Знамя — единственному (джен)

Месяц Наугха, 529 г.п. Коадая, Диаман

Фейрадхаан. Новое имя все еще кажется чужой кожей — жесткой, неудобной, непонятной. Она еще не знает, не чувствует, что значит быть Фейрадхаан. Сиянием над пустотой. Но она пробует, и Фейрадхаан облекается тонкой темной кожей и черненой сталью. Для Фейрадхаан не годятся тонкие кольца и многослойные цепочки Яшамайн, и они плавятся в очаге вместе с рассыпающимся пеплом ковром волос. Ей кажется, что когда-то давно, еще до Яшамайн, они вились густыми темными кольцами. Сталь на плечах Фейрадхаан кажется слишком тяжелой, и она вся ощущает себя лишь застывшим множеством осколков.

— Кэль — это Кэль, — голос врывается в сознание колкой метелью, отвлекает от наблюдения. Денхерим меняют мир своим присутствием. Она никогда не думала, что это относится даже к такой мелочи, как одежда, но сейчас наблюдает, как одна за одной становятся на место пряжки, а ткань замирает четко выверенными складками. Голос затихает, но будто все еще звучит — цепляет колкими искорками, тянет на себя, требуя внимания. Ответа. Фейрадхаан дергает плечом, показывая, что слышит — отвечать как-то иначе смысла нет. Но ощущение ожидания не пропадает.

— Ты хочешь говорить — говори, — тонкие паутинки силы напрягаются, едва слышно звеня, пульсируют обжигающе и распрямляются словами. Черно-белая мозаика едва ворочается в ответ: медленно, лениво, но они оба все равно замирают, прислушиваясь к эху и отсчитывая такты. Тихо.

Молчание кажется неоправданно долгим. Вязким, будто оно застыло-зависло в серо-зеленых путах, которыми все маленькое гарнизонное помещение пропахло буквально насквозь. Словно их хозяин и не выходил за порог. Фейрадхаан бездумно тянется вдаль, но тут же обрывает себя, лишь смазано отметив: далеко. Нити сворачиваются в клубок, но даже так задевают все вокруг. Много. Непривычно много. Но это не отвлекает, не так, как прокатившееся по ним странное желтовато-острое ощущение.

— Ты не спокоен, — возможно, это могло быть довольством. Если бы не слишком отчетливое воспоминание о мерно ворочащейся громаде совсем рядом. Хищных жадных прядях чужой иссушающей силы. Ключ к которой был ближе, чем расстояние такта.

Кацат не отвечает, но она чувствует мелкую дрожь пространства вокруг. Оно сворачивается и меняется, исторгая что-то из своей глубины. Фейрадхаан распахивает глаза и щурится, долго рассматривая древние поля серебряных и золотых клеток. Ло’дас.

— Только фигурки не все, — смутная дымка чужих мыслей ощущается… огорчением.

— Это хорошо. До поворота? — в ло’дас редко играют до конца — слишком уж долго длится истинная партия, большинство предпочитает ограничиться малым преимуществом: взять центровую фигуру противника, а не захватывать все поле. Терпение — не слишком частый инстинкт у гайтари.

— До конца, — Кацат ставит фигурку Пастыря на свою сторону доски, а она совсем забывает скрыть яркую россыпь искр, когда тянется за Крадущей. Превосходно.

— Так что ты говорил о Кэль? — золотистая фигурка Спящего Дракона в руках возвращает к словам, за которыми было… что-то особенное. Как маленькая фигурка змейки, спрятавшаяся за массивным драконьим телом.

— Он ходит быстрее, чем выбирает фигуру, — Кацат не касается доски, но клетки то и дело меняются местами, а фигурки скользят на избранные места. — Это раздражает. Но это Кэль.

— Ты об имени, — Фейрадхаан думает долго. Достаточно, чтобы Всадник-со-щитом сменил клетку с золотой на серебряную, а в ее коллекцию добавилась Сайн-с-огнем. Кацат склоняет голову, а она еще дольше вслушивается в переливы смутных образов, прежде чем покачать головой. — Это не имеет значения. Это, — изящная паутинка опутывает доску, пряча и искажая ее края, добавляя несуществующие фигурки, — важно.

— Но ты еще здесь, — кусок доски вырастает прямо сквозь её иллюзию, вместе с серебряным Пронзенным Драконом, вокруг которого клетки стремительно меняют цвет.

Имя — важно. Раньше эта мысль и впрямь принадлежала ей, но та она успела умереть дважды, а та, что родилась сейчас, находила это не такой уж большой платой за возможность вновь чувствовать. Жить. Но та она и впрямь пришла бы в ярость, посмей кто одарить ее подобным именем. Раэхнаарр. Луч, разрезающий пустоту. Фейрадхаан. Сияние над пустотой. Одно имя, разделенное тактом.

— Преимущество, — она небрежно щелкает пальцами, развеивая завесу: три Сайн замкнули Пастыря в свой круг. Недостаток фигур никогда не был достаточным аргументом, чтобы проиграть.

— На три хода, — голос Кацата звучит достаточно отстраненно, чтобы предположить, что скольжение фигурок занимает его внимание намного больше, чем что-то иное. Разглядеть во множестве иллюзорных искр истинный ход.

— За три хода можно успеть многое. И первый делаем не мы, — серое и зеленое блекнет, выцветает настолько, что смутное беспокойство начинает ощущать уже она.

— Не имеет значение, — круг Сайн распадается, и вот уже Пастырь делает свой ход, походя увеличивая свое воинство на неудачно расположенного на клетке Вестника.

* * *

Оставлять Диаман без кар’ан — неразумно. Раэхнаарр ощущал это с каждой звонко обрывающейся нитью, связывающей его с гарнизоном. Затишье не продлится долго, а посланная за стены разведка уже не раз доложила: мир зыбок. Это ли не знак, что не пройдет и оборота Лотеа, как вокруг Диамана ляжет провал не меньший, чем у границ Чи?

Но арон зовет кровь и кровь не может не отозваться. Вступая под высокие своды Айз’к Со, Раэхнаарр позволил задержаться на поверхности только одной мысли — между Айз’к Со и Диаманом стало на один переход меньше. Теперь их было столько же, сколько до Денхерим. Серо-зеленая пелена надежно скрыла в глубине образ черно-белой мозаики и переплетающихся призрачных нитей. Диаман продержится пару оборотов Фир и без кар’ан, но что случится за это время внутри его стен?

Узкие коридоры Айз’к Со дробились и танцевали перед глазами, не оставляя шанса ни выбрать путь, ни даже отследить примерное направление. Раэхнаарр не мешал им: позволил зыбким потокам энергии течь через кровь и плоть, надежно пряча за пестрым многоцветьем все лишние мысли, успокаивать взбудораженные токи. Танцующему виднее, когда и как его следует привести. Раэхнаарр не слишком задумывался, как с этим обстоит дело у других Источников, но Танцующий всегда делал то, что ему вздумается. Не самый сильный из Источников Исайн’Чол, но верткий настолько, что за все века не нашлось руки, способной обуздать его целиком. Лишь цепляться за кромки острых граней над самой бездной. Но все же общее направление оставалось неизменным — Танцующий вел его к самым вершинам Айз’к Со, острым шпилям, царапающим небеса. К пряному запаху крови и сухим росчеркам молний.

— О’даэ.

В любом уголке Исайн’Чол Коадай Кэль должен был зваться о’хаэ — владыкой, но корона всегда оставалась за стенами Айз’к Со. У собственного сердца знамя становилось клинком — ни больше, ни меньше.

— Ты не торопился, — фигура Коадая размывалась и терялась между высоких черных зубцов, растворялась в пении молний, но ощущение вращающихся кровавых клинков вокруг были слишком отчетливым. Коадай всегда был опаснее любого испробовавшего крови Эшсар. — Северный Круг пробудился?

— Нет, — любая весть давно обогнала бы Раэхнаарра, но голос Танцующего звучал слишком спокойно для сражающегося с другим Источником. Теперь его крыло доставало почти до самого Диамана, еще немного, и искры столкнуться с чернотой зеркал Денхерим.

— Он ждет. Касается, отслеживая новые границы. Но будет ли ждать достаточно долго? — кровяная взвесь закручивалась в спираль, тянулась, сплетаясь жесткими неподвижными узлами. Сеть, каждое колебание которой мгновенно отзовется эхом.

— Зачем? — он сам бы не стал выжидать. Каким бы зыбким и неустойчивым ни казался мир — не Северному кругу бояться пустот, а любые лишние крупицы устойчивости сыграют на другую сторону доски.

— Если только Фор’шар не лишился большего, чем Леконт и Евгэр, — Коадай говорил, но слова его звучали дымом по камню — слишком хорошее предположение, чтобы ему довериться. Вести с западных земель еще не достигли Диамана, но и того, что сила Элехе оставила гарнизон, отдалившись куда-то на северо-запад, достаточно, чтобы подозревать худшее. Ни один из ритмов не звучал так, как должен. Но все же именно север мог обрести преимущество.

— Чи, Диаман или Т’зих’зир? — все три гарнизона были ближайшими к границе Северного круга и любой мог принять удар на себя.

— Т’зих’зир больше не касается края, — Коадай чуть шевельнул пальцами, и напитавшая воздух пыль закружилась, складываясь в тонкие линии и точки. — Чи почти коснулся Круга, за ним — Элехе. Должны быть там. Айз’к Со. Чуть ближе к Кругу — Диаман. За ним остался только Денхерим.

Раэхнаарр рассматривал карту, привыкая к новым границам и ощущениям — мир будто сузился и расширился одновременно, причудливо исказившись у самого края. И Диаман, и Чи — оба гарнизона казались отличной целью, но он… о, он бы непременно попробовал пройти под искажениями Денхерим. Если дорог Альяд для этого не хватит, у Глассиар достанет пустоты не заблудиться в них. Оставлять сейчас Диаман без кар’ан — безумие.

— Мое место не здесь, — инстинкт звал назад, к дразнящим восприятие уязвимостям и опасным кромкам намеченных ударов. Без силы Элехе у Диамана было мало шансов устоять перед Северным Кругом, но тем желаннее было попробовать. Удержаться на самом краю бездны.

— Если я еще могу доверять своей крови. — Тяжелое душное эхо они почувствовали одновременно. Коадай — сквозь раскалившийся зубец короны и мгновенно набухшую вокруг него дорожку черной крови. Раэхнаарр — через вывернувшее кости наизнанку эхо, потянувшее вдаль и почти мгновенно отсеченное волной призрачных искорок. — Гниль просачивается все дальше, но восток должен устоять.

Коадай не говорил больше ничего, но тонкие пылевые линии еще висели в воздухе. Трайд почти соприкоснулся с Денхерим, до Краэтт и Айз’к Со — не больше четырех переходов. Если позволить искажению распространиться дальше…

— Не так, — Раэхнаарр отступил к самому краю площадки, каждой каплей крови ощущая, что последует за его словами. Пока жива кровь Денхерим и связана настолько прочными клятвами — отсечь Источник невозможно. Но стоит ли одна кровь опасности для всех? Они оба знали ответ.

Кровавая плеть рассекла пустоту. Коадай медленно сжал кулак, ощущая, как крошатся в пыль стальные сегменты перчатки. Разрывать связки ди’гайдар — не принято, но он надеялся, что расстояние между Чи и Диаманом окажется достаточным. И все же недооценил упрямство собственной крови. Серо-зеленая поземка растворилась в ворохе разноцветных искр, за которыми Коадай отчетливо различал смех. Ни один манш’рин не давал Источнику столько воли, но другого способа хоть как-то совладать с Танцующим просто не существовало. Иногда Коадай думал, что Танцующий по-прежнему считает, что принадлежит Велимиру Кэль и никому больше. Впрочем, в его руках хватало и иных нитей. Коадай резко дернул плотную серебряную нить, отыскивая Шиогайна. У его Тени будет новая цель.

* * *

Настигшее Раэхнаарра даже в Айз’к Со искажение погасло слишком быстро и резко. Настолько, что впору было подозревать худшее, если бы не едва слышный звон до предела натянутых нитей черно-белой мозаики. Он шел по нему сквозь подземные переходы: из Айз’к Со всегда был прямой выход к Диаману, пусть и прорваться сквозь него оказалось сейчас совсем не просто.

После яростного буйства Танцующего, в котором с легкостью растворились и кровавые лезвия, и серо-зеленая пыль, Диаман казался… излишне тихим. Пение искр практически стихло, а стылая гниль Денхерима вновь отдалилась и казалась практически заснувшей. Раэхнаарр осторожно скользнул между серебристо-призрачными занавесями, стараясь не потревожить невесомые плетения чужой-своей силы, и наткнулся на пустоту. Приведшие его сюда искорки силы и черно-белые всполохи кружились вокруг древней доски, расчерченной золотыми и серебряными клетками. Раэхнаарр подошел ближе: ло’дас никогда не казался ему хоть чем-нибудь привлекательным, но даже так он отчетливо видел — позиция золотых, окруженных с двух сторон Пронзенным и Возносящимся драконами, выглядела чрезвычайно неустойчивой. Если только за окутывающими доску росчерками энергий не скрывался совсем другой расклад. Но он точно помнил — именно в этом наборе фигурок было ровно семнадцать и все они находились на доске.

Начавшийся на поле ло’дас бой продолжился на узком гребне крепостной стены. Зыбко-прозрачные иллюзии вихрились и танцевали вокруг неподвижно застывшего Кацата, и рассыпались, наткнувшись на едва уловимые движения нагинаты.

— Еще раз, — сделать из ашали гайтари — невозможно, и пусть в последние циклы Раэхнаарру довелось видеть слишком много невозможного, но… Медленно. Тех тактов, что требовались Фейрадхаан, чтобы ускользнуть от такого неспешного движения нагинаты, ему хватило бы, чтобы выиграть бой. Позиция золотых на доске теперь казалась почти удачной.

Вокруг взметнулась тонкая взвесь паутинки, демонстрируя, что тени стены больше не являются хоть сколько-то весомым укрытием, край причудливо изогнулся, безмолвно приглашая забраться повыше.

— Зачем? — мозаика вокруг дрогнула, сменяя одну картину на другую — густой черный камень на разряженный северный воздух. Раэхнаарр едва удержался, чтобы не коснуться: не оплести острую черно-белую кромку ускользающей посеребряной зеленью. Невозможное, ставшее привычным последние циклы.

— Чтобы не ждать, — обезличенно-сухие слова еще звучали, но быстрое движение застывающей коконом силы, прошедшее пульсацией сквозь связывающие их нити, звучало иначе. Мозаика щетинилась и пахла настороженностью. Нет способа узнать дейм лучше, чем скрестить клинки. Но сегменты мозаики так и не выстроились определенным узором. Призрачные вуали ускользнули из хватки. Раэхнаарр ответил успокаивающе кружащейся зеленью: здесь и сейчас атаки следовало ждать совсем с другой стороны. На загадки останется время.

Мозаика рассыпалась беззвучным смехом. Застыла на бесконечно долгий такт и схлынула, оставив после себя задранный в шпиль угол стены.

— Скоро, — голос звучал эхом его собственных мыслей. Раэхнаарр не знал, каков мир сквозь призрачные паутинки, но слишком ясно ощущал разлитое вокруг дрожащее предвкушение: гарнизон не получил ни одного сигнала, но готовился к бою так, будто тот прозвучал еще фир назад.

— Искажение, — разум возвращался к нему раз за разом, будто замкнутый в петлю Элехе. Резкое ощущение напряжение всех нитей, внезапно скрывшееся за пустотой.

— Денхерим ищет, — Фейрадхаан не шевелилась. Если бы не общие нити Источника — Раэхнаарр бы и не ощущал, как все ее существо тянется разом вперед и в стороны, размываясь в невероятно долгую дымку. Достаточно ли ее, чтобы охватить весь Диаман?

— Он не найдет, — зелень поднималась стеной. Сила Айз’к Со все плотнее подходила к Диаману, и совсем скоро ее может хватить, чтобы отогнать подальше зеркальную гладь. Прямо под алчное дрожание Трайд.

— Сложно. И недостаточно, — дымка свернулась в тугой клубок, приблизилась, вжимаясь в стены и прокладывая сквозь них зыбкие трещины, а потом разом растворилась, будто отсеченная лезвием.

— Ты не скажешь об этом.

Нет угрозы большей, чем угроза Источникам. Раэхнаарр не сомневался в выборе Кацата. Но так же он знал, что изберет сам.

Между Диаманом и Чи — семь переходов и тридцать восемь циклов. Достаточно, чтобы едва успевшие вспыхнуть серебряные нити истончились до призрачной невесомой дымки. Но когда сознание разрывает в клочья противоречие между зовом Источника и волей манш’рин, нити оказываются необходимы. Серебро и зелень прокладывают новые дорожки сквозь черно-белую мозаику и ослаблять хватку больше не собираются.

Смотреть чужими глазами — часть искусства ашали, пройти сквозь сущность невесомой дымкой, будто росу, собирая мысли и неясные всполохи восприятия. Вероятно, той, что теперь звалась Фейрадхаан, не стоило пользоваться не принадлежащим. Но она не собиралась упускать и грана преимущества и закрывать глаза, когда так настойчиво предлагали взглянуть. Касание делает уязвимым. Позволяя заглянуть слишком глубоко под маски. Фейрадхаан не встречала еще никого, кто сплел бы открытость с яростной угрозой.

— Есть слова весомее моих.

Считалось, что ашали нет дела до происходящего между гайтари. Но Виснера всегда смотрела пристально, боясь упустить и самую невесомую из быстро меняющихся пульсаций. Та она, что еще была Яшамайн, училась смотреть так же внимательно. Кольцо вокруг Денхерима казалось достаточно плотным: Трайд, Айз’к Со, Глассиар — ни один манш’рин не допустит распространения искажения. И ни один манш’рин не будет слушать никого, кроме другого манш’рин. Или тихгэар.

— Есть ли смысл играть не всеми фигурами?

Зелень струилась вниз, проскальзывала между плотными камнями Диамана, стягивая их неподвижностью. Фейрадхаан не почувствовала касания, но плотнее свернула щиты — вопрос слишком близко подошел к ее собственным мыслям.

— Смысл играть есть всегда, но не каждую партию можно выиграть. Кому-то достаточно преимущества, — призрачная дымка на долю такта окрасилась золотистым, но оно тут же потонуло в общем мареве. Отыскать противника, осознающего всю прелесть долгих комбинаций, череды маленьких преимуществ и поражений перед окончательным триумфом… непросто. Дейм слишком часто не доставало терпения.

— Но не тебе, — зелень дразняще взвилась вокруг, застывая серебром и рассыпаясь костяной взвесью. Ей отзывалась сила — та, что наполняла сейчас все ее существо, даруя недоступное ранее осознание цельности. Достаточно ли этого, чтобы шагнуть дальше? За ход после обретенного преимущества?

— Ты знаешь, как выиграть ту партию?

Перед глазами мерцали золотые и серебряные клетки. Огромная доска, на которой место нашлось всего семнадцати фигурам и двум игрокам. Все, что осталось от невероятно старого набора, так странно отдающегося в пальцах безучастной пустотой. Захват всего поля подразумевал захват девятнадцати точек. Выигрышной оставалась только одна комбинация:

— Шо’ян, — подчинить все семнадцать фигур и расставить их так, чтобы у противника не осталось иного выбора, кроме как занять выбранную для него клетку. Абсолютное превосходство, но… — Никто не выигрывал в ло’дас, выставив шо’ян.

Ощущение зелени растворилось. Фейрадхаан стерла его из своего сознания, вымарывая весь мир, кроме быстрой смены цветов на доске. Неосмотрительно выдвинувшаяся вперед фигурка Возносящегося Дракона попала под двойной удар Колесницы и Рыцаря-с-мечом. На другой линии застыли в безмолвном противоборстве Пронзенный Дракон и Всадник-со-знаменем.

— Я буду первой, — на мысленной доске фигурка Крадущей застыла четко между двумя линиями.