он опасливо привалился обратно: амулеты молчали, значит, никакой непосредственной опасности не было.

— Недобровольная жертва, да? — насмешливый голос эльфа раздавался откуда-то сбоку. Стас осторожно повернул голову и столкнулся с усталым взглядом Аэламэля. Тот грыз веточку и вертел в пальцах один из ритуальных ножей. И почему-то совсем при этом не обжигался. — А это что тогда? — он мотнул подбородком вперед, где на земле все еще лежала оплетенная красными нитями пиявка, только теперь уже совершенно точно дохлая — узкий прямой клинок с витой рукоятью и замысловатой кисточкой, воткнутый точно в центральное «сердце», сомнений в этом не оставлял.