Nский треугольник (джен)

— Да-да, конечно. Обязательно, как только — так сразу. В смысле, непременно все будет к сроку, да.

Прижав плечом к уху тонкую пластинку телефона с большим пушистым брелком, Шурочка собирала оставшиеся после обеденного чая кружки. Она аккуратно подняла высокую фарфоровую чашку Соколова, из которой только кофий на приеме пить, примостила на сгиб локтя собственную термокружку с рельефными отпечатками кошачьих лап, придавила ее пузатым бочонком, который Петрович упорно именовал кружкой. Рука ее вновь потянулась к столу, но схватила лишь пустоту. Шурочка недоуменно посмотрела на нее, сжала и разжала пальцы, пытаясь сообразить, что она только что хотела взять. Тут телефон наконец-то разродился короткими гудками, и она радостно сунула его в рюкзак, нарочно прижав динамиком так, чтобы звонок если и будет услышал, то точно не сразу.

После обеда у рукомойников наблюдался традиционный аншлаг. Шурочка здоровалась с кем-то, перебрасывалась привычными жалобами на в очередной раз задержанную и урезанную квартальную премию, вздыхала об увольнении чудесно сообразительной девочки из приемной и переводу в бухгалтерию какой-то жуткой мегеры из самого областного управления. За всем этим она не забывала ловко проскальзывать в очереди желающих приобщиться к гигиене и опередила у самой удобной раковины незнакомо выглядящую тетку с самым бухгалтерским начесом на голове, из всех, что она видела. Не иначе так не вовремя помянутая мегера. Шурочка извинительно улыбнулась и щедро плеснула жидкого мыла на все кружки сразу — чистотой среди них могла похвастаться разве что кружка Соколова, Петрович свою не чистил принципиально, утверждая, что от этого портится вкус чая, а… Тут она снова отвлеклась на Любочку из архива, с которой очень-очень надо было дружить, а кружки как-то сами собой быстренько помылись, и Шурочка поняла, что вновь шарит ладонью в пустой раковине.

— Колечко, что ли, обронили? — новая мегера из бухгалтерии отчего-то решила к ней прицепиться и теперь шла рядом.

— Да нет, задумалась просто. Ой, мне сюда, — Шурочка попыталась раствориться в узком коридорчике, ведущем к закутку ее отдела.

— Вы в оперативном работаете? — мегера смерила Шурочку острым взглядом из-под тяжелых квадратных очков. — Тесно тут у вас.

Она брезгливо обошла заполонившие коридор пыльные стеллажи с папками, которые руки все никак не доходили разобрать.

— И столы стоят бестолково. Как вы работаете тут только!

Шурочка открыла рот, чтобы сказать, что столы у них стоят нормально и по-другому их вообще не поставишь, но осеклась. Стол Петровича стоял почти у самой двери, образуя вместе со статуей какого-то божка с биркой вещдока почетный караул к двери Соколова. Ее собственный стол был почти задвинут за шкаф, а возле окна сиротливо зияла пустота. Еще один стол, что ли, хотели поставить?

Мегера уже ушла. Шурочка расставила чашки на столы и стояла в прямоугольном пятне света, падающим из окна. Что здесь должно быть? Она провела ладонью по подоконнику, встряхнулась и звонко позвала:

— Петрович! Архив экзорцизмоустойчивый, не надо его так. Лучше помоги мне, я тебе потом сама вещдоки поищу.

— Что у тебя еще за напасть случилась? — Петрович из двери архива вынырнул удивильно быстро для человека его габаритов, поселив в Шурочке смутное сомнение насчет того, цел ли там еще хоть один из тщательно проинвентаризированных стеллажей.

— А давай шкаф тот подвинем и стол мой сюда развернем?

— Зачем тебе? — Петрович хмуро оглядел кабинет. Двигать шкафы ему явно не хотелось.

— Света больше будет, я себе, может, цветок какой заведу!

— Какой тебе цветок, его поливать надо, заморишь растение.

— Я кактус заведу, его не нужно, — Шурочка весело фыркнула и принялась доставать из шкафа папки.

Заскрипела передвигаемая мебель, на шум из кабинета выглянул Соколов:

— Что у вас тут за война? А, порядок наводите? — он одобрительно огляделся и забрал со стола кружку. Посмотрел на свет и тщательно отер капли платком. — Вот, а то столько казенного места зря пропадало. Молодцы. Еще дуру эту передвиньте куда, — он кивнул на скалящегося божка, — и совсем хорошо будет.

— Пусть стоит, — Шурочка помотала головой, — атмосферу создает.

— Бухгалтерию распугивает? — ехидно произнес Соколов, но на передвижении божка больше не настаивал. — Ладно, заканчивайте тогда — работа сама себя не сделает, ей работник нужен.

— Не, ну могли бы и помочь, — Шурочка укоризненно посмотрела на закрывшуюся за начальником дверь. Петрович гулко рассмеялся.

Кабинет замер, принимая новый, законченный вид. Как будто никакого другого не могло быть вовсе.

* * *

Вокруг расстилалась белизна. Она казалось полной и всеобъемлющей, будто в мире нет и не было ничего другого. Белизна и пустота. Абсолютный свет, не имеющий различий с абсолютной тьмой. Станиславу казалось, что он растворяется в ней, что еще немного — и он тоже станет белизной. Отторжения это ощущение не вызвало. Он почти облегченно закрыл глаза и вздохнул. Пустота так пустота.

Секунды бежали за секундами, обращались минутами, часами, вечностью — в белизне это не имело значения, но пустота для Станислава все не наступала и не наступала. Наоборот, он вдруг осознал, что белизна эта совершенно не абсолютна, она слоилась и делилась, шла серыми полосами, одна из которых вилась дорогой под его ногами. Он… шел? Станислав удивленно, будто в первый раз видел, смотрел на собственные ноги в потертых ботинках. Медленно и через силу, но они двигались, несли его куда-то вперед. Или правильнее сказать, волочились по дороге. Серых полос стало больше, казалось, что с каждой из них возвращалось какое-то новое чувство. Теперь Станислав чувствовал… тепло, такое холодно-далекое и неуловимо чуждое, но от того еще более отчетливое и острое. Он шевельнул пальцами, осознавая, что рука его чего-то касается и вообще затекла от неудобного положения. Шаг, еще шаг. Белизны вокруг почти не осталось, теперь он шел, его вели через серый рваный туман.

Туман поредел, и Станислав теперь вполне отчетливо видел того, кто шел рядом с ним. Аэламэль выглядел так, будто продирался сквозь колючую проволоку, оставляя на каждом шагу клочки самого себя.

— Зачем?

Вопрос растворился пустотой в глухом тумане. Станислав нахмурился, пытаясь по крупицам собрать собственную память, отыскать в ней хоть одну стоящую причину. Но пустоты там было еще больше, чем в окончательно исчезнувшей белизне.

— Дороги назад больше нет, — равнодушно проинформировал он.

— Дорога найдется, если знать, куда идешь, — голос эльфа тонул в тумане, который тут же взвился, стремясь уничтожить разорвавшие его звуки. Аэламэль почти согнулся пополам от надсадного кашля, но упрямо продолжил идти вперед.

— И куда мы идем? — в самой глубине сознания мелькнула искорка вялого интереса, а перед глазами пронеслось отчетливое видение пылающей яблони, с шипением плавящейся кожи и алых рубцов, окончательно изуродовавших когда-то красивое лицо. Ничего не осталось. Станислав прикрыл глаза: под веками снова кружилась белизна.

— Придумай — и придем, — голос Аэламэля то отдалялся, то приближался, но ощущение присутствия от этого не становилось менее реальным.

— Я вряд ли гожусь в яблони, — тихо пробормотал Станислав. Глаза немилосердно жгло, а белизна взрывалась красками, распадалась, вилась вокруг разноцветными спиралями и вгрызалась в виски.

— Это неважно, — Аэламэль улыбался. Станислав видел это сквозь закрытые веки, и это единственное казалось реальным, настолько, что он вцепился в видение всеми остатками гаснущего сознания, впечатывая его в реальность так сильно, как только мог.