Секрет Небес: Наследник (гет)

Примечания:

Пайк: https://ibb.co/hZN3KjT

Эрнальд: https://ibb.co/zfNC5BR

Ведьма: https://ibb.co/TkcLGyW

Триаварди: https://ibb.co/PFv8vg7

Их маленькая лодка резво скользила по неспокойной пене Мрачных волн. Пайк с тоской смотрел, как с каждым движением весел отдалялся корабль. Соленый и горький ветер качал высокие мачты, на которых еще недавно дулись пузатые паруса с желтоперым тунцом Гленнов. От гребли плечи заныли и забились, Пайк шумно выдохнул. Эрнальд Гленн, рыцарь и владетель дома Гленнов, сидел прямой, как меч, и не сводил взгляда с приближающегося берега. «Нас уже ждут», — понял парень. Однако сколь бы ни было велико его любопытство, он упрямо смотрел вперед, не выпуская из обзора корабль. Пайк на мгновение перестал грести, но, заметив быстрый взгляд на руках, с неохотой возобновил работу.

Еще на половине пути, когда до земли оставалось семь или восемь дней, Пайк, редко державший в себе вопросы, спросил Эрнальда, на что похож Приавард, и тот без всякой эмоции ответил: «Это волшебный луг с зеленой травкой, по которой скачут милые козочки». Оставшиеся ночи Пайк мечтал о козочках и только сейчас спиной почувствовал что-то неладное. Это что-то свербило посередь лопаток, как жук, точивший древесину. Говорят, в одно из восстаний Шепфамалум пошел через Приавард и жестоко, даже излишне жестоко, подавил жалкое подобие сопротивления. Надеясь выведать больше, Пайк осторожно проговорил:

— Почему мы идем не под звездой Шепфамалума?

Эрнальд не изменился в лице:

— Когда вернемся, спроси об этом у Нестереади. Интересно знать, что эта коза думает о своем положении.

Повисла тишина, нарушаемая лишь шипением пены. Мысли вернулись к суккубам — почти любовные и полные нежных надежд. Пайк с восторгом подумал о Нестереади. Несмотря на угрожающий вид, все в ней казалось трепетным: и остро заточенный рог, который она каким-то образом приладила к костному пню на голове, и глубокие шрамы, и синяя, почти по-смолиному черная кожа, и всегда пустой, отсутствующий взгляд.

Слышал он и о других суккубах: томных и распущенных, с кожей гладкой, что шелк, глазами черными, золотыми и изумрудными, как у газелей, пухлыми нацелованными губами — и мягкими, как богатые подушки. Пайк даже как-то неловко вздохнул, представляя себе это великолепие, надеясь, что Эрнальд не заметит по вздоху, что таится в его думах.

Эрнальд Гленн считался человеком хорошим: нельзя сказать, чтобы добрым, но и не злым. Лет пять назад он отпраздновал свой пятый десяток, и седина прокралась в виски. Эрнальд всегда сохранял строгое выражение лица, даже немного нравоучительное, словно ему не нравилось, как живет Пайк — Пайк, жена покойного брата Сильвия, чопорная мать Гленнов и даже Шепфамалум. Эрнальд смотрел на всех так, будто в любой момент мог посоветовать, как жить дальше. Наверное, во всем виновата острая сухость его лица, просочившаяся, подобно раскаленному песку, в характер.

Правда, именно его мрачная прямота и стала причиной, по которой Эрнальда любили все — даже, кажется, Шепфамалум не просто терпел, но проявлял симпатию. В какой-то степени Пайк радовался, что Эрнальд согласился взять в оруженосцы его, а не братца, Виста, который, хоть и формально, но все же являлся воспитанником Гленнов. Риверфорды, тайно доносившие Шепфа на Шепфамалума, отдали наследника прямо в когтистые лапы Сильвии. А та после трагичной смерти мужа, Дональда Гленна, вела себя так, будто не имела с Гленнами никакого родства. Впрочем, это не единственная причина, по которой Сильвия едва ли уделяла должное внимание Висту. И тот рос при дворе, как любая другая обслуга, разбазаривая ум и таланты. Пайку повезло: его учили наукам, истории, цифрам, даже немного языкам — и Пайк со скрежетом, будто приржавевшее колесо телеги, старался учиться.

«Повезло. Шепфамалум мог запросто казнить родителей и нас вместе с ними», — парень поежился. Риверфордов спасли деньги и верфь, которую те содержали. Острову всегда нужны исправные корабли — главным образом шнеки для Сильвии и ее бандитов, барки для Шепфамалума и его обслуги, каракки для торговцев вроде Гленна.

Пайк зажмурился от неожиданности, когда ледяная вода попала на щеку. За шумом волн он слышал пение птиц и тревожные шорохи тяжелых крон. Эрнальд сурово поджал губы и нахмурил брови, настраиваясь на бой, — при этом Пайку строго запретили брать оружие, и он был готов обороняться веслом. Лязг стали за спиной не предвещал радостной встречи.

Вода залилась в сапог, когда Пайк выпрыгнул и потащил за собой лодку. Холод пробрал до кости, подошва неловко заскользила на водорослях, которые тут же обвились вокруг лодыжки — шагать пришлось тяжело, выдирая ногу из цепкого капкана. Наконец, деревянный нос протаранил влажный песок берега. Пайк выругался.

Несмотря на начавшееся лето, было свежо: лес надежно хранил морскую прохладу, ветер пытался поднять шерстяной плащ в синих цветах Риверфордов, пола которого намокла и прилипала к сапогам. Шелестели деревья, и этот звук ласкал слух. На Аскетгарде такого не бывает даже в Каменной роще, где сквозь внушительные курумы все же прорастают бедные на листву кустарники с тонкими слабыми ветвями. Если бы не обстоятельства, Пайк бы встал, раскинув руки навстречу лесу и вдыхал полной грудью чудесный, полный зеленых запахов воздух.

Но обстоятельства прожимали копытами песок, заставляя Пайка крепче ухватиться за весло. Эрнальд поднял руки ладонями вперед и так вышел из лодки. Отряд маленький — не больше семи. Все — особи мужского пола. Пайк вдоволь нагляделся на Нестереади, но суккубов-мужчин видел впервые, поэтому, несмотря на опасность, он, как маленький, уставился на встречавших.

Вместо шлемов те носили металлические пластины, закрывающие лоб и затылок, между которыми торчали остроконечные уши и росли рога — у каждого свои: увесистые и по виду тяжелые, короткие и обращенные назад, закрученные, как у баранов, торчащие в разные стороны, как у быков, прямые и направленные вверх, как две палки.

Солнце отражалось в начищенных доспехах, нагрудные пластины украшали искусно выделанные в металле изображения золотых рогов высотой и толщиной с мужицкий локоть. Рога на наплечниках резали ветер, делая мужчин еще шире, но все же мужественности в них не чувствовалось: броня держалась на красивых и стройных телах, рукояти сжимали тонкие длинные пальцы, глаза, обжигавшие льдом, предназначались очевидно для ласковых взоров.

И расшитые золотой нитью белые плащи, и доспехи были выполнены одинаковыми, только кожа воинов отличалась: то оттенками, то резко цветом. У одного — иссиня-черная, как у Нестереади, у другого — вдруг голубая, что ясное небо, у третьего — темно-коричневая, словно хороший дублет. Ростом суккубы могли удивить любого человека: они возвышались на голову или две над любым из Аскетгарда, быть может, кроме Маля. Мысль о настоящем воспитаннике Сильвии пронеслась по коже неприятными мурашками тревоги и страха, как было всегда, когда Пайк видел этого красивого, но пугающего юношу.

Мечи бойцов покоились в ножнах, с облегчением заметил Пайк. Впрочем, он сомневался, что эта сталь когда-либо грелась кровью. Отряд выглядел грозно — но только потому, что у Пайка оружия не было.

Один из суккубов, с короткими рожками и бледной фиолетовой кожей, сделал шаг навстречу Эрнальду и поприветствовал на общем языке:

— Вы плохо позаботились о том, чтобы подобраться к берегам скрытно, милорды, — он кивнул Эрнальду. — Судя по тунцу на парусах, вы — единственный живой сын Гленнов Эрнальд. И его сквайр, — Пайку кивнуть не удосужились. — Мое имя Истерди, сын Истриарди, капитана гвардии королевы и хранительницы Приаварда, Триаварди, великолепной и ослепительной.

Его голос звучал как гром в меду, настолько сладко и звучаще, с легким акцентом — раскатистыми бархатистыми «р» и звенящими «с». Эрнальд поклонился, выражая почтение. Спохватившись, Пайк нелепо повторил за ним.

— Приму за честь столь высокое и благородное сопровождение.

Пайк знал, что Эрнальд нарочно не стал подчеркивать положение пленников. Им не стали связывать руки: очевидно, что два безоружных человека явились без намерения напасть — хотя Пайк все еще поглядывал на весло и думал, куда бы им приладить Истерди в случае чего. Обоим выделили по лошади, и двое из отряда остались нести свой дозор на берегу.

Как понял Пайк, они высадились чуть южнее столицы Даастри, почти под самыми воротами в город. Едва ли путь занял значительное время; Пайку показалось, что они только вышли из леса, пропустили пару сел с небольшими гостиницами на распутье, и уже уткнулись в огромную арку из сплетенных рогов, в которую запросто бы проехала пара-тройка телег на две лошади.

В отличие от тесного Аскетгарда, дома в котором росли друг на друге и в большинство улочек не протиснешься иначе как боком, в Даастри царили пространства и воздух. Площади Даастри пустовали, и жителей Пайк почти не видел. Может, из-за начинающейся жары, а может, потому что суккубов вообще было мало. Они умирали где-то в возрасте 400 лет и заводили не больше одного ребенка — ближе к 250 годам.

Исключением стала королевская семья, где появилось сразу две принцессы: Вардарисса, старшая девочка, и Триаварди — она родилась на заре жизни матери-королевы. Такого прежде не случалось, и, по поверьям, пировали даже в Небесах. Дары везли со всех земель.

На первые именины маленькой Триаварди Тосшос преподнес богатства своих колоний: шипящие вина из Фалларии, диковинные деликатесы из кракенов из Луситании, алмазы и драгоценные камни из Аквилии, ткани, перетекающие на теле, как вода, из Целтии. Даже Иллирия, готовящаяся к новой войне с Тосшосом, прислала что-то — что именно Пайк уже забыл. Иллирия славилась бойцами и стратегами, поэтому вспомнить дар было трудно. Из Залиера прислали рабов-ноктеранцев — эту часть истории Пайк особенно не любил, потому что по легенде в это же время приехали послы из Ноктерана. Они привезли причудливых зверей с пятнистыми шкурами и длинными клыками — и животных, и рабов вывели к королевской чете в цепях. Говорят, Ноктеранцы до сих не простили этой насмешки Залиеру.

Спустя пятнадцать счастливых лет, наконец, стало ясно, почему судьба послала двух принцесс. Произошла трагедия, как учили Пайка, и на двести тридцать втором году жизни, в самом расцвете девичества, Вардарисса погибла. Именно благодаря ее решениям Приавард смог отделиться от Небес, поэтому в Даастри принцессу чествовали как королеву. Посреди площади стоял монумент, изображающий девушку-суккуба с отломанным рогом, венком золотых цветов на шее, в разорванной одежде и в позе, стремящейся вперед. Словно она — искалеченная и изможденная, — вела за собой народ.

Пайк изо всех сил крутил головой, вбирая в воспоминания все, что попадется на пути. Кроме статуи, он заметил затейливые многоэтажные фонтаны с цветной водой, высокие башни из светлого камня, почти царапающие острыми шпилями небо, желтые, зеленые, синие стекла в арочных витражах, плющ, ползущий по ставням и трубам, со стволом толстым, как змея, и листвой с три ладони. Во дворах блестели голубой гладью бассейны, сложенные из белого кирпича, шелестели созданные вручную водопады, всюду устроены мосты с оградкой, изготовленные столь тонко и искусно, что, кажется, малейшее прикосновение сможет их переломить. Каждый камешек, каждое окошко, каждая дверца — все подкрепляло ощущение чистоты и воздушности.

Редкие суккубы ходили в легчайших платьях и туниках, вода журчала отовсюду, и, когда с виска на подбородок покатилась капля пота, Пайк понял почему. Раскаленное солнце встало посередь неба, пропали тени, мокрая челка прилипла ко лбу. Горячие струйки бежали с груди на живот под шерстью, в которую облачился Пайк еще на корабле. Он с тоской подумал о ледяной черной пене. Синекожий спутник Пайка едва ли заботил: вряд ли они проделывают такой путь, только чтобы королева Триаварди посмотрела на их смерть.

Они поднимались вверх по дороге, которая вдруг сузилась до пары всадников и зазмеилась. Пайк ждал, что за новым поворотом откроется вид на замок королевы, но каждый раз встречался то угол дома, то дерево, то вдруг стена меловой скалы. Вскоре Пайку надоело разочаровываться, и он уставился в покачивающийся круп лошади Эрнальда.

Наконец, скрипнув, перед ними отворились тяжелые высокие двери из темного дуба. Их вели через один из множества скрытных входов, понял Пайк. Взору открылся сад с тяжелыми, переспелыми фруктами, клонившими ветви к низу, — ни одного названия Пайк, конечно же, не сказал бы. На Аскетгарде растет только кислая вишня и маленькие, с медяк, навсегда забродившие ранетки. Упавшие плоды лопались под копытами, разбрызгивая по траве густой сок. Пахло сладко, маняще, и слюна мгновенно наполнила рот.

Сад расположился в тени замка королевы — Драссарди. Десятки шпилей устремились вверх; отовсюду на вошедших внимательно смотрели арочные окна, в которых мелькала обслуга и придворные; толпились стройные башенки; поднимались высочайшие этажи; горбились тонкие мостки-переходы. Мох, плющ и розовые цветы покрывали камень, что казался белее кости. На тонком шпиле под самым облаком развевалось белое полотно размером с хороший парус: знамя королевской семьи, два золотых рога, украшенных черными ониксами.

Их привели в самую дальнюю из башен, дверь затворилась, заскрипел засов. Отсюда тоже виднелся сад, но уже с цветами: красными, как кровь, фиолетовыми, словно ночь, лазоревыми, будто сапфиры, — бутоны казались драгоценностями, рассыпанными по изумрудному ковру. «Знаменитый сад Вардариссы», — понял Пайк, — «Триаварди засадила место гибели сестры цветами, чтобы к нему были обращены все взоры во дворце. Неужели глаза меня не обманывают?» Он потер веки — от зелени начало рябить.

В самой комнате пол устлали свежей соломой, стояла пара кресел, постель. Стены украшали потертые, но еще яркие гобелены. Пайк хотел предложить Эрнальду руку на отсечение, что покои, предназначавшиеся для пленников, были богаче опочивальни Шепфамалума, но, заметив собранный, полный дум, взгляд, закрыл рот. Он запрыгнул с сапогами на постель и уставился в муху на потолке, ожидая участи: «Хоть бы принесли воды, обтереть пот и пыль с дороги. А может, вина со льдом или мороженного молока». Эрнальд устроился в кресле и, кажется, задремал. Наконец, Пайку стало скучно мечтать о прохладе: он повернулся на бок и стал заниматься тем, что любил больше всего, — докучать Эрнальду вопросами.

— Приавард богатый. Правда, будто волшебная полянка, — Эрнальд бросил усталый взгляд на парня и снова прикрыл глаза, — как думаете, нас убьют?

Пайк спросил на всякий случай, потому что успел расслабиться и понял, что опасность миновала еще на берегу.

— Вероятно, так, — недовольно заскрипел рыцарь, и Пайк приподнялся на локтях, не поверив в услышанное, — Приавард богатый, потому что получил золотые рудники, не обагрив руки. То правда, что суккубы предпочитают любить, а не убивать. Еще они любят смеяться и ценят хорошую шутку — и Триаварди знает, зачем мы здесь. Она хочет посмеяться над Шепфамалумом. Скорее всего, вместо ответа она отправит ему наши головы.

Пайк лег на спину и, сложив руки на груди, немигающим взглядом снова уставился вверх. Холодный пот выступил на лбу. Но даже лик близкой смерти не заставил его умолкнуть. Он продолжил, но уже скорее задумчиво, чем весело:

— Почему она не останется с принцем Тосшоса? Это хороший союз.

— В хороших союзах заинтересованы просящие. Такие, как мы, — Эрнальд приоткрыл лениво приоткрыл глаза, прогоняя сон. — А что до избранника Тосшоса, то поговаривают, будто Триаварди настолько близка со своей ведьмой, что общается с ней без слов — а еще ложится с ней как с мужчиной и сосет молоко из ее груди.

— Разве девушкам не нужен парень для этого?…

Эрнальд с сочувствием посмотрел на паренька.

— Ты с бабой бывал?

— В ласковом доме, — оскорбился Пайк.

— Значит, ты брал удовольствие от женщины, а она от тебя — никогда.

В наступившей тишине зажужжала жирная муха.

— А вы… бывали с суккубом?

Вероятная и, скорее всего, верная смерть развязала Пайку язык. Наверное, Эрнальду тоже. Он вздохнул, но ответил.

— Бывал. В его руках чувствуешь, что по-настоящему любим. Он был нежен и одарил меня счастьем.

— Он?

— Суккуб. Женщина, — Эрнальд кашлянул, прочищая горло, и торопливо добавил, — женщина-суккуб одарила меня счастьем.

Пайк снова подумал о Нестереади. Он вот с суккубом не бывал, хотя Нестереади — торговка любовью. Но в отличие от сородичей, та никогда не ложилась ни с мужчинами, ни с женщинами. Пайк пытался выведать, что же случилось с ней, у Брустрика Харвестоуна, а тот тряс седой головой, отказываясь говорить. Парень знал, что ее привез Джон Рипплфорд и что Сильвия отбила суккуба у бойцов Небес: его брат, 16-летний Вист, стоял плечом к плечу с Сильвией в битве за Темный вал. Только самому Пайку тогда едва исполнилось восемь лет, и он уже четыре года как был воспитанником Эрнальда Гленна. Он много важничал, но мало что понимал.

Впрочем, возможно, ничего ужасного и не стряслось: Нестереади такая ранимая — наверное, она тяжело перенесла путь до Аскетгарда. Тем более жизнь у нее выдалась яркая: многие суккубы становятся торговками любовью, но не всем везет спать с лордами и потом попасть в настоящий бандитский отряд. Как давно она видела свою родину? Почему не возвращается?

За ними пришли, когда солнце скрылось из виду, цветы закрывали бутоны, прячась от приближающегося вечера. Их животы урчали, и Пайк мысленно поблагодарил себя за плотный завтрак. О близкой смерти он переживал меньше, чем о возможности хорошо поужинать: он верил в способность Эрнальда договориться о чем и с кем угодно.

По коридорам гулял свежий, прохладный ветерок, и Пайк понял, что вымок насквозь. Волосы теперь повиновались движению ладони и лежали так, словно кобыла лизнула, шерстяной жилет, наверное, страшно вонял, черная слизь на полах плаща засохла и потрескалась.

Их привели в просторную и пустынную залу, где запросто поместился бы склад тунца на несколько сотен туш.

«Если бы я крикнул сейчас «Эге-е-ей», то эхо долго бы отскакивало от стен», — подумал Пайк.

Длинные желтые пятна солнца падали на пол из вытянутых узких многоэтажных окон. Пахло цветами, нежными духами и медом. Тонкие колонны уходили в высь — сводов Пайк не увидел, только тьму. По краям, образовывая дорогу, толпились суккубы, видимо, из знати: и мужчины, и женщины пестрили шелками и драгоценностями. Этот коридор вел их к трону.

По обе стороны от королевы стояла охрана: один из стражников походил светло-фиолетовой кожей на Истерди, только имел рога помассивнее. «Истриарди», — Пайк узнал капитана королевской гвардии. Триаварди расположилась выше всех на четыре или пять ступеней. Ее стул с высокой спинкой был без прикрас, такой запросто можно увидеть в столовой богатого лорда. На скромном платье из белого шелка цвели золотые цветы.

Королева сидела, изящно повернув в сторону колени и опустив на ноги сложенные друг на друга ладони. Тонкие пальчики продолжали острые белые ногти. Ее застенчивая красота, вне сомнений, ослепляла: высокий лоб, изумрудные оленьи глаза, тонкий прямой носик, хорошо сложенные губы. Красная, почти золотистая кожа искрилась в закатных лучах солнца, маленькие аккуратные рожки венчали высокую прическу без кос. Но не она привлекла внимание обоих пришельцев.

У самых ног Триаварди покоилось нечто, напоминавшее дух, тень человека, рябь на воде. Черные длинные волосы ниспадали до пола; белый шелк открывал белые ключицы и бледные соски маленьких грудок, острое хищное лицо напоминало рыбье: такое же узкое, худое, с открытым ртом и страшными, выпуклыми черными глазами. Обескровленные губы открывали ряд сияющих белоснежных зубов. Она взглянула на спутников с интересом, и у Пайка побежали мурашки промеж лопаток. То была ведьма из Бхеанайя.

— Приветствую вас, ваше великолепие Триаварди, прекрасная и ослепительная. — Голос Эрнальда прозвучал громко, на весь зал. Он стоял на коленях и поднялся лишь по взмаху изящной руки с длинными коготками. Второй за день поклон получился у Пайка чуть лучше. — Позвольте мне, Эрнальду Гленну, нижайшему из людей, обратиться к вам и иметь дерзость просить вашей помощи.

— Дерзости вы и впрямь имеете немало, — нараспев заметила Триаварди. Ее голосом бы петь колыбельный — мягкий и бархатистый, как мамино прикосновение.

Раздался смех, и подтвердились худшие опасения Пайка. Он вытер вспотевшие ладони о бриджи и почти спрятался за Эрнальда от взгляда ведьмы. Эрнальда, кажется, смешки не смутили, — впрочем, в этой жизни было мало вещей, которые заставили бы этого мужчину впасть в растерянность.

— Я имею дерзость предложить вам корону Вардариссы за помощь.

По залу пробежал ропот, раздались ошеломленные вздохи — горше всех вздохнул Пайк, вложивший в отчаянный вздох шепот: «У нас ведь ее нет!» Триаварди вскочила, цокнув копытцами, и в этой маленькой фигурке клокотала ярость. Притворная вежливость на мгновенье слетела с ее лица, открыв маску злобы.

— Которую сами и украли, — ласково проговорила она, сдерживая гнев. Ее грудь высоко вздымалась от волнения. Она опустилась в кресло и проворковала: — Воры и убийцы. Шепфамалум убил мою любимую сестрицу и сбежал разорять мою землю дальше, забрав голову вместе с короной. Труп, — ее голос дрогнул, — выставил на Позорной площади, чтобы каждый, кто был достаточно низок, мог совокупиться с обезглавленным телом. Мерзавцев он привел немало. Взгляните, милорды: место смерти видно из любого окна замка, где бы вы ни находились. Думаю, сегодня вы вдоволь налюбовались на эту скверну, которая скрылась за цветами. Я надеялась, что аромат сада Вардариссы напомнит вам о совести и воззовет к разуму — но вижу, безумия в вас больше.

Пожалуй, если бы корабль шел под звездой Шепфамалума, то их бы сожгли еще в дне пути отсюда. Подробностей смерти Вардариссы Пайк не знал. Вот, что крылось за простым и довольно затасканным словом «трагедия», которое использовали, чтобы прикрыть зверства своего предводителя. Пайк подивился сдержанности Триаварди: впрочем, Приавард не расцвел бы, если бы поступками королевы руководили эмоции, а не расчет. Эрнальд тоже держался славно.

— Дайте мечи — и этот раз решит все.

Изумрудные глаза королевы блестели, смеясь. Она обратилась к Истриарди на общем, чтобы Эрнальд и Пайк поняли:

— Я становлюсь глупа, когда гнев застилает взор. Какой это раз по счету, когда Шепфамалум пытается побить брата?

— Пятый раз, моя королева.

— Пятый, — проговорила она задумчиво, — впрочем, это мало меняет дело. У меня и мечей-то нет. Вам это известно, — она снова обратилась к капитану гвардии, — отправьте их головы на корабль, — она поднялась, Истриарди сделал шаг к пленникам.

Пайк почувствовал, как живые стены коридора подступили ближе, Эрнальд выставил вперед руку, защищаясь, и выкрикнул:

— Юг! Юг от Озорной речки до Седого леса.

Триаварди остановила Истриарди мягким движением руки.

— Шепфамалум знает, что ты разбазариваешь его земли?

Эрнальд облегченно выдохнул, поправил жилет и с достоинством произнес:

— Мой король согласен жить с суккубами в согласии, как жили в мире люди и суккубы до Освободителей.

— Завоевателей, — жестко поправила его Триаварди. Только сейчас Пайк увидел ее истинное лицо: хищное, жадное до цели. Весь мир казался маленьким и ничтожным в тени ее хрупкой фигуры. — Мечи даст Тосшос — вероятно, вы уже передали избраннику Тосшоса мой ответ: я согласна стать спутницей на остаток его короткой жизни. Что для меня этот миг, если юг вернется домой?

Придворные одобрительно закивали. Триаварди говорила таким тоном, что Пайк поежился, подумав, не планирует ли королева сделать короткий век принца еще короче. Он вздохнул с облегчением, когда она отослала их пренебрежительным движением кисти. Эрнальд чинно поклонился, и Пайк повторил. В это мгновенье взгляды ведьмы и Триаварди пересеклись, и внутри у Пайка все обратилось в воду. Королева посмотрела на него и ласково позвала:

— Мальчик, — она снова скромно улыбалась, — подойди.

На дрожащих ногах Пайк вышел вперед и, склонив голову, припал на одно колено перед Триаварди. Королева опять любовалась ведьмой, а затем обратилась к Пайку тоном пустым и страшным:

— Она говорит, — голос вдруг расщепился, как лучина, на сотню голосов, и Пайк круглыми от ужаса глазами уставился перед собой. — Жизнь приходит после смерти. И когда она придет, ты первый упадешь на колени.